Ида Мартин : другие произведения.

Уходящие тени

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
Оценка: 8.50*4  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Dreamwords"ОТРАЖЕНИЯ": 5/6-е место


  

Я узнал, как ловить уходящие тени,

Уходящие тени потускневшего дня,

И все выше я шел, и дрожали ступени,

И дрожали ступени под ногой у меня.

(Бальмонт)

  
   У тебя есть три сестры. Две родные и одна сводная. Всем троим за сорок, они очень похожи на вашего отца. Блондинистые, круглоглазые и чахлые, точно всё детство таились в катакомбах, а теперь их вынудили выйти на солнечный свет. Тонкими костлявыми пальцами и сколиозными спинами мои сёстры напоминают химер Нотр Дама. Между собой они очень дружны ещё с самого детства, когда отец привел в дом пятилетнюю Ингу. Мае и Софии тогда было два и три года соответственно. Твоя мать, очень добрая и душевная женщина, на удивление легко приняла в дом девочку, рожденную на стороне и брошенную отцу ветреной литовской танцовщицей, как кость собаке.
   Инга, Мая и София всегда были очень добрыми и хозяйственными, помогали матери по дому и не гнушались никакой работы. Они до сих пор живут вместе и очень привязаны друг к другу.
   Сестры росли и воспитывались в одинаковой безликой чопорности и готовности покорно принимать любые превратности судьбы. Довольствуясь обществом друг друга, они даже не удосужились завести себе хоть каких-то подруг.
   Ты родился тоскливым холодным апрельским утром, прямо в вашем большом и дружном деревенском доме. Мать сразу решила, что в больницу не поедет, потому что добираться туда слишком долго, тяжело, да и не на чем. Папин маленький запорожец никак не мог преодолеть весеннюю закись дорог. Она лишь смогла договориться с одной пожилой женщиной из соседней деревни, прежде работавшей акушеркой. Но когда в ночи отец примчался за ней, оказалось, что накануне её разбил радикулит и она не в состоянии подняться с кровати.
   Поэтому рожать пришлось дома. И хотя самой старшей - Инге на тот момент было всего лишь пятнадцать, девочки приняли роды у матери ничуть не хуже любой сельской медички. Тихо, слаженно, без лишней суеты, точно всю жизнь этим только и занимались. Льняные простыни, эмалированные тазики, портновские ножницы - всё по старинке. Ты родился быстро и легко, толстый, красный и орущий. С первого же дня не похожий на отцовскую породу, весь в мать. Имя тебе выбрала Мая. "- Герман, - сказала она, - означает - родной брат". Мать заикнулась было про святки, но неверующий отец с энтузиазмом поддержал имя космонавта.
   Твой отец не пил и работал плотником. Очень хорошим плотником, правда, иногда он мог уехать на месяц, а то и на два, когда строили дом в другом районе. Мать же занималась хозяйством, живностью и огородом. Не сплетничала и вообще чуралась местных тёток. Наше семейство в деревне всегда считалось странным. Особенно сестры - нелюдимые молчальницы.
   После твоего рождения, обнаружив тягу к медицине, они одна за другой поступили в городское медучилище. Тогда в народе осуждать их стали как-то тише и мягче. Отныне им прощалось отсутствие макияжа, улыбок и даже парней.
   Теперь они все трое работают медсестрами в соседнем поселке. Инга в родильном отделении, Мая в терапии, а София в морге. У них нет ни детей, ни мужей. На всём белом свете у них только ты и есть. Отец с матерью оставили вас в один год, незадолго до твоего девятилетия. Той зимой отец уехал на строительство с новой бригадой, да так больше и не вернулся. А мама, спустя месяц, опрокинула на себя ведро кипятка и скончалась на кухонном полу до того, как сёстры вернулись домой. Хорошо в этом странном совпадении только одно: мать так и не узнала об исчезновении отца, а тот - о её трагической и нелепой гибели.
   Тогда мне пришлось приехать и забрать тебя из этого дома. Девочки были ещё слишком юны, чтобы взвалить на себя заботу о мальчишке. Несколько раз, тётя Шура, которая вскоре после того события увезла меня к себе в Псков, пыталась выяснить что я помню о том дне, где был и что делал. Но совершенно точно и не кривя душой, я могу сказать, что вообще ничего не могу вспомнить не только об этом, но о прежнем себе в целом.
   Сестры редко писали письма, да ты и никогда и не интересовался. Они присылали фотографии, но я, глядя на их мраморные, белолобые лица, никак не мог поверить в наше родство. Мои смутные воспоминания о них полны неясной тревожности и холодного трепета. Тягостная стойкая безэмоциональность делала их какими-то неживыми и безумно далекими. Должно быть я был слишком мал, чтобы запечатлеть детали, случаи, слова, но каждый раз, заслышав в звенящей морозной тишине монотонный гул самолета или очутившись в лабиринте незнакомых улиц чужого города, я ловил себя на мысли, что силюсь вспомнить их.
   Ты рос общительным, красивым и успешным. Я гордилась тобой так, как если бы ты был моим ребенком. Однако о родителях никогда не спрашивал, а я разговоры не заводила. Знай, у меня нет причин упрекнуть тебя в чем-либо. Я старалась вырастить хорошего человека и мне кажется, у меня получилось. Есть только одна вещь, которая никак не дает мне покоя. Думаю, тебе нужно было ездить к девочкам, хотя бы изредка. Но я по каким-то глупым, эгоистичным причинам при жизни никак не решилась на это. Теперь же пообещай выполнить мою последнюю просьбу! Просто пообещай не терять связи с ними, а ещё лучше, сам поезжай туда. Ведь, как бы там ни было, они - часть тебя и твоей истории. Увы, я поняла это только сейчас.
   Тётя Шура умерла в марте, а с визитом к сестрам я дотянул аж до осени.
  
   Поезд, электричка, извилистая лесная километровая дорога. Мая предлагала встретить меня на станции, но я отказался, пытался почувствовать хоть что-нибудь пока шел. Глубоко вдыхал воздух - авось растревожит. Но нет, родные места не откликались. Они не были рады мне. Лес полнился таинственными звуками: скрипел, шуршал, свистел и каркал. Тяжелые осенние тучи, едва удерживаемые верхушками деревьев, грозили вот-вот обрушиться на землю холодным ливнем. Поэтому, когда из-за очередного поворота вдруг выскочил велосипедист, я отпрянул слишком нервно и резко, оступился, и чуть было не упал. Мальчишка засмеялся, помахал мне рукой и, не останавливаясь, умчался прочь. Тогда я понял, что не хочу идти дальше, что слишком напряжен и одновременно подавлен. Моё внутреннее я, моё подсознание, сопротивлялось голосу разума изо всех сил, и чем ближе подходил к деревне, тем яростнее становился этот отпор.
   Одна из сестер, которая из них я сразу и не понял, ждала меня возле околицы. Тонкая, изможденная, в красном демисезонном пальто нараспашку. Внешне, значительно старше сорока.
   - Привет, - сказала она так, будто я всего лишь вернулся из магазина. Словно с момента нашей последней встречи прошло около часа, а не двадцать один год. - Ты успел к ужину.
   - Привет, - отозвался я, немного стесняясь. - Рад тебя видеть.
   - Ну, да, - она шла рядом, но даже не смотрела, не разглядывала меня. - Мы знали, что рано или поздно ты приедешь.
   - Всего на один день. Я вас не стесню?
   - У нас есть спальные места. Впрочем, кажется, тебе Инга по телефону это уже говорила. Один день, один месяц, один год... Не вижу разницы. Хочешь - живи. Раз уж приехал.
   - Спасибо не нужно, - её отстраненность разозлила меня. - Это визит вежливости, дань тёте Шуре. Я её любил.
   - Хорошо. Мы ей тоже многим обязаны, - прозвучало слишком буднично и формально. Так, что я не выдержал:
   - Послушай, я вообще вас не помню и не знаю. Только письма и слова тётки, только фамилия.
   - Согласна. У нас ничего общего. За исключением родителей.
   Мы подошли к дому, и тут в первый раз за всё время меня пронзило неожиданное узнавание. Три ровненьких окошка в ряд, веселые резные наличники, любопытное око мансарды и беснующаяся стрелка флюгера на крыше, казалось, были рады мне гораздо больше, нежели две печальные женщины на крыльце. Одну высокую и очень худую я опознал - это была Инга. Другая, точная копия той, что шла рядом, только волосы убраны наверх тугим пучком.
   - Здравствуй, Герман, - поздоровалась Инга. - Проходи.
   - Я София, - сказала женщина с пучком. Она даже не улыбнулась.
   Если бы не Мая, преграждающая путь к калитке, я бы, наверное, развернулся и ушел. Складывалось ощущение, что я самый последний человек, которого они когда-либо хотели видеть.
   В доме было чисто, уютно и пахло борщом. Меня проводили на кухню, усадили и оставили одного перед пустыми тарелками. Краем уха я слышал их монотонные бубнящие голоса, сестры о чем-то спорили, но слишком тихо, чтобы разобрать слова. Потом они пришли и расселись вокруг стола.
   Мая открыла позолоченную супницу и разлила суп по тарелкам.
   - Если что-то интересует - спрашивай. О тебе мы всё знаем, так что можешь не утруждаться, - сказала Инга без неприязни.
   В голове крутился всего один вопрос, и я его задал напрямик:
   - Почему вы со мной так невежливо? Можно было хоть вид сделать...
   - Мы никогда не делаем вид, - отрезала София. - Мы такие, какие есть. Говорим то, что думаем и ни под кого не подстраиваемся.
   - А чего не так? - Мая удивленно подняла брови. - Не шибко рады? Что есть, то есть. Но не бери в голову. Это пройдет. Признаюсь, мы надеялись, что ты не приедешь.
   Инга же пристально посмотрела на меня и заявила прямо без обиняков, грубо, однако, ничуть не повысив голос:
   - По-нашему ты просто урод. В нормальном таком деревенском смысле. Чужой, не наш, называй, как хочешь. Мы не обязаны тебя любить.
   Другие сёстры замерли с ложками возле рта, выжидающе и с любопытством.
   Убедившись, что имею дело с ненормальными, я попытался взять себя в руки.
   - Послушайте, если вы намерены поливать меня грязью, просто от того, что вам тут скучно, то я не самая подходящая кандидатура. Благодарю за ужин. Надеюсь, больше не увидимся.
   Я встал и направился к выходу, попробовал размашисто распахнуть дверь, но лишь больно ударился запястьем. Она была заперта.
   - Так бывает, когда кто-то собирается выйти отсюда с дурными мыслями. Он сейчас успокоится и выпустит. Не волнуйся, - сказала Мая, точно приободряя.
   - Кто успокоится? - не понял я.
   Однако сёстры, проигнорировав вопрос, продолжили молча хлебать суп.
   Я снова подергал за ручку дверь, пнул её ногой и понял, что начинаю терять самообладание.
   - Откройте, пожалуйста, дверь, - закричал я, стараясь оставаться вежливым.
   - Он не послушает, даже не проси. Лучше иди за стол, сейчас пироги достану, - предложила София миролюбиво.
   - Могу и через окно выбраться, - пригрозил я.
   Инга поднялась и подошла ко мне.
   - Ничего не выйдет, и не пробуй. Он у нас такой, если чего удумает, то будет упрямиться до последнего. Мая не права, это он не со злости, а от старой обиды. Чует кровь.
   Внезапно свет в доме погас и через секунду зажегся снова. - Вот, видишь, я права.
   - Прекратите меня запугивать! - Я почувствовал острый приступ паники, выхватил из кармана мобильник и принялся тыкать на кнопки. - Связи нет. Почему здесь нет связи?
   - Потому что далеко от вышки. Не добивает, - пояснила Инга. - Да и кому ты будешь звонить? Не в полицию же.
   Мысли, взбудораженные адреналином, волчком закружились в голове. Я судорожно прикидывал, что если и смогу справиться с тремя худыми деревенскими бабами, то понятия не имею, кто там ещё скрывается у них. Они меня ненавидят и задумали нечто страшное и мстительное. Хорошо лишь то, что я так и не притронулся к еде. Предчувствие меня не обмануло. А вдруг у них есть оружие? Охотничье ружье, например. Пристрелят как зайца, делов-то. Но за что?! И это последнее, было обиднее всего. Родственник, в конце концов, младший брат. Может я в детстве пакостил им? Сыпал в туфли гвозди или жвачку подкладывал на подушку. Может, замучил кошку? Нет, кошку никак не мог. Я люблю животных.
   -Пойдем, - прервала мой поток сознания Инга и, протянула руку, указывая на лестницу ведущую наверх.
   Я отшатнулся и, пулей подлетев к столу, плюхнулся на своё место.
   - Пожалуй, подожду здесь.
   - Вот, и правильно, - одобрила София. - Пироги, между прочим, с грибами. А туда ты ещё успеешь.
   - Все мы туда успеем, - буркнул я машинально.
   Так, мы продолжили обед. Больше они ко мне не цеплялись, но и не разговаривали почти. Пироги пришлось попробовать, но отравы в них не оказалось. Должно быть, они приготовили меня для чего-то другого. Возможно для некого магического ритуала или жертвоприношения. Однако за всё время пока мы сидели, тот кем они мене угрожали так и не появился. А я наелся и даже осмелел:
   - Предложение задавать вопросы всё ещё в силе?
   - Давай, - разрешила Инга.
   - Почему ты назвала меня уродом?
   Инга улыбнулась, видимо ей понравилось, что я вспомнил об этом.
   - Потому что ты не такой как мы. Ты родился без тени, без связи с прошлым и с домом. Ты рос маленьким противным шкодником и хотел всё разрушать. Ты кричал, что тебе темно и перебил все цветные витражи на террасе. Тебе всё время не хватало воздуха, поэтому ты проделал в крыше дыру. А потом ты сказал маме, что когда вырастешь, то станешь как папа - строителем и сломаешь этот старый скрипучий дом, а вместо него построишь новый - чистый и светлый, как в кино, - пока она говорила, её ясные серо-голубые глаза ни разу не моргнули. - Ты заставил маму поверить, что ей здесь плохо. Что есть какая-то мифическая лучшая жизнь. Кстати, ты никогда не замечал отсутствие собственной тени?
   Я оглядел себя со всех сторон:
   - Нет. Не замечал. Но то, что ты говоришь ерунда - каждое физическое тело отбрасывает тень. Вне зависимости от рода, материала или интеллекта. Вот уж здесь со мной не поспоришь. Могла бы придумать что-нибудь поинтереснее. Это лишь оптическое явление, а не качество человека.
   - Оптическое? - София всплеснула руками и будто бы рассмеялась, - Ха-ха-ха. Конечно не качество. Тень - это прошлое, это память, это опыт, это то, что едино для всей семьи. У каждого рода есть своя тень. У каждого дома есть своя тень. В тени сокрыты все секреты и ответы, она может быть ужасной и губительной, но без неё нельзя увидеть благодатный свет будущего.
   - Всё ясно, - я даже не попытался скрыть насмешки, - эзотерический фольклор. Хотя, такое слышу впервые. У меня есть знакомая женщина, она любит ездить по деревням и собирать народные сказки. Я ей дам ваш адресок...
   - Но ты же сам знаешь, что ничего не помнишь, - подала голос Мая.
   - А мне и не нужно, - фыркнул я. - Для чего? У меня и так всё хорошо. У меня отличная работа, замечательная жена, квартира в городе. Зачем мне какая-то идиотская тень? За этим меня отправила тётя Шура?
   - Так мы никогда не договоримся. Не знаю что делать, - Инга тяжело вздохнула и посмотрела на сестер. - Я не умею быть злой, во мне и обиды не осталось ни капли. Ничего не меняется, ничего не подходит, ни одно объяснение не работает. Пойдемте все спать. Завтра новый день, у меня дежурство, отвлекусь - может, что в голову придет.
  
   Я поднялся наверх, в большую и просторную мансарду. Здесь было светло и прохладно. Деревянные стены дышали смолой и пылью. Возле окна - железная кровать, напротив - комод, ближе к двери дубовый платяной шкаф. И повсюду зеркала - много маленьких окошечек - зеркал. Казалось, здесь кто-то всё ещё живет. Мужская рубашка на спинке стула, стакан с водой на тумбочке, знакомый запах туалетной воды. Но в комнате никого не было. Ни единой живой души. Сестры дурачили меня, издевались. Вымещали на мне своё тёмное деревенское неблагополучие. Или может они просто играли со мной, заполняя тем самым однообразные одинокие будни? Таким как они в голову могла прийти любая безумная фантазия. А может здесь и в самом деле кто-то был, но теперь исчез. Страшно подумать, а ведь София работает в морге. Ей ничего не стоило пристроить труп.
   Я сел на кровать и осмотрелся. Обстановка выглядела мирной и, пожалуй, уютной. Отражая верхний электрический свет, одномерные квадраты зеркал горели, подобно зажженным окнам вечернего городского дома - приветливо и маняще. Нет, я определенно городской житель. Только в городе есть настоящая жизнь, только там человек становится нужным и полезным.
   Там сбываются все мечты, бурлит и вздымается поток будущих свершений, смывая омертвевшие и заскорузлые роговицы древности. Моё сердце всецело было где-то в одном из этих окон, но ночевать мне предстояло здесь, в допотопном трухлявом доме, в чужой, хоть и свеженакрахмаленной постели. По вполне понятным причинам засыпать я опасался, поэтому взялся за осмотр содержимого тумбочки, шкафа и комода. В верхнем ящике тумбочки обнаружилась стопка железнодорожных билетов из города до здешней станции, точно таких же как и мой. Никогда не понимал, зачем хранить билеты. Но знаю, что некоторые люди коллекционируют их как память. Попробовал пересчитать, но сбился и не стал. Вместо этого положил туда свой, до кучи. Несколько книжек в мягком переплете, пакетик черного чая, металлическая пуговица. Второй ящик оказался пуст. Зато комод ломился от пропахших лавандой и апельсиновыми корками шмоток. Было очевидно, что когда-то возможно даже совсем недавно здесь жил мужчина. По большому счёту ничего удивительного, пусть старые и не очень привлекательные, сестры имели право на личную жизнь.
   Зато тёмные недра шкафа выглядели поистине безразмерными. Первым делом, я извлек оттуда здоровущий ящик с детскими игрушками: разноцветными кольцами пирамидок, машинками, кубиками, резиновыми зверушками и прочей трогательной ерундовиной. Когда-то они были моими - это я точно знал. Перед глазами закрутился калейдоскоп разрозненных цветных воспоминаний. Мама в пестром байковом халате выходит из ванной, папа на крыльце чинит удочку, мы с мамой кормим злого петуха, сооружаем пугало из болоньевого плаща. Затем вытащил кособокий скворечник и миниатюрный бочонок - это папа учил меня плотничать. Оранжевый дырявый сачок, самокат, санки, красную пластмассовую лошадь на колесиках. Вещи, бывшие прежде такими важными и нужными, до сих пор хранящие память и как сказала бы София - тень прошлого. Это тёплое и болезненное чувство отчего-то разозлило меня. Казалось ещё немного, и я сломаюсь, не сдержусь, расплачусь или выкину какую глупость. Больше ничего доставать не стал, запихал барахло обратно, крепко-накрепко сомкнув покосившиеся дверцы.
   Прилег на кровать и уставился в потолок. Там далеко стучала электричка, шумел лес, лаяли дворовые собаки, гудели высоковольтные провода. Всё так же, как было когда-то в какой-то другой жизни. Чьей-то чужой. Не моей. В моей жизни всё было хорошо. Высокая зарплата, красивая жена, куча замечательных друзей, комфорт. Зачем же тётка отправила меня сюда, где таким как я просто не место?
   Мне снилось лето, одуванчики, собачья конура и ветер. Добрый и ласковый ветер, он сдувал пушистые шапки с одуванчиков, играл кружевными занавесками и хлопал развешанными простынями. Он щекотался и трепал чёлку. Он кидался крохотными зелеными яблоками, осыпал сливу и, подхватывая случайных бабочек, уносил прочь, в дальнюю даль, должно быть куда-то за пределы мира. Мама тоже была там. Она шла к колодцу и несла пустые ведра, чтобы потом варить бельё. Зачем-то она всё время варила бельё. Тогда дом начинал вонять, как умирающий больной, наполнялся зловонными парами безысходности и загнивания. Я всегда уходил играть с ветром, когда это начиналось, и теперь, глядя вслед пёстрым крыльям бабочек, снова мчался за ними, чтобы никогда больше не вернуться.
   Когда я проснулся, в комнате было уже светло. Электрический свет по-прежнему горел, но соперничать с веселым сентябрьским солнцем уже не мог. Все мои вечерние страхи казались теперь смешными и надуманными. Ничего плохого не произошло. Внизу кто-то звенел посудой, пахло оладушками. Я спустился вниз с легким сердцем.
   - Доброе утро, - сказала Мая, колдуя у плиты, - как прошла ночь?
   - Замечательно, - отозвался я. - Даже не думал, что так хорошо высплюсь.
   - И? - София за столом чистила овощи.
   - Что? - не понял я.
   - Может, надумал остаться? - пояснила она.
   - Да, нет, что ты. У меня полно дел. Нужно возвращаться. Я побыл у вас. Обещание, данное тётке, сдержал. Зачем ещё тратить время?
   - Ну, вдруг тебе захотелось побродить по двору, или сходить на могилу к матери, или... - несмело протянула София.
   - Ах, да. На могилу, конечно, хорошо было бы сходить, это я что-то не подумал. Забыл как-то. Но теперь видимо уже не получится. Глотну кофейку и побегу, а то на электричку не успею.
   - Понятно, - сказала Мая.
  
   На электричку я успел. Уселся и всю дорогу глядел в окно, пытаясь сообразить, чего мне не дает покоя. Так бывает иногда, когда то ли слово вертится на языке, то ли дело какое. То ли имя не можешь припомнить, то ли сон. От станции до города каких-то полчаса. Добрался, вышел, постоял на перроне. Зачем же я туда ездил? Ничего же не узнал, не понял, не получил. Точно и не ездил совсем. Оглядываюсь назад - пустота. А может и не ездил? Потому что если бы я там был, то наверняка знал бы, зачем меня отправляла тётка. Ведь я должен был выполнить обещание. Я достал из кармана её письмо, развернул и начал читать:
  
   У тебя есть три сестры. Две родные и одна сводная. Всем троим за сорок, и все, как одна - вылитый отец. Между собой они очень дружны ещё с самого детства, когда отец привел в дом пятилетнюю Ингу. Мае и Софии тогда было два и три года соответственно. Твоя мать, очень добрая и душевная женщина, на удивление легко приняла в дом девочку, рожденную на стороне и брошенную отцу ветреной литовской танцовщицей, как кость собаке. ..
  
   Дочитав до конца, я направился к кассе и купил билет. Что ж, не зря же я здесь оказался, поеду взгляну, что это за сестры такие, о которых я почти ничего не помню.
  
   - Не стой на холоде, - сказала София, - он вернется не раньше чем через двадцать минут. Продрогнешь совсем.
   - Ничего, хоть проветрюсь немного. Я так устала от всего этого, - отозвалась Мая. - Мне кажется, он никогда не вспомнит, и дом его никогда не отпустит.
   - Но ведь однажды отпустил. Тётя Шура смогла увезти его тогда.
   - Это потому что она была материной сестрой, родная кровь и всё такое. Ты же сама знаешь. Но теперь не даст.
   - Не даст, - согласилась София. - Я его в прошлом году лично до города довезла, в поезд усадила, а потом он снова вернулся. Помнишь?
   - Меня больше всего напугал тот раз, когда жена за ним приехала. Как он скандалил тогда! Обвинил нас в колдовстве, дверь вышиб.
   - Ещё бы. Ведь она ему открытым текстом - мол, ты псих и всё такое.
   - В том-то и дело, что там его уже давно никто не ждет.
   -Может опять попробовать ему всё рассказать?
   - Всё-всё? Даже про маму?
   - Нет. Про неё он должен сам вспомнить. Иначе бесполезно.
   Неожиданно Мая насторожилась:
   - Слышишь, птицы разорались? Идет уже, а ты говоришь - двадцать минут. С каждым разом на раздумье он тратит всё меньше и меньше времени.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

Оценка: 8.50*4  Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"