Володя Злобин
Тырышкины кости
Под чёрной судейской мантией что-то топорщилось. Наверняка там хобот, клешни, рыбья чешуя и жвала с янтарной капелькой яда. Щупальца копошились, пытаясь вылезти из рукава, и судья поминутно встряхивала руками, будто у неё падучая.
– Подсудимым приговор понятен?
Секретарша устало прислонилась к подоконнику и выгнула спинку. Ещё чуть-чуть и мяукнет большим красным ртом. Девушке нравилось всё, что происходило в зале. Нравилось смотреть на молодых людей, которые вот-вот отправятся за решетку. Нравились кислотно-зелёные ноготки. Её забавлял даже чей-то родственник-инвалид, который еле стоял, опёршись на палку.
– Приговор понятен, – отвечает Ветеринар и вскидывает сжатый кулак.
Секретарша хмыкнула и посмотрела на улицу. Там конец ноября, Сибирь и накрапывающий дождик. Перед заседанием женщина жаловалась, что не может припомнить такой тёплой погоды.
– Кого хватать? – грубо спрашивают дуболомы в бронежилетах.
Кулак Тырышкина разжимается:
– Меня.
Приставы заковывают Ветеринара в наручники. Судья загоняет щупальца под мантию. Сквозь шум доносится задумчивая реплика секретарши:
– Какая долгая в этом году осень.
Погода действительно странная, но нам с Варягом не до зелёной травы. В маршрутке как всегда полно народу. И только когда на трассе её останавливает полицейский, передвигающийся медленно, вразвалочку, Варяг говорит:
– Знаешь, всё это такая мерзость... какая на хрен демократическая революция, креативный класс, городской протест!? Это же полное дерьмо для лохов! Даже если они и победят, то везде останутся те же судьи, те же прокуроры, та же полиция. В чём тогда смысл? Если уж хочешь себя потешить, тогда в компьютерную игру поиграй. Заодно и в тюрьму никто не сядет.
Варяг – это ближайший друг Ветеринара. Его многие считают поехавшим, а некоторые даже боятся. Но я-то знаю, что это добрейший души человек. Сейчас он прижимает к стеклу исполосованное шрамами лицо и корчит постовому страшные рожи. Варяг вообще любит корчить рожи. Он корчил их судье, корчил конвою, только что корчил водителю... бывает, если он думает, что я отвернулся, Варяг корчит рожи и мне. В такие минуты он похож на Муссолини, выступающего с балкона перед чернорубашечниками революции.
– Революция? – спрашиваю я, – Какая такая революция?
– Ну, чтобы всех врагов съесть, а баб изнасиловать, – Варяг корчит страшную рожу, и дорожный мент наконец-то ретируется, – в общем, надо всех покарать под корень, а то негоже. Иначе за что Тырышкин страдал? Кстати... он просил забрать из дома некоторые его вещи.
– Какие?
– Ну.... – Варяг иронично хмыкает, – мешок с костями. Он у него в сундуке лежит.
– Какими костями? – удивляюсь я.
– Человеческими.
Люди уже давно косятся, но Варягу даже не надо напрягаться: он корчит несколько рож небольшой степени презрения, и посторонние взгляды исчезают.
– Откуда у Ветеринара человеческие кости? -- спрашиваю я.
Варяг начинает рассказывать. Кости выкопали местные традиционалисты. Сделали они это на кладбище, где хоронят уголовников и бомжей. Традиционалисты собирались оседлать тигра и объявить восстание против современного мира, для чего хотели истолочь выкопанные кости в муку и напечь из них сакральных лепёшек. Пирожки из праха туберкулёзного зэка должны были приблизить неофитов к миру инициаций, правого анархизма и Рене Генона. К счастью, Тырышкин часть костей смог изъять, и мукомольное производство встало.
– Ну и истории...
– А что поделать, – тяжело вздыхает Варяг, – каждый обмазывается как может. Нам тоже надо найти занятие по уму. Что мы, хуже других что ли?
Ветеринар жил на окраине города. Почерневшие деревянные бараки разбросали вокруг гнилые споры. Гаражи, огородики с одинокими бельевыми верёвками, сгнившие челюсти автомобилей... Над всем возвышалось двухэтажное здание холерного оттенка – областная ветеринарная станция, где одновременно жил и работал Тырышкин. Внутри было безлюдно. В ближайшем закутке нашлась брошенная посуда с недоеденной пищей. Из щелей тянуло рыбным запахом, точно продольный сквозняк дул с океана. От запертых дверей отслаивалась старая клеёнка, которая таращилась на нас глазами-заклёпками.
– Может, произошло заражение каким-нибудь вирусом, и они все умерли?
– Поделом мерзавцам, – соглашается Варяг.
Через полчаса блужданий мы всё-таки вышли к живым людям. Работники станции долго не отзывались на голоса, отсиживаясь в глубине тёмного кабинета, и теперь удивлённо разглядывали посетителей. Возможно, они жили здесь годами, потихоньку фосфоресцируя во мраке и питаясь из соседнего скотомогильника. По крайней мере, так утверждала эпидемиологическая карта на стене, почти полностью отмеченная красными треугольниками. Мы кратко обозначили цель визита и попросили проводить в комнату Тырышкина.
Помогать никто не спешил. Работники язвительно переглядывались и довольно оглаживали животы. Они явно гордились своим положением, и собирались как следует помучить столь редких гостей. Можно было и заранее сообразить, что от областной ветеринарной станции добра ждать не следует! Но ещё хуже оказался директор вертепа! Кажется, ему лет сто! Минут десять начальник тупо молчал, пока не сообразил, что перед ним кто-то стоит. Что? Он куда-то уходит? А как же мы? Эй, постойте, вы нас вообще видите? А, видите... хорошо. Мы идём в зал для переговоров? Поговорить? Зачем? Всё же можно решить на месте! Ау!? Когда ты уже дошаркаешь до своих апартаментов? Увы, дед передвигался величественно, аки царь.
– Зачем пожаловали? – спрашивает директор, наконец-то расположившись в кресле.
Мы в сотый раз объясняем цель визита, но дед не хочет идти на такой рискованный шаг. Его не удовлетворяет расписка, выданная за имущество Тырышкина. Ему нужны гарантии. Он не привык шутить с незнакомцами. Мы предлагаем позвонить родителям. Дед так просто не сдаётся. Он не из тех, кого можно обвести вокруг пальца! Он хочет знать всё. Ох, этот старый козёл! Дед скрупулёзно переписывает паспортные данные в разлохмаченный справочник. Пока феодал занят, мы разглядываем его владения. Здесь можно разместить на постой роту солдат, а директор жмётся из-за имущества какого-то там Тырышкина! Но бюрократ не хочет упускать своей выгоды. Он начинает издалека, откуда-то из глубины старческого маразма. Дед долго расспрашивает нас о родителях, о суде, об узнике, а потом переходит на тему государства, системы, семьи.... Его несет! Ему всё приходится повторять по десять раз! Он тоже недоволен чахлой погодой! Дед снова требует, чтобы мы написали расписку и отсканировали паспорта. Получай, зверюга! Нам уже всё равно! Затем дед повелевает составить подробный список того, что мы заберём из комнаты Тырышкина. Директор явно доволен собой. Престарелый диктатор вертится в кресле. Он разошелся, начинает задорно попёрдывать и даже высунул от удовольствия язык. Крючкотворцу хочется ещё что-нибудь придумать, ещё чем-нибудь нас озадачить, но его подводит возраст, и дед вынужден отступить. Напоследок он отряжает с нами специального человека, чтобы мы не спёрли чего лишнего.
– Вот здесь он и жил.
Пристанище Тырышкина оказалось затхлой каморкой в промёрзшем флигеле ветеринарной станции. На окне, в которое бил дождь, повисла зеленая решётка, чтобы случайный узник не задумал сбежать от таких сытных харчей. За диваном на тонкой склизкой ножке горделиво раскачивался чёрный гриб. Он недовольно смотрел на нас огромной чернобыльской шляпкой и источал зло. В комнате, кое-как заткнутая тряпками, была ещё одна дверь. Она вела в туалет, где что-то клокотало и изрыгалось.
– Будь проклят этот мир, – только и смог вымолвить Варяг.
– Вы что, не могли подыскать своему коллеге более приличного жилья?
– Да это... ну.... вот так, – жмётся провожатый, – ботинки, я думаю, можно не снимать.
На полу растеклась мерзкая слизь. Она пыталась что-то сказать и хватала за ноги. В сундуке быстро нашёлся искомый мешок. В холстине лежали кости цвета нечищеных зубов. Особенно выделялась огромная берцовая, какую обычно изображают в руках у неандертальца. Зачем Тырышкину понадобилась тяжёлая берцовая кость? Он что, ходил с ней акционировать? Я незаметно прихапнул мешок, тем более надсмотрщику стало дурно, и он прислонился к стене в коридоре. Слабак! А страстотерпец Тырышкин жил в святой крипте! Рядом с костями, как первый христианин! Страдал за грехи наши! За твои и мои! Эх ты, работничек...
– Ребята, напишите, что вы взяли, а то меня начальник замучает. Пожалуйста, очень вас прошу.
В ответ Варяг скорчил ужасную, не имеющую аналогов рожу, и мужчина, всё осознав, исчез во тьме.
– То-то же, будешь знать.
Ночью разыгрался ветер, и пакет, подвешенный за крюк на балконе, раскачивался из стороны в сторону. Кости стучали по стеклу, и казалось, что в квартиру ломится мертвец. По-прежнему накрапывал дождь. Вязкая, скисшая до плюса зима, никак не хотела начаться. Утром я встретился с Варягом на вокзале. Мы отправлялись хоронить останки неизвестного человека.
– Ну и осень. Может, если похороним кости, всё сразу наладится?
– Ага, – хмыкает Варяг, – и ZOG сразу рухнет, и значится всем дадут по бутылке дорогого бухла и грудастой бабе, и Тырышкин сразу выйдет. И По Небу Все Полетят. В общем, что ни говори, отлично будет.
В электричке полно народу. Я поставил пакет с костями между ног, но он всё равно касался людей. Никто не догадывается, что рядом с ними путешествуют остатки трупа. Но и мы ничего не знаем об окружающих. Куда едет косматый дед с мешком? Может у него там оружие для продажи, он так похож на токаря с заводским стажем. А худой студент с кривыми очками на носу – это наёмный убийца. На такого заморыша никто не подумает. И женщина, сидящая справа от нас, в молодости отсасывала какому-нибудь бургомистру... хотя в этом как раз не было ничего удивительного. Когда рассматриваешь лица, понимаешь, что простых людей нет. Каждый хранит какую-то тайну. Она всегда открывается вдруг, вот и пакет раскачивался, пытаясь порвать ручки и радостно высыпаться под ноги ещё живым людям.
Варяг задумчиво говорит:
– Вот всё думаю о Тырышкине. У нас теперь есть узник совести, можно дико ему канителить, например. Я слышал, что все приличные люди так делают. А ещё можно ставить его на аватар, писать пафосные заметки и делать передачки. Нужно как следует обмазаться Тырышкиным. Это и будет наше занятие по уму.
Я немедленно соглашаюсь. За окном такая скверная погода, что даже культ Тырышкина кажется не так уж плох.
– Но для успеха нашего предприятия необходимо съесть беляшик.
На станции мы вгрызлись в беляши, горячие, как маленькие солнца. Люди толпились в проходе, задевая погребальный пакет. Он раскачивался на крючке, бился об арматуру, приоткрывался и в него капал животный жир и летели кусочки мяса. В помещении парило, и кости вновь напитывались запахом плоти. Работящие мужики, дальнобои, поздние дачники, все ели рядом с человеческими останками, но никто об этом не знал.
Насытившись, мы двинулись к лесу. За воротник падал гадкий предзимний дождик.
– Это! – вдруг возмутился Варяг, – А чего мы пешком идём как два фуфела. Сейчас позвоню Василию, он нас подвезёт до леса.
– Пусть лопату ещё захватит.
Переругиваясь с ветром, Варяг заорал в трубку:
– Алё, Василий? У тебя есть дома лопата? Да, большая, какой картошку копают. А яму для сортира ты чем копал? И маленькой нету? Блин... а кирка есть? Кирка говорю! Как у шахтёров. Ааа... да, ну бери тогда тяпку хотя бы. Зачем? Да как зачем – нужна. Увидишь говорю! Давай, ждём.
Обычно во время таких разговоров выясняется, что у собеседника возник ремонт сестры в день рождение матери. Но когда Вася подкатил на старенькой машине, то на её заднем сидении кинематографично лежала лопата. Вася как всегда был спокоен, хотя я слышал, что недавно он разбил чужую машину и теперь приставы грозились отобрать его собственную колымагу.
– Чего случилось у вас?
– Скажем так... – иронизирует Варяг, – ты когда-нибудь закапывал труп?
Василий не поменялся в лице, только сильнее сжал руль. Варяг издал странный клич-кашель и продолжил:
– В общем, квест таков: надо похоронить человеческие кости, чтобы они обрели покой, и их владелец смог беззаботно летать по небу и корчить оттуда рожи, которые мы заслужили.
– А как давно его? – спросил водитель, выруливая к лесу.
– Э! Ты не так понял – замахал руками Варяг, – это останки одного бомжары, которого выкопали одни сумасшедшие, чтобы съесть их, а наш товарищ, который на днях сел, попросил нас... эээ... блин! Эээ-ээ... блядь!
– Так бы сразу и сказали, – пожал плечами Василий и прекратил расспросы.
Опавшая листва перепрела в вязкую сыроватую массу. Она топко хлюпала под ногами. Лес готовился перейти к зиме, но стужа не приходила, и он, не зная, что делать без снега, вспучил стылые корни, размок ещё зелёной травой. Природа была оголена, и, гулко стуча ветвями, не хотела видеть людей.
– Чувствуете, как тяжело на душе стало? – заметил Варяг.
Даже спокойный Василий загрустил и осунулся. Варяг уже не хочет обмазываться Тырышкиным. Мне тоже стало тоскливо. Обманутый лес был уныл и несчастен.
– Где взять деньги, чтобы оплатить разбитую машину? – вздыхает Василий, – С кровельного завода меня выгнали. Может могильщиком устроиться?
– А чего выгнали? – спрашиваю я.
– Оптимизируют расходы.
– Проклятые материалисты, – Варяг корчит скорбную рожу.
В каждом из нас поднялся какой-то мутный осадок. От него сделалось кисло во рту и захотелось сплюнуть. Так бывает, когда что-то взбаламутит душу, и оттуда всплывает вроде бы отлежавшееся и забытое. Ты вдруг вспоминаешь все свои глупые слова и поступки. Хочется не просто что-то изменить, а вообще избавиться от былого, но его приходится помнить и жить.
– Эх-хэ-хэх, – вздыхает Варяг, – а меня вот баба адски угнетает. Сегодня хотела за нами увязаться, думала, что мы здесь пиво будем пить. Истерику закатила, и мне пришлось в панике бежать прочь. А я ведь к ней со всей душой, даже рожи ей никогда не корчу... ну, почти.
Мне тоже хочется сказать что-то паршивое, то, что воодушевило бы моих знакомых примером ещё более жалкого существования. В голове возникли сотни возможных вариантов, но я взял первый попавшийся под руку:
– А меня в армию забирают.
Варяг корчит рожу:
– Поделом.
Жаль, что с нами нет Ветеринара. Он бы припомнил такое, что устыдило бы всех.
В низине нашлось подходящее место с раскисшей землёй. К рытью котлована приложился каждый, и кости вскоре устлали могилу. Варяг откупорил бутылку припасённого пива.
– Выпей, браток, – сказал Варяг, – при жизни ты наверняка любил накатить.
Пиво вспенилось на костях, и сытую чёрно-белую жижу с жадностью всосала земля.
– Варяг, задвинь поминальную телегу.
Все сняли шапки, и оратор произнёс речь:
– Надеюсь, ты не держишь на нас зла, дружище. Мы тут как бы вообще не причём. Так получилось, что тебя из могилы выкопали сумасшедшие сектанты, которые хотели истолочь твои кости в муку, напечь из неё сладкий хлебушек и знатно поужинать. Но Ветеринар спас значительную часть тебя в своём сундуке. Это, конечно, странный поступок, но нынешние люди вообще не подарок. Я бы даже сказал – не ахти. Пусть в доме Ветеринара было сыро, за диваном вырос огромный чёрный гриб, а ты лежал возле компьютера, за которым Тырышкин наверняка дрочил, но всё же это лучше, чем быть съеденным сумасшедшими. Поэтому надеемся, браток, что ты будешь снисходителен к нашему товарищу, да и на нас не станешь держать зла.
Варяг наклонил над могилой бутылку:
– Вот, выпей ещё на дорожку.
Дождь на мгновение перестал. Небо остановилось. Мы задрали головы, чтобы увидеть, как сверху медленно падал первый снег. Уже через минуту он повалил густо, и в небе нельзя было ничего различить. Рассвирепевший ветер заголили тёмные ветви деревьев. Резко похолодало, но вместе с тем на душе наступило странное упокоение, будто ты наконец сделал что-то действительно важное. Лицо Василия посветлело, и он впервые за весь разговор улыбнулся. Варяг снова зажегся огнём, и снег, налипший на его выскобленную черепушку, растаял.
На сердце стало хорошо и приятно. Наверняка где-то на нарах улыбнулся и сам Тырышкин. Нас больше ничего не волновало. Мы словно провели черту под общим прошлым, и теперь молча стояли вокруг крохотного холмика думая о чём-то своём.
Могилу начинал заметать снег. Наступала долгая сибирская зима.
|