Володя Злобин
Позвать в дали
Перепончатая кисть коснулась травы. Метёлки упёрлись в прозрачную плёнку и понесли её по мягкой луговой волне, сухой и подвластной.
— Он нас заметил?
— Даже если так, колоски его интересуют больше.
Изображение приблизилось — пальцы нежно перетирали верхушку мятлика, и его поздние сиреневатые семена влипали в бледную серую кожу.
— Исследует...
— Или любуется.
— Или ещё что.
— Ага.
Существо брело сквозь траву, возложив руки на её выгоревшие кончики. Как внутри листика ветвились едва намеченные прожилки. Широко растягивались перепонки. Солнце шло вниз, тень — назад, и её размывало качающееся разнотравье. Над ним, в жарком мареве, мерцала голубоглазая стрекоза.
— Подлети ближе.
— Тебе не видно?
— У нас скоро облёт.
— Ладно.
Существо оглянулось. Высокое, согнутое в плечах. Провалы глазниц затянуты пупырчатой плёнкой. Лоб опоясан мембраной. Узкая рудиментарная щель вместо носа — не с такой однажды вышли из океана. Сомкнутый когда-то давно и потому исчезнувший рот... инопланетянин походил на человека, но в незаконченности своей напоминал его заготовку, которую отложили в сторону, так и не прорезав черты лица.
Пилот направил стрекозу к пришельцу. Норовистое насекомое взбрыкнуло, но человек удержал тварь в повиновении. Командир в это время управлял фасетками. Глаза-соты, а ещё три глазочка на темечке, обзор на весь свет, и в каждой фасетке — безглазое и безволосое существо, странное в странном. Сетчатая окантовка на лбу, дырчатые глазницы, пористые на руках перепонки — чужая зернистость отображалась через геометрию насекомого, и в роговицах множились тысячи налезающих друг на друга снимков, словно провалился кто сквозь расширяющуюся решётку.
Стрекоза дёрнулась за мошкой и тем резанула сразу двоих: резким движением — оператора, а резкой сменой картинки — командира.
— Да чтоб тебя! Чуть душу не выдернула! — выругался пилот.
— Тебя хоть после глаз не мутит.
— Зато потом за мухами подрываюсь... И языком чесать надоело.
— Иначе никак. Всё, давай вон туда.
Стрекоза присела на полевой ирис. Тот раскрылся бесстыдно, как никто из цветов — одновременно как бабочка, жук, паруса. Инопланетянин всё так же брёл куда-то. Тело его двигалось туговато. Местная гравитация была для него как вода.
— Куда это он?
— Да кто ж его знает... Командир, нам обязательно говорить? Я еле удержал её. Хочу отдохнуть.
— Тебе лекцию, что ли, прочитать?
— Да не, я так...
Рыльца цветка были опылены. Набухали семенные коробочки, привял вздёрнутый венчик. Пахло. Взор мутился, утекал за край видения, и само это видение заворачивалось, тянулось к градусу, к которому всё ещё не привык человек, а тело — с подвижной головкой, пятнистым булавобрюшком, двумя парами хитиновых крылышек — егозило, норовило вырваться и поохотиться, избавившись от власти людей. Крохотные электроды, срощенные с нейронами стрекозы, держали её в узде, незримо протянувшись к людям в далёкой капсуле, и те вдруг застыли, один — загипнотизированный фрактальной картинкой, другой — биением крохотного тельца. Стрекоза ожила, щипчики её хищно сжались и заскребли по глазам, будто хотели выколупать оттуда наездников.
Людей кольнул ток. В кровь взбрызнул наркотик. Заработали вспомогательные программы. Команда с трудом пришла в себя:
— Я к этому никогда не привыкну.
— Надо говорить, иначе опять замкнёт.
— Ладно. Чего он там делает?
— Бредёт.
— Вдаль?
— Куда же ещё.
Пришелец брёл по пояс в траве. Фигура его, с узким торсом и широкими плечами взращена была другой местностью — угловатой, наверное, безводной, где живое поднималось от сохлой земляной корки сначала узко, а потом разлаписто, во все стороны. Существо медленно удалялось, и страшно было смотреть ему вслед, словно пришелец вот-вот оглянется и уставится пронзительно, как слепец. Руки его касались травы, и позади качались, замирая, сухостойные ручейки.
— Исследователь, мать его... — снова ругнулся пилот.
— Думаешь?
— Я так, это ж по документам.
— И что ему до полбы с пыреем?
— Пырей знаю, а полба...?
— Дикий злак, — пояснил командир, — это я чтобы опять не заклинило. Да что ему здесь изучать? Козявки одни. Люди его вообще не интересуют.
— Обидно, да?
— Если бы...
Крылья стрекозы подрагивали. В их густое жилкование затекал воздух.
— Ну что, давай как обычно? — предложил лётчик, — С проигравшего пиво.
Между операторами сложилась неписанная традиция придумывать самую невероятную теорию о происхождении инопланетянина. Соперник отвечал своей. Проигравший отдувался в баре.
— Хорошо. Начинай, — согласился командир.
Версия лётчика не заставила себя ждать:
— Он не учёный. Турист. Мы на природе в речке купаемся, грибы собираем, на солнышке нежимся... Вот и он так. Примагнитил на орбите корабль. Спустился, гуляет. Надоест, или закончится отпуск — утечёт обратно, а мы ещё сотни лет гадать будем, что это было. Короче говоря, такая у нас слава: на Земле отдыхать дикарём.
Существо собирало в пучок верхушки мятлика, будто играло в петушок или курицу. Свободной рукой пришелец водил над травяным хохолком, словно заговаривал его, а затем перетирал семена пальцами. Семена медленно втягивались в пористую серую кожу.
— Опять жрёт.
— Может, он так геном расшифровывает, — не согласился командир, — Заметь, он ни разу не поглотил одного и то же. Всё разное. Даже тот червяк.
С неделю назад пришелец вдруг замер и бескостно перегнулся вперёд. Упёршись в землю, он зашарил по ней дырчатыми ладонями. Пальцы разрыли почву и выудили оттуда длинного красного червяка. Пришелец осторожно положил его на ладонь, и червяк медленно втянулся в одну из раскрывшихся пор, как в новую неизведанную землю.
— Тем, кто способен путешествовать средь звёзд, не нужно вот так собирать геном, — возразил пилот.
— Тогда он пчела. Собирает пыльцу, чтобы что-то опылить. Или уже собрал и теперь опыляет нас. Создаёт внутри себя новые виды. Может, теперь червяков для рыбалки копать нельзя. Мало ли что с ними выловишь.
Люди опустили вожжи, и стрекоза принялась охотиться. Она бросалась в пустое пространство, и через мгновение острые жвала её разрывали жертву. Когда стрекоза начала рыскать, летун поделился соображениями:
— Возможно, мы напрасно ищем причину. Он может находиться здесь просто так, без какой-либо цели.
— Тем не менее, спутники он поотключал. И пожёг беспилотники. Даже микроэлектроника дохнет. Ему не нравится, когда за ним наблюдают. Это о чём-то да говорит.
— А может, он просто псих? Почему мы вообще решили, что он нормальный? Потому что воспринимаем его из нормы?
Командир усмехнулся:
— Вообще-то мы воспринимаем его из стрекозы. Ты ведь понимаешь, что нас привлекли не потому что он выжигает машины. Мы нужны, чтобы увидеть его не из человека. Поэтому от нас и требуют строить предположения. Кстати, я пока что веду.
Лётчик заторопился с ответом:
— С чего мы решили, что он взрослый? Вдруг это подросток, и он сбежал от родителей, потерялся, бунтует против чего-то или просто начинает познавать мир. Вот знаешь, как ребёнок, который собрал в стаканчик дождевых червяков и носится с ним целый день. Он не хочет червякам зла, он их по-своему любит, мечтает подарить маме, но черви копошатся в нагретом стаканчике и к вечеру без земли умирают.
Как на траурной фотографии, пришелец нёс вокруг себя пустоту овала. В нём не вились комары и не танцевала мошка. Только слепень, как всегда не убоявшийся, сел на плечо, хотел укусить, но увяз, исчез в чужом. Прочий гнус держался подальше, но, когда пришелец выпрастывал из овала длинную тонкую руку — за мушкой ли, мотыльком — насекомое цепенело, как при виде незнакомого хищника.
На этот раз он поймал острохвостку. Из поры ещё трепыхалось слюдяное крылышко, когда пришелец начал покрываться сыпью. По всему телу, как маленькие голодные рты, открылись оспочки. Угрястый, сырный, пришельца будто прогрызли те, кого он поглотил, и то, что он никого не убивал, а только кормил собой, снова сбивало с толку.
— Это какой уже раз? Пятый?
— Не тот вопрос, — поправил командир, — это что? Дефекация?
Грудь пришельца молчала. Страшно было видеть живое существо, которому не нужно дышать. В такие моменты люди радовались, что наблюдают за гостем из опаловых глаз стрекозы. Пусть падал в них разноугольный свет, пусть распадалась мозаика и был медленен мир, но вот так, напрямую и без посредника, люди были не готовы к контакту. Фильтры, подзорные трубы, расстояния — вот к чему обратились они, обнаружив пришельца.
— Мы уверены, — задумчиво начал лётчик, — что раз он прилетел из космоса — значит, это сверхсущество. Но почему? Вдруг он вообще инвалид? Может, его сбросили сюда, потому что он сумасшедший, мутант, жертва экспериментов, пария, может... вдруг он вообще не инопланетянин, а их животное, захваченный ими примитивный вид? Мы же ничего не знаем о том корабле на орбите! Вдруг это корова, которую отпустили попастись на лугу? Может быть что угодно, и мне уже порядком надоело проговаривать всякий бред, чтобы вдруг не слиться со стрекозой и не погнаться за чересчур увлекательной мошкой.
Стрекоза присмирела. Сграбастав жирную муху, она опустилась пировать на цветок. Люди могли немного передохнуть.
— И не исследует он ничего, а просто потерялся, страшно ему. Он одинок, лишился родни... — развил мысль командир, — Он не идёт на контакт, потому что не понимает наших сигналов. Он выбрал луг, так как для него это самая развитая цивилизация. Помнишь, как он сутки проторчал у муравейника? Он счёл его разумным и попробовал установить связь. Для него муравейник звучит куда сложнее, чем любой наш город. Да сам луг для него сложнее! Здесь кроты, бабочки, червячки, жужелицы, сотни разных отзвуков и движений со своими ритмами, циклами и особенностями. Город показался ему пустыней, где не с кем заговорить. Для него бы там на разные лады дул один и тот же ветер — все эти наши голоса.
Нижняя губа стрекозы обнажила жуткую челюсть. Странно было видеть это так близко, управлять этим, считать своим, и потому инопланетянин — человекоподобный, на двух ногах — был понятней и ближе, чем те, с кем жил на одной планете с каменноугольного века.
— А что, если он не инопланетянин?
— Да было же...
— Что, если он вернулся домой? — тихо предположил лётчик.
— Домой?
— Когда-то, пусть миллионы лет назад, он вырос на Земле, а потом улетел, и вот сейчас вернулся, оставил в космосе тачку, потому что захотел пройти до дома на своих двоих, вспомнить что-то, побыть одному. Мы ему безразличны, ведь он просто вспоминает родные места, смотрит как всё изменилось, грустит о родителях...
Люди замолчали, а потом один из них произнёс:
— Раз это его дом, то он... человек?
— То, что с нами будет через много-много лет.
Пришелец возобновил бесцельное движение, и стрекоза полетела следом. Луг подтопило от неподалёкой реки, и почва жадно отзывалась на инопланетный шаг. Жгло солнце. В небе мелькнуло что-то серповидное.
— Стриж!
— Вижу.
— Руби!
— Уйдём.
— Руби!!!
Стрекоза успела нырнуть вниз, затаившись в подтравье. Несколько минут люди рассматривали увеличенный полевой мир: снежинку паутины, пробежавшего с раздутой щекой хомяка, зёв унавоженной норки... мир ответно глядел на замершую стрекозу — приноравливался, думал, можно ли съесть.
— Почему не отрубился!? — в гневе крикнул пилот.
— Мы уже потеряли восемь стрекоз.
— А сколько мы потеряли товарищей!?
— Много, — мрачно подтвердил старший.
Солнце пробивалось сквозь заросли, и в их острой тени оглушительно стрекали кузнечики. Трава качалась, стебли вспучивались у корневища, словно заносили тонкую ножку, и в тёплой земляной жиже роилась мелкая неразличимая жизнь.
— Запрятались как те партизаны. Помнишь?
Ответа не последовало, и лётчик продолжил:
— Я тогда сел на плечо их вожаку. Он улыбнулся — помнишь то фото в лентах? — ссадил себе на палец, показал всем — вот кто за нас, мы не можем проиграть, а яд с нашего тельца уже проник в него. Закашлявшись, он ещё звал поближе бойцов, женщин, детей, а мы взлетали, чтобы нас не зацепило криком, чтобы никто даже не подумал на нас... чтобы тоже сказали: предвидение. А какая-то девочка, его, может, дочь, всё махала нам рукой, не понимая даже, что натворила эта красивая стрекоза. Как же это было прекрасно — джунгли, повстанцы, их распростёртый запененный вождь, девочка, которой нужно только детство, и мы на солнце просвечиваем. Может, и наш гость странствует в поисках красоты. Не такой, знаешь, чтоб грохочущие водопады, а нечаянной, когда красота луга, его мелких жителей. Может, на том конце галактики только и разговоров, что об этом лугу?
— Может быть, — сухо ответил командир, — но я бы не хотел ворошить прошлое. Давай взлетать.
Инопланетянин не успел далеко убрести. Он вообще был медлителен, а если спал, то в ближайшем дупле, сворачиваясь там, как ком мокрого белья. Кожа его, видимо, светочувствительная, различала свет и тьму, а может, пришелец соотносил звуки дневных и ночных животных. Иногда он пил, опустив конечность в лужу, и однажды в оспинках застряла неосторожная водомерка. Поры растягивали её как на дыбе, пока ножки насекомого не порвались, а тело не было поглощено ещё одной порой. Пришелец был слеп и нем, и кто-то высказал идею, что это просто динамик, живой эхолот. Он бессловесно передавал Землю туда, наверх, где притаились все остальные.
Смена подходила к концу. Нарастала усталость. Стрекоза всё настойчивее пыталась избавиться от людей, а люди всё сильнее втягивались в брызжущий насекомий мир, где солнце сверкало миллионом медовых сот.
— Мне понравилось, как ты сказал про красоту, — произнёс наконец командир, — думаю, он поэт. Поедание жучков и семян для него — как для нас чтение. Вот почему он не в городе бродит, а на лугу. Здесь больше стихотворного материала. Он перерабатывает его в поэтические волны. Вот через эту налобную мембрану. А прилетел сюда, потому что участвует в конкурсе поэзии. Может быть, он вообще графоман, поэтому так долго топчется на одном месте. Пришелец-графоман, как тебе? Это заявка на победу.
В ответ последовал зевок:
— А ты не думал, что нет ни инопланетянина, ни стрекозы, а мы просто подопытные, которых прокачивают наркотой и смотрят на наши реакции? Я уже тебя от себя не отличаю. Только шум в голове.
— Ты бы ещё сказал, что это стрекоза нас подчинила. За такое я даже Жигулёвского не куплю.
— Ладно, подожди... — лётчик попробовал отыграться. — Может, он бессмертный.... Нет, не так. Он дарует бессмертие. Путешествует по мирам, собирает бесхозный геном, перестраивает себя, как бы сохраняя видовое многообразие. Это не Он и не Оно, а как бы живой архив, вселенская подвижная библиотека, в которую вписывают Землю. Может, нас решили сохранить перед уничтожением. Или поняли, что мы идём к уничтожению, и решили хоть что-то спасти. Поэтому он равнодушен к человеку. Нам нет места в его архиве. Всё равно, как если бы мы озаботились сохранением не книг, а моли.
— Ммм... — с сомнением протянул главный, — ладно, пойдёт. Ничья?
— Ничья.
Операторы завозились в креслах. Медузообразные шлемы на их голове отсчитывали последние минуты дежурства. Наряд уже должен был прибыть в тесную капсулу и сменить коллег за пультом управления.
— Нас вообще сменят?
— Тихо... — шикнул командир, — новый приказ.
— Что там?
— ...
— Что!?
— Приказано подлететь и сесть ему на руку.
— И..?
— Не отключаться, пока он будет поглощать стрекозу.
Инопланетянина заворожил лопух, зацветший гроздью репьёв. Пришелец увлечённо катал между пальцами колючий шарик. Он раскрылся пурпурной короной, напоминая маленькую венценосную голову. Пришелец прикладывал репей к безволосому телу, но колючкам было не за что зацепиться, и сорняк срывался вниз. Тогда инопланетянин отрывал следующий репей, но растрёпанная серая голова снова скатывалась вниз, как с плахи.
— Это самоубийство.
— Да.
— Как думаешь, это страшно?
— Полагаю, что очень.
Стрекоза поднялась повыше. Глаза её объяли луг. Тот выгнулся, и небо над ним, близкое и голубое, лежало плоско, как лист бумаги. Луг расстилался во все стороны, пропадал, загибался, превращался где-то там, вне зрения, в ещё один громадный мохнатый глаз. Всё было очень близко, но каждый шаг пришельца расширял землю и отдалял небо, будто он шёл куда-то вовнутрь, в иную мерность. Стрекоза летела следом, оставляя позади искажающееся пространство.
— А пиво ты мне всё-таки должен, — фраза прозвучала неожиданно, словно в уговоре ещё был смысл.
— У нас же ничья!
— Была. Меня осенило.
— Ну-ка?
— Нам должны были отдать такой приказ в первые же дни. Это самый очевидный способ проникнуть внутрь пришельца и хоть что-то о нём узнать. Вместо этого мы неделями кружились вокруг, уворачиваясь от птиц, и чесали языком, чтобы не слиться со стрекозой. Мы потеряли восемь стрекоз и вдвое больше товарищей, но нам отдают этот приказ только сейчас. Твои мысли?
— Ну... начальство не хотело рисковать, взвешивало за и против... учёные готовили справки. Нужно было время.
Напарник слушал рассеянно, давая товарищу выговориться, и тот затих, понимая беспомощность своих доводов. Помолчав, он угрюмо спросил:
— Ты хочешь сказать, что мы уже внутри него?
— Именно. Мы выполнили приказ. Нас послали внутрь одними из первых, и с тех пор мы его пленники. Мы стали частью поглощённого им мира — бессмертного, разумеется, но это бессмертье луга. Не так уж оно благостно, не правда ли? То, что мы видим, реально и даже не бессмысленно, но это как оказаться снежинкой внутри хрустального шара. Она не может растаять, только раз за разом падать вниз. Вот почему он бесконечно ходит по траве. Вот почему не кончается луг. Нас никто не сменит. Мы будем закольцовано проживать одно и то же, раз за разом забывая, откуда взялись. Мы стали частью пришельца, его синопсисами и нейронами. Мы — его голос, мысли, слова, само умение говорить. Он был нем и искал тех, кто станет его языком.
— Погоди-погоди, — забеспокоился собеседник, — ты это серьёзно сейчас? Я прекрасно помню, как утром заступал на дежурство. Автомат ещё не хотел кофе наливать. Почему это мы у него внутри?
Раздался искренний смех:
— Да не волнуйся ты так! Я говорю это ради пива.
— Фу-у-ух. Напугал, без шуток.
Пришелец обдирал похожие на небоскрёбы люпины. От цветка недовольно оторвался шмель перволеток. К лапке его был приторочен мешочек с пыльцой. Воздух был жарок и возмущён. Побелела полынь, тёк мышиный дурман болиголова. Кузнечики стрекотали так оглушительно, что дрожало небо, и стояло недвижное солнце — всегда стояло.
— Так что будем делать? — прозвучал глухой вопрос.
Ответ последовал без промедления:
— Исполнять приказ.
Стрекоза полетела к инопланетянину. Тот повернулся, уставившись дырчатым телом. Властно и знающе протянулась рука. Стрекоза села сама, не дожидаясь команды, и вокруг неё, как лепестки хищного растения, сомкнулись перепончатые пальцы.
Люди замолчали, встревоженно вглядываясь во тьму. Было неясно, где пришелец и что он такое. Но это впервые казалось неважным. Просто не просвечивало солнце, и сжимался мир.
В конце концов, что человек может дать кому-то другому?
Ничего. Только позвать в дали.
|