Володя Злобин
Люциферин и ковидла: инактивированный вирус российской архаики
Во время холерной эпидемии 1892 года в Верхнем Приобье по ночам раздавались ружейные выстрелы. Мужики целились в холеру — злобную старуху с ведрами, бродившую вокруг села. Бабы же, «нарядившись пострашнее», с воплями отпугивали те поветри, что все-таки прорывалась сквозь беспорядочную пальбу1.
Принимались и другие противоэпидемические меры:
...круговое опахивание сел, окуривание всех проезжавших дымом от костров, разожжённых у поскотины, коллективные молебны и крестные ходы, ношение ладанки на шее. Кое-где пытались раскапывать могилу предполагаемой 'волхитки' (ведьмы) с целью изувечить труп и не дать ей приносить болезнь в село.
В деревне Половинка Карасукской волости (нынешний Краснозерский район Новосибирской области) собирались даже убить одного односельчанина, чтобы умилостивить холеру2.
Пришедшая в Сибирь зараза была отголоском пятой из шести холерных пандемий XIX века (1881—1896) и одной из самых тяжёлых из восьми российских холерных эпидемий3. Именно в ходе пятой пандемии Роберт Кох выявил возбудителя инфекции — холерный вибрион (1883), микробиолог Николай Гамалея с женой выпили раствор из инактивированных холерных вибрионов (1888), а бактериолог Владимир Хавкин создал первую действующую антихолерную вакцину (1892)4.
В том же 1892 году в Приобье против эпидемии выступил колдун Иван Гаврилович Сотников. Он призвал жителей деревни Зорино — чуть ли не единственной нехолерной в Барнаульском округе5 — за один день изготовить льняную рубашку и повесить ее «как пугало у ворот поскотины», что и уберегло бы Зорино от мора. Изготовление рубашки контролировал сам чародей, «которого зоринцы считали рассудительным и к тому же обладающим тайной знахарской силой»6. Зоринцы продолжали шить обыденные рубахи вплоть до коллективизации: в 1931 году, когда в Зорино пришел тиф, женщины опять сшили очистительную рубашку, в которой больной должен был обойти село. Произошла своеобразная инверсия: рубаха из коллективной защитницы всего поселка стала индивидуальным средством излечения как раз в пору насильственной коллективизации7.
Попытки защитить население от холеры более действенными способами встречали отпор. Сельские врачи, учителя и духовенство Приобья неоднократно докладывали, что стремление хоть как-то проконтролировать санитарную обстановку сталкивается с резким неприятием жителей8. Даже после пика эпидемии, в феврале 1893 года, когда власти, опасаясь повторения бедствия, через старост потребовали от крестьян очищать собственные дворы от нечистот, те закономерно возмутились: «Как же это вышло, что староста-то и в дому хозяином стал?»9. Крестьяне защищали навоз с воистину патриархальным упорством: «Вообще, в ожидании холеры, мы начинаем подчищаться, но некоторые, впрочем, убеждены, что все это одна глупость: 'жили-де наши деды и отцы в навозе и грязи, так и мы, Бог даст, проживем'»10. Не отставали и горожане. Когда в Томске по призыву ректора ТГУ А. Судакова власти развернули антихолерную пропаганду, томичи, демонстрируя «слоновье равнодушье», как ни в чем не бывало ждали «злую гостью», а «некоторые еще и посмеивались»11. Даже газеты, пока холера не пришла в Томск, писали: «Мы сибиряки изъяты, благодаря Бога, от всех невзгод, выпавших на долю центральной России, и наше сытое довольство служит нам достаточной гарантией против появления у нас холерной пандемии; но вряд ли возможно ручаться за наше дальнейшее благополучие»12. Ручаться и вправду не пришлось: как ни высмеивало население болезнь, смертность от холеры в Томске составила 21,8 на 1000 жителей13.
Власти ещё с 1830 года, первого холерного года в России, пытались объяснить населению опасность нового заболевания. Одновременно с мором в России вышло лубочное сочинение писателя Александра Орлова, где в доступной аллегорической форме рассказывалось о «тысячекрылой» холере. Текст не обошел стороной и народный ответ на противоэпидемические меры: «Ой, боюсь! Не посадили бы в колымагу; не надобно холеры, не хотим лекарей!»14. И хотя тогдашние методы лечения мало чем отличались от народных — например, врачи ошибочно предписывали растирание водкой и кровопускание — уже в 1830-1831 гг. были верно подобраны первые ключи для борьбы с холерой: необходимость изоляции заболевших, обязательная дезинфекция рук хлористой известью15 и даже первая известная рекомендация употреблять свежую воду (к сожалению, выданная лишь в диетических целях)16. Перед народными средствами лечения у медицины было одно принципиальное преимущество: она училась на своих ошибках. Так, Медицинский совет при МВД, ошибочно утверждая, что холера «не сообщается, подобно чуме, через прикосновение к больным, или к находящихся при них вещам», и вновь указывая на заразность воздуха в духе миазматической теории, тут же закладывал и будущую доказательную победу над холерными заблуждениями: «Быть может, что при таких опытных наблюдениях, все изданные поныне медицинские наставления окажутся или недостаточными, или требующими совершенного изменения, в системе врачевания»17
Поэтому к мору 1892-1893 гг. медицина подошла куда более вооружённой: врачи всё чаще увязывали природу заражения с водой, призывали население кипятить её, соблюдать чистоту, дезинфицировали одежду больных и жилища. Не располагая какой-либо работающей антибактериальной терапией и, не столько леча, сколько предотвращая и ограничивая распространение заразы, медицине всё же удалось одержать ряд побед. Так, впервые в истории России против холеры выступили земские врачебные организации, которым в отдельных случаях удалось снизить летальность до 10% и более по сравнению с теми губерниями, где санитарная обстановка контролировалась хуже18.
Народное же лечение холеры 1890-х запечатлел волостной писарь Тобольского округа. По его словам, «в первое время появления холеры, знахари просто-напросто вздумали было отшучиваться от нее». Затем внутрь принималась перцовка, деготь, просто водка, водка с дегтем и особенно вино с дегтем. Далее шел черед бани: «Очень часто место лечения больных представляла жарко истопленная баня. Там усердно шли натирания водкой, уксусом и употребления всего этого внутрь, хотя результаты получались все те же». И лишь потом, «на самом заднем плане лечения, фигурировала уже со всеми своими атрибутами сама медицина, подвергавшаяся, к сожалению, почти на каждом шагу самому грубому и беспощадному игнорированию». От заезжих врачей прятались, портили им лекарства и избегали госпитализации19. Лечиться предпочитали иначе. В селе Каштакском захворавших отпаивали водкой с дегтем и соком редьки, после чего «укладывают в корыта, употребляемые для стирки белья, обливают теплой водой, а затем трут крапивой также с водкой и дегтем»20.
Крестьяне могли и вовсе прятать инфекционных больных, как это произошло в том же Тобольском округе, где знахари пригрозили «обывателям, что если они будут слушаться врача и употреблять данные им лекарства, то больные умрут»21. Порча колодцев, добавление яда в пищу, убийство порошками и снадобьями — то, что в традиционной общине приписывали ведьмам и колдунам, в эпоху модернизации стало ассоциироваться с врачами. Вплоть до земской реформы 1864 года врач был почти незнаком деревне, да и после реформы ситуация не сильно-то изменилась:
Но фельдшеру трудно было выполнять свою обязанность, — народ к нему мало имел доверия, и лекарства, даваемые больным, большею частью оставались не тронутыми, или выливались куда-нибудь. Крестьяне и в нехолерное время почему-то подозрительно смотрят на лекарей; они скорей обратятся за помощью к какой-нибудь старухе знахарке в случае нужды, нежели к лекарю. У некоторых из них из каких-то источников составились до невероятия дикие понятия о лекарях, как людях самых опасных, которые своими лекарствами морят людей22.
На это же сетовал Вересаев:
В обществе к медицине и врачам распространено сильное недоверие. Врачи издавна служат излюбленным предметом карикатур, эпиграмм и анекдотов. Здоровые люди говорят о медицине и врачах с усмешкою, больные, которым медицина не помогла, говорят о ней с ярою ненавистью23.
Интересные записки оставил врач Казаринов Игорь Иванович, оградивший в 1892 году поселение Сузунского медеплавильного завода от холеры24. Казарин рисует уже типическую картину народного самолечения: баня, водка и неверие в болезнь. Сузунский врач весьма точно подметил неработоспособность карантина в русских условиях:
'Гром не грянет, мужик не перекрестится' — говорит умная пословица. Прибавив сюда темноту людскую да туман от винных паров, да некоторые нравы, так хорошо выражающиеся тоже в поговорке: 'моя хата с краю'... и кое-что еще, видишь ясно, что все это не те элементы, из которых вырабатываются широкие санитарные мероприятия.
Так, жена мастерового Помольцева попросила своего одиннадцатилетнего сына сбегать посмотреть, не умер ли ещё сосед. Мальчик прибежал к умирающему от холеры, который со словами: «На, носи, да Шешукова поминай!» — подарил ему свою шапку, также служившую больному полотенцем, и вскоре преставился. За ним на тот свет отправился мальчик, его мать и чуть не померла вся остальная семья — глава которой, Помольцев, конечно, «попенял, что сынишка взял шапку из такого места», но не сжёг её25.
И хотя холерные бунты в тот год обошли Сибирь стороной, они разразились в Поволжье. Их причину объяснил писатель Владимир Короленко:
Человеку, знающему, сколько бесконечно малых организмов носится в воздухе и плавает в воде, понятно, что в сухом ветре из знойной Индии, в ясной атмосфере может носиться смерть в лице невидимого бесконечно малого врага. Но народ стоит на другой точке зрения и теперь, когда перед его истомленною душой выдвигают новую грозу, которой еще нет, он не понимает: 'откуда господа узнали?' Узнать, по его мнению, 'волю Божию' нельзя. Значит — это или выдумка, или... зависит от самих пророков...
Таково психологическое основание нелепой формулы: 'холера выдумана, народ умирает от докторов', которая облетела всю Россию.
Короленко проводит неочевидную связь между мифом о кровавом навете и мифом о губительности медицины: «'Жиды распяли Христа', — и толпа уже ищет глазами 'распинателя'. 'Доктора морят народ', — и уже трудно рассказывать о бациллах и запятых...»26 Также писатель перечисляет нападения на лекарей («фельдшера облили керосином и зажгли, докторов и сиделок убивали, в Саратове убили реалиста Немурова, который заступился за санитара...»27). О том же писали в газетах: «В Астрахани появились нелепые слухи в городе среди рабочего населения о том, что холеры вовсе нет, что заболевших помещают в больницу неосновательно, что доктора действуют неправильно и будто кладут в гробы даже живых, обсыпая их известью»28.
Не обошлось и без курьезов. В тот год по газетам России разнеслась весть о нижегородском мещанине Китаеве, который распускал слухи, «что холеры никакой нет и что ее выдумали врачи, зарывающие в землю живых»29. Китаев был арестован и принудительно направлен санитаром в плавучий холерный госпиталь. Там Китаев «перековался», признал наличие холеры и даже стал знаменит, но вскоре опять загремел в тюрьму. По поводу чего газеты заключили: «Странное существо русский человек: не то его на пьедестал, не то его в кутузку!»30
Нетрудно заметить, что структурно реакция части российского населения на эпидемию холеры конца XIX века похожа на отношение части российского общества к пандемии COVID-19 века XXI. Смех, отрицание инфекции, вера в то, что врачи — убийцы, а болезнь неопасна, сокрытие инфицированных, недовольство противоэпидемическими мерами, убеждённость в том, что правительство хочет перебить население, а болезнь искусственно создана и напущена иностранцами... Всё сходится даже в деталях: в неистребимом культе бани и водки, а также в уповании на народные чудо-лекарства вроде баклановских капель31, которые в ковидную пандемию с успехом сменили барсучий жир, гомеопатия, куркума и горькие плоды технического прогресса — чудесные катушки Мишина32. И даже народные умельцы, высасывающие вакцину, появились отнюдь не вчера:
Оспу прививают здесь также почти насильно, её называют антихристовой печатью. Некоторые, чтоб истребить привитую оспу, вскоре по привитии высасывают материю или смывают её в бане. От натуральной оспы умирает здесь много младенцев33.
Параллели эти не столь назидательны, сколь удивительны: каким образом архаическое российское общество XIX века ответило на пандемию примерно так же, как общество массового образования и поголовной грамотности? Почему крестьянин, считающий холеру уродливой старухой с клюкой, и отучившийся в школе россиянин выработали на инфекцию структурно похожие ответы? Причина в архаическом мышлении, обнажившемся в ходе мирового эпидемиологического кризиса XXI века34.
Кризис сам по себе обращает человека к архаике. Кризис — в его современном, не изначальном понимании — предполагает длящийся негативный процесс35. Архаика в кризисе проявляется как предпочтение горизонтальных связей вертикальным (род вместо государства); проверка нового прецедентом; передача опыта не как знания, но как сюжета; а также как ярко выраженный аллегоризм, объективация и бинаризм. Выход из кризиса архаика мыслит посредством обращения к идеалу. Например, к докризисным временам, которые мифологизируются по одному факту своего упоминания как некая временная отсечка, время «до», благость предшествующей эры. Кризис создает время достатка, нормы, желанное время, куда не просто хочется, а куда требуется вернуться. Для пандемии COVID-19 таким временем стал год 2019-й, как год 1913-й для ХХ века. Столетие будто бы по-настоящему началось после фальстарта 11 сентября 2001-го. Вместе с кризисом развернулись магические практики: их иррациональность возрастает пропорционально невозможности повлиять на ситуацию. Чем невозможней выглядит преодоление кризиса — тем сильнее его пытаются преодолеть с помощью означаемых, символов и ритуалов, вместе с которыми кратно возрастает мощь архаического мышления, ибо это мышление подобия, не отделяющее конкретное от абстрактного, а реальное от нереального. А раз все сопричастно и ничто не отделено, то на действительность можно воздействовать посредством правильного ритуала, достаточно выстроить в нужном порядке объекты, знаки и символы. Архаика — это взаимодействующий с миром код; мышление, опосредованное символами.
Такому мышлению свойственна партиципация36, то есть выстраивание случайных доказательных ассоциаций между несвязанными явлениями. Так, если вбить в Google-переводчик «cov id», перевод будет звучать как «идентификатор», что в рамках архаического мышления доказывает тоталитарный замысел пандемии. Оставшийся COV лёгким движением руки превращается в «COW», что в совокупности даёт клеймение безропотных коров. Но с тем же партиципарным успехом «ковид» можно превратить в настойчивое требование «водки». Логическое противоречие в архаике незаметно: вместе могут уживаться вообще противоположные идеи. Например, что российские ученые не в состоянии сделать действующую вакцину (популярны выражения «жижа», «шмурдяк») и в то же время что российская векторная вакцина способна изменить геном человека. Указывать на противоречие бессмысленно: не столько потому, что для архаика свойственна «высокая эмоциональная чувствительность и аффективная напряженность общения» 37, а потому, что противоречие для него заранее снято личным опытом. Естественный источник авторитета для архаика — это его собственная деятельность, в рамках которой он только и готов увидеть причинно-следственную связь («Я верю своим глазам, а не зомбоящику!»). Но если источником логической взаимосвязи являются собственные действия, значит, в происходящем всегда будет искаться чье-то воление и субъектность, а если происходить будет что-то небывалое — война, мировой катаклизм, пандемия, — неминуемо отыщется и такая же небывалая воля. Соответственно, чем невозможней выглядит событие по отношению к отдельному архаику, тем более чудовищную волю он за ним обнаружит — заговор мирового правительства, чипирование от Билла Гейтса, уничтожение населения «овцинацией»38.
Поэтому для архаического мышления не важен уровень образования. Архаик может владеть сложным научным языком, даже ученым быть, но при этом хранить свои знания в пещере, расписанной сценами охоты39. Так, некая профессорша университета во время виртуальной лекции надела на голову трусы мужа, аргументировав это тем, что они защитят ее от коронавируса. В ходе обследования выяснилось, что муж-физик неоднократно заявлял жене, что биологические и компьютерные вирусы схожи, следовательно, заразиться SARS-CoV-2 можно через Сеть, отчего фетишизированные трусы мужа и послужили своеобразным файрволом. Также от болезни защищались мешком соли, приносили дары кусту можжевельника и запрещали ругать коронавирус («люди стали неправильно жить, и он пришел»)40. Произошел откат, возвращение к архаическому, или, точнее, проявление его из вечной поблизостной дремы, что нашло отражение в языке.
Корона, дитя блудницы,
Вирус гадкий, отвратительный,
Не был ты ни великим, ни маленьким,
И красивым ты тоже не был:
Лето ты пролежал в лошадиной моче,
Зиму — под навозом кобылицы.
Не цепляйся к моим ладоням,
Приставай к холодным камням,
Цепляйся к вербам у воды.
Ступай, вирус, в лошадиное лоно,
Проваливай, коронушка, к черту.
Господи, благослови,
Господи, благослови,
Господи, благослови41.
Коронавирус достаточно быстро оброс всевозможными неологизмами42. В том числе заряженными на несогласие с вирусом, политикой, врачами, то есть модерном как таковым. Семантика подобных выражений заменяет социальные связи в условиях карантина. По ней узнают «своих». «Антиваксы» и «антипри» — распространенные неологизмы среди сторонников карантина и вакцинации, тогда как «коронабесие» — маркер противоположного лагеря. Архаика вообще бинарна, то есть разделяет наличный мир на ценностно окрашенные оппозиции («коронабесы» и «проснувшиеся», «ковидофашизм» и сопротивление). При этом архаики наиболее бинарно оценили «лохдемию» в качестве «барановируса», «баранофикуса», «коробкавиндовса», «блаблавируса», «макароновируса» и «бананофикуса»... Лексическая сниженность одновременно служит как психологической защитой, нивелирующей угрозу «пландемии», так и средством политического давления. Неологизм «баранофикус» подразумевает и подневольную глупую массу, и аллитерацию некой фикции, чего-то ненастоящего, пустого. Получается стадо баранов, во что-то напрасно поверивших, — образ и сложный, и простой, потому так сильно распространившийся. Негативное номинирование является древним механизмом защиты, связанным с магическим восприятием мира. Изменение понятия означает изменение его сущности, как бы проявление его истинного значения и тем самым предупреждение возможных последствий. «Фикцинация», «самоэвтаназия», «ковидла», «прибивка» — номинация проявляет скрытый враждебный смысл, который теперь обозначен, а значит, не может навредить. Например, нейтральное сокращение «ковид» стало «ковидлой», словно речь о чем-то прилипшем, быдло-повидле, которое надо стряхнуть, как что-то впечатавшееся в подошву. Ковидла не может быть опасной, не для этого в ней заложена столь насмешливая семантика. На ум приходят слова Тургенева о русском языке: «Не будь тебя — как не впасть в отчаяние при виде всего, что совершается дома?»43
Помимо языка, оскоромившаяся архаика пытается научно — от иммунологии до социологии — себя аргументировать. Так, утверждается, что массовый отказ от прививки мотивирован не чем-то иррациональным, а обоснован объективным недоверием государству. Раз от него никогда не было ничего хорошего, значит, и вакцина не может быть хорошей. Но это ведь и есть суть архаического мышления: подчиненность нового прецеденту, перенос подобия, санкционность личного опыта.
К тому же вакцину произвело не государство, а микробиолог Денис Логунов и его команда, но архаическое сознание, вновь пользуясь законом подобия, ассоциирует разработчика вакцины с ее заказчиком. Тот же принцип применяется и к «умершим после вакцинации», когда безупречная логическая связка «после не значит вследствие» высмеивается с искренним архаическим весельем, где «после» — обязательно «вследствие».
Не менее архаизирован принцип «работы» иммунитета, который вакцина якобы выключает, чтобы заменить его ненастоящим, искусственным иммунитетом, требующим инвазивной поддержки. В такой оптике иммунитет выступает как некая непорочная священная сущность, которую требуется оберегать рядом «настоящих» мер, зачастую сведенных до ритуальных практик вроде закаливания, на укрепление иммунитета не влияющих. «Настоящий»/«ненастоящий» — важнейшая для архаиков оппозиция, где «настоящее» связано с идеализируемым естественным состоянием, которое пытается нарушить «официальная» медицина — ведь врач борется с естественностью, он пытается отсрочить смерть — что для архаика означает обрушение всего микрокосма. Врач — это чужак, посмевший вмешаться в извечный порядок вещей, поэтому гнев архаиков так часто обращен к людям в белых халатах. Ведь тот, кто нарушает естественность, не может обладать верным знанием о мире. Для архаика это знание всегда скрыто, и чем глубже оно обнаруживается, чем запутанней его происхождение, чем труднее оказалось добыть его — тем это знание достовернее. Образцом служит видео, распространившееся в Сети в начале 2021 года под названием «Вакцинация от сионо-вируса19. Смерть в 3 стадии. Информация за 2019 год, до проекта сионо-вирус19». На видео женщина говорит, что у её знакомой в сентябре 2019 года в подъезде умер пожилой учёный Илья Максимович, с дочерью которого и был найден дневник, раскрывающий всю правду о прививочных замыслах сионистов. Безотносительного самого послания, важна цепочка, отделяющая архаическую аудиторию от заветного знания: рассказчик-знакомая-учёный-дочь-дневник. В мире архаики истина не может существовать просто и открыто, она обязательно спрятана, и её требуется освободить.
Если человека модерна интересует факт, то человека архаики — правда. Причем архаическая правда вынуждена маскироваться под факт, то есть опытное знание, которое может быть верифицировано. К примеру, архаика трубит о люциферине — «сатанинском» ингредиенте в вакцинах, лишающем людей связи с духовным миром, хотя это вполне реальное светоизлучающее вещество не может служить Сатане, иначе его бы славили грибы, улитки и насекомые. Используя настоящий научный термин и вписывая его в работающий механизм вакцинации (люциферин якобы разводится в 66,6 мл фосфатного буферного раствора44), современное магическое мышление показывает свою амбивалентность: форма и структура действия остаются архаическими, тогда как содержание соответствует чему-то насущному. При холере был силен мотив божьей кары за отступничество от завета предков45, сегодня же человечество может карать сама Земля, очищающаяся от людей, то есть причинность переносится с религиозной повестки на экологическую. Сам религиозный каркас остается, если понимать его авраамически, где структурно присутствуют такие понятия, как грех, судия, наказание и возмездие. Грех — загрязнение окружающей среды, судия — природа/планета, наказание — вирус, возмездие — прореживание или уничтожение человечества. Наличествует и мотив искупления — человечеству необходимо изменить свое поведение, стать более экологичным, что должно избавить от напасти.
Религиозные страсти вокруг пандемии — как среди сторонников культа безопасности, фетишизирующих символы карантина, так и среди хтонических сил отрицания — сами по себе еще не означают наличие архаического. Архаика — это механизм, а не атрибут поведения. Религиозное или традиционное не равно архаическому. Так, часть православных рационализирует отказ от прививки Гам-КОВИД-Вак тем, что в ней якобы присутствует клеточная линия HEK 293, добытая из эмбриональных почек человека еще в 1973 году, хотя разработчики отдельно оговорили, что «с помощью хроматографической очистки вирусная частица избавляется от следов человеческой клетки»46. Хорошо видно отличие традиционного от архаического: традиция защищается религиозной нормой, запрещающей как-либо поощрять аборты, это просто культурный стандарт, тогда как архаическое выступает магическим законом подобия — раз в клеточных линиях, используемых для получения нужных вакцинных частиц, присутствуют эмбриональные ткани, значит, они есть и в самой вакцине. И все это вправлено в околонауку, то есть архаика пока не может разомкнуть контур модерна, хотя и окружает науку подобно гало.
Примечательно, что архаика атакует своих противников критикой самой архаики: «коронабесов», то есть истово верующих в пандемию, упрекают в существовании «культа святого Ковидия» или «церкви Коронавируса». Коронавирус даже уподобляют новому христианству: от зарождения на Востоке и распространения по миру через Италию до бытовых параллелей: маски — кресты, причастие — прививка. Даже на лобовом стекле машин вместо четок и елочных «ладанок» теперь висят медицинские маски.
Ношение маски является общепланетарным символическим ритуалом. А любой обязующий ритуал всегда имеет своих противников. «Намордник» — вероятно, самое популярное негативно окрашенное слово российской пандемии. Архаика вообще работает на отрицание. Ведь кто скажет, что маска — это «рыцарское забрало нашего времени»? Зато архаичность «намордника» наглядна: во-первых, она снимает медицинскую значимость вещи, так как медицина, связанная с темами жизни и смерти, сакральна; во-вторых, расчеловечивает носителя маски, ведь морда может быть только у животного; в-третьих, намордник не защищает, а не дает напасть, то есть делает беззащитным — в том числе как бы и перед вирусом. При этом нападки на «намордник» производятся не по причине его малоэффективности в случае инфекций аэрозольного переноса или несогласия с данными мета-исследования Lancet47, а в лучшем случае из-за неприятия карантинных мер. То есть архаическое мышление может выражаться через актуальную социальную программу. Оно «подтверждает» себя апелляцией к рациональности. Такова, к примеру, популярность советского вирусолога Г. П. Червонской, докторов медицинских наук А. А. Редько и И. А. Гундарова, чьи звания, а не «знания» стали тотемами для отрицателей коронавируса. Архаика подтверждает себя модерном, что свидетельствует о ее глобальном проигрыше, подчиненности просвещенческой модели Нового времени: те, кто борется с вирусами заклинаниями, составляют все-таки меньшинство, тогда как наседающая на «лохдемию» псевдонаука — от отрицания до «люциферина» — вынуждена растворять свои догмы в буферном научном растворе. С другой стороны, научное прикрытие способствует выживанию архаического мышления, которое, как хамелеон, может притвориться чем угодно.
Но почему вообще стала возможна такая ошеломляющая архаизация?
Во-первых, из-за перенасыщения символического. В Спектакле означающее давно оторвалось от означаемого, то есть образ вещи перестал выражать ее сущность. Символическая среда настолько насыщенна, что как-то ориентироваться в ней можно лишь по выступающим вешкам, манипуляция с которыми и напоминает магическое действие. Когда пандемия стала главной мировой темой, она уже не могла восприниматься с точки зрения вирусологии и вообще медицины, а была усвоена человечеством через понятные символы: маску, перчатки, потерю обоняния, социальную дистанцию, самоизоляцию и т. п. Символы эти оторвались от своего реального наполнения (потеря обоняния и другие симптомы вроде кашля с температурой стали чаще трактоваться как заражение вирусом) и стали участниками архаико-магических процедур, где с ними начали работать современные «колдуны». То есть само по себе символическое насыщение создает почву для архаического мышления. Чем плотнее концентрация символов — тем важнее они породившего их контекста, а значит, социальное взаимодействие все больше определяется не чем-то наличествующим, а представляющимся, с чем испокон веков и взаимодействовало архаическое мышление. Поэтому всякий кризис — это время магии, вдруг вернувшегося волшебства. В период кризиса символы оживают, отрываются от социального контекста и начинают кружить в небе, как духи.
Во-вторых, архаизация не является прямым агентом упадка. Архаика законно присутствует в современности, даже в ее постиндустриальном изводе как «свое другое», как очаг локального. Глобализация вместе с «единством» порождает закрытые ценностные множества, строящиеся на причастии, знакомстве, сопереживании. Множество всегда частность, оно разрывает общность, как разрывает ее мигрантский квартал, сообщество антипрививочников, терроризм, субкультура, секта — возможные как раз в силу длительности, пространственности общего, растянутого настолько, что в нем образуются лакуны и дыры. Их и заполняет архаическое сознание. Архаика — это не только ответная реакция на современность, но и своеобразные колодки, удерживающие от проваливания в совсем уж дикарство, это механизм самозащиты в кризисе, когда вместо пещер откатываются только в Средневековье. Поэтому архаизация кажется исключительно негативным процессом лишь с позиции ошибочного линейного позитивизма. В действительности это попытка пересобрать мир на сниженных основаниях, отступить и закрепиться на когда-то отрытых рубежах. Это инерция, желание замедлиться и перестать. Такой поведенческий изоляционизм, решимость не впускать чужака, в том числе государство. «Оставьте нас в покое!» — один из реальных лозунгов антипрививочников. И возник он не на пустом месте, а на месте кризиса государства. Не архаика расшатала его, а, наоборот, упадок государства все явственнее обнажает подчиненную прежде ритуалистику48. И даже ее аффективность может указывать на какую-то подлинность. Все-таки отличие ритуала от спектакля в том, что ритуал не является ни постановкой, ни развлечением. Его переживают, когда начинают ощущать утрату подлинности. Поэтому ритмика архаики, как бы мракобесно она ни выглядела, несет в себе заряд сочувствия и соединения. Она тоже что-то выражает. Это тоже связь. Окказиональные ритуалы, будь то опахивание села или причитания «Коронавирус, уходи!», — это ритуалы согласовывания неких общих смыслов, ритуалы общественного самовосстановления. Это нельзя срежиссировать, здесь нет диверсии. Неоспоримое достоинство архаики в том, что в ней нет приказа, это нечто присущее каждому и функционирующее по неясным до сих пор законам. Архаика — это эмоциональный иммунитет.
В-третьих, российская архаика — это своего рода некро-архаика, или инактивированная архаика, традиционализм без традиции, прошлое без опоры, форма без содержания. История России в ХХ веке — это история постоянного перелома, который не успевал как следует срастись, прежде чем его снова ломали. Традиционное общество хоть и было преодолено, но преодолено с приставкой «пост», не последовательно, без общеразделяемой преемственности. Когда пандемия запустила механизмы обращения к идеальному времени, его в воображаемой истории не оказалось — россиянам некуда возвращаться, позади лишь ресентимент. К примеру, так называемые граждане СССР — местная разновидность «сект» суверенных граждан — настаивают на том, что пандемия (мнимая или реальная) будет преодолена только тогда, когда до сих пор юридически «существующий» СССР наконец-то проявит себя физически49.
Нечто подобное обнаружилось в Германии, стране с похожей прерывистостью. Рейхсбюргеры, не признающие легитимность ФРГ и считающие себя гражданами рейха довоенных границ, в ходе антиковидного митинга 29 августа 2020 попробовали штурмовать Рейхстаг. Это были самые результативные европейские антиковидные протесты, во главе которых оказались сторонники возвращения в золотую когда-то эру.
Эпидемиологическая история показывает, что население достаточно быстро свыкается с любой инфекцией. Бунт вызывает не болезнь, а карантинные меры властей. Это верно и для современного мира, когда ковид-диссидентами всего политического спектра движут не медицинские страсти, а идеи телесного суверенитета. Протестующие защищают право своего тела на неприкосновенность, понимая его как поле вторжения не столько для вируса, сколько для корпораций и государства. В этом смысле опасения чипизации вполне сообразны — это лишь предельный образ утраты биологической самостоятельности. Поэтому социальные протесты коронавирусной эпохи выглядят как наукообразные ереси, а их лидеры как новоявленные ересиархи. Это уже не вопрос медицины, здравого смысла и разума. Это попытка отсечь щупальце глобализации.
Кризис тем явственнее возвращает архаику, чем сильнее травмировано общество. Неудивительно, что, согласно ряду опросов, именно Россия была одной из самых антивакционно настроенных стран в мире задолго до пандемии50. При этом россияне традиционно показывают минимальное доверие любым социальным институтам51, что в целом свойственно тем обществам, которые не оправились от социальных или природных катастроф. А в истории, воспринимаемой как череда катастроф, столпом покоя может выступить только полная архаика, то есть мир образов и архетипов, где больше не досаждают логические противоречия, мир существующих до сих пор СССР или Руси. Дополняя Ключевского, Россия — не просто постоянно колонизуемая страна, но и страна, постоянно архаизирующаяся, где русский человек неизменно выступает жертвой самого себя.
И вот благодаря союзу государственного бессилия и народного усилия взята ещё одна российская высота: в 2021 году достигнута самая большая с 1945 года смертность почти в 2 500 000 человек при рассчитываемой 'норме' умерших в 1 800 000. При общей перегруженности здравоохранения, также внёсшей свою лепту, основная часть сверхсмертности связана с SARS-CoV-252. Общие же российские демографические потери к началу 2022 года составили около 1 000 000 человек. При доле в мировом населении около 2%, Россия дала миру чуть больше 5% всех коронавирусных жертв.
Пандемия показала, насколько близки человечеству эсхатологические настроения. То, что началось как неизвестная болезнь, развернулось как гонка вакцин, закончится как победа тех, кто наиболее эффективно отстоит от своего архаического прошлого. В России архаика инактивирована, прошлое ее сбоит, поэтому надежды на выход из кризиса призрачны — он останется соприсутствующим, проявляющимся всегда. Российскую архаику уже не раз пытались объяснить недоверием государству, но если человек полагает, что правительство, дабы разбогатеть, решило уничтожить налогоплательщиков, а с помощью вакцинации отслеживать тех, кто и так каждый день пользуется телефоном, то у человека недоверие не к государству, а к реальности.
Это другой, вышестоящий уровень.
Именно здесь таится один из неявных уроков пандемии — болезненная реакция не только на вирус, но и на саму современность. С ней что-то не так. Со всем миром что-то не так. Архаика лишь симптом, попытка защиты от неназванной еще угрозы. Подспудное ощущение своей оставленности. Тоска по правде и настоящему.
И вот как справиться уже с этой болезнью — не знает пока никто.
1 Схожий отпугивающий обряд, вплоть до стрельбы из ружей и женского визга, зафиксирован не только в Сибири, но и в Уфимской губернии в с. Белебеевском. См. Владимир Короленко, «В холерный год. Бытовой очерк». Срез подобных ритуалов представлен в: Ритуалы бедствия: антропологические очерки / С. Б. Адоньева, И. С. Веселова, А. В. Степанов, Л. В. Голубева, Н. А. Курзина, Ю. Ю. Мариничева; под ред. С. Б. Адоньевой. — СПб.: Пропповский центр, 2020. — 207 c.
2 Зверев В. А. Санитарная культура и жизнесохранительное поведение крестьянства Верхнего Приобья: (два сюжета из эпохи второй половины XIX — первой трети ХХ в.) // Бердск: прошлое, настоящее, будущее: сб. ст. и материалов науч.-практ. конф. / редкол.: В. И. Соболев, В. И. Баяндин, Л. И. Васеха. — Новосибирск: Адм. г. Бердска Новосиб. обл.: ДЮЭЦ «Берегиня»: НГПУ, 1996. — Вып. 1. — С. 4.
3 Согласно статистическим данным, от холеры в 1892 году умерло 300 324 человек, см. Рашин А. Г. Население России за 100 лет (1813—1913): Статистические очерки. — М.: Гос. стат. изд-во, 1956. — С. 208. В Томской губернии было учтено 10 164 погибших, см. Глушков С. Е. Преобразование системы здравоохранения и снижение смертности населения в Западной Сибири конца XIX — начала XX в. // Мир науки, культуры, образования. 2011. № 6 (31). — С. 346—349.
4 Владимир Хавкин предложил свою революционную вакцину ряду европейских стран, в том числе России, которые от нее отказались. Прим. автора. В печатной версии статьи (журнал «Сибирские огни», № 12, 2021. — С. 120) неверно указан год открытия Кохом холерного вибриона (1882).
5 Зверев В. А. Санитарная культура и жизнесохранительное поведение крестьянства Верхнего Приобья... С. 2.
6 Любимова Г. В. «Обыденная рубаха»: способ избавления от повального мора, зафиксированный в б. Малышевской вол. Барнаульского у. Томской губ. // Проблемы археологии, этнографии, антропологии Сибири и сопредельных территорий. Материалы Годовой юбилейной сессии ИАЭ СО РАН, Новосибирск, 2000. — С. 507.
7 Холерная эпидемия 1892 года, скорее всего, и вправду обошла Зорино стороной. См. Любимова Г. В. Эпидемия в сибирской деревне: взгляд со стороны практической медицины и религиозно-магической практики (конец XIX — начало XX вв.) // Этнография Алтая и сопредельных территорий. Барнаул, 24—25 сентября 2003 г. Материалы V Международной конференции. Барнаул: БГПУ, 2003. — С. 186.
8 Татарникова А. И. Экстремальное в повседневной жизни населения Западной Сибири в период эпидемий конца XIX — начала XX вв. // Genesis: исторические исследования. — 2019. — № 9. — С. 40—54.
9 Сибирские вести // Тобольские губернские ведомости. № 9, 3 марта 1893. — С. 129.
10 Корреспонденция «Сибирского вестника» // Сибирский вестник. № 100, 1892. — С. 3.
11 Мысли вслух // Сибирский вестник. № 78, 1892. — С. 2.
12 Телеграммы // Сибирский вестник. № 70, 1892. — С. 1.
13 Судаков А. И. Холерная эпидемия 1892 г. // Известия Императорского Томского университета, 1895. Кн. 8. — С. 118.
14 Орлов А. А. Встреча чумы с холерой, или Внезапное уничтожение замыслов человеческих: Московская повесть. М., 1830. — С. 18.
15 Будко А.А. История медицины Санкт-Петербурга XIX — начала XX в. — СПб.: Нестор-История, 2010. — С. 163.
16 Барабанова К.С. Эпидемия холеры в Санкт-Петербурге в 1831 г.: власть и горожане в условиях чрезвычайной ситуации. С.-П, 2017. — С. 79.
17 Полное собрание законов Российской империи. — С.-П, 1831. Собрание второе, Т. 5, отд. I. — С. 821.
18 Общероссийская летальность по наиболее точным данным Михаила Семёновича Оницканского (1911) в 1892 г. составила 48,4%. При её определении наблюдался сильный территориальный разброс. К примеру, в Сибири численность врачей, больниц и аптек была несоизмеримо ниже европейской России (2016 больниц против 55 в Сибири и всего 111 поселений с врачами против 3058 в основной России см. Отчет медицинского департамента Министерства внутренних дел за 1892 год. С.-Петербург: Типография Министерства внутренних дел, 1896. — С. VIII). Также в Сибири, в отличие от европейской России, санитарные меры были в «плачевном состоянии» (Там же. С. V), из-за чего летальность в учтённых уездах Томской губернии составила 52% (Там же. С. 123), тогда как в относительной подготовившейся Тамбовской губернии летальность была 42% (Там же. С. 95). В целом можно наметить следующее соотношение: в тех губерниях, где при земствах уже существовали первые санитарные организации, летальность либо не превышает общероссийский уровень, либо ниже его. По Пермской губернии (санитарная организация основана в 1872) летальность составляет 48,8%, по Вятской губернии (сан. организация в 1874) летальность 46,3% (Там же. С. 67), по Херсонской (1874) летальность также составила 46,3% (Там же. С. 99), по Московской губернии (1875) летальность 43,2% (Там же. С. 75), по Самарской губернии (1879) летальность 41,8% (Там же. С. 87), по Курской губернии (1882) летальность 43,2% (Там же. С. 75), а в столице, наиболее медицински обеспеченной, летальность составила 31,8% (Там же. С. 87). Если учесть, что на 1890 год на всю Россию было лишь 1817 земских врачей, а на один врачебный участок приходилось 42 000 населения (см. История здравоохранения дореволюционной России (конец XVI — начало XX в.) / [М. В. Поддубный и др.] ; под. ред. Р.У. Хабриева — М.: ГЭОТАР-Медиа, 2014. — 244 с.), то какие-то ощутимые результаты могли быть достигнуты только там, где медицинское дело стояло на прочных основах. Как, например, в Саратовской губернии, где ещё в 1877 году было образовано «Санитарное общество». В эпидемию 1892 г. оказались введены действующие карантинные меры, из-за чего летальность составила 37,5% см. Мясникова И.В. Завьялов А.И. Некоторые аспекты истории развития земской санитарной медицины: к биографии И.И. Моллесона. Scientific and Practical Journal: Т. 4, №. 1, 2017 — С. 34.
19 Хроника // Тобольские губернские ведомости. № 37, 12 сентября 1892. — С. 22.
20 Хроника // Тобольские губернские ведомости. № 34, 22 августа 1892. — С. 18.
21 Корреспонденции // Тобольские губернские ведомости. № 8, 24 февраля 1893. — С. 113.
22 Холера в селе Г... в 1866 году // Пензенские епархиальные ведомости, № 17, 1 сентября 1867. — С. 494—495.
23 Вересаев В. В. Записки врача // Собр. соч. М., 1948. Т. 1. — С. 576. К слову, Вересаев вошел в литературу с повестью «Без дороги», где отобразил личный опыт борьбы с холерой в Юзовке.
24 Из 3 717 жителей умерло всего 24. Тогда как в соседней от завода деревне Мыльниково погибло около 11 % населения: больше 100 человек из 870. См. Каразинов И. И. Холерная эпидемия 1892 года в Сузунском заводе // Алтайский сборник. Выпуск 1. — Томск, 1894. — С. 174.
25 Там же. С. 175.
26 Не избежала таких аналогий и нынешняя пандемия: одна из архаических «мотивировок» отказа прививаться в том, что директор НИЦЭМ им. Н. Ф . Гамалеи Александр Гинцбург кровно «связан» с банкирами Ротшильдами и Шиффами. Прим. автора. В оригинальной сноске (журнал «Сибирские огни», № 12, 2021. — С. 124) закралась досадная описка: разумеется, «палочки» и «запятые» Коха служат возбудителями разных болезней.
27 Хотя Короленко перечисляет весьма размыто, жертвы среди врачей действительно наличествовали. Самой известной из них стал врач А. М. Молчанов, растерзанный толпой в Хвалынске. Свидетелем расправы оказался художник Петров-Водкин, который художественно отобразил эти события в повести «Хлыновск». В повести можно найти типический народный ответ на разгул болезни: водка, врачи-убийцы и желание властей истребить население: «Да, православные, видать — простой народ кому-то поперек горла встал...»
28 Часть неофициальная // Сибирский вестник. № 26, 1892. — С. 4.
29 Писал об этом и «Сибирский вестник». См. Часть неофициальная // Сибирский вестник. № 28, 1892. — С. 4.
30 Отправка на работу в холерные бараки практиковалась и в других областях. См. Корреспонденция «Сибирского вестника» // Сибирский вестник. № 100, 1892. С. 3: «Четверо, лечивших холерных обложением мокрыми тряпками и нагрубивших участковому врачу, отданы по распоряжению губернатора служителями в холерную больницу». Далее: «Судовой приказчик, бросивший на берегу Волги двух рабочих, заболевших холерой, подвергнут трехмесячному заключению в тюрьме, а исполнители приказаний назначены служителями холерной больницы». См. Часть неофициальная // Сибирский вестник. № 29, 1892. — С. 5.
31 Рецепт их известен благодаря казаку Федору Траилину. В бытность свою на Кавказской войне Траилин со слов очевидцев передал, что микстуру эту придумал генерал Бакланов, чем спас казаков от мора. Капли состояли из весьма забористой смеси водки, белой нефти, камфары, перца, скипидара и проч., что следовало принять внутрь, и пресекали холеру на корню. Газетная публицистика 1892—1893 гг. полна разочарованных сообщений о неработающих баклановских каплях. Впрочем, за неимением иных средств, сами врачи рекомендовали принимать при холере капли Боткина и Иноземцева.
32 Утверждается, что этот «генератор синуса» способен вылечить все, от онкологии до коронавируса. Остается предположить, что, если возвести такую катушку в квадрат, вычесть из единицы и взять корень, получится генератор косинуса.
33 Корнаухов Н. Этнографические черты города Чердыни Пермской губернии // Отечественные записки. Т. 57, № 3, 1848. — С. 49. Данная цитата широко разошлась по Сети в качестве высмеивания современных противников вакцинации, но ею же можно приложить и её сторонников. Дело в том, что распространилось не оригинальное замечание Корнаухова, а «врача-исследователя А. Попова»: «'От оспы прививают почти насильно, невежественный народ называет её антихристовой печатью; население научилось даже вскоре по привитии высасывать и выплёвывать вещество прививки, или вымывать ее в бане". (Холера 1829-1833 гг. в Оренбургском крае // Тр. Оренб. ученых архивной комиссии. Вып. 21. Оренбург. 1910)». Разумеется, в указанном сочинении не обнаруживается ничего подобного, ведь свидетельство «врача Попова» лишь мешанина из неизвестного, корнауховского и авторского текстов из статьи Голиковой С.В. Традиционное врачевание в повседневной жизни уральского города XIX — начала XX в. // Уральский город XVIII — начала ХХ в.: история повседневности. Екатеринбург: Изд-во "Банк культурной информации", 2001. — с. 93-107. Сноска на внушительный справочный материал («Холера в 1829-1833 в... <...> Вып. 21. Оренбург. 1910») призвана усыпить бдительность, подтвердить утверждение своей научностью, но достаточно проверить её, как обнаруживается подлог. Формально смысл цитаты не исказился и ничего страшного не произошло, но куда важнее, что этот частный случай показывает, что вера во всё, что имеет поверхностные наукообразные признаки, свойственна как «ваксерам», так и «антиваксерам».
34 Данный текст далек от того, чтобы считать архаическое мышление примитивным, стадиальным или оппозиционным другому типу мышления. Напротив, архаическое мышление рассматривается в нем как нечто, укорененное в мышлении вообще и проявляющееся в любом, в том числе рационалистическом, контексте. Понятие «архаического», а не «мифологического» или «первобытного» мышления выбрано потому, что оно наименее связано культурными и историческими обязательствами. Понятие «традиционное» используется в тексте не шире своего семантического значения. Отличие «архаического» от «традиционного» в том, что архаичное не явно, не осознанно и продиктовано в большей степени психикой и биологией, нежели культурой. Понятие «конспирология» в тексте не используется за ненадобностью, так как оно является частностью архаического мышления. Слова «сознание» и «мышление» понимаются синонимично.
35 Если сегодня кризис понимается как затяжное негативное явление, то в своем греческом отечестве — это выход из негативного, некий пик, резкое суждение (например, судейское). Отголоском чего остается понятие кризиса в медицине: форма разрешения в течении некоторых инфекционных болезней.
36 Концепция партиципации была разработана антропологом Л. Леви-Брюлем (1857—1939), полагавшим, что у первобытных обществ присутствовало особое дологическое мышление. Скорректированная еще при жизни Леви-Брюля и понимаемая как некое пралогическое мышление, позже раскритикованная рядом антропологов (особенно К. Леви-Строссом), партиципация используется в тексте не как «примитивная» система мышления, в обязательном порядке кому-то присущая, а просто как закон сопричастия, выстраивающий поверхностные связи между несвязанными предметами.
37 Кликс Ф. Пробуждающееся мышление. — М., «Прогресс», 1983. — С. 152.
38 Академик Дьяконов сформулировал эту архаическую особенность как принцип «воля-свершение», когда не просто всякая причинно-следственная связь обуславливается чьей-то волей, а сама событийность возможна потому, что за ней стоит некое волящее начало. См. Дьяконов И. М. Архаические мифы Востока и Запада. — М.: Наука. Главная редакция восточной литературы, 1990. — С. 63—64.
39 Проявление архаического можно заметить даже среди тех ученых, кто борется с мифами о вакцинации: например, часто используется уловка «соломенного чучела», когда доводы противников вакцинации начинают рассматривать на заведомо сниженных основаниях. Естественно, спор с тем, кто считает вакцинацию происками мирового кагала, и тем, кто имеет ко всеобщей вакцинации ряд обоснованных вопросов, — это принципиально разные споры. Подобие здесь не работает.
40 Осколкова С. Н. Амбулаторные случаи психических нарушений в период коронавирусной пандемии COVID-19 // Психиатрия. 2020, 18(3). — С. 49—57.
41 Заговор составлен кандидатом филологических наук, фольклористкой Марией Кундозеровой на основе заговорных текстов карел, записанных в 1970—1980-х гг. Это прежде всего реконструкция, которая тем не менее получила «колдовское» хождение среди архаиков.
42 В словаре «Русский язык коронавирусной эпохи», составленном Институтом лингвистических исследований РАН, содержится около 3 500 лексических единиц.
43 Интересный факт: Тургенев боялся заразиться холерой и постоянно выискивал у себя ее признаки. Со слов литературоведа Юрия Лебедева, мать писателя, Варвара Петровна, во время эпидемии холеры повелела сделать себе носимый стеклянный короб, в котором и объезжала окрестности. Стоит заметить, что сестра Тургенева, Варвара Николаевна Житова, в мемуарах заявляет, что Варвара Петровна холеры совершенно не боялась.
44 Одна доза Гам-КОВИД-Вак составляет всего 0,5 мл, то есть, чтобы «вколоть» люциферин, потребуется шприц Жане, как в кинофильме «Кавказская пленница».
45 Этнограф Сергей Максимов отмечал, что в установленных случаях крестьяне увязывают природу эпидемических болезней (холера, тиф) с Богом, пославшим напасти «в наказание или для вразумления». См. Максимов С. В. Нечистая, неведомая и крестная сила. С.-Петербург, т-во Р. Голике и А. Вильборг, 1903. — С. 27.
46 Заявление сделал руководитель лаборатории механизмов популяционной изменчивости патогенных микроорганизмов НИЦЭМ имени Гамалеи, один из разработчиков «Спутника V» Владимир Гущин. См. Российская газета: [сайт]. URL: https://rg.ru/2021/02/11/sozdateli-sputnika-v-otvetili-nazapros-rpc-o-komponentah-vakciny.html [Дата обращения: 09.07.2021].
47 Обобщение наиболее известных исследований о социальной дистанции и ношении масок, подтверждающих их эффективность. См. The Lancet: [сайт]. URL: https://www.thelancet.com/journals/lancet/article/PIIS0140-6736(20)31142-9/fulltext [Дата обращения: 09.07.2021].
48 Об архаизации культуры начинают активно говорить с 70-х гг. ХХ в. См. Недугова И. А. Тенденции культурного развития на основе герменевтического круга // Альманах современной науки и образования. Тамбов: Грамота, 2014. № 12 (90). C. 69—74.
49 Отрицающий вирус «гражданин СССР» Вадим Чельдиев организовал один из самых жестких антикоронавирусных протестов в России в апреле 2020-го (Владикавказ).
50 Согласно опросу Morning Consult, против прививки настроено 29 % россиян. См. Morning consult: [сайт]. URL: https://morningconsult.com/global-vaccine-tracking [Дата обращения: 09.07.2021]. В декабре 2020-го ВЦИОМ давал 32 % тех, кто «точно не станет делать прививки». См. ВЦИОМ новости: [сайт]. URL: https://wciom.ru/analytical-reviews/analiticheskii-obzor/vakcinacija-kljuch-na-start [Дата обращения: 09.07.2021]. Высокое недоверие к антиковидной вакцине часто рационализуют через «незавершенность испытаний», «побочные эффекты», «неэффективность работы государства в пандемию», «непроверенную эффективность» и т. п., но россияне еще в 2016 г. показывали все то же высокое недоверие к вакцинации: 28 %, 64-е место из 67 исследованных стран. См. Heidi J., Alexandre de Figueiredo, Zhao X., William S., Pierre V., Iain G. et al. The State of Vaccine Confidence 2016: Global insights through a 67-country survey // EbioMedicine. 2016, 12. — P. 295—301. Мета-исследование подтверждает архаическое неверие россиян в иммунизацию: так, религиозные убеждения не мешают россиянам прививаться (16-е место), тогда как в ответе на пункт «В целом я уверен, что вакцинация эффективна» Россия оказалась почти на дне (66-е место), а в вопросе о необходимости прививок для детей заняла последнее, 67-е место. При этом разделение на идейных антипрививочников и тех, кто по каким-то причинам не хочет вакцинироваться, можно опустить: интересны не процентные группы, а механизмы их защиты от современности. Конкретно доля антипрививочников в России около 11 %. См. Платформа: центр социального проектирования: [сайт]. URL: https://pltf.ru/2021/06/29/chtomozhet-izmenit-situacziyu-s-vakczinacziejissledovanie-omi-i-platformy [Дата обращения: 09.07.2021].
51 М.О. Макушева Т. А. Нестик. Социально-психологические предпосылки и эффекты доверия социальным институтам в условиях пандемии // Мониторинг общественного мнения: экономические и социальные перемены. № 6, 2020. — С. 430.
52 См. Ведомости: [сайт]. URL: https://www.vedomosti.ru/society/articles/2021/11/29/898151-umershih-antirekord [Дата обращения: 31.12.2021].
|