Володя Злобин
Бурундук
– Да!
Гаркнули без вопроса, грубо, мол, ты, позвонивший, уже оплошал, и правильный твой ответ на это – принято, я виноват.
– День добрый, – начал Иван, – в ваш забор провалился бурундук. Ну, в столбик для забора. Он полый же. Давайте мы как-то бурундука вытащим, хорошо?
Плотный мужик лет тридцати пяти заполнил весь проём. Одной рукой – тугой, пластилиновой – он придерживал сплошную калитку, врезанную в такой же сплошной забор из профнастила. Глядел мужик хмуро.
– Так, – поморщился он, – давай заново.
Ещё с минуту назад Иван изучал стоящую у ворот машину. Машина была злая, чёрная, угловатая. Не машина, а доберман, и зарычит сейчас. На таких машинах ездят люди нехороших профессий, и Иван представил, что ему, одетому в выцветшую дачную одежду, предстоит вызвать хозяина этой машины из глубины участка, оторвать, наверное, от женщин, пива и шашлыка, чтобы сказать – в ваш забор провалился бурундук, давайте его, пожалуйста, освободим.
– Ты меня потревожил, чтобы про хомяка сообщить? – мужик раздражённо потянул дверь, – Всё, свободен.
Калитка захлопнулась. Иван растерянно подумал, что это не калитка вовсе, а дверь – глухая, как в квартире, и с таким же, как у квартиры, глазком.
Палец вновь продавил звонок. Мужик отворил охотно, с кривой ухмылкой.
– Послушайте, я как бы всё понимаю, но бурундук, он... прямо из столбца этого пищит. Ему самому не выбраться. Давайте я просто вставлю в столб длинную палку. Вот и всё. Потом я палку уберу. Ну, чтобы недопонимания не было.
Хозяин слушал молча. Он закинул тугие лапища за голову и спокойно пообещал:
– Если засунешь, я тебя потом найду и тебе эту палку засуну. Понял?
На этот раз Иван перезванивать не стал. Парень вернулся на тропинку, вдоль которой тянулся забор выше человеческого роста. С противоположной стороны ему подражал точно такой же забор. В затенённом проходе было прохладно, понизу разросся хрен. Откуда-то из-под земли, раскатываясь по металлическому профилю, доносились пронзительные трели бурундука. Были они удивлённые, жалостливые – как я там оказался, почему не могу выбраться?
Иван шёл в магазин, когда увидел на стяжке забора полосатого зверька. Тот сразу побежал – рывками, оглядываясь, словно не зная, что людская тропинка тоже идёт вдоль забора. В том, что бурундук попал в западню, не было вины Ивана. Он даже не тянул к зверьку телефон. Бурундук провалился в столбец сам, случайно, но у трагедии был свидетель, и теперь она не могла остаться безвестной. Иван испытывал тот отдалённый стыд причастности, который тяготит не совершённым, а бездеятельным. Это был стыд увидевшего. Стыд постороннего. Он потому жёг, что проверял главное – мимо пройдёшь, погрустнев, или исправишь что?
Сорвав свесившуюся над забором гроздь черноплодки, Иван пометил нужный столбец. Он был щедро забетонирован, и просто подрыть не получилось бы. Достать бурундука можно было только сверху, через трубу с квадратным сечением. Для этого нужна была жердь.
Найдя подходящую, Иван как следует обтесал её топором. Затем отыскал стул и, зажав жердь под мышкой, отправился с этой оснасткой как на странную рыбалку. Ссориться с блатным хозяином не хотелось – тот часто фырчал на внедорожнике по садоводству, был криклив и широк, поэтому палку, словно речь шла об измене, требовалось вставить тайно.
Иван осторожно выглянул из-за забора. Огороженный участок был почти пуст: высилась теплица, зеленела грядка с луком и яблоня. У бани стояла летняя беседка с кирпичной жаровней. Мужика нигде не было. Волнуясь, Иван стал опускать в трубу палку. Оттуда раздался удивлённый писк, и, как бы ни хотелось Ивану проделать всё быстро, он был вынужден опускать шест медленно, по чуть-чуть, чтобы не раздавить бурундука. Жердь и без того шла медленно, небольшие изгибы её обдирали металл, а последнюю пядь пришлось продавливать всем телом, пока лесина не спружинила о грунт. Бурундук запел тревожней – Иван не знал, задел ли его, как и не знал, хватит ли бурундуку пространства, чтобы уцепиться за ствол и выбраться наружу.
Палка торчала из трубы на добрых полметра. Иван брал с запасом, почти четырёхметровую, и перестарался. Сбегать бы за ножовкой, подпилить, оставив небольшой выступ... Оправдание пришло сразу – это не потому что не хотелось проблем, а чтобы хозяин ничего не заметил и не выдернул шест.
Но тот преспокойно простоял до самого вечера, а потом и до ночи, когда Иван, убеждая себя, что вышел лишь прогуляться, ненароком прибрёл к забору и будто случайно стукнул в размазанную, как мишень, черноплодку.
Тут же раздалась испуганная трель.
Вскоре Иван вернулся к забору с фонариком, стульчиком и топором. Окна в доме горели. Играла музыка. Иван стал вытаскивать лесину, но та, застряв, шла неохотно, с натужным скрипом, и палку пришлось выдёргивать толчками, отчего забор закачался и зажестил. Всё время пищал бурундук.
Иван наново обтесал жердь, предварительно отрубив её самую толстую часть. Бурундуку требовалось больше свободного места, и это было также верно, как и то, что Ивану совсем не хотелось, чтобы тот крутой увидел торчащую из забора палку. Иван даже сделал зарубки, за которые, как ему думалось, бурундуку будет удобней цепляться.
Прежде чем опустить лесину, он посветил в провал фонариком. Тот до дна не добил. Иван сбегал до дома, схватил какой-то шнурок и, обвязав им карманный фонарик, спустил в трубу. Фонарик качался в ней, как язык колокола, и глухо отбивал недовольство. Свет всё же достал до низа, где на подстилке из гнилых листьев, в воде, среди бугристой ржавчины, сжался бурундучок. С виду он был цел, и Иван поспешил опустить к нему лесенку. Теперь она шла легче, хотя к концу её опять пришлось продавливать. И снова раздалась удивлённая трель.
Утром Ивана выцепили прямо за оградой.
– Ну здравствуй, юнат, – мужик помахал обломком жердины, – давай знакомиться. Тебя как зовут? Меня Коля.
– Иван...
– В общем, сидит твой хомяк, попискивает, – улыбнулся Николай, – но ты вот лучше скажи мне, Ваня, ты что, ебобо? Я тебе русским языком говорил, куда эту палку засуну? Или ты этого и хотел, да?
Коля был крупнее, старше и к тому же с палкой – в таких ситуациях аргументы обычно не действуют. К лицу его уже приливала кипучая мужицкая жидкость, и даже уши побагровели.
– А вам что, бурундука не жалко? Он же умрёт там.
– Мне? Жалко. Мне вообще всех жалко! Всех люблю, спать не могу. А ты? Ты, Ваня, всех любишь? Свинюшек там? Петушков?
Иван понял, куда клонит собеседник и пожал плечами:
– Ну ем я мясо, и что? Это другое...
– Нет, Ванечка. Не другое. Это то же самое. Значит, куриц тебе всяких не жалко, дошик себе, значит, с коровой завариваешь, а за хомяка жопу рвёшь?
– Слушайте, что вы вообще раскричались? Вам-то что? Я что-то у вас украл, что ли? Или поцарапал? Я даже к вам пришёл, предупредил заранее. Любой нормальный человек просто бы кивнул, помог бы. Какая вам вообще разница, торчит из забора палка или нет? Вам, блин, соловьи спать не мешают?
– Какие соловьи, что ты несёшь вообще! – Николай взмахнул увесистым обломком, – Если бы ты мне забор поломал, я бы тебя вообще убил.
– Ну я и вижу, что с вами не в порядке всё, – голос Ивана окреп, – вы из-за палки в заборе пришли к пацану разбираться, который вас в два раза младше. Это вообще нормально? Может, вы и в песочницу проблемы решать ходите?
Иван ждал удара, но Николай стиснул плотные губы. Кровь отхлынула. Грузная фигура перестала раскачиваться и окаменела.
– Бурундук на моих глазах туда упал, – заговорил Иван, – испугался меня, побежал по забору и рухнул. Пискнуть только успел. Я его должен вытащить, понимаете? Он же там будет сидеть, пока от голода не умрёт. Представьте, как это: оказаться в узкой сырой тюрьме и свет видеть над собой, и рваться к нему, стены царапать, но соскальзывать вниз. А хуже всего, что рядом люди ходят, смеются, и никто даже не знает, что ты в ловушке, и тебе из неё не выбраться – ведь кто будет в какой-то там столб заглядывать?
Николай слушал молча. Затем спросил без издёвки, примиряюще:
– Книжки любишь читать, да?
– Люблю, – пылко ответил Иван, – что плохого?
– Да ничего, я в детстве тоже любил, – Николай отбросил палку в кусты, – ладно, пойдём. Только жлыгу прихвати. А то у меня нет такой.
Когда новую жердь пропихнули в столб, Иван спросил:
– Почему вы передумали?
– Давай на ты, а? – покривился Коля, – Как-то вот знаешь, ты так сказал, что я задумался. Я там по-молодости... в общем, неважно. Просто проняло это вот: когда сидишь один, помощи ждёшь, а никто не знает, что она нужна. И не выбраться.
Иван уже собирался уходить, когда из дома вышла недовольная женщина:
– Коль, а это вот долго торчать будет?
Она указала пальчиком на высовывающиеся из столбца рогообразные сучья – другой палки у Ивана не нашлось.
– Сколько надо, столько и будет торчать, – огрызнулся Николай.
– Ко-ля́, – по слогам пропела женщина, – ты помнишь, кто к нам завтра приезжает? Папины, между прочим, друзья. Я неделю красоту наводила. Забор губкой отшоркала. Так что убери это. Немедленно.
– Как вылезет – уберу, – буркнул Коля, а затем спохватился, – Слушай, Маш, отсыпь крупы какой-нить, а? Ну там гречечки. Мы с Ваньком зверя покормим. Он там голодный, наверное.
Женщина уставилась на мужа так же недоумённо, как он смотрел на Ивана, когда тот сказал о соловьях.
– Ко-ля́... – начала она.
– Ладно, сам найду! – мужик раздражённо потопал в дом, и Мария крикнула ему в спину, – Гречи нет!
Николай вернулся с начатой пачкой бурого длиннозёрного риса.
– Совершенство традиций, – торжественно прочитал он и щедро втормошил в столб.
Оттуда радостно затрещало, будто ссыпали зерно на мельницу.
– Кушай, братан. Только немного, а то потом не выберешься. Ряха застрянет.
Закатив глаза, Мария ушла в дом.
За день Иван несколько раз простукивал забор. Бурундук отзывался. То ли грызуну не хватало места, чтобы вскарабкаться на ствол, то ли он что-то себе повредил, но Ванино сердце всё равно падало вниз, туда, в глубь зацементированного столба.
Иван утешался тем, что сделал хоть что-то. Люди так часто успокаивали себя – подкармливали, заводили в подъезд, гладили, крошили колбасу, делали подстилку из картона, или вот оставляли палку и насыпали крупу. Это было хуже, чем равнодушие. Оно хотя бы однотонно, в нём не лукавят, а просто проходят и отворачиваются. В своих действиях Ивану виделась попытка остаться хорошим. Он сделал хоть что-то, а значит, был чист и мог спокойно жить до следующего несчастья, мимо которого он опять не пройдёт, а остановится и тяжело вздохнёт, чтобы ещё пару ночей вспоминать об этом перед сном.
В этом была фатальная несправедливость. Что-то, с чем нельзя было примириться. Бурундука требовалось спасти. Спасти, несмотря ни на что.
В последний свой поход к забору Иван невольно подслушал разговор.
– Я сейчас залезу и сама уберу, – горячился женский голос.
– Зай, ну чем она тебе мешает? Он же не вылез ещё.
– Долго эта коряга торчать будет!? Завтра отец приезжает, с ним люди... ты помнишь, Коленька, что это за люди? Это тебе не одноклассников твоих позвать. Сергею Михайловичу комара достаточно, чтобы начать стебать. Что, Машка, рогами хвастаешься, на забор повесила? Вспомни как в прошлый раз по тебе проехались...
– Никто по мне не проехался, – вяло возразил Коля.
– Это ты тому малолетке расскажешь. А Сергею Михайловичу тогда всего-то мангал не понравился. И то, что дрова для бани с краской были. Тебя полвечера стебали, пока папа мой это не прекратил. И ты ещё хочешь, чтобы тебя позвали к ним работать? Коленька, я тебя умоляю, вынь эту страхолюдину. Ты же сам понимаешь, что я права. Ты и дров нормальных наколол, и мангал приличный выложил. И пиво ездил нужное покупать. Мясо сам мариновал. Ты же хочешь им понравиться?.. Что ты молчишь? Почему, когда на тебя наседают, ты всегда молчишь?
Раздалась какая-то возня – видимо, попытка обнять – и Николай ответил:
– Давай простоит до утра? Утром я уберу. Обещаю. Ну или давай я отломаю эти рога. Не видно же... Хотя да, о чём это я. Это не на заборе рога. Это ты рогом упёрлась. Для тебя это дело принципа. Вся в папашу.
После смачной оплеухи последовало злобное обещание:
– Как уснёшь, я туда чайник кипятка залью.
– Ну Маш...
– Ко-ля́! – раздалось строго.
– Ладно-ладно...
Через пару минут на фоне темного неба появилась недовольная Колина голова. Он заметил притаившегося в проходе Ивана только тогда, когда взялся огромными ручищами за кривой сук. С несколько мгновений мужчины молча смотрели друг на друга, а затем Коля начал вытаскивать деревяшку. Трели бурундука накрыл гром профнастила. Николай выбросил лесину за забор и спросил назад:
– Довольна?
– Спать иди.
Потоптавшись для вида, Коля перегнулся вперёд и прошептал Ивану:
– Как я уйду, вертай всё взад. Утром я встану, выну опять. А то она правда хомяка убьёт.
Иван сделал так, как сказали. А ночью ему приснился кошмар.
Парня послали собрать черноплодку. Он забрался на грубо сколоченный стол, шатнувшийся под ногами. Чтобы не упасть, Иван то и дело хватался за кромку забора. Ягоды падали в ведёрко, пальцы краснели, но взгляд притягивал непокрытый столбик ограды. Иван наклонился над ним, и зияющая чернота заполнила взор. Парень отшатнулся, ведро опрокинулось, и, пытаясь поймать его, Иван полетел в душную тьму. Дно чавкнуло гнилью, где копошнулась необутая многоножка. Темница ужалась, пахнуло железом. Повернуться можно было, только шоркая по ржавой стене. Над головой, в тесном квадрате неба, склонилась ветвь черноплодки. Пальцы Ивана загнулись, коготки заскрежетали по гладкому металлу. Вместо голоса – испуганный писк, и кто-то, проходя мимо, сказал: 'Как красиво воркует'.
Иван проснулся и выполз под звёздное небо. Оно было свежим и вечным. Тело потряхивало, но не от сна, а от очевидности мысли: люди тоже сидели в таких же тёмных тесных колодцах – комнат, тюрем, черепов, планеты – и не могли никуда сбежать. Нужен был тот, кто просунет палку. Но палок было мало, а ещё меньше тех, кто осмелился бы взять их в руки. Столбцов и труб было больше. Весь мир стоял на свайном фундаменте, и даже крохотное садоводство отгородилось десятками глухих заборов, каждый из которых подпирал полый металлический профиль. Гудел в них нежный ночной ветерок, поблескивала луна. Качалась кромка, стонали лаги – рос вселенский забор.
Утром Иван пришёл в себя от долбёжки в дверь.
– Пойдём, – сказал Николай, – подсобишь.
На плече его лежала болгарка.
– Короче, я полночи думал, – зевал по пути Николай, – если по ветке он не хочет, то мы должны сами к нему пробраться. Подкопать не вариант – цемент. Думал какую-нибудь липучку туда опустить, чтобы зацепить его, но она к стенкам прилипнет. Петля мне кажется тоже не сработает. Думал даже помаленьку землю подсыпать, ну, знаешь, чтобы он её утаптывал и поднимался немного, но чё-то тупо звучит, да? Поэтому не будем заморачиваться и просто подрежем столб, а там рукой достать можно.
План был прост и решителен, но ожидаемо столкнулся с критикой.
– Коля, ты совсем уже!? Я папе звонила. Он сказал, чтобы ты ничего не делал. Вечером они приедут и всё сами вытащат.
Уже приготовившийся отрезать столб Николай медленно распрямился:
– Маш... ты щас серьёзно?
– Мне от него тоже влетело! – оправдывалась жена, – Папа сказал, что он с самого начала тебе говорил заглушки на столбы поставить. И ещё папа сказал...
Но Коля не слышал. Он возбуждённо махал руками:
– Папа-папа... а знаешь, что Сергей Михайлович скажет? Нихуя, Машка, твой Колёк не умеет. Даже бурундука вытащить не может. Он хоть как детей делать знает? И папа твой это стерпит, только зубами в стороне поскрежещет. Хуле, это ж Сергей Михайлович! Вершина мира, блядь!
– Ко-ля́!!!
Тот вдруг взорвался:
– Что Коля-то!? Хуле Коля-то?! Нахуй это Ко-Ля́ вообще? Ты блядь француженка, что ли? Ко-ля́! Ко-ля́! Ни-ху-я́! Нахуя мне вообще этот забор? Я, может, мудями хочу перед соседями потрясти. А забором пизду свою огороди. Шастать меньше будут.
Иван понял, что взяли его не для того, чтобы он помог, а чтобы укрепиться в собственной правоте. При Иване было труднее отступить, но вместо этого Николай перешёл в наступление. Жена глядела на него без брезгливости и отвращения. Ухоженное лицо Марии торжествовало от осознания собственной правоты. Вот кем ты оказался. Вот за кого себя выдавал. И то, что грубость не бросила в слёзы, а заставила улыбнуться, явила тот семейный изъян, из-за которого всё и распалось. Ведь кого не ранят слова? Равнодушных.
– Папа с тобой поговорит, – зло пообещала Мария.
Коля хмыкнул и завел болгарку. Диск вгрызся в столб, тут же его проточил, и сноп искр, брызнувший на забор, попал внутрь профиля. Над бурундуком зажёгся грохочущий бенгальский огонь.
Второй заход докончил начатое, и Николай выключил болгарку. Сунув в землю приготовленную палочку, мужик стал выковыривать бурундука. Делал он это так, будто пытался подцепить ускользающую китайскую еду, и даже высунул от усердия язык.
– Вот... вот-вот..!
Как только ошалелый бурундук оказался на траве, он тут же прыснул в сторону и пропал.
– Во-о-о-т, – кончив, заключил Коля.
Иван и Николай молча сидели на траве друг против друга. Они так долго пытались достать бурундука, а тот смылся так быстро, что появилось чувство незавершённости, даже обманутости, будто проделанное было зря.
Николай задумчиво созерцал забор:
– Не, Вань, вот как хочешь, а не то что-то.
– С женой бы замириться. Нехорошо вышло.
– Ну-а-э! – неопределённо отмахнулся Николай, – Вот вроде вытащили бурундука, а покоя нет. Это как... не знаю, выкопать на дороге яму, а потом по доброте душевной доставать оттуда упавших. Толку-то? Яму надо закопать.
Иван не сразу сообразил, что речь идёт о всём заборе. Внутри похолодело – за такое Колин тесть или этот незримый Сергей Михайлович спросят и с него тоже.
– Тогда все заборы нужно сносить, не только свой. Да и не заборы тоже.
– Это да... – бормотал Николай, – это будет. Успеется.
Подхватив болгарку, он шагнул к следующему столбцу.
Целый день с участка Николая раздавался корёжащий визг болгарки. Порой наступала кратковременная тишина, в которой с силой били в лист профнастила, и тот с грохотом падал на землю. Так продолжалось до самого вечера, когда к участку подъехало несколько автомобилей. Сыто хлопнули двери, грянул мат, пара ругательств на выдохе, и женский визг огласил, что свершилась драка.
Всё это время Иван сидел у себя на крыльце. Он смотрел на собственный забор – простой штакетник, где недостающую деревяшку иногда заменяла обструганная лыжа – и думал о том, что бурундуком в этой жизни может оказаться каждый.
Мимо пронеслась чёрная угловатая машина. За рулём сидела сосредоточенно курящая Мария.
Утром Иван отправился в магазин. Тропинка, заросшая хреном, посветлела – забор Николая был срезан под корень. На полностью открытом участке, расположившись в шезлонге, раздвинув ноги и засунув одну руку в трусы, сидел Николай. Он то прикладывал к разукрашенному лицу пивную бутылку, то отпивал из неё.
Заметив Ивана, Николай счастливо ему отсалютовал.
|