Кто-то сказал, что дождь похож на слезы. Глупость. Совсем не похож. Ни капли. Дождь - это просто вода. Настя запрокинула к тёмному небу белокурую голову и ловила крохотные дождинки розовым язычком. Они скатывались к зажмуренным глазам, тушь плыла, но девушка и не подумала раскрыть огромный фиолетовый зонтик.
Закутанные до самого подбородка шарфами хмурые прохожие бросали на странную особу подозрительные взгляды. Холод пробирал до костей, а легкая курточка Насти была распахнута, предоставляя возможность тяжёлым каплям расплываться на зелёном платье. Она никуда не спешила. Скорее, растягивала шаги, то аккуратно обходя лужи стороной, то, разбивая их зеркала босоножками на шпильке. Пушистые светлые локоны девушки напитались влагой и тяжело хлестали по розовым щекам, подбрасываемые потоками ветра, но это её не беспокоило.
На пухлых губах играла счастливая улыбка, а в глазах, цвета весенней зелени, плясали блики уличных фонарей. Настя сжала в ладонях маленький белый листок, истерзанный потоками воды, и закружилась с ним в шутливом танце. Звонкий девичий смех прокатился по старому скверу с истрескавшими-ся плитками, запутался в густой темной дубовой листве, отразился от шершавых бетонных стен. Со стороны эту молодую девушку лет двадцати можно было принять за сумасшедшую, наблюдая, как она кружится под проливным дождем, хлопает в ладоши, пытаясь поймать ледяные капли, рвет мокрые потрёпанные цветы, счастливо зарываясь в них тонким белым носиком. Но это не так. Загляните в бархатисто-зелёные огромные глаза, поймайте по-детски радостный и доверчивый взгляд, которым она одаривает каждого позднего прохожего, и вы поймете, почему.
Настя замерла у витрины закрытого на ночь магазина и нахмурила тонкие бровки, силясь разглядеть хоть что-то в темноте. А потом ее симпатичное личико снова посветлело, стоило взору зацепиться за покосившуюся вывеску на входе. Несколько нарисованных женщин в чересчур свободной одежде улыбались друг другу. А большие неоновые буквы гласили: "Одежда для будущих мам".
Девушка медленно повернулась боком к витрине, отводя края курточки за спину. Положила хрупкую белоснежную ладонь на плоский животик и аккуратно накрыла её другой рукой. Длинные ресницы в отражении затрепетали, позволяя маленькой слезинке скользнуть по щеке. Тонкие пальцы смяли легкий материал. Вроде бы всё как обычно. Да вот только поразительно воздушное чувство второго сердечка, бьющегося в теплом живом комочке под сердцем. Настя очень осторожно застегнула куртку, раскрыла зонтик над головой и выпрямила спину, не убирая ладони с живота. Теперь она должна быть взрослой.
Девичьи каблучки торопливо зацокали по пустой улице, когда она поняла, что уже поздновато для прогулок. Максим, наверное, волнуется. И, спеша сообщить возлюбленному радостную новость, Настя порхнула в темный переулок...
Сотни буравчиков вгрызались в ноющие виски, тяжелое оцепенение сковало мозг, не давая пробиться на поверхность хоть одной разумной мысли. По телу будто проехались бульдозером, каждая мышца горела в жутком огне, но власть над ними была безвозвратно утеряна. Неприятное ощущение жгучей, немой пустоты где-то пониже желудка вытянуло меня из липкой темноты, с которой я изо всех сил боролась. Что случилось? Ответом был навязчивый звон в ушах и противный туман в сознании. Тщетные попытки вспомнить увенчались дикой болью в измученном наркозом мозгу. Но кое-чему удалось проясниться...
Уже с порога я почувствовала неладное, когда не услышала упреков за долгую прогулку. Не услышала ничего. Вонючий сигаретный дым разъедал легкие, и я распахнула окно, впуская в комнату прохладный ночной воздух.
- Закрой, - пьяно пробубнил Максим с дивана, со скрипом переворачива-ясь на другой бок. От шока я даже застыла на месте. Пять минут назад танцевала от счастья, а сейчас...
- Неужели это было так необходимо - надраться? - чуть более язвительно, чем собиралась, поинтересовалась я. Уже месяц, как мы живем вместе, и всё это время он вёл себя весьма странно. Пил, орал, швырялся вещами, а на следующее утро, как ни в чем не бывало, оставлял на моих губах лёгкие поцелуи и провожал до дверей института. Я пыталась поговорить с ним, убедить, и Максим своим чарующим голосом торжественно клялся, что больше не притронется к алкоголю. Продержался, самое большее, - неделю. При мысли, что и этот волшебный вечер не станет исключением, на сердце появилась черная обида. Совершенно не хотелось ссориться, тем более, именно его ребенок свернулся клубочком у меня под сердцем. Но настроение испортилось окончательно, так что радостную новость придется отложить до утра.
- Закрой... рот... и окно! - дыхнув на меня перегаром, Максим прикрыл глаза от света ладонью. Я повернулась и демонстративно вышла, хлопнув дверью. Посплю на раскладушке, ничего, не умру. Для себя решила, что это будет последняя его выходка. Иногда складывалось ощущение, что утром и вечером я общаюсь с абсолютно разными людьми: милый, заботливый Максим с букетом цветов и его полная противоположность со стаканом пива. Я вытерла слёзы и свернулась калачиком, сжимая в пальцах заветный листок.
Утро началось, мягко говоря, неважно. После жесткой раскладушки ныла спина, а глаза слепило солнце, пробивающееся неровными пятнами через жалюзи. Шевельнувшись, я обнаружила рядом чье-то присутствие. Максим, чернее тучи, мял в пальцах драгоценное подтверждение того, что я беременна. Я потянулась, словно котенок, и ласково улыбнулась.
- Три месяца, - я прижалась к Максиму, но он не ответил на объятия, только фыркнул:
- Меня не интересует это. Я спрашиваю, сколько будет стоить аборт.
Будто с разбегу налетела на кирпичную стену. Из легких вышибло весь воздух, и я потрясенно заглянула в глубокие шоколадные глаза, надеясь, что это была шутка. Увы.
- Максим... Я не буду делать аборт, - предупредила я, поднимаясь на дрожащих ногах.
- Настюш, давай только без этой херни. Я тебя очень люблю, но дети нам сейчас ни к чему. Серьезно, я не готов, ты - тоже. Может потом...
- Ты соображаешь, о чем говоришь? - прошептала я дрожащим голосом. - После аборта я практически стопроцентно останусь бесплодна...И это же наш ребенок. Частичка тебя. Ты что, убьешь его?
- Хватит! У нас нет сейчас возможности содержать ребенка, а аборт - это не убийство. Поговорим позже,- он встал, оставляя меня, дрожащую от поражения. Я думала, он обрадуется. Что все будет, как в кино - объятия, цветы, мороженое. На глаза наворачивались слезы. Неужели он сам не понимает, что значит аборт? Нет... Не позволю. Солнышко, ты родишься самым счастливым человечком на свете. Обещаю. Я прикрыла живот руками и вызывающе крикнула:
- Этого не будет! Я не позволю, слышишь?! Ты убьешь ребенка только через мой труп! - в ответ - ничего. Максим спокойно бормотал, наверное, по телефону. Я отвернулась, хлюпая носом, уставилась на помятый листок. Тревожные молоточки отбивали барабанную дробь в моих мыслях, когда я ощутила за спиной неуверенные шаги. Почему он не кричит, не приказывает убираться? Теплые руки обвили мою талию, пальцы коснулись локтевого сгиба. Я не повернулась. А потом... острая колющая боль, испуганно дернувшись, замечаю шприц у себя в вене. Кричу в руку, зажавшую мой рот, задыхаюсь от беспомощности...
- Тише, тише, любимая, - и проваливаюсь в темноту...
С огромным усилием я распахнула глаза. Все плыло, сливалось в сплошное пятно, а накачанный наркотиками рассудок отказывался повиноваться. Нет, только не это, пожалуйста! Рука словно свинцовая. Касаюсь кожи. Живот по-прежнему плоский. Только теперь пустой. Пальцы наткнулись на окровавленную повязку. Больно. Потихоньку кусочки картинки складываются в единое целое, это Максим, он привез меня сюда. Я в панике оглянулась, желая только одного - чтобы это был сон. Ну, пожалуйста. Ледяная пустота тянулась все ближе, злобно шипя беззубым ртом мне в лицо. Неимоверным рывком отталкиваю ее, только чтобы увидеть столпившихся надо мной безликих людей в белых халатах. К чему парад? Все кончено.
- Настя, Настенька, слышишь меня?! - полный боли и волнения голос, еще зазубренным ножом по свежим ранам. Я рывком повернулась, и лицо Максима взорвалось белым пламенем перед моим замутненным взором. Жгучие уколы под черепом на секунду затащили обратно во вселенную жестоких вспышек, а потом картинка прояснилась...и переменилась. На лице любимого - ни капли тревоги, нежное прикосновение к темному синяку на сгибе локтя.
- Жаль, что пришлось идти на такие меры. Как себя чувствуешь?- нет, он издевается? У него хватает мозгов это говорить? После всего, что он сделал, оставалось одно...
- Зачем? - трескающимся, как лед, голосом выдохнула я, отталкивая любимые руки, снова провалилась в небытие. А жестоко спокойный голос глухо, как из бочки, продолжал наносить новые увечья:
- Глупенькая. Сама же мне через пару лет спасибо скажешь. Это не стоит твоих переживаний, поверь...
Не стоит? Яркие вспышки внезапно заглушили слова, погружая меня в пучину муки. Болело все, даже волосы. Крошечными выстрелами в черепной коробке скакали импульсы. Словно электротоком под кожу. Внезапно я обнаружила себя выгибающейся и истошно вопящей от неимоверных ударов. Господи, что происходит?! Легкие свело судорогой, холодное покалывание пробежало по сердцу.
- Дыши! Держись, пожалуйста! - опять он? Ради кого теперь держаться? Я была такой маленькой и слабой, беззащитной перед огромным неприветливым миром, где деньги могли решить все. Даже чью-то жизнь. Я не выполнила обещания, и это жгло сердце хуже любого огня. Смысла бороться больше нет. Наверное.
Снова темнота. Как там говорится, свет в конце тоннеля? Ничего подобного. Немая темнота не смахивает на смерть, скорее, на потерю сознания. И что-то давит на виски изнутри...
Время идет. Медленно бредет, наступая тяжелыми ботинками на покрытую язвами душу, но все равно движется. Иногда размеренно, спокойно, а временами спотыкается, и тогда острые бритвы ползут по телу, сдирают корку с подсохших ран. Ад давно закончился. До сих пор не знаю, что со мной случилось в больнице...за исключением очевидного. Все прошло без осложнений, как выразился Максим. Может, чудовищная боль мне приснилась? Не исключено.
Уже два месяца я нахожусь в каком-то трансе. Вроде бы ничего не изменилось, но теперь я просто существую. А раньше жила. Когда было, ради кого.
Медсестра, которая все видела, сказала, что это был мальчик. Сынок. Я назвала его Максимом. Не знаю, почему. Наверное, я все еще любила его, безрассудно, по-детски, но любила. Поэтому, хоть и отталкивала, хоть и кричала, что ненавижу, но не ушла. Стыдно признать, но я бы не смогла без него. Когда я прочитала результаты анализа на листке, мое сердце стало вдвое больше, чтобы в одинаковой степени любить этих мужчин. А теперь все занимал Максим. Несправедливо, но что можно поделать? И я надеялась, что буду сильной и смогу забыть все, как он обещал.
Я просыпалась, растягивала непослушные губы в улыбке, послушно принимая нежные поцелуи, от которых приятные теплые волны согревали мое озябшее тело. А потом брала волю в кулак и шла. По тем же самым улицам, паркам, дворам... Почему все изменилось? Выполняла привычные алгоритмы сухих действий, ела, пила, дышала... А наградой служило общение с любимым человеком. Это как наркотик. Чувства убивали, рвали на части, но я не могла вылечиться, я не хотела. Так легче. Затянуться поглубже, забыться в сладких мечтах, выкинуть реальность из головы. Хоть на время.
А по ночам прижимала подушку к лицу, чтобы заглушить всхлипы, зажмуривала глаза и видела. Видела маленького темноволосого ангелочка с зелеными глазенками, пока так доверчиво раскрытыми, наивными и счастливыми. Что ж, в какой-то мере я даже рада. Он никогда не узнает эгоизма и равнодушия, ничья жестокость не омрачит этот чистый взгляд. Маленькое чудо тянуло ко мне крохотные ручонки и звонко смеялось. А я сильнее прижимала к лицу мокрый хлопок и шептала ему сказку... которую он никогда не услышит. Тихонько раскачивалась из стороны в сторону и пересказывала весь свой день, делилась переживаниями и неудачами хоть с кем-то.
Максиму-старшему были до лампочки мои проблемы, но я не сердилась. Сколько можно себя жалеть? У него у самого забот хватало. Недавно его повысили, и теперь любимый до темноты пропадал на работе. Под покрасневшими от недосыпа глазами появились темные круги, которые я нежно разглаживала дрожащими пальцами. Милый... Максим так заботился обо мне, что порой казалось, будто это кто-то другой насильно накачал меня наркотиками и убил еще не родившегося кроху. Людям свойственно меняться... именно это и сохраняет их человечность.
Неожиданно ноги подкосились, и я рухнула на дорогу, разбивая коленку. Почему на мне каблуки? И как долго я уже брожу вокруг дома, не находя в себе сил переступить порог? Так боюсь ломки, которая появляется, стоит только остаться одной. Я освободилась очень рано и ума не приложу, как убить пару часов времени до прихода Максима. Солнце слепило сухие глаза, в которых больше не осталось слез, когда я, прищуриваясь, любовалась давно знакомой вывеской "Одежда для будущих мам". Я приложила ладошку к прохладному стеклу. Женщина лет тридцати внимательно разглядывала приглянувшееся платье с глубоким вырезом, а на ее округлившемся животике покоились ладони мужчины. Парочка светилась необыкновенным умиротворением. Все, не могу больше!
Развернулась и бросилась бежать по узенькой загаженной улочке к дому. Ключ в трясущейся руке никак не мог попасть в замочную скважину. Я торопилась, будто за мной гнались. Только куда? Влетела в прихожую и прижалась к стене, пытаясь выровнять дыхание. Странный звук привлек мое внимание. Как на автопилоте я двинулась в сторону спальни. Приоткрытая дверь показала больше, чем требовалось. В вены будто ледяную воду впрыснули.
На узенькой полутораспальной кровати, нашей с Максимом кровати, извивались два обнаженных тела. Бугристая от мышц спина возлюбленного возвышалась над хрупким телом темненькой девушки. Та зажмурилась и сладко постанывала, не замечая меня. К горлу подкатил ком, а желудок взбунтовался, старательно выталкивая завтрак наружу. Я отступила в темноту прихожей, а затем бросилась в ванную, по пути задев вазу. Когда она разлетелась осколками, мне показалось, будто это сердце разбилось с таким треском. Непослушные пальцы дернули металлический "язычок", надежно отделяя меня от внешнего мира.
Я в панике огляделась, и взгляд зацепился за мужскую бритву. В следующую секунду я, задыхаясь от боли, вытряхивала лезвия на трясущуюся ладонь. Дверь сотряс мощный удар.
- Настя! Открой дверь, или я выломаю ее к чертовой матери!!! - искаженный гневом бас Максима смешался с перепуганным щебетанием молодой девчонки. Еще один удар, не способный, тем не менее, остановить меня. Я нуждалась в этом, как в воздухе. Села на край ванной и сжала в пальцах стальную полоску.
- Нет, - твердо ответила я, касаясь острым концом просвечивающих голубоватых вен. - Спасибо за все. Было очень больно,- а потом надавила сильнее. Резко, будто открыли кран на полную мощность, хлынула теплая алая кровь, забрызгивая стены и пол. Лезвие еще два раза погрузилось в руку, разрезая сухожилия, как сливочное масло, а потом волнами накатила пустота. Вопли Максима потонули в ней. Чувства еще сохранялись какое-то время, чтобы ощутить, как безвольное тело сползает на холодный пол, прижимаясь щекой к бортику ванной, а потом и это пропало. Воздушная нега наполнила трепещущие легкие. Наверное, это и правда конец...
Дневной свет залил просторную больничную палату, выделив неподвижный, практически восковой профиль молодой девушки. Какой по счету это рассвет? Пятьдесят третий? А в безжизненных любимых чертах - ни одного изменения. Я погладил пальцами холодную ладошку Насти, надеясь, что она чувствует. Два месяца без сознания. Это даже не похоже на кому. Во мне цвела робкая надежда, несмотря на неутешительные заявления врачей. Я верил, что ее можно спасти. В конце концов, человечество уже многого достигло. Тонкая, полупрозрачная кожа как пергамент обтягивала заостренные черты лица, а на шее, едва заметно, билась жилка - единственное подтверждение жизни в теле любимой девушки. На веки легла лиловая тень, а губы уже давно утратили цвет. Кое-где еще светились желтоватые, чуть заметные синяки. Остальные прошли, зажили переломы и затянулись швы, вот только одного не исправить. С предельной осторожностью я невесомо коснулся ладонью тусклых волос Настеньки, отчаянно желая, чтобы одно лишь прикосновение могло исцелить ее. Милая... А потом резко отдернул руку и вцепился в волосы, плавясь от ненависти, что пожирала меня изнутри.
Проклинаю тот злополучный вечер до сих пор. Когда слишком поздно забеспокоился. Когда опоздал. Как вживую вижу темный переулок, где решил встретить свою девушку. Зачем она заходила в больницу после института? Большие злые тени, которые отбрасывают тощие деревья. Чуть слышные пьяные переругивания, глухие удары... Шумная компания парней, обступивших что-то неподвижное. Страх сжал сердце, но я сделал последний шаг, чтобы увидеть ее. Маленькая фигурка Настеньки в страшно неестественной позе на шершавом мокром асфальте. Платье разорвано, а капли дождя смешиваются с кровью. Не знаю, как дал этим ублюдкам позорно сбежать, даже не запомнив их лиц. Все, что меня тогда волновало - умирающая изнасилованная девушка, самый драгоценный человечек в этом поганом мире. Помню, даже дышать на нее боялся, чтобы ничего не повредить до приезда скорой. Я целовал мокрые волосы, разметавшие по асфальту, и шептал слова любви. А потом заметил в поломанных пальцах смятый листок. Меня будто громом сразило яростью. Эти сволочи убили сразу двух дорогих мне человек, сами не подозревая об этом. Я плакал, плакал, как ребенок, лежа под дождем рядом с телом любимой, и желал одного - мести.
Ночь врачи боролись за жизнь Насти, а потом вынесли неутешительный вердикт: серьезных повреждений нет, кроме сильной травмы головного мозга. Её били. Головой об асфальт! Я хотел бежать, найти этих сопляков и зверски пытать их. Теперь только время покажет, вернется ли к ней сознание, а самое главное, жизнь. Седой доктор, участливо похлопывая меня по плечу, признал, что жить ей осталось не больше полугода в самом лучшем случае. Нет, не верю! Не хочу верить в это! И ребеночек погиб. Это был сын. Маленькая частичка нашей любви лежала в алюминиевом тазике, покрытая слизью и кровью.
Я был рядом с Настенькой всё это время, не желая терять ни одной минуты, следил за работой врачей, молился. Сжимал тоненькие пальчики и что-то говорил, сам не осознавая смысла слов. На следующий день она пришла в себя ненадолго. Слабые ладони обхватили израненный животик. Хриплое дыхание участилось, а пылающие болью глаза остановились на мне. Нет, не на мне. Полубезумный Настин взгляд проходил сквозь меня.
- Зачем? - надломленным шепотом произнесла она. Я не понял смысла фразы, а моя девочка уже билась в агонии и кричала.
- Дыши! Держись, пожалуйста! - молил я ее, проклиная нерасторопность медперсонала. Пищащий аппарат в ногах койки перешел на ультразвук, а молодая медсестра вытолкала меня из кабинета.
Настя выкарабкалась из этого приступа. Только сознание к ней так и не вернулось. Отчетливо ощущая, что времени остается все меньше и меньше, я проводил ночи с ней, надеясь на чудо. Привычным взглядом я проверил работу приборов, поправил толстые трубки с мутной жидкостью, торчащие из худых ручек. Пожалуйста, пусть все образуется! Пожалуйста! Я молил, сам не зная кого, но отчаянное желание увидеть любимые глаза убивало.
Мне говорили, что некоторые люди в коме могут слышать. Аккуратно, задержав дыхание, я наклонился к её маленькому бесцветному ушку и прошептал:
- Люблю тебя, - она должна знать это, может, ей станет легче, от осознания того, что я рядом. И тихонько коснулся губами мочки, аккуратно, боясь навредить.
Ровно мгновение ничего не менялось. А потом я почувствовал... Да, почувствовал! Как Настя сглотнула, и из легких девушки вырвался судорожный вздох. Ей очень больно? Крикнув дежурной медсестре позвать доктора, я подбежал к Настеньке, которая с трудом разлепила мутные глаза. Взгляд стал осмысленнее, стоило ей меня заметить. А потом любимое личико исказила гримаса боли и отвращения. Ко мне? Она пыталась заговорить, но голосовые связки издавали надорванное шипение. Наконец, девушка обрела контроль над голосом, только для того, чтобы выдохнуть:
- Ненавижу тебя... - я потерял дыхание. Потом снова поймал. Это что только что было?
- Эй, Настенька, солнышко, это я, Максим, я люблю тебя, слышишь? - зашептал я, взяв ее исхудавшее личико, словно цветочный бутон, в ладони. Обмотанная трубками рука девушки дернулась в тщетной попытке оттолкнуть меня, и она заговорила медленно, задыхаясь от слабости:
- Уйди... После всего, что ты сделал... не смей говорить о любви, - я ошарашено уставился на Настю, которая жадно хватала воздух пересохшими губами. Медсестры окружили ее, снимая показания с приборов, ставя инъекции, а один из врачей пытался оторвать меня от койки и вывести из палаты. Он силился что-то объяснить, но я отмахнулся.
- Настя, ответь, пожалуйста, что я сделал? - что она имеет в виду? Мне были жизненно необходимы эти ответы, и никто на свете не заберет сейчас мою Настю.
- Сколько раз... ты изменял мне? Ты...убил нашего сына...ты, - надрывно плакала она. Меня таки выволокли силой из палаты и швырнули на скамейку для посетителей. Я даже не подумал сопротивляться, озадаченный словами девушки. Что произошло? О чем она говорила?
Бесконечно долгие, как резина, минуты я сидел, сгорбившись, и слушал дикие крики боли через приоткрытую дверь. Больше всего убивало чувство беспомощности. Я не мог помочь моей девочке, не мог спасти ее... мог только бестолково распускать тут нюни.
- Док, что с ней?- я бросился навстречу молодому парню, лечащему врачу Настеньки. И, не дав ответить на первый вопрос, тут же продолжил:
- О чем она говорила? - мужчина спокойно положил мне ладонь на плечо.
- Видите ли, при потере сознания от мозговой травмы возможны подобные случаи,- я поднял бровь на уклончивый ответ, и доктор вздохнул: - В общем, пока она была без сознания, ей снились красочные сны. Наподобие галлюцинаций, которые поврежденный мозг самопроизвольно воспроизводил. И теперь Настя не способна отличать их от реальности.
Сухой тон с долей профессионального участия. За какие грехи тебе это, милая? Я отчаянно ненавидел то, что причиняло ей страдания, пусть даже это был выдуманный я. Но еще не спросил самого главного.
- Доктор, скажите, вы заметили изменения? У нее есть шансы? - он окинул меня грустным взглядом и вздохнул. Внезапно я понял, что не хочу услышать ответ.
- Мы снова усыпили ее. Настя не может находиться в сознании дольше нескольких минут - это слишком больно. И... шансов у нее нет. Мозг слишком сильно пострадал. Мне жаль,- нет, нет, не верю! Я отчаянно замотал головой, встряхивая мужчину и крича ему в самое лицо:
- Сколько будет стоить ее жизнь? Я достану деньги! Вы можете спасти Настю, я знаю...я знаю,- твердил я, словно мантру, пока док усаживал меня обратно.
- Не надо денег, - в голосе сквозило осуждение, - мы и так будем бороться за ее жизнь. Но Настя протянет самое большее - месяц. И то практически в коме. Прости, парень,- твердый голос на секунду прервался, и док отвернулся, пряча лицо.
Я резко скинул его руки со своих плеч. В груди что-то будто надорвалось. Протяжный хрип стал тому подтверждением. Господи, я не верю, не верю! За что все это моей девочке? С размаху врезал рукой в стену. И еще раз. Пока костяшки не закровили, покрывая белую поверхность аляповатым узором. Медленно сползаю вниз по двери ее палаты, обхватив грудь руками. Глухой удар затылком о гладкий пластик. Что угодно, лишь бы не чувствовать раздирающей изнутри боли. Через ресницы просочились слезы. Плевать на зрителей. Плевать на весь мир. Без нее и Вселенная кажется ничем. Пустота уже тянула свои жгучие щупальца к сердцу, которое сжималось окровавленной мышцей в судорожных попытках не разорваться окончательно. Настенька... Я хотел зайти к ней, но не смог. Дрожали руки, я изо всех сил впивался ногтями в кожу. Да плевать на боль! Она подобна ласке, по сравнению с тем, через что прошла Настя. Почему так несправедливо устроен мир? Почему за счастье обязательно нужно платить? Не знаю...
Перед зажмуренными глазами закружили разноцветные мушки, унося реальность все дальше. Нет, постойте, подождите, я не могу сейчас уйти! Я нужен ей! Но глухая к просьбам темнота окончательно затопила мое измученное сознание...