Аннотация: - Ты другой, - говорит мне Не Че, - сейчас ты совершенно другой человек.
НЕ ЧЕ
- Ты другой, - говорит мне Не Че, присаживаясь рядом, - сейчас ты совершенно другой человек.
Маршрутка радостно накручивает спирали вокруг центра, а я выбиваю пыль из ресниц и рисую кружки на запотевшем окне. Фасады разноцветных зданий ухмыляются мне в ответ, скалятся колоннами и поправляют античные челки.
- Объясни мне это, - говорю я ей, касаясь хрупкой, как скорлупа, руки. - Как ты чувствуешь меня?
Не Че ужаленно дергается и вынимает орлиные пальцы из моих ладоней. Её лицо становится хищным, а нос заостряется, словно собирается клюнуть.
- Я напишу тебе... позже... может быть, - отвечает она. - Мне пора идти.
Она поднимается, одетая, как обычно, не по погоде: водолазка, штаны в обтяжку и рыболовные сапоги. Явно собирается в воду. Не Че любит её в любом виде. Меняется только снаряжение: бикини и ласты, маска и акваланг, чашка и ложечка, лыжи и коньки.
Водитель резко тормозит, Не Че бросает ему купюру и вылетает из маршрутки. У неё яркий шарф. Он не может не греть.
- Скоро Дерибасовская? - спрашиваю я нового соседа. - А то мне нужно к Оперному.
Я уже не первый день в городе, но он не торопится раскрывать мне свою душу.
- Вообще-то не скоро, - отвечает пассажир. - И вам лучше встать на Пушкинской, - говорит второй. - Я скажу, где это, - добавляет третий.
Мы едем и едем, маршрутка тормозит через каждые пять метров - скоро Новый год, всем надо на Думскую.
- Пушкинская, - вдруг говорит сосед. - Выходите, выходите! - говорят остальные.
Все они вываливаются наружу вместе со мной, шлепаются в море городских огней. Я быстро отплываю в сторону, но меня ловят за ласты и кидают в другое течение.
- Оперный там, идете прямо-прямо, - кричат мне вслед, - а там...
Я не дослушиваю, я уже бегу по Пушкинской - мобильник говорит, что я опаздываю. Скорее всего, он врет, но я тороплюсь. Мне кажется, что-то должно произойти.
Не Че стоит в толпе, под деревьями, растущими корнями вверх - на них сейчас тля из огоньков.
- Мне плохо из-за тебя, - говорит она и морщит лицо. - Ты совсем ничего не понимаешь, да?
- Давай видеться чаще. - Я отхлебываю коньяк из бутылки и морщу лицо в ответ. - Тебе ведь лучше со мной?
Громада Оперного нависает над нами, Терпсихора и Слава, Орфей и Мельпомена - все подслушивают наш разговор, а Пушкин и Гоголь обсуждают нас с амурами. Ниже гремит сцена, где прыгают под фонограмму зайчики.
- Зачем ты пьешь? - Мы уже на Екатерининской площади, идем к Дюку, над которым начинается салют. - Зачем тебе это?
- Я не за рулем, - отвечаю я, но мой голос тонет в гудках кораблей, встречающих Новый год. В ту же секунду небо загорается фейерверками, я поднимаю голову и попадаю в бенгальский вихрь.
- Дурацкий, - говорит она откуда-то со спины. - Пошли к морю, ты обещал передать привет.
Я послушно иду следом за её новым шарфом по Потемкинской лестнице. Этот не такой теплый, но более модный - в нем она наверняка чувствует себя увереннее.
- В тебе что-то не то, - продолжает она, не оборачиваясь. - Это трудно объяснить, но мне не хочется тебя целовать. Возможно, ты никакой не идеал.
Я делаю глоток коньяка и оборачиваюсь к Дюку. Он кивает мне головой.
По морскому вокзалу я шляюсь уже сам, слева и справа китайцы, очень много китайцев. Она, наверно, на причале, но суровый голос с вышки запрещает мне идти к ней.
- Не Че передавала тебе привет, - говорю я морю, шлепающему грузовые корабли по борту. - Она поныряла бы в тебе, будь сейчас теплее.
- Да, - подтверждает Не Че, - поныряла бы. Я влюблена в дайвинг, ко всему остальному отношусь по-дружески.
Она целует меня в щеку и исчезает в пасти морского вокзала - тот аппетитно чавкает дверью.
Я возвращаюсь на Потемкинскую лестницу: вверху Дюк, а за ним новогодняя Одесса, такая уютная и такая чужая. Одесса, в которой не было Не Че.
- После поездки ты изменишься, - говорила она. - Ты станешь совершенно другим.