До чего мне нравятся вечера на Белой! Солнце последний раз застенчиво выглянет из-за кромки тёмного леса, позолотит редкие облака. На смену ему явится розовая заря и заиграет переливами над утомившейся землёй. Вскоре она лизнёт край небосвода на прощанье, а потом в густеющей синеве неба вкрадчиво обрисуется серпик луны. Какая-то сила тянет всю нашу компанию к лавке под гигантской черёмухой. Её ветви по-матерински распростёрты над отполированной детскими задницами лавкой. Старая черёмуха слушает все наши разговоры, знает все секреты. Иногда ветер шевельнёт листву, и она коснётся наших макушек: болтайте, да меру знайте. Хорошо!
Сегодня под черёмухой собралась вся наша компания: я, соседские ребятишки и мой двоюродный брат Стас. Его обнаглевшие родители первый раз оставили чадо в деревне на целый месяц, а сами укатили в Испанию. Стас полдня переживал предательство, но потом освоился. Сейчас он расталкивает локтями девчонок, освобождая себе место на лавке. Неподалёку стоит раздолбанная коляска. В коляске спит несчастье моей лучшей подруги Машки. Несчастье родилось зимой в многодетной семье соседей. Восьмой ребёнок. Машка сначала на чём свет ругала свою безголовую мать, забористо материла отца, а теперь нянчится с семимесячной сестрой, умильно называя лысую кривоногую Кристину "золотулей" и "кровиночкой". Имя ребёнку дала сама Машка, а остальным членам семейства было всё равно. Больная крикливая девочка камнем повисла на шее у Машки. Иногда мне кажется, что младенец нужен только моей подруге. При виде худенькой сутулой фигурки, катящей по пыльной улице старую-престарую коляску, я чувствую, как нехорошо сжимается сердце. Издающих кисловатый запах младенцев я вообще ненавижу и всегда держусь подальше, когда Машка меняет сестре ползунки. Стас, впервые увидев покрытую розово-коричневыми корочками голову Кристины, скривился и сказал: "Ну и уродина!" И тут же заорал от молниеносного пинка по ноге. Машка всегда защищает тех, кого считает своими. Но терпению и любви Машки тоже есть предел. Сегодня вечером мы собиралась достроить огромный шалаш в лесу, не законченный ввиду моего внезапного отъезда прошлым летом. Но тётя Люся, мать соседских детей, заболела, и теперь из-за Кристины мы вынуждены провести вечер на лавке.
- Можно было её и с Лидкой оставить, - как бы в пространство говорю я, в душе надеясь, что Машка, отличающаяся зловредностью и дикой напористостью, так и поступит.
- Я не понял ваще, почему только ты с ней сидеть должна, - подхватывает Стас. - Вас вон сколько, вот и водились бы по очереди.
Стас и я - единственные дети в семье, но правила распределения обязанностей внутри ячейки общества знаем прекрасно.
Машка задумчиво смотрит на реку. Бровки пёрышками вдруг горестно хмурятся, а под глазами отчётливо проступают синеватые тени.
- Да кому она нужна... - говорит старшая сестра чуть тихо.
Я подскакиваю от радости: Машка, наконец, поняла, что Криська нам только помеха, и от связывающего руки ребёнка стоило бы освободиться. Однако печальный обречённый голос подруги заставляет меня усомниться в расчётах на то, что сегодня мы не услышим гадкого кряхтения и выворачивающих наизнанку воплей.
И, подчёркивая окончательность принятого решения, злобно дёргает нависшую листву черёмухи. Вместе с каплями вечерней росы нам на шеи сыплются какие-то букашки. Стас, проорав особенное иноязычное ругательство, соскакивает со скамьи, и освободившееся место тут же занимает Ленька, Машкин брат.
Машка самая младшая из нашей компании, однако слово её не последнее. Она всегда решает, стоит или нет затевать очередную шалость, просчитывает наперёд возможные последствия. У неё какой-то стариковский взгляд на мир, а в глазах застыла вечная тоска.
- А вот нам бабка, мать отцова, рассказывала, - начинает она, и я понимаю: сегодня до самой ночи мы будем рассказывать страшилки.
Мне становится тошно. Такой вечер! Сейчас бы бегать по лесу, по колено вымокая в росе, а потом сушиться у костра, распугивая наваливающуюся со всех сторон темноту звонкими криками. А после в непроглядном мраке идти домой, глядя на уютные огоньки в окнах домов. За спиной у леса поднимется сизый туман, заставляя оборачиваться и вздрагивать от какого-то смутного страха...
- И вот отец говорит старшей дочке: иди и найди брата, а без него не возвращайся... - начинаю прислушиваться я к словам Машки.
Ну до чего же надоело! Десятки раз слышанная история о происшествии десятилетней давности. Да и было ли это взаправду?
... В дальней деревне Игловской жила семья. Такая же, как и все в этой деревне. Раз приехала к ним в гости сестра матери со своим ребёнком, и стала после этого семья проклятой. А случилось вот что. Пошли ребятишки со своим двоюродным братом на речку, накупались вдоволь, а маленький на берегу сидел, ему в воду лезть не разрешили. Жара была и духота перед грозой, вот ребёнка и сморило. Заснул он возле остова старой лодки. А потом подул страшный ветер, наползли чернильные тучи. Ребятишки кинулись домой. Ветер выл, бросая в лицо листья, песок и мелкие ветки, не давал шагу ступить, норовил на землю бросить и прижать к ней. Про малыша все забыли. Насилу до деревни добрались, спрятались от бури за ставнями и стенами родной избы. Взрослые со скотиной возились и тоже не заметили, что малыша нет. Видимо, провода бурей где-то оборвало, и света не было, весь дом до вечера погрузился в темноту. Когда сели ужинать при свете керосиновой лампы, стало ясно, что маленький потерялся. Дико взвыла его мать, бросилась из дому искать ребёнка. Её схватили, пытались образумить: что она сейчас в таком светопреставлении сделать может? Надо по дворам идти, мужиков собирать на поиски. Но женщина вырвалась и бросилась в воющую, беснующуюся темноту за дверью. А на прощанье крикнула: "Будьте прокляты вы все! Если Ванечку не найду, я сюда не вернусь! Сгину сама - вас всех с собой утащу!"
Мужиков по дворам собрали только к утру, но поиски были напрасны. Дарья, красавица-певунья, и её маленький сын пропали в невиданной в тех краях буре. Наполненная дождевыми водами река за ночь разлилась, а когда схлынула, не было ни песчаной отмели, ни скелета старой лодки. Погоревала семья, все обряды-обычаи справила, и дальше зажила в смутной тревоге. Бабки поговаривали, что новой беде быть. Так и случилось.
Однажды утром на заборе мать обнаружила чужой белый платок. То есть не совсем чужой - раньше его носила Дарья, он был у неё на голове в ту страшную ночь. Мать с молитвой выбросила платок за последним домом в деревне. Бабки недовольны остались: сжечь надо было. Через неделю в аварии на мосту погиб отец, возивший комбикорм на ферму. Только отплакала-отгоревала семья, как новая беда: старший мальчик упал с водонапорной башни и расшибся насмерть. На деревенское кладбище, где рядом с пустой могилой Дарьи и её сына одна за другой появлялись новые, люди боялись заходить. Так и извелась под корень вся семья. Дом опустел, а в очередную грозу сгорел от удара молнии. Бабки рассказывали, что всякий раз перед несчастьем на заборе появлялся белый платок.
Но история на этом не закончилась. В соседнем доме старшая девочка оставила без присмотра малыша вечером на улице. Отец отправил её за ребёнком, но так и не дождался детей. Пропали средь ясного безветренного вечера. А бабки говорили, что ребятишек увела какая-то женщина в белом платке.
...- А что же полиция? - спрашивает дотошный Стас.
Он в первый раз слушает эту историю и жутко заинтересован: каждое слово Машки отражается на его загорелом лице выразительной мимикой. Стас полон желания докопаться до истины.
- Какая там полиция-милиция, - отмахивается Машка, с неодобрением глядя на напрягшегося Стаса.
Я знаю своего предприимчивого двоюродного братца. Он всегда всё доводит до конца, чего бы это ни стоило. И очень любит привлекать к своим негоциям внимание общественности. После конфликта с учителем английского языка он написал письмо в редакцию одной из газет. Эффект был потрясающий, и с тех пор англичанка не оскорбляет учеников и не задаёт на дом необъяснённый материал. Именно Стас обратился в полицию по поводу жестокого обращения с животными . Его сосед зарабатывал на собачьих боях, плохо ухаживал за пострадавшими животными. Стас это терпел. Но однажды сосед вытащил из машины обмотанную окровавленными тряпками Альфу. Такого Стас выдержать не мог, Альфа всегда была его любимицей. Он настрочил заявление в милицию, и собачника наказали штрафом, строго предупредив. Мужчина пришёл разбираться к соседям, но Стас, выйдя из-за спин оторопевших родителей, произнёс обвинительную речь, густо приправленную цитатами из Уголовного кодекса. Сосед не ожидал таких речей от семиклассника и скандалить не стал. Собак он по-прежнему держит, но раненых животных больше никто не видел.
Мне нестерпимо скучно. Я зеваю и смотрю в бледно-фиолетовое небо. Замаячили первые звёздочки, подул свежий ветерок. К ощущению глупо и бездарно проведённого вечера добавляются переливы судорожного плача из коляски. Машка кидается к маленькой сестрёнке и извлекает из коляски тощее тельце в вылинявшей от стирок одежонке.
- А кто тут у нас такой сладкий проснулся? Кто такой золотой песни поёт? - умильным голосом вопрошает Машка и потом сурово обращается к брату Лёньке: - Молоко давай!
Лёнька растерянно молчит и потом признаётся:
- Забыл...
- Ты... как ты мог... - изо рта Машки со скоростью автоматной очереди вылетают ругательства. Старшей сестре вторит визгливый плач младенца. Его шишковатая голова покачивается на тонкой шее, лицо багровеет, а потом начинает синеть. Машка в страшной растерянности: вечер на лавке ещё не закончен, перед ребятами неудобно убегать раньше; Лёньку за бутылочкой не пошлёшь - ноги у него с детства больные; придётся самой бежать. Она тоненькой, как весенняя берёзовая веточка, рукой даёт брату подзатыльник и вручает хрипящее сокровище. Через мгновение легконогой Машки уже не видно. Лёнька трясёт, почти подбрасывает Кристину, и младенец неожиданно замолкает. Тельце ребёнка сжимается, раздаётся гулкий звук, и в свежайшем воздухе распространяется неописуемое амбре. Меня и Стаса словно скинуло с лавки. Лёнька смущённо поддерживает сестрёнку под попку, не давая добру просочиться через ветхие ползунки. Стас первый вышел из ступора и начал, по обыкновению, руководить решением возникших проблем.
- Ты иди и искупай её в реке, а потом на ветру высушим, - авторитетно говорит он, стараясь держаться с подветренной стороны.
В моё сердце смутно вползает тревога: младенцев вроде в нагретой воде купают, потом сразу в сухое заворачивают. Сухого -то как раз ничего и нет, и я беспокойно наблюдаю, как Лёнька, едва справляясь с изворачивающейся сестрой, полощет её в реке. Девочка уже не визжит, а гулко икает. К приходу Машки синяя Кристина мелко трясётся в своей коляске.
- Уроды долбанные! - раздался её вопль в вечернем нежном сумраке. Она понеслась к дому с такой скоростью, что даже мы со Стасом, признанные школьные спортсмены, отстали.
Ночью послышался неистовый стук в дверь. Это старший сын соседей Коля рвался к нам, чтобы вызвать неотложку заболевшей малышке. В их доме телефоны никогда не водились. Моя бабушка тоже отличается предприимчивостью, Стас в неё уродился. Она быстро собирает какие-то лекарства и отправляется к соседям. Я тотчас скользнула за ней виноватой тенью. Стас даже не проснулся, только на другой бок повернулся, пнув ногой стену.
В кухне заливается слезами Машка, тётя Люся склонилась над коляской, в которой и живёт заболевшая Кристина: детской кроватки у соседей тоже нет. Дыхание девочки слышно ещё с порога. Бабушка тут же разводит какой-то сироп из красивой бутылочки:
- Вот, Люся, это детское противовоспалительное средство, для Олечки на всякий случай держу. Дай ребёнку до приезда врача.
Для Олечки?! Да я вообще никогда не болела. В городскую эпидемию гриппа даже не чихнула ни разу. Тётя Люся подносит ложку к коляске и вдруг роняет её. Из коляски доносятся странные хриплые звуки, она начинает колыхаться от движений бьющегося в ней тельца. Машка, закрыв голову руками, громко воет, сев на пол рядом со стулом. Бледная до синевы бабуля что-то лихорадочно ищет в сумке с лекарствами. В кухню заглядывают разбуженные домочадцы, а тётя Люся выталкивает их назад в комнату. Я осторожно заглядываю в коляску. Страшная судорога вытягивает тело младенца, его ножки дрожат, пальчики на руках скрючило. Они цветом и видом напоминают лапку мёртвого голубя. Лысая головёнка с закатившимися глазами дёргается на подушке. Я чувствую, как ледяная рука страха заползает мне под ворот пижамы, как цепенеют и становятся чужими руки и ноги. Удары сильно и часто забившегося сердца отдают прямо в горло, отчего его пережимает внезапно возникший комок. Нет возможности вздохнуть. В глазах темнеет, и приходит странная мысль: мы с маленькой Кристиной сейчас погибнем от удушья. Меня кто-то сильно дёрнул за плечи, а когда туман перед глазами
рассеялся, всё самое плохое было уже позади.
Дома, несмотря на уговоры и угрозы бабули, я не легла спать. Вышла во двор и глядела в звёздное небо. Миллионы миров сияли, переливались, плыли над моей головой. Звёзды всегда всё те же, им не бывает страшно или больно. Хочется ли мне вечного покоя и бесстрастного нескончаемого сияния? Хлопнула дверь. Это выполз на крыльцо проснувшийся Стас. Вздрагивая от ночной свежести, он спросил: "Олька, а в той страшилке что дальше случилось?" "Дурак, - подумала я, - страшилки любит. Не знает, что такое настоящий страх".