Который день туман окутывал город, как вата ёлочные шары в коробке. А сегодня водяная взвесь превратилась в плотные пелены. И лишь тусклые пятна светившихся окон выглядывали из них, точно измазанная йодом кожа между бинтами.
Я не мог отличить свой дом от других, поэтому доверился ощущениям. Повеяло чем-то знакомым: то ли запахом, то ли теплом, - значит, здесь моё жилище. Подъездную дверь я увидел, словно через катаракту: серый прямоугольник со светящимися цифрами домофона.
Вот чёрт, но ключей не оказалось. Оставил где-то, потерял, стащили -- разницы нет. Домой мне не попасть.
Запиликал сигнал, и дверь распахнулась. Вышла девица со странным макияжем: меловые щёки, чёрнота вокруг глупых голубых глаз, тёмные губы, будто она поцеловала закопчённую кастрюлю. Приоткрыла рот и уставилась на меня. Я задержал дверь рукой, потеснил девицу и вошёл в подъезд. Оглянулся: она повернулась и всё таращилась на меня, заслонив рот ладонью. С улицы в дверной проём ползли ленты тумана. Я принялся отсчитывать ступени, лестничные площадки. Кто-то шустро скользнул мимо. Ах, эта девушка... Её каблучки застучали впереди.
А вот догоню! Я запрыгал через две ступеньки и только хотел коснуться узенькой спины с распущенными чёрными волосами, как меня буквально поволокло назад, точно исчезла твердь под ногами. Я против воли схватился за пряди девичьих волос и удержался на месте. Раздался дикий вопль...
Я стоял возле своей двери и тупо разглядывал то ли пучок спутанной пряжи, то ли какую-то ветошь в своей руке. Отбросил дрянь, вставил ключи и защёлкал замками. Наконец-то дома...
Прошёл на кухню, не раздеваясь. Еле слышно ворковал холодильник, хлебопечь издавала упоительный аромат моего любимого тминного кекса. Из ванной доносилось трудолюбивое гудение стиральной машины.
Мой дом, моя крепость. Вот только включённый телевизор мешал - терпеть не могу сериалов. Анютка может смотреть эту лабуду на компе в своей комнате, ведь прекрасно знает, что я привык отдыхать в кресле перед экраном после работы. И свет в коридоре не выключила.
Я нажал выключатель, потом кнопку пульта. Накатила такая усталость, будто втащил на пятый этаж мешок с картошкой. Уселся в кресло. С журнального столика на меня смотрел я сам - молодой, с причёской полубокс. Уголок фотографии будто вымазан сажей. Но вытереть пятно не было ни сил, ни желания. Жена у меня аккуратистка, всё, связанное с вопросами чистоты и порядка, решит и сделает сама. Я откинул голову на спинку кресла и задремал...
Мне снились звуки, голоса самых любимых и дорогих людей - жены и дочери.
- Анютка, я третью связку ключей заказываю. Где ты их теряешь? Ей-богу, привяжу на верёвочку к твоему карману. Его-то, надеюсь, ты не посеешь? - раздражённо говорила жена.
- Мам, они сами куда-то деваются... - отвечала дочь таким голосом, будто ей весь мир был помехой, препятствием, недоразумением. А она сама - великомученица, вынужденная терпеть это недоразумение.
- Деваются... Смотри, общение с этим Генкой закончится грабежом. - Тон жены стал очень похож на обычное дочкино бурчание.
- Ну, мам, если бы Ген хотел бомбануть нашу хату, так уже трижды бы это сделал. Говорю тебе, сами пропадают, прямо мистика какая-то, - оживилась дочка. Как же, любимая тема. Не грабёж, естественно, а эта мистика.
- Что за лексикон, Анна? Говори по-человечески! Бомбануть... хату... По речи судить, так ты настоящая уличная девка. Нахваталась жаргона у своего Гена... Генки то есть, - пошла в наступление жена, любительница порядка во всём, в том числе и в речи.
- Не в лексиконе дело, мамуля. В том, что у нас творится что-то странное и мерзкое. Я по ночам не выключаю свет - боюсь, - сказала с воодушевлением дочка. Странно, Анютке страшно,но это её радует.
- Не чего, а кого... Того, кто из моего комода вещи вытаскивает и бросает на пол. Приберусь с вечера - а утром бардак. Сквозь сон слышу чьё-то дыхание - прямо в ухо. Или вот ещё: решила испечь лимонный кекс, достала полуфабрикат, высыпала в хлебопечь, потом чую - тминным пахнет, - поведала дочь. Наверное, сейчас её глаза блестят так же восторженно, как в детстве, когда она ожидала Деда Мороза.
- Тминный отец любил, - каким-то "потухшим" голосом ответила жена.
- А я ненавижу. И просила тебя не покупать, - заявила Анютка.
- Я не покупала... - почти шёпотом возразила жена.
- Тогда пойди на кухню и попробуй, что получилось, - приказала дочь, в свою очередь с интонацией, похожей на материнскую.
- Может, при фасовке коробки перепутали?
- Мамуль, в третий раз перепутали?
Голоса стихли, и я проснулся. Потёр шею - затекла. А нечего дремать в кресле. Странно, что жена не растолкала и не завозмущалась. Надоело ей, наверное, за двадцать лет брака будить меня в самых неподходящих для сна местах - ванной, на лоджии... А я с детства такой, могу закемарить хоть за столом, хоть на стуле в прихожей. Нужно к дочке заглянуть. Пусть она скоро совершеннолетие отпразднует, но для меня всё равно останется малышкой, куколкой, принцессой.
Ну надо же - и в своей комнате не потушила свет. Спит на животе, разметав чёрные кудряшки по подушке. Так... Анютка же блондинка. В маму и папу. Покрасила волосы? Да и гардероб, похоже, сменила. Что это за шмотьё на стуле?
Я заглянул в комод и не поверил глазам: моя дочь не может носить это дерьмо, эту безвкусицу! Она не проститутка!..
На меня накатил приступ раздражения - такой, когда хочется перевернуть всё вверх дном. Но пришлось сдержаться, прошлый закончился плохо. Пусть с дочкой разбирается Лена - женщинам легче понять друг друга.
Я хотел поцеловать розовое дочкино ухо, но не смог. Всё этот чуждый, неестественный цвет волос. Будто дочка нарочно оборвала связь со мной. Перечеркнула счастливые моменты, когда я зарывался носом в лёгкие, как пух, льняные локоны, вдыхал родной щенячий запах и думал: какое счастье - быть отцом. Я вздохнул, выключил верхний свет, дёрнул за переливчатую бомбошку лампы на тумбочке и вышел из комнаты дочери.
Леночка... Так уж случилось, что даже через двадцать один год после первой встречи люблю её. Желаю. Ночи не проходит без того, чтобы, несмотря на усталость от работы, проблем, да и жизни вообще, не припал к её теплу и нежности.
В нашей спальне тоже горел свет. Раздражение едва не погубило остроту желания. Сговорились они, что ли, иллюминацию устраивать. Я разделся, лёг под одеяло, протянул руку к жене. Не просыпаясь, она ответила на прикосновение: повернулась на спину. Что это за ночнушка? Багровый, какой-то кровавый шёлк с чёрными кружевами. Лучше погасить эту чёртову лампу... Милая... Что?! Ищущая ладонь упала в пустоту. Бог ты мой, наше супружеское ложе превратилось в холодную жестяную твердь без простыни и подушки!
***
Артём Игоревич и Олег Петрович рассматривали Стёпу, дивясь, как не похож накачанный, аккуратный выпускник медколледжа на обычного санитара морга. Не только методичностью, обязательностью в работе и речью, но и отношением к жизни. Стёпа не пил, не курил и вёл записи помимо тех, что ему были положены.
Неделю назад он обратился к заведующему - Артёму Игоревичу Слепцову. Заведующий ознакомился с записями, два вечера пил в одиночку, потом вызвонил старого приятеля по университету, психиатра высшей категории Олега Смирнова, с которым у них была общая идея фикс. Когда друзья поняли, что она губит их профессиональную карьеру, а также семейные отношения, не говоря о влиянии на рассудок и тем более - на кошелёк, они прекратили изыскания, свели к нулю общение и похерили идею. Кстати, она и должна была быть похерена - иначе в какую сторону двинется человечество? Оставшийся осадок растворился в круговерти жизни.
И вот перед ними человек, который ступил на опасную стезю в одиночку, без должного образования, причём с неясной целью. Требовалось убедить его отказаться от занятий паранаукой, а может, просто освежить воспоминания, взболтнуть осадок и пригубить, да и вообще интересно...
- Ну и куда ты с этим?...- Артём Игоревич кивнул на папку руках Стёпы. - На форум Судмед выложишь?
- Уже выложил, - ответил Степан с непроницаемым видом. - Модератор тут же потёр.
- "Потрут" везде. И тебя тоже "потрут", - заявил Олег Петрович. - Могу придержать по знакомству место в нашей клинике.
- Не страшно, - флегматично заявил Стёпа. - Когда-нибудь всё равно...
- Когда-нибудь... всё равно... - оборвал-передразнил Артём Игоревич. - А жить-то нужно сейчас, приобретать профессию, заводить семью, содержать её.
- Для чего? - совсем без издёвки спросил Стёпа. - Чтобы оказаться здесь (он махнул рукой на секционный зал), а потом там (Стёпа указал на выстеленный итальянской плиткой пол, который в данном случае символизировал кладбищенскую землю).
- Если бы "здесь" и "там" были смыслом и итогом человеческой жизни, природа распорядилась бы, чтобы люди не рождались вообще, - занудно начал Олег Петрович.
- И я о том же, - оживился Стёпа.
- Ну да ладно, - сговорчиво отозвался Олег Петрович, доставая из элегантного кейса дарёный "Хеннесси", - Извини, Артём, распоряжаюсь тут у тебя... давайте присядем, а ты, Степан, расскажешь, как докатился... то есть, пришёл к своим выводам.
Артём Игоревич привычно захлопал дверцами шкафа, доставая "сервировку", а Стёпа шустро выскользнул из кабинета начальника.
- Куда это он? - удивился Олег Петрович.
- За своей простоквашей, - ответил зав и пояснил опешившему другу: - Ну, живёт человек по Мечникову, чего тут...
Стёпа вернулся со стаканчиком обезжиренного йогурта и пакетиком ржаных хлебцев.
Стёпин рассказ так увлёк "мэтров", что Артём Игоревич достал свою заначку, а потом сходил к лаборантам за добавкой.
... Стёпа родился на севере Красноярского края, в местах суровых и диких, в селе Турновка. Село вымирало отнюдь не в фигуральном смысле, а молодая поросль сплошь оказывалась выпускниками детдомов. Турновцы страдали болезнью, которая не могла быть трипаносомозом* по причине удалённости от Африки, энцефалопатией села Калачи** в виду отсутствия урановых шахт. Исключалась также болезнь Желино*** из-за несовпадения симптомов. Никто из коренных уроженцев не перешагивал порог тридцатилетия, меж тем как пришлые, взятые замуж или оженившиеся, благоденствовали чуть ли не до столетних юбилеев. Правда, в других местах, ибо вытерпеть творящееся в селе был способен не каждый. Выживали ребятишки, определённые в казённые учреждения, но как долго - никому не было известно, ибо судьбой детей из Турновки занималось лишь министерство соцобеспечения и только в том случае, если требовалось жильё для сирот по госпрограмме.
Каждый из турновцев-коренников знал день своей смерти. Вот и девятилетний Стёпа помнил, как отец, вернувшись с рыбалки, сказал матери:
- Улов продай, купи самогону.
- Пошто? - возмутилась двадцатипятилетняя Улька, в прошлом заключённая воспитательной колонии, которую, избитую досиня и в хлам пьяную, будущий муж подобрал в одном из рыбопромысловых посёлков.
Улька оказалась сноровистой хозяйкой и страстной женщиной. Она каждый год награждала супруга оравшим, как сирена теплохода, младенцем. Из них выжил только старшенький Стёпка, но это темпераментных родителей не смущало. Вот и тогда Улька стояла, по-боевому выпятив громадный живот.
- Помру к вечеру, - по-будничному просто сказал отец. - На поминах чтобы всё было, как надо! Это мой наказ.
- Чё?! - пришла в негодование Улька. - И ты туда же? А вот хрен тебе, а не помины! Жри давай!
И она сняла с печки закрытое полотенцем деревянное блюдо с пирожками, хлопнула его на стол, подумала и велела Стёпке принести из подпола магазинную чекушку, которую сберегала для повитухи Анны.
Отец не стал спорить с бабой, откушал пирогов и сала, опустошил чекушку и прилёг не на полатях, где всегда отсыпался после лова, а на кровати. Улька, как заведённая, металась по хозяйству и то целовала, то шлёпала сына. Стёпка растерялся и спрятался под круглым столом со скатертью до полу. Пометавшись, Улька принялась выть. Потом подошла к мужу и позвала: "Вань, а Вань? Сижков-то продавать не буду, посолю..." Отец не откликнулся. Он лежал на спине, сложив на груди большие, корявые руки рыбака. Его лицо было белым, а губы приоткрытого рта, наоборот, синими.
Улька врезала супругу по харе, потом стала целовать. Иван был недвижим. Улька заголосила, слёзы посыпались горохом на подушку, голову мужа. Но она решительно утёрлась передником, развязала его, сняла юбку, приговаривая: "Ну ты щас у меня завертишься..." Осталась в одной короткой рубашке, туго обтянувшей живот, скинула одеялко и закопошилась в пуговицах Ивановых штанов. Извлекла громадный тёмный уд и со словами: "От я ж говорила!" - взгромоздилась на Ивана. Но то ли живот помешал, то ли Улька не знала об особенностях посмертной эрекции, победная улыбка исчезла с её губ. Она вновь принялась выть, быстренько собралась и выбежала из избы.
Стёпка выбрался из-под стола и подошёл к отцу. Закрыл его до подбородка сброшенным вигоневым одеялком, приложился лбом к щетинистой колкой щеке. Ему послышался тихий вдох. Потом в животе отца заурчало, стихло, и Стёпка учуял смрадный запашок. Такой бывает, если репы объешься.
На улице взвизгнула пришибленная хозяйкиным пинком Найда, хлопнула дверь в сенцах. Стёпка юркнул в своё укрытие.
Вошли Улька и повитуха Анна. Эту высокую, тёмную лицом, злую бабку Стёпка боялся и не любил. Поэтому решил сидеть под столом, пока она не уйдёт. А мать и повитуха завели странный разговор.
- Говоришь, отошёл Иван? - с фальшивой сердечностью сказала бабка Анна. - Ну что ж... такова наша доля. Все там будем, со Спасителем рядышком. А ты повой. И тебе полегче, и Ивану приятно. Он, поди, щас смотрит на нас и думает: а погляжу, как меня жёнка любит. Да кричи погромче, чтобы и на небе было слышно: рыбак-трудяга помер, любый супружник, дорогой...
- Бабка Анна, - перешла к делу нетерпеливая Улька, - ты мне зубы не заговаривай. Вертай Ваньку, я знаю, ты можешь. Деньги есть, на корову копили.
- От до чего ты наглая, Улька, - заворчала Анна, пряча блеснувшие при слове "деньги" глаза. - Знала, когда за Ваньку шла, что век его недолог. Судьба у нас такая, такой срок нам сам Спаситель дал. Зато уходим без болезней и мучений: щас здесь, а через час - на небушке. Во сне, в божьей благодати.
- А чё ты сама по сю пору не в благодати? - заверещала Улька, с которой никто из турновцев не связывался по причине лютости в словопрениях. - А то я не знаю, чё на Колькиных похоронах было. Знаю, да молчу пока...
- И чё, чё там было? - сбавила пыл Анна. - Ну скажи, коли знаешь.
Улька призадумалась, видно, взять Анну на понт не удалось. Но не сдалась и спросила, наступая на бабку и чуть ли не тараня её огромным пузом:
- Вот когда Светку Савелкову хоронили, участковый и председатель сельсовета бумагу сразу выдали, на третий день закопали. А когда Колька, твой племяш, преставился, участкового не звали и в контору не ходили. Неделю Колька в избе ночевал! А потом раз - и зарыли потемну. Зато помины были - все упилися. Да только мой Ванька покойничка живого видел в Сухонях на пристани. Отбывал покойничек-то аж в сам Красноярск!
- Ну и дура, - неожиданно спокойно высказалась Анна. - Поди докажи, что твой Ванька не обмишурился спьяну. Найди тово покойничка...
- Вот ещё! - вошла в раж Улька. - В область напишу, пущай яму разроют да поглядят, чё во гробе. Да ваш погост разворошить, такие дела завертятся!
- Сколь у тебя денег-то? - сухо, по деловому, вдруг спросила Анна.
- Десять тыщ, - ответила Улька, морщась и потирая поясницу.
- Давай сюды, - скомандовала Анна, выпутывая из узелочка, которым заканчивался угол платка, что-то крохотное. - Положь Ивану в рот. Зови соседей, сиди и реви громче. Потом скажу, чё дальше делать.
Улька, придерживая рукой живот и охая, вытащила из-за навесного шкафчика пачку, завёрнутую в газету. Анна схватила деньги и была такова.
Стёпка видел, как мать подошла к кровати, и загорелся желанием узнать, что это за штука теперь во рту у папы.
Когда собрались соседи и мать стала неистово бросаться на грудь покойнику, рыдать и причитать, Стёпку подхватил и посадил на колени дядя Леонтий. Он гладил его по голове и одобрительно кивал на Ульку: "Хорошо воет, молодец". Все утирали глаза, и только Стёпка увидел, что из папиного рта что-то выпало в складки одеяла.
А потом Стёпка сразу стал взрослым, одиноким и самостоятельным: ночью начались роды, и к утру мать санавиацией отправили в район. Оттуда она не вернулась. Отца похоронили, Стёпку отвезли в спецприёмник, а потом в детдом. Дядя Леонтий, который никаким дядей Стёпке не приходился, собрался было взять сироту, но не разрешила какая-то комиссия.
Хотя бабки Аннина вещица недолго побывала во рту Ивана, отец не оставил сына во время тягостного, уродовавшего души пребывания в детдоме. Степан ощущал его присутствие, получал советы и даже поддержку на физическом уровне: когда приютская кодла решила отобрать у новичка вещи, отмудохать как следует и сделать "рабом", девятилетний ребёнок дал совсем не детский отпор. Как тогда сказали, "поломал" обидчиков. Стёпа полюбил мёртвого отца сильнее, чем живого. Нарисовал его портрет и носил при себе. А ноябрь одиннадцатого класса школы он не позабудет никогда.
В школе вместе с детдомовцами учились дети из обычных семей. Учительница химии жутко невзлюбила Степана из-за его рвения к предмету, постоянных вопросов и "дополнений" к лекционным материалам. Ей казалось, что детдомовец хочет выставить её дурой перед учениками, которые и без того издевались над истеричным преподавателем.
Случай для учительской мести предоставился: в урочное время был похищен телефон у англичанки, которая отлучилась из учительской. Химичка сказала, что с урока выходил только Стёпа. Так и было, он всего лишь отпросился в туалет. Директор решил выдавить признание из детдомовца, пригрозил ему недопущением к выпускным экзаменам, полицией, колонией... Было обидно, что его поддержали не только учителя (химичка не в счёт), но и ребята.
И Стёпка, сидя в тёмном коридоре в одиночестве, достал смятые детские каракули. На них закапали слёзы, но Стёпке ничуть не было стыдно. Он прошептал мокрой бумаге: "Папа... мой нарисованный папа... Мне так плохо".
И будто тяжёлая тёплая рука легла на его плечо. А назавтра все обвинения со Степана были сняты: двое измордованных донельзя семиклассников признались в краже. На вопрос, кто их бил, дружно ответили: "Стена". И показали коридорную стену с разводами крови и высохших соплей...
- Ну, таких баек с камнем во рту мертвеца в древности было немало. Вряд ли они основаны на случаях реального воскрешения покойников, - сказал Олег Петрович. - Болезнь турновцев - всего лишь какой-то вид летаргии. Есть же семейная, значит, может быть местечковая летаргия. А камешек наверняка содержал минеральные добавки, микроэлементы, которые способствовали временной ремиссии. Людям свойственно сделать казус подобного рода либо легендой, либо средством для наживы. В твоём случае - тем и другим вместе.
- За тебя, Степан, - сказал Артём Игоревич и опрокинул стопочку. - Но как твоя история связана вот с этим?
И он кивнул на фотографии.
Олег Петрович взял их в руки, внимательно рассмотрел, надел очки, сравнил даты. Вздохнув, сказал: "Технический глюк".
- Нет, возразил Стёпа. - Тело Полетаева Николая Семёновича поступило три месяца назад. Произведено вскрытие, диагноз - проляпс митрального клапана. Покойник захоронен - могу свидетельствовать, потому что присутствовал, - через пять дней. Месяца два с половиной назад видел Николая Семёновича возле своего дома, так как мы соседи. Через два - тело очутилось в секционном зале, на столе номер четыре. Пролежало несколько минут и исчезло. Такой же случай наблюдался позавчера. Свидетель - санитар Мальков Борис. В его присутствии сделаны фотографии от этого числа. А сегодня утром Николай Семёнович совершал вместе со мной утреннюю пробежку.
- О чём-то говорил? - с ласковой заинтересованностью спросил Олег Петрович.
- Жаловался на жену и дочь, - ответил Степан.
***
Я снова слышал голоса. Они доносились, как сквозь вату.
- Мы каждый день бегали вместе вокруг парка. Разговорились. Николай Семёнович, как ни странно, родился в Турновке. Но в восемнадцать лет уехал в Красноярск, стал работать на заводе, получил заочное образование, ушёл в бизнес, - рассказывал Стёпка обо мне.
Эти сведения обо мне общеизвестные, но почему-то стало очень приятно, что паренёк их помнит. Чем старше становилась дочка, тем больше становилась дистанция между нами. А это Стёпка... просто знакомый, не более, однако из тех людей, которые всегда рядом, где бы ни были на самом деле. Хороший, основательный парень. Нелюдимый только. Может, так и нужно: работает, в медуниверситет собирается поступать, некогда знакомства заводить. Такого бы моей Анютке... Но дочка помешана на готах и скоте по имени Ген. Далеко ли до беды, испортит себе жизнь, дурёха... Но я разберусь. Пусть Анютка сейчас из себя выходит, скандалит, зато потом спасибо скажет.
- А может ли... тело быть тем племяшом Колькой, которого спасла повитуха Анна? - спросил один из мужчин.
Какой голос мерзкий. Сразу чувствуется: дрянь-человек, у которого в душе столько понамешано - лопатой не разгребёшь.
- Не знаю. Но свою дочь он в честь тётки назвал, это точно, - ответил Стёпка.
Ишь, куда полез, как глубоко копнул. Болтун ты, Стёпа, хоть и отличный парень. Про что хочешь рассказывай, но семью не трожь. Любому башку снесу за Анютку с Леночкой.
- У тебя, наверное, есть гипотеза? Поделись. Только не приплетай камешки. Ну что это за бабкины сказки? Нужен научный подход, - спросил другой мужик.
А это, наверное, человек деловой. Есть у меня с ним что-то общее...
- Думаю, дело не в камешках. Клетку как часть организма можно реанимировать приложением пси-энергии, коей обладают все люди, а некоторые - в особенной форме и большей мощи. Как повитуха бабка Анна. Возможно, дочь Николая Семёновича имеет некоторые наследственные способности. Но не умения - стабилизировать состояние, например. Да и не всякого человека можно воскресить, организм тоже должен соответствовать... - продолжил разглагольствовать второй и сразу же мне разонравился.
- Знаешь, Стёпа, уже поздно. Иди отдыхай, а мы тут с Олегом Петровичем пополуночничаем, молодость вспомним. Фотографии-то оставь... Помогу я тебе... Путь будет долгим и трудным, но ты, вижу, ко всему готов.
- Спасибо, Артём Игоревич. Я рад, что доверился вам. До свидания, Олег Петрович.
- Пока-пока... отдыхай.
Хлопнула дверь.
Воцарилось многозначительное молчание. А я подумал: вот же чудаки-то! Клетки, пси-энергия, стабилизация... Понавыдумывали чепухи, усложнили всё до предела и теперь не могут эти сложности распределить по полочкам. А всё гораздо проще. Вот, к примеру, я. Давно понял, что не живой, сердцем с детства маялся. Но всегда рядом с теми, кого люблю, за кого радею. А эта "пси" появляется, когда моим трудно или страшно. От меня она идёт, из рваной сердечной мышцы, которая тлеет в могиле. Но любовь-то ведь не плоть, сгнить не может. Моим мыслям помешал возобновившийся разговор:
- Ну и что будем делать? Таким темпом он и до идеи пси-коллектора доберётся. Не выкинет из головы камешки-то...
- Пускай добирается. Предложу ему опубликоваться. Сам знаешь, где он окажется. Так что готовь койко-место.
Вот гады! Парнишка только стал узнавать мир, только выбрал свой путь... Как не стыдно, притворяются учёными, а сами о своей выгоде думают. Ведь загубят Стёпку, как пить дать в дурку упрячут. И конец не только его карьере, но и нормальной жизни.
Меня кто-то саданул в бок. Жёстким и злым кулаком. Я крикнул:
- Эй, кто толкается?
В ответ - ни звука, только лампы под потолком разгуделись сильнее. Однако кто-то незримый упорно сталкивал меня с каталки. Даже в морге и то подвинуть лезут. Ну и мир, черти б его взяли. Или я сам забрался на чужую? Ведь и раньше, по молодости, бывало, открывал глаза после гулянки и не мог понять, где я. Всё равно не сдержался и грубо поинтересовался:
- Да кто ты такой, удод? Думаешь, если тебя не видно, так всё можно? Я тебе попихаюсь!
В коридоре раздался шум. Ладно, с невидимкой я потом разберусь. А сейчас нужно, чтобы он не испортил мне всю обедню. Я умиротворяюще сказал:
- Тихо ты, сюда эти двое идут. Они хотят знакомого парнишку сгубить. Ну я их встречу, навек запомнят. Утихомирился?
Невидимка перестал толкаться. Его молчание показалось одобрением. А мне в голову пришла неожиданная мысль, и я спросил напрямую:
- Так ты тоже за кем-то присматриваешь?
Ощущение ещё одного тела на каталке пропало, а соседняя тихонько скрипнула колёсиками.
Звуки шагов - чуть цокающие звуки хороших подмёток из буйволовой кожи по итальянской плитке - стихли, и дверь распахнулась..
Раздался тихий вскрик:
-Олег!..
- Триста лет Олег... Что там у тебя?
- Э-этот... Николай Семёнович...Ай!
Жаль, что никто не увидел чудную картину, как каталки с весёлым металлическим визгом атаковали двух эскулапов.
А в спальне одной городской квартиры, увешанной постерами патлатых не то чудищ Преисподней, не то рок-кумиров, раздался дикий вопль. Это Анютка проснулась без своих готических прядей, которые кто-то грубо обкорнал.
Гена, сердечного друга Анютки, доставили избитым сначала в травмпункт, потом в больницу, где им занялись не сразу. Потому что по странному совпадению этой же ночью кто-то измордовал двух знаменитых врачей-психиатров. Гену предстояло долгое выяснение обстоятельств нанесения ему побоев обычной дворницкой метлой. И очень долгое лечение, поскольку эта метла охаживала гота сама по себе, без помощи чьих-то рук.
* сонная болезнь, вызванная паразитами
** отравление испарениями из шахт
*** нарколепсия, гиперсомния