Львова Лариса Анатольевна : другие произведения.

Бисер Мирозданий

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:


   Бисер Мирозданий
   Закатное солнце залило винно-красным светом сад, огороды, бесконечные поля и завалилось за чёрную стену леса. В доме сразу стало темно.
   Матушка велела горничной зажечь свечи. Их изготавливала артель, назначенная дедом ей в приданое, и это позволяло экономить на масляных светильниках. Сегодня был пустой, без гостей, вечер, и матушка, бережливая до скопидомства, присела с тётушкой Серафимой к столу разбирать бисер для вышивки. Смешанный продавался на вес и стоил по рублю за фунт, то есть обходился вчетверо дешевле, чем уложенный в разноцветные мешочки.
   Гувернантка затеяла было игры в фанты с детьми, но скажите, кто будет играть с ней, когда интереснее, прикрываясь книжками, прислушиваться к разговору матери и тётки?
   - И вот, представляешь, Каташа, перед грозой на небе вдруг возникла картина: исполинские кони тянут орудия и подводы с ранеными, пехота идёт, конные скачут. Каждый из людей ростом с огромное-преогромное дерево, - рассказывала Серафима, которая была старше маменьки на пятнадцать лет и могла называть её детским именем - Каташа.
   - Извини, Сима, не могу представить, - улыбалась маменька. - Ведь это ж всё небо должно быть занято этой картиной. А как же облака, птицы?
   - Помилуй, Каташа, так и было! - горячилась тётушка. - Ни одного облачка не случилось. Ни одна птица не пролетела. Зато как только картина побледнела и растаяла, такое началось! Ветрище страшный деревья поломал, павильон в саду снёс, папенька наш ещё потом судился с архитектором, стёкла в окнах посыпались. Много бед случилось. И вообще в этот год и наводнения были, и недород, и голод. А потом...
   - Серафима! - вскрикнула маменька и указала глазами на детей. - Потом всё было хорошо. Так ведь?
   - Да, дорогая... - откликнулась тётушка, опустив глаза.
   Но её лоб прорезала упрямая морщина, а возле рта в свете свечей отчётливо обрисовались горькие складки.
   - А потом случилось так, что мой жених, мой Андрюша, уехал в то место, что и назвать нельзя, и не вернулся. Оттого живу при младшей сестрице без супруга и детушек. Но раз сказать про это нельзя, значит промолчу, - со слезой в голосе произнесла тётушка. - Пусть в Мире будет хорошо.
   - Пусть в Мире будет хорошо! - твёрдо и громко произнесла матушка.
   - Пусть в Мире будет хорошо! - откликнулись дети: ломавшимся голосом старший Ваня, певучим - средняя Лиза, недовольным - младший Лёня. Он как раз прилаживал деревянные колёса к повозке.
   Все знали, что, заслышав эти слова, всякий в усадьбе: и крестьяне, кузнецы, дворовый люд, - обязательно эхом скажут:
   - Пусть в Мире будет хорошо!
   - А ещё такие случаи были, когда на небе отражалось прошлое? - спросил Ваня, который осенью должен был ехать в город в гимназию. На вторую ступень! Он этим гордился, а как уж гордилась вся семья, даже описать нельзя.
   Маменька недовольно отложила мешочек с бисером и строго посмотрела на сестру.
   - Были, Ванечка, - ответила Серафима, невзирая на мимику маменьки. - Были, родной, но нечасто. Мне нянька рассказывала, что она в детстве побоище видела, славянские воины с басурманами бились. А ещё раньше, говорят, на небе выросли стены огромной башни и обрушились. Всякий раз людям приходилось трудно, но потом снова всё было хорошо.
   Маменька вздохнула и снова стала разбирать стеклянные бусинки.
   - Я хочу спросить объяснения у учителя естествознания, насколько такое возможно, - сказал Ваня.
   Матушка и Серафима умилённо заулыбались, Лиза надменно склонилась к книге, будто и не слышала, а Лёня рассердился на брата. А вдруг ещё сказка исчезнет от этих объяснений, как исчезла сказка про Бабу-Ягу Костяную Ногу после разговора с батюшкой.
   - А вообще я считаю, что Мир посылает людям предостережение, чтобы они не плошали и были готовы к трудностям, - сказала маменька. - Это ещё одна его милость, и мы должны быть благодарны за неё.
   - Какая же ты у нас умница, Екатерина, - восхищённо сказала тётушка. По-видимому, её плохое настроение бесследно прошло.
   - А если Мир не пошлёт предостережений, то трудностей не будет? - вдруг подала голос Лиза.
   - Будут, - отрезала маменька, которая не желала продолжения разговора. - Только люди к ним не подготовятся.
   - Но ведь всё окончится хорошо? - продолжила настырничать Лиза. - Не вижу в предостережениях смысла.
   Маменька с тётушкой озабоченно переглянулись. Дружные сёстры одновременно подумали о том, что хорошо бы пригласить проповедника Мироустройства.
   Батюшка был в отъезде, поэтому ужин ожидался не в громадной столовой, а здесь же, в маменькином будуаре.
   После детям было велено расходиться по своим комнатам.
   Ваня попросил разрешения взять в библиотеке книгу, но маменька велела дождаться отца. Лёню увела гувернантка. А Лизе предстояло идти одной через гостиную и столовую. В дни без приёмов и в отсутствие хозяина в них не топили по приказу хозяйки.
   Матушка поцеловала детей на ночь, шепнула им наставления и отпустила томным, светским жестом. Лиза в который раз отметила, как легкий взмах не гармонировал с исколотыми иглой пальцами. Её матушка точно швея. Да что там, она и бельё мыть умеет! Лиза дёрнула брата за рукав рубашки.
   - Чего надобно? - сурово спросил он.
   Ваня злился на то, что сестрица не восхищается им, делает постную мину, когда его хвалят, да ещё и не здоровается первой, как со старшим, отворачивается при встречах в классной комнате или музыкальной гостиной.
   - Ваня... давай пройдём ко мне в комнату. Я тебе секрет покажу, - шёпотом, не глядя в глаза брату, сказала Лиза.
   И хорошо, что не глядя, потому что взгляд братца стал насмешливым. Однако его голос не потерял суровости:
   - Ты думаешь, мне нужны твои секреты? Если боишься идти через тёмные залы, попроси тётушку сопроводить тебя.
   Лиза вздёрнула вверх подбородок, но потом поняла, что гордиться не стоит.
   - Я не боюсь, - соврала она. - Просто не понимаю, что там творится. А после тётушкиных рассказов вообще муторно становится, везде чудится небывалое.
   - Да ты, наверное, баллад господина Бабочкина лишку перечитала, - не сумел сдержать ехидства Ваня. - Я же видел, как ты взяла книгу с полки чтения для дам и в комнату к себе отнесла. А что вернула, не видел.
   - Как же ты мог видеть? - изумилась Лиза и нахмурила лоб: уж не издевается ли над ней брат.
   - Открою тайну: я тоже крадучись книги брал. У матушки-то разрешения не дождёшься, а батюшка во всём на неё полагается. За шкафом стоял и всё видел, - ответил старший брат и нехорошо так улыбнулся, будто он Лизу в чём-то обошёл.
   - А не боишься, что донесу? - спросила сестра.
   - Ты ж не донесёшь, так ведь? - победно рассмеялся Ваня.
   Он был добр, великодушен, никогда не глумился над слабыми. За это его любили дома и в гимназии. Брат сказал: "Идём!" - и поманил Лизу за собой.
   Когда высокая дверь с резным узором отрезала от детей освещённый ласковый мир матушкиного будуара, перед ними открылась тёмная анфилада залов.
   В окна, наполовину закрытые гардинами, лился умирающий свет заката. Под высокими потолками и в углах уже таилась настоящая ночь. Каждый высокий стул, каждый шкаф приобретали значительность и казались жителями ночи, с которыми шутки плохи.
   Впрочем, так думалось Лизе, Ваня неторопливо шествовал по паркету, издававшему еле слышный скрип и неповторимый, какой-то "покойничий" запах. В восковой струе явно ощущался ладан.
   - Ну что? Дальше сама или всё же проводить тебя? - спросил брат, полуобернувшись к Лизе.
   Она словно только сейчас увидела, какой он высокий. Сумерки "слизали" родные черты лица, а тени состарили брата. Глаза его блеснули.
   Лиза отшатнулась с бьющимся сердцем.
   И тут раздался этот звук...
   Лиза всегда, когда его слышала, пугалась до того, что чувствовала свои ноги, которые неслись прочь, словно отдельно от тела. Деревянно-непослушные, они цеплялись башмаками за ковры. А сердце раздувалось и становилось огромным, билось так, что чуть ли не выскакивало из груди.
   Огромная дверь шкафа со скатертями и обеденными принадлежностями скрипнула, равно как охнула, и открылась. Напротив, в другом конце столовой, тускло засветилось такое же громадное зеркало. Его поверхность пошла волнами.
   - Что за ерунда? - удивился Ваня. - Сколько раз здесь ходил даже ночью, без свечей и ламп, но ничего такого не случалось...
   Лиза не ответила. Она тяжело и быстро дышала, точно бежала куда-то.
   Ваня направился к открывавшейся всё шире и шире дверце.
   - Ваня... не надо... побежали... - только и смогла прошептать Лиза.
   - Вот ещё, - небрежно откликнулся брат.
   В его спокойном голосе не было и тени того ужаса, что испытывала Лиза.
   Скрип дверцы превратился в стон - хриплый и протяжный. Лиза покрылась потом: она когда-то уже слышала такой же с сундука в детской, на котором любила прикорнуть её старая нянька. Однажды Лиза пыталась разбудить её, но не смогла. Лизу увели к матушке, а после нянька не появлялась.
   Резкий хрустальный звон донёсся со стороны зеркала. Его гладь больше не сияла. Внутри дубовой рамы соседствовало две стихии: сияние и чернота.
   "Зеркало отражает шкаф напротив", - догадалась Лиза.
   А Ваня уже стоял перед ним и вглядывался в кромешную темень, открытую перед ним наполовину.
   - Вот так оказия! - воскликнул он. - А где ж полки со скатертями и самовары?
   - Ваня, отойди, пожалуйста! - взмолилась Лиза. - Пойдём отсюда!
   Брат вдруг поднял руку вверх - замолчи, мол.
   В зале не было полной тишины, словно бы массивные гарнитуры получили возможность кряхтеть, вздыхать и переминаться на паркете. Но это были тихие, "домашние" звуки.
   На их фоне слышалось хриплое, со свистом дыхание.
   - Да не бойся ты так, Лизка, - сказал Ваня. - Дышишь, как паровая машина, что нам на занятиях показывали. Сейчас посмотрим, что тут за явление, посмотрим и подумаем, как его можно объяснить с точки зрения естествознания.
   Лиза зажала рот ладонью. Да, было страшно, но это не она так надрывно дышала!
   Ваня твёрдо подошёл к шкафу и рванул вторую створку двери.
   Лиза против воли громко ойкнула. Брат снова сделал упреждающий жест.
   Из шкафа лился больной, слабый, но ровный синеватый свет.
   Задней стенки, как и полок с обеденным скарбом, не было.
   Пахнуло спёртой вонью, сапогами, горьким и въедливым табаком. Из мути вони и света проявилась кровать со сбитой постелью. Бельё было заношенным, плохо стиранным и, похоже, никогда не чиненным. Как у несемейных подёнщиков в их халупах. Лиза с матушкой дарила им новое на День Создания Мира.
   Она обняла брата и стала выглядывать из-за его плеча.
   - Что за ерунда? - произнёс Ваня.
   Перед ними распростёрся тяжело раненный мужчина. Отросшие волосы свалялись и топорщились, щеки, подбородок и горло до острого кадыка покрывала негустая светлая щетина. Губы под взлохмаченными усами были искусаны, даже изорваны.
   Лиза тихонько захныкала от жалости. Ей, юной обитательнице Мира, где все только и делали, что желали ему всяких благ, никогда и ничто не угрожало, поэтому добрые чувства не встречали препятствия в виде боязни лично за себя и изливались без всякого удержу.
   Ваня тихо и строго сказал:
   - Елизавета, помолчи, пожалуйста. Наверное, перед нами такое же явление, что и в рассказах тётушки. Я должен ознакомиться с ним, ничего не упустить.
   - Ванечка, давай уйдём, - прошептала Лиза, забыв о принципах.
   Конечно, всякому нуждающемуся нужно подать руку помощи, однако этот нуждающийся должен быть человеком обыкновенным, а не из шкафа! А всё Ваня со своими изысками. Может, это происки Наваждений, опасных и тлетворных. Да-да, это именно Наважденье!
   Раненый захрипел, дёрнулся. Покрывало из крашенины сползло на пол.
   Ваня и Лиза с ужасом увидели культю, закрытую бурой тряпкой. Это от неё разило тем необычным запахом, что ударил в ноздри, как только Наважденье проявилось.
   Из молочно-голубоватой мути появился высокий мужчина в белой поварской одежде и колпаке, только не таком пышном, как у их Силантия.
   - Терентий, проверь вентили у рожков! - крикнул он в муть кому-то. - И так дышать нечем, так ещё это газовое освещение...
   Ваня сжал руку сестры и прошептал:
   - Знаю из истории! До Сотворения им даже улицы освещали!
   - Ты о чём? - заикаясь спросила Лиза.
   - Потом расскажу, - быстро и сквозь зубы ответил он.
   Меж тем мужчина в белом, надо полагать лекарь, раз был при раненом, отлепил от культи материю, снял кусок пропитанной сукровицей корпии и принялся осматривать рану.
   - Так... трудитесь, ребята, работайте веселей, - сказал он себе под нос.
   - Петр Игнатьевич, неужели работают? - Рядом появился одётый в белое юнец и встал поодаль, вытянув, как гусь, длинную шею. Он был почти одного возраста с Ваней. И таким же жгучим любопытством горели его серые глаза.
   - Да, Терентий, работают. А как же? Законов природы никто не отменял. Иногда они нам на пользу. Конечно, Иван Иванович порвёт нас на корпию, если увидит. Но опарыши - лучшее средство для очищения гнойных ран. С древности личинки мух трудились на исцеление раненых. Да вот неказисты и отвратны для глаза. А так у нас ведь бельё пропаривается, раствором всё опрыскивается и инструменты кипятятся? Иван Иванович будет доволен, - раздумчиво говорил лекарь, ощупывая культю выше раны. - И повторной ампутацией у поручика Луткова будет доволен. Снова он прав. Плохи дела: отёк и воспаление ползут вверх. Прикончат они поручика. Когда последний раз морфий впрыскивали?
   - Три часа назад, - ответил Терентий.
   - Плохо, - тихо, нахмурив лоб, заметил лекарь.
   - Отчего же? - удивился Терентий. - Раньше они и полутора часов проспать не могли, кричали.
   - Отсутствие боли и непреходящий сон означают приближение рубежа, друг мой.
   Терентий, видимо, чтобы не показаться невеждой, смолчал и не спросил, какого рубежа.
   Раненый издал тихий крик и проснулся.
   - Избави нас, Мир, от всяких Наваждений... - вдруг забормотала Лиза. Её шёпот постепенно нисходил до полувнятных звуков и шумного дыхания.
   Ваня нетерпеливо повёл плечом, подтолкнул сестру к двери - иди, мол, коли страшно. Но Лизе не было страшно, она не дрожала, как прежде.
   А раненый взмолился к лекарю:
   - Ухожу я, Пётр... ухожу. Напиши... за меня письмо... - еле выговорил он.
   - Что ж торопишься-то, друг? Преодолей, прошу... Фантомная боль сильна, но не смертельна. От гноя мы избавились, - вытирая глаза, но не дрогнув голосом, сказал лекарь.
   - Моя фантомная боль не в ноге... Болит дом... которого у меня... не будет... Болит... сильно болит алтарь... у которого мне не стоять... Болят колыбели... детей... моих и Симиных... нерождённых детей... - стал бредить раненый, приподнялся на локтях и дико завращал глазами. - Всё это здесь и ждёт меня!
   Потом он рухнул на подушку и впал в забытьё.
   Тут Лизу, к вящему негодованию брата, какая-то сила толкнула вперёд. Она бросилась к раненому. Её тут же вытолкнуло назад, и освещённое пространство взорвалось слепившей глаза вспышкой, а потом сменилось тьмой.
   Ваня возмущённо засопел - как он расскажет учителю о том, что не успел рассмотреть и осмыслить?
   Но сестра сидела на полу и горько плакала. Зашиблась, наверное. И Ваня должен позаботиться о младшей, а не о впечатлении, которое он произведёт на учителя.
   - Поднимайся, Лиза, - сказал старший. - Ушиблась? Позволь...
   - Я не ушиблась, - ответила сестра и поднялась. - Плачу не от своей боли.
   - Ты точно здорова? - Ваня стал испытывать раздражение. - Болтаешь чепуху...
   - Я дальше сама пойду, - совершенно спокойно, как ранее брат, ответила Лиза. - Теперь я точно не побоюсь. Нам нечего бояться. Там - тоненький палец сестры указал на темноту - ждут помощи. Вовсе не хотят забрать наши жизни, как я раньше думала.
   И твёрдо зашагала к другому концу громадной залы.
   Ваня проследил взглядом за тем, как маленькая светлая фигурка исчезла в чёрной пасти дверного проёма, и ощутил странную боль. А ещё любовь к взбалмошной сестре.
   Утром семья встретилась за накрытым в столовой зале завтраком: приехал батюшка, требовалось соблюдать порядок.
   Батюшка приласкал детей, потрепал за толстую щёку Лёню, который дулся, как мышь на крупу из-за требований гувернантки сменить одежду, надеть рубашку с ненавистным жабо, топорщившимся на груди, и воланами на рукавах, которые лезли то в блюда, то в краски, то цеплялись за углы.
   Ваня попытался поймать взгляд сестры, чтобы дать знак остаться в столовой, но она держалась, как всегда, надменно-отстранённо и упорно глядела только в свою тарелку.
   Когда взрослые остались для кофею, а детей повели заниматься, Лиза сама шепнула брату:
   - Ближе к обеду встретимся здесь!
   Ваня хотел возмутиться: вот раскомандовалась! Но сестра что-то явно знала, поэтому он только скрипнул зубами.
   Родители куда-то уехали на коляске, и Ваня нашёл способ сократить занятия с учителями математики и французского, которые учили детей в пяти-шести помещичьих семьях в округе.
   Когда он спустился в столовую, сестра стояла возле шкафа, нетерпеливо постукивая в паркет башмаком из светлой козловой кожи.
   - Вот где ты ходишь, а? - набросилась она на Ваню, словно сама была старшей. Поэтому брат сказал грубовато:
   - Зачем звала?
   Глаза Лизы приняли странное выражение, словно она хотела и удивить, и испугать, и наградить разом.
   Сестра вытащила из кармана какую-то дамскую штучку с золочёными застёжками.
   Губа Вани непроизвольно оттопырилась в полном презрении к таким вещам.
   - Погоди кривиться. Лучше смотри! - воскликнула она, открыла застёжки и поднесла распахнутый блокнотик к лицу брата.
   Но это был не блокнот. Это была парная миниатюра. На одном портретике - молоденькая красавица-тётушка, которая и в старости была чудо как хороша, а на другом...
   - Андрей Николаевич Лутков! Тётушкин жених!.. - торжественно воскликнула Лиза.
   - Не похож... - неуверенно сказал Ваня.
   - Похож! - заупрямилась Лиза. - Человек был при смерти, откуда сходство с портретом!
   - Зачем звала-то? - как можно равнодушнее спросил Ваня.
   Ему было досадно, что он не догадался хотя бы вглядеться в тётушкины вещи, которые она никогда не прятала. Ну, лежали и лежали на комоде в её комнате какие-то безделушки. Он не девчонка их разглядывать.
   - Нужно найти письмо! - заявила Лиза.
   Ваню снова прошила досада от пяток до макушки - ну почему он первым не догадался о письме? Всё логично: они стали свидетелями неизвестного явления. Важно найти возможное письмо от поручика Луткова. Найти и передать тётушке. Чтобы она не пеняла на справедливость и благостность Мира, оставшись без своих детей. И тогда Ваня сможет написать работу, которая, возможно, будет награждена золотой медалью. А батюшка будет хранить её в витрине рядом с дедовскими реликвиями.
   - Даже не думай про свою работу! - вдруг заявила сестра. - Это семейная тайна!
   - Ну так ищи сама свою тайну! - заявил Ваня. - А меня оставь в покое.
   И пошёл в свою комнату. Он улыбался, покусывал верхнюю губу с пушком, обозначавшим место будущих усов. Хотелось рассмеяться. Ваня знал, где искать.
   И за обедом, и за ужином у сестры был крайне расстроенный вид. А ещё она получила выговор, потому что горничная нашла её в шкафу, где хранилось столовое бельё и ненужная утварь, которую матушка не давала выбросить.
   Перед приездом гостей Ваня зашёл к тётушке и о чём-то с ней поговорил. Потом они оба отправились к толпе знакомых и родственников.
   А Лиза, вздрагивая от каждого звука, доносившегося из гостиной, направилась к заветному шкафу.
   Увы, он был по-прежнему полон обычных вещей. И зеркало было обычным. И всё было обычным и нестрашным. Как она только могла бояться-то своего дома!.. Недаром Ваня её считает глупой.
   По Лизиным щекам потекли слёзы. Она твёрдо и зло вытерла ладонью глаза. Отныне никаких глупых платков с кружевом и вышивкой.
   О Святой Мир, её взгляд сразу же упёрся в холодное голубоватое свечение!
   Только оно осталось от Наваждения... Или чужой истории. Не видно ничего, наверное, из-за того, что поручика Луткова больше нет. Значит, чудеса... ладно, Наваждение связано только с ним. Почему? Ванька бы нашёл объяснение, но братик изволили капризничать. Ну и ла...
   - Да, Терентий, умер храбрый Андрей. А мне осталось письмо. Вернее, письмо предназначалось некоей Серафиме, но адреса я в его вещах не нашёл. Только парную миниатюру. Глянь, какая красотка... - раздался голос лекаря Петра Игнатьевича.
   - А что он ей написал? - полюбопытствовал Терентий.
   - Ты не догадываешься, что пишут красивым девушкам с войны? - усмехнулся Пётр Игнатьевич. - Да не красней, письмо было не о том. Андрей надиктовал мне рассуждения о фантомах своей души, памяти и чувств. Как ампутированная конечность "живёт" для оперированного, так продолжают реальное существование его представления о мире. Я прямо увидел эту большую семью, постаревшую от горя Серафиму, которая осталась одинокой...
   Лекарь замолчал.
   - Что тут необычного? - хрипловато спросил Терентий.
   - Три ночи по нескольку минут друг диктовал мне вещи, смутившие и расстроившие мой ум... Мироздание без войн, без того, что их может вызвать, то есть без политики, религии, монархов и государей... Люди живут в Мире, славят Мир... Впрочем, это бредовые рассуждения. Боль души, стосковавшейся по жизни. Нужно найти адресата и выполнить волю моего незабвенного друга, - сказал Пётр Игнатьевич. - Пойдём, пора Цыпленкову швы снимать.
   Лиза глотала слёзы, призрачное свечение истончалось, затухало и наконец умерло. Сумрак преобразовался в тусклые бока самоваров, чугунные обрубки утюгов, ровные кипы белоснежных простыней на верхних полках, короба со столовыми приборами, узлы с тряпками. Как же это всё обыкновенное, затхлое, надоевшее!
   - Так-так, Елизавета Ивановна, вы снова здесь! Учитель музыки пришёл, устал дожидаться, а вы, как маленькая, в домики играете! - раздался голос гувернантки.
   Лиза с ненавистью посмотрела на её круглое, как мордочка хорька, лицо, затянутую в корсет фигуру, и молча зашагала на урок, после которого, она знала, её точно накажут.
   Наказания не случилось. Пожаловал проповедник Мироустройства, отец Димитрий. Он проговорил с Лизой два часа и вышел, утираясь платком. Его глаза смеялись, руки беспрестанно теребили золотой вензель на груди. Он прошёл в кабинет батюшки.
   И ещё целый час оттуда раздавалась перекличка двух басов: хрипловатого батюшкиного и чистого, звучного проповедникова. Отец Димитрий убедил Ивана Ивановича в том, что странные речи и поступки его дочери - всего лишь попытка ума, проходящего становление, отыскать свой путь. И не нужно бояться ни протеста, ни отрицания, ни даже бунта.
   - Вспомните, что с нами было в день Создания Мира, когда в один момент исчезло много привычных вещей, - значительно, вполголоса, произнёс он. - Как нам пришлось всё осмысливать заново и договариваться между собой. Сколько сил приложили наши отцы для сохранения Мира. Нечто подобное происходит с юными умами. Пусть обретут Мир в самих себе. А потом уж будем говорить с ними о серьёзном.
   - Но мой старшенький ... - попытался возразить Иван Иванович.
   - Люди не рой пчёл, дорогой мой, - успокоил отец Димитрий. - Они индивидуальности. Так же нет на свете двух одинаковых жемчужин.
   Лиза весь вечер ластилась к матери, целовала её натруженные руки.
   - Смотришь, почему кожа темна и груба? - усмехнулась матушка. - Просто я стараюсь всё уметь делать, что семье надобно. Батюшка, конечно, ругает меня, и за излишнюю бережливость тоже пеняет. Но это я для уверенности в себе. Случись что...
   Она внезапно, чего за ней не водилось, не договорила фразу.
   - Что может случиться? - стала допытываться Лиза. - Что-то может закончиться и начаться совсем другое? Это ты про Мироздание?
   Её большие светло-голубые, "льдистые", глаза, так похожие на отцовские, смотрели серьёзно и пристально.
   Матушка отмахнулась от неё и произнесла:
   - Пусть Миру будет хорошо!
   - Пусть Миру будет хорошо! - откликнулись все, кто был в гостиной.
   - Елизавета, ну же... - сказала тётушка.
   - Пусть Миру будет хорошо! - неожиданно откликнулась Лиза.
   Матушка и Серафима облегчённо вздохнули.
   Ваня сам подошёл к сестре, подивился её сердечности в словах и взгляде. Спросил:
   - Ну что, отыскала письмо незнакомца?
   Лиза удивилась:
   - Почему незнакомца? Андрея Луткова...
   - Письма Андрея хранились и хранятся у тётушки! Есть среди них и из госпиталя. А в нашем видении-наваждении был посторонний мужчина! - торжественно сказал брат. - В этих видениях, как и в тётушкиных картинах на небе, только незнакомцы, и от них живым вред!
   Лиза молчала какое-то время, а потом спросила:
   - И что, читал в тех письмах про то, как исчезнут войны, потому что не станет их причин? И про то, как люди будут славить Мир?
   - Откуда ты знаешь? - в свою очередь удивился Ваня. - Тётушка рассказала?
   Лиза покачала головой и неожиданно сказала:
   - Я люблю тебя, брат. Хоть ты и вредина из вредин. А ещё задавака.
   А утром Лиза пропала.
   Но об этом узнали не сразу.
   Ещё потемну прискакал старшина свечной артели и потребовал Ивана Ивановича. Случилась беда: помещения артели и сараи загорелись, а тушить мужики отказались: не станем, только с подзимним посевом разделались. Не наше и не общинное! Как артельщик их ни уламывал, как ни твердил о нарушении Мироустройства таким отказом, никто из них не пошевелился. А что? Строения артели далеко от села, ветер в обратную сторону... Повезёт болезным - хоть что-то уцелеет; не повезёт, стало быть, так суждено.
   - Эх я, не додумался собственность поделить! - горько воскликнул Иван Иванович и велел седлать коня.
   - Так при чём тут собственность, Иван Иванович, кто из мужиков в артели работает, жалованье за то получает! - воскликнул старшина.
   Иван Иванович снова попенял себе на его недалёкость: надо было артельщика ещё пять лет назад в город отправить учиться.
   Серафима и Ваня стояли на балконе и наблюдали за этой сценой.
   Тётушка, кутаясь в шаль, спросила кого-то:
   - Так ли хорошо наше Мироустройство?
   И с испугом огляделась: нет ли поблизости сестры Екатерины, которая хоть и младше на пятнадцать лет, но способна замучить упрёками, только усомнись в Мирских благах.
   После сумбурных приготовлений к завтраку заметили исчезновение Елизаветы.
   Все, не говоря уж о матушке, были в отчаянии, отправили за урядником в город, сообщили Ивану Ивановичу. Маленький Лёня отказался от сладкого, складывал пирожные и печенья в коробку, надеясь отдать сестре. Старшего Ивана не раз замечали с красными глазами. Он часто совещался с Серафимой.
   Через месяц слёз и напрасных надежд Матусова Елизавета Ивановна была объявлена без вести пропавшей.
   С ноября Ваня должен был уехать в гимназию. А он всё медлил. Стоял вечерами
   в тёмной столовой и глядел на приоткрытую дверь в гостиную. Сквозь слёзы видел тонкий светлый силуэт. А когда вытирал глаза, перед ним была только громадная дубовая дверь.
   Он шёл к Серафиме и вновь перечитывал письма поручика Луткова. Спрашивал, глядя больными глазами в покрасневших веках на сумерки за окном:
   - Может ли так статься, тётушка, что сестра отправилась в иные миры на поиски своей правды? Тех пределов, где Мироустройство по её, Лизиным, правилам?
   - Какая правда у тринадцатилетней девчонки? - возражала Серафима. - Убежала, поди, на пруды или реку, или за батюшкой вослед отправилась. Да и сгинула, голубушка наша, цветочек яблоневый...
   И начинала долго, навзрыд плакать.
   А Иван спрашивал себя, почему его всё устраивает в их Мироздании, почему именно младшая сестра взбунтовалась и решилась на побег. Но раз так, значит, она должна дать о себе весть. Или это будет не его Лиза.
   Прошло пять лет.
   Горели спелые хлеба, дымились овины с зерном - это выясняли, кто на чью землю заступил с посевами, крестьяне соседей-помещиков. И усадьбы горели - всякий раз находились недовольные расчётами за работу.
   Горело привычное, казавшееся незыблемым, Мироздание...
   Иван и батюшка уже обсудили такие смутные времена в компании отца Димитрия. Он пробасил, что пока существует человек, не переведутся стычки и даже войны, ведь каждый хочет лучшего именно для себя. И невозможно достичь универсального "лучшего", которое бы устраивало всех.
   - А не грядёт ли день, когда на смену Созданию придёт Разрушение? - прямо и смело спросил Ваня отца, который вздрогнул, вспомнив утраченную дочь.
   Отвернувшись и высморкавшись, Иван Иванович сказал своему студенту:
   - Ты сможешь позволить кому-то переписать историю твоего рода с белой на чёрную?
   - Ни за что! - ответил сын.
   Отец Димитрий и Иван Иванович посмотрели на него так, будто от Вани зависела судьба их Мироздания. Но разве такое могло быть?
   А в ушах Ивана, как колокол, звучали слова: писать - переписать! Писать - переписать! Нет, он никогда не решится что-либо "переписать".
   И когда он прошёл в свою комнату, бывшую горницу почившей тётушки Серафимы, эти слова продолжали ввинчиваться в мозг. Иван уже подумал, что заболел, и проверил свой пульс. Впрочем, не беда: у студента-медика с собой было всё нужное и для впрыскиваний, и для кровопускания.
   Но Иван открыл не свой баул, а тётушкино бюро, отыскал стопку писем с выцветшими чернилами. Первый раз он обратил внимание на почерк. Он был точь-в-точь как каракули его однокашника, Петьки Чеснокова. Он столько раз пользовался его конспектами, получал записки с просьбой заплатить за него в трактире, а то должника не выпускают и грозят раздеть да пустить в исподнем по улице! Это был точно его почерк.
   Иван заходил по комнате, запинаясь носком сапога с немного отставшей на носке подмёткой за кромки ковров. Как же звали того лекаря, который лечил Андрея Луткова?
   Память на миг вернула милые дни детства, их с Лизой розыски другого мира в шкафу. Пётр... Да, лекаря звали Пётр, отчество Иван крепко позабыл.
   Получается, что они с сестрой открыли реальность, в которой не было их Мироздания. Было совсем другое. Основу ему, к примеру, безумному и небывалому примеру, могли дать ощущения раненого. Из-за потерянной возможности жить он стал создавать... То, что породило бредовое состояние поручика Луткова, вдруг овеществилось. Застыло картиной в шкафу.
   А ведь рядом существовал мир, правильный и счастливый, где не было войн, насилия; где спокойно и счастливо жила семья помещика с одинокой тётушкой, которая осталась верной своему жениху. Вечной невестой своему земному Богу...
   Как долговечно была эта бредовая реальность - лазарет, раненые, запахи дезинфекции и табака? Есть ли оно сейчас?
   На каком витке жизни люди поняли, что настоящее Мироздание не удовлетворяет их потребностей и не соответствует представлениям о правильном мире? И всё началось с бунта, к примеру, подростка...
   Иван вздрогнул. Да нет же! Не следует подгонять факты под зыбкое предположение. Поручик Лутков - незнакомец, чей фантомный образ вместе с его болью витал и, возможно, витает в пространстве. Иногда является людям, как являлись на небе перед катаклизмами картины жизни давно минувшего. Тётушка, помнится, о них рассказывала. А всё остальное - просто совпадения. Жутковатые в своей точности, правдоподобные, но совпадения. И поступать с ними нужно, как с совпадениями.
   И почему бы им не быть случаем галлюциноза? Коллективный галлюциноз также описан у учебниках. Его лечения не существует, разве что рекомендуется покой, когда миру хорошо...
   - Иван Иваныч, вас батюшка зовут! - Длинный нос слуги просунулся в дверь.
   В голосе - паника. Не случился ли с кем удар?.. Помнится, отец Димитрий неприятно поразил полнокровием и одышкой.
   Иван бросился на зов.
   Батюшка и отец Димитрий в кругу домашней челяди стояли у главного крыльца, задрав головы.
   Только сейчас Иван понял, что свет, которым закатное солнце поливало мир, был темнее крови. А она хлестала на землю из раненых тел, меж которыми сновали сёстры милосердия. Гигантские фигуры были так же живы, как и люди, смотрящие на них с земли; на лицах выступал пот; глаза источали слёзы; рты готовы были порваться от безмолвных криков.
   Небеса задрожали, и над полем боя взметнулся столб огня в дымном опахале. Когда плотная завеса немного рассеялась, раненые лежали уже неподвижно, а сёстры милосердия прикрывали их навсегда застывшими телами.
   И эти горестные крики... Они донеслись не с неба, они раздались рядом с Иваном. Люди поняли суть этого чуда: оно несло плохие предзнаменования.
   Мираж побледнел и рассеялся.
   Иван, помня рассказ тётушки, крикнул отцу:
   - Сейчас начнётся буря, настоящее светопреставление!
   Иван Иванович-старший криком распорядился насчёт окон и дверей. В тяжёлом, странно давившем на уши воздухе его голос прозвучал глухо, как из-под земли.
   Иван взялся пройти с проверкой до конюшен и оранжереи, отправить в село нарочного. Заряжённый грядущим штормом, он носился по хозяйству, не чуя ног. Когда наконец добрался до оранжереи и захлопнул за собой дверь, вдруг наступила ночь, а рамы задрожали и взвыли.
   Это порывы ветра ринулись на Мироздание.
   "Эх, пожалели замазки на рамы. Теперь повылетят", - с горечью подумал Иван.
   - Не повылетят. Здесь будет самое безопасное место, точно знаю, - ответил девичий голос из угла.
   "Как же незнакомка узнала мои мысли?" - удивился Иван, и тут же получил ответ.
   - Я слышала, что сюда барчук придёт, тот, что на доктора учится в губернии. А младший из города не вернётся.
   - Точно, Лёня в гимназии, готовится к экзаменам, - пробормотал Иван и наконец догадался спросить:
   - А как тебя зовут? Откуда ты?
   - Вон оттуда, - ответила девочка, черты лица которой никак не хотели складываться в определённый образ, и указала на тёмную из-за бури раму за её спиной.
   - Я что-то не вижу ничего, кроме стекла, - сказал Иван, подозревая, что девчушка всего лишь водила его за нос.
   - Ну и не видь, мне-то что, - сказала она. - Я вижу, и ладно. А ещё у меня письма есть для тебя.
   - Чьи письма? - спросил, холодея, Иван.
   - Сестры милосердия, - важно сообщила девочка. - Она в моём доме квартировала, вот и оставила для передачи. Дом-то разбомбили, а письма остались.
   - А как всё же тебя зовут, вестница? - как можно дружелюбнее спросил Иван. - И про сестру милосердия рассказала бы всё, что знаешь. Интересно ведь, от кого ты принесла мне письма.
   Завывание ветра в рамах; глухие хлопки сорванных ветвей, которые падали на крышу оранжереи; неверный, мутноватый свет сквозь тучи да ещё подросток, похожий на сказочного упырька, - всё это заставляло будущего эскулапа испытывать странное чувство, будто он подсматривал чьи-то воспоминания. Где-то когда-то это уже было: тьма и звуки разрушения. И подросток - голенастая девочка, чьего лица не разглядеть в полумраке.
   - Елизавета Матусова, - чинно заявила девочка. - А про сестру милосердия ничего не знаю. Она и квартировала-то один день.
   - И чья ж ты дочь? - механически спросил Иван, чувствуя, будто ноги потеряли почву.
   Это признак нервного расстройства. А ему нельзя нервничать - нужна помощь батюшке, силы для трудного семестра в университете.
   А ещё до боли жаль, что пришла из какого-то чуждого Мироздания не сестра, а её тёзка.
   - Писарева. Батюшка в полку служил. Погиб вместе с штабом, - ответила чужая Елизавета.
   - А ты как уцелела?
   - Кто тебе сказал, что уцелела? - возмутилась Елизавета. - Я вместе со всеми... Так возьмёшь письма-то?
   В эту минуту Иван осознал, что принять эти письма нельзя: они от незнакомой сестры милосердия, и принесла их неживая Елизавета, видимо, спутав его с кем-то другим в бесконечных витках великого множества миров. И умерший мечтатель Лутков был таким же незнакомцем, а вовсе не женихом тётушки и не возможным родственником. Если будет сломана грань между реальностями, разными Мирозданиями, это приведёт к тому, что они будут представлять собой всё равно что смесь дешёвых, продаваемых на вес бусинок разного цвета. И распределить их по разным мешочкам - великий труд, который, возможно, никогда не будет закончен. Тут будут нужны матушкино терпение и трудолюбие, возведённые в трёхзначную степень, а также великое желание привнести в жизнь пользу и порядок.
   - Значит, не возьмёшь письма, - грустно сказала Елизавета. - Зря они были написаны. Зря не сгорели...
   Силуэт девочки, светлый на фоне тьмы, задрожал и стал таять.
   - Нет! - взревел Иван и бросился к раме.
   Тёмное стекло словно подалось ему навстречу.
   Иван протянул руки, хотя и не видел, что за мир находится по ту сторону.
   Рама с почти человеческим стоном лопнула, и Ивана отшвырнула лавина гравийно-песчаной смеси, камней, сорванной листвы. Он в одно мгновение стал мокрым. Одежда обвисла от тяжести воды и мусора.
   А где ж Елизавета?
   Иван тщетно вглядывался в темень разбитой оранжереи. Вот тебе и безопасное место.
   Буря неожиданно стихла.
   Её следы не могли уничтожить целый месяц. Общая беда хоть как-то сплотила людей. Только Иван ходил смурый и недовольный: он так и не отыскал среди людей, оставшихся без крова и хлынувших в усадьбу за помощью, писареву дочь Елизавету. Он не успел объяснить ей, почему не может взять письма.
   Но как жить-то, примерять на себя один будничный день за другим, когда его сестра Лиза канула в другом Мироздании. Может, она рвётся назад, в их уютную жизнь, которая основана на том, что всем должно быть хорошо? Рвётся, а он ничего сделать не может.
   А может, он во всём ошибся, и бусинки, чудом отсортированные по цвету, стремятся перемешаться? Это его жизнь - чьё-то Наваждение, а реальность войны и есть настоящее Мироздание? Его Лиза отважно бросилась узнавать правду. А он не смог...
  

 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"