Лужков Алексей Александрович : другие произведения.

В шаге от бездны том 2

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Темные времена наступили в королевстве Рейнланд. В столице бушует эпидемия чумы, могущественные бароны схватились в борьбе за регентский титул, а в далеких восточных землях наливается злом древнее проклятье. Рейнланд обречен и тьма поселилась в его сердце. Плетет интриги амбициозный аристократ, готовый на все ради власти. Бывший ландскнехт, отмеченный печатью рока, несет могущественный артефакт, вернувшийся из мрака времен. Фанатичный рыцарь религиозного ордена карает огнем и мечем неверных. Три судьбы замерли в шаге от бездны, а вместе с ними и весь мир. Том 2

В шаге от бездны

[]

Annotation

     Хаос пришел в королевство Рейнланд. Три героя — амбициозный аристократ, бывший наемник и рыцарь религиозного Ордена встретятся в противостоянии с судьбой и собственными амбициями, которые могут привести их и все королевство к гибели.

В шаге от бездны Том 2 Алексей Лужков

     No Алексей Лужков, 2022

     ISBN 978-5-0056-6672-7 (т. 2)
     ISBN 978-5-0056-6670-3
     Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ГЛАВА XIII. НЕОЖИДАННЫЕ ВСТРЕЧИ

     Что есть жизнь, как ни череда случайностей, способных в один момент изменить наше бытие? Но всегда нужно помнить, что за любой случайностью кроется длинная череда причин и следствий.
     Марвин фон Денау «Предел познания»
     С севера потянуло ледяным ветром. Дерзкие порывы кидали Ранхарду в лицо желто-багровые листья, и те оседали на плечах и в складках одежды непрошенными векселями поздней осени. Опираясь на длинный сосновый посох, Трижды Повешенный продолжал нелегкий путь среди заросших лесом холмов и сопок. Уже который день непогода исходилась холодными дождями, которые зачастую сменялись противным мокрым снегом. За каждым шагом наемника недовольно следили серые облака, переваливаясь в вышине плотными бурунами. Будто озлобленные гончие они гнались за ним, брызгая дождевой слюной. Шлепая по застывшей от ночных заморозков грязи, Ранхард часто оглядывался на восток, где собиралось с силами грядущее Бедствие. Казалось, мир в той стороне света окутала тлетворная зеленая пелена, напоминавшая северное сияние, виденное наемником в Исхейме. В душе Трижды Повешенного ворочались сомнения. Успеет ли он завершить дело до того, как на несчастный Геос обрушится его извечное проклятие? И удастся ли Ранхарду насладиться покоем, заполучив награду? Ужасы Бедствия, мягко говоря, не очень согласовывались с мирной жизнью в тишине и достатке. За время пути наемник набросал в голове дальнейший план. Получив от братства причитающееся, он поедет дальше на запад, прибившись к какому-нибудь обозу. Большим столичным трактом он доберется до Рифталя — крупного рейнландского города, где он перезимует, а после направится к Громовому заливу. Там, среди россыпи мелких портовых городков, он найдет корабль, идущий в Праудланд. На островах, свободных от тирании Ордена и Церкви Вознесения, Ранхард, наконец, сможет зажить спокойной жизнью. Возможно откроет дело. Чем плоха собственная гостиница или винокурня?
     Трижды Повешенный отогнал радужные мысли. Еще не время предаваться блаженным мечтаниям. Кристалл пока оставался у него, деньги спрятаны в сундуках Братства Лилий, а рыцари Ордена и инквизиторы наверняка с ног сбились, готовя ландскнехту какую-нибудь каверзу.
     С тех пор, как Ранхард в сопровождении Кули покинул дом гостеприимной ведьмы, день сменял ночь четыре раза. Придурковатый любовник Сети вывел наемника из глухой чащи и, не тратя времени на прощание, тут же повернул обратно. Тропа, по которой они шли, волшебным образом исчезла, стоило Ранхарду отвернуться. Чтобы в этом убедиться, воин повернул назад, но уткнулся в крепкий строй деревьев, окруженный колючим кустарником. Похоже, ведьма была на короткой ноге с лесными духами. Трижды Повешенный нахмурился и осторожно поправил тонкую цепочку с медальоном Сети. Знать бы еще, что потребует от Ранхарда колдунья в обмен на защиту. Убийство? Похищение? Какая-нибудь магическая погань? И вообще, как Трижды Повешенный поймет, что ведьмина побрякушка сработала? Может статься, что он выберется из своих злоключений благодаря простой удаче? Чем больше бельмастый наемник думал о заключенной сделке, тем меньше она ему нравилась. Опять же, брать на себя лишний риск и связываться с некромантом Ранхарду не хотелось. Видимо, ему придется сжать зубы и просто доверится ведьме. Как-то не производила она впечатление закоренелой обманщицы. Была в ее поведении удивительная теплота в отношении опасного гостя. Могло показаться, что она приютила не перехожего беглеца, а давно потерянного товарища или родственника. Одно внушало сомнение — ее упорное молчание насчет собственных мотивов. Помощь Ранхарду — безусловный риск для укрывшейся в глуши колдуньи, и не слишком ли мала цена, затребованная с наемника в обмен на оберег? Чертыхнувшись, Ранхард невольно пожелал, чтобы Сети нашли инквизиторы и сгоряча пристукнули ведьму на месте. Смерть она, знаете ли, списывает любые долги, в особенности если заимодавец мертв.
     После ухода Кули наемник отправился на юго-запад, следуя звериными тропами и узкими теснинами, что пролегали меж высоких холмов, обросших густым лесом. По совету ведьмы он решил обогнуть Забытое городище, лежавшее у него на пути. Как и говорила, Сети, близился канун святого Вольфрама, прозванный в народе Ночью Теней. Согласно давним поверьям, в последнюю ночь месяца Бурегона выбирались из своих убежищ порождения мрака, дабы отметить Час Творения разнузданным шабашем. И Забытое городище как нельзя лучше подходило для подобного сборища.
     Путешествие Ранхарда было спокойным, если не считать пары неприятных происшествий. В первый же день он натолкнулся на старое капище, возведенное сотни и сотни лет назад. Трижды Повешенный не знал, каким богам оно посвящено и какие ритуалы здесь справляли древние язычники. Каменные идолы с давно стертыми ликами, расположились полукругом на поляне, заросшей чахлой травой. На вбитом в землю алтаре лежали два свежих трупа. Мужчина и женщина, если судить по фигурам. Словно растерзанные неведомой силой, они выставили напоказ переломанные кости. Кожу с тел содрали, обнажив багровые мышцы и плоть. Черными змеями вились разорванные вены, выжженные глаза запеклись алой коркой. Темные кровавые дороги избороздили алтарь, и судя по тому, что их не успел смыть дождь, жертвоприношение состоялось относительно недавно. Капище окутывала давящая тишина, заглушившая все лесные звуки. Умолкли птахи, утихли стоны ветра, будто испугавшись сотворенного здесь ритуала.
     Шмыг, доселе спокойно восседавший на плече Ранхарда, громко засвистел, увидев мертвецов. Тюкнув наемника в скулу, он сорвался с насиженного места и устремился в лес.
     — Я догадался, что место хреновое, — сказал Ранхард и пошел вслед за фамильяром.
     Вторая неприятность приключилась на следующий день. Ища место для ночлега, контрабандист наткнулся на заброшенную лесную сторожку. Давно провалившаяся соломенная крыша обнажила костяк перекрытий, стены осели и чернели прорехами. Но не они привлекли внимание Ранхарда. Рядом с домом росла высокая, раскидистая липа, на нижней ветке которой болтался висельник. Свежий, — отметил наемник, — пузо еще не вздулось, а застоявшаяся кровь не выкрасила руки кадавра синькой. Только птицы хорошенько поработали над лицом покойника, выклевав тому глаза и разорвав щеки. Руки мертвеца свободно болтались вдоль туловища, что навело Ранхарда на мысль о возможном самоубийстве. Если бы мужчину вздернули какие-то доброхоты, то они наверняка бы связали ему запястья во избежание затруднений.
     Внутри сторожки Ранхард обнаружил второй труп. Возле перевернутого стола со сломанной ножкой в луже свернувшейся крови лежало тело молодой женщины. Из ее груди торчало лезвие кухонного ножа, обломанное у рукояти. Серое шерстяное платье испачкано засохшими темно-бордовыми пятнами. Лицо погибшей застыло в испуганно-удивленной гримасе человека, никак не ожидавшего нападения. Возможно, девицу зарезал уже знакомый Ранхарду висельник, одним богам ведомо почему? Может, ревнивый возлюбленный завел девчонку в лес, чтобы поквитаться за измену? Гадать не очень-то хотелось. Из развернувшейся перед ним картины наемник понял, что вступил на близкую к людям территорию. Трижды Повешенный знал о немногочисленных деревушках, запрятанных среди лесов пограничья. Беглые крестьяне, схизматики, и разбойники нередко скрывались в таких поселениях от сборщиков налогов, инквизиторов и баронских дружин.
     Заночевал Ранхард в этой же сторожке, предварительно отбуксировав трупы подальше в лес. К мертвякам он относился с философским спокойствием, но зная пакостную особенность Тени воскрешать покойников, решил избежать близкого соседства. Ночь прошла тихо, если не считать странных шорохов и звуков снаружи, подозрительно напоминавших человеческие шаги. Ближе к утру кто-то неизвестный отчаянно заскребся в дверь, пытаясь пробраться внутрь. Трижды Повешенный испытал не самые лучшие моменты в жизни, крепко сжимая рукоять пистолета, заряженного серебром. Когда в дверь начали стучать, наемник почувствовал, как на лбу выступает холодный пот, несмотря на утренние заморозки.
     — Пошли прочь! — не выдержав крикнул Ранхард.
     — Хочу… согреться, — раздался с той стороны приглушенный голос. Слова давались неизвестному с большим трудом, будто его горло перехватили веревкой.
     Руны, вырезанные наемником возле входа, разгорелись фиолетовым сиянием. Порошок заклинателей исправно делал свою работу.
     — Берта… где моя Берта? — зашипел пришелец, толкнув дверь. Хлипкий засов угрожающе накренился.
     — Иди обратно в лес, дубина, — посоветовал Трижды Повешенный. — Где сам очнулся, там же и бабель твоя.
     Мертвяк притих. Ранхард сглотнул накопившуюся слюну и прислушался.
     — Мне… нужна… кровь. Дай мне крови… — забубнил оживший труп и вновь ударил по двери.
     Ранхард взвел курок и поднялся с одеяла. Придется отвадить наглого вурдалака давно проверенными средствами. Наемнику не хотелось нарушать магической черты, так любовно насыпанной им с вечера, но и терпеть нытье покойника он не собирался. Одним быстрым движением он вытащил засов и тут же отскочил назад. Дверь медленно, будто бы с неохотой отворилась, скрипя рассохшимся деревом. В проходе никого не было. В предрассветном полумраке угадывались сизые простыни стелящегося по земле тумана. Трижды Повешенный осторожно выглянул наружу. Никого. Даже следов возле входа нет. Неужели проделки морока? Вернувшись в дом, Ранхард развел костер, и так и не сомкнув глаз, просидел до самого рассвета.
     Дальнейший путь Ранхарда прошел без вмешательства темных сил. Вскоре ему стали попадаться знакомые места: примеченная в прошлом году ольха с трухлявым стволом и разбитой молнией верхушкой; ручей, в котором он набирал воду, когда сопровождал отряд контрабандистов две зимы назад. Прошлой ночью выпал густой, мягкий снег, укрывший белой накидкой сухие листья и грязь. Наметанный глаз наемника отмечал следы пугливых зайцев и быстрых косуль, сулившие ему горячий ужин. В полдень Ранхарду пришлось форсировать реку, прозванную пилигримами Лесной. Она несла свои воды от самого Рабарийского хребта на юге и заканчивалась обширными болотами близ Пепельных равнин на севере. Наемник знал о существовании неплохого по здешним меркам брода, каковым и воспользовался. Намотав на руку полы плаща, он ухнул по пояс в студеную воду. Барашки пены, тут же забурлили по бокам наемника. Трижды Повешенный брел вперед с упорством нортландского драккара, несмотря на все попытки бурной реки его опрокинуть. Шмыг сидел на его плече с видом адмирала, командовавшего смертоносной эскадрой во время шторма. Иногда он пытался насвистывать, и Ранхард готов был поклясться, что эта мелодия походила на боевой марш «Рваных знамен».
     Выбравшись на каменистый берег, наемник ускорился, стараясь согреться. Лес вокруг заметно поредел. Худенькие осины и покореженные березки тихо покачивали голыми ветками. Молодой снег с треском ломался под подошвами Ранхарда, перешедшего на легкий бег. Немного разогнав кровь, Ранхард остановился.
     — Жрать охота, — сообщил он Шмыгу. Скворец встрепенулся и помахал крылышками.
     — Тоже голодный?
     Фамильяр два раза поскреб плечо Трижды Повешенного.
     — Тогда будем искать место для стоянки.
     Наемник разбил лагерь близ густого ельника. Расчистив снег, Ранхард набрал палых веток и пустил на дрова молодую сосну. Вскоре он развел небольшой костер. Пламя довольно урчало и потрескивало, поглощая сухое дерево. Пару дней назад Трижды Повешенный подстрелил косулю; слава богам — не слишком старую и не «искаженную». Добычей наемника стала печень и увесистая вырезка с бедра. Теперь Ранхард увлеченно жарил на костре кус мяса, насадив его на заостренную ветку. Шмыг порхал рядом, развлекая наемника мелодичными трелями.
     — Тоже мне, миннезингер нашелся, — проворчал одноглазый контрабандист.
     Зажарив мясо и присыпав его солью, найденной в свертке с провизией, наемник приступил к трапезе. Кусок был жестковатым и внутри полусырым, но Ранхард давно привык к походным неудобствам. Крепкие, сероватые зубы воина жадно рвали горячее, пропахшее дымом мясо. Хлебнув виски, Трижды Повешенный сыто рыгнул. Шмыг приземлился рядом и уставился на друга с явным укором.
     — Ты зенками-то не сверкай, — осадил скворца Ранхард. — Сейчас покормлю.
     Вытащив засопожный кинжал, наемник аккуратно надрезал большой палец и сцедил крови на допрежь скатанный колобок хлеба.
     — Жри, — контрабандист положил еду перед скворцом. Птица тотчас склевала угощение.
     — Нравишься ты мне, морда вампирская, — с улыбкой сказал Трижды Повешенный.
     Перекусив и свернув лагерь, неразлучная парочка отправилась дальше. Ранхард, ориентируясь по бледному солнечному диску, старался держаться юго-западного направления, чтобы ненароком не выйти к Забытому городищу. Путешественников окружал все тот же унылый зимний пейзаж, навевавший тоску. Белоснежная скатерть снега, хилые деревья, бесконечные курганы холмов. Любой дальний поход через дикие места — это, прежде всего, монотонное движение вперед. Только в эпических сказаниях герой каждые пять минут сражается с драконами, троллями и колдунами. В реальной жизни все гораздо прозаичнее и скучнее.
     К вечеру, исчерпав запас сил, Ранхард решил заночевать в удачно попавшейся расщелине, которая оканчивалась удобной, неглубокой пещерой. Внутри было сыро и воняло мокрой землей. Стены опаршивели гнилушками и блестели от влаги, но Трижды Повешенный не видел причин искать другое место для ночлега. Если верить чутью, пещера была необитаемой. Ни прелого смрада шерсти, ни костей, ни кучек дерьма. Значит, лесные хищники пока не облюбовали ее для своего уютного логова. Наскоро перекусив вяленым мясом и запив его водой, Ранхард расстелил попону Грома. Завернувшись в одеяло, наемник сразу же заснул, погрузившись во тьму без сновидений. Шмыг устроился в любимых складках одеяла. Скворец пристально смотрел на вход в пещеру, охраняя сон хозяина…
     …Трижды Повешенный брел сквозь редкий лес, часто запинаясь об скрытые под снегом корни и камни. Лоб наемника покрылся испариной, рубаха под курткой вымокла от пота. Он едва перебирал ногами и тяжело дышал, как если бы пробежал несколько лиг в полном боевом облачении. Ранхард чувствовал подступающую к глотке блевоту, а мир вокруг кружился, будто наемника усадили на лихо раскрученную карусель. Глаза Ранхарда обратились к ясному ночному небу. Полная луна, заплывшим покойницким оком, взирала на Трижды Повешенного. Пятна на поверхности светила, казалось, складывались в злобную усмешку. Компанию луне составили мириады колких звезд, рассыпанных по небесному плату щедрой рукой. Где он? Почему оказался где-то посередь мрачных дебрей, усталый и безоружный? Это очередной дурацкий сон?
     Лес расступался. На пути Ранхарда стали попадаться крупные булыжники и камни, носившие следы обработки. Вскоре он вышел к древним развалинам, которые раскинулись вперед на добрую пару лиг. Трижды Повешенный увидел обвалившиеся стены домов, обломанные, потрескавшиеся колонны, разбитые и поваленные статуи давно умерших царей и богов. Выбеленные временем останки строений окружали Ранхарда со всех сторон, будто выбравшиеся из могил скелеты. Ветер монотонно пел среди них, справляя мрачную панихиду по давно ушедшим эпохам. Сомнений не осталось — наемник забрел в то самое Забытое городище, которое пытался обогнуть всеми силами. Как же он здесь очутился? Какие силы заставили его прошагать ночью несколько миль, чтобы посетить старинный некрополь? И где в таком случае Шмыг? Или это все же сон?
     В смятенном разуме наемника шевельнулась мысль, что неплохо бы повернуть назад, но ноги Ранхарда, словно заговоренные несли его в глубь мертвого города. С возрастающим страхом Трижды Повешенный взирал на выстроившиеся перед ним ветхие склепы и гробницы. Провалы входов дышали могильным холодом, и контрабандисту казалось, что нечто жуткое наблюдает за ним из тьмы.
     Ранхард шел вперед, покачиваясь словно моряк, недавно вернувшийся из долгого плаванья. Подтаявший снег уступал место чему-то красному и липкому. Присмотревшись, Ранхард остановился и прикрыл рот ладонью. Как он не пытался сдержать тошноту, его все же вырвало. Отфыркиваясь, наемник вытер губы и бороду.
     Трижды Повешенный не страдал излишней впечатлительностью, но сейчас проняло даже его. Землю, камни, стены и крыши склепов покрывала красная патока, похожая на кровавые сопли. Из этой мерзости обильно торчали трубчатые отростки, извивающиеся и дрожащие в постыдном предвкушении. Среди отростков копошились жирные насекомые, отдаленно походившие на мух-переростков размером с ладонь ребенка. Стрекоча узорчатыми, зеленоватыми крыльями, твари погружали в красную мерзость вытянутые хоботки и поглощали ее с всасывающим звуком. С каждым сделанным глотком фасетчатые глаза насекомых наливались багровым огнем.
     Ранхард отмахивался от круживших в воздухе мух, справедливо опасаясь укусов. Но усталый и обмороченный наемник мало интересовал тварей, спешивших отужинать багровой кашей. Трижды Повешенный наконец ощутил царившую здесь вонь. До этого он вообще не чувствовал запахов. Густой кровавый дух с примесью застарелого гноя проник в легкие Ранхарда, и тошнота вновь поднялась к глотке.
     Мир перед глазами накренился, ноги наемника подкосились, и он с плеском рухнул в алую гущу, нещадно пачкая одежду. Кровавые брызги пали на его лицо, угодили в ноздри и рот. Ранхард пойманной в сеть рыбой барахтался в алом сиропе, силясь подняться. К нему уже спешила пара мух, заинтересованных новинкой на праздничном столе. Трижды Повешенный в панике заметил, что у чудищ помимо хоботков имелись вполне звериные пасти, обрамленные паучьими жвалами.
     Взмахнув крыльями, муха поднялась в воздух и сразу же спикировала на живот наемника. Перебирая хитиновыми лапками, насекомое устремилось к горлу Ранхарда. Вторая тварь вцепилась в его сапог, желая разодрать толстую кожу и добраться поскорее до вожделенной плоти. Трижды Повешенный зарычал и, собравшись с силами, ударил первую муху кулаком. Не ждавший отпора инсект не успел увернуться. Кулак впечатался аккурат в покрытую грубым ворсом головку твари. Лопнули фасетчатые глаза, вмялся перебитый хоботок, жвала обвисли сломанными ветками. Муху отбросило на добрый десяток футов — она плюхнулась в густой кисель, суча вывернутыми конечностями. Ее товарка отвлеклась от сапога и кинулась Ранхарду в лицо. Толстая, покрытая розовым желе, задница мухи выпустила черное жало, и если бы не реакция наемника, то его странствие могло закончиться этой ночью. Схватив подвернувшийся под руку камень, Трижды Повешенный встретил насекомое сокрушительным ударом. Инсект рухнул как самая обыкновенная муха, познакомившаяся с хорошим шлепком мухобойки. Крылья чудища смялись, из треснувшего брюшка вывалились зеленые внутренности, в которых шевелились мелкие черные личинки. Кое-как поднявшись, Ранхард подошел к насекомому и с наслаждением раздавил его голову подкованным каблуком.
     Отдышавшись, наемник побрел прочь, с усилием выдирая сапоги из клейкой массы. В ушах воина звенело от стрекотания крыльев. Спустя несколько минут он вышел на открытую площадь, мощеную неровным, частично вывернутым булыжником. В центре площади возвышались развалины некогда высокого строения, в котором Ранхард узнал один из Храмов Первой Империи. Он видел их изображения на гравюрах старинных хроник, читанных во время службы у Лотара Среброокого. Крыша храма рухнула, стены, истерзанные бурями, щерились зазорами в кладке. Барельефы обвалились, треугольный фронтон потерял где-то левый угол, а украшавшие его фестоны раскрошились. Зато на удивление хорошо сохранился странный символ, вырезанный на одной из колонн. Сплетения этого иероглифа отдаленно походили на моллюска, выпроставшего из раковины с десяток щупалец. Узор же на раковине, при должной фантазии, был сходен с человеческим глазом без ресниц.
     Ранхард уже видел этот символ. Знак Утума Владыки Недр. В Первой Империи поклонялись сотням разных божеств, и среди них были такие, происхождение коих уходило в те времена, когда Вознесенные еще не осветили своим ликом Геос, а человечество пряталось в пещерах, не зная огня, если вообще народилось. Утум был злобным божеством Подземного мира, и пищей ему служили человеческие жертвы. Когда-то давно заклинатели тени поведали Ранхарду историю об императоре Акиллу Корвусе. Добивая последние силы дравенов, он принес во славу Утума колоссальную гекатомбу, пожертвовав богу сотню младенцев. Спящий ответил на зов монарха — земля разверзлась под ногами нелюдей и поглотила их. Впечатленный мощью Владыки Недр император воздвиг в его честь храм, и поныне стоящий в Забытом городище. Капиан Благословенный — так именовался ранее этот город, если верить все тем же легендам Края Теней.
     Трижды Повешенный прошел сквозь высокий портал святилища. Луна освещала путь Ранхарда неестественно ярким, белым светом. Внутреннее убранство храма не сохранилось, превратившись за последние три тысячелетия в груду бесформенных камней и обломков. Но не это привлекло внимание наемника. Там, где по разумению Ранхарда должен был находиться алтарь, рос старый, почерневший дуб, столь же мертвый, как и руины вокруг. Его ветви казались изломанными многопалыми лапами неизвестного чудовища. Ствол дерева треснул, явив наемнику гнилую сердцевину, в которой виднелся матово-черный обелиск, пронизанный светящимися голубыми линиями.
     Артефакт Вознесенных. Очередной осколок далекого прошлого, сгинувшего и позабытого. Только святые реликвии могли испускать подобный свет. Все артефакты были сделаны из неизвестного человеку материала, и вот уже сотни лет алхимики и маги пытаются разгадать его секрет. Тщетно. Вознесенные умели хранить свои тайны, дабы недостойные не смогли дотянуться своими загребущими ручонками до высших знаний.
     Трижды Повешенный почувствовал, как его виски снова сжала неизвестная сила, и он обхватил голову, пытаясь заглушить боль. Реальность перед глазами наемника начала плыть, терять резкость. Напротив дуба взметнулись языки пламени, вскоре разгоревшиеся до внушительного костра. Не веря своему единственному оку, Ранхард наблюдал, как возле огня появляются тени, отдаленно схожие с человеческими. Пересиливая боль, Ранхард укрылся за одной из колонн, что когда-то удерживала свод храма. Сердце наемника гулко качало кровь, сотрясая грудину частыми ударами. Голова Трижды Повешенного непроизвольно дергалась в такт этому ритму.
     Послышался свист флейты и расстроенный плач виолы. Им вторили чьи-то рычащие голоса, женский смех, и карканье воронья. Кажется, тут затевалась знатная гулянка. Трижды Повешенный осторожно выглянул из своего убежища. Вокруг костра скакали уродливые существа, одновременно людского и звериного лику. Их тела покрывала густая шерсть, но руки и ноги были человеческими. Вытянутые морды скалились в гротескном веселье, с длинных клыков капала вязкая слюна. Уши демонов стояли торчком как у летучей мыши, а крупные глаза навыкате сияли зеленым потусторонним огнем. Уродцы танцевали вокруг костра, пили вино из глиняных чаш; многие часто и грубо хватали себя за возбужденные, набухшие члены весьма завидных размеров. Компанию зверолюдям составляли обнаженные женщины — все как на подбор красивые, бледные и длинноволосые. Девы без всякого стеснения обжимались с мохнатыми чудовищами, хохотали и принимали позы, одна развратней другой.
     Под одобрительный рык товарищей демон повалил на пол рыжеволосую красотку и вошел в нее сзади. Женщина, закричав от наслаждения и боли, принялась двигаться в такт партнеру, насаживая себя на шерстистый член. Остальные чудища последовали примеру собрата — они хватали девиц, валили на земь, бросались на них с нетерпением пьяного солдата, угодившего в бордель. Оркестр заиграл веселую пастушью мелодию, подбадривая совокупляющихся. Ранхард не мог отвести глаз от оргии. Женщин на всех не хватило, и зверолюди не нашли ничего лучше, как сбиться в группы. Рыжеволосой девке, до этого страстно вопившей, немедленно заткнули рот толстым как дубинка членом. Другую девицу — крутобедрую и полногрудую блондинку, обрабатывало сразу четверо монстров. В порыве возбуждения один из лохматых любовников вцепился зубами в плечо девушки, разодрав кожу и плоть. Алые струи стекали на ее грудь, но поглощенная соитием блондинка лишь томно застонала.
     — Наддайте! — закричал фальцетом неизвестный. — Эй, музыканты, дайте марш!
     Напротив мертвого дуба из ниоткуда появился громадный, позолоченный бержер, у ножек которого разлеглось козлоногое чудовище. На вполне человеческих теле и шее сидела карикатурно-большая баранья башка. Субъект держал в одной руке глиняный кувшин, а в другой дымила трубка с непропорционально длинным мундштуком.
     Музыканты вняли крикам бараноголового. К флейтам и виолам добавился гремящий горн, звонкие кимвалы и грохот барабана. Оркестр не принимал участия в оргии, расположившись в тени ветхих стен. Присмотревшись, наемник понял, что музыканты не имели к роду людскому никакого отношения. Верховодил ими брат-близнец козлоногого, задававший темп своей флейтой. Остальные были несомненно женского полу, если верить определенным выпуклостям на их телах. От людей эти дамы отличались неестественно тонкими фигурами, яркими зелеными волосами и блестящей восковой кожей. Глаза девушек напоминали совиные, а длинные острые уши и узкие подбородки исключали любое сомнение в нечеловеческом происхождении музыкантш.
     Рядом с оркестром стоял сгорбленный человек. Его руки и ноги сковали ржавые кандалы. Костер осветил серую, сморщенную кожу, изгвазданную множеством шрамов. В руках человек держал железный поднос, на котором стояли чаши с вином и миски с фруктами. Пламя вспыхнуло особенно сильно, и Ранхард смог рассмотреть лицо слуги. Рот и глаза бедолаги зашили, нос отрезали, а в щеки продели множество мелких колец. От этих колец к правому уху слуги тянулась цепь, которая оканчивалась ошейником для черной многоножки, росшей прямо из виска страдальца. Шевеля длинными усиками, насекомое раскачивалось под музыку как кобра заклинателя змей.
     Глаз Трижды Повешенного слезился от напряжения, и он промокнул его рукавом куртки. Вновь бросив взгляд на шабаш темных сил, Ранхард заметил, что бержер у дуба обрел владельца. Высокая бледная фигура, обнаженная, как и все участники оргии, заняла кресло. Росту в ней было не меньше семи футов. Под масляной кожей бугрились стальные мышцы, тело покрывали замысловатые татуировки, нанесенные красной тушью. Белые волосы мужчины уходили далеко за спину. Вытянутое лицо обладало идеальными пропорциями, словно над ним работал искуснейший ваятель. Но самым необычным открытием стали для Ранхарда глаза мужчины. Багровые зрачки плавали в базальтово-черной жидкости, заменявшей белки. В левой руке человек держал тонкий посох с вырезанной спиралью в навершие.
     На правом подлокотнике бержера, облокотившись на плечо беловолосого гиганта, сидела ослепительной красоты женщина, будто сошедшая с полотен истфалийских художников. Нагая, она демонстрировала окружающим совершенные изгибы тела, полные груди, едва прикрытые темными прядями волос и длинные мускулистые ноги с маленькими, изящными стопами. Карие глаза красавицы лениво наблюдали за царящей у костра вакханалией, а тонкокрылый нос презрительно морщился, когда девушка скользила взглядом по зверолюдям. Явно скучая, она часто поправляла холеной рукой золотое ожерелье с агатовыми камеями.
     При виде женщины наемник ощутил приятное возбуждение. Его мужская плоть быстро набухала в штанах. В груди разгорался огонь непреодолимого желания; ему хотелось сбросить опостылевшие одежды и наброситься на девушку, уподобляясь дикому зверю. Ранхард зажмурился, отгоняя наваждение. Не хватало только объявиться пред ясными очами участников шабаша.
     Пока наемник боролся со своими желаниями, беловолосый поднялся и стукнул железным концом посоха по булыжнику. Зверолюди немедленно отступили от своих пассий, потеряв к ним всякий интерес. Распластанные, измятые женщины медленно поднимались с земли, постанывая и охая. У многих лица и промежности были испачканы вязким семенем чудовищ.
     — Час Творения в самом разгаре! — сказал гигант звучным баритоном. — Сегодня мы явились в мир, дабы поклониться колыбели, взрастившей нас! Пусть наше время ушло, пусть правят теперь иные владыки, а наши боги забыты! Все это неважно! Раз в год мы собираемся здесь, дабы огнем чресл согреть умирающий Азирион, наделить нашим семенем дев этого мира и не дать великому наследию исчезнуть. Пусть древние боги спят, но даже во снах они знают, что мы помним о них. Утум Владыка Недр — да будет твой сон покоен!
     — Да будет покоен! — ревом откликнулись зверолюди. Голоса женщин затерялись в этом рыке, как и блеянье козлоногих.
     — Наг Змееголовый! Пусть Бездна будет благосклонна к тебе! — закричал беловолосый.
     — Да будет благосклонна Бездна!
     — Йиз Многоликий! Пусть тьма укроет тебя от взгляда врагов!
     — Да укроет тебя тьма!
     Зверолюди в экстазе прыгали у костра, роняя на землю слюну.
     — Гнерх Пожиратель трупов! Пусть свет никогда не коснется твоих мрачных чертогов!
     — Да не коснется твоих чертогов свет!
     — Йоаггал Хранящий Бездну, Усмиритель космоса и Владыка желаний! — беловолосый помедлил, окинув взором сборище. — Пусть твои враги падут, а легионы воскреснут, дабы стереть с лица Азириона фальшивых богов и ту мерзость на востоке, что выдает себя за первородную тьму! К тебе взываю я, Йоаггал, лишь у тебя прошу я защиты и покровительства!
     — К тебе взываем мы и просим покровительства! — хором откликнулись участники шабаша.
     — Несите жертву!
     Темноволосая красавица с ленцой извлекла из трещины в стволе кожаный мешок. С брезгливостью она развязала тесемки и вытащила наружу маленький кулек. Младенец, понял Ранхард.
     — Он готов, господин Альберих, — отчиталась дева.
     — Пока нет, моя прекрасная Эржебет, — покачал головой беловолосый.
     Альберих взял из рук козлоногого золотую чашу, украшенную багровыми сардисами. Макнув в нее указательный палец, он начертал на лбу младенца спираль. Ребенок сдавленно запищал.
     — Вот теперь почти все. Эй, баранья башка!
     Козлоногий склонился в раболепном поклоне:
     — Слушаю, мой господин!
     — Веди сюда заклинателя.
     Измученного человека, что прислуживал музыкантам, немедленно подтащили к костру. Он не сопротивлялся, только сдавленно мычал зашитым ртом. Отблески пламени играли на потном лице, делая его еще страшнее.
     — Тень не спасет тебя, заклинатель, — сказал Альберих. — В эту ночь она не имеет власти. Скоро настанет тот день, когда истинная тьма воспрянет ото сна и выжгет каленым железом эту поганую опухоль.
     Заклинатель тихо застонал. Прекрасная Эржебет смела с его подноса чаши и положила туда ребенка. Младенец, почувствовав сквозь тонкие пеленки холод металла, захныкал.
     — Скоро согреешься, — посулила ему Эржебет.
     — Йоаггал! — воскликнул Альберих. — Прими нашу жертву, и пусть оковы забвения спадут с твоих рук, а замок на вратах твоей тюрьмы рассыплется в пыль!
     Беловолосый воздел руку и приказал заклинателю:
     — Йоаггал ждет! Иди же!
     Повинуясь воли Альбериха, колдун Тени направился к костру. Босые ноги искалеченного покрывала засохшая кровь. Заклинатель силился остановится, громко мычал и выл, но неведомая сила все равно толкала его вперед, даже когда он перестал двигать конечностями. Ребенок на подносе надрывался в крике, инстинктивно понимая, что сейчас случится нечто ужасное.
     Зверолюди, их любовницы и козлоногие затянули гимн на абсолютно незнакомом Ранхарду языке. Он не имел ничего общего ни с мертвыми языками Парнама, ни с таинственным языком из видения у статуи волка. Шипящие, гортанные слова песни заполнили храм, и Трижды Повешенному почудилось, как воздух вокруг него становится плотнее, наливается силой, заставляет встать дыбом волосы.
     Заклинатель Тени вошел в костер вместе с младенцем. Огонь жадно набросился на сгорбленную фигуру. Ранхард видел, как поднял ручонки младенец и закрутилась от боли многоножка. Пламенный столб объял колдуна, и он исчез в слепящем сиянии.
     Господин Альберих замер, пристально глядя в костер. Наконец пламя озарилось изнутри бордовым светом и ярко вспыхнув почти угасло. В тишине раздался не то громкий вздох, не то хрип. Альберих засмеялся:
     — Да! Хранящий Бездну принял жертву! Сегодня мы разбили еще одно звено в цепи, сковавшей нашего бога! Близится час, когда Усмиритель Космоса вернется в этот мир, а вместе с ним и мы! Восславьте же Владыку Желаний!
     — Славься великий Йоаггал!
     Беловолосый встретился взглядом с Ранхардом. Наемник попытался укрыться за колонной, но было поздно.
     — У нас сегодня гости! — радостно завопил Альберих. — Выйди к нам, незнакомец, и раздели с нами радость.
     — Иди к нам, путник, — поддержала владыку Эржебет.
     Ранхард прижался разгорячённым челом к холодному камню. Похоже, ему конец. Бежать в таком состоянии бесполезно, зверолюди наверняка его догонят, а если нет, то Альберих заставит его вернуться своей магией. Трижды Повешенный медленно направился к древу.
     — Давно бы так, — одобрил беловолосый. — Думаешь, я не знал о твоем присутствии, Ранхард из Биорна?
     Нет, положительно каждому встречному было известно имя наемника! Контрабандист шел к костру уверенно, даже расслаблено, скрывая обуявший его страх. Зверолюди и девицы расступались, давая ему дорогу.
     — Снимай штаны, вояка, — предложила Ранхарду рыжеволосая. — Здесь одежды не в чести!
     — Молчать! — рявкнул гигант. — Меня называют Альберихом, Повелителем долин, — он положил руку на плечо темноволосой прелестницы. — А это Эржебет, герцогиня Великого Ковена.
     — Я думаю, мне нет нужды представляться, — захорохорился Трижды Повешенный, хотя ему захотелось справить нужду прямо в штаны.
     Двое зверолюдей бросились к наемнику и в мгновение ока закрутили ему руки за спину. Пнув Ранхарда под колени, они заставили его склониться перед Альберихом и Эржебет. Горячее, пропахшее тленом дыхание коснулось щеки наемника:
     — Моли о снисхождении, человече, — пролаял урод.
     — Молю уже, — прохрипел Ранхарда. Выкрученные суставы разрывались от боли.
     — Отпустите его, — приказал великан, и зверолюди отступили.
     — Чего тебе от меня нужно? — сразу перешел к делу Трижды Повешенный, растирая плечи.
     — Мне? — переспросил Альберих. — Ничего. Просто хотел посмотреть на новую игрушку своего врага.
     — Насмотрелся?
     Альберих усмехнулся:
     — Вполне. Велединт заработает сердечный приступ, если узнает, что его Видящий кристалл несет «искаженный». Похоже, не зря тебя решила оберегать моя ненаглядная Сети.
     Ранхард остолбенел:
     — Ты знаешь ведьму?
     — Знаменитую Аэндорскую ведьму, бывшую Хозяйку шабаша, знают все.
     Наемник сглотнул. Откровение Альбериха выбило из него остатки самоуверенности, коей и так было немного. Ведьма Сети, загнанная экзекуторами в леса Края, оказалась легендарной Сетуагинтой с горы Фавор, основательницей Виндафьордского ковена, чей возраст давно шагнул за пять сотен лет. Именно ее пуще всего жаждал поймать Лотар Среброокий, именно ее винили в тысячах жертв, заколотых на кровавых шабашах в честь темных сил. Инквизиторы, Орден, аколиты Белой руки отчаянно пытались отыскать ведьму, но тщетно. Сетуагинта всегда умудрялась обставить святош. Ранхард с досадой признал совершенную глупость. Воспользовавшись протекцией ведьмы, он угодил в должники не к простой вещунье, а к существу крайне могущественному и злопамятному.
     Альберих подошел к наемнику. Его красные зрачки остекленели, а сам беловолосый застыл как изваяние. Ранхард ощутил холодное прикосновение невидимых рук. Призрачные длани скользили по его лицу, покуда он не почувствовал резкую боль. Можно было подумать, что в мозг Трижды Повешенного погрузили горячий штырь. Перед глазом наемника маячила обнаженная Эржебет. Герцогиня ковена призывно улыбнулась и послала ему воздушный поцелуй. Боль схлынула, как вода во время отлива. Альберих встрепенулся:
     — Интересно, — протянул великан. — Ты полон сюрпризов, Тень-от-тени. Надо признаться, безрадостных. Тебя ждет темный и опасный путь.
     — Ты видел… будущее? — спросил наемник, сдерживая дрожь.
     — Лишь его тень, — расплывчато ответил Альберих. — Я видел на тебе печать кристалла и черный взор, смотрящий из-за Грани. Я видел окружающую тебя тьму, и видел твою смерть.
     — Сколько мне осталось? — голос Ранхарда осип от волнения.
     — Ты умрешь древним старцем, — заявил Альберих и почему-то рассмеялся. — Признаться я ожидал от тебя большего. Очередная загадка разгадана, а мое болезненное любопытство удовлетворено. Можешь идти.
     — И все? — Ранхард встал. — Никаких угроз или сделок?
     — С игрушками Мельциани пускай развлекаются Тахани и Велединт. Что до сделок, то с каких пор львы заключают договор с мышами?
     Ранхард покачал головой. В мыслях крутились незнакомые имена: Мельциани, Велединт, Тахани. Кто они? В какую передрягу его втянул Вернер и этот проклятый кристалл? Какие силы за всем этим стоят? У наемника не было ответов, только осознание того, что он попал в какую-то сомнительную и очень опасную историю.
     — Эржебет, уведи его.
     Дева мягко взяла Ранхарда под руку и повела к выходу. Трижды Повешенный едва шевелил ногами и, чтобы не упасть, схватился за мягкое плечо ведьмы. Выйдя из храма, наемник привалился к колонне с символом Утума.
     — Тебе пора, — шепнула Эржебет.
     — Госпожа, я… — начал Ранхард, но девушка прервала его, приложив тонкий палец к облезлым губам контрабандиста.
     — Больше никаких вопросов, Тень-от-тени.
     Она прижалась к нему всем телом. Ранхард с наслаждением вдохнул исходящий от нее мятный аромат. Руки наемника сами собой обвились вокруг хрупкой талии.
     — Прощай, Ранхард. Пусть боги тьмы укажут тебе путь.
     Поцелуй. Терпкий, нежный, ни с чем не сравнимый. Горячий язык Эржебет на вкус был слаще меда, слаще истфалийского вина. Трижды Повешенный крепко прижал к себе девушку, его рука скользнула по бедру ведьмы…
     …Ранхард открыл глаза. Сквозь щель лился приглушенный утренний свет. Отбросив одеяло, наемник вскочил, испугав сонного Шмыга. Трижды Повешенный бешено вращал глазами, с трудом понимая, где он. Скворец кружил рядом, возмущенно посвистывая. Ранхард пригладил растрепанные волосы и плеснул в лицо водой из баклаги. Приведя себя в порядок, он осмотрел одежду. На плаще, штанах и куртке засохли красные пятна. Голень правого сапога истерзана чем-то, крайне похожим на зубы. Значит, поход к Забытому городищу ему не привидился, равно как и грозный Альберих с пленительной Эржебет. Лучше бы нежданное приключение оказалось сном или наваждением. Тогда он смог бы списать их на дурное влияние кристалла.
     Шесть тысяч грандмарок стремительно теряли свое очарование в глазах Ранхарда. Кристалл и сам заказчик предприятия, некий Велединт, привлекали к Ранхарду слишком много внимания. Некромант Тени, Сетуагинта, Альберих, Орден — серьезные силы, от которых лучше держаться подальше. Уже какой раз Трижды Повешенный подавил в себе желание выбросить кристалл. До Вальдштадта пара дней пути. Нужно потерпеть совсем чуть-чуть. Глупо спрыгивать с лошади, коли до конца гонки остались считанные шаги.
     Убедив себя таким образом, наемник покормил Шмыга и сам позавтракал черствым сухарем с луком. Собравшись, Ранхард протиснулся через расщелину и бодро зашагал на запад.
***
     Спустя двое суток, безрадостных, хмурых и неотличимых друг от друга, Трижды Повешенный вышел к Охотничьему пределу. Здесь начиналась территория Рейнланда, а точнее восточная оконечность Диколесья. Леса поредели, оттесненные руками человека. Ранхард часто наталкивался на крупные вырубки, обходил стороной лагеря углежогов и смолокуров. Снегу за последние дни навалило столько, что наемнику ничего не оставалось делать, как выйти к Старому тракту. Ежась от холода, он кисло смотрел на тащившиеся по большаку телеги. Купцам и ремесленникам, застигнутым ранним снегом, следовало подумать о санях.
     Вскоре показались стены Вальдштадта. В наступающих сумерках они казались черной грифельной полосой, начертанной на белом холсте. Под стенами города горели окна постоялых дворов и трактиров, готовых принять запоздалых странников. Ранхард решил заночевать в одном из них. Идти в город на ночь глядя — так себе идея. С приходом темноты стража станет особенно подозрительной и может устроить ему досмотр. А если принять во внимание его потрепанный вид и усиленные посты Ордена, то будет лучше оставить артефакт в трактире, и уже утром нагрянуть в «Лесную киску».
     Трижды Повешенный позвал Шмыга:
     — Дни свободного полета закончились. Если кто-то увидит, как я треплюсь с птицей, то застенков инквизиции не избежать. Полезай в сумку.
     Расшнуровав рюкзак, Ранхард запустил туда скворца.
     — И не вздумай там гадить! — предупредил наемник. — Выпущу, когда снимем комнату.
     Скворец безропотно принял свою судьбу и удобно разместился на одеяле.
     Выбранный Ранхардом постоялый двор назывался «Медвежья голова». Уютное двухэтажное строение под гонтовой крышей, оштукатуренное и на удивление чистенькое, стояло близ тракта в миле от города. Сквозь слюдяные окна пробивались огни свечей, обещавшие постель и горячую кормежку. Над входом в трактир прибили резную вывеску с выжженной башкой медведя. Не слишком оригинально. В свое время, Трижды Повешенный выслушал не мало местных баек. Первая из них повествовала о гибели истфалийских захватчиков, и каждый третий горожанин, гордо упирая руки в бока, заявлял, что именно его славный предок, какой-нибудь Буда Кожежуй, лично добил капитана Железных пикинеров. Другая басня касалась святого Бонифация. Иной враль, хлебнув пива, нет-нет да и сказывал про своего героического прапрапрадеда, вырезавшего святому знаменитый еловый посох. Лживый список трепачей завершала история гибели медведя-великана, наводившего ужас на окрестности без малого полсотни лет назад. Тут городских краснобаев было вовсе не остановить. Каждый второй сочинял, про своего дальнего родственника, пронзившего сердце зверюги копьем, и каждый первый возвещал об отваге троюродного дяди свояка кузины, бросившегося с цепом на чудище. Несомненно, хозяин заведения воспылал страстью к третьей истории.
     В трактир битком набился заезжий люд. Бродяги, торговцы, наемники и парочка невесть откуда взявшихся монахов шумели в прокуренном и вонявшем псиной зале. Народ пил, закусывал, играл в кости, о чем-то шумно спорил и смеялся плоским шуткам. Некоторые скользнули по Ранхарду взглядом, но увидев грязного, заросшего сальными лохмами человека, вернулись к своим делам. Очередной приблуда, мало ли их по грешной земле бродит?
     Обойдя грубые столы и лавки, Ранхард прошел мимо большого очага, где постреливали искрами сыроватые дрова. Невысокий, обрюзгший трактирщик суетился за мокрой стойкой, разливая пиво в толстые деревянные кружки. Заметив Ранхарда, а скорее учуяв исходящий от него запах, он сморщил нос, похожий на утиный клюв.
     — В долг не наливаю, — проворчал хозяин, но, заметив меч наемника, поправился.
     — Это я так, на всякий случай предупредил.
     Утконосый трактирщик постоянно сопел и безнадежно гнусавил.
     — Деньги есть, — обозначил свою состоятельность Трижды Повешенный.
     — Тогда милости прошу в «Медвежью голову». Меня зовут Бамбер.
     Ранхард кивнул:
     — Чем сегодня потчуешь?
     — Картофельная похлебка с говядиной, овощной пирог…
     — Похлебку давай, — перебил Ранхард, — хлеба и кружку водки. Комнаты есть?
     — Вы успели как раз вовремя! Последняя осталась. Вы один?
     — Да.
     — Пять марок.
     — У тебя там королевская спальня? — хмыкнул наемник. — Не дороговато ли?
     — Если не нравится, можете поискать другое место.
     Выложив на стойку деньги, наемник занял свободный стол. Он предпочел бы уединенный эркер, но там сегодня пьянствовали купцы. Вскоре трактирщик принес заказ, оплаченный наемником еще двумя марками. Однако Бамбер не спешил уходить. Пытливые глазенки трактирщика изучающе смотрели на Ранхарда.
     — Признаться, меня распирает от любопытства, — сказал он, сложив руки под несвежим фартуком.
     Ранхард залпом осушил кружку.
     — Чего тебе? — не очень любезно спросил наемник.
     — Откуда путь держите?
     — Неси еще водки.
     Бамбер, наконец, заметил отсутствие склонности у клиента поддерживать беседу.
     — Одну минутку.
     Водку принесла конопатая, худенькая официантка, лет шестнадцати от роду. Видимо трактирщик решил оставить в покое нелюдимого посетителя. Ранхард наслаждался каждой ложкой горячей пищи. Картофель и говядина были не дотушены, но после вяленого мяса казались пищей богов. За последний месяц он слишком долго сидел на походной диете, чтобы привередничать.
     После еды, выпивки и трубки Ранхарда потянуло в сон. Согласно поступившим указаниям Бамбера, его комната находилась на втором этаже, в самом конце коридора. Впотьмах Трижды Повешенный добрался до своей двери. Угловая комната больше походила на переоборудованный чулан. Стол, табурет, узкая кровать на высоких ножках, сундук со сломанным замком. В маленькое квадратное окно настырно заглядывает свет от уличного фонаря.
     Заперев дверь на засов, Ранхард выпустил Шмыга. Скворец принялся нарезать круги под потолком, нарушая тишину громкими трелями.
     — Замолкни! — приказал контрабандист.
     Шмыг сразу затих, приземлившись на край стола. Выдав скворцу колобок с кровью, наемник разделся и улегся на скрипучую кровать. За последнее время Ранхард отвык спать в нормальных постелях. Ворочаясь на скомканных простынях в безуспешных попытках уснуть, он вскоре плюнул на удобства и стащил соломенный тюфяк на пол. Подложив под голову свернутое одеяло, Трижды Повешенный провалился в сон. Глубокой ночью, его разбудили стоны какой-то девицы за стеной. Девка верещала так, будто ее охаживал не один любовник, а банда одуревших от воздержания ландскнехтов. Выругавшись и невольно позавидовав усердности неизвестного ловеласа, он снова заснул.
     Утром официантка принесла Ранхарду таз с теплой водой. Умывшись и протерев влажной тряпкой зубы, наемник оделся. Наверное, стоило посетить мыльни, чтобы прачки отстирали красные пятна. В город в таком виде соваться не стоит, лишние подозрения ему не нужны. Спрятав рюкзак под кровать и наказав Шмыгу не шуметь, он вышел из комнаты, заперев за собой дверь. В соседних покоях слышался гунявый голос Бамбера, но Трижды Повешенный не стал прислушиваться к яростным тирадам.
     В общей зале царила тишина. У стойки скучала давешняя конопатая девка, а возле очага чинно завтракали перловой кашей монахи. Заказав яичницу с колбасой и пиво, Ранхард занял свободный эркер. Девица поставила перед ним пенную кружку и зажгла сальные свечки. Наслушавшись ночью стонов и визгов, наемник оценивающе глянул на официантку. Худенькая, конечно, подержаться не за что, но с голодухи сгодится.
     Наверху что-то с грохотом упало. С потолка слетела труха и пыль, как на грех прямо в пиво Ранхарда. Девушка обреченно вздохнула.
     — Ох, быть беде.
     На лестнице послышались шаги. Ранхард сделал глоток, с интересом ожидая развития событий. Со второго этажа спускалась примечательная личность. Высокий, статный мужчина, с хищным, ястребиным лицом и встопорщенными светлыми волосами. В его правом ухе болталась золотая серьга в форме креста, а лоб охватывала черная повязка. Мужчина гордо спускался по лестнице, одетый в одну лишь короткую желтую рубаху. Штанов и исподнего на нем не было. Чресла бесстыдника раскачивались из стороны в сторону как язык колокола. За блондином семенил Бамбер, тревожа утреннюю тишину бессвязными ругательствами.
     — Ублюдок, — рычал трактирщик, размахивая руками. — Ты… мою девочку! Не позволю!
     От возбуждения он брызгал слюной, то и дело орошая чеканный профиль охальника.
     — Да полноте Вам, папаша, — успокаивал его светловолосый, — я и сам изрядно перетрухал, когда проснулся в обнимку с этой разомлевшей булкой! Представьте, каково было мне?!
     Бамбер замолк, потерявшись от наглости мерзавца.
     — Я понимаю, Вы человек не искушенный, — продолжал взъерошенный тип, — но лично я готов требовать компенсацию за мою поруганную честь, коей вчера грубо воспользовалась ваша дочь, покуда я был пьян!
     — Компенсацию! Негодяй, совратил невинное дитятко, так еще и денег просит!
     Блондин вздохнул так печально, что в этом вздохе послышалась вся несправедливость мироздания, за которую он безусловно страдал.
     — А вот и нет. Невинность, увы, не входила в те малые добродетели, сохраненные вашей дочкой.
     — Нет?! Лжец! Мошенник!
     — Увы! — мужчина развел руками, — здесь я честен перед вами и, прошу заметить, перед собой, — выдержав паузу, он спросил. — Вы когда-нибудь трахали горшок?
     — Что?!
     — Обычный, такой, кухонный горшок для супа. Ощущения сходные, я Вам доложу. Мне казалось, мой маленький друг затеряется в том безблагодатном царстве тьмы и влаги, в которое я так неосмотрительно его поместил.
     Бамбер, не выдержав оскорблений, попытался ударить светловолосого паяца, но тот, ловко увернувшись, толкнул невысокого толстяка под бок. Корчмарь кубарем слетел по лестнице, благо падать оставалось жалкие четыре ступени.
     — Рекомендую поговорить с дочерью, — с шутливой серьезностью посоветовал обидчик, — мне кажется, еще не поздно наставить ее на путь истинный. Монахи не дадут соврать — здесь потребны молитвы и раскаянье! Я Вам как отец отцу говорю. Ибо не дай Беруин шлюха вырастет!
     Блондин подошел к стойке, без стеснения щеголяя волосатыми ягодицами.
     — Мария, — позвал он официантку. — Налей-ка страждущему чашечку вина. От этих скандалов у меня в горле пересохло.
     Зардевшись, девушка исполнила просимое, отводя взгляд от обнаженных причиндалов наглеца.
     — Неловкая ситуация вышла, — пожаловался он. — Но и меня можно понять. Сижу себе такой в комнате, выпиваю, дожидаюсь Франческу. И тут на тебе! Заходит эта сисястая кадка и начинает вопить: «Возьми меня, мой храбрый рыцарь!». Я человек культурный, но когда тебя величают рыцарем, легко потерять голову. Каюсь, бессовестная лесть выбила меня из колеи. Каждую минуту нашего соития я помнил о ее благообразном отце и его грядущем разочаровании в нынешней молодежи. Не каждый день человек узнает, что его дочь та еще поблядушка, а ее невинность шляется где-то вместе с совестью.
     Пока мужчина разглагольствовал, Бамбер сидел на лавке и, тяжко качая головой, утирал слезы злости и обиды.
     — Не переживай, отец, — посочувствовал блондин. — Девственность в наше время сомнительный товарец, мало котирующийся на рынке. Мужикам не нравится, когда молодая жена валяется в постели бревном, не зная с какой стороны подойти к песту любви. Так что будем считать, я бесплатно обучил твою ненаглядную дочурку интересным приемам. Дал, так сказать, билет в постельную жизнь. Ее будущий муж мне спасибо должен сказать!
     Продолжая словоблудить, он рассеяно посмотрел на Ранхарда и замер. Глубоко посаженные глаза шутника чуть не выпрыгнули из орбит:
     — Гедеон Равнопрестольный, святые апостолы и их сраная кибитка, кого я вижу!
     Ранхард прекрасно знал светловолосого любителя пухлых дочек и меньше всего ожидал его увидеть в окрестностях Вальдштадта. Перед Трижды Повешенным стоял Эдвин Майер, прозванный Весельчаком. Много лет они вместе служили под началом Гариона-Дракона, кондотьера «Рваных знамен». Многое пережили и совершили немало темных дел. Пять лет назад их расставание прошло не очень гладко, но, как известно, время лечит. Ранхард едва заметно улыбнулся:
     — Весельчак.
     — Ран… — начал Эдвин и осекся. — Ранульф, старый ты засранец, какими судьбами?!
     Майер зашел в эркер и плюхнулся на лавку.
     — Вот это встреча! Признаться, не ожидал увидеть твою рожу в этой заднице.
     — Как и я. Может, штаны оденешь?
     — Всегда успею. Штаны не баба — не сбегут.
     Ранхард сдвинул пеструю, латанную занавеску, отгораживаясь от общего зала.
     — Можешь звать меня настоящим именем. Только не ори.
     — Ранхард, — Весельчак поднял чашу с вином. — Брат, вот так сюрприз. Где тебя носило столько лет?
     — У Грани, — коротко ответил Трижды Повешенный.
     — Ого! А ты все такой же отчаянный. И как тебе?
     — Дерьмово. Ноги моей там больше не будет.
     Весельчак прыснул:
     — И правильно. Жрачка хреновая, девки страшные, не говоря уже о всякой нечисти. Решил податься к цивилизации?
     — Вроде того.
     — Ядрена мать, ты ничуть не изменился. Пока в тебя жбан водки не вольешь, ты говоришь так же скупо, как серит занедуживший запором.
     Ранхард ухмыльнулся:
     — Это ты у нас по части болтологии.
     — Моя любимая наука!
     Майер, скривил губы, осмотрев наемника:
     — В каком дерьме ты плавал? — задушевно поинтересовался он. — От тебя несет какой-то падалью.
     — Не было времени помыться.
     — Херня. Сегодня пойдем в мыльни, отмоем тебя и устроим там хорошую попойку. Я угощаю.
     Трижды Повешенный отмахнулся:
     — Не надо. Я спешу.
     Весельчак сощурился:
     — И куда? На встречу с говночистами?
     Ранхард вместо ответа хлебнул пива.
     — Не клеится у нас с тобой разговор, — расстроился Весельчак.
     — Ты правда соблазнил дочь трактирщика?
     — Валак тебя задери! Мы не виделись столько лет, а тебя интересует целка какой-то толстухи?! Нет бы спросить: как твои дела, Эдвин? Где ты странствовал все эти годы? Скольких дамочек обрюхатил, сколько выпил пива, как много выиграл в карты? Не страдаешь ли ты от неизлечимой болезни, — в голосе Майера появился драматический надрыв. — Может, я умираю от неизвестной хвори, подцепленной от гальптранской шлюхи?
     — На вид ты совершенно здоров.
     — О боги! — взмолился Эдвин. — Ну почему, почему вы отрезали моему другу чувство юмора?! Мог бы подыграть. Сказать, что я бледен, что я утратил блеск в глазах, а мои впалые щеки свидетельствуют о плохом аппетите. Ты мог окружить меня заботой и заказать водки, но тебя, бессердечного, интересует только честь незнакомой девицы.
     Майер перевел дух и допил вино. Мария в это время принесла скворчащую яичницу в чугунной сковородке. Ранхард без промедления принялся завтракать, орудуя лопаткой.
     — Ладно, — Весельчак принюхался. — Ради кусочка яичницы я удовлетворю твое извращенное любопытство. Никого я не соблазнял. Согласно неписанным «Правилам Майера», я не имею обыкновения совращать девиц. Это девицы вопреки всем приличиям лезут ко мне желая познать чудо любви!
     Трижды Повешенный фыркнул:
     — Не ты ли рассказывал, что сбежал из Праудланда за потрахушки с дочерью графа Мортенбриджа?
     — И? Во-первых, это было почти двадцать лет назад, а во-вторых, не вижу противоречий. Клятая девчонка сама затащила меня в постель и оттрахала так, что мои яйца неделю бряцали. Да чего там говорить, все равно ты не поверишь ни единому моему слову.
     — И буду прав, — отрезал Ранхард.
     Занавеска отъехала в сторону. Трижды Повешенный с удивлением посмотрел на невысокую стройную девушку, проникшую в эркер. На худощавом лице сверкали гневом крупные, голубые глаза. Выдающиеся скулы и узкий подбородок придавали лицу девчонки лисьи черты. Она была одета в черный кожаный костюм для верховой езды, расшитый серебряной канителью. Обтягивающее штаны и куртка подчеркивали крепкий зад и небольшую грудь. Короткая черная накидка, отороченная мехом, закрывала плечи. На голове барышни сидела широкополая шляпа с изогнутыми полями и залихватским плюмажем из перьев цапли. Выбившиеся из-под убора каштановые волосы до плеч девица выкрасила на кончиках в ярко-синий цвет.
     — Вот ты где, поганец! — обрушилась незнакомка на Весельчака. — Сидишь пьянствуешь с каким-то проходимцем! И без штанов к тому же! Какую прачку или официантку ты опять поимел? Учти, мой дорогой, если ты заразишь меня «любовным насморком» или мандавошками, я лично отрублю тебе тот отросток, который ты постоянно восхваляешь!
     — Франческа, солнце мое ты синенькое! — обрадовался Майер, пропустив мимо ушей отповедь. — Ты ранишь мое сердце глубже люцернского кинжала. Заметь, я не спрашиваю где ты шлялась всю ночь, пока я волновался и не находил себе места.
     — Не ври, гаденыш! — рассерженной змеей прошипела девушка. — Ждал он меня, видите ли! Трахал дешевых потаскух, пока я делом занималась.
     — И каким?
     — Я всю ночь прождала Карла. Этот ублюдок явился только под утро! Мы там чуть не окоченели вместе с Юхо.
     Весельчак отбросил шутливый тон:
     — Карл заплатил?
     — А то! — Франческа с гордостью продемонстрировала Майеру туго набитый мешочек.
     — Отлично, — без особой радости похвалил Эдвин. — Э-э-э, милая, видишь ли, сегодня нам придется сменить трактир. Я тут немного… набедокурил.
     — Я же говорила! Что на этот раз? Ты кого-нибудь проткнул? Или тебя нашли старые дружки? — Франческа кивнула на притихшего Ранхарда.
     — Нет, что ты. Просто пока я тебя ждал, мне пришлось выпить много вина. И пива. И водки. А потом меня соблазнила дочка Бамбера!
     Франческа звонко рассмеялась:
     — Эта толстуха? Майер, я ожидала от тебя любой глупости, но только не этого. С каких пор ты волочишься за кусками сала?
     — Клянусь Белой девой и ее непорочностью, свинка сама выпрыгнула из платья!
     Франческа присела рядом с Трижды Повешенным:
     — Я устала слушать твое вранье. Может, ты познакомишь меня со своим другом?
     — Не просто другом! — Весельчак искренне обрадовался возможности сменить тему. — Он мой брат, и ты неоднократно слышала его имя. Ты имеешь честь познакомиться с легендарным Ранхардом Трижды Повешенным, бывшим капитаном «Рваных знамен» и по совместительству лучшим мечником по эту сторону Изумрудного моря.
     Густые брови Франчески поползли вверх:
     — Какая неожиданность. Франческа Гвидиче, но этот пустобрех прозвал меня Синей, — девушка откинула крашенную прядь, — из-за волос.
     Ранхард ограничился кивком.
     — Не жди от него красивых словесных узоров, — предупредил Эдвин. — Он слаб по части общения.
     — Ничего страшного, — весело сказала Франческа. — Хватит с меня и одного трепача.
     Весельчак скуксил расстроенную гримасу:
     — А ведь когда-то тебе это нравилось. Раскрыв рот, ты слушала мои блистательные истории, полные свершений и героических преодолений.
     — Вранье!
     — За это вранье ты впервые спустила передо мной штаны!
     — Пошел в задницу!
     Трижды Повешенный давно отвык от бурных перепалок и невольно отодвинулся подальше от метающей молнии Франчески.
     — Доигралась? — поддел ее Эдвин. — Мой друг, того и гляди, драпанет в сторону леса. Ничего удивительного! Зачем разумному человеку связываться с глупой истеричкой?
     — И с хвастливым идиотом, не умеющим вовремя заткнуться, — вернула грубость Франческа.
     — Может, вы оба заткнетесь? — предложил Ранхард.
     Девушка похлопала ресницами:
     — Ты все-таки умеешь говорить!
     Трижды Повешенный решил более не показывать это умение, и отвернулся к окну.
     — Ладно, — Майер примирительно поднял руки. — Мир. А не то мой скромный брат сиганет в это маленькое оконце, лишь бы не слышать наши крики.
     — Как дела в городе? — внезапно спросил Ранхард.
     — Что именно тебя интересует? — опередила Эдвина Франческа.
     — Все помаленьку.
     — Ну, — задумалась девушка. — Сразу не скажешь. Место патриархальное, тихое, скучное. Недавно был праздник святого Бонифация. Народные гулянья и прочее. Еще…
     — Как обстоят дела с Орденом? — прервал ее Ранхард.
     — Их тут немного, — сообщил Весельчак, — даже странно. Говорят, они ищут кого-то по всему тракту, но до Вальдштадта пока не добрались. Часом не за твоей рожей идет охота?
     — Нет, — коротко ответил Трижды Повешенный.
     — Повезло. Ты, кстати, так и не сказал мне, что привело тебя в город.
     — Хочу уехать подальше от Края Теней.
     — И все?
     — Все.
     — Славно пообщались, — заключил Эдвин. — Теперь моя очередь. Ты, конечно, не спросишь, но я думаю, тебя просто разбирает от любопытства.
     — Какого?
     — У тебя на лбу написано, сколь сильно ты хочешь знать, как я очутился на этих задворках.
     — Допустим, — без всякого интереса, согласился Ранхард.
     — Видишь ли, мой верный брат по оружию, вот уже два года прошло с тех пор, как я покинул Гариона.
     — Не сошлись во мнениях? — догадался наемник.
     — В какой-то мере. Наш престарелый кондотьер слишком сильно увяз в политической жизни Ковенанта, каковую я, исключительно из уважения к даме, сразу не назвал выгребной ямой, полной говна по самую задницу. Когда ты сбежал, Гарион, недолго думая, снова взял контракт у герцога Просперо. Вентиец платил хорошо, и мы с большим удовольствием сражались на его стороне с Марселло Винцанти и его мятежниками.
     — Это еще кто такой? — спросил Ранхард, невольно увлекшийся рассказом Весельчака.
     — До Саргоса новости не доходят?
     — Не интересовался.
     — Марселло Винцанти, — с придыхом сказала Франческа и опустила веки. — Самый благородный и отважный муж Истфалии!
     — Таких обычно первыми укладывают в гроб, — не разделил восторга Трижды Повешенный.
     — Не в его случае! Винцанти — дворянин, бросивший вызов самопровозглашенному объединителю Истфалии, герцогу Венты. Просперо — завзятый лжец, интриган, трус и садист! На стороне Марселло стоят лучшие мужи и девы Ковенанта. Джамбаттиста Готти! Артемизия «Форталеза» Спалетти! — девушка почти выкрикивала звучные истфалийские имена.
     — Он уже понял, что ты кончаешь от одного имени Винцанти, — сухо перебил Майер. — Однако, к делу. Ковенант сейчас расколот. Просперо на одной стороне, Винцанти на другой, часть герцогов и Гордых вообще не определилась. Впрочем, у них это уже длится лет двадцать. Иные так и померли, терзаясь мукой выбора. Кретины. Но это ты и сам знаешь. Начало «Пляски Смерти» мы застали вместе.
     Ранхард нахмурился:
     — Лемарсийская резня…
     — Натворили мы тогда дерьма, — с губ Эдвина слетел последний намек на улыбку.
     — Но не будем о грустном. Герцоги так бы и грызлись с Просперо потихоньку, если бы не появился Винцанти. Говорят, вентиец чем-то крепко ему насолил: то ли бабу угрохал, то ли нассал в чашу с вином. Короче говоря, бунт родовитого, хоть и бедного аристократа, вскоре переродился в благородный мятеж против узурпатора, попиравшего святые законы Ковенанта глупыми попытками объединить города-государства в нормальную страну с королем и прочими излишествами. Повторюсь, Марселло был беден как церковная вошь, но его идеи нашли отклик в сердцах особо сознательных герцогов и рыцарей «Серебряной чаши». Сейчас на его стороне Сантория, Рансельванта и Северная Дантелла. Их владыки усиленно вливают деньги в мятежников, надеясь одолеть Просперо.
     — А Гарион?
     — «Рваные знамена» поддерживают де Рантию, как и всегда. Деньги он платит хорошие, спору нет, но…
     — Тебя что-то не устроило?
     Весельчак хлопнул ладонью по столу:
     — Это, мать его, мягко сказано! Союз Винцанти предлагал больше! Гораздо больше. Но наш кондотьер, видите ли, чтит кодекс приличных ландскнехтов, и ни в какую не хочет менять сторону. К тому же, в рядах Марселло обретается Дамьен ди Граини со своими «Сукиными детьми», что сделало переход вовсе невозможным. Старик до сих пор не простил Дамьену смерть дочери.
     Ранхард кивнул:
     — В итоге ты сбежал?
     — Нет. Я честь по чести обратился к Гариону с просьбой об отставке и затребовал свою долю. Знаешь, что мне ответил этот ублюдок? — Майер задребезжал стариковским голосом. — «Предатели семьи, не заслуживают награды»! Я натурально взбесился! Даже в ярости обоссал свою рубаху с буфами и разрезами! Успокоившись, я пошуровал в полковой казне и забрал причитавшееся. Наверняка, старик потом отправил за мной Бенедикта или Рихтера, но догнать Эдвина Майера задачка не из легких!
     — А потом он познакомился со мной, — добавила Франческа. — Мы встретились в Северной Дантелле, где у меня были маленькие затруднения, которые Эдвин помог решить.
     — Ага! — вскричал Майер. — Ты, наконец, оценила мои старания!
     — Мне горько это признавать, но от тебя бывает польза.
     Весельчак надулся от гордости:
     — После мы покинули Истфалию и на некоторое время осели в Мехтии. Признаюсь, жизнь там тоже не мед. Роялисты сцепились с либертарианцами, дворяне бунтуют, Санта Кофрадиа1 пачками вешает несогласных с позицией короля — иными словами, корыто дерьма, а сверху бантик. Того и гляди грянет очередное восстание Белых львов. В итоге мы вообще хотели уехать на север. Слышал про Мельбадскую вольность?
     — Краем уха, — неуверенно подтвердил Ранхард. Он грустно посмотрел в пустую кружку, где пиво осталось от силы на два пальца.
     — Теперь там за главного наш старый товарищ Витовт из Менцы — настоящая палка в жопе Терновой лиги, а с некоторых пор и короля Ингмара. Усатый паскудник умудрился взбаламутить половину княжеств, повесить парочку светлостей и накрутить хвост спесивой бродмаркской армии, разгромив Медвежьи сотни при Блюмвальде, от чего у его величества Ингмара Малосильного случился разлив желчи. У Витовта и титул какой-то особый, то ли Великий хорунжий, то ли Почетный кормчий, хер их там разберет. Уехать в Мельбад, как ты сам понимаешь, нам не удалось. Подвернулись заказы, наметилась парочка интересных предприятий, и я с моей дорогой подругой очутился в Авенции. Священный град стал для нас домом еще на полгода, но… — Весельчак замолчал и с вызовом глянул на Франческу.
     — У меня случились неприятности, — туманно поведала Синяя.
     — Неприятности?! — повторил Эдвин и захохотал. — Эта бешенная баба заколола священника! Представляешь?
     Трижды Повешенный посмотрел на девушку. Та, понурив взгляд, нервно постукивала пальцами по коленке, надо отметить, весьма соблазнительной.
     — Старый козел полез ко мне под юбку, — буркнула она. — Я не стала терпеть и проткнула святошу вилкой.
     — О, Дивналлт Справедливый, — взвыл Майер, — тебе нужно было лишь усыпить аббата, подмешав в вино снотворное, а потом вынести драгоценности! Где в этой простой инструкции есть предложение заколоть святого отца как свинью?
     — Твое снадобье на него не подействовало! — вспылила Франческа. — Я сто раз уже говорила. Святоша получил, что заслуживал — сплясал под камаритту2, и делу конец!
     — Толку-то? Камешков мы так и не увидели, — приуныл Эдвин. — Я думаю, Ранхард понял, что нам пришлось очень быстро покинуть Авенцию и податься на север. Если пропускать подробности, то мы оказались здесь, в Вальдштадте. Сейчас подкопим денег, перезимуем и двинем в Бродмарк или Мельбад, пока не решил.
     — Занятно, — вынес вердикт Ранхард.
     — Большего я не ожидал, — фальшиво обиделся Весельчак. — Если бы я поведал тебе о том, как летал на драконе и трахнул Белоснежку, ты бы сказал тоже самое.
     — Мне нужно хлопать в ладоши?
     — Необязательно, — остановил наемника Майер. — Кажется, я стал замерзать. Сделаем так: я за штанами и водкой, а вы пока здесь поворкуете! Лады?
     С апломбом короля Весельчак поднялся и, откинув занавеску, направился к лестнице.
     — Мария! — окликнул он официантку. — Водки в эркер, и три стакана! И закусить какой-нибудь дряни!
     Ранхард допил пиво. Он старался не замечать Франческу, которая часто поглядывала на Трижды Повешенного с живейшим интересом. Наемник искал предлог, как бы поскорее сбежать от Весельчака и его дамы, пока неожиданная встреча не превратилась во вполне ожидаемую пьянку.
     — Проклятье! — выругалась девушка. — Это напрягает.
     — Что именно?
     — Твое молчание. Обычно мужчины так и норовят со мной поболтать. Несут всякую чушь или сыпят вульгарностями.
     Наемник фыркнул:
     — Это не ко мне.
     — Я заметила. Может, расскажешь что-нибудь?
     — Дождись Майера.
     Франческа скрестила руки на груди.
     — Почему тебя называют Трижды Повешенным?
     Ранхард тяжело и медленно вздохнул. Девица была хуже занозы в причинном месте.
     — Потому что мне трижды удавалось выбраться из петли. В прямом смысле.
     — Как это случилось? — не отставала девица.
     — Спроси у Майера.
     — Так неинтересно.
     — Отстань.
     Франческа замолкла ненадолго, но, видимо, как и Весельчак, с тишиной была не в лучших отношениях.
     — Как ты зовешь свой меч?
     — Никак.
     — Идиотское имя.
     — Просто никак. Имена оружию дают лишь недоумки.
     — Спасибо за комплимент, — с легкой обидой поблагодарила Франческа. — Я свой называю «Вдовьим кошмаром», — она с гордостью положила руку на эфес рапиры с вычурной кольцевой гардой.
     — Зря. Ты привыкаешь к мечу, ласково зовешь «Губителем» или «Когтем дракона», но потом ты его теряешь или он попадает в чужие руки. Это все равно что похоронить друга. Поэтому никаких имен. Вещь должна оставаться вещью.
     — Понятно, — Франческа хмыкнула. — Знаешь — ты отвратительно скучен.
     — У тебя уже есть шут.
     — Верно, — рассмеялась девушка.
     Мария принесла бутыль с водкой, три стакана и мелко нарезанные куски копченого мяса на разделочной доске.
     — Что-нибудь еще?
     — Исчезни, — неожиданно резко приказала Франческа.
     Девушка ушла, напоследок испепелив Синюю взглядом.
     — Зачем было грубить? — спросил Трижды Повешенный.
     — Эта стерва постоянно строит глазки Эдвину. Не зря мой покойный дядя говорил, что все официантки шлюхи!
     — Тебе не смущают ночные упражнения Майера с дочерью трактирщика?
     — Не особо. У нас свободные отношения, каждый волен спать с кем захочет. Но, черт подери, мне это не мешает его ревновать!
     Наемник отчаялся понять взбалмошную девицу. Франческа выпятила губы и явно растеряла былой задор. Молча она разлила водку в два стакана:
     — Выпьем?
     — А Эдвин?
     — Ой, да пошел он в жопу! Меньше выпьет — больше мозгов в голове останется!
     — Разумно.
     — За знакомство!
     Они чокнулись и одним махом проглотили горючую жидкость. Синяя пила по-мужски, с лихостью опытного кнехта. Она не прикоснулась к закуске, как и Ранхард.
     — Полегчало, — уверенно сказала Франческа.
     — Рад за тебя.
     — По тебе не скажешь.
     — Я пытаюсь быть вежливым.
     — Не стоит.
     Весельчак вернулся в полном обмундировании. На нем красовались черные штаны из плотной ткани, а поверх рубашки сидела приталенная кожаная куртка. Ремни портупеи в перехлёст шли через грудь наемника, обвешанные мешочками, кошелями и цепочками. На поясе Майера Ранхард увидел богатые ножны с хаудегеном3, в навершие которого скалился череп. На плечах Эдвин нес рюкзак и седельные сумки, одна из которых была закрыта не до конца — мешалась рукоять внушительного пистолета.
     — Вот и я! — Весельчак недовольно посмотрел на бутыль. — Скоты вы все-таки! Без меня начали.
     — «Башка» и «Шлюхобой» все еще при тебе, — отметил Ранхард, поочередно указав на палаш и огнестрел.
     — Неразлучные, как всегда, — похвастался Майер.
     — Я уже поделился с твоей подругой мыслями насчет имен для оружия.
     — И как?
     — Мы разошлись во мнениях, — сказала девушка. — Твой друг явно не читал «Остенфальскую деву» — там у каждого мало-мальски заметного клинка есть имя.
     — Когда я с ним познакомился, — вспомнил Эдвин, — то вообще усомнился в его способности читать.
     Вслед за Майером в эркер зашел еще один посетитель. Им оказался мальчишка лет двенадцати, одетый в грязный кожух и бесформенную шапку, натянутую по самые брови. Зрачки паренька странно дергались, находясь в постоянном, едва уловимом движении4. Мальчик хлюпал простуженным носом, часто утираясь подранным рукавом.
     — Юхо, — обрадовалась Франческа. — Садись к нам! Я думала, ты убежал к своим.
     — Как же! Спровадишь его, — проворчал Весельчак. — Мария дала ему каши с хлебом. Навернул за троих.
     — А тебе завидно? — дерзко спросил мальчик ломающимся голосом.
     — Заткнись, сопляк!
     Мальчишка помялся и бросил короткий взгляд на бутылку:
     — Водки нальете… чуть-чуть?
     Эдвин картинно зевнул:
     — Пацан, твои зубы забыли батькин кулак?
     — Я вообще не знал своего отца. Мать говорила, он спьяну в проруби утонул.
     Юхо присел рядом с Франческой и снял шапку. Кое-как обрезанные пшеничные патлы сбились в колтун.
     — Угощайся, — девушка пододвинула к нему доску с мясом. Мальчик не стал просить себя дважды. Схватив кусок, он шумно зачавкал, только успевали хрустеть мелкие хрящи.
     — Юхо наш компаньон, — Франческа потрепала волосы мальчика.
     — Наводчик, — поправил Эдвин. — И информатор. Бродяжки шляются везде, многое видят. Тебе он тоже может пригодиться, брат.
     Ранхард пожал плечами.
     — Зря сомневаешься, — Майер разлил водки. — Или здесь кто-то другой спрашивал про Орден? Слышь, пацан!
     Юхо оторвался от еды:
     — Чего тебе, зануда?
     — Следи за языком, мелочь, — не очень искренне разозлился Весельчак. — Когда ты был с горошину, я уже еб по-хорошему. Много в городе «петельщиков»? Мой добрый друг весьма в этом заинтересован.
     Мальчик понимающе закивал. Ранхарду почудилось, что глаза паренька задвигались еще быстрее.
     — Контрабанду везете? — невольно угадал Юхо. — Я поспрашиваю у своих, может, чего и выясню.
     Услышав гипотезу мальчика, Весельчак приторно улыбнулся:
     — Ты как-то напрягся, Ранхард. Неужели малец прав, и ты притащил в Вальдштадт нечто запретное?
     — Нет, — отрезал Трижды Повешенный.
     — Как скажешь. Тогда зачем тебе «петельщики»?
     — У меня вышла с ними размолвка из-за одного заказа. Не хотелось бы с ними пересечься.
     Весельчак, не чокаясь, выпил водки.
     — Восхитительно! Просто фантастическая история! — похвалил он, закатив глаза. — Такие враки, и не мои! Мне, право, стыдно за свою скудную жизнь и ущербную фантазию. Я бездарь!
     — Хватит ерничать! — вступилась за контрабандиста Франческа.
     На хищном лице Эдвина появилась скверная ухмылка:
     — Мы не виделись много лет. Я думал, мой друг давно мертв. И вот теперь он объявляется и виляет языком как портовая шлюха задом, лишь бы не сказать чего лишнего!
     — Правда? — в голосе Ранхарда вспыхнула угроза. — По-моему ты переоцениваешь нашу дружбу, Майер. Ты наверняка запамятовал имя человека, сдавшего меня Гариону.
     Весельчак осклабился так, что у иных слабовольных персон могла случиться медвежья болезнь.
     — Похоже и ты забыл имя человека, в последний момент вытащившего тебя из петли. Третий заход был, если не ошибаюсь?
     Глаза Франчески непонимающе перебегали с Ранхарда на Эдвина.
     — Вы, о чем? — в растерянности спросила она.
     — Не волнуйся, мое синенькое солнце, — успокоил ее Весельчак, — старые боевые товарищи делятся воспоминаниями. Ничего больше.
     — Больше похоже на ссору. Может, угомонитесь?
     Майер приложил палец к губам:
     — Тихо, дорогая. Ты оскверняешь святость моих мыслей, — он повернулся к Ранхарду. — Дружище, ты когда-нибудь слышал сказку про Пиночинни?
     — Кого?
     — Пиночинни. У старого купца Жаннино не было детей. Чувствуя приближение костлявой, торгаш надумал обзавестись наследником. Но к тому моменту в его башке почти не осталось мозгов, и дурень связался с черной магией. Заклинатель Тени вызвал ему Дьявольского столяра, и тот вырезал для купца куклу ребенка. Как водится в сказках, кукла ожила и стала для Жаннино вместо родного сына. Проблема заключалась в довольно гнусном характере игрушки. Пиночинни оказался записным лжецом, редкостным кобелякой и к тому же не гнушался человечины. Каждый раз, когда деревяшка совершала непотребство, его нос вырастал на один дюйм, а непотребства эти он устраивал каждый божий день. В итоге нос вырос до таких размеров, что гребанная кукла заколола им бедного Жаннино прямо во время ужина.
     — Говенная сказка.
     — Хуже некуда. Но в ней есть сермяжная правда. Ты напоминаешь мне этого самого Пиночинни. Стоит тебе открыть рот, как твой нос должен увеличиваться минимум на десяток дюймов.
     Ранхард налил себе и Франческе.
     — Майер, ты надоел со своими глупостями, — упрекнула Синяя. — Взял и обгадил все застолье. Не хочет человек говорить о своих делах, так имеет на то право.
     — Ты не проходила с ним то, что прошел я. Его недоверие оскорбительно.
     — Какие мы нежные стали, — подражая голосу Весельчака, сказала девушка. — Может, пойдешь к своей толстухе? Она тебя точно утешит.
     — Может быть, — рисуясь, Эдвин осмотрел ногти. — Возможно, это милейшее создание подарит мне успокоение. Ведь за этим столом мне его не дождаться.
     Юхо подобрал остатки мяса и, не дожидаясь разрешения, отпил водки из стакана Франчески.
     — Благодарствую, — быстро проговорил он, вставая.
     — Тебе не стыдно? — усовестила его Франческа.
     — Нет. Я пошел, — мальчик громко втянул подтекающие сопли и украдкой посмотрел на Ранхарда. — За «петельщиков» узнать?
     — Узнай. Получишь золотой.
     Парень просиял:
     — Серьезно? Буду землю носом рыть! Под каждый камень загляну! Вы, дядечка, не беспокойтесь, ежели что про Орден бают, я все вызнаю.
     Мальчишка быстро скрылся за занавеской.
     — Золотой? — возмутился Майер. — Он и десятка марок не стоит.
     — Ты в мой кошель не лезь, — предупредил Трижды Повешенный, — свои медяки считай.
     Официантка принесла второй бутыль. Намеренье Ранхарда добраться до «Лесной киски» успешно близилось к провалу. Весельчак больше не стремился выведать у Трижды Повешенного цель приезда, погрузившись в бесконечный пересказ баек, которые он слышал (а, может, и сочинил) во времена скитаний по свету. Франческа пила наравне с мужчинами, и не сказать, чтобы хмелела быстрее. Второй бутыль сменил третий. Ранхард не успел заметить, как за окном начало смеркаться. Официантки зажгли дополнительные свечи, в таверну потянулись завсегдатаи и приезжие. Когда Мария принесла новую партию закусок — сыр, хлеб, мясной пирог, разносолы и ветчину — Весельчак мечтательно уставился вслед уходящей девчонке.
     — Клянусь лысиной Гедеона и бородами апостолов, эта рыбка сегодня заглотит моего червячка! — пообещал Эдвин. От выпитого ему стало жарко, и он сбросил куртку.
     — Насчет червячка ты прав, — с набитым ртом сказала Франческа.
     — Милая моя красавица, — лицо Майера приняло невинное выражение. — Я Вас чем-то обидел?
     — Обидел. Это не я волокусь за юбками на каждом постоялом дворе.
     — Что тебе мешает заняться тем же? — Весельчак вздернул бровь так высоко, что она, казалось, влезла на повязку. — У нас ведь нет перед друг другом обязательств. Или ты забыла?
     Франческа бросила едва уловимый взгляд на Ранхарда, который сделал вид, будто его не заметил. Выпустив воздух сквозь сжатые губы, Весельчак захохотал:
     — Хочешь с ним? Право, странный выбор, если принюхаться. Поверь мне, мой спелый персик, его твоя щелка интересует в последнюю очередь. Моего друга увлекают дамы благородные, с арбузными сиськами…
     Наклонившись вперед, Ранхард резко схватил Весельчака за грудки и перетянул через стол. С шумом бились тарелки и плошки, опрокинутые задыхающимся Майером. Его желтую рубаху забрызгали капли соуса. Трижды Повешенный пристально смотрел в глаза Весельчака своим здоровым оком. Эдвин вцепился в руку наемника, безуспешно пытаясь разжать хватку.
     — Никогда не говори так о Каталине, ублюдок, не то твоя следующая шутка прозвучит в Бездне. Лучше вообще забудь о ее существовании. Понял?
     Весельчак несколько раз кивнул, одновременно пытаясь захватить широко раскрытым ртом драгоценного воздуха. Ранхард выпустил его. Майер неловко опустился на лавку. Франческа застыла с приоткрытым ртом, откуда выглядывала непрожеванная ветчина.
     — В тихом омуте черти водятся, — потирая шею, просипел Эдвин. — Извини, я не хотел тебя задеть.
     — Но получилось.
     — Клянусь исправиться! Слушай мою команду, наемнические рожи! Допиваем бутылку и следуем прямиком в мыльни «Сокровищница Обры». Как вам моя идея?
     — Неплохо бы помыться, — одобрил Ранхард.
     Франческа согласно замычала.
     — Там и заночуем, — озвучил Эдвин еще одну гениальную мысль.
     — Только без потаскух! — поставила условие девушка.
     — Сегодня я пью с другом! — Весельчак потряс пальцем. — Гулящие девки нам ни к чему.
     — Мне нужно забрать сумку из комнаты, — всполошился Трижды Повешенный. Со стыдом он вспомнил, что Шмыг весь день просидел в комнате, голодный и одинокий.
     — И мне, — сказала Франческа, вставая.
     — Валяйте, — Майер подмигнул подруге. — Я пока дам Марии указания для сопляка.
     Миновав столы с выпивающими гостями, Ранхард и Синяя поднялись на второй этаж. Франческа остановилась возле комнаты, откуда прошлой ночью доносились крики барышни.
     — Ты надолго?
     Ранхард улыбнулся:
     — Пара минут.
     Девушка легонько коснулась огрубевшей руки наемника:
     — Смотри не засни там. А то мне придется тебя будить.
     — Не засну.
     Не слишком тонкие намеки подружки Майера уже порядком достали наемника, и он поспешил скрыться в своем логове. Закрыв дверь, он позвал скворца. Шмыг вылетел из-под кровати, приземлился к Ранхарду на плечо и ощутимо ткнул клювом в щеку.
     — Знаю, исправлюсь, — повинился Трижды Повешенный. — Встретил старого товарища. Хлеб будешь?
     Птичка не отказалась. Скатав колобок из мякиша, наемник смочил его кровью.
     — Полезай в сумку, — приказал он скворцу. — Там поешь.
     Шмыг громко засвиристел, выражая протест.
     — Через часок я тебя выпущу. Обещаю. Просто мы уходим в другое место. Понял?
     Франческа уже ждала наемника в коридоре. За спиной у Синей висел большой походный рюкзак, похоже немало тяготивший девушку.
     — Тебе помочь? — предложил Ранхард.
     — Сама справлюсь. И не такое приходилось таскать.
     Они спустились вниз. Весельчак, отпивая водку прямо из горла, давал Марии указания, а официантка повторяла их за ним слово в слово. За Майером хмуро наблюдал Бамбер и невысокая, заплаканная толстушка. Ее огромная, расплывшаяся грудь, часто вздымалась, готовясь исторгнуть очередной поток рыданий.
     — Мы готовы, — сказала Франческа.
     Эдвин Майер потянулся так, что Ранхард услышал треск суставов.
     — Вперед! — скомандовал он. — Я буду в авангарде. Пришло время настоящего веселья.
     Майер и Франческа оказались владельцами двух добрых лошадей. Весельчак с улыбкой поведал Ранхарду, что назвал свою черную кобылу (породистую и наверняка краденную) Кристин — в честь одной дамы, имевшей с Эдвином амуры. Серая в яблоках лошадь Франчески отзывалась на кличку Буйная, и девушка не удосужилась объяснить происхождение имени. Глядя на двух справных животных, Ранхард невольно вспомнил погибшего Грома.
     Ехал наемник позади Франчески, наотрез отказавшейся пустить его за поводья. Прижимаясь к спине девушки, Трижды Повешенный ощутил некоторое смущение и втянул живот. Дорога до мылен прошла как в тумане — в первую очередь от выпитого, во вторую из-за разразившегося снегопада и сумерек. Все это время Майер горланил похабные куплеты, часто забывая слова и фальшивя.
     «Сокровищница Обры» была приземистым двухэтажным домом, который притаился за высоким палисадом. В темноте наемник услышал тихий плеск реки, но разглядеть ее не сумел. Мелкий снег валил с такой частотой, будто в воздухе рассыпали мешок муки. Спешившись, Эдвин громогласно заявил о своем прибытии, заколотив в ворота носком сапога:
     — Эй, Бригитта! Отворяй! Клиенты замерзли!
     Ворота разошлись, пуская компанию во двор. Встречал их мрачный, лысый вышибала, с внешностью записного лиходея.
     — Вам чего? — без лишней вежливости осведомился он.
     — Как чего? — развел руками Весельчак — Мыться, бриться, пить и куролесить.
     — А деньги у вас при себе?
     — Я похож на человека, у которого нет денег? — возмутился Эдвин.
     — Вот он похож, — вышибала показал дубинкой на Ранхарда.
     — Он со мной, — Майер вытащил из кошеля две марки. — Я тебя убедил?
     — Добро пожаловать, гости дорогие, — расцвел беззубой улыбкой мордоворот.
     Оставив лошадей на попечении охранника, они прошли в дом. В прихожей компанию встретила сухощавая женщина, давно миновавшая порог зрелости. Вежливо уточнив, чего изволят гости, она созвала девок и дала им наказ протопить парильню.
     — И пусть каждый час приносят бутыль с холодной водкой, — велел Майер. — У меня жажда!
     Вскоре они втроем сидели во вместительной бадье, разомлевшие от пара и спиртного. Весельчак выпростал наружу ногу и закинул ее на борт купели. Мокрая, заскорузлая от мозолей пятка напоминала древесную кору. На лице Мейера застыло томное блаженство, придавшее ему абсолютно идиотский вид. Ранхард украдкой глянул на Франческу. Бесстыдная бабенка даже не пыталась прикрыть свои титьки. Розовая, распаренная плоть дразнила наемника словно начищенная монета, скупца. В последний раз Трижды Повешенный был с женщиной около года назад, в каком-то дерьмовом, забитом клопами борделе Саргоса. Теперь его член дергался каждый раз при виде соблазнительных форм спутницы Весельчака. Синяя заметила, как Ранхард на нее смотрит. Изобразив умилительно-невинное выражение и похлопав ресницами, Франческа с громким плеском вытянула из-под воды ногу так, что ее пятка чуть было не врезалась Ранхарду в подбородок. Горячие капли брызнули ему в лицо, и Трижды Повешенный инстинктивно попытался уклониться. Франческа пьяно рассмеялась:
     — Извини, я просто хотела, чтобы ты потрогал мускулы.
     — Пускай вот он щупает, — Ранхард кивнул Весельчаку.
     — Он в курсе. Я хотела твоей оценки.
     Глаза Франчески смотрели с откровенно похотливым прищуром.
     — Не слушай эту мошенницу, — вынырнул из дремы Эдвин. — Сначала ты потрогаешь голень, потом задницу, а там и оглянуться не успеешь, как эта дамочка оседлает тебя и использует по назначению. Тут невольно задумаешься, кто кого трахнул. Хотя, если это твоя цель, то рекомендую немедленно ухватить голень чертовки. Сучка обожает, когда ее лапают за ноги.
     — Пошел в жопу, — Франческа окатила Майера водой.
     — С удовольствием, мой персик, — Весельчак улыбнулся, вытирая глаза, — в твою сладкую попку я готов нырять ежечасно.
     Девушка показала ему средний палец. Неловко перебирая руками по бортам бадьи, она села поближе к Ранхарду. Стройное, мускулистое тело, блестящее от воды, манило не хуже сокровищ короля Рохаба. Голубые глаза пьяно светились в полумраке купальни, тускло освещенной свечами и мерцанием углей в печи. Трижды Повешенный старался не смотреть на грудь Франчески, на которой секунду назад приметил очаровательную родинку.
     — Надеюсь, нам удалось взломать лед? — девушка провела ладошкой по колену наемника.
     — Не понял.
     — Я рассчитываю, что ты сможешь сказать чуть больше, чем пару бессвязных предложений.
     — Это вряд ли, — ответил за Ранхарда, Майер — Сейчас он пьян, и его потянет на сантименты. Он будет либо петь, либо молчать, мечтательно уставившись вдаль.
     — Петь? — Франческа едва удержала смех. — Серьезно?
     — Ага, — подтвердил Весельчак, отпивая из стакана. — «Баллада северных холмов». Каждый волосатый бродмаркец знает ее с пеленок.
     Синяя положила руку на грудь Трижды Повешенного. Ее пальцы нежно коснулись застарелых шрамов, затем переместились к подвеске Сетуагинты. То ли из вежливости, а может быть спьяну, она не заметила подозрительно толстой кожи наемника, и странно выпирающих ребер. А, может, ей было просто плевать? Ранхард не стал ломать голову.
     — Спеть можно, — сказал он и хрипло затянул:
 Мы придаем сегодня горькой тризне
 Погибших братьев в битве за свободу
 Они не уронили чести в этой жизни
 И Север вновь принадлежит его народу!
 Огонь очистит воинов великих
 И донесет их души до престолов
 Враги пусть стонут в пустошах безликих
 На веки изгнаны они с просторов…5

     Он вдруг резко встал и полез из бадьи, заливая дощатый пол.
     — Что случилось? — Франческа потянулась к ноге Ранхарда, намереваясь вернуть его обратно.
     — Блядь, про Шмыга забыл, — Трижды Повешенный вышел в предбанник.
     — Кого он забыл? — переспросила девушка.
     — Мозги он там забыл, — Весельчак взял со стоявшего рядом столика трубку и принялся набивать ее табаком.
     В парную влетела птица. Франческа ойкнула и вжалась спиной в мокрые доски. За скворцом внутрь зашел и сам Ранхард.
     — Это моя птичка, — сказал он сконфуженно.
     Весельчак выпустил струю дыма:
     — Усраться можно. Ручной скворец. Где ты нашел это чудо?
     — Подарили.
     — Хороший презент. Завтра пойдем на городскую площадь и начнем зарабатывать деньги. Он умеет исполнять какие-нибудь трюки? Сальто там, принеси-подай, прочую херню?
     Шмыг вспорхнул на край бадьи и вполне осмысленно посмотрел на Весельчака. Франческа протянула к нему руку, и птица немедленно переместилась к ней на ладонь:
     — Я боюсь, ты будешь смеяться, — ошарашенно сказала она, не сводя глаз со Шмыга. — Но мне кажется, он разумен.
     — Так и есть, — Ранхард не стал разубеждать Франческу.
     — И кто же делает такие интересные подарки? — с усмешкой спросил Весельчак.
     — Ведьмы.
     Трижды Повешенный залез обратно в воду и взял с бочки стакан.
     — Я не настаиваю, но, может, хватит вести себя как ересиарх на допросе? — Эдвин затянулся. — У тебя явно начался зуд болтуна.
     Ранхард кивнул. Он устал молчать. Весельчак не очень подходил на роль поверенного душевных тайн, но ближе, чем Майер у наемника никого не было. По крайней мере, так он думал годы и годы назад. Горькая ирония судьбы — за всю жизнь Трижды Повешенный нажил сотню врагов и всего одного человека, которого с натяжкой мог назвать другом.
     — Мой скворец — фамильяр. Мне его подарила одна ведьма, это правда. В Вальдштадт я пришел, чтобы передать Братству Лилий один важный предмет, доставшийся мне по чистой случайности. Вещицей интересуется Орден и какой-то некромант из-за Грани. Собственно, все.
     Ранхард не стал упоминать о видениях и прочих странностях, не имевших для Эдвина и Франчески особого значения.
     — Артефакт? — понизив голос спросила Франческа.
     — Он самый. Кристалл.
     Весельчак хмыкнул:
     — Сколько тебе предложили за трудности?
     — Много, Эдвин, очень много. Готов отсыпать вам некоторую часть, если ваш разведчик Юхо и вы сами посодействуете мне. Я уже месяц тащу этот кристалл, и сейчас наступает решающий момент. Мне нужны глаза в городе, нужны помощники, дабы охранять артефакт, пока я свяжусь со старейшинами братства. Я боюсь засад Ордена и излишнего внимания существа с той стороны.
     Франческа и Майер переглянулись:
     — Серьезное дерьмо, — резюмировал Весельчак. — И сколько ты готов предложить нам за помощь? По дружбе я готов согласиться за бесценок.
     — Тысяча грандмарок.
     И без того крупные глаза Синей стали еще больше:
     — Это целое состояние!
     — Мы в деле, — сразу согласился Эдвин. — Я устал собирать крохи в этом медвежьем углу.
     Хрипло откашлявшись, Ранхард выпил водки:
     — Я предупреждаю — дело опасное. Сами знаете, как рыцари Ордена относятся к контрабанде артефактов. А насчет этого у них отдельный приказ. Поиски возглавляет командор Лукан — человек коварный и жестокий. Так что подумайте.
     Весельчак игриво плеснул водой в сторону Франчески:
     — Заметь, как он заголосил, нажравшись водки. Ему позавидует королевский глашатай.
     Девушка пересадила Шмыга на плечо и улыбнулась:
     — Заметила. Таким он мне больше нравится.
     — Ты главное не волнуйся, дружище, — Весельчак стал вылезать из бадьи. — Нам плевать, насколько хитер этот твой Лукан. За тысячу грандмарок я готов схватиться с сотней таких засранцев. А ты, Франческа?
     — Издеваешься? — девушка сморщила нос. — Даешь две сотни.
     Весельчак раздул затухающие угли:
     — Как сказал наимудрейший Берцелиус: на каждую хитрую задницу найдется свой длинный кол.
     Франческа вылезла вслед за Майером, вспугнув задремавшего Шмыга. Без стеснения потянувшись и пьяно хохотнув, сказала:
     — Я в уборную. А не то описаюсь.
     Когда она повернулась спиной, Ранхард увидел белые полоски шрамов, протянувшиеся от лопаток до самого копчика и бугристые следы ожогов. Покачивая округлыми бедрами, Франческа вышла из парной.
     — Откуда они? — спросил наемник у Эдвина.
     — Достались от батюшки. Кому в наследство серьги и ожерелья, кому батоги и раскаленная кочерга. Если захочет, она сама тебе расскажет.
     Жесткие черты Майера смягчились, на лице проступила плутоватая улыбка:
     — Мы познакомились с Франческой, когда эта оторва в компании четырех головорезов планировала обнести кассу купеческой гильдии. Я предложил ей посильную помощь, и она согласилась.
     — Ты всегда пользовался доверием женщин, — сказал Ранхард с легкой завистью.
     — Угу. Когда мы взяли деньги, ее подельники решили от нас избавиться. Как ты понимаешь их ждал неприятный сюрприз. Мы разделили с Франческой кассу и решили оставить город. У подонков были дружки, а разбираться с ними я не подписывался. Синяя поехала вместе со мной. Лучше иметь проходимца под боком, чем десяток за спиной, готовых к тому же воткнуть тебе в бок что-нибудь острое.
     Ранхард глянул на дверь в предбанник:
     — Куда-то она запропастилась.
     — Пойдем, проверим, — предложил Эдвин, — вдруг упала где по пьяни.
     Франческу они обнаружили мирно посапывающей на лавке. Она подложила под голову свой рюкзак и накрылась простыней.
     — Сходила пописать, — ухмыльнулся Весельчак — Бог с ней, пускай тут дрыхнет.
     Ранхард поправил простыню, сползшую с плеча девушки:
     — А мы?
     — Мы допьем водку и последуем ее примеру, — дал указание Майер. — Завтра должен объявиться пацан, тогда-то мы займемся делом. Ты знаешь где находится убежище братства?
     — Бордель «Лесная киска».
     — Есть такой. Отправим сопляка и его вшивых дружков там все осмотреть. Засады нам ни к чему.
     Майер открыл дверь в парную:
     — Ты идешь или нет? — подстегнул он друга.
     — Иду, Эдвин, конечно иду.
***
     Трижды Повешенный обнаружил себя под лавкой, на которой заснула Франческа. Голова раскалывалась на части, кости ломило. Сам он порядочно замерз и отлежал бока. Кто-то заботливо накрыл его тонким одеялом, к сожалению, мало спасавшим от холода.
     Ранхард выбрался из-под лавки. Его ощутимо покачивало. Во рту было сухо как в пустыне, а привкус стоял такой, что можно травить отрыжкой клопов. Последним воспоминанием о прошедшем вечере стал момент, когда наемник безуспешно вытаскивал Весельчака из бадьи. Майер нес нечленораздельный бред, сопротивлялся, и Ранхарду пришлось вызвать на помощь вышибалу. Вдвоем они выволокли Эдвина из парной и уложили на кровать. Дальше пустота. Как наемник оказался под лавкой, его память не сохранила.
     В предбанник заглянул Майер. Помятая физиономия Весельчака, лучше всяких слов говорила о страданиях бывшего ландскнехта:
     — О! Проснулся. Завернись в какую-нибудь дерюгу и дуй к нам. Бригитта накрыла стол. Если я сейчас не опохмелюсь, то можешь оставить себе обещанные грандмарки по причине моей скоропостижной гибели.
     — Где мои вещи? Сумка? Шмыг? — разволновался Ранхард.
     — Птица и сумка у Франчески. Твои шмотки сушатся на печке. Могу дать тебе кое-что из своего белья, но, боюсь, оно тебе будет маловато. Плечи у тебя шире чем мои, и в жопе ты крупней.
     — Хватит с меня простыни.
     В гостевой комнате, тускло освещенной дневным светом, мирно завтракала Франческа. Она уплетала перловую кашу на молоке, сопровождая ее глотками вина. У локтя девушки сидел Шмыг, клевавший вареный желток. Майер устроился на карле во главе стола. Выдохнув, он влил в себя полстакана брусничной настойки.
     — Вы бы не светили птицу, — посоветовал Ранхард.
     — Всем плевать, — Весельчак беспечно зевнул. — Однажды я видел, как факир таскал за собой дрессированного осла. Тот мог реготать под музыку и срать по команде. Никого ты не удивишь своей птахой.
     — Юхо пришел, — сказала Франческа, отвлекшись от каши. Девушка выглядела на удивление свежо, в отличие от болезненных спутников.
     — Где он?
     — Сейчас вернется. Пошел клянчить у Бригитты хлеб.
     Ранхард присел и уперся головой в стол.
     — Тебе налить? — Эдвин потряс бутылем.
     — Валяй.
     Майер плеснул настойки в свободный стакан. Трижды Повешенный долгим глотком расправился с напитком. Проведя пальцами по растрепанным волосам, он спросил:
     — Здесь есть цирюльник?
     — Конечно, — кивнула Франческа. — Позвать?
     — Сначала Юхо.
     Мальчик явился, держа в руке ломоть ржаного хлеба. Грязное лицо парнишки светилось от счастья.
     — Дядечка наконец проснулся? Я к вам с новостями!
     — Хорошими? — Ранхард постарался изобразить дружескую улыбку, но из-за шрамов и кривой губы получилось не очень.
     — Ага. В городе спокойно. Рыцарей в гарнизоне мало, все местные. Никого не пасут, уныло досматривают купцов да подозрительных типов. Инквизиторов и того меньше.
     — У «Лесной киски» не смотрели?
     — Я и там побывал. Тишина, — мальчик улыбнулся, показав неровные желтые зубы. — Шныряют всякие кнехты и торгаши, никого подозрительного.
     — Не нравится мне это затишье, — поделился соображениями Майер. — Если цацка так важна для святош, то они должны из кожи вон лезть, пытаясь тебя отыскать.
     — Они не знают, что кристалл у меня. Они ищут Вернера — человека, передавшего мне реликвию.
     — Тогда смысл заморачиваться? — резонно заметила Франческа — Оставляете хреновину мне, а сами идете к братству, договариваться. Даже если за борделем идет слежка, они не будут присматриваться к каждому проходимцу, завернувшему к бабенкам.
     — Они вообще могут не знать, где находится штаб-квартира братства, — добавил Эдвин, зевнув. — Прикончим этот бутыль, нарядимся в лучшее и пойдем на свиданку с лилиями. Все согласны? Тишина? Значит, возражений нет.
     Пока досыхала одежда, Бригитта пригласила цирюльника. Плешивый, сморщенный старик без особой фантазии подровнял разросшиеся волосы и бороду наемника. Получилось криво, но трудно было ожидать изысков от работы подслеповатого деда. Ранхард впервые за месяцы глянул в зеркало. Отразившаяся там морда не внушала доверия. Неудивительно, что его без всякой охоты впускают в приличные места. Жесткое, худое лицо, покрытое шрамами, мутное бельмо и кривая губа делали его похожим на беглого варнака.
     Перед уходом Ранхард повесил на шею Франчески медальон Сетуагинты. Девушка вздернула бровь:
     — Мы даже не спали, и вдруг такие подарки?
     — Это не подарок, — возразил наемник. — Это оберег. Артефакт останется с тобой, а за ним охотится некто из Тени. Подвеска укроет вас от его взгляда. Но оберег должен всегда быть при тебе. Если ты или кристалл отдалитесь от него на сотню шагов, заклятие падет. Поняла?
     — Поняла, — тихо сказала Франческа, пряча талисман под куртку. На ее губах появилась испуганная улыбка. — Чего-то мне боязно. Эдвин, ты уверен, что мы правильно делаем, влезая в это дело?
     — Еще как правильно! — бодро ответил Весельчак. — Деньги на дороге не валяются! Пошли уже!
     Трижды Повешенный и Весельчак вышли на запорошенный снегом тракт, по которому стелились следы от тележных колес. Миновав толкотню у ворот, они беззаботно продефилировали перед троицей рыцарей. Те, в свою очередь, сопроводили друзей пристальными взглядами, но докапываться не стали. Из вещей у вновь прибывших гостей Вальдштадта было только оружие, через минуту тщательно осмотренное сержантом караула.
     — Хорошая сталь, — с завистью сказал он.
     — Наследство покойного батюшки, — поведал Майер и приложил к сердцу пятерню, как истинно-набожное чадо церкви.
     Городской шум обрушился на Ранхарда стремительной и беспощадной лавиной. Гомон толпы, крики зазывал, ржание лошадей, стук колес по мерзлой брусчатке вызывали желание заткнуть уши и немедленно сбежать обратно в лесную тишину.
     Весельчак купил с лотка жареную колбаску:
     — Будешь? — предложил он.
     — Меня сейчас стошнит.
     — Как хочешь.
     Майер ориентировался на улицах городка не хуже старожила. Эдвин вел Ранхарда какими-то грязными закоулками, где играли дети и валялись в грязи свиньи. Через несколько поворотов они вышли к трактиру «Полная чарка»
     — Хорошее, кстати, место, — рекомендовал Весельчак. — Выпивка отличная.
     На крыльце таверны сидел неприметный мужчина в потертой кольчуге и видавшем виды плаще. Погладив лежавшую рядом черную кошку, он посмотрел на Майера печальными, собачьими глазами.
     — Вы правы, сударь, — вступил в разговор незнакомец. — Густав подает отличное вино. Правда, этим все и ограничивается. Скука страшная, если прожить здесь больше пары недель.
     — То верно для любого трактира, — с усмешкой сказал Майер.
     Ранхард присмотрелся к нежданному собеседнику. Определенно, он уже видел его, пусть и не мог вспомнить где. Мужчина тоже рассматривал Трижды Повешенного, но без любопытства. Видимо, насмотрелся в жизни уродливых рож.
     Оставив грустного любителя вина скучать дальше, Эдвин вскоре привел наемника на широкую городскую площадь. В небе бурно радовались погожему дню озорные стайки воробьев. Они кружили вокруг шпиля городской ратуши, облетали крыши господских домов с их башенками и флюгерами, и как любопытные мальчишки заглядывали в окна беспокоя домашних кошек. Заложив крутой вираж, стая пролетела сквозь церковную колокольню, едва не опрокинув звонаря, спешившего созвать горожан к обедне. Воробьи дали круг почета над засыпанной снегом площадью и, наконец, скрылись в морозной дали.
     Ранхард проследил за темными точками в вышине, невольно позавидовав птахам. Наемнику тоже хотелось улететь из этого пропахшего нечистотами города с его суетой и многолюдством. Выругавшись, Трижды Повешенный уступил дорогу стражникам, которые волокли за собой побитого жизнью мужика явно преступной внешности.
     — «Лесная киска» далеко? — с нетерпением спросил Ранхард у Майера.
     — Пройдем через площадь, затем ярдов двести топаем по улице Пекарей, и мы на месте.
     Бордель стоял в стороне от домов примерных горожан. Его огораживал невысокий забор, выкрашенный зеленой краской. Крепкий каменный особняк с алой двускатной крышей, как та самая неизвестная лесная киска, скрывался за голыми сливовыми деревьями. Над входом в бордель висела большая вывеска с нарисованной рысью. Постукивая каблуками, Ранхард и Весельчак прошли по мощеной дорожке, тщательно очищенной от снега и присыпанной песком.
     Отворив резную дверь, друзья зашли в бордель. Внутри царили тепло и уютный, интимный полумрак. С потолка свисала на цепи бронзовая чаша, в которой горело ароматное масло. Небольшие круглые столики для гостей были заставлены бутылками с вином и вазами с фруктами. Стены борделя неизвестный художник расписал картинами на тему распутной жизни сотрудниц заведения. Обнаженные фигуры занимались любовью в самых различных позах, подчас и вовсе незнакомых Ранхарду.
     Навстречу контрабандисту вышла смуглая, черноволосая женщина в длиннополом платье цвета маренго. Открытый лиф обтягивал тяжелые груди женщины, пояс вокруг талии подчеркивал ее осиную тонкость. На шее красавицы висела золотая цепь с подвеской, отлитой в форме кошки.
     — Добро пожаловать в «Лесную киску», — поприветствовала смуглянка.
     — Я — Марика, хозяйка этого заведения. Гости желают выпить перед осмотром товара?
     — Обойдемся, — отказался Ранхард, доставая из кошеля медальон Вернера.
     В темных глазах Марики появилось узнавание. И страх.
     — Боюсь, нам придется уединиться, — сказала женщина.
     — С тобой хоть на всю жизнь! — признался Весельчак.
     Кивком, бордель-маман указала следовать за ней. В тенях, под широкой лестницей, находилась маленькая железная дверца. Достав ключ, Марика отворила ее и впустила нежданных посетителей в небольшую комнатушку. Кроме невысокого деревянного столика и пары стульев больше ничего не было. На обшитых деревом стенах темнели следы разраставшейся плесени.
     Не предложив гостям сесть, Марика обрушила на них гору вопросов:
     — Кто вы? Откуда у вас медальон лилий? Как вы узнали обо мне? Отвечайте! Живо!
     — Повежливей, — повысил голос Ранхард.
     — Прекрасная Марика, — Весельчак выступил вперед, заслоняя друга. — Для начала мы хотели бы узнать, насколько вы заинтересованное лицо.
     — Достаточно. Отвечайте!
     — Имена наши тебе без надобности, — начал Ранхард. — Медальон я получил от твоего умершего коллеги. Про бордель просветил он же. Хватит?
     — Он что-то вез?
     — Тебе без разницы. Говорить я буду только со старейшиной вашей шайки.
     Марика обхватила плечи и отвернулась.
     — Что не так? — обеспокоился Майер и сделал еще один шаг к женщине.
     — Братства здесь нет.
     — Как?
     — На тракте неспокойно, того и гляди начнутся облавы в городе. Они решили уйти в подполье.
     — Куда? — голос Ранхарда сорвался на рык.
     — Они мне не сказали.
     Трижды Повешенный присел на стул. Он чувствовал, как фундамент его чаяний и фантазий дал трещину. Если он не найдет посвященных, то можно забыть о винокурнях и гостиницах Праудланда.
     — Я могу еще раз увидеть подвеску? — попросила Марика.
     Наемник показал медальон. Бордель-маман склонилась перед ним, внимательно изучая золоченую поверхность геральдической лилии. Ее губы шептали какие-то слова, но так тихо, что Ранхард не смог их разобрать.
     — Талисман Вернера Ланге, — уверенно сказала Марика. — Это меняет дело. Где вы остановились?
     — Пока нигде, — быстро ответил Эдвин. — Но, думаю, заселимся в «Пьяную лошадь»
     — Хорошо. Я попытаюсь выйти на связь со старейшиной. К вам пришлют курьера, когда все будет устроено. Возражения?
     Ранхард облегченно вздохнул. Положение выправлялось.
     — Тогда идите, — Марика открыла перед ними дверь. — И помните, на вас возложена ответственная миссия. Награда велика, но и кара в случае обмана будет не меньше. Уходите!
     Уже на улице, Весельчак остановил Ранхарда, потянув за край плаща:
     — Ты ей поверил? — лицо Эдвина было серьезным как никогда.
     — У нас нет выбора. Будем ждать.

ГЛАВА XIV. ПРИРУЧЕННАЯ ВОЛЧИЦА

     Рыцарь Вознесенных обязан блюсти внутреннею чистоту. Белизна души есть незыблемое условие для каждого брата, вступившего в Орден. А ежели опутают его тенета срамных желаний, и коли уступит он им, то быть ему проклятым в глазах богов и людей, до скончания времен.
     Вольфред из Таммельсдорфа. Кодекс Ордена Наследия. Часть 3. Положение 1 Остров Искупления, Хелигор, 134 год Эпохи Наследия

     Лишь плоть возжаждет ублаженья
     То тут как тут терзанья и сомненья
     Марций Кнуд по прозвищу Соловей
     «Я — Лукан Меллендорф, вступаю в ряды благочестивого Ордена Наследия. Клянусь до конца жизни блюсти заветы Вознесенных. Клянусь всегда стоять на защите святой веры и Кодекса. Клянусь, не покладая меча, преследовать силы тьмы и карать неправедных. С сего дня начинается мое бремя, от которого меня разрешит лишь смерть. Ныне я рыцарь — рожденный чтобы служить, призванный защищать. Меч мой — опора жизни, щит — охрана от козней зла. Клянусь перед горним престолом богов всегда следовать тропой света, а ежели оступлюсь, то пусть кара огненная постигнет меня. В этой жизни и всех последующих! Во имя Жизни, во имя Света, во имя Вознесенных! Слава!»
     Каждое утро, после молитвы Лукан повторял про себя святую клятву Ордена. Мгновение, когда он преклонил колени перед Великим Магистром, отпечаталось в его памяти столь ярко, что разбуди его ночью, то он во всех подробностях мог бы рассказать, какого цвета были портьеры в Обители Клятв или о грязном пятне на сапоге гранд-комтура. Некоторые события навсегда остаются в нашей памяти. Яркими звездами они сияют там, затеняя прочие жизненные перипетии, поражения или победы. Иной раз мы пропускаем нечто важное, будучи ослепленными одним единственным мигом, достоинство коего может быть весьма переоценено.
     Размышления командора прервал стук в дверь. Побрызгав в лицо водой из жестяного таза, он приказал:
     — Войдите!
     В комнату бесшумно проник Флом. Адъютант, как и прежде, ходил в потертой кольчуге, а на его голове сидел бессменный шапель. Худое лицо рыцаря заросло черной щетиной, под глазами залегли тени. Насколько было известно командору, Флома мучала бессонница, поэтому он часто вызывался подменять братьев на дежурстве.
     — Я с докладом, сержант, — голос мужчины, обычно мягкий и тихий, хрипел на все лады. За время своих «прогулок» рыцарь умудрился подхватить простуду и теперь сотрясал стены трактира невыносимо громким чиханием.
     — В город продолжают стягиваться наши силы. Сегодня утром прибыло десять рыцарей во главе с лейтенантом Готье де Ошем. Согласно Вашему приказу, он в открытую въехал в город, якобы сопровождая арестованных меритов. Ересиархов везли в клетке так, чтобы увидели даже слепые. Роли меритов исполняют наши братья, числом пять человек. Следуя инструкциям, де Ош отправится к графу Олларду, дабы утвердить казнь еретиков на главной площади Вальдштадта.
     Лукан покосился на Флома:
     — Надеюсь, ты не крутился возле лейтенанта?
     — Обижаете, командор, — Флом шумно хлюпнул носом. — Я стоял у ворот, изображая праздного зеваку. Де Ош заметил меня и вскоре прислал вестового без знаков отличий. Встреча состоялась возле факторий. Между прочим, я прождал его почти час.
     — Сочувствую, — сухо сказал Меллендорф.
     — Не стоит… — фразу адъютанта прервал громкий чих.
     Лукан повязал на голову платок и проверил ножны в петле ремня:
     — Остальные?
     — Все согласно плану. Почти каждый день в город прибывают сарианты под видом ганзейцев и наемников. Они останавливаются в самых дешевых трактирах, где ведут себя соответствующим образом, — Флом нахмурился, — не сказать, что я одобряю их поведение…
     — Но по-другому никак, — закончил Лукан.
     — Конечно, командор.
     — Что-нибудь еще? Кто-то подозрительный?
     Флом задумался.
     — Ничего особенного. Кто может быть подозрительней нашего общего друга и надежного союзника Флоки Клаессона.
     Командор скривился так, будто наелся мыльного корня:
     — Свободен. Я скоро спущусь в общую.
     Флом отдал честь и, часто покашливая, вышел. Меллендорф потер усталые веки — сказывалась беспокойная ночь, проведенная в мучительных думах. Разговор с Флоки был малоприятным и одновременно сулил большие выгоды обеим сторонам…
     … — И Вам не хворать, командор, — поздоровался гость.
     — Меня зовут сержант Рольф, — поправил Лукан.
     — Как Вам будет угодно.
     Светловолосый человек протиснулся в эркер и бесцеремонно сел рядом с Фломом. Лицо парня, сходное чертами с сестрой, расцвело кривой усмешкой:
     — Ваша светлость Огюст! — обратился он к опешившему Левенгауту. — Вы еще живы? Жаль. Я надеялся, что командор ухлопает Вас где-нибудь по дороге, не выдержав брюзжания и ежесекундного сквернословия.
     — Ах ты сучье семя! — взбеленился барон, но Лукан жестом заставил его умолкнуть.
     — Отставить пререкания! — он протянул руку визитеру, добавив. — Чем обязан столь неожиданному визиту, мэтр Флоки?
     Брат Хильды с готовностью пожал ладонь командора. Женщина не находила себе места. Ее глаза перебегали с Лукана на брата, грудь часто вздымалась от волнения.
     — Вы искали меня, и я пришел.
     — Как Вы нас нашли? — спросил Флом.
     — Секрет.
     — Только без позерства, — предостерег Меллендорф. — Вы сейчас в нашей власти. Отвечайте на вопрос.
     — Позвольте с Вами не согласиться, — шпион опять ухмыльнулся. — Вы, как я понимаю, глубоко законспирированы, и утащить меня в подвал для пыток будет проблематично. Извиняюсь, похерите всю секретность. Досадное получится упущение.
     Лукан молчал. Негодяй был кругом прав. Брать его без подготовки, на виду у трактирщика и клиентов будет той еще задачкой.
     — Но я все же удовлетворю любопытство вашего подчиненного. У вас было два прокола. Когда вы взяли под арест мою сестру, племянника и этого жирного ублюдка, — кивок в сторону Левенгаута, — вы не учли, что я люблю свою семью. В замке Дарден был человек, передававший мне новости о Хильде. Всякие мелочи: как живет, как здоровье ее ребенка, прочее. Естественно он не мог пропустить захват замка. Стоило вам уехать, красиво трепыхая знаменами, он бросился ко мне. Знали бы вы, сколько тайных троп позволяют срезать путь от Дардена до Вальдштадта. Он опередил вас на целых два дня.
     Меллендорф стоически держал удар:
     — А второй прокол?
     Флоки положил руки на стол и сложил пальцы шалашиком. Командор заметил, что мизинец на левой руке парня неправильно сросся и теперь выпирал под небольшим углом.
     — Второй еще проще. Все это время я просидел в отделении гильдии, ожидая прихода сестры. Ведь у нее был только один способ связаться со мной. Когда она явилась туда в сопровождении этого достойного воина, — кивок Шталенбергу, — мне осталось только проследить за ними. О, нет! Отнюдь не лично. Несколько монет, и пара бродяг спокойно довела их до трактира. Собственно, все.
     За столом водворилась тишина. Де Форцезе, скрывший улыбочку до лучших времен, старался не смотреть на командора. Родерик весь подобрался и, казалось, был готов убить Флоки на месте. Левенгаут не сводил злобных глазок с шурина, видимо переваривая оскорбления, а фрау Хильда задумчиво разглаживала складки платья, уставившись в пол.
     — Положим, Вы явились не просто так, — прервал молчание Лукан, не без труда вернув самообладание. — Значит, у Вас есть предложение. Иначе нас давно бы повязали ваши сторонники.
     — Ага, — Флоки кивнул. — Повязали, если бы Вы не захватили Седрика. Я не хотел рисковать. Но помимо этого фактора есть другой. Я хочу заключить сделку, и братство здесь ни при чем.
     — Какую?
     — Мне придется начать издалека. Как много Вы знаете о текущем положении Братства Лилий?
     Командор нехотя сознался:
     — Мало, к моему большому сожалению. Известно лишь, что за последние лет пять качество ваших услуг заметно упало. Многие агенты неопытны, часто проваливают задания и попадают на виселицу.
     — Верно, — признал Флоки. — И на то есть причины. С тех пор, как ренегат братства по прозвищу Седой устроил резню, перебив часть старейшин и убив Патера, в нашем сообществе нет единения. Новые владыки заняты исключительно враждой друг с другом, отделения перехватывают заказы, сдают конкурирующих агентов, подчас идут на самые подлые крайности. Когда я вступил в братство, это только зачиналось, сейчас вражда обратилась полноценной войной. Заказ из Гвингаэля и прибытие Вернера — первый случай сотрудничества нескольких старейшин за последние годы. Представляете, как нам весело живется? Когда я приехал в Гвингаэль два года назад, то думал, что буду работать среди профессионалов, а там оказалась банда склочников, всегда готовая подсидеть ближнего. Отслужив полгода, я вернулся обратно в Вальдштадт. Здесь, знаете ли, не лучше. Отделение испытывает сильное давление со стороны братьев из Остенфаля, а наш глава, цыплячья душа, не желает идти на обострение. Денег становится меньше, заказов меньше, еще немного, и я начну испытывать нужду. Не за тем я шел в Братство.
     Лукан изучающе смотрел на Флоки, пытаясь рассмотреть хоть намек на ложь в глазах мужчины, но там застыла пустота. Будто перед командором сидел не человек, а статуя. Похоже, вышколили Флоки неплохо, как бы шпион не старался убедить Лукана в падении братства. Или он обладает природным талантом немалых размеров.
     — Из ваших слов выходит, что Вы разочаровались в Братстве? — заключил Меллендорф.
     — Именно. Отсюда и мое предложение. Создать временный союз.
     — На каких условиях?
     — Я сдаю вам местное отделение, куда прибудет разыскиваемый вами Вернер Ланге с артефактом. Передам Вам полный план здания со всеми входами-выходами и секретами. Число братьев, вооружение, количество оберегов и прочей магической дребедени. В качестве дополнения предлагаю имена аристократов и гильдийцев, покрывающих лилии, и укажу Вам известные мне маршруты контрабандистов. Последняя услуга будет оказана после операции. В обмен, Вы отпускаете Седрика, возвращаете мне сестру и выправляете подорожные грамоты Ордена на гербовой бумаге со всеми печатями. Во время штурма, не отрицайте, Вы будете их штурмовать, тут и свинье понятно, Вы позволите мне обчистить казну старейшины и преспокойно дадите уйти.
     Лукан холодно улыбнулся:
     — Что помешает мне арестовать Вас вместе с остальными? Вы мне будете не нужны после операции. Имена дворян и купцов хорошее дополнение, но я с тем же успехом вытяну их из Ваших товарищей или самого старейшины.
     — Сержант, — вмешалась Хильда, — мой брат честен с Вами, и пришел с открытым забралом.
     В голосе женщины слышалась железная уверенность.
     — Дело не в честности Вашего брата, фрау. Я лишь хочу знать, какие козыри у него в рукаве. Он должен себя как-то обезопасить. Не так ли, мэтр Флоки?
     Шпион кивнул:
     — Вы правы. Если со мной случится беда, то в Гранцдорф упорхнут птицы с вестью, рисующей в красках Ваши свершения в Вольных баронствах, осуществленные без приказа ландмейстера и одобрения Капитула. Уничтожение форта, казнь капитана Грама, захват замка Дарден, пленение баронской четы и их сына, незаконная операция в городе, который находится за границей Вашего влияния. Даже если Вы разгромите ячейку братства и добудете артефакт, Вас все равно ждет суд. Многое Вам спишут, но по голове уж точно не погладят. Скрыть такие подвиги у вас получится только в одном случае. При полном и добровольном сотрудничестве барона, а он здесь, как мне известно, вовсе не по доброй воле, равно и моя сестра. Убив меня, Вы завалите секретность и выйти сухим из воды уже не получится. Мой доверенный человек передаст письма епископу, а его преосвященство Вас ненавидит. Вот уж кто постарается, чтобы Вы получили по заслугам!
     — Достойно, — похвалил командор. — Вы неплохо поработали.
     — Именно. Я рассказывал вам, как все плохо в братстве, но будет не лишним заметить, что среди нас есть группа лиц, способная работать.
     — И Вы в нее входите? — не без иронии спросил Лукан.
     — Так получилось.
     Меллендорф оглядел своих помощников:
     — Мне нужно посоветоваться.
     — Тогда я выйду, — засобирался Флоки.
     — Нет, — остановил его командор. — Пообщайтесь с сестрой. Родерик, — неожиданно позвал он Шталенберга. — Выйдем на крыльцо, поговорим.
     Все, кроме шпиона, удивленно посмотрели на Лукана. Рыцарь-гигант казался последним человеком, с кем мог советоваться командор в щекотливой ситуации.
     Они вышли наружу. Прохладный воздух стал приятной заменой дымному угару трактира. Мимо проехала широкая телега, запряженная граллом. Колеса оставили глубокий след в грязном, подтаявшем снеге. Утеплившись полушубками и плащами, горожане спешили на площадь, где надрывался в призыве церковный колокол.
     — Что думаешь? — спросил Лукан.
     Родерик фон Шталенберг был мрачнее ночи:
     — Зашиб бы, поганца!
     — Хватит, Родерик, — оборвал Лукан. — Передо мной Вам не нужно изображать тупого вояку.
     Гигант неуловимо преобразился:
     — Я думаю, стоит согласиться. Мы ведь ничего не теряем. Получается, братство нам поднесли на золоченом блюде в обмен на сущие пустяки. Сбежит этот хлюст с сестрой куда подальше — невелика беда. С его криминальными талантами он рано или поздно окажется на виселице. Так что, совесть наша будет чиста. А про епископа он, конечно, загнул, переоценил святошу. Владыка нам обязательно подгадит, но я не верю, что дело дойдет до суда.
     — Ты не подумал, что парень может работать по приказу старейшины, и мы нарвемся на засаду?
     — У Флоки нет резона нас предавать, — у тебя его сестра, а за нее он порвет любого, по глазам вижу.
     Командор пожал плечами:
     — Я так и не смог его раскусить.
     — Вижу его насквозь, — жестко сказал Шталенберг. — Корчит из себя профи, а на самом деле пацан пацаном. Видел, как он замер, когда ты его разглядывал?
     — Ну?
     — Вот и ну! Глаза сделал такие, будто у него там пуговицы. Типичное поведение недоучки. Группу они там, видите ли, собрали, стыдоба сплошная.
     Лукан почесал заросший подбородок:
     — Не думал, что его могут использовать втемную?
     — Вряд ли, — засомневался Родерик. — Если все так, как он рассказал, то подельники наверняка не знают о его делишках. Хотя, исключать такую возможность я бы не стал. Врать про упадок братства можно долго, но старейшины всегда были хитрыми бестиями.
     — Выводы?
     Шталенберг сложил руки на могучей груди:
     — Соглашаемся на сделку без сомнений, тем более у нас есть время все осмотреть и обкашлять. В ближайшую неделю появления Вернера можно не ждать. Он чешет через леса и бездорожье, так что наверняка еще долго будет телепаться в Пограничье. Кстати, вскоре должен будет приехать Готье де Ош, а насколько я помню, в его отряде есть хорошие разведчики. Когда Флоки придет к нам в очередной раз, мы навесим ему на хвост тихуна. Сам парень меня не интересует, гораздо любопытнее будет посмотреть, не следит ли за ним кто из товарищей.
     — Мудро. Не зря ты ел свой хлеб у Мясника.
     Родерик опустил глаза:
     — Я каюсь за тот хлеб многие годы, и благодарен тебе за возможность искупить вину.
     — Ты сполна ответил за свои грехи.
     — Пока нет, — покачал головой Шталенберг.
     Рыцари вернулись в трактир. В эркере было тихо. Хильда о чем-то перешептывалась с братом, а ее муж не сводил с родственников тревожного взгляда.
     — Я согласен, — без лишних вступлений заявил Меллендорф.
     — Приятно слышать, — вполне искренне обрадовался посвященный.
     — Не сомневаюсь. Но у меня есть вопросы.
     — Не сомневаюсь, — в тон командору произнес Флоки. — Задавайте.
     — Логичный и самый главный. Где находится отделение братства?
     Флоки звонко расхохотался:
     — Это самое простое. Раньше мы базировались в борделе «Лесная киска», но после устроенного вами шума на тракте решили перебраться. Штаб сейчас располагается в подвалах монастыря Святого Гедеона.
     Лукан почувствовал, как на затылке встают волосы:
     — Гедеониты знают?!
     — Нет, — покачал головой шпион. — Только отец-настоятель. Сами монахи не в курсе, кто живет в их подземелье. Кстати, вот вам и первый заговорщик, повязанный с лилиями.
     — Вы похвалялись, что сможете достать детальные планы, — напомнил командор.
     — Как только получу к ним доступ и проверю кое-какие предположения касательно секретных ходов.
     Меллендорф кашлянул. Рядом задымил трубкой Левенгаут; вонючий табак явно был не лучшего сорта.
     — Как долго здесь пробудет Вернер и реликвия?
     — Если все будет идти согласно обычной процедуре, артефакт передадут другому агенту уже на следующий день. Так что сутки, не больше, — Флоки склонил голову. — Как только Ланге объявится, я сразу вам сообщу. Действовать придется быстро. Вы не задумывались перехватить его у городских ворот? Я бы посодействовал.
     — Нет, — отказался Лукан. — Лучше накрыть всех в одном месте. Между прочим, это в ваших же интересах. Если брать одного Вернера, братья могут всполошиться, усложнив мне работу.
     — Верно. У меня встречный вопрос: когда я смогу получить бумаги?
     — Как только я получу планы и приедет Вернер.
     — П-п-погодите! — заикаясь, вмешался в разговор Левенгаут, — Это ты чего, щенок, удумал!? Хочешь забрать Хильду и Седрика?! От законного мужа и отца!? Да ты охерел!
     — А, — протянул Флоки. — Проснулся, старый боров! Долго ты тиранил мою сестру, скотина! Сколько она от тебя натерпелась? Измены, побои, издевательства — думаешь, я этого не помню? Но, хватит, ваша жирная милость. Я заберу Хильду и племянника в Праудланд, подальше от тебя и твоего вшивого замка, который больше похож на свинарник!
     — Не посмеешь! — заревел барон. — Она моя законная жена!
     — Была, — ядовито выговорила Хильда. — В глазах Церкви Вознесения я не венчана, а значит у тебя нет на меня прав, ведь так, сержант?
     Глаза женщины смотрели на Лукана с мольбой.
     — Технически фрау Хильда права. Если у вас свадьба проходила без священника, то это как бы и не свадьба вовсе. Хотя у вас в баронствах в ходу могут быть другие ритуалы.
     Левенгаут грохнул кулаком по столу:
     — Вы обещали отпустить нас, как только найдете Флоки! Вот он — перед вами, сучье семя!
     — Вы что-то путаете, любезный барон, — жестко бросил Меллендорф. — Я сказал в тот памятный вечер в Дардене, что когда вытрясу душу из лидеров братства, тогда ваши грехи будут прощены. Ни слова о Флоки, заметьте.
     Левенгаут осунулся.
     — Щенок хочет украсть мою семью.
     — Это Ваши личные проблемы, — отрезал Лукан — По окончании операции можете вызвать мэтра Флоки на дуэль, как-никак, вы дворяне.
     — С большим, мать его, удовольствием.
     — Попробуй, скотина, — огрызнулся шпион. — Поглядим, чьи кишки вывалятся из брюха.
     Фрау Хильда прикрыла глаза. Утро только началось, а она уже так утомилась, словно всю ночь простояла возле гроба усопшего.
     Флоки поднялся.
     — Мне пора, — карие глаза с нежностью смотрели на сестру. — Связь держим через гильдию. Планы постараюсь достать как можно скорее, благо для этого есть все условия. Что-нибудь еще?
     Лукан задумался:
     — Почему Ланге? Разве не надежней было использовать братьев из Саргоса?
     Шпион покачал головой:
     — Я не знаю. Условия, касаемые Вернера, пришли из самого Гвингаэля, а за уплаченные ими деньги вопросов не задают. Вроде он считается крутым профессионалом, но в здешних землях своя специфика. Странный выбор.
     — Вы не знаете, сколько заплатили старейшине?
     — Точно сказать не могу, но среди братьев ходили слухи, что было передано не меньше пятнадцати тысяч грандмарок.
     Де Форцезе присвистнул:
     — Теперь ясно, зачем тебе казна.
     Флоки наградил истфалийца улыбкой:
     — Вы чрезвычайно проницательны. Еще вопросы?
     Лукан не стал себя уговаривать:
     — Кто должен был нести артефакт в дальнейшем?
     — Я, — коротко ответил шпион. — Все? Тогда спешу откланяться, — он и в самом деле поклонился, затем посмотрел на Хильду. — Жди меня, родная…
     …Лукан часто вспоминал этот разговор, анализировал поведение агента и не находил, к чему прикопаться. Сделка выглядела вполне складно да ладно. Оставалось только проверить парня на вшивость, чему послужат разведчики Готье де Оша.
     Меллендорф спустился в общий зал. Первым, кого он увидел, был пьяный вдрызг Левенгаут, привалившийся к стойке. Компанию ему составил упитанный джентльмен в зеленом кафтане. Мужчина оказался обладателем залихватских усов с накрученными кончиками и блестящей лысины, сиротливо обрамленной остатками светлых волос. Толстые щеки баронского собутыльника предательски алели от хмеля, а лоб покрылся испариной.
     За пьяницами из открытого эркера отрешенно следил де Форцезе, со скуки тасующий колоду карт. Лукан быстро подошел к Этьену и гневно спросил:
     — Это что за веселье? Почему барон пьет с каким-то пройдохой? Разве Шталенберг не ясно выразился насчет засранцев в трактире?
     — Это не засранец, — пояснил де Форцезе, откладывая колоду. — Некий Гумберт Кроп, купец, член Вертингемской свободной гильдии торговцев и, как оказалось, старый знакомец Левенгаута. Как я мог запретить им надраться? Мы как бы слуги барона. Хороша была бы картина, дай я его светлости по шее при товарище.
     Командор признал доводы рыцаря:
     — Не поспоришь. Левенгаут не сильно треплется?
     — Нет. Он дурак, но дурак осторожный. Болтают о старых временах. Этот купчина горазд не только торговать беличьими шкурками. В своем время он был изрядным шалуном по части веселых развлечений на Старом тракте. Там они с бароном и насотрудничались.
     — Два старых разбойника, по которым плачут застенки, — подытожил Лукан.
     — Там пахнет не застенками, а виселицей.
     Лукан оглядел залу. В общей почти не было народа, исключая тройки мастеровых, потеющих над завтраком.
     — Где Родерик?
     — Дрыхнет, — со смешком доложил Этьен. — Он всю ночь просидел с бароном. Заслужил.
     — Фрау Хильда еще спит? Сегодня мы должны сходить с ней в гильдию, передать письмо для Флоки. Заодно походим по рынку. Пусть купит всяких безделиц для вида.
     Командор ожесточенно почесал густую щетину и чертыхнулся.
     — Не хотите побриться? — предложил де Форцезе. — Вы сами на себя не похожи.
     — Оно и к лучшему. В Вальдштадте я мало известен, но осторожного и боги берегут. Касаемо фрау Хильды…
     — Спит, спит, — проворчал де Форцезе.
     — Я слышу недовольство.
     Этьен вновь принялся тасовать карты. Лицо веселого рыцаря потемнело:
     — Скажу Вам как на духу, сержант, — де Форцезе перешел на шепот. — Мне тяжело даются бдения в комнате баронессы. Понимаете, она спит в короткой рубашонке, и это смущает. Мы давали клятвы, но я, черт возьми мужчина, воин, паче того истфалиец, а у нас горячая кровь! Мне тяжело держать себя в руках.
     — Надеюсь, в твоей голове не зреют предосудительные мысли? — от фразы командора повеяло льдом.
     — Упаси меня Вознесенные! — рыцарь приложил к груди пятерню. — Просто терпеть соблазн — штука не из легких. А фрау Хильда, видят боги, женщина красивая. Это вносит в мою душу смятение.
     Обычно смешливый де Форцезе окончательно скис.
     — Хорошо, — Лукан похлопал Этьена по плечу. — С этого дня я освобождаю тебя от дежурства в комнате баронессы.
     Истфалиец просиял:
     — Спасибо, сержант!
     Фрау Хильда спустилась в зал уже полностью готовая к прогулке. Она надела плотное шерстяное платье, застегнутое под горло, черные замшевые сапожки и красный длиннополый плащ с капюшоном. Руки баронессы укрывала меховая муфта.
     — Доброе утро, сержант. Я готова, — сказала она, прежде бросив на Левенгаута полный ненависти взгляд.
     Лукан вежливо поклонился:
     — Осталось дождаться Флома.
     — Я видела его наверху. Должно быть, он заглянул в комнату за плащом.
     Левенгаут отвлекся от беседы с Кропом.
     — Ты куда собралась? — крикнул он. Язык барона заплетался не хуже парадной ленты в гриве жеребца.
     — Я сопровождаю ее светлость на рынок, — немедленно ответил за баронессу Лукан.
     — Тогда ладно, — сдался Левенгаут, видимо кое-что припоминая. — Купите там чего-нибудь…
     Он залез в кошель и выложил на стол полдюжины грандмарок.
     — Можете скупить этот сраный рынок. Я сегодня щедр! Правда, Гумберт?
     Купец пьяно уставился на золотые монеты:
     — Щедр как король Рохаб после свадьбы на красотке Мередит!
     Де Форцезе, не чинясь, собрал монеты и передал их Лукану:
     — Бюджет у нас не бездонный, — пояснил истфалиец. — Коли его милость изволил всех облагодетельствовать, надо пользоваться.
     — У меня есть деньги, — сквозь зубы проговорила Хильда.
     — Не сомневаюсь, — командор оценивающе присмотрелся к тощему кошелю, висевшему у нее на поясе. — Но грандмарки лишними никогда не будут. В крайнем случае, если Вам не хватит денег, я готов предложить свои.
     — Я не нуждаюсь в подачках, — гордо отказалась баронесса.
     Вернулся Флом. Адъютант надел стеганный плащ, повязал на шею теплый шарф и препоясался мечом. Под шапель рыцарь натянул кожаный койф6.
     — Можем идти, — сказал Флом и чихнул.
     — Выпей горячего винца на дорожку, — добродушно предложил Левенгаут.
     — Премного благодарен, ваша милость, но я лучше по возвращении.
     — Тебе же хуже. Обледенеешь там как говно на морозе.
     Выдав это не самое обходительное напутствие, барон вернулся к прерванному разговору с Гумбертом. Лукан кивнул Хильде:
     — Пойдемте?
     — Как Вам будет угодно, сержант, — безрадостно ответила баронесса.
***
     Рыночная площадь бурлила жизнью. Покупатели и лавочники ожесточенно торговались, спорили, а порой и ссорились, в попытке сбить или наоборот взвинтить цену. Несмотря на снежную погоду, народу было много — горожане нестройными колоннами толкались промеж торговых рядов, большими компаниями сидели за столами трактирных веранд где согревались горячим вином. Разноголосая какофония окружала Лукана со всех сторон. Сипло кричал булочник, призывая покупателей скорее купить наисвежайший хлеб. Горшечник с видом университетского профессора стучал по своей посуде, рекламируя ее крепость. Какой-то крестьянин привез на продажу гусаков, истошно гогочущих в вольере. По соседству хрюкали раскормленные свиньи. Многие пейзане не имели своих лавок, а запросто торговали с телег, подстелив под товар кусок дерюги. Торговля шла бойко: продавали ткани, кожи, одежду, мясо, рыбу, молоко, сыры, специи, пиво.
     Обретались на шумном рынке не только продавцы с покупателями. Крутились возле прилавок вездесущие мальчишки; на паперти небольшой церквушки заседала ватага попрошаек. Рядом с оружейной отирались сомнительного вида кнехты, явно неспособные позволить себе купить и кинжала. За всеми этими субъектами следила городская стража, вооруженная дубинками.
     Командор сощурился от яркого солнца и мельком глянул на фрау Хильду. Женщина облизнула сухие губы и недовольно осмотрела свои сапоги, к подошве которых прилип грязный снег и нечто, подозрительно напоминавшее дерьмо.
     — В гильдии все по-старому? — будто между прочим спросил Меллендорф. — Вы молчите с тех пор, как вышли из отделения.
     Голубые глаза блондинки скользнули по командору, как по пустому месту:
     — Все отлично. Старик принял послание без лишних вопросов. Флом не даст соврать.
     Адъютант кивнул, подтверждая слова баронессы.
     — Меня сейчас не интересует письмо, — поправился Лукан. — Вы как-то изменились, фрау Хильда. Что-то случилось?
     — Все в порядке, — быстро сказала женщина и, обогнав командора, пошла к лавке с тканями.
     — И как это понимать? — развел руками Меллендорф.
     Флом поравнялся с Луканом:
     — В гильдии она увидела ребенка, — объяснил рыцарь. — Рыжего внука почтмейстера. Мелкий пацаненок, лет шести. Угадайте кого он ей напомнил?
     — Теперь ясно. Фрау изволит скучать, — Лукан следил, как Хильда внимательно осматривает отрез шелка. — Не могу ее судить.
     С грохотом разбилась витрина в лавке стекольщика.
     — Ах ты говнюк! Поубиваю нахрен!
     На улицу выскочил мелкий паренек в грязном кожушке и шапке, давно утратившей какую бы то ни было форму. Он несся навстречу Лукану, каждую секунду оглядываясь назад. Из-под разбитых деревянных башмаков пацана полетели густые капли грязи, когда он пересекал подтаявшую лужу. Столкновения было не избежать. Командор перехватил мальчика, иначе бы тот врезался ему в живот, и наверняка расквасил нос об кольчугу под кафтаном.
     — Эй, морда, а ну пусти! — завопил пацан. Лукан заметил, как странно дергаются зрачки сорванца. — Этот жирный меня щас достанет!
     — Если бы я тебя не схватил, ты бы расшиб лоб — назидательно сказал командор.
     — Дяденька, ну пусти, ну пожалуйста! — взмолился паренек.
     — Держите его, благородный сэр!
     Обогнув телегу, к ним подбежал запыхавшийся стекольщик, и в самом деле отличавшийся сложением, близким к переспелому тесту.
     — Попался, негодяй, — торговец вцепился в плечо мальчишки. — Чем тебе не угодила моя витрина? Отвечай, поганец, пока я тебя не сдал стражникам!
     — Ты жлоб! — обвинил пацан толстяка. — Жалко монетки для сироты?
     — Да на вас, нахлебников, не напасешься! — возмутился стекольщик — Ну хватит, сейчас пойдем к стражникам! Они тебе всыпят плетей, мелкий говнюк.
     — В чем обвиняется этот юноша? — спросила фрау Хильда, привлеченная скандалом.
     Стекольщик поутих, сообразив, что подошедшая женщина никак не может относится к простолюдинкам. Уж больно хорошо одета. Выпустив пацана, торговец громко всхрапнул:
     — Витрину мне расколотил, эделисса.
     — Эделана, — поправила Хильда.
     — Извините. Витрину… того… расколотил, паршивец.
     — И что Вы хотите с ним сделать?
     — Как и положено, — обрел уверенность стекольщик. — Сдам властям. Развелось бродяжек, спасу нет!
     — Каков Ваш убыток?
     — Пятьдесят марок, — не задумываясь выпалил торговец. — Витрина была большая.
     Хильда кивнула командору:
     — Сержант, дайте мастеру тридцать.
     — Но…
     — Получишь тридцать, — сказал Флом, и его тон заставил лавочника проглотить готовое сорваться возмущение.
     — Хорошо. Тридцать, так тридцать. Мне больше и не надо вовсе.
     Лукан расплатился. Дотошно пересчитав монеты испачканными в чернилах пальцами, торговец откланялся и поспешно удалился в лавку.
     — Что нам с тобой делать? — Хильда тепло улыбнулась мальчику.
     — Как что? — сорванец утер мокрый нос. — Отпустить конечно, милая эделана! Мне к своим надо!
     — Зачем стекло разбил?
     — Потому что Берт — тупой гад! Надысь он Паку голову разбил за то, что тот попрошайничал у его лавки.
     Хильда сочувственно покачала головой:
     — Плохо.
     — Я же говорю — гад! Как такому витрину не расхерачить?
     — Следи за языком, — одернул пацана Флом.
     — А чего за ним следить? Он никуда не выскочит.
     — Зато его могут отрезать люди, расстроенные твоими оскорблениями.
     Мальчик сглотнул. Лукан смотрел, как к ним приближается высокий, стройный мужчина в черной кожаной куртке с ремнями, идущими в перехлест через грудь. Хищное лицо незнакомца не вызвало у командора доверия.
     — Спасибо, что присмотрели за Юхо, — со смешком сказал человек. Его лоб прикрывала черная повязка, а светлые волосы были взлохмачены так, будто их не один день трепал буйный ветер. Ко всему прочему, мужчина оказался вооружен. Командор без труда опознал праудландский хаудеген с корзинчатым эфесом и яблоком в форме черепа. Интересный пришелец, что ни говори.
     — С кем имею честь?
     — Румпельтрент Вингербахнер, — представился светловолосый. Он окинул фрау Хильду сальным взглядом, словно уже раздел ее и прислонил к ближайшей стенке. Меллендорф едва сдержал гнев.
     Командор представился одновременно с баронессой. Вингербахнер немедленно встал на одно колено и склонил голову:
     — Это честь для меня, ваша милость, — с пылом затараторил Румпельтрент. — Как прекрасно встретить в этом городе знатного человека, коих здесь — увы! — меньше, чем монет в кармане побирушки! Наконец-то эти унылые улицы озарит свет настоящего благородства и красоты.
     Вингербахнер поднялся и с невыразимым достоинством отряхнул колено от налипшего снега.
     — Сопляк набедокурил? — перешел он к делу.
     — Можно и так сказать, — неопределенно ответила Хильда.
     — Сколько я Вам должен?
     — Тридцать марок, — озвучил сумму Лукан.
     — Как опекун этого негодяя, я покрою ваши расходы, — Вингербахнер грозно уставился на Юхо. — А тебя дома ждет порка!
     Мальчик заложил руки за спину:
     — Первый раз что ли?
     — Не нужно денег, — Хильда остановила Вингербахнера, подозрительно долго копавшегося в одном из кошелей на поясе.
     — Да? — блондин тут же закрыл мошну. Похоже, возможность не платить его искренне обрадовала. — Тогда мы пойдем. Нужно устроить взбучку нахалу.
     — Не будьте слишком строгим, — наказала баронесса.
     — Только и исключительно ради вашей милости я буду помягче, — Вингербахнер взял за руку Юхо. — Рад был знакомству. Надеюсь, Вознесенные будут милостивы и запечатлеют Вашу красоту в вечности! Прощайте.
     Странный человек пошел к выходу с рынка, таща за собой Юхо.
     — Я его уже видел, — немедленно сказал Флом, стоило парочке скрыться за поворотом.
     Командор повернулся к адъютанту:
     — Где?
     — Дня два назад я сидел на крыльце трактира, и этот тип проходил мимо с каким-то мужиком преотвратного вида.
     — Ты говорил с ними?
     — Перекинулся парой фраз насчет вина Густава. Больше ничего.
     — Куда они пошли?
     — Они мне не докладывали.
     Меллендорф качнул головой:
     — Он тебя не узнал.
     — Или не подал виду, — предположил Флом.
     Фрау Хильда прижалась к командору:
     — Думаете, он имеет отношение к братству? — шепнула она.
     — Надеюсь, что нет. И все же подозрительны мне эти случайности. Флом, сегодня же пойдешь к Готье. Пускай один тихун следит за Флоки, когда он объявится, а второго отряди на поиски этого Румпель… Рампель… тьфу, ну и имечко!
     — Наверняка только что выдумал, — подсказал Флом. — Еще и заковыристое такое.
     — Скорее всего. Ваша милость, продолжим осмотр товара.
     Без всякого энтузиазма Хильда осматривала лотки, молча указывая на понравившиеся ей вещи. Она купила несколько отрезков шелка, три бутылки «Королевской лозы» из Талансина, теплую меховую шаль, яшмовые бусы и черную треуголку с меховыми оборками и кружевной сеткой над глазами, украшенной камешками янтаря.
     — Голове холодно, — пожаловалась женщина. Треуголка обошлась дороже всего. Купец из Ренмарка нахваливал ее как последний писк столичной моды и запросил за нее целую грандмарку. Хильда порывалась заплатить сама, но командор молча отстранил ее от прилавка, расплатившись деньгами барона.
     Выйдя от обогатившегося портного, баронесса надела треуголку и накинула капюшон.
     — Ну как вам? — спросила она у спутников.
     — Вам очень идет, — неловко проговорил командор, не привыкший раздавать комплименты.
     — Хорошо. Я и не ожидала, что Вы будете падать в обморок, заявляя, как я похорошела с этим убором. Я…
     Баронесса осеклась. Ее внимание приковала небольшая одноэтажная лавка, крытая серой черепицей. В застекленных переплетах окон угадывались огоньки свечей. Над входом висела деревянная вывеска с изображением марионетки.
     — Мне нужно туда.
     — Как пожелаете, — не стал возражать Меллендорф.
     Они подошли к дому. Баронесса опередила их, чуть ли не подбежав ко входу. Хильда обила сапожки о крыльцо с резными перилами.
     — Подождите меня здесь.
     — Что там? — заинтересовался Флом.
     — Лавка мастера игрушек.
     Баронесса зашла внутрь, осторожно притворив за собой дверь.
     — Хочет купить подарок сыну, — догадался командор. Впервые за все то время, проведенное с фрау Хильдой, он ощутил укол совести. Разлучая мать с ребенком, он ни на минуту не сомневался в своих действиях, и будь у него возможность что-то исправить, Лукан оставил бы все как есть. Но впервые за свою кровавую карьеру в Ордене, Меллендорф испытал некое подобие сочувствия.
     Небо медленно затягивали тяжелые тучи. Яркий круг солнца померк, напоминая теперь белесый вырез среди мрачного серого полотна. Подул холодный ветер, дерзко забиравшийся под одежду с настойчивостью извращенца. Флом чихнул.
     — Долго она там.
     Лукан вздохнул:
     — Пойду посмотрю. Стереги ее добро.
     — Только поскорее, сержант, а то я примерзну прямо к крыльцу.
     В лавке властвовал неуютный полумрак. На пыльных витринах и полках были во множестве расставлены игрушки. Смеющиеся куклы, дешевые тряпичные и дорогие фарфоровые; оловянные солдатики, погремушки, шарики и кубики. Возле прилавка стояла лошадка-качалка. Под перекрестием потолка болтались марионетки — скоморохи, рыцари, короли и прекрасные дамы. На стенах, как в настоящей оружейной, висели маленькие деревянные мечи, кинжалы и щиты. Пахло в лавке краской, канифолью и воском. Лукан поморщился, ощутив, как в нос забивается пыль. Кажется, дело у мастера игрушек шло из рук вон плохо.
     — Ваша милость, — позвал командор. — Мы с Фломом замерзли! Нельзя ли поскорее?
     — Нельзя! — возразила Хильда. — Уйдите!
     Ему почудилось или баронесса всхлипнула? Он прошел вглубь лавки. Фрау Хильда стояла возле полки, где замерла в вечном параличе фигурка рыцаря. Не более десяти дюймов в высоту, она поражала искусством выделки. Доспехи казались настоящими, руки и ноги куклы сидели на подвижных шарнирах, позволяя вертеть конечности как заблагорассудится ребенку.
     — Ваша милость… — начал Лукан.
     — Почему Вы не слушаете? Дайте мне побыть одной! Даже мастер вышел, оставив меня наедине с моим горем! Что Вы за садист такой?
     — Я не хотел Вам помешать, — устыдился командор.
     — Тогда чего Вы стоите?
     — Жду вас.
     — Подождите на улице!
     — Нет! — возразил Лукан и со злобой продолжил. — Может, хватит уже выть да рыдать? Я понимаю, Хильда, Вам больно, Вы скучаете по сыну, но терзанием Вы делу не поможете. Лучше направьте свою скорбь в правильное русло. Помогите мне и, клянусь Анейрином Светоносным, Седрик вернется к вам в целости и сохранности.
     — Я помню Ваше обещание той ночью! — почти выкрикнула Хильда. — Только что мне толку с них? Я боюсь, понимаете? Как он там? Не сделали ли ему больно? Плачет ли он или, может, заболел? Я ничего не знаю и не могу совладать с собой! У Вас нет детей, Вам не понять.
     Меллендорф присел на старенький табурет.
     — Вы правы, мне не понять. Но я живой и могу сочувствовать.
     — Нелегко, наверное, сочувствовать, зная, что сами виноваты в страданиях другого человека, — с желчным смешком сказала баронесса.
     — Нелегко. Но Вы сами навлекли на себя эту кару. У меня не было выбора.
     Лукан замолчал.
     — Оправдываетесь, — печаль в голосе Хильды была почти осязаемой. — Мне же оправдания нет. Ради брата и своего дурного мужа, я не смогла просчитать последствия, и вот результат. Мой сын остался один среди чужих ему людей, и я даже не знаю, увижу ли его когда-нибудь. Вдруг ваша операция провалится, вдруг Флоки предаст или Огюст сотворит глупость?
     Она коснулась ладошкой отполированной руки игрушечного рыцаря:
     — Я хотела купить ему эту куклу, но не знаю, смогу ли подарить. Может, эта фигурка навсегда останется у меня жестоким напоминанием о потерянном ребенке. Может, я до конца жизни буду хранить ее как символ моей глупости?
     Командор поднялся и осторожно, почти боязливо подошел к баронессе. Ясные, голубые глаза Хильды смотрели так, что Лукану не нужно было напрягаться, чтобы прочесть в них мольбу и затаенную надежду. Он положил руки ей на плечи и легонько прижал к себе. Командор прошептал ей в ухо:
     — Покупайте рыцаря. Я дал Вам клятву и сдержу ее. Знай я, какой Вы человек, то позволил бы взять Седрика с собой. Вы — человек слова, Хильда. Но прошлого не воротить. Даже если мое предприятие закончится провалом, я верну Седрика. Вы должны будете забрать его и навсегда покинуть Дарден. Вернитесь домой, в Кейгорд, наверняка у вас там остались родственники.
     Хильда подняла голову. Ее губы едва не коснулись подбородка командора:
     — Вы не обманываете? Вы правда так сделаете?
     — Клянусь жизнью и светом.
     Баронесса прижалась к груди Меллендорфа. Плечи ее затряслись и Лукан нежно погладил Хильду по спине. Омертвевшее сердце командора с силой забилось, отдавая в виски. Может еще не все потеряно? — стрельнула в голове непрошенная мысль. Может, еще есть шанс? Сколько крови он пролил, скольких запытал и умучил, скольких казнил? И все же, где-то в глубине беспокойной души Меллендорфа сохранилась частичка жизни. Лукан закрыл глаза. Эта частичка значила лишь одно — он плохой слуга Света. Он недостойный раб Вознесенных, а значит нужно выдрать эту частицу с корнем. Умыться в очищающей крови грешников, выжечь каленым железом слабость и стать тем, кем он всегда хотел быть. Карающей десницей богов.
     Он отстранил Хильду.
     — Покупайте рыцаря, — повторил он. — Подарите сыну. Жду Вас на улице.
     Баронесса удивленно смотрела вслед Лукану, поразившись смене его настроения. Минуту назад здесь был обычный, нежный мужчина, готовый поддержать женщину в минуту слабости, и вот снова объявился привычный ледяной голем. Даже лицо его изменилось. Внутренняя теплота, разгладившая жесткие черты, будто растворилась, уступив место морозному отчуждению. Снова разгорелся в змеиных глазах фанатичный блеск, обративший человека в статую.
     Хильда поежилась. Нет, ей никогда не понять Меллендорфа. Она осторожно взяла с полки рыцаря и обняла его. Тихо скрипнули шарниры. Седрик получит своего воина, даже если ей придется убить всех этих командоров, рыцарей и шпионов. И пусть жестокие Вознесенные будут свидетелями ее словам.
     Когда Лукан вышел на улицу, его ждал неприятный сюрприз. Тучи над головой приобрели бледно-синий, мертвецкий оттенок. Они неестественно закручивались в вышине, будто в водовороте. Белое светило побагровело, словно налилось изнутри кровью. В лицо Меллендорфа ударил жестокий порыв ветра, принесший с собой вонь тухлятины. Флом, стоял, раскрыв рот, и не спускал глаз с жуткого неба.
     — Что происходит? — спросил командор.
     — Откуда мне знать? Не хочется делать скороспелых выводов, но у меня есть только один ответ. Если поверить отцу Джерому, скоро начнется Бедствие.
     Лукан почувствовал, как ему на плечо что-то упало. Он скосил глаза. Жирный белесый опарыш извивался на коже кафтана. Флом скинул такого же с края шапели.
     — Это что еще за херня? — не сдержавшись, выругался рыцарь.
     — Трупный червь, — подсказал Лукан.
     — Я понял — откуда он взялся?
     Словно в ответ, с загнившего подбрюшья небес горстями посыпались мелкие извивающиеся черви. Вперемешку с алым дождем они падали десятками, если не сотнями. Опарыши копошились в грязном, быстро красневшем снегу, расползались в стороны, кое-где сплетались в склизкие клубки. Командор и адъютант нырнули под навес крыльца. Мимо в панике бежали люди, взволнованно перекрикиваясь. Дородная горожанка в полушубке поскользнулась на льду и растянулась в алом журе. Ей безуспешно пытался помочь дробный супруг.
     Сверкнула кустистая голубая молния, ярко осветив погруженный в сумерки мир. Пропахший разложением ветер бросил в лицо командора пригоршню красной влаги.
     — Это кровь, — сплевывая, произнес командор. — Пошли внутрь. Нечего здесь стоять.
     Флом поднял корзину с покупками и зашел в дом вслед за командором.
     — Что там происходит? — с тревогой спросила фрау Хильда. Лавочник — невысокий, седовласый старичок с морщинистым лицом и добрыми глазами, блестевшими за стеклами очков — отвлекся от пересчета монет и посмотрел на командора:
     — Вы с кем-то дрались, милейший? — живо заинтересовался он, увидев кровь.
     — Увы! Там творится сущий ад, — Лукан бегло пересказал увиденное снаружи. Флом, не выпуская корзину, часто кивал.
     — Пойду выгляну, — командор был готов поспорить, что игрушечника просто распирает от любопытства. Ловко обойдя Флома, он, прихрамывая, вышел из лавки.
     — Какой ужас, — прошептала Хильда. — Неужели Бедствие?
     — Возможно, — кивнул Лукан. — Первые гостинцы от Тени.
     Дед вернулся бледным, словно увидел снаружи призрака.
     — Оставайтесь-ка вы пока у меня, — рассудил он дрожащим голоском, — негоже вам идти… туда.
     Кровяные струи внахлест били в окно, сбегая по стеклу неровными дорожками. Фрау Хильда вздрогнула, когда ветер ударил в ставни со звериным желанием добраться до жертвы.
     — Мы воспользуемся Вашим гостеприимством, — вежливо принял приглашение Лукан.
     — Смотрите! — вскрикнула Хильда.
     По Столярной улице к магазину игрушек приближался всадник. Вороной конь бил копытами по багровым лужам. Наездник, облаченный в черный редингот и широкополую шляпу, уставился в небо, подставив кровавым каплям лицо, наполовину закрытое высоким шнурованным воротником. Влага стекала с крылатки его плаща длинными карминовыми струями. На плечо всадника спикировал громадный ворон, огласивший улицу сиплым карканьем.
     — Кто это? — едва ворочая языком спросила баронесса.
     — Смерть, — ответил мастер игрушек. — Вестник теней.
     Таинственный всадник громко свистнул, пришпорил коня, и тот сразу перешел в галоп. На его пути лежала несчастная горожанка, вокруг которой в панике носился муж. Круглое лицо женщины усеивали опарыши, они набивались ей в рот, уши, ноздри. Черный конь проскакал по женщине, смяв ее будто тряпичную куклу. Могучее переднее копыто расколотило череп, выбив на мостовую окровавленные кусочки мозга. Другое легко пробило грудь толстухи, словно удар пришелся не по кости, а по тонкой доске. Муж убитой бросился прочь, но его настиг ворон. Птица вцепилась когтями ему в лицо, раздирая кожу и мышцы. Сильный клюв ударил мужчину в лоб, и тот замертво рухнул в багровую грязь.
     Хильда закрыла лицо ладонями, не в силах смотреть на ужасную расправу. Лукан обнял баронессу и крепко прижал к себе.
     — Правильно, отвернитесь.
     — Как? Кто это? Зачем он это сделал?
     — Жнец пришел за своей добычей, ибо грядет Бедствие, — прошамкал мастер игрушек. — И не укрыться от его взора ни молодому, ни старому. Среди кровавых бурь скачет он на вороном коне, истребляя род человеческий без жалости, и горе тому, кто попадется ему на пути.
     — Книга Бездн, глава двадцать третья, стих двенадцатый, — вспомнил Флом.
     — Оставайтесь ночевать, — сказал старик. — Лучше сегодня не выходить на улицу, коли Вестник теней объявился. Место тут немного, но как-нибудь разместимся. Меня, кстати, зовут мастер Розенфельд.
     — Мы Вам обязаны, — за всех поблагодарил Лукан.
     Дождь шел весь вечер, и конца ему не было видно. Красные сугробы в темноте превратились в оплывшие черные холмы. Лукан прошептал тихую молитву Анейрину, за смирение стихии. Всадник более не появлялся, чему Меллендорф был откровенно рад. За свою жизнь он навидался всяких врагов: чернокнижники, ведьмы, ересиархи, алые колпаки, но подобное видел впервые. От господина в черном исходила столь мощная аура зла, что хотелось выть и лезть на стену от страха, в чем нехотя сознался себе командор.
     Мастер Розенфельд старичок умный, пусть и перешагнувший за восьмой десяток, отчего-то вбил себе в голову, что Лукан и Хильда состоят в несколько интимных отношениях и, не смотря на возражения, постелил им в своей комнате. Флома он положил возле окна, выделив ему старый матрас. Сам мастер улегся за прилавком, расстелив несколько одеял и положив под голову мешок с тряпьем для кукол. Адъютант неодобрительно посмотрел вслед Лукану, затворившему дверь в комнату мастера. Больше всего Флом боялся, что любимый командор падет жертвой красоты очаровательной блондинки и наделает глупостей. Устраиваясь на матрасе, он прислушивался к происходящему в комнате, но ответом была тишина.
     Фрау Хильда разделась и легла в кровать Розенфельда. Пока она снимала платье, а потом устраивалась под затхлым одеялом, Лукан деликатно отвернулся к книжным полкам. Мастер оказался тем еще книгочеем. Опасной литературы в его коллекции не было — в основном богословские трактаты и исторические хроники. Алоиз Кальберг «Основы мироздания», святой Адалрик Ротвальдский «Трактат о смирении духа», святой Клеменс Добродетельный «О смирении плоти», «История королевства Бродмарк» Ромуальда Галандского, «Великие дома Рейнланда» Горжена, и это только малая часть прочитанных на корешках названий. Отличался мастер Розенфельд не только интересом к книгам, но и неприхотливостью. В его комнате, за исключением книжного шкафа и кровати, стоял письменный стол с канцелярскими принадлежностями, табурет с тазом для умывания и ночной горшок.
     — Можете повернуться, командор, — прошептала Хильда.
     Лукан снял верхнюю одежду и кольчугу, оставшись в кальсонах и белой рубахе. Взяв с кровати затертую подушку, он бросил ее на пол.
     — Укроюсь кафтаном, — зачем-то сказал он Хильде.
     — Вас не устраивает ложе?
     — Извините, баронесса, но спать рядом с женщиной — это вопиющее нарушение Кодекса.
     — Как Вам будет угодно.
     Лукан задул свечи и лег на жесткий пол. Кровавые капли размеренно барабанили по маленькому оконцу. Обычно шум дождя благотворно действует на сон, но зная, какой это дождь, командор не мог сомкнуть глаз. Из головы не выходил черный всадник — Меллендорф представил, как тот медленно едет по темным улицам города, выискивая добычу. Полы редингота трепещут на ветру, хрипит черный жеребец, цокая по мостовой стальными копытами. Лукан не видел лица наездника, но почему-то был уверен, что лик этот страшен.
     — Я боюсь, — призналась в тишине фрау Хильда.
     — Чего?
     — Всадника.
     Лукан повернулся на другой бок. Снова они думали с баронессой об одном и том же.
     — Думаю, ему нет нужды врываться в дома честных горожан, — попытался успокоить напуганную женщину Меллендорф.
     — Почему Вы так решили?
     — Слишком мелко для Вестника теней, разве нет?
     Утешение получилось слабеньким, но другого Лукан не смог отыскать.
     — Командор? — фрау Хильда пододвинулась к краю. — Вы правда думаете, что грядет Бедствие?
     — Похоже.
     — Что же нам делать?
     — Уповать на защиту Вознесенных. И Ордена.
     Хильда усмехнулась:
     — Вы предлагаете мне надеяться на банду фанатиков и истязателей?
     Меллендорф приподнялся:
     — За что Вы нас так ненавидите? Я не говорю о моих поступках, здесь ответ очевиден. Я вообще про Орден.
     Баронесса подложила под голову сложенные ладони:
     — А за что Вас любить? Сколько я живу на свете, так ни разу и не слышала о вас доброго слова. Только костры, вечная битва с ересью, надуманными колдунами и бедными «искаженными». Раздает ли Орден милостыню, помогает беднякам, детям, крестьянам? Нет, ничего подобного. Ваша организация напоминает мне стервятников, жрущих мертвечину на лобном месте.
     — Вам не понять нас, Хильда, — со вздохом возразил Лукан. — Вы не видели того, что видел я. Надуманные колдуны! И это говорит мне женщина, почти двадцать лет прожившая в Вольных баронствах. Может, еще скажете мне, что не видели заклинателей тени?
     Хильда промолчала.
     — Орден — это не милостыня, доброта и котята. Орден — меч, разящий врагов Геоса. Когда Вы спокойно опочиваете на своей пуховой перине, рыцари идут в самое пекло, в самое сердце тьмы, не щадя жизней. Как братья-кадарнианцы и последователи Гедеона, мы находимся на острие атаки, направленной во тьму.
     — Как Вы пафосны и многословны, — едко заметила Хильда. — А как же быть с еретиками? Теми, кто видит веру с отличной стороны? Как быть с язычниками, что по сих пор ведут тайные службы во славу запрещенных богов? Когда я жила в Кейгорде, отец тайно привечал жреца Йоргуда, и могу Вас уверить, так поступали многие дворяне!
     Командор остервенело потер лоб:
     — Это неправильно. Есть только одни боги, только одна вера. Все остальное лишь преклонение перед силами, за коими стоит дьявольская сила Валака.
     — Вы уверены?
     — Так меня учили! — Лукан резко сел. — Я сам видел зло!
     — Тогда расскажите, — фрау Хильда тоже присела, завернувшись в одеяло.
     — Расскажите о себе, о том зле, что Вы видели и так уверенно обличаете.
     — Нет, — Лукан покачал головой. — Я не хочу.
     О да! Он видел зло. Пылали на кострах крючконосые ведьмы, душившие в колыбельках младенцев, горели изрыгающие проклятия еретики, бились в припадках одержимые демонами. Но зло многогранно. Перед глазами Лукана застыла довольная рожа брата Бертрана, ласкающего рукой член юного послушника. Он чувствовал его скользкий язык, тлетворное дыхание, похотливый взгляд. Что это могло быть, как ни настоящее зло? Командор упорно вбивал себе в голову мысль об испытании, но глубоко в душе знал, что стал жертвой зла. Обычного, самого банального и в тоже время самого гнусного. Зла, исходящего от человека.
     — Почему Вы всегда прячетесь? — укорила его Хильда. Сочувствие и боль в ее словах поразили Лукана почище Вестника теней.
     — Не знаю, от чего, но Вы страдаете, — уверено договорила женщина. — Вы как будто несете в себе какой-то яд, спрятанный за броней веры.
     — Нет никакого яда. Нет никаких страданий. Есть только я и мой долг перед всем миром. Перед моими богами, давшими мне возможность дышать, нести людям свет.
     — Почему Вы считаете себя должником? — голос Хильды вибрировал от негодования — Кто взвалил на Вас этот долг? Вы сами? Кем Вы себя считаете? Судьей? Палачом? Мессией? Лукан, ты обычный человек! Нормальный мужчина, черт тебя дери!
     Меллендорф присел рядом с Хильдой. Кровать жалобно скрипнула.
     — Обычный? Может быть. Но по мере сил я буду стоять на страже веры и царствия человеческого.
     Баронесса поглубже закуталась в одеяло:
     — Как Вы попали в Орден?
     — Так и будете вытягивать из меня информацию?
     — Да. Я же сказала — хочу Вас понять.
     Командор сдался:
     — Мне было пятнадцать, когда я вступил в ряды святого братства. До этого воспитывался в Бергамском монастыре у монахов-кадарнианцев.
     — Вас отдали туда родители? Младший дворянский сын?
     Лукан засмеялся:
     — Я подкидыш. Неизвестная женщина оставила меня у врат монастыря. Орущего, краснощекого младенца, видимо ставшего ей обузой или рожденного от насилия. Монахи воспитали меня, дали образование и научили владеть мечом.
     Мелькнуло и растворилось лицо брата Бертрана. Лукан зажмурился.
     — Это были хорошие люди. Набожные. Многие практиковали самоистязание дабы искупить грехи перед Вознесенными.
     — Какой кошмар! — Хильда вздрогнула. — И вы считаете это нормальным?
     — Каждый сам назначает себе наказание за грехи.
     — Какие грехи могут быть у монахов?!
     Командор грустно улыбнулся:
     — Они изгоняли чревоугодие, гнев, скупость, — через силу он добавил, — и похоть. В тринадцать я уже был служкой у инквизиторов. Я помню темные застенки, пламя жаровен, и блеск палаческих инструментов. Помню крики преступников, помню, как они захлебывались слюной, моля о пощаде. Я и сейчас чувствую запах горелой плоти, смрад испражнений и железный привкус крови на языке. Меня хватило на два года. Испросив позволения, я вступил в Орден, полагая, что там от меня будет больше пользы.
     — И были правы?
     — Да, — Лукан кивнул. — Вместо подвалов инквизиции я наконец смог увидеть мир. В Нижней Мехтии мы громили тайные общества меритов. В Остенфале вешали Алых колпаков. После я и отец Джером уничтожили Люденбургский ковен, отправив на костер почти полсотни ведьм.
     — Сколько среди них было невиновных? — с плохо скрываемым презрением осведомилась Хильда.
     — Порядком, — сознался Лукан. — Но это праведная жертва! Я видел окровавленные алтари, истерзанных младенцев, в муках умирающий скот. Люди, насолившие ведьмам, гибли страшной смертью, выплевывая внутренности и покрываясь гнойными язвами! Это нужно было остановить!
     — Ценой невинных жертв?
     — Пусть так.
     Затих дождь за окном. Последние капли падали с карниза, звонко разбиваясь о железный подоконник.
     — Лукан, вы очень тяжелый человек, — почти с обвинением сказала женщина. — В один момент вы кажетесь нормальным, в другой — спятившим фанатиком. Ваша душа для меня загадка. Я иногда с трудом могу поверить, что Вы способны на простые людские чувства: любовь, ненависть, печаль, привязанность к кому-то.
     Меллендорф отвернулся. Как он мог ей рассказать? Его привязанность, болезненная и противная всему божескому, сгинула там, на острове Искупления, в крепости Хелигор.
     — Мне Вас жаль, — Хильда тронула его ладонь. — Вы закрылись своими Кодексом и этой бессердечной верой. Будь прокляты Ваши беспощадные догмы!
     — Богохульствуете.
     — Прикажете сжечь меня?
     Баронесса устроилась поудобнее. Из-под одеяла показалась маленькая стопа.
     — Зачем вы приехали в Край Тени? — продолжила она расспросы.
     — Разве непонятно? Здесь много работы, я несу…
     — Несете свет, ибо Вы разящий меч и все такое, — перебила его Хильда. — Похоже, я никогда не дождусь от Вас правды.
     — Вам она не нужна.
     — С чего вы так решили?
     — Моя история бесполезна для вас. Говорите, что желаете меня понять? Пытаетесь найти во мне человека? Какую-то страшную трагедию, превратившую меня в чудовище? Хватит искать драму там, где ее нет! Я живу собственным выбором, собственными желаниями. Мне нет дела до прошлого! Оно мертво! Там только пустота! Выжженная пустыня, в которой Вы пытаетесь ковыряться как безумный любитель древностей или дармовых сокровищ. Вам приятно лезть человеку в душу? Вы испытываете наслаждение, вскрывая старые нарывы?
     — Нет… — Хильда всхлипнула.
     — Ну конечно! Вы хотите слушать печальные истории других, сравниваете их со своей и тем самым ищете успокоение — мол, у меня не все так плохо! Вас возбуждают чужие трагедии? Вы коллекционируете их?
     — Нет… почему вы так решили? — по щекам женщины потекли слезы. — Зачем оскорбляете? Я только хотела помочь!
     — Не нужна мне помощь! Оставьте свою доброту при себе, — Лукан поднялся. — А если хотите, чтобы Вас трахнули, лучше обратитесь к мужу!
     Меллендорф выскочил из комнаты, громко хлопнув дверью. Пройдя через мастерскую, он отодвинул щеколду с черного хода. Легкое прикосновение ветра охолодило разгоряченное тело. Лукан унюхал крепкий запах крови, витавший в воздухе, но ему было все равно.
     Командор не подозревал, что женщина так легко сможет вывести его из себя. На что она надеялась? Что он будет как слабак ныть, уткнувшись ей в грудь? Глотая сопли, вспоминать о давнем изнасиловании? Что было, то прошло. Незачем бередить старые раны, даже если они болят и по сей день. Лукан коснулся рукой щеки. Влажная. Неужели он не заметил, как прослезился? Такого с ним не было с юности. Почему же он заплакал? От гнева? Обиды?
     Меллендорф усилием воли подавил сомнения. Хватит, хватит, хватит! Прошлое должно быть похоронено как сгнивший, раздутый труп. Нужно вырыть для него глубокую могилу и свалить в эту яму все наболевшее: ублюдочного отца Бертрана, молоденьких послушников, а главное обворожительного Квентина де Вилля с его хитрой улыбкой. Зарыть подобие их скотской любви, уничтожить любое воспоминание, резавшее сердце острым ножом. До кучи, в могилу можно впихнуть всех убитых, казненных и замученных, дабы их призраки навсегда оставили тревожные сны командора. Забыть их всех, могилу засыпать землей и для верности установить тяжелое надгробие, чтобы мертвецы прошлого не вздумали вылезти из нее. Пусть себе разлагаются во тьме в компании червей.
     Он вернулся в дом, и осторожно прошел в комнату. Фрау Хильда, надвинув одеяло по самую шею, отвернулась к стене. Стараясь не скрипеть половицами, Лукан принялся устраиваться на твердом полу.
     — Лягте уже нормально в постель, — тихо сказала Хильда. — Вашей чести ничего не грозит.
     Меллендорф подчинился. После всех ужасных мыслей ему не хотелось спать в одиночестве. Он перенес подушку и осторожно лег на самый край кровати. Между ним и Хильдой осталось достаточно пространства, чтобы случайно не коснуться друг друга. Командор смежил веки.
     Проснулся он внезапно, как от удара. Во сне фрау Хильда откинула одеяло и перекатилась к командору. Ее рука легла Лукану на грудь, а голова уткнулась в плечо. Меллендорф замер. Анейрин, Дивналлт и Беруин! — он знал, что из совместной ночевки не выйдет ничего путного. Лукан ощутил, как шевельнулся в кальсонах член. Его никогда не обнимала женщина, а о других объятиях лучше не вспоминать.
     Чресла ныли от сдерживаемой страсти. Меллендорф боялся пошевелится. Мысли в голове путались и скакали подобно блохам. Он повернул голову к Хильде. Ворот ее рубахи был расстегнут и Лукан разглядел в предрассветном полумраке верхнюю часть груди. Его бросило в пот. Ладонь сама потянулась вниз, к восставшей плоти. Запустив руку в штаны, командор коснулся напряженной головки члена. С губ сорвался глухой стон, зубы накрепко сцепились, пытаясь его загасить. Энергично работая рукой, Меллендорф ласкал себя, обомлев от страха. Упаси боги, если фрау Хильда проснется! Но он уже не мог остановится. Кровать поскрипывала в такт его движениям. Глаза командора не отрываясь глядели на полушарие приоткрытой груди. Захрипев, он кончил, оросив штаны вязким семенем. Грудь его бешено вздымалась, дергаясь в спазме удовольствия, сердце билось звонким гонгом. Тут же он скинул руку баронессы и отвернулся, сгорая от стыда. Все-таки женщине удалось вогнать его во грех, пусть и не совсем так, как он себе представлял.
     Лукан зажмурился. Поскорей бы заснуть! На удивление ему не пришлось долго ждать. Унялось сердцебиение, взволнованный разум неуловимо соскальзывал в объятия дремы. Засыпая, он почувствовал, как фрау Хильда пододвинулась к нему еще ближе и прижалась к спине командора. Не просыпаясь, она пробормотала:
     — Лукан…
     Меллендорф невольно улыбнулся и вскоре провалился в сон.
***
     — Где же они, сучье семя?! — воскликнул Левенгаут, вцепившись в рыжий вихор. Этьен де Форцезе отвлекся от карт.
     — Заночевали где-нибудь. Вы видели, какая неприятность случилась вчера.
     — Неприятность?! — барон швырнул карты на стол. Шталенберг украдкой посмотрел на них и счастливо выдохнул. — Ты называешь кровавый дождь и червей обычной неприятностью? Парень, у тебя железные яйца!
     — Вы предлагаете мне закатить глаза и пасть в обморок, будто я нежная дева из Дантеллы?
     Де Форцезе сложил колоду, и убрал в кошель.
     — Черт! — ругнулся Родерик. — Я мог выиграть!
     — Угу, — Этьен улыбнулся. — Исключительно в том случае, если бы я ослеп и потерял память.
     Левенгаут выглянул в окно, словно ожидал увидеть там жену и командора:
     — Может, случилось чего? — волновался он, вороша пальцами бороду.
     — Командор справится, — уверенно сказал де Форцезе. — Может, Вам выпить? Полегчает.
     — Надоело! — взвыл Огюст. — У меня скоро печень отвалится!
     — Прогресс, — ухмыльнулся истфалиец. — Тогда в «Бастионы»?
     — Идите Вы в жопу со своими сраными фигурками! — зарычал Левенгаут — Я волнуюсь за свою жену, понимаешь, дубина? Если она не вернется в ближайший час, мы пойдем их искать! Хотя перед кем я распинаюсь! Вы, светлые рыцари, нихера не знаете о семье. Для вас, сучье семя, волнение за жену или ребенка остается пустым словом.
     Смуглое лицо де Форцезе будто накрыла тень. Губы вытянулись в струнку, а серые глаза подернулись туманом. Не ожидавший таких перемен, Левенгаут, замолк.
     — Пустое слово? — повторил де Форцезе. — Вы слышали о Лемарсийской резне?
     — Этьен, — перебил Родерик. — Зачем?
     — Чтобы помнить, и чтобы кое-кто понял одну простую вещь. За броней рыцаря Ордена всегда скрыт человек.
     Этьен помолчал. Левенгаут неловко поерзал на лавке:
     — Ну так чего там?
     — Однажды в Лемарсии жил один юноша, — начал рыцарь. — Наследник богатой дворянской семьи из касты Гордых. Он был весел, пьян, и мир ему казался местом, где никогда не заходит солнце. Знали бы Вы, барон, как он кутил! Девы открывали перед ним окна своих спален, а самые отчаянные бретеры избегали с ним схватки. Но в один прекрасный день юноша влюбился. Девушка из хорошей семьи, ладная и добрая, пленила сердце героя. Они обвенчались в церкви святого Хуана, и все родственники в тот день умилительно лили слезы радости. Вскоре молодая жена понесла. Юноша потерял голову от счастья. В прошлом остались шумные сборища и будоражащие кровь дуэли. Жизнь наполнилась ярким светом, в котором купалась беззаботная семья. Но прекрасные годы вскоре закончились. Ковенант городов Истфалии раскололся, и родная Лемарсия юноши выступила на стороне тех, кто не желал объединения союза в единое государство. Парень ушел на войну отстаивать честь Ковенанта, не зная, что враги нанесут коварный удар в самое больное место. По приказу герцога Просперо де Рантии, войска Талансина и ландскнехты Рваных знамен атаковали родной город юноши. Во время войн, штурмы и взятия городов не редкость, но то, что сотворили псы герцога, превосходило любое преступление.
     Де Форцезе прикрыл глаза, вспоминая давние события.
     — Узнав об осаде, наша армия развернулась обратно. Мы опоздали — город был взят благодаря предательству. Юноша с ужасом смотрел на сожженные дома, порушенные, оскверненные церкви, разбитые статуи богов, которые лежали среди осколков камня как жертвы расчленителя. И повсюду трупы. Обгорелые, подвешенные, изрубленные, нанизанные на колья. В городе не осталось ни одного живого существа. Даже скотину и домашних животных не пощадили. Город умер, ему вспороли брюхо и бросили умирать в агонии. Юноша бродил по пепелищу в поисках жены; он раскапывал завалы из тел, вглядывался в лица мертвецов. Вскоре он нашел ее, — Этьен судорожно перевел дыхание.
     — Бедную Эвелину посадили на кол, предварительно вспоров живот. Плод свисал из чрева на почерневшей пуповине, обмотанной вокруг древка. В тот день погибла вся семья юноши. Отец пал с мечом в руке, сестру изнасиловали и убили, раскроив голову трофейным бродаксом.
     Глаза Левенгаута расширились.
     — Да, — подтвердил де Форцезе. — Тем самым топором, что я везде ношу с собой. Я продолжу, с вашего позволения. Моей несчастной матери остекли голову и ради шутки пригвоздили ее к туловищу свиньи, двух младших братьев сожгли заживо, вначале долго травив собаками. За одну ночь Этьен де Форцезе лишился всей семьи. Стоит ли упоминать, что Ваше волнение для меня лишь отголосок испытанной боли?
     — Да, — хрипло согласился барон. — Извини меня. Я ничего о тебе не знал… и твоей семье.
     — Пустяки, — Этьен отвернулся.
     — Ты пытался отомстить?
     — Конечно. Но потерпел поражение. Один из Рваных знамен, ландскнехт по имени Рихтер из Люденбурга, одолел меня в поединке. Чудом я выжил, пролежав в бессилии и горячке несколько месяцев. После я осознал, что коли богам не угодна моя месть, то я должен уйти. Я вступил в Орден Наследия, и с тех пор нахожусь при командоре.
     — Неужели ты вот так запросто отступился? — не поверил Левенгаут.
     — Был момент, когда я хотел вернуться и довершить начатое, — сознался де Форцезе. — Несколько лет назад, дворянин Марселло Винцанти поднял бунт против герцога Просперо, дав новый виток Пляске Смерти. Я услышал, что Рваные знамена снова выступили на стороне Венты и был готов дезертировать. Судьба давала мне шанс отомстить, и я почти решился. Они все были в одном месте: Просперо де Рантия, Гарион-Дракон, Бенедикт Прованцанти, Рихтер, Эдвин Майер, Артур Винкельрид, Ранхард Трижды Повешенный. Эти имена я буду помнить всю жизнь, и, если рок сведет меня с врагами, я буду готов. Тогда меня остановила клятва, теперь…
     Родерик фон Шталенберг покачал головой:
     — Не наделай глупостей, брат.
     — Глупости умерли вместе с юношей на пепелище Лемарсии.
     Дверь в таверну отворилась, впуская командора Лукана и Хильду. Барон сорвался с места и, переваливаясь на толстых ногах, подскочил к жене:
     — Как ты? Где вы были? Ты не пострадала? — забросал он вопросами баронессу.
     — Все в порядке, — Хильда кратко обняла мужа. — Нам пришлось укрыться в доме мастера игрушек.
     — Слава богам! — Левенгаут сгреб жену и, сняв треуголку с ее головы, поцеловал светлые волосы. — Я думал, помру от этих переживаний!
     Нежданная ревность кольнула Лукана отравленной иглой. Ему захотелось оттащить барона от фрау Хильды и хорошенько приложиться к его кабаньему рылу.
     — А где Флом? — барон выпустил жену и заглянул за спину командора в поисках адъютанта.
     — У него дела, — пояснил командор.
     По приказу Меллендорфа рыцарь отправился на встречу с Готье де Ошем, чтобы предупредить того насчет Вингербахнера. Командор решил не посвящать барона в нюансы.
     — Какие-нибудь происшествия? — спросил Лукан у де Форцезе.
     — Тишина. Если не считать дождя.
     — Флоки?
     — Пока не появлялся.
     — Хорошо. Не знаю, как вы, а я сегодня плохо спал, — сказал Лукан. — Если понадоблюсь, я у себя.
     — Сержант, — позвала Хильда.
     — Да, ваша милость?
     — Хорошо вам отдохнуть, — глаза баронессы смеялись.
     У Лукана возникло подозрение, что лукавая блондинка не спала, когда он опустился до греха рукоблудия. Не обронив ни слова, командор ушел к себе в комнату. Там он присел за стол и уткнулся лицом в ладони. Голова болела, в висках стучала кровь. Поскорее бы уже приехал Вернер и началась операция. Присутствие баронессы стало невыносимым. Проклятый соблазн караулил Лукана, как грабитель в подворотне. К счастью, Хильда оставила попытки совратить его впрямую. Взгляды, прикосновения, разговоры, больше ничего. Но легче от подобной тактики командору не стало. Был и другой домысел, ставивший Лукана в тупик. Похоже, фрау Хильда сама угодила в ловушку. Насколько Меллендорф знал людей, баронесса питала к нему неподдельную симпатию, может быть влюбленность. По опыту он знал, что такое бывает. Жертвы начинают испытывать к своим пленителям влечение, зачастую абсолютно противоестественное. В анналах Ордена были задокументированы истории, когда ведьмы влюблялись в инквизиторов, рыцари спасали еретичек, а один командор и вовсе отправился вслед за возлюбленной, дезертировав из братства. Успокаивало то, что большая часть таких историй произошла во времена Раскола, Войн Очищения и Ереси Ивара, а в те смутные годы Орден переживал серьезный кризис веры, тлетворно влиявший на рыцарей и их убеждения. И все же, надо быть осторожней. Лукану не хотелось угодить в длинный список грешников, не способных обуздать страсти. Как только он арестует посвященных Братства и вернет реликвию, он отдаст баронессу Флоки, после чего метаниям придет конец.
     — Командор, — тихо позвали за спиной.
     Он обернулся. Рядом с ним стоял Флом. Рука адъютанта лежала на рукояти меча.
     — Вы не отвечали на стук.
     — Все в порядке?
     — Человек Готье будет ждать в лавке напротив трактира. Плотнику хорошо заплатят за краткий постой. Другой шпик начнет поиски этого Вингербахнера.
     — Отлично, — похвалил Лукан. — Оперативность сейчас важнее всего.
     — Командор, — повторил Флом. — Мне нужно кое в чем признаться.
     — В чем?
     — У меня появились сомнения.
     — Какие?
     Флом собрался с духом:
     — Вы и фрау Хильда. Боюсь, Вы теряете над собой контроль.
     — С чего ты взял?
     — Вы думаете, я не слышал ваш ночной разговор? Как Вы завелись и выбежали из комнаты мастера Розенфельда?
     — И что?
     — Она плохо на вас влияет, — произнес Флом с осуждением. — Мне кажется, вы испытываете к ней нездоровое влечение.
     Лукан медленно встал и повернулся к адъютанту:
     — Ты ошибаешься.
     — Надеюсь, ваше превосходительство, — рыцарь качнул головой. — Командор, Вы для меня икона. Мне тяжело смотреть как Вы терзаетесь. Кем бы я остался без Вас? Бродягой, что режет людей за пару медяков, и закончит свои дни на виселице. Благодаря Вам я смог попасть в Орден, стать частью чего-то несоизмеримо высокого. Вы направили меня на путь света, стали примером для подражания. Ваша сила и воля поддерживают во мне и нашем гончем крыле ответственность пред делом Вознесенных. Мы с гордостью несем наше бремя, видя во главе человека, способного ради справедливости перевернуть горы. Мы идем за вами, командор — неважно, куда нас приведет борьба с тьмой. И сейчас я вижу, как Вы медленно скатываетесь в пучину сомнений, сворачиваете с избранного курса. Прошу Вас, командор, не оступитесь! Вы все, что у меня есть.
     Меллендорф крепко сжал плечо Флома:
     — Я выдержу. Верь в меня, друг мой.
     — Верю. И буду верить всегда.
     Флом накрыл руку Меллендорфа своей.
     — Кхе-кхе, — вежливо откашлялся де Форцезе, заглядывая в дверную щель.
     — Простите, что отвлекаю вас от проявления братских чувств, но там приперся Флоки. Похоже, он шел за тобой, Флом.
     — Пусти его, — отмахнулся командор. — Если ему хочется играть в разведчиков, так тому и быть.
     Агент Братства Лилий сидел у огня, шумно хлебая пиво из побитой кружки. Капюшона он не снял, нагоняя своим видом лишнюю таинственность. Хильда сидела рядом с братом, глядя на него с такой любовью, что Лукан невольно позавидовал.
     — А, сержант, здравствуйте, — поприветствовал Флоки. — Отличная вчера была погодка?
     — Лучше не придумаешь.
     — Говорят, Бедствие скоро долбанет. Надо бы поторопиться.
     — На все воля богов, — холодно ответил командор. — Ближе к делу, как говорила одна шлюха.
     — Это какая шлюха?
     — Покойная.
     — Жаль, — агент поморщился. — У меня есть новости. Вот планы — шпион расстегнул куртку и вынул из-за пазухи туго свернутый лист. — Все секретки я пометил, будьте покойны, ничего не упустил. Теперь о братстве. Сейчас в монастыре находятся не более сорока человек. Из оружия в основном мечи, кинжалы и арбалеты. Насчет оберегов и талисманов Вам бояться нечего. За последние годы закрома старейшины поиздержались — в наличии только отводящие взгляд амулеты, сферы паралича и дымовухи. Коллекцию ядов и алхимической лабуды я в расчет не беру. На Вашем месте я бы сразу постарался захватить хранилище с магическими цацками. Оно указано на карте.
     Лукан развернул бумагу:
     — Хорошо начерчено, — отметил он — Подробно.
     — Я старался. А вот казну старейшины я указывать не стал, тут не обессудьте.
     — Договор есть договор.
     Флоки откину капюшон и сверкнул веселыми глазами:
     — А сейчас главное. Вернер мертв.
     — Как?! — воскликнул Флом.
     — Без понятия. Возможно, его достали ваши бойцы.
     Лукан быстро сложил два и два. Значит, контрабандист не пережил встречу с командором, а найденная на поляне субстанция была растворенным алхимией телом Ланге.
     — Он передал артефакт какому-то доброхоту, видимо, посулив награду. Вчера утром в Лесную киску заявились двое. Светловолосый мужчина с рожей, хищной как у канюка, и его одноглазый дружок, с харей еще более отвратительной. У них был медальон Вернера, и они потребовали встречи со старейшиной. Утверждали, что принесли кое-что важное. Думаю, не стоит пояснять какой груз они имели ввиду. Бордель-маман связалась с нами, и владыка вскоре назначит курьерам встречу. Сомневаюсь, что они сразу притащат реликвию — если они не идиоты, то будут опасаться подставы. Скорее всего, сначала они хорошенько все обсудят со старейшиной и назначат день передачи. Будьте наготове, сержант. Как только определят дату обмена, я Вам сообщу, а там уж не плошайте.
     Лукан кивнул и посмотрел на Флома:
     — Светловолосый с хищной мордой и его уродливый друг. Никого не напоминает?
     — Тех, кого я видел возле трактира, — подтвердил Флом.
     — Господин Вингербахнер оказался нашим клиентом, — усмехнулся Меллендорф. — Забавная случайность. Придется тебе опять посетить Готье, мой друг. С обменом они долго тянуть не станут. День на переговоры, день на передачу. Пусть сарианты переходят на полную боевую готовность. Флоки, — голос командора звенел от азарта. — Когда стороны договорятся, живо ко мне. Я должен знать точное время, вплоть до минуты.
     — Будет исполнено, сержант! — жизнерадостно произнес агент.
     Фрау Хильда затаенно ожидала следующей фразы Лукана, и он ее не разочаровал:
     — Баронесса, Вашему ожиданию пришел конец. В день операции я отдам приказ освободить Седрика.
     — Хвала богам, — с облегчением молвила Хильда.
     — А теперь всем за дело, — скомандовал командор. — Отсчет пошел.

ГЛАВА XV. ВЕСЕЛЫЙ ДВОРЯНИН

     Он как прескверное дитя
     Не может вынести и дня
     Чтобы проказ не сотворить
     Но можно ль нам его судить?
     Коль часто скукою томим
     Пресветлый граф Иоаким!
     Эпиграмма Марция Соловья на графа Эйзенберга
     Мартин придирчиво рассматривал себя в большом зеркале. Таковое имелось лишь в комнате сестры, и покуда Катрин гуляла с Дитмаром в Старой роще, Эберлинг воспользовался ее покоями. В отполированной поверхности отражался мрачноватый бледный тип, с покрасневшими глазами. В последнее время Мартин плохо спал, мучаясь кошмарами. Мясник, Дезмонд, великий зал Верминштайна почти каждую ночь являлись маркграфу. Иногда к нему приходила покойная Агнет с младенцем на руках, делая ночи совсем уж невыносимыми. Нормально заснуть Эберлинг мог лишь с помощью ударной порции вина, вследствие чего каждое утро начиналось с похмелья. Эти беспокойные видения не давали знать о себе многие годы и почему-то вернулись со смертью отца. Удивительно, но дух Уильяма Эберлинга не тревожил Мартина, в отличие от остальных.
     Промокнув лицо батистовым платком, Сокол из Фалькберга залпом выпил бокал вина. Чем быстрее он опьянеет, тем быстрее отпустит проклятое похмелье. Главное в деле самолечения — не хватить лишнего. Иначе, на банкет фон Брейгеля он приедет уже залитый. Помятый вид маркграфа оттеняла одежда. Мартин сегодня надел белую рубашку с напуском и кружевным воротником, серую весту, расшитую серебряной нитью, и черные штаны, заправленные в ботфорты. Верхней одеждой служил черный жюстокор7 до колен с эполетом из золотой канители на правом плече. Дополняла наряд черная треуголка с плюмажем.
     — Прекрасно выглядите, — похвалила Марта, помогавшая Эберлингу с гардеробом.
     — Сомневаюсь, — проворчал Мартин, наливая второй бокал.
     Служанка отступилась. Все утро она пыталась развеять скверное настроение господина, но ее усилия столкнулись с колючей стеной.
     — Ваша светлость сегодня не в духе, — сказала девушка, отводя взор.
     — Есть, веские, причины, — с расстановкой произнес Эберлинг, не сводя глаз с отражения.
     Грядущий банкет и встреча с Иоакимом фон Брейгелем не на шутку взволновали его. Граф Эйзенберга всегда заставлял Мартина испытывать неловкость. Когда он приезжал в Фалькберг погостить у Дезмонда, Эберлингу казалось, что Иоаким видит гораздо больше, чем хочет показать.
     Последний раз Мартин видел фон Брейгеля после штурма Верминштайна. Граф тогда первым ворвался в ворота замка. Окровавленный, с обнаженным мечом, он походил на демона, вырвавшегося из Бездны. Дирк к тому времени уже освободил Эберлинга из плена, а обезумевший Мясник готовился к своей последней битве. Когда крепость пала, фон Брейгель лично учинил допрос палачам фон Брогга, и когда закончил с ними, перебив всех до одного, он бросил фразу, ужаснувшую молодого Сокола:
     — Я был о Вас лучшего мнения, Мартин. Не знал, что мне довелось ночевать под одной крышей с трусом. Ваш секрет останется со мной, но помните, уйти от себя Вам будет нелегко.
     Иоаким ясно дал понять, что он выяснил подробности смерти Дезмонда и узнал о малодушии Эберлинга. И все же, фон Брейгель не обманул. Трагедия, случившаяся в Верминштайне, осталась в тайне. Отцу Мартин рассказал совсем другую историю. Якобы Дезмонд умер от истощения, а тело его сожгли по приказу Людвига фон Брогга. Убитый горем Уильям поверил этой сказке, и более не касался подробностей гибели сына.
     Мартин взял с ночного столика вышивку Катрин. Шелковыми нитями на льняной ткани девушка изобразила отрывок из жития святого Гедеона. Молодой пророк сидел на камне возле мелкого ручья, где, согласно преданию, к нему явился Анейрин Светоносный. Лицо святого отдаленно напоминало самого Эберлинга и, отчасти, Дезмонда.
     — Ваша сестра очень талантлива, — прощебетала Марта, заглядывая ему через плечо.
     — Красиво.
     В комнату вошла сестра Агата, шурша белой рясой приверженки Нии. Тучная монахиня деловито осмотрелась:
     — Где эделисса?
     — Гуляет, — ответил Мартин, предчувствуя очередную схватку.
     — Одна?
     — С Дитмаром фон Венцзлафом.
     Сестра Агата приготовилась хлопнуться в обморок:
     — И Вы позволили?! Без сопровождения? В обществе несдержанного юноши? Какой позор!
     — С чего Вы взяли, что Дитмар несдержанный? — Эберлинг с невинным видом сложил руки за спиной.
     — Все юнцы такие, — с непоколебимой уверенностью сказала монахиня. — Мне следовало сопровождать ее! Мне или эделане Бертильде.
     — Я думаю, им стоит присмотреться к друг дружке без лишних свидетелей. При Вас они будут испытывать неловкость.
     — При нас в их юные головы не будут лезть распутные мысли! — держала оборону сестра Агата.
     — Вы плохо знаете Дитмара, — увещевал ее Мартин. — Он и распутство, это два несовместимых понятия. Катрин будет с ним в полной безопасности.
     — Вы позволяете ей слишком много вольности, — в полном смятении чувств, сестра вышла из комнаты.
     — Марта, — обратился Эберлинг к служанке. — У меня к Вам будет просьба.
     — Слушаю Вас, господин, — девушка поклонилась.
     — В следующий раз, когда голубки пойдут ворковать в парк, составьте им компанию. Иначе сестра Агата однажды подсыплет мне яду в вино. В обществе старых квочек молодым тяжело вести себя естественно, а Вы одного с ними возраста. Если они будут встречаться при свидетеле, то вредная грымза наконец от меня отстанет.
     Марта прыснула в кулачок:
     — Она такая забавная, эта сестра Агата! Каждую ночь она по несколько раз проверяет сон эделиссы. Еще немного, и она начнет сдувать с нее пылинки.
     — Квочка, а не женщина, — Мартин с придирчивым видом поправил чепец служанки. — Так мы договорились?
     — Всегда рада Вам услужить, ваша светлость.
     — Отлично. Одной надуманной проблемой меньше.
     Пока Эберлинг наряжался, его «надуманная проблема» мирно прогуливалась по запорошенным тропинкам Старой рощи, держа Дитмара под руку. Щеки Катрин раскраснелись от холода, с губ не сходила довольная улыбка. Фон Венцзлаф шел рядом с ней неуклюжей дылдой, озабоченный лишь тем, чтобы не сказать какую-нибудь глупость.
     — Надеюсь, Вы будете держать себя в руках, — Катрин легонько толкнула парня. Глаза искрили озорством и свойственной детям хитростью. Дитмар смутился:
     — Конечно, эделисса, у меня и в мыслях не было…
     — Так говорят все мужчины, — перебила Катрин. — Я девушка неопытная, но мои подруги рассказывали ужасающие вещи!
     Дитмар побоялся спросить какие, но Катрин продолжила без всяких расспросов:
     — Они предупреждали, как опасно гулять с молодыми дворянами в парках, без сопровождения нянек. Того и гляди, предприимчивый юноша заманит за ближайшую елку, коварно соблазнит и все!
     — Что все?
     — Пропала девичья честь!
     Дитмар раскрыл рот в изумлении. Его щеки стремительно наливались багровым, а уши горели. Он не верил в то, что слышал. Катрин, кажется, не заметила волнение спутника или просто хорошо притворилась.
     — О да, барон! Такие ходят слухи о нынешнем распущенном поколении. Грустно. Получив свое, коварный соблазнитель ускачет на какую-нибудь войну, и это в лучшем случае! А бедная дева останется одна, с увядающим вкусом поцелуя на устах и приплодом в чреве.
     Фон Венцзлаф собрался с мыслями и со всей галантностью выдал:
     — Могу Вас уверить, Катрин, я не из таких мужчин.
     — Да? Ну что ж, значит, моя честь в безопасности. Даже жаль немного…
     — Жаль?!
     — Угу, и обидно. Мне казалось я вполне симпатичная особа, чтобы стать жертвой порочного интригана.
     — Не поймите меня неправильно, но Вы очень красивая девушка.
     Комплимент стоил Дитмару больших усилий, и он покраснел еще больше.
     — Спасибо, барон, вы чрезвычайно галантны! Вы меня практически успокоили.
     Фон Венцзлаф невпопад спросил:
     — Мартин разрешил Вам присутствовать на сегодняшнем банкете графа Эйзенберга?
     — Да. Это мой первый выход в свет.
     — И мой тоже.
     Катрин посмотрела на затянутое тучами небо, нависавшее над землей словно гранитный потолок.
     — Боязно, — призналась она.
     — Страшитесь порочных интриганов? — пошутил Дитмар.
     Девушка качнула головой:
     — Нет, если Вы будете меня защищать.
     — Я не дам Вас в обиду, — пылко заверил юноша.
     — Главное — не впутайтесь в дуэль. Не хватало мне стать вдовой, даже не выйдя замуж.
     Она впервые заговорила о предстоящем марьяже. Фон Венцзлаф осторожно коснулся щеки девушки:
     — Клянусь Светоносным Анейрином и всеми Вознесенными, я никогда не оставлю Вас!
     — Вы осмелели, барон, — с наигранной отчужденностью сказала Катрин, убирая его руку.
     Юноша проклял себя за откровенность и, стараясь скрыть охватившее его замешательство, отвернулся. Девушка только этого и ждала. Схватив горсть снега, она немедленно засунула ее за шиворот красного кафтана фон Венцзлафа. Дитмар от неожиданности вскрикнул и задергался, подскакивая на месте.
     — За что?
     — Будете знать, как трогать невинных девушек! — Катрин театрально рассмеялась.
     — Вот как? — юноша скатал снежок и легонько запустил его в девушку.
     — Наглец, — в ответ полетел внушительный ком, попавший точно в нос Дитмара. — О сладкая месть!
     Катрин бросилась бежать, лавируя меж тонких осин. Барон погнался за ней, на ходу делая новый снежок.
     — Грядет расплата! — торжественно объявил он. — Ты падешь от моей руки, несчастная!
     — Догони сначала, о коварнейший из злодеев! — крикнула девушка, задыхаясь от смеха.
     Фон Венцзлаф кинул снежок, но не попал. Белая клякса расплылась на темном стволе.
     — Косоглазый какой-то злодей попался, — поддела его Катрин, выглядывая из-за дерева. — Болтать только горазд да цитаты из «Пути рыцаря» перевирать!
     Следующий снежок попал в цель, врезавшись в грудь девушки.
     — Каково? Не такой уж и косоглазый, — похвалился Дитмар. Отступая, он не заметил большого сугроба и, сделав шаг, провалился в него по колено.
     — Дерьмо!
     — Какие гадкие слова я слышу, — хохотнула Катрин.
     — Извините, эделисса, — фон Венцзлаф залился краской в который уже раз. — Вырвалось.
     — Вам нужно меньше общаться с Дирком. Иначе будете сквернословить через каждое слово, — она подала руку юноше. — Выбирайтесь из своей ледяной берлоги, а то ногу отморозите.
     Высвободившись, Дитмар отряхнул штаны.
     — Спасибо, эделисса.
     — Я разрешила называть себя по имени, — напомнила Катрин.
     Фон Венцзлаф подошел к девушке:
     — Мир восстановлен? Наш бой закончился из-за глупости генерала, который завел войска в ловушку.
     — Вы признаете поражение?
     — Бесспорно.
     Катрин ухмыльнулась:
     — Где мои контрибуции?
     — В следующую нашу встречу обязуюсь преподнести Вам ценный дар.
     — Я пошутила, не нужно подарков, — отказалась девчонка и тут же сменила тему. — Пойдемте кормить белок?
     — У Вас есть с собой что-нибудь вкусненькое?
     — Ага, — девушка вытащила из кошеля горсть сухих фруктов.
     — Тогда пойдемте.
     Время летело быстро. Белки не проявили к людям интереса, попрятавшись в дуплах и в густых лапах елей. Катрин оставила угощение на снегу, разочарованно сказав:
     — Вреднюги!
     — Возвращаемся? — предложил Дитмар. — Мне нужно ехать домой. Сменить одежду.
     — Будете разодетым фанфароном? — не без иронии спросила девушка.
     — Что Вы! Отец первым даст мне по шее, если я перейду черту приличий.
     — И будет прав! — поддержала меры воспитания Катрин. — Пойдемте уже.
     Они пошли к дому. Окно в покои Мартина было приоткрыто. В проеме виднелся сам Эберлинг с бокалом в руке. Заметив выходящую из рощи пару, он невольно улыбнулся. Хорошо получилось, что Катрин и Дитмар нашли общий язык. История знает немало дурных примеров, когда будущие супруги были готовы убить друг друга после первого знакомства.
     — Красивые, — сказал Дирк, обретавшийся за спиной Эберлинга.
     — Больно признавать, но отец сделал хороший выбор, — Мартин отпил вина. — Скажи Катрин, чтобы собиралась. Нам выезжать через два часа, а зная женщин, особенно юных, то она будет прихорашиваться черт знает сколько времени. И загляни к Каспару — пусть сегодня приготовят хороший ужин. Мне после банкетов всегда хочется есть.
     — Сделаю, — сказал Дирк, уходя.
     Эберлинг достал карманные часы. Последний дар его покойного отца — дорогая новинка из Праудланда. За железными стрелками и мелкими деталями виднелось изображение — герб Фелиссии — белый сокол на голубом поле.
     — Я выполнил твою волю, отец, — тихо произнес Мартин. — Катрин станет женой Дитмара, а я поддержал Быка на Ассамблее. Все формальности завершены. Теперь я пойду своим путем.
***
     Особняк Иоакима фон Брейгеля раскинулся на северном склоне Виндхольма, откуда открывался чудесный вид на Гвингаэль. Внизу под обрывом тихо шумела Дунна, впадавшая в Гвин на западе. С устроенной в поместье смотровой площадки хорошо просматривались Банковский квартал, Судейский район, Монетный мост и часть Монастырского домена. С верхотуры Виндхольма могло показаться, что в городе царят тишина и спокойствие. Фонари и костры горели на узких улицах, словно далекие, недоступные звезды.
     Сумерки опустились на Великий город. Зловещей тенью они накрыли зачумленный Гвингаэль, скрывая бедствие столицы. Днем и ночью, не покладая рук, работали сборщики тел. Лекари в масках без устали окуривали целебными травами улицы. Священники истово молили Вознесенных огородить измученный народ от козней малефиков. Похожие на покойников жители с ненавистью взирали на празднично сверкающий Виндхольм, где готовился к неуместному торжеству его светлость граф Эйзенберга.
     Мартин завистливо осматривал особняк фон Брейгеля. Огромное трехэтажное здание с высоким цоколем поражало обилием ярко освещенных арочных окон. Просторный балкон окольцовывала фигурная, кованая балюстрада. Фасад искусно украсили пилястрами, замысловатыми картушами, лепными гирляндами и арабесками. К особняку вела мощеная дорога, по бокам которой выстроился скульптурный ансамбль. Обнаженные девы, укрытые обрывками ткани лишь в самых интимных местах, замерли в соблазнительных позах. Иные держали в каменных руках виноградные грозди и винные кувшины. За статуями во множестве росли кустарники сирени, ветки которых покрылись наледью, блестящей в свете железных фонарей.
     На площадке перед особняком столпились люди. Многие из них только прибыли на торжество, когда другие уже выходили подышать свежим воздухом. Катрин с восторгом и легкой завистью смотрела на дорогие платья, шляпы с плюмажами, богатые на драгоценности ленты и роскошные эполеты. Сама девушка по настоянию Мартина надела скромное темное платье с целомудренным вырезом, а из украшений — инталию матери и пару золотых колец.
     Сопровождали Эберлингов вездесущий Дирк и Артур Блэкмарш. Барон Истуолла сам вызвался составить компанию Мартину, с типичной для него прямотой заявив:
     — Я не оставлю тебя среди этих скорпионов!
     На бал порывался поехать и сэр Мейнард, но он был вынужден остаться дома, терзаясь расстройством кишечника. Катрин несказанно обрадовалась его отсутствию, ибо бесконечный надзор не очень подходил бурному веселью. Девушка не знала, что за недугом Этингера стоял ее брат, приказавший Дирку подсыпать в еду рыцаря добрую порцию слабительного.
     Мартин медленно шел по брусчатке к особняку. Его широкие деревянные двери с мозаичными стеклами стояли нараспашку. У створок караулили двое лакеев в белых ливреях. Лица их скрывали театральные маски, широко улыбавшиеся гостям.
     — Вот Седрик фон Гофф, — шепнул Эберлинг сестре, указав на мужчину в желтом камзоле. — С ним его друг Зигмунд фон Каттель, внук канцлера.
     Зигмунд был тем юнцом, с которым Седрик появился на Ассамблее. Холеный юноша шестнадцати лет лениво осматривал кариатиды8, державшие балкон, и вазоны с причудливым орнаментом.
     — Корбиниан фон Беленбах, прозванный Барсуком, граф Остенхольма, — продолжил Эберлинг. Катрин увидела тучного, высокого мужчину с гривой пепельных волос, заплетенных на висках. Полного господина сопровождали юноша и девушка, вряд ли сильно моложе Катрин.
     — Его внуки, — пояснил Мартин.
     Корбиниан ожесточенно спорил с худощавым мужчиной явно военной выправки. Оппонент Барсука, одетый в серый кафтан, держался за рукоять палаша с видом мрачным и сконфуженным. Похоже, спор ему изрядно надоел.
     — Это же наш Генрих! — заголосил Блэкмарш, выпучив совиные глаза. — И как Хильцберген отпустил его?
     Юный Бойд в одиночестве мялся возле входа, никак не решаясь зайти. Лицо парня цвело от прыщей, а дорогой атласный кафтан синего цвета смотрелся так, будто Генрих позаимствовал его у человека, раза в два его крупней.
     — Какой забавный! — засмеялась Катрин.
     — И тупой как полено, — забрюзжал Артур. — Говорил ему Рогвольд не ходить сюда, так нет, все делает по-своему. Придется мне за ним приглядывать. Не дай Кадарн, влезет в непонятную ему склоку и заработает дырку в груди.
     Мартин протянул приглашение слуге.
     — Маркграф Мартин Эберлинг с сестрой. Мои благородные спутники — сэр Дирк Беккер, — присвоил он телохранителю титул, — и Артур Блэкмарш, барон Истуолла.
     Слуги поклонились:
     — Его светлость Иоаким будет счастлив, узнав о Вашем приезде. Приятного отдыха, ваша светлость!
     Обширный холл освещали тысячи свечей в бронзовых торшерах. Под сводчатым потолком, отделанным лепниной, сверкала гигантская люстра. Стеклянные стебли, будто проросшие из железного каркаса, имели травянистый оттенок — мастера добавили в стекло хром, дабы придать ему желанный цвет. Стены зала покрывали обои из золотистой кожи, расписанные сотней рисунков на пикантную тему. Занимались любовью мужчины и женщины, животные и птицы, и даже парочка крылатых сущностей, схожих с архаи Вознесенных. Пол зала был под стать стенам. Все его пространство занимала копия знаменитой картины Альберто де Пирицци «Сад земных пороков». На ней посреди цветущего парка предавались разврату обнаженные девы: они ласкались, охаживали друг друга плетьми, утоляли страсть фасцинусами.
     Накрытые белыми скатертями длинные столы ломились от закусок и выпивки. Исходящие от снеди аппетитные запахи витали по всему залу, заглушая вонь табака и пота. Фон Брейгель не скупился на изобилие закусок: утиные, заячьи и щучьи паштеты, жареные голуби и перепелки, до хруста запеченная свинина со специями, толсто нарезанные осетровые стейки, тонущие в зеленом море укропа, петрушки и кинзы; исходил слезой желтый сыр из Вертингема, разделенный тонкой нарезкой из вентийского хамона. В больших железных вазах лежали дары моря: мидии, креветки, устрицы и копченные морские коньки, плавающие в остром соусе. Последних тоже было на любой вкус: остенфальская горчица, исхеймский скир, граумарская чесночная подлива, нортбургский хренодер, сладкие добавки на фруктах и ягодах, шоколадные воздушные смеси. Целыми горами возносились на геридонах апельсины, яблоки, виноград, и ломтики ананаса. Кувшины мехтианского, истфалийского и рейнландского вина построились на столах бессчетными полками. Для любителей чего покрепче слуги принесли бутыли с нортландской водкой и ягодными настойками из Бродмарка. Отдельными батальонами стояли бутылки с дорогим таланаком — крепким виноградным напитком из Талансина, города Тысячи Башен.
     Но не столы привлекли взгляд Катрин. В центре холла был установлен настоящий фонтан. Статуя похотливо изогнувшейся девицы, как водится у фон Брейгеля, обнаженной, возвышалась посреди купели. Меж широко расставленных ног каменной фигуры била винная струя, от которой игриво разбегались барашки пены.
     — Пошлятина, — поделился мнением Блэкмарш.
     — У графа специфичное чувство юмора, — Мартин задумчиво смотрел на фонтан, откуда черпали вино самые пьяные и непривередливые гости.
     — Он больной, — настаивал Артур.
     — А мне нравится, — возразил Дирк. Внимание капитана привлекли служанки. Фигуристых, как на подбор, девиц нарядили в кружевные пеньюары, мало скрывавшие соблазнительные тела.
     — Ты как? — спросил Мартин у Катрин, уже несколько раз пожалев о том, что взял сестру с собой.
     — Держусь, — кратко ответила сестра, раздавленная порочной роскошью.
     К девушке подбежал карлик, одетый в пестрый камзол. Непропорциональная голова по самый подбородок утопала в пышном жабо. Гном схватился за сердце:
     — Святые апостолы, кажется, у меня сердце лопнуло! — он громко пустил ветры, символизирующие треск разорвавшегося органа, и рухнул на пол безвольным кульком.
     Катрин шарахнулась за спину Мартина.
     — Не бойся, — успокоил ее Эберлинг. — Тебе довелось свести знакомство с дюком Минимусом — придворным шутом его высочества регента.
     — Обычно меня называют тупым карликом, — поправил Минимус, приоткрывая один глаз, — или наигнуснейшим из скунсов!
     Карлик, неловко двигая крохотными ногами, поднялся:
     — Кажется, мое сердце лопнуло не до конца, — он постучал себя по груди. — Ну точно — завелось! Видите ли, эделисса, Ваша красота слишком велика для такого маленького человечка как я!
     — Вы очень добры, — робко произнесла Катрин.
     — Пустое! — Минимус осклабился. — Сегодня ночью моей руке не придется скучать.
     — Пошел отсюда, мелкий похабник! — завопил Блэкмарш, намереваясь дать карлику пинка.
     — Уже ухожу, — пискнул шут. — Не то испорчу себе впечатления зрелищем сальной бороды.
     Минимус с достоинством удалился, и его бритая макушка быстро затерялась среди гостей.
     — Смешной малый, — усмехнулся Дирк.
     — Каков регент, таков и шут, — мрачно сказал Артур, поглаживая бороду. Издевка карлика не на шутку его задела.
     У открытого окна возле десертного столика Мартин заметил Ревенфорда и Элизу фон Беленбах. Герцог — как всегда в белом — мирно общался со спутницей. Графиня Остенфаля нарядилась в бордовое платье с фестонами, подчеркивающее ее тонкую талию; вырез лифа был куда более откровенным, чем на Ассамблее. Каштановые волосы, отдающие рыжиной, Элиза уложила в идеальный фонтанж9.
     — Пойдем, — Эберлинг взял Катрин за локоть. — Нужно поздороваться с герцогом.
     — Но я хотела найти Дитмара, — слабо запротестовала сестра.
     — Успеем. Мы здесь не на пять минут.
     Блэкмарш и Дирк вооружились хрупкими бокалами с белым вином:
     — Мы не пойдем, — хором отказались они и переглянулись. — Не хочется мне ручкаться с герцогом, — прибавил Блэкмарш.
     — Развлекайтесь, — не стал настаивать Мартин.
     — Можно я останусь с ними? — робко попросила Катрин.
     — Не сейчас.
     Ревенфорд встретил Эберлинга равнодушным, немигающим взглядом.
     — Добро пожаловать, эдель, — первым поздоровался герцог.
     — Приветствую, ваша светлость. Позвольте представить Вам мою сестру, эделиссу Катрин. Сестра, это благородный герцог Вильгельм Ревенфорд и его прекрасная спутница, эделана Элиза фон Беленбах, графиня Остенфаля.
     Катрин присела в книксене:
     — Очень приятно. Это честь для меня.
     Ревенфорд посмотрел на Катрин как на пустое место:
     — Вы очаровательны, эделисса. Мартин, Вы-таки решились посетить банкет моего друга. Признаться, я удивлен.
     — Граф Иоаким умеет убеждать.
     — Вы даже не представляете, насколько. Как поживает его светлость Готфрид?
     В голосе герцога послышалась насмешка.
     — Здоров как бык, — сострил Мартин.
     Элиза рассмеялась:
     — Мы не сомневались.
     Ревенфорд обвел рукой зал:
     — Красота? Пир во время чумы. Народ дохнет на улицах, а эти как ни в чем не бывало пьют и веселятся. Знаете, зачем фон Брейгель устроил банкет? Посмотреть в лица тем, кто придет. Всем этим бездарям, трусам и приспособленцам. И ведь пришли почти все! Даже такие затворники, как Армин фон Гофф и Бык. Ясно, что они преследуют определенные цели, но каков цинизм! Им плевать на судьбы государства и его жителей, их интересуют лишь интриги, дармовщина и грядущие выгоды. Паноптикум мрази.
     — Вы тоже дома не остались, — напомнил Мартин.
     Герцог позволил себе блеклую улыбку:
     — Я здесь исключительно в научных целях. Где еще можно насмотреться на такое количество занятных, хоть и уродливых экспонатов? Заметьте, Мартин, эти экспонаты абсолютно бесстрашны. Магическая чума не щадит никого, но они беззаботно пьют и строят заговоры, как если бы имели защиту от смерти. Но кто сейчас думает о всевидящем жнеце, когда можно откусить кус послаще?
     Мартин убрал руки за спину. Пасмурный настрой герцога не внушал оптимизма.
     — Я часто думаю о смерти в последнее время, — неожиданно сказал Ревенфорд. — Вы задумывались о своей, Мартин?
     — Как и всякий человек! Я умру за столом, пьяный в дребадан, подавившись хамоном. Еще я задумывался о цифре девяносто два.
     — Нескромно, — хмыкнул герцог Вольфшлосса. — Фон Брейгель шутит, что утонет в бочке со «Слезами Корнелии», когда пойдет в подвал и поскользнется на ступеньках. В восемьдесят проклятая нога его совсем доконает. Дурацкие шутки. Мы все умрем молодыми.
     — Вильгельм, — графиня Остенфаля тронула запястье герцога, — откуда такие черные мысли?
     — Может, Вы прогуляетесь с эделиссой Катрин? — не ответив, попросил Ревенфорд. — Познакомишь ее с гостями.
     — Хорошо, — согласилась Элиза. — Катрин, не желаете пройти к столам, если Ваш брат не против, конечно?
     Мартин, не сводя глаз с Ревенфорда, кивнул:
     — Брат не против.
     Элиза взяла Катрин под руку:
     — Эделисса, наш ждет незабываемый вечер, — графиня обворожительно улыбнулась.
     Женщины ушли. Катрин обернулась, ловя взгляд Мартина, но тот уже погрузился в беседу с герцогом. Девушка поникла. Не так она представляла себе ее первый выход в общество. Она видела себя в теплой компании брата, Дирка и Дитмара, а оказалась наедине с незнакомкой.
     — Не переживайте, эделисса, — участливо сказала Элиза, видя смятение девушки. — Пусть мужчины поболтают о скучных делах. Нам же лучше не мешать им.
     Брюнетка рассмеялась:
     — Глядите, дюк Минимус отыскал новую жертву!
     Карлик подкрался к длинному, как жердь, гвардейцу регента, который степенно беседовал с невысоким человечком в голубом камзоле и красивым рыцарем с надменным лицом.
     — Это капитан гвардии Вольфганг Штольц и генерал Герман Энгельгардт. Те еще негодяи, я Вам замечу.
     — А мужчина в голубом?
     — Новый бургомистр. Я с ним не знакома. Честно признаюсь, даже имени его не помню.
     Минимус встал за спиной Штольца и принялся зеркально повторять его движения. Делал он это с явным преувеличением. Капитан отпил из бокала — карлик сделал вид, что опростал бочку. Вольфганг украдкой почесал бок — Минимус принялся натирать себя так, словно его одолел приступ чесотки.
     Катрин неловко улыбнулась:
     — Смешно.
     — Давайте мы выпьем с Вами чего-нибудь, — Элиза подвела девушку к столу и самолично налила в широкие бокалы таланак.
     — Я никогда не пила крепкого, — призналась Катрин.
     — Мы по чуть-чуть, — заговорщицки подмигнула графиня. — И никому не скажем. Маленькие женские секреты.
     Элиза сделала глоток.
     — Отличный вкус. Попробуйте.
     Катрин пригубила совсем немного. Рот заполнил жгучий, отдающий шоколадом напиток.
     — Приятный, — вынесла она вердикт.
     — Я же говорила, — Элиза снова мигнула. — Как там наши интриганы? — графиня оглянулась, высматривая за спинами гостей Ревенфорда.
     Мартин взял у пробегавшей мимо служанки бокал с вином:
     — Герцог, будем откровенны, Вы наверняка теперь не лучшего обо мне мнения?
     В серых глазах Ревенфорда эмоций было столько же, сколько в куске льда.
     — Мнение о человеке — это роскошь, которую не каждый может себе позволить.
     — У всех есть соображения по поводу иных персон.
     — И эти соображения зачастую поверхностны и откровенно ошибочны. Я предпочитаю не рубить с плеча, ежели не имею твердых оснований.
     — Рад слышать.
     — Каждый из нас сам выбирает сторону, на которой хочет сражаться, — прибавил Ревенфорд.
     — Разве у нас война?
     — А Вы как думаете?
     — Пока молчат пушки и клинки, это лишь мышиная возня.
     Вильгельм тряхнул длинными, прямыми волосами. Его светлой шевелюре могла позавидовать любая придворная красотка.
     — Эдель, война не всегда означает бряцанье оружием. И чем скорее Вы это поймете, тем будет лучше для Вас.
     — Вы не задумывались о том, что ваша война может быть ошибкой?
     — Она не моя.
     — Чья же?
     — Тех, кто любым способом желает остаться у теплого места. Я же лишь солдат, уставший от несправедливости и безысходности.
     — Считаете, что справитесь лучше тех, кто сидит у кормушки?
     — Может быть.
     Мартин рассмеялся:
     — Плох тот солдат, что не мечтает стать генералом!
     Герцог не разделил его веселья:
     — Плох тот, кто, не зная раскладов, пытается вмешаться в сражение, с наскоку ломает боевые порядки и, размахивая мечом, ранит своих же. Тех, кто в одночасье могут прикрыть ему спину.
     — Иногда трудно отличить союзников от врагов, — с огорчением произнес Эберлинг. — В особенности, если так называемые «союзники» остаются загадкой и начинают говорить иносказательно, как пророк из пьесы.
     Ревенфорд склонил голову на плечо и прищурился:
     — Чего Вы хотите, Мартин?
     — Того же, что и Вы. Справедливости. Перемен.
     — По-вашему, Бык и его клика ассоциируются со словом перемены?
     — Ни в коей мере. Готфрид, несмотря на буйный нрав, слишком стар для тотальных изменений. Его в первую очередь волнуют замшелые традиции. Ему надо было родиться лет триста назад.
     — Тогда зачем Вы поддержали его на Ассамблее? — с прорвавшимся раздражением спросил герцог.
     — Исключительно из желания досадить Совету. И, между прочим, я хочу повторить этот трюк.
     — Вот как?
     — На следующем заседании я планирую по мере сил блокировать любые положения Совета. Нужно парализовать его деятельность, голосуя против всех ордеров и проектов.
     — Интересно, — Ревенфорд сложил пальцы домиком. — Как Вы собираетесь это провернуть? У вас все равно не хватит голосов.
     — Ошибаетесь. Фон Венцзлаф уже дал согласие выступить на моей стороне. Ваш последний запрос в Совет закончился ничем, но в этот раз мы пробьем отмену закона о пошлинах.
     Невозмутимость Ревенфорда дала слабину. Он дважды неторопливо моргнул:
     — Это какой-то розыгрыш?
     — Вовсе нет. Благодаря мне фон Венцзлаф наконец понял, что сковырнуть регента и канцлера можно только объединившись. Выступить единым фронтом. Ведь покуда среди ренномертов будет разлад, то можно и не мечтать об отставке Совета.
     Ревенфорд кивнул:
     — Прекрасно Вас понимаю. К несчастью, личная неприязнь Быка ко мне мало способствует объединению усилий. Фон Гофф и Мейхель тоже не испытывают к моим идеям симпатий. К тому же, последний держит руку канцлера.
     — Все это поправимо, — Мартин ухмыльнулся. — Фон Гофф жаден до власти и почестей, значит, его можно купить, наобещав всякого. Да хотя бы и регентский пост! Пусть радуется и льет воду на нашу мельницу. С Мейхелем будет посложнее, но я более чем уверен, что у графа есть потаенные грешки, которые нужно откопать.
     Ревенфорд слушал с возрастающим интересом:
     — Я должен подумать. Совет не спешит огласить следующую дату Ассамблеи, и времени у меня предостаточно, — герцог позволил себе улыбку, чуть более открытую, чем обычно. — Право, Вы удивили меня, Мартин. Я уж было записал Вас в список неблагонадежных любителей.
     — А говорили, что не рубите с плеча, — припомнил Эберлинг.
     — Ваша правда. Но ошибки свойственны людям.
     Шум голосов и игру музыкантов перекрыл устрашающий рык:
     — Позор!
     Разорялся герцог Армин фон Гофф. Эта гора мяса, мокнущая в шелках, переваливаясь и пыхтя, двигалась в сторону сына. Седрик, оживленно болтавший с рыжим мужчиной, лицо которого носило все признаки затяжного запоя, оглянулся на отца и немедленно выпустил руку Зигмунда, будто она была заразной.
     — Позор! — повторил герцог Вертингемский. — Уже при людях затевает содомию! Выблядок!
     — Отец, ты неправильно понял, — заикаясь возразил Седрик. — Какая содомия? С чего ты взял?
     — Я видел, как ты наглаживаешь руку этого юнца! — лысая башка повернулась к Зигмунду. — Твоему деду должно быть стыдно за тебя!
     — У моего деда есть занятия поважней, — нагло заявил фон Каттель. — И мнение жаб меня волнует в последнюю очередь. Пойдем, Седрик, твой отец не может испортить нам вечер.
     Он потянул молодого фон Гоффа за лацкан камзола.
     — Лишу наследства! — завопил Армин, провожая сына горящим взглядом. — Ты не достоин Вертингема, ты недостоин держать рукоять Опаленного!
     Мартин обратился к Ревенфорду:
     — Что не устраивает толстяка?
     Вильгельм фыркнул:
     — Седрика фон Гоффа и внука канцлера связывает не простая дружба.
     Эберлинг присвистнул.
     — Вертингем, видимо, не является ценителем мужской любви, отсюда и скандал, — закончил герцог.
     Мартин отставил пустой бокал:
     — Тогда мне нужно поспешить к Жабе.
     — Зачем?
     — Пока он зол, можно его немного прощупать.
     Ревенфорд моргнул:
     — Как Вам будет угодно. Для меня фон Гофф открытая книга. Наглый, злобствующий тиран, мнящий себя великим полководцем и хитроумным политиком. Скучно, но Вам, человеку новому, будет интересно. Я пока подышу воздухом. Найдите меня после сей увлекательной экспедиции.
     — Непременно, — Эберлинг направился к фон Гоффу — тот устраивал обширный зад на низеньком карле. Люди расступались перед маркграфом; многие здоровались, вежливо склоняя головы. Участие Мартина в Ассамблее и его выступление на стороне Быка стало достоянием общественности. Теперь дворяне активно спорили о том, каким будет дальнейший шаг Сокола из Фалькберга.
     Элиза и Катрин весело засмеялись, слушая очередной анекдот Германа Энгельгардта. Генерал был красив жесткой северной красотой. Глядя на его светлые волосы и могучий подбородок, не оставалось сомнений, что в его жилах текла немалая толика исхеймской или нортландской крови. Одетый в зеленый жюстокор и белые леггинсы, подчеркивающие стройные ноги военного, Герман купался в заинтересованных взглядах женщин.
     — И все же, мы повесили пройдоху, — завершил он историю. Его спутница — миловидная праудландка по имени Марсия ван Келвиг, прильнула к плечу генерала.
     — Вам лишь бы повесить, — неодобрительно сказала она.
     — Крайние меры иной раз необходимы, — оправдался Герман. — Но я все же не Вешатель.
     — Давайте не будем об этом страшном человеке, — остановила генерала Элиза. — Не стоит портить вечер.
     Катрин заметила, как к ним направляется странная парочка. Невысокий истфалиец со всклоченными волосами и редкой бороденкой клинышком, и худой, черноволосый мужчина средних лет.
     — Они идут к нам, — Катрин поделилась открытием с Элизой.
     Графиня прикрыла усмешку широким рукавом:
     — Эделисса, будьте готовы утирать слезы смеха.
     Истфалиец подскочил первым. Его длинные пальцы нервно крутили пуговицы оранжевого камзола без рукавов. На белой сорочке и кружевных манжетах виднелись разноцветные пятна от вина и ликера.
     — О прекрасные доньи, дамы, эделиссы и эделаны! — застрекотал он с акцентом, к тому же явственно картавя. — Какая честь, великая честь! Бедный художник мечтать не мог о таком обществе! Ручаюсь, за этим столом собрались прекраснейшие девы королевства!
     — Вы нам бесстыдно льстите, мастер Карло, — ответила за всех Марсия ван Келвиг.
     — Карло Бальдини никогда не льстит! — с достоинством произнес художник. — Я всегда говорю правду, равно как и мои кисти!
     — Твоим кистям место в отхожем месте, — подсунул шпильку его спутник. — Марций Кнуд, прозванный Соловьем, — черноволосый поклонился.
     Катрин не удержалась и легонько подпрыгнула на месте:
     — Вы тот самый Соловей? Я слышала все Ваши песни и перечитала все стихи!
     — Я польщен, — Марций приложил руку к сердцу. — Можно узнать Ваше имя, милая эделисса?
     — Катрин Эберлинг из Фалькберга.
     — Жаль, мне не доводилось побывать в вашем прекрасном замке. Маркграф Уильям не особенно привечал поэтов и музыкантов.
     Катрин сжала губы при упоминании отца.
     — Какими судьбами Вы оказались в Гвингаэле? — быстро вмешалась Элиза, уходя от неприятной темы.
     — По приглашению его светлости Иоакима, — ответил Марций, разливая напитки по бокалам.
     — Я тоже, — ввернул Карло. — Я уже месяц живу у графа! Он обеспечил меня всем необходимым. Граф никогда не отказывает талантам.
     — Угу. Пьешь и распутничаешь за его счет! — с ненавистью обличил художника Соловей.
     — Вы знаете, мое к Вам уважение, милейший, но Вы глупы! Я в Гвингаэле не ради плотских удовольствий. Здесь, под сенью этих стен, я готовлю свой главный шедевр!
     — И какой? — Марций хмыкнул. — Опять портрет какой-нибудь голой аристократки, вид сзади? А потом тебя обнаружат в ее постели, как уже было в Люцернии. Ты, мелкий глист, умудрился наставить рога самому герцогу Джулиану Армаде! Шедевр он готовит, видите ли! Тебя ищут по всей Истфалии, вот ты и пригрелся у нашего доброго графа Иоакима, благо он ценитель искусств.
     Бальдини держал удар с профессионализмом кулачного бойца:
     — Ха! Держите свои инсинуации при себе, сладкоголосый певун! Карло Бальдини грешен, но никогда не бежал от опасности! Это опасности страшатся его бойкого слова и кисти, готовой изобличить злодея!
     Уставший от пикировок богемы, Энгельгардт спросил:
     — Какой же шедевр Вы пишите, уважаемый мастер?
     — Триптих «Смерть обнаженная», — с гордостью провозгласил Бальдини. — В Гвингаэле свирепствует чума, и лишь здесь я могу найти вдохновение, дабы увековечить деяния смерти! Я должен видеть всю ее жестокость, порочность, ее алчность до людских душ и безжалостность! Уже две недели я брожу по темным улицам города, наблюдая ужас эпидемии. Скоро я начну писать картину, и она станет вершиной моего творчества.
     — Вершиной глупости, Вы хотели сказать, — не удержался Соловей от зубоскальства. — Пристукнут Вас где-нибудь в подворотне, и будет Вам не смерть обнаженная, а смерть идиотская. Черт возьми, зачем Вам эти прогулки? — вознегодовал Марций. — Если человек талантлив, ему не обязательно видеть все своими глазами. Главное — фантазия и природный дар. Вот я, к примеру, в жизни не видел больших сражений, но все поют мою «Песнь о Черном поле»! Даже любители низкопробных виршей д'Амблера!
     — Вы невежда — только узрев события собственными глазами, можно сотворить шедевр!
     — Отговорка людей, лишенных фантазии и мозгов, — парировал Марций.
     Элиза и Катрин, переглянувшись, захихикали. Их поддержала Марсия — скрывая хохот, она уткнулась в плечо генерала.
     — Катрин.
     Девушка обернулась на зов. За ее спиной стоял Дитмар. В глазах юноши легко читалась обида.
     — Извините, — Катрин присела в реверансе. — Мне нужно отлучиться.
     — Но Ваш брат попросил сопровождать Вас, — графиня решительно поставила бокал на стол, где растекалась лужа вина, пролитого Марцием.
     — Не стоит, — неожиданно жестко сказал Дитмар. — Я ее будущий супруг, и со мной она будет в безопасности.
     Элиза вздернула брови:
     — Вот как? Тогда не смею вас задерживать, — ее ярко-зеленые глаза утратили былое веселье, если оно вообще было. — Поздравляю Вас, Катрин. Брат выбрал Вам замечательного мужа.
     — Мартин здесь ни при чем, — Катрин отступила от графини, удивленная ее холодностью.
     — Вам виднее.
     Дитмар отвел Катрин в сторону.
     — Зачем Вы связались с этой женщиной? — спросил он с осуждением. — Разве Вы не знаете, насколько она опасна?
     — С чего Вы взяли?
     — Отец рассказывал мне, что Элиза отравила собственного мужа и водит дружбу с подозрительными личностями. То ли Алыми Колпаками, то ли какими-то чернокнижниками. Это слухи, я не спорю, но все же лучше держаться от нее подальше. Давайте я лучше познакомлю Вас с отцом.
     — Давайте, — согласилась Катрин, бросив потаенный взгляд на Элизу фон Беленбах. Графиня слушала болтовню Марсии и Бальдини, попивая таланак.
     Пока Дитмар вел знакомить невесту с Быком, Мартин допивал четвертый бокал в обществе Армина фон Гоффа. Герцог Вертингема пил и ел за троих, жестоко пачкая кружева.
     — Я видел Вас с Ревенфордом, — разгрызая кроличью косточку, проговорил фон Гофф.
     — И?
     — Мартин, Вам нужно поскорее определиться, на чьей вы стороне, — неспешно, как ребенку, разъяснил герцог. — Вы поддержали Быка, потом вьетесь рядом с блондинистым подлецом, а теперь чего-то хотите от меня?
     — Вы прозорливый человек, эдель, — польстил Мартин. — Но у меня есть замечание. Вы говорите о сторонах, когда для меня их пока вовсе не существует.
     — Уверены?
     — Более чем. Есть только два полюса: члены Ассамблеи и Совет. Покуда регент сидит в своем кресле, а ваши партии ругаются и припоминают оппонентам стародавние грешки, мы ничего не добьемся. Я говорил это Быку, Ревенфорду, а сейчас говорю Вам. Среди ренномертов не должно быть никаких партий!
     — Но это невозможно! — возразил фон Гофф. Эберлинг едва не оглох от баса герцога. — Столкнулось слишком много противоречий, интересов. Бык хочет вернуть старые времена, для чего ему нужно усадить свою костлявую жопу в кресло регента и набрать в Совет идиотов в доспехах. Ревенфорда давно купил Всемирный Торговый Союз. Герцог Вольфшлосса спит и видит себя при титуле — а расплатой за финансирование будет Рейнланд, которым спешат порулить богатеи союза и гильдии. Прескверный вариантец!
     — А Вы? — спросил Мартин с улыбкой. — Чего хотите Вы, ваша светлость?
     Фон Гофф залпом опростал бокал и негромко рыгнул:
     — Я? Порядка, эдель.
     Мартин усмехнулся:
     — Как и все остальные. Ревенфорд твердит о порядке, Бык разоряется о порядке, и Вы туда же.
     — Порядок у каждого свой, — Армин отрезал кусок щучьего паштета.
     — Бесспорно, только Вы рано затеяли склоку за этот порядок. Покуда Вы будете грызться, канцлер и регент-марионетка так и останутся при своих местах.
     — Что Вы предлагаете?
     — Полностью блокировать решения Совета. Ваши ссоры играют на руку Олдрику фон Каттелю, и он чувствует себя в безопасности. Значит, надо лишить его такой уверенности! Армин, плюньте Вы на Быка и Ревенфорда! В нашем деле любые союзники хороши, — Эберлинг закрыл один глаз. — Достаточно выступить единым фронтом, и Верховный совет закачается как лодка в шторм, а там, глядишь, и перевернется. Как только регент уйдет в отставку, канцлер превратится в фигуру, временно исполняющую обязанности! Только тогда мы сможем обеспечить себе нормальные выборы правителя. Вы согласны?
     Фон Гофф свел брови — единственную растительность на его голове:
     — В Ваших словах есть смысл. Но как быть потом? Снова грызня, снова партии…
     — Невелика задача, — беспечно сказал Мартин. — Быка я возьму на себя, а Ревенфорда… никогда не поверю, что у такого человека нет грехов за спиной!
     В глазах фон Гоффа появилось нечто такое, что Эберлинг призадумался. Неужели он попал в цель своим предположением, и герцог Вертингемский знает за Ревенфордом какую-то тайну? Не зря же Бык упоминал о неких «рычагах», способных усмирить Вильгельма.
     — Мартин, — Армин с усилием наклонился. — Нам стоит подробнее обсудить эти вопросы. Как Вы смотрите на то, чтобы навестить меня на исходе седмицы?
     — Почту за честь!
     — А над Вашим предложением я подумаю, — заверил фон Гофф. — Говорите блокировать решения Совета? Мысль неплохая! Извините, мне нужно найти сортир в этом вертепе.
     Герцог поднялся и, раскачиваясь точно перегруженный гралл, побрел через весь зал в поисках отхожего места. Мартин перевел дух. Пока все складывалось неплохо. Хотя, кто мог поручиться, какие мысли бродят в головах фон Гоффа и Ревенфорда? Но, по крайней мере, они принюхиваются к наживке.
     Эберлинг поискал Катрин. Она оказалась в обществе фон Венцзлафов и примкнувшего к ним Дирка. Дитмар стоял возле девушки, едва касаясь ее локтя. Бык, державший высокий стакан с водкой, увлеченно разговаривал со своим старшим сыном Райнером. Мартин направился к ним, но его остановила невысокая, черноволосая женщина в золотистом платье. Щедрый вырез приковывал взгляд к высокой груди, голые плечи блестели от ароматического масла. От женщины шел приятный мускусный запах.
     — Мартин! — воскликнула она. — Как давно мы не виделись?
     — Лисбет! — обрадовался Эберлинг. — Ты прекрасна как никогда!
     Семь зим минуло с тех пор, как маркграф видел вдову брата. Лисбет Эберлинг, в девичестве Брекендорф, приходилась дочерью генералу Оттону. После смерти Дезмонда она покинула Фалькберг и вернулась в отчий дом. Ее появление на банкете графа Эйзенберга стало приятным сюрпризом.
     Лисбет обняла Мартина с пылом отнюдь не родственным. Пьяные, темные глаза смотрели с прищуром опытной шлюхи, чего Эберлинг ранее не замечал в невестке.
     — Так и не женился? — язык Лисбет бесстыдно запинался.
     — Пока нет.
     — И правильно. Пари свободной птицей, насколько хватит сил!
     — Как поживаешь? — вежливо поинтересовался Мартин, ища способ сбежать от пьяной невестки.
     Она вновь бросилась ему на шею.
     — Как пчелка из песни: я порхаю и порхаю, мед с цветочков собираю!
     — И много насобирала?
     — Ты столько не видел!
     Лисбет надула полные губы:
     — Скукота! Банкеты Иоакима так похожи! Сейчас все напьются, а потом перетрахаются как блудливые кошаки по весне.
     — Надеюсь, я к этому времени уеду, — отшутился Эберлинг. Лисбет положила руку ему на живот и медленно опустила ее к промежности.
     — Точно? Может, передумаешь?
     Мартин терпеливо убрал руку:
     — Увы! У меня дела.
     — Постельные? — женщина пьяно расхохоталась. Ее глаза искрились желанием.
     — Скучная болтовня.
     Эберлинг помнил Лисбет чистой и рассудительной девушкой, верной супругой брата, но сейчас перед ним стояла упитая вдрызг потаскуха, ищущая свободный член.
     К ним подошел высокий человек в темно-синем кафтане. Его угрюмое лицо словно выковали из стали, а черные глаза казались базальтовыми осколками. Мужчина носил аккуратно подстриженные усы в форме подковы, под которыми сурово сжались в линию и без того тонкие губы.
     — Черт тебя дери, Лисбет! — выругался он. — Мартин, извините мою сестру. Вы, наверное, меня не помните. Я Айзек Брекендорф.
     Мартин помнил его по Брименфельдской битве и Черному полю. Сын генерала Оттона, прозванный «Стальным кулаком», был суровым бойцом и отличным стратегом, вложившим немало сил в победу над Мясником.
     — Я никогда не забуду Вашу победу под Вейстхутом, эдель Айзек. А битва при Зеленом озере должна войти в учебники истории!
     — Вы мне льстите, — Брекендорф грубо взял сестру за руку. — Я просил тебя не напиваться!
     Женщина вырвалась, но спьяну поскользнулась, и если б не Мартин, то она бы растянулась на полу:
     — Пошел в жопу! — обрушилась Лисбет на брата. — Надсмотрщик херов! Следи лучше за своей женой, долбанный рогоносец!
     — Не смей так говорить о Марте, — процедил Стальной кулак.
     — А мне насрать! И на тебя, и на твою жену, и на нашего отца, поскорей бы вас всех прибрали Вознесенные! — она повернулась к Мартину. — Братец, спаси меня от этого зануды. Если хочешь, можешь потом меня трахнуть в каком-нибудь закутке.
     — Молчи, мерзавка! — Айзек сжал пальцы.
     — Мне, наверное, лучше уйти, — отступил Эберлинг. — У меня важные дела.
     Не дожидаясь ответа, Мартин поспешил оставить скандалящих родственников. Сокол из Фалькберга и представить себе не мог, насколько изменилась Лисбет. Могло показаться, что ее подменили.
     Эберлинг лучезарно улыбнулся, подходя к фон Венцзлафам.
     — Рад вас всех видеть!
     — Здорово, парень, — Бык подкрутил навощенный ус. — что же ты сестру оставил со змеюкой?
     Катрин с обидой отвернулась.
     — Элизой? Неужели все настолько плохо? — удивился Эберлинг.
     — Я бы сказал, херово, — Готфрид щелкнул челюстью. — Но да хрен бы с этой коварной сучкой. Поговорил с Ревенфордом?
     — Да?
     — И как?
     — Его светлость готов рассмотреть мои предложения.
     Бык достал трубку:
     — Вот видишь, Райнер, — обратился он к старшему сыну. — А ты говорил: ничего не добьется, ничего не добьется! Сын Уильяма горазд не только мечом махать и солдат гонять до седьмого пота.
     Райнер фон Венцзлаф — крупный, похожий на отца мужчина средних лет, склонил голову, признавая поражение. Губы его рассекал длинный белесый шрам, за который он получил прозвище Меченный. От Быка Райнер унаследовал горящие неукротимой решимостью глаза и убыток волос, уже начавших покидать его голову.
     — Рад встрече, Мартин, — проскрежетал фон Венцзлаф. — Отец похваляется нашим скорым родством, это верно? Или старику опять мерещатся внуки?
     — Истинно так, — подтвердил Эберлинг, избегая взгляда Катрин.
     Райнер протянул маркграфу бокал с таланаком:
     — Выпьем за здоровье нареченных!
     Бык в порыве отеческих чувств обнял Дитмара и Катрин. Девушка от неожиданности пискнула:
     — Вы отличная пара, клянусь Анейрином! — Готфрид выставил указательный палец. — Мартин, когда мы подпишем брачный договор?
     — Уже скоро, — неопределенно ответил Эберлинг.
     — Надо бы поторопиться.
     Маркграф выпил вина, уходя от разговора.
     — У фон Брейгеля интересные гости, — сказал он. — Капитан гвардии регента Штольц, новый бургомистр, генерал Энгельгардт…
     — Начальник городской стражи Вормс, — продолжил список Райнер. — Иоаким явно собрался налаживать контакты.
     — Ублюдок явно что-то затеял, — безапелляционно заявил Бык. — Фон Брейгель не дурак. Собрав нас на эту вакханалию, он решил провести разведку перед будущей дракой. Врагов следует знать как на поле, так и в застолье. И Ревенфорд вместе с ним!
     — Обличать герцога Вольфшлосса пока не в наших интересах, — мягко напомнил Мартин.
     — Я дал согласие на переговоры с засранцем, но это не значит, что я должен его немедленно полюбить.
     Бык приподнял скатерть и заглянул под стол:
     — Жрешь? Ну жри.
     — Кто там? — Катрин с любопытством заглянула под стол вслед за Быком. — Собака!
     — Это Дикий, — с гордостью назвал кличку Готфрид. — Слуги не хотели пускать меня с аргом, но кулак Райнера быстро поменял их мнение.
     Дирк склонился к Эберлингу, который неотрывно следил за полами скатерти.
     — Видел Лисбет?
     — Ага, — Эберлинг тряхнул головой, отгоняя страх перед собакой. — Она сама не своя.
     — Пьяная. И, похоже, ослабла на передок. Точь-в-точь как моя мамаша.
     — Ты не знаешь, что с ней случилось?
     — Я знаю, — ответил за конюшего Готфрид. Бык затянулся трубкой. — Пару лет назад она связалась с хозяином сего дома и покатилась как камень с горы. Пьянство, разврат, бесконечные пиры и оргии в кулуарах Королевского театра. Оттон Брекендорф с ног сбился, пытаясь вытащить дочь из болота, но тщетно. Сученка течет так, что не худо было бы засунуть ей между ног тряпку!
     — Отец! — возмутился Дитмар. — Здесь эделисса!
     — Извини, девочка — пристыдился Бык, хрустнув челюстью.
     — Все в порядке, — успокоила его Катрин. — От Дирка я слыхала вещи и похуже.
     Беккер изобразил невинность:
     — Не может быть. Ты должно быть ошиблась!
     В холле началось какое-то движение. Слуги в масках отворили широкие двери в конце зала. В сумрачной анфиладе, освещенной парой высоких канделябров, выстроились девушки, одетые лишь в набедренные повязки. На лбах у девиц красовались золотые обручи с монистами и павлиньими перьями.
     — Его светлость Иоаким фон Брейгель! — объявил мажордом, лицо которого закрывала маска ворона.
     Грянули флейты и рюнгельты. Печальная мелодия разлилась по залу, пресекая разговоры.
     — Театрал гребанный, — прорычал Бык. — Не может без выпендрежа. Подонок, убийца, вымогатель, фальшивомонетчик, а туда же! Покровитель высоких искусств, мать его! Не удивлюсь, если этот дутый франт работает с иностранной разведкой. Не зря же в его доме любят обретаться послы Ковенанта и Мехтии.
     — Многовато грехов для одной персоны, — усмехнулся Эберлинг. — У кого-то в шкафу скелет, у кого жалкая черепушка, но у графа Иоакима похоже там целое кладбище или, на худой конец, фамильный склеп.
     — Будь уверен: все покойники на этом кладбище устроены им лично, — глаза Быка разгорелись от злобы, челюсти остервенело грызли мундштук трубки.
     В анфиладе показалась процессия из четырех человек. Первым шел сам его светлость Иоаким фон Брейгель. Когда Мартин услышал от Быка, что граф превратился в шута, он воспринял слова Готфрида фигурально, но сейчас убедился в их самом прямом значении.
     Граф Эйзенберга нарядился в длиннополый жюстокор цвета крови, расшитый золотым лабиринтом из завитков и переплетений. Алая веста небрежно расстегнута на две верхние пуговицы. Кружевные манжеты сорочки укрывали руки графа почти до самых пальцев. На шее Иоакима висел тяжелый медальон с его личным гербом — разделенной на две разноцветные половины театральной маской. Белая часть лица весело смеялась, тогда как черная скорчила плаксивую гримасу. Голову фон Брейгеля венчала бордовая шляпа с прямыми полями и цилиндрической тульей. Заметно прихрамывающий граф опирался на черную трость с набалдашником в форме женской фигуры. В другой руке он держал поводок, который удерживал толстого, пушистого кота, белого словно снег. На плоской мордочке животного застыла скука, а желтые глаза сонно щурились — видимо, выходить в свет для кота было не впервой.
     За Иоакимом шагали трое мужчин. Высокий, как каланча, хмурый господин в сером плаще — его пегие волосы были заплетены в длинную косу до пояса; широкоплечий гигант в черном и молодой человек с высокомерным, угловатым лицом, лениво положивший ладонь на рукоять палаша.
     Фон Брейгель воздел руку с тростью:
     — Приветствую моих дорогих гостей! — выкрикнул он высоким баритоном, чуть испорченным легкой хрипотцой. — Ныне мы собрались, чтобы восславить богов вина и разврата!
     — Иоаким! — завопил какой-то франт в розовом камзоле и рубашке навыпуск. — Ты опоздал, наглец этакий!
     — Каюсь! — фон Брейгель склонился. — Поразительно видеть Вас в добром здравии, мэтр! Мне казалось, Вы давно умерли от пьянства или Вас, наконец, отыскали кредиторы.
     — Лоренцо ди Саньери бессмертен и неуловим! — спесиво ответствовал франт.
     — Значит, Вы никому не нужны, — заключил Иоаким. — Но не волнуйтесь мой дорогой философ, рано или поздно Вы напишите очередную гадость про церковь, и святые отцы затащат Вас на костер!
     — Надеюсь разделить его с Вами, — вернул шпильку Лоренцо.
     Продолжая обход гостей, фон Брейгель здоровался с давними знакомыми, рассыпая шутки горстями.
     — Франц фон Хагенбах! Как Ваши успехи?
     Толстяк отвлекся от жирного куска свинины:
     — Жду не дождусь нашей очередной игры в раймс, — сказал он с набитым ртом. Рядом с ним были его вездесущие дети: дочь Кунигунда, известная как Отбивная, и сын Герберт, прозванный Окороком. Оба чада не уступали отцу в объеме животов и откормленности щек. Фон Хагенбах наверняка бы опечалился, узнав, что оскорбительные клички для него и его детей придумал добрый друг Иоаким.
     Граф Эйзенберга коснулся тростью жирного брюха Франца:
     — Не забудьте взять побольше марок, ибо моя благотворительность на исходе.
     Иоаким повернулся к другому праздному деятелю:
     — Барон Регин фон Дорм! — закричал он. — Как Ваши кошели?
     Рыжеватый господин с пропитым лицом скривился:
     — В них свищет ветер, граф!
     — А Ваш замок?
     — Я заложил его в банке.
     — Так это чудесно! — обрадовался Иоаким, — Вы теперь самый счастливый человек в этом зале!
     — Но почему?
     — Вам абсолютно нечего терять!
     — Кроме жизни, — печально закончил барон и осушил бокал мехтианского.
     — Невелика потеря, мой драгоценный! Что есть жизнь, как не временная отсрочка смерти? Главное, не катайтесь на перилах, дабы не повторить подвиг деда.
     — Перила — проклятие моей семьи! — поделился фон Дорм.
     — Тогда Вам стоит сменить девиз дома.
     — Какой вы предлагаете? — живо заинтересовался Регин.
     — И жили грешно, и померли смешно!
     Фон Дорм закатил глаза:
     — Гениально! Завтра же подам бумаги в Гербовую канцелярию.
     Иоаким уже не слушал пропойцу-барона. Он прихромал к невысокой, полной женщине, на вид давно разменявшей шестой десяток. Лицо эделаны, густо обсыпанное пудрой, делало ее похожей на ожившую статую.
     — Графиня Монбах! Как Ваше здоровье? Колики не мучают?
     — Пока еще могу ополовинить стакан водки, — басом ответила старуха.
     — А Ваш внук? — с наигранным участием спросил Иоаким.
     — По-прежнему не умеет играть в карты.
     — Так это прекрасно! Вам повезло!
     — Не умеет, но играет! — со злостью закончила графиня под взрыв всеобщего хохота.
     Фон Брейгель приближался к Мартину. За последние годы Иоаким мало изменился. Все те же темные смешливые глаза, крупные губы, породистое лицо. Образ портила левая сторона. Щеку, скулу, часть подбородка и лба покрывали мелкие шрамы, оставленные графу на память осколками взорвавшегося ядра.
     — Кого я вижу! — фон Брейгель передал поводок длинному господину с косичкой. — Мартин Эберлинг, Готфрид! — граф Эйзенберга взмахнул тростью. — Право, сюрприз высшего разряда. Еще немного, и мои глаза увлажнят слезы счастья.
     — Рад встрече, — коротко поприветствовал Мартин.
     — Вы серьезны, словно агент Тайного кабинета, — Иоаким улыбнулся; глаз на увечной стороне несколько раз непроизвольно дернулся. — Больше веселья, мой прекрасный Сокол из Фалькберга. Больше жизни! Ведь она так коротка, чтобы тратить ее на мрачное настроение. Но оно и к лучшему! Хотите знать, почему я против бессмертия, эдель?
     — Почему?
     — Смертность — наша единственная мотивация сделать в жизни хоть что-то интересное. Бессмертие же наверняка полно скуки и нескончаемого поиска оправданий собственного существования. Лишь осознавая краткость бытия, мы можем оценить каждый момент жизни, вкусить ее полностью и без остатка.
     — К чему ты это? — с подозрением спросил Бык.
     — Пустая философия, пустого человека, — Иоаким поднял трость на уровень глаз и задушевно произнес. — Ведь так, Сесилия?
     Навершие в форме женщины промолчало. Фон Брейгель повернул голову к Катрин:
     — Кузнечик, как же ты выросла!
     Девушка смущенно улыбнулась:
     — Вы почти не изменились, эдель, — не сводя глаз со шрамов, сказала девушка.
     — Правда? — фон Брейгель почесал набалдашником посеченную сторону. — Зеркало мне часто указывает на это «почти». Но прочь уныние! Расскажи мне, птенчик, что привело тебя в наш проклятый город?
     — Птенчик? — удивилась Катрин новому прозванию, — а куда девался Кузнечик?
     — Он остался в прошлом, моя радость! Ты стала очаровательным птенцом, который наверняка не знает отбоя от молоденьких петушков.
     Смешливые глаза фон Брейгеля остановились на Дитмаре.
     — Вы ошибаетесь, эдель, — уверенно ответила Катрин.
     — Правда? Ну и черт с ним! Ты не ответила на мой вопрос, милая.
     — Может, эдель даст девушке собраться с мыслями и не будет столь настойчив? — вмешался в расспросы Райнер.
     Фон Брейгель сделал вид, что только сейчас заметил сына Быка:
     — Надо же! — воскликнул он. — Птенчик устал? Тогда не буду ее беспокоить. Райнер, вы настоящий спаситель утомленных красавиц. Словно легендарный Венцель Драконоборец Вы приходите на помощь даме в трудную минуту! Прямо как в той пьесе: «когда девица замолчит испуганная словом, гремя мечом к ней поспешит, сей рыцарь с недреманным оком».
     — Я не ее рыцарь, — буркнул Райнер.
     — Вот как? Зря! Всегда неплохо быть рыцарем рядом с прекрасной девушкой! Сочувствую Вашему недугу, Райнер.
     — Какому? — опешил фон Венцзлаф.
     — Тому, что тупит разум, равно и клинок.
     — Вы назвали меня идиотом? — с угрозой подступил Меченный.
     — Право, Вы сами употребили столь оскорбительное слово. Я же вовсе не его имел ввиду.
     Мартин как бы ненароком загородил фон Венцзлафа.
     — Эдель Иоаким, Вы знаете толк в торжествах.
     — Вам еще многое предстоит увидеть, мой друг. Сцена готова, актеры вышли из-за кулис, пусть не все хорошо знают текст, а иные и вовсе пьяны. Жаль, зритель не оценит постановки!
     — О ком Вы? — заулыбался Эберлинг. Ему стало любопытно, кто у кого передирает манеру общения. Ревенфорд у фон Брейгеля или наоборот? Все эти велеречивые сравнения и аллегории с театром были похожи как близнецы.
     — О людях, мой драгоценный Сокол из Фалькберга. Я всегда говорю о людях. Лишь человек с его потаенным миром достоин обсуждений. Хотя далеко не каждый заслуживает внимания. Иной раз хватает и взгляда, чтобы оценить препустое нутро индивида. «Там нет игры страстей, там только тлен сомнений, и пепел от разрушенных надежд» — процитировал Иоаким очередного неизвестного поэта.
     — Туманно, — заметил Дитмар.
     — Туман застит Вам взор, юноша. С годами он исчезнет, и Вы поймете мои слова. Но бойтесь тьмы невежества, что может захватить Ваш разум. Тогда Вы навсегда останетесь во мраке, что порождает сомнения рассудка и гасит свет мысли. Не так ли, Мартин? — фон Брейгель взял Эберлинга под руку. — Уж мы-то знаем кое-что о тьме, живущей в душах человеческих? О гниющих останках, что испускают смрад в кромешной темноте самых потаенных уголков? Мы с Вами знаем об актерах, нацепивших маски и играющих роли, которые им не по плечу. Вот Вам политик, генерал или поэт, но стоит сорвать маску и смыть грим, как мы увидим тьму, обретающуюся в душе бездарности, решившей достичь величия.
     Бык щелкнул челюстью.
     — Фон Брейгель, — хрипло произнес он. — Ты окончательно спятил. Какие актеры? Какая тьма? Где ты вычитал эту херню?
     — Вот видишь, Сесилия, — вновь обратился граф к фигурному навершию. — Иному мудрецу достаточно глупца, чтобы понять свое бессилье. Ах, Годфрид, как жаль, что я не могу Вам объяснить мои слова! До некоторых истин лучше добираться самому. Так ведь гораздо интересней!
     Рассуждения графа прервал лакей. Поклонившись, он обратился к Дирку:
     — Вы Дирк Беккер?
     — Есть такой грешок, — недружелюбно ответил конюший.
     — Вам передали записку.
     — От кого?
     — Не велено говорить.
     — Давай сюда, харя заговорщицкая.
     Дирк медленно вчитывался в короткий текст, написанный мелким подчерком:
     — Мне нужно отойти, — быстро сказал он.
     — Что случилось? — вкрадчиво спросил фон Брейгель.
     — Одна эделисса хочет меня видеть.
     Иоаким искренне рассмеялся:
     — Вы невероятны, Дирк! Вот кто мне по душе! Первый раз у меня в гостях, а уже вверг в соблазн некую красотку. Вы живой пример нескучного человека! Веселитесь, пейте, наслаждайтесь! Для того и созданы пиры! Но, признаться, мне будет интересно посмотреть, когда с Вашего лица спадет маска грубого ландскнехта.
     — Не раньше, чем Вы скинете свою, — дерзко парировал Беккер.
     — Я давно избавился от масок, мой остроумный друг. Так что в моей пьесе будет иной финал.
     — Кто же написал эту пьесу? — спросила Катрин.
     — Человек, — фон Брейгель воздел руки. — Как и всё в этом мире.
     Дирк удалился, старательно обойдя Лисбет Эберлинг, которая потерянно брела к Мартину и компании. Лицо женщины запунцовело от выпитого, под глазами залегли глубокие тени. Она без раздумий толкнула фон Брейгеля в грудь и завизжала:
     — Вот ты где, мерзкий паяц!
     — Моя разлюбезная красавица потеряла своего графа, — Иоаким без всякого стеснения приник к губам Лисбет.
     Мартин опустил глаза. Вдова Дезмонда, как и этот полуживотный поцелуй, вызвали у него тошноту.
     — Я должен покинуть вас, мои добрые друзья — сказал фон Брейгель, обнимая Лисбет. — Эделисса требует внимания.
     — Мне его и без тебя хватает, — капризно заявила та.
     — Правда? Тогда следует отдать тебя на псарню — клянусь Вознесенными, там найдутся те, чье внимание ты еще не привлекла.
     — Подлец! — Лисбет отвесила графу пощечину.
     Развернувшись, она быстро пошла прочь, раскачиваясь на нетвердых ногах.
     — Вздорная натура! — с хохотом поведал Иоаким. — Нужно ее успокоить.
     Опираясь на трость, фон Брейгель последовал вслед за Лисбет. Троица его молчаливых друзей, так и не представившись, удалилась вместе с графом. Белый кот потрусил за ними, на ходу пытаясь сорвать ошейник.
     — С ним ты хотел вести переговоры? — ехидно спросил Бык у Мартина.
     — М-да, — хмыкнул Эберлинг. — Скверный поворот. И давно граф… такой?
     — Давно, — Готфрид громко втянул воздух широкими ноздрями. — Но сегодня он превзошел сам себя. Похоже, он окончательно подвинулся головой!
     — Кто были те трое?
     — Про высокого я почти ничего не знаю, — поделился Бык. — Зовут его Орландо, а кличка — Гробовщик. Ходят слухи, что он связан со многими дурно пахнущими делишками фон Брейгеля. Молодой хрен — Маркус Энгельгардт, младший брат Германа. Бретер без царя в голове, изгой даже в собственном доме.
     — А здоровяк? Мне он показался знакомым.
     — Это Людольф фон Брогг, сын Мясника. Если ты помнишь, сестра Иоакима вышла замуж за Людвига, так что граф пригрел гаденыша на родственных началах.
     Мартин помнил, как Лидия фон Брогг сбежала от деспотичного мужа, осознав в какое чудовище превратился владыка Верминштайна. Иоаким принял сестру и ее малолетнего сына. Тогда же всполошился и сам Мясник, что послужило первым звонком к готовящемуся бунту. К чести фон Брейгеля, тот не стал праздновать труса, одним из первых ответив на воззвание Ордена Наследия.
     Эберлинг поискал взглядом Людольфа. Молодой человек оставил фон Брейгеля и теперь жался у распахнутого окна. Никто не разговаривал с ним, и сам он ни к кому не обращался. На сосредоточенном лице играли желваки, губы плотно сомкнуты, лоб подернут рябью ранних морщин. Фон Брогг словно по заказу пошел в отца. Широкие плечи, высокий рост, кулачищи размером с добрый булыжник. Эберлинг нахмурился. Сын Мясника некстати напомнил ему о кровавых делах Людвига. Палачи барона варили недругов заживо, медленно рубили на куски, иным пленным засыпали в глотку порох, а потом поджигали. Мартин видел оскопленного священника с вбитым в тонзуру гвоздем, изнасилованную кинжалом деву, после насаженную на кол; измученных рыцарей Ордена, которым вскрывали брюхо и зашивали туда крыс. Сотнями катились отрубленные головы и конечности. Искалеченные трупы сваливали в подвалы замка, где они вскоре растекались гнилостной жижей. Сам Мясник наслаждался этой вонью, когда спускался в подземелья для магических ритуалов.
     Чудовищные, не укладывающиеся в голове деяния Людвига фон Брогга оживали теперь в лице его сына. Мартин избегал скоропалительных выводов — молодой Людольф мог оказаться славным парнем, но Эберлингу было тяжело пересилить нахлынувшие эмоции. И страх. Будто из Бездны вернулся помолодевший Мясник, готовый обрушить на врагов возмездие.
     — Братец, что с тобой? — заволновалась Катрин.
     — Ничего, — Мартин отвернулся от Людольфа фон Брогга.
     Банкет, как и всякое затянутое торжество, уверенно выходил за рамки приличий. Самые раскованные гости уже принялись охотится на юных служанок в пеньюарах. Разговоры стали громче, тосты короче, а манеры утратили благопристойность. Лоренцо ди Саньери, скинув камзол, залез в фонтан и, широко раскрыв рот, заглотил винную струю, бившую из промежности статуи. Отфыркиваясь и захлебываясь, он закричал:
     — Богиня! Одари меня своей кровавой благодатью!
     С громким плеском он погрузился в вино по самую шею.
     — Вы испортите напиток, — возмутилась старая графиня Монбах.
     — От моих чресл оно лишь прибавит в тонкости, — уверенно отбрил ее Лоренцо.
     Бык, разжигая потухшую трубку, проворчал:
     — Долбанные истфалийские позеры! Никогда не умели вести себя в обществе.
     — Кто этот господин? — спросил Дитмар.
     — Лоренцо ди Саньери, — назвал имя Мартин. — Философ и писатель из Рансельванты. Как часто водится у творческих личностей — пьяница, игрок, бабник и грубиян. Года три назад его выперли из Ковенанта под страхом веревки. Творец умудрился написать сборник стихов про церковь, где в весьма фривольной манере изложил взаимоотношения монахов и послушников. Я долго думал, куда подевался Лоренцо, и теперь вижу, что он нашел приют в Гвингаэле. Странный выбор.
     — Вы с ним знакомы? — Катрин старалась не смотреть в сторону фонтана, где философ стаскивал с себя рубашку.
     — Шапочно. Встречались как-то раз, во время моей поездки к Исполиновым столпам.
     Пока ди Саньери бултыхался в фонтане, безуспешно протягивая руки к служанкам, лакеи раздвинули столы, освобождая пространство в центре холла. Гора фруктов, башней выстроенная на одном из блюд, не выдержала качки при переносе. Апельсины, персики, сливы и яблоки покатились по росписи ди Пирицци. Слуги бросились их собирать, подгоняемые писклявыми командами дюка Минимуса:
     — Лови их, лови, — подпрыгивал на месте карлик, — убегают же! Бездари, всему вас надо учить.
     Минимус подбежал к юной красотке в розовом платье. Шут упал на колени и проворно забрался под колокольную юбку девицы. Та вскрикнула и растерянно завертелась на месте. Минимус выскользнул наружу, показывая окружающим крупный апельсин:
     — Я только что спас деву от этого оранжевого растлителя, — похвалился карлик. — Он зарился на ее невинность почище мельбадского рейтара! А на Вашем месте, эделисса, я все же бы надел панталоны и сделал стрижку. Я утомился искать этот фрукт в ваших кустах!
     Девушка покраснела и, закрыв лицо руками, бесшумно заплакала.
     — Никогда не понимал баб, — пробубнил Минимус, очищая апельсин. — Спасаешь их — плохо, бросаешь — тоже плохо! Как говорил мой великий учитель Бертран Дырявые Порты: «Всяк девице ты сможешь угодить, коли умеешь хреном по манде водить»! Может, воспользоваться его советом? Эделисса, я сегодня абсолютно свободен.
     Покачиваясь, барон Регин фон Дорм подскочил к карлику и, выкатив глаза, закричал:
     — Оскорбляешь деву!? Только не в мой дозор!
     Он схватил Минимуса за шиворот и с силой швырнул в фонтан, откуда пытался выбраться ди Саньери. Карлик врезался в философа, и оба пали в бассейн, как пьяницы в лужу.
     Покуда товарищи по несчастью плавали в вине, из анфилады выбегали девицы в соломенных юбках. Голые тела покрывали абстрактные рисунки, исполненные синей краской. На запястьях девушек сверкали тонкие золотые браслеты, волосы придерживали странные уборы, пестрившие разноцветными перьями. На шеях прелестниц висели бусы из жемчуга и янтаря, волнительно прикрывавшие груди.
     Девицы выстроились в линию. Их окружили воинственного вида мужчины в белых набедренных повязках. Загорелые крепкие тела лоснились от втертого в кожу масла. В руках ряженные держали шесты, подожженные с двух концов.
     Гости столпились вокруг необычных пришельцев, обсуждая готовящееся представление. Прислуга торопливо тушила свечи в жирандолях, а троица лакеев, используя длинные гасильники, лишили люстру половины ее огней. Зал погрузился в полумрак. Мартин в сопровождении Катрин и Дитмара протолкался в первые ряды, оставив угрюмого Готфрида в обществе Райнера. Бык не сдерживал ругательств увидев ряженых.
     — Опять какое-то блядство удумали! — прорычал ландграф.
     Спокойную песнь флейты и бренчание рюнгельта сменил гром барабанов. Дикий, первобытный ритм подстегнул девушек, и они мелко задрожали, воздев головы. Их бронзовокожие партнеры закрутили шестами, выписывая вокруг себя огненные спирали. Девицы, неистово размахивая руками, принялись синхронно подпрыгивать и изгибаться в движениях какого-то сумасшедшего танца. Длинные, стройные ноги вздымались вверх, демонстрируя публике идеальную растяжку. Танцовщицы кружились, исполняли головокружительное сальто, соблазнительно проводили руками по грудям и бедрам. Мужчины вскоре присоединились к ним. Огненный вихрь объял девушек, придавая их быстрым, хаотичным, но таким отточенным движениям ареол древней мистерии. Барабаны ускорили ритм. Теперь им вторил грохот литавр. Движения танцоров убыстрились, жесты и па стали еще откровеннее. В какой-то момент девицы одним слаженным движением сорвали с себя соломенные юбки, оголяя блестящие ягодицы.
     Эберлинг почувствовал прикосновение. Оглянувшись, он увидел за собой Элизу фон Беленбах. Графиня Остенфаля прильнула к Мартину и, встав на цыпочки, закричала ему в ухо:
     — Его светлость Иоаким утверждает, что так выглядят танцы дикарей Западного континента! — грохот барабанов превратил голос Элизы в шепот.
     — Он ошибается!
     — Откуда Вы знаете?
     — Я ходил с Праудландской экспедицией Ллойда к берегам Фернланда.
     Элиза изобразила удивление каждой черточкой своего лица:
     — Невероятно! Я, конечно, слышала о ваших походах за море, но чтобы достичь самого Фернланда! Как Вы пережили путешествие через океан? Вы смогли высадиться на берег? Видели Агранду? Расскажите же, Мартин, не томите! Если Вы помните, я пишу книгу, и мне жутко любопытно.
     Эберлинг покачал головой:
     — Сейчас не время и не место для таких разговоров.
     Графиня поморщилась.
     — Жаль. Тогда у меня созрела другая идея. Заезжайте как-нибудь ко мне в гости. Я запишу ваши истории, а заодно поделюсь кое-какими соображениями, — Элиза пристально смотрела в глаза Эберлингу, как бы говоря: «Нам есть о чем поговорить. Это важно. Не отказывайся».
     — С превеликим удовольствием. А герцог не будет против?
     — Мнение Вильгельма меня в данном случае не интересует.
     — Воля ваша, — отступил Мартин.
     В нескольких шагах от себя Эберлинг заметил Блэкмарша, отчитывающего Генриха Бойда. Юноша слушал очередную лекцию о беспорядочных связях с неблагонадежными девицами. Элиза фон Беленбах пощелкала пальцами перед носом Мартина:
     — Вам не нравится представление?
     — Доводилось видеть и получше.
     Танцоры окончили выступление, смешавшись в гротескный ансамбль, застывший в дурной пародии на соитие. Одни девушки слились с мужчинами, обхватив ногами их мускулистые бедра, другие запрыгнули к ним на плечи, касаясь промежностью губ танцоров. Зал грянул аплодисментами и одобрительным свистом.
     — Браво! — хором кричали пьяные гости.
     — Идите к папочке, проклятые дикарки, — орал из фонтана ди Саньери.
     — Я хочу вон того красавца справа, — изъявила желание престарелая графиня Монбах.
     — Я хочу их всех, — заверещал Регин фон Дорм. — Разве я не рассказывал вам, как однажды за одну ночь удовлетворил добрую сотню дев и сотню юношей?
     — Ваши враки становятся интереснее, — со скукой кольнул барона дюк Минимус. — Чем Вы их там удовлетворяли? Бутылкой? Всем давно известно, что у Вас стоит только воротник на рубахе, и то не всегда.
     — Паршивец! — взвился рыжий враль. — Я требую сатисфакции!
     — От карлика? — Минимус поджал губы. — Боюсь, придется отказаться. Мне становится жутко от одной мысли о дуэли с человеком, склонным всех удовлетворять!
     — Трус!
     — У меня нос упирается Вам в яйца, ваша светлость, как Вы предлагаете мне сражаться? Верхом на гралле? Или Вы встанете на колени? Вот будет потеха!
     Посрамленный фон Дорм, громко фыркнув, укрылся среди гостей.
     Катрин, покрасневшая от вида голых тел, приникла к Дитмару:
     — Какая пакость! — воскликнула она. — Никогда бы не подумала, что бывают такие танцы. Вы согласны, Дитмар?
     Фон Венцзлаф немало смешался, услыхав вопрос. Все выступление он не сводил глаз с танцовщиц, изводясь плотским томлением, и теперь его уши отчетливо наливались алым.
     — Согласен. Отвратительное зрелище!
     — Похоже, Вы сейчас увидите зрелище куда хуже, — предупредил юношу Артур Блэкмарш. — Граф Иоаким нашел себе жертву.
     — Что случилось? — забеспокоилась Катрин.
     — Сами посмотрите.
     Иоаким фон Брейгель стоял у приоткрытого окна, с ленивым видом покручивая в руке трость, и без всякого интереса слушал разорявшегося Джерхолда фон Стромма. Катрин сразу узнала мрачноватого мужчину в сером кафтане. Во дворе особняка он спорил о чем-то с Корбинианом фон Беленбахом. В этот раз Джерхолд фон Стромм, сын маршала королевства, проявил гораздо больше эмоций. Похоже, мужчина хорошенько выпил; его выпуклые глаза косили, а волосы слиплись от пота. Корбиниан, прозванный Барсуком, вертелся рядом:
     — Эдели, к чему этот спор? — примирительно спрашивал фон Беленбах у оппонентов. — Граф Иоаким пошутил, вы не поняли шутки — всякое бывает.
     — Я не шутил, — возразил фон Брейгель, — когда я уподобил эделя Джерхолда трусливому дитяти, что прячется за отцовском сапогом, я был безнадежно серьезен. И, кстати, могу продолжить. Как и всякий человек, равный умом ребенку, эдель Джерхолд склонен преувеличивать свои подвиги в Бродмаркскую кампанию. Вы говорите о Белой скале и штурме Кейгорда так, будто сами там были. Но мне-то известно, что Вы и носа не показывали на поле брани, отсиживаясь в шатре фон Гоффа и делая помпезный вид, достойный батального полотна! Пока солдаты купались в грязи, дерьме и крови, Вы попивали винцо в обществе таких же «прославенных полководцев», гораздых бахвалиться выдуманными подвигами.
     Фон Стромм стянул с руки замшевую перчатку и швырнул ее к ногам Иоакима:
     — Вы пожалеете, граф, — пригрозил Джерхолд. — Немедленно заберите свои слова назад, иначе…
     — Иначе Вы отхлещите меня перчаткой, которую так неловко выронили?
     — Это вызов!
     — Куда? — фон Брейгель повертел головой. — В Банке Дарах-ад-Дина снова дают беспроцентный кредит? Скорее поспешим!
     — Хватит юлить! — взвыл Джерхолд, хватаясь за рукоять палаша. — Вы знаете, о чем я.
     — Ах этот вызов! — Иоаким хлопнул себя по лбу. — Право, эдель, это лишнее. Неужели Вы хотите омрачить наш праздник Вашей смертью?
     — Ваша уверенность лишь глупое бахвальство!
     — Откуда эта кривая строчка? — спросил граф Эйзенберга, почесывая лоб. — Сами придумали или прочитали где? У Вас есть последний шанс, эдель. Либо Вы покидаете мой дом, унося с собой Ваше вранье, либо мы прогуляемся до смотровой площадки. Там места побольше.
     — Прогуляемся.
     — Тогда вина мне, — приказал Иоаким лакею. — Неси полную бутылку! Наш поединок должен состоятся на равных, ибо эдель Джерхолд изволил выпить лишку.
     — Не нужно благородных жестов, — остановил его фон Стромм. — Вы и так хромы.
     — Пусть Вас не беспокоит мое увечье. Хромота куда легче переносится, чем отсутствие мозгов.
     Слуга подал фон Брейгелю откупоренную бутылку «Белой дамы». Граф взял ее ухоженными пальцами.
     — Приступим, — Иоаким надолго присосался к горлышку. Вино заливалось в горло, будто в бездонную пропасть. Опустошив бутылку, Иоаким довольно кашлянул:
     — Так-то лучше! Кто изволит быть моим секундантом?
     — Я! — вызвался Людольф фон Брогг, подойдя к дяде. Низкий голос сына Мясника рокотал проснувшимся вулканом.
     — Ах, племянник, я не сомневался.
     — Корбиниан! — окликнул Барсука эдель Джерхолд. — Не окажите мне честь?
     Обрюзгший лик графа Остенхольма исказила гримаса:
     — Я против дуэлей.
     Фон Стромм обвел рукой зрителей, притихших в ожидании:
     — Хоть кто-нибудь?
     Из толпы вышел Райнер фон Венцзлаф:
     — Я буду Вашим секундантом.
     — Спасибо, эдель, — искренне поблагодарил Джерхолд.
     — Начнем, — азартно сказал фон Брейгель, — и не забудьте написать письмо родственникам: сообщите им, что отличный гроб можно заказать у мастера Вульфа.
     Райнер с сомнением пожевал покалеченные губы:
     — Иоаким, поединки насмерть запрещены, — напомнил он. — Согласно дуэльному кодексу, ваша перебранка тянет лишь «до первой крови».
     — Я и забыл, — притворно расстроился фон Брейгель, — тогда пошлите за лекарем, его услуги сегодня понадобятся благородному Джерхолду.
     Хромец направился к выходу. За ним поспешил Людольф, а после потянулись и гости. Мартин с Элизой присоединились к Дитмару, Катрин и Блэкмаршу. Уже у самых дверей их нагнал Дирк, крепко державший за руку Анхен фон Балк — внучку юстициария, с которой Беккер завел знакомство на Ассамблее. Золотоволосая красавица походила на довольную кошку, обожравшуюся сметаны. Грудь Анхен часто вздымалась от возбуждения. Видимо, Дирк где-то умудрился прижать ветреную чаровницу, подумал Эберлинг.
     — Я ничего не пропустил? — заполошно спросил Беккер.
     — Нет, — успокоил его Мартин. — Как раз вовремя. Его светлость Иоаким устроит нам представление с кровопусканием.
     — Дуэль?
     — Скорее, фарс.
     Ночь давно затопила Виндхольм. Редкий снег, игриво кружась, тихо опускался на замощенную смотровую площадку. Орудуя лопатами, слуги быстро расчистили ее, дабы дуэлянтам было удобно вести поединок. Полуприкрытое лунное бельмо засеребрило наледь на камнях, соревнуясь с тусклым светом фонарей.
     — Условия так себе, — пожаловался фон Стромм, осматривая место для боя.
     — Милейший, ну что Вы как нежная дева! — пристыдил его Иоаким, сбрасывая жюстокор. — И условия Вам не те, и погода дурная. Может, еще принести Вам вина и заказать шлюх?
     — От вина я бы не отказался, эдель.
     — Будет вам! — фон Брейгель натянул плотные кожаные перчатки. — Только усугубите свое поражение.
     — Я больше опасаюсь, что исход боя решит лед.
     Иоаким беспечно засмеялся:
     — Значит, вызовете его на дуэль следующим.
     Людольф фон Брогг протянул графу Эйзенберга ножны. Иоаким вынул клинок и прошелся перед зрителями. Гарда скьявоны состояла из множества хитро переплетенных стальных дужек, защищавших руку хозяина практически со всех сторон. Навершие рукояти исполнили в форме чуть приплюснутой сферы с острыми шипами. По лезвию скьявоны шла витиеватая гравировка на истфалийском: «Пусть все твои удары будут смертельны».
     Джерхолд снял кафтан и вышел на середину площадки. На лице аристократа продолжали бороться сомнения:
     — Мне нужен кинжал или баклер, — сказал он, озираясь.
     — Зачем? — удивился Иоаким.
     — А чем я, по-вашему, должен защищаться?!
     — Какая пошлость! — преувеличенно громко возмутился граф Эйзенберга. — И ведь у кого-то хватает наглости величать пошляком меня. Вот что, мой осторожный соперник, — либо мы сражаемся как мужчины, либо Вы можете принести извинения и проваливать!
     — Ни за что!
     — Тогда хватит канючить. Если Вам так страшно, можете обмотать руку плащом.
     Утратив интерес к Джерхолду и его стенаниям, Эйзенберг отдал трость фон Броггу строго наказав:
     — Следи, чтобы Сесилия ничего не пропустила!
     Встав напротив фон Стромма, Иоаким принял стойку: колени и локоть полусогнуты, клинок выставлен вперед. Джерхолд отзеркалил позу графа.
     — Эдели, — обратился к бретерам Райнер. — Может, еще не поздно обменяться извинениями?
     — Нет, — отказался фон Стромм.
     — Не может мира быть меж едоком и каплуном, — ответил цитатой Иоаким.
     — Вы готовы? — перешел к делу Райнер. — Тогда, милостью богов, начинайте! До первой крови. Ангард!
     Противники сошлись. Фон Брейгель быстро сократил расстояние до средней дистанции и начал с финта, резко перешедшего в удар справа. Не ожидавший столь бурного начала, Джерхолд парировал и тут же пошел в контратаку. Едва уловимым движением Иоаким отбил клинок противника в сторону и сделал выпад с уколом, нацеленным в грудь оппонента. Фон Стромм ушел в защиту, отведя лезвие скупым движением.
     Бойцы плавными движениями описывали круг, приноравливаясь друг к другу. Джерхолд стремился уменьшить дистанцию, предпочитая активную фазу боя, тогда как граф Эйзенберга всегда отступал на шаг, не давая ему такой возможности.
     Над местом поединка застыла всеобщая тишина, нарушаемая лишь редким звоном клинков, шарканьем подошв и дыханием соперников. Иоаким сделал несколько обманных выпадов, проверяя защиту врага. Джерхолд бросился вперед, нанося рубящий удар сверху. Граф подставил клинок под атаку и сразу ушел влево, закрутившись в пируэте. Хромота ничуть не мешала фон Брейгелю в исполнении приема. Иоаким завершил разворот точным ударом в плече противника. Джерхолд чудом сумел его избежать, отскочив назад.
     — Браво, эдель, — похвалил фон Стромм, побледнев. — Вы почти меня достали.
     — Я даже не начал стараться, — усмехнулся Иоаким. — В бою вы так же скучны, как и в разговоре.
     — Вот как?!
     За возмущением последовала четкая комбинация фон Стромма: удар-финт-укол. Иоаким блокировал первый, игнорировал второй и ушел от третьего вольтом, контратакуя уколом из верхней позиции. Лезвие скьявоны остановилось в дюйме от шеи Джерхолда. Гости шумно выдохнули. Анхен фон Балк испуганно взвизгнула, будто увидела крысу.
     — Вы мертвец, — сообщил фон Брейгель, разрывая дистанцию. Обозленный фон Стромм кинулся вслед за ним, нанеся укол в голову с резким шагом вперед. Иоаким жестко отвел лезвие оппонента, атаковал рубящим и, закрутив лезвие Джерхолда, внезапно оказался у него за спиной. Утративший равновесие фон Стромм по инерции накренился вперед, тогда как скьявона графа плашмя опустилась ему на ягодицы.
     — Я называю это «срамным поцелуем», — поведал граф разъяренному Джерхолду.
     В толпе послышались смешки. Дирк наклонился к Эберлингу:
     — Начались издевательства, — прокомментировал он. — Бедный полудурок похоже еще не понял, что до Эйзенберга ему как до Исхейма босиком.
     — Я же говорил — фарс, — кратко ответил Мартин.
     Снежинки падали на медные волосы Иоакима, тут же тая. От разгоряченного тела Эйзенберга поднимался пар. Граф убрал со лба мешавший локон.
     — Продолжим?
     — Да, черт подери! — заревел фон Стромм.
     Он опять пошел в атаку. Зазвенели клинки. Как не изощрялся Джерхолд, его палаш всегда наталкивался на идеальную оборону хромого. Могло показаться, что сын маршала фехтует с собственной тенью. Фон Брейгель, похоже, начал скучать. Он редко контратаковал, еще реже сам проявлял инициативу. Его противник начал выдыхаться в бесплотных попытках достать графа. Зарычав, Джерхолд перешел на ближнюю дистанцию, нанеся боковой удар слева направо. Иоаким подставил клинок под этот синистр и перешел в клинч. Лезвия со скрежетом сцепились. Граф изогнул кисть, уводя вниз палаш противника. Свободной рукой фон Брейгель щелкнул врага по лбу и рассмеялся:
     — Я хотел Вас взбодрить!
     Фон Стромм потерял остатки самообладания. Как умалишенный он кинулся на графа, силой ударов пытаясь сокрушить его оборону. Капли пота застили глаза Джерхолда, подмышки налились темной влагой. Но больше всего ему мешала злость и горькая обида, полыхавшая в груди раскаленным горном.
     Иоаким уклонился от очередного удара. Сделав выпад, он легким движением нанес левый кварт10, удачно отбитый противником и, блокировав декстр11, ответил уколом в грудь. Фон Стромм не иначе как божьим проведением смог парировать.
     — Ну хватит, — сказал Иоаким.
     Нанеся подряд два укола, граф немедля перешел к рубящим ударам, не давая противнику опомниться. Лезвие мелькало с разных сторон, заставляя фон Стромма отступать и отбиваться на пределе сил. Иоаким сделал вид, что наносит удар сверху, но за секунду до столкновения с защитой противника он сделал шаг вперед и, изогнувшись всем телом, полоснул левый бок Джерхлолда. На белой рубахе осталась алая, быстро расплывающаяся, линия.
     — Стоп! — скомандовали одновременно Райнер и Людольф. — Первая кровь!
     Фон Брейгель сделал вид, что не заметил приказа секундантов. Отразив вялую атаку фон Стромма, хромец сблизился с противником и круговым движением выбил палаш из его слабеющей руки. Перед глазами Джерхолда блеснуло лезвие скьявоны, распоровшее ему щеку до кости.
     — Горе побежденным! — Эйзенберг, убрал клинок в ножны.
     Фон Стромм осел на ледяной булыжник, зажимая рану на лице. Меж пальцев хлестала кровь, раненный застонал от боли.
     — Позовите что ли медикуса, — Иоаким склонился над поверженным врагом. Рука графа коснулась спутанных волос проигравшего:
     — Не расстраивайтесь, любезный. Не так уж и страшна Ваша рана. Когда зарастет, из нее выйдет вполне себе симпатичный шрам, от которого дамы будут в восторге. Мне-то Вы можете поверить. Да и прозвище получите какое-нибудь звонкое. Меченный, Резанный или, чем черт не шутит, «Скарфаччо». Это куда лучше, чем врать про подвиги, которых Вы не совершали.
     Пока граф перечислял возможные клички, его темные глаза смотрели на Райнера.
     — Вы нарушили правила, — озвучил претензию фон Венцзлаф.
     — Правда? — фон Брейгель поцокал языком. — Какая жалость. Видимо, я не расслышал Ваш окрик в запале схватки. Людольф, ты тоже меня останавливал?
     — Эдель Райнер прав, дядя, — честно сказал племянник.
     — Черт, на старости лет я совсем оглох, — признался Иоаким. — Досадно получилось. Но, как говорят в народе: «Играла мышка с кошкой, да когти проглядела». На дуэлях всякое бывает, и эдель Джерхолд знал, на что идет.
     Дворяне возвращались в дом. Личный врач фон Брейгеля при помощи лакеев отвел пострадавшего в гостиную. Фон Стромм тихо постанывал, прижимая к боку сложенную вчетверо салфетку. Эберлинг хмыкнул:
     — Надеюсь, граф доволен разыгранной комедией.
     — Иоаким хитер как лис, — поделилась мнением Элиза. — И других посмотрел, и себя показал. Ненавязчивая демонстрация жестокости и боевого умения способных внушить опасение его врагам. Только не все здесь оценили этот жест. Бык, по крайней мере, только раззадорился.
     Годфрид фон Венцзлаф, наблюдавший за поединком издали, сверлил победителя горящим взглядом.
     — Не нравится мне их настрой, — качнул головой Мартин.
     — Мне тоже, — согласилась Элиза.
     Фон Брейгель забрал трость у Людольфа и прихромал к Эберлингу:
     — Вам понравилось? — с непритворным интересом спросил он.
     — Уважаю Ваше мастерство.
     — Лихо Вы отделали этого надутого павлина, — похвалил Дирк.
     — Непонятно только зачем, — добавил Блэкмарш.
     Иоаким надел жюстокор, протянутый фон Броггом.
     — Я всего лишь указал некоторым присутствующим их место, — пояснил фон Брейгель.
     — Это было жестоко, — почти шепотом сказала Катрин, держась за руку Дитмара. — Неужели Вам приятно калечить людей?
     — Иные заслуживают исключительно жестокого обращения, — философски заметил Иоаким. — Мой милый птенец, с возрастом ты это обязательно поймешь.
     Граф Эйзенберга посмотрел на редкие огни спящего Гвингаэля. Во тьме город казался старым кладбищем, а фонари на его улицах и площадях горели словно лампады над могилами усопших. Скорбящими эффигиями12 возвышались над домами-гизантами величественные башни и колокольни, охраняя вечный сон пустых, омертвевших улиц, где смертью пропитался даже камень.
     — Красивый город, — сказал фон Брейгель.
     — Жуткий, — возразила Катрин.
     — Может быть. Но красота зачастую идет рука об руку вместе с ужасом. Это правда нашей жизни, а жизнь — это холст, залитый черной краской с редкими вкраплениями белых и алых мазков. Вы называете Гвингаэль жутким, моя прекрасная эделисса, но его можно считать отражением всего нашего мира. Он жесток, мрачен, уродлив и болен. Он полон фигляров, злодеев и извращенцев, прячущихся в залитых тьмой уголках, а иногда живущих по соседству. Но знаете, я нахожу во всем этом некую красоту. Красоту упадка, если хотите. Перед нами отворились врата царства смерти. Теперь мы можем лицезреть ее черные владения, одновременно страшные и восхитительные; таящие в себе леденящие кровь ужасы, скованные единой цепью с неземной красотой.
     — Я вижу просто город, — заворчал Блэкмарш, уставший от гипнотических речей графа.
     — Вам повезло, — ухмыльнулся фон Брейгель. — Бойтесь однажды увидеть то, что вижу я.
     — Вы драматичны до изумления, — произнес за спиной Мартина, незаметно подошедший Ревенфорд. Герцог отстраненно притоптал снег носком белого сапога.
     — Вильгельм, где Вы были? — спросила Элиза, отодвигаясь от Мартина, — его светлость Иоаким устроил нам представление.
     — У меня был важный разговор, — кратко сообщил Ревенфорд. — Эдель Мартин, — вытянутое лицо, не уступавшее белизной снегу, повернулось к Эберлингу. — Надеюсь на нашу скорую встречу без лишней публики.
     — Вы приняли решение? — удивился маркграф.
     — Почти.
     Мартин кивнул:
     — Тогда нам пора. Катрин, мы уезжаем.
     — Уже? — расстроилась девушка — Но банкет продолжается.
     — И правда, — поддержал ее фон Брейгель. — Оставайтесь.
     Эберлинг был непреклонен:
     — К моему большому сожалению, завтра у меня назначены встречи, и мне бы не хотелось явиться на них в помятом виде.
     — Понимаю, — уступил Иоаким. — Удачно перемыть всем кости.
     Мартин сердечно попрощался с Элизой и Ревенфордом, пока Катрин о чем-то перешептывалась с Дитмаром. Беккер поцеловал руку Анхен фон Балк, смотревшей на него влюбленными, чуть пьяными глазами.
     Когда Эберлинг пожал ладонь фон Брейгелю, тот тихо сказал:
     — Бойтесь тьмы, таящейся в недрах человеческой души. А главное, старайтесь не заглядывать в глубь себя. Там может ждать своего часа тот, о ком Вы не подозреваете. До встречи, мой любезный Сокол.
     Дитмар на виду у всех обнял Катрин за плечи:
     — Когда мы увидимся? — робко спросил он.
     — Когда Вам будет угодно, — обнадежила его девушка. — Хотите, приезжайте завтра к обеду?
     — Обязательно буду.
     Юный барон чувствовал, как от радости и волнения его душа воспаряет куда-то в поднебесье. Пусть славны будут Вознесенные за то, что подарили ему в жены такую светлую девушку!
     Домой они ехали в молчании. Мартин глотнул виски из фляги Дирка. Катрин неприязненно смерила взглядом быстро опьяневшего Эберлинга. Карета подпрыгнула на кочке, и жидкость выплеснулась прямо на вест маркграфа. Тот принялся затирать пятно.
     — Неловко вышло, — сказал он под нос.
     — Может, хватит пить? — попросила Катрин.
     — Хватит, — признал Мартин и закрутил крышку. — Похоже у меня перебор.
     — Уже какой день.
     — Тебе понравился банкет? — спросил он, избегая разговора о выпивке.
     Сестра поморщилась:
     — Отвратительно. А граф Иоаким, похоже, сумасшедший.
     — Отнюдь, — не согласился Эберлинг. — Это лишь прикрытие. Фон Брейгель хочет, чтобы все думали, что он спятил. Признаться, граф опаснее, чем я думал.
     Катрин вжалась в сиденье, обитое красным бархатом:
     — Нам следует его опасаться?
     — Следует, — кивнул Мартин. — Тебе-то уж точно.
     — А тебе?
     — А мне нужно подумать.
     В Старую рощу они прибыли далеко за полночь. В доме горело лишь несколько окон — в столовой и комнате дворецкого. На мраморном крыльце переминался взволнованный Каспар. Скрипя подошвами по свежему снегу, он подбежал к карете. Мартин со смехом удержал старика, потерявшего равновесие у самой дверцы:
     — Что случилось, верный друг?
     — У Вас гость, ваша светлость.
     Эберлинг нахмурился:
     — Кто?
     Каспар прошептал имя ему на ухо.
     — Идем, — бросил маркграф сестре. — Каспар, разбуди конюхов, пусть накормят лошадей. Дирк, ты с нами.
     Пройдя в холл, Эберлинг быстро перешел в столовую, освещенную полудюжиной свечей в двух железных шандалах. За большим обеденным столом сидел человек в бежевой рубашке и в идеально отутюженном коричневом жилете. Седые волосы, зачесанные назад, опускались чуть ниже воротника. Каньоны морщин шли от внушительного носа до аккуратного подбородка. Слегка миндалевидные глаза щурились, вглядываясь в текст книги, лежавшей перед ним.
     — Здравствуй, дружок, — произнес мужчина низким, приятно обволакивающим голосом. Он поздоровался так, будто расстался с Мартином пару дней назад.
     — Учитель, — Эберлинг поклонился.
     Теодор фон Виндельбрандт поднялся. Добрая, располагающая улыбка осветила лик владыки Ротвальда.
     — Рад видеть тебя, мой ученик.

ГЛАВА XVI. SUB ROSA13

     Ночной порою, под луной
     Я жаждал отыскать секрет
     Под розой скрытый сотню лет
     Окутанный навечно тьмой
     Марций Кнуд прозванный Соловьем. Отрывок из песни «Тайна тайн»
     Есть в Старом городе один трактир, куда с сомнительными намереньями не рискнул бы зайти и самый отчаянный головорез. Здесь всегда было тихо, деловые люди разговаривали вполголоса, собираясь не ради пьянства, а дабы обсудить насущные проблемы и принять взвешенные решения. В полумраке зала, попивая вино и раскуривая трубки, представители теневого мира могли безбоязненно встретиться с конкурентами, не боясь получить нож в спину. В трактире «Под черной розой» каждый мог чувствовать себя в безопасности, ибо владельцем сего заведения являлся небезызвестный Освальд Бриннер, председатель Серого Консилиума. По его приказу, территория таверны становилась нейтральной, свободной от всяческих конфликтов и служила исключительно для переговоров. Нарушителей покоя карали по всей строгости негласного кодекса преступного мира — без затей вешали на Площади чудес либо топили в мутных водах Гвина. Для особенно провинившихся (за десять лет работы трактира их было всего трое) придумывали специальную казнь, в зависимости от тяжести нанесенного ущерба. Городская стража даже не пыталась расследовать эти показательные экзекуции, справедливо полагая, что убиенный наверняка был тем еще подонком, коли его пристукнули свои же.
     Имелась в заведении и другая потаенка. На третьем этаже трактира находилась отдельная комната, служившая местом заседаний Серого Консилиума. Аскетичностью она могла поспорить с кельей монаха. Никаких красивостей, навроде кожаных или бархатных обоев, никакой дорогой мебели, только голые каменные стены, круглый стол да полдюжины стульев. В центре стола одиноко горел старый медный канделябр, и стояли две бутылки вина. Одну из них уже распили для поддержания беседы.
     Серый Консилиум собрался в полном составе. Главарь Зеленых платков, Больверк, уныло заглядывал в опустевшую кружку, будто надеясь, что она магическим образом наполнится сама. Сумрачный, как осенняя погода, Цирюльник крутил в руках бритву, то доставая, то складывая обратно острое лезвие. Харман Лаш сидел тихо как мышь, ожидая речи Бриннера. Цыганский король сложил руки на чреве и рассеянно смотрел на потолочные балки, стараясь не пересекаться взглядом с Графом. Шеффер, брезгливо выпятив губы, скреб ногтями по столу, делая вид, что Лаша здесь нет вовсе.
     — Господа, — нарушил молчание Бриннер. — Перейдем к делу. Мы, чай, не Верховный Совет, чтобы обмениваться любезностями. Меж некоторыми из нас скопились определенные противоречия, да и у меня возникли кое-какие вопросы. Нужно разрешить эти проблемы, ведь всем присутствующим известно, как плохо они влияют на дела. Приступим!
     Освальд кашлянул в кулак:
     — Уважаемый Максимилиан. У господина Лаша появились к Вам притензии.
     — И что? — хмыкнул Граф.
     — Согласно общему уговору, мы разграничили сферы нашего влияния и, по мере сил, стараемся не нарушать очерченных границ. Всем хорошо известно о Вашей винокурне, игорных заведениях и домах терпимости, и никто из здесь присутствующих не посмеет оспорить Ваши права на них. Наши люди уважают закон и никогда не ведут дел на территории воронов. Так позвольте мне задать вопрос, многоуважаемый Максимилиан, какого лешего ваши подчиненные сеют смуту на землях остальных? До меня дошли слухи, что они распространяют в народе ложь о некоем лекарстве от чумы, якобы показывают выздоровевших и призывают к бунту против власти?
     — Доказательства? — со скепсисом спросил Граф.
     — Полноте Вам, Шеффер. Часть этих крикунов хорошо известна в лицо. Их связь с Вами неоспорима.
     — Вам-то какое дело?
     — Не было бы никакого, но эти персоны горлопанствуют по всему Гвингаэлю, тем самым нарушая целостность границ Ваших коллег. Уважаемый Харман пострадал более всех остальных. Всем известно, что большая часть его владений находится в Старом городе, собственно, как и мой трактир. Это первое.
     — Есть и второе? — ухмыльнулся Шеффер.
     — Извольте, — Освальд сделал глоток вина. — Мало того, что Вы впрямую нарушаете договоренности, но и сама цель этого предприятия выглядит рискованно. Если в городе случится мятеж, то будет плохо всем. Прольется немало крови, Совет введет войска, дела покатятся под откос, и мы потеряем кучу марок. Будто мало нам чумы! Мы кое-как возместили ущерб от нее, торгуя микстурами, но благодаря эпидемии люди стали меньше играть, блудить и покупать запрещенные товары. А уж если грянет бунт, мы окончательно пойдем по ветру, — Бриннер повысил голос. — Это и Вас касается, Максимилиан!
     Граф пожал плечами:
     — Вы не видите выгоды в бунте? Странно. Под шумок можно выставить богатеев, склады, снабдить оружием толпу наконец. Все убытки компенсируются.
     — Спокойствие важнее! — отрезал Бриннер. — Представляете, скольких людей мы потерям? Да и считаете Вы плохо. Прибыль постоянная куда лучше разового барыша, который еще нужно получить. Нет, Граф, даже не пытайтесь меня уговорить.
     — Я никого не уговариваю, — Шеффер улыбнулся.
     — Тогда немедленно прекратите этот цирк!
     — Хорошо, — легко согласился Граф.
     — Я ему не верю, — сказал Лаш. — Он тянет время.
     — Тебя, цыганская собака, никто не спрашивал! — взъярился Максимилиан.
     Харман нахмурился:
     — Еще одно оскорбление, и ты об этом сильно пожалеешь, воронья падаль.
     Граф встал, грубо отодвинув стул. Крысиные глазенки горели ненавистью.
     — Кто-то начал огрызаться, — со злым смешком заметил Шеффер. — Чувствуешь себя в безопасности за спиной Консилиума?
     — Хватит! — Освальд пристукнул ладонью по краю стола. — Мы собрались здесь не для перебранки. Больверк, Цирюльник, а вы чего молчите?
     Бомонт со щелчком захлопнул бритву. Рыбьи глаза смотрели на Графа сквозь спутанную челку:
     — Увижу твоих воронят еще раз, прикажу вернуть их по частям. Понял?
     Шеффер не стал отвечать. Лицо его перекосилось от злости, мелкие зубы нервно терзали нижнюю губу.
     — Херня вышла, Граф, — прогудел Больверк. — Ты не прав.
     Шеффер беззвучно засмеялся:
     — Значит, все против меня?
     — Да помилуй Йоргуд! — воскликнул северянин. — Мы же все как братья! Ну сделал ты ошибку, с кем не бывает? Хотел, наверное, деньжат подзаработать — так все мы грешны! Убери людей с моей территории, и я все забуду.
     — Уберу, — буркнул Граф и посмотрел на Освальда. — Но помните, когда грянет буря, Вам не отсидеться в уютных каморках.
     Шеффер с силой хлопнул дверью, выходя из комнаты, так, что с потолка посыпалась труха.
     — Он не успокоится, — уверенно сказал Харман.
     — Возможно, — согласился Бриннер. — Ваше мнение, господа?
     — Надо подождать, — высказался Больверк. — Если он не остановится, тогда и будем решать, как с ним поступить.
     — Лучше сразу его прикончить, — прошелестел Цирюльник. — Смысл ждать? Он плевать на нас хотел, сразу видно. Значит, чувствует за собой силу. Перебить этих ублюдков, и делу конец.
     — Я склоняюсь к мнению Больверка, — поддержал северянина Харман.
     — Я тоже, — кивнул Освальд. — Трое против одного. Значит, ждем.
     — Как хотите, — Бомонт поднялся и убрал бритву. — Но если он и дальше будет гадить, я не буду терпеть. И разрешения Консилиума спрашивать не буду — убью засранца. Встреча закончена?
     Бриннер опять кивнул:
     — Да. На сегодня все.
     В комнате остались только Лаш и Освальд. Харман пододвинул стул поближе к Бриннеру и принялся открывать вторую бутылку «Королевской лозы». Вытащив штопором пробку, он наполнил кружки.
     — Тебе есть что сказать?
     — Есть, — Харман подался вперед. — У нас появилась другая проблема.
     — Какая?
     — Граф работает с Годриком фон Кройцем.
     Брови председателя поползли вверх:
     — Я не ослышался? Но ведь фон Кройц — это миф. Жуткая городская легенда.
     Харман тяжело вздохнул:
     — По приказу этой легенды, заклинатель устроил бойню в Дыре. Твари тени убили немало моих земляков, искалечили Флорику, ранили Фонсо. До этого я вышел на курьера Братства лилий, носившего письма между подручным Графа, Железным зубом, и неизвестным адресатом. Вскоре я захватил посвященного и когда мой мастер, Лука, принялся его пытать, парень не смог вымолвить и слова. Какое-то заклятье связывало ему язык, стоило только спросить о втором участнике переписки. Мы усилили давление, и тогда в курьера вселилось нечто.
     Лаш сделал эффектную паузу:
     — Одержимый назвался Годриком фон Кройцем.
     — Мало ли какой колдун прикрылся звучным именем, — усомнился Бриннер.
     — Нет, — Лаш горько усмехнулся. — Много лет назад я уже имел дело с фон Кройцем.
     — Вот как? Я об этом не знал.
     — Тебя еще не было в Гвингаэле, а я работал на Рубленного. Мой покойный сын, Джанко, связался с нехорошей компанией. Его всегда увлекало все таинственное и непонятное. Он занялся черной магией, несмотря на запреты предков.
     — Культ Мертвых не одобряет занятий оккультизмом, спиритологию и некромантию, — проявил осведомленность Бриннер.
     — Запретный плод сладок — мой сын ослушался. Он искал настоящего учителя, архимага, как он говорил. Я тогда повел себя не лучшим образом. В гневе изгнал Джанко, как паршивую овцу из стада.
     — Неумное решение.
     — Угу. И на доброго коня бывает спотычка. Моя глупость аукнулась через несколько лет. Как выяснилось, Джанко спустился в катакомбы под Гвингаэлем. До него дошел слух, что где-то в недрах подземелья есть некий Храм, посвященный Тени, и службы там проводит Годрик фон Кройц — колдун, якобы сгинувший три сотни лет назад.
     Освальд непонимающе моргнул:
     — Откуда ты знаешь подробности? Ведь ты не общался с сыном.
     — Обо всем этом мне рассказала Торко — старая ведьма, живущая на Площади Чудес.
     — Бабка-кошатница? — уточнил Бриннер.
     — Она самая. Когда-то колдунья… г-хм, сотрудничала с Годриком, потом они чего-то не поделили, и теперь сводят друг с другом счеты.
     — С курьером братства тоже она подсобила?
     — Ага. Уж не знаю, каким образом она его вычислила, но факт остается фактом. Так я узнал о курьере и существовании тайной переписки.
     — Старуха использовала тебя.
     — Взаимно. Но вернемся к истории моего сына. Джанко был упорным юношей. Он нашел Годрика в храме теней. Поганый малефик взял его в ученики, но планы ублюдка были далеки от меценатства. Тот, кто берет силу в долг, познает боль расплаты! — воскликнул Лаш. — За годы неестественно долгой жизни фон Кройц превратился в некое подобие вампира. Но обычная кровь лишь поддерживала в нем крохи жизни. Чтобы обрести подлинную мощь, ему требовалась кровь юноши или девушки, напитанная темной магией. Джанко, думая, что проходит обучение, подвергся ритуалам, усиливающим в нем сродство с Тенью. Его откармливали как порося, которого хозяин желает зарезать к осени! Так и случилось. Моего сына принесли в жертву, а его кровь и душу поглотил гребанный колдун.
     Освальд начертал петлю бесконечности:
     — Охрани нас Вознесенные! — вполне искренне обратился он к богам.
     — Торко явилась ко мне и рассказала про смерть сына. Бабка искала себе союзника, полагая, что гибель Джанко, склонит меня на ее сторону. Я согласился помочь ведьме…
     Тщательно затертые воспоминания поднялись из глубин памяти, как вылезающие из могил покойники. Харман видел себя, идущего с отрядом бойцов по извилистым лабиринтам древних катакомб, построенных задолго до основания столицы. И строившие их руки не были человеческими. Там, в недрах подземелья, он видел ужасы, от которых до сих пор просыпался по ночам. Моргнув, Харман отогнал видение:
     — Мы спустились так глубоко, что, казалось, достигли центра земли. Там я нашел Храм и Годрика, — Лаш перевел дух. — Мы проиграли. Из всего отряда выжили только я и Торко. Остальные пали жертвой заклинаний фон Кройца. Бабка-кошатница смогла отвести колдуну глаза, пока он добивал моих воинов. В той битве я и охромел, — Лаш потопал больной ногой. — Я смутно помню, как мы смогли выбраться. Помню огонь, кровь, черные бездны тоннелей, где угнездилось зло. Все смешалось перед глазами. Разум вернулся ко мне у заброшенной церкви, той, что стоит близ Горелой ратуши. Торко исчезла.
     Освальд молчал, переваривая услышанное.
     — С тех пор я ищу способ отомстить! — страстно выкрикнул Харман. — Не будет мне покоя, пока дышит Годрик фон Кройц. Теперь, спустя двадцать лет, он снова показал свой нос связавшись с Графом и его покровителями, — Лаш оглянулся, перейдя на шепот. — Подумай сам, Освальд, Графа наняли разносить слухи и всячески готовить почву грядущим треволнениям. Фон Кройц покрывает связь заговорщиков, и я более чем уверен, что этим колдун не ограничился.
     — Думаешь, чума его рук дело? — догадался Освальд.
     — Возможно. И она выгодна кому-то в верхах. Не знаю, чего уж там добивается неизвестный — может, пытается устроить переворот руками толпы, или что другое.
     — Ты упоминал письмо, захваченное у посвященного. Что в нем?
     Лаш вынул из внутреннего кармана лист бумаги:
     — Текст скрывала магия, но Торко его быстро расшифровала. Там указания для Графа.
     Взяв письмо, Освальд вслух зачитал текст:
     — «Усиль старания. Народ должен быть как следует распален. Вооружай верных тебе людей, подключай новых союзников и жди сигнала», — Бриннер отложил бумагу и сцепил пальцы на груди.
     — Твоя теория о покровителе обрастает уликами. Забавно. Недели три назад меня посетил старый знакомый. Когда-то мы вместе служили у кондотьера Дамьена ди Граини.
     — Ты был ландскнехтом? — удивился Лаш.
     — Был. Знакомца зовут Дирк Беккер, и он давно работает на Мартина Эберлинга, маркграфа Фелиссии. В город они приехали с месяц назад, и угадай, кто сел им на хвост, стоило Эберлингу оказаться на улицах?
     — Кто?
     — Люди Шеффера. По всей видимости, маркграф очень интересен таинственному покровителю, коли воронята вели слежку от самых ворот. Беккер заметил тихуна и прижал его в подворотне, тот назвал имя Максимилиана. Теперь Эберлинг немало заинтересован тем, кто отдал Графу такой приказ. А на днях Дирк сообщил мне другую новость. Недавно умер отец Эберлинга, и эта смерть откровенно пахнет черной магией, весьма сходной с той, что навлекла на город чуму. Беккер интересовался, нет ли у меня каких сведений об оккультном мире Гвингаэля, и как по заказу ты рассказываешь мне об этом фон Кройце. Забавное совпадение. Будет, что рассказать Соколу из Фалькберга.
     — Маркграф ищет встречи? — Лаш затаил дыхание.
     — Да.
     — Позволь мне участвовать! — почти взмолился Харман.
     — Конечно, — согласился Освальд. — Раз Максимилиан нашел себе хозяина при дворе, неплохо бы и нам таким обзавестись. Подачками Ионы Винтерберга вечно сыт не будешь.
     Цыганский король остолбенел:
     — Ты знаешь начальника Тайного Кабинета?!
     — А как ты думаешь я смог организовать всю эту муть с Консилиумом и прочее? — ухмыльнулся Бриннер, но тут же посерьезнел. — Теперь слушай меня внимательно, Харман. Я упомянул свои контакты не просто так. Мы лезем в такую свистопляску, что хоть святых выноси. Помогая Винтербергу держать в узде банды, я, казалось, достиг вершины. Но оказав помощь Эберлингу, можно взлететь куда выше. Не только мне, но и тебе. Хватит сидеть под черными розами! Если есть шанс получить большее, то его надо использовать. Ты со мной?
     — Спрашиваешь! — Лаш коснулся талисманов на шее. — Благодаря тебе мы свалили Рубленного. Я многим тебе обязан.
     — Значит, договорились, — Освальд пожал руку Хармана. — Ступай, старый друг. Я пришлю к тебе курьера с датой встречи. Тогда ты сможешь увидеться с маркграфом и, возможно, приблизишь час мести.
     Харман Лаш ушел. Освальд ещё долго сидел в одиночестве, задумчиво наблюдая за пламенем свечей.
***
     Иоаким фон Брейгель с сочувственной улыбкой наблюдал за потевшим толстяком Францем. Фон Хагенбах вглядывался в карты, мучительно вздыхая и страдая от нерешительности. Шла двадцать третья партия игры в раймс, ночь близилась к концу, а несчастный Франц терпел шестнадцатое по счету поражение.
     — Вы будете вскрываться? — подгонял Толстого нетерпеливый Лоренцо ди Саньери. Истфалийский философ нервно слюнявил карты, каждую минуту прикладываясь к бокалу.
     — Я думаю, — неизменно отвечал ему фон Хагенбах. — Возможно, я отвечу на ставку Людольфа.
     Молодой фон Брогг прикрывал карты огромной рукой, скрывая их от любопытного как белка Регина фон Дорма. Рыжий кутила ерзал на кресле, желая узнать собранную Людольфом комбинацию.
     — Уймись! — бросил ему Маркус Энгельгардт. Он уже изрядно набрался, отчего растерял остатки вежливости. Надменное, красивое лицо обезобразила гримаса отвращения:
     — Франц, решитесь наконец!
     Толстый воздел очи горе и сказал:
     — Отвечаю. Три сотни грандмарок!
     — Идиотский поступок, — засмеялся Энгельгардт. — Поднимаю!
     — Поднимаю, — эхом откликнулся фон Брейгель.
     Гробовщик — слуга графа Эйзенберга, был сегодня сдающим. Он выложил на стол последнюю карту:
     — Рыцарь, черные пик. Можете вскрываться.
     — Надеюсь, после никто не вскроет вены, — пошутил Иоаким. Плутоватая улыбка сделала его похожим на сказочного леприкона.
     — Две пары, — сказал Франц, показывая карты. — Восьмерки и десятки.
     — Блядь! — рявкнул Энгельгардт. — Какого хера Вы так долго думали, коли у Вас такая карта?
     Маркус взял со стола бутылку и глотнул вина прямо из горлышка. Бордовые капли пали на несвежую голубую рубашку.
     — Что там у Вас? — спросил фон Дорм, прикусив рыжий ус. Нищий барон спасовал еще в начале партии, опасаясь за последние монеты.
     — Сраные крохи, — огрызнулся Маркус, швыряя карты Гробовщику.
     — Бывает, — констатировал барон Регин. — Однажды я играл сто партий подряд и девяносто девять из них выиграл. На последней я пошел ва-банк, и, к сожалению, мне достались, как Вы выразились, сраные крохи.
     — Сколько проиграл? — без интереса спросил Энгельгардт.
     — Сто тысяч грандмарок, — не моргнув глазом, соврал фон Дорм.
     — Брехня — заключил фон Брогг. — Вы поди и денег таких не видели.
     — Видел! Видел и больше, эдель Людольф! Вы же знаете, что я искал сокровища короля Рохаба?
     — Искали, наверное, в соседней таверне? — съехидничал Маркус.
     — Идите Вы! Я имел честь узреть величайшие сокровища!
     — И где они? — спросил Франц, очищая вареную креветку.
     — Увы! На моем пути встала черная магия, и я был вынужден отступить!
     — Назовите хотя бы место, — включился в расспросы Иоаким. — Зачем пропадать добру? В мире так мало хорошего, что было бы неразумно им разбрасываться.
     Регин фон Дорм заметно сконфузился:
     — Ну, гробница скрыта далеко за Исполиновыми столпами, где-то в Великих Пустошах. Наш отряд вел проводник из караи, но он погиб от лап мерзостных сколопендронов!
     — Опять враки, — вздохнул фон Брейгель. — Я прекрасно знаю, барон, что Вы за всю жизнь покидали Рейнланд всего один раз.
     — Тогда это и было!
     — А как же Ваша история о поисках Мерцающего острова? — напомнил фон Хагенбах. — Не Вы ли ходили в Слюдяное море с командой отчаянных морских волков?
     — Я…я ходил!
     — Подсудимый запутался в показаниях, — вынес вердикт Энгельгардт. — А теперь заткнитесь и дайте закончить игру.
     Ди Саньери опереточно расхохотался. Худое лицо философа приобрело хищное выражение:
     — Вам конец, эдель Франц. Узрите — рысь, волчица и лев. — Дикая тройка в сборе!
     Фон Брогг выложил карты:
     — Можете ей подтереться. Вот Вам Рейнландская королевская! — он бросил на стол двух королей. Лоренцо ди Саньери зашипел рассерженной змеей, но удержал язвительные фразочки, готовые слететь с языка.
     — Поздравляю, — сиплый голос Гробовщика прозвучал так тихо, будто доносился из склепа. — Похоже, Вы победили, эдель Людольф.
     — Рано радуетесь, — предупредил Иоаким.
     Одна за другой легли на стол карты фон Брейгеля.
     — Лангафельские бастард14, — пораженно сказал Энгельгардт.
     Четверо рыцарей и шут равнодушно взирали на собравшихся аристократов.
     — Невероятно, — промычал Толстый.
     — Вам сегодня везет, граф, — отметил Маркус.
     — Правда? — развеселился фон Брейгель. — А я и не заметил. Но не печальтесь, мой дорогой юноша, удача — штука абстрактная, никто не знает, когда она изволит нас оставить, сбежав аки ветреная девица. Продолжим?
     Франц вздрогнул:
     — Я пас. У меня закончились деньги.
     — Как? — удивился Иоаким. — Даже те, что я дал Вам в долг?
     — Увы!
     Граф Эйзенберга приподнял свою трость:
     — Сесилия, дорогая, — обратился он к фигурке женщины. — Кажется, у нас возникли затруднения. Милейший Франц изрядно нам задолжал, но мы так и не увидели выплат.
     Вся краска сошла с откормленного лица фон Хагенбаха.
     — Я верну долг.
     — Правда? Я отчего-то не уверен. Коль сел за карты ты с пустою головой, то будь готов рискнуть и шкурой! — продекламировал фон Брейгель. — Эдели, попрошу оставить нас с бароном наедине.
     Без возражений остальные игроки покинули кабинет графа. Франц фон Хагенбах с ужасом озирался, натыкаясь глазами на чучела страшилищ. Снежная обезьяна из Исхейма, бронеящер Бергамской цепи, гальптранский мантикор, диатрима, вытянувшая к потолку длинную шею, вставший на дыбы пещерный медведь — твари сверкали мертвыми глазами и скалили впечатляющие пасти. Над головой графа Эйзенберга висело чучело рогатого нарвала — хищной рыбины, наводившей страх на рыбаков Изумрудного моря. Но страшнее всех этих чудищ был сам Иоаким фон Брейгель, в отличие от них живой и здравствующий.
     Эйзенберг передвинул серебряный канделябр к краю игрового столика. Фон Хагенбах испуганно отшатнулся.
     — Чтобы свет не заслонял мне Ваши глаза, — пояснил граф. — Так что насчет долга, милейший барон? Может, назовете какие-нибудь сроки?
     — Полгода, может год, — невнятно сказал Толстый.
     — Вот как? Тогда уж сразу откажитесь платить. Времена нынче не легкие. Бедствие, чума, интриги врагов — такими темпами я могу не дожить до возвращения долга.
     — Я попробую занять у брата, — без всякой уверенности проговорил Франц.
     — Не смешите мою дорогую Сесилию, — хохотнул Иоаким. — Всем известно, что Ваш драгоценный братец, казначейская душонка, терпеть Вас не может. А чтобы он раскошелился, должно грянуть как минимум Бедствие.
     — Оно близко, — Франц хватался за слова как за соломинки.
     — Но оно не списывает долгов.
     — Может, взять кредит в банке? — совсем поник фон Хагенбах.
     — Фархи могут предложить Вам мыло и веревку. Я неплохо осведомлен о ваших займах у Дарах-ад-Дина. Вы и процентов-то выплатить не можете.
     — Но что же делать?! — заломил пухлые руки барон.
     Фон Брейгель заговорщицки подмигнул:
     — У меня есть идея.
     — Какая?
     — Гениальная! — без лишней скромности сказал Иоаким. — Я готов простить Вам долг ради нескольких пустяковых услуг.
     — И каких? Вы знаете, я человек трусоватый и не способен на преступление.
     — Помилуйте, Франц, о каких преступлениях может быть речь! — вскричал граф. — Я человек кристальной честности и чужд всякого рода злодеяниям.
     Толстяк просиял:
     — То есть, не надо никого убивать или похищать?
     — Вы меня оскорбляете, мой милый барон, — возмутился Иоаким. — С чего вы взяли, что мне нужно кого-то похищать или, прости господи, убивать?!
     Толстяк смутился и прикрыл сальные губы ладонью.
     — Вы уделяете слишком много времени лживым слухам, — фон Брейгель откинулся в кресле, положив руки на резные подлокотники из черного дерева. — Сплетни — это проклятие нашего общества. Стоит одному сказать какую-то чушь, как ее подхватывают другие невежды. А потом, такие неискушенные люди как Вы, барон, принимают эту сплетню за истину. Мой Вам совет — никогда не верьте непроверенной информации.
     Франц зацепился взглядом за серебряное кольцо на правой руке графа. Перстень отлили в форме мотылька-бражника, расправившего тонкие крылья. Хагенбах нервозно сглотнул. Об этом перстне ходило множество слухов, один страшнее другого. Дворцовые пустобрехи утверждали, что граф Иоаким мог с его помощью наводить порчу на врагов.
     — Так Вы готовы оказать мне услуги?
     — Конечно, эдель, — уверенно закивал Франц, потрясая жирными подбородками. — Что Вам угодно?
     — Сначала пустяковина. На грядущих Ассамблеях Вы отныне будете поддерживать любые предложения Вильгельма Ревенфорда и голосовать так, как Вам будет сказано.
     Франц почувствовал бурление в кишках, и ему немедленно потребовалось до ветру:
     — Если мой брат узнает, то мне не сносить головы.
     — Если Вы не согласитесь, то я буду вынужден обратиться в Верховный суд, — Иоаким зевнул. Шрамы на левой стороне лица сложились в мелкую сеточку. — Ваших расписок им будет достаточно.
     — Пощадите!
     — Тогда извольте следовать моим указаниям. Я буду путеводною звездой, что смело светит кораблям сквозь ужас тьмы ночной.
     — Хорошо, — перестал упорствовать фон Хагенбах. — Я сделаю, как Вы просите.
     — Уже неплохо.
     — А другие услуги?
     — Пока рано о них говорить, мой широкий в кости друг!
     Толстяк перевел дыхание. Между потерей денег и предательством нелюбимого брата, выбор оказался на редкость легким.
     — Вы свободны! — Иоаким указал тростью на дверь.
     — Спасибо, граф! — залебезил Франц, поднимая из кресла свои разомлевшие телеса. — Вы благороднейший из людей и верный друг!
     — Правда? — усмехнулся фон Брейгель. — Ваши слова пролились на меня божественной амброзией! Мне приятно знать, что при дворе остались люди, ценящие дружбу и способные разглядеть подлинный лик человека.
     Откланявшись, Франц торопливо оставил кабинет, вначале пропустив внутрь Гробовщика.
     — Жирный кретин, — сказал Иоаким, глядя на Сесилию. — Не правда ли, дорогая? Первая птичка залетела в клетку, трепыхая облезлыми крыльями. Нет, птичка слишком нежно — безмозглый свинтус куда лучше.
     — Успех? — спросил Гробовщик.
     — Когда было по-другому, мой верный Орландо?
     Жесткое, омертвевшее лицо слуги, чуть смягчилось:
     — Вторая птичка тоже готова, — он вытянул вперед длинные руки, и сделал жест, будто сворачивал кому-то шею.
     — Уже? — граф не скрывал восхищения.
     Орландо поклонился:
     — Все сделано в лучшем виде. Людольф и Маркус готовы выступить свидетелями.
     — Тогда чего мы ждем? Идем скорее.
     Опираясь на трость, граф поспешил к дверям.
     Десятки шандалов освещали просторную галерею, по которой шел фон Брейгель. На затканных алым шелком стенах висели в позолоченных багетах портреты давно ушедших предков Иоакима. У последней в ряду картины граф остановился. На него грустно смотрела рыжеволосая девочка лет шести в белом кружевном платье.
     — Правда, она прекрасна? — спросил он у Орландо.
     — Словно рассвет, — проскрипел слуга.
     — Уберите ее отсюда. Не хочу, чтобы она находилась среди этих напыщенных болванов.
     Гробовщик кивнул:
     — Будет исполнено.
     Возле гостевых покоев их ждали Людольф и Энгельгардт. Фон Брогг прислонился могучей спиной к стене, прислушиваясь к стенаниям за дверью. Маркус, заложив пальцы за пояс, что-то беспечно насвистывал.
     — Похоже, голубок претерпевает ужасные страдания, — отметил граф Эйзенберга.
     — Ноет как баба, — поправил Людольф.
     Иоаким толкнул тростью приоткрытую дверь. В едва освещенной комнате, на просторной измятой кровати, занимавшей почти все пространство, сидел голый мужчина. За полупрозрачным розовым балдахином с золотым рюшем угадывалась вторая фигура, оцепеневшая в неестественной позе.
     — Что у нас приключилось, милейший Седрик? — деловито спросил фон Брейгель, приблизившись к мужчине.
     Седрик фон Гофф всхлипнул:
     — Он мертв, Иоаким. Мертв! — его плечи затряслись от сдавленных рыданий.
     Граф заглянул за спину мужчины. Там лежал Зигмунд фон Каттель. Масляно блестевшее тело юноши не подавало признаков жизни. Лицо застыло синей маской смерти, в глазах краснели вьюны лопнувших капилляров. Тонкую шею Зигмунда захлестнул черный ремень, каковые использовались в борделях для срамных игрищ. Под мертвым темнело влажное пятно, а в комнате отчетливо пахло мочой.
     — Досадно, — фон Брейгель поморщился. — Очень досадно!
     — Он мертв! — запричитал Седрик, утирая сопли.
     — Вижу, — Иоаким потыкал труп концом трости. — И если юный фон Каттель не изъявит желания воскреснуть, то у тебя будут большие проблемы, Седрик.
     — Я не виноват!
     — Здесь никого не было, кроме Вас, — подал голос Гробовщик.
     Наследник Вертингема вздрогнул.
     — Я…я…ничего не помню. Мы слишком много выпили и решили позабавиться… Зигмунд достал плетки, ремни… а дальше…
     — Вы немного перестарались? — подсказал фон Брейгель.
     — Не знаю! — заорал Седрик, обхватив голову. — Когда я очнулся, он был уже мертв. Проклятое вино!
     — Пьянство до добра не доводит, — с назиданием произнес Энгельгардт.
     — Маркус, сходите за чем-нибудь крепким, — попросил Иоаким. — Седрику нужно немного успокоиться и согреться. А Вам — подумать о своем болтливом языке. Ступайте.
     — Я не хотел… я не хотел, — бесконечно повторял фон Гофф, раскачиваясь.
     — Но это случилось, — жестко сказал фон Брейгель. — И нам нужно решить, как поступить. Если канцлер узнает, что его внука придушили во время любовных забав, то Вам не сносить головы. Несмотря на влияние вашего отца, Суд регентской скамьи законопатит Вас в Бренербург, где Вы закончите свои дни, добывая серебряную руду.
     Седрик, понимая, что ему грозит, понемногу отходил:
     — Надо еще доказать мою вину.
     — Тут по меньшей мере три свидетеля, — Иоаким поочередно указал на спутников. — Сесилию, конечно, не считаем. Они услышали стоны, прибежали сюда и увидели Вас, сидевшего рядом с телом юного фон Каттеля. Чудовищная картина, стоит заметить. Нет ничего печальнее, чем гибель молодого человека, почти мальчика, только вступившего на жизненный путь.
     — Довольно! Перестаньте глумиться! О каких свидетелях Вы говорите? Они ничего не видели!
     Фон Брейгель наклонился к фон Гоффу.
     — Трое дворян, включая меня, и один слуга поклянутся на суде, что обнаружили Вас голого возле тела Зигмунда. Думаете, они нам не поверят? Достаточно уже сейчас послать за гвардией или к Винтербергу, чтобы обеспечить Вам камеру в подземельях Черного мешка.
     — Зачем вам это, Иоаким? Ведь мы друзья! — даже сквозь слезы можно было разобрать во фразе Седрика заискивающие интонации.
     — Друзья, — согласился фон Брейгель. — Что Вы предлагаете?
     Фон Гофф бросил взгляд на холодеющее тело любовника. Промокнув слезы платком, заботливо поданным Людольфом, Седрик шепнул:
     — Можно скрыть мою оплошность?
     — Убийство, пусть и по неосторожности, теперь называется оплошностью?
     — Пожалуйста, граф!
     Вернулся Маркус с бутылкой таланака и бокалом. Трясущимися руками, фон Гофф принял бокал и сделал долгий глоток. Эйзенберг хмыкнул:
     — Вы предлагаете мне совершить коронное преступление. Бренербург будет плакать не только по Вам.
     — Я умоляю Вас, Иоаким!
     Эйзенберг уперся подбородком в Сесилию.
     — Чего не сделаешь ради дружбы, — будто бы через силу произнес фон Брейгель. — Слушайте меня. Перво-наперво нужно избавиться от трупа.
     — Как? — фон Гофф оглянулся на бездыханное тело.
     — Мы растворим его в одной алхимической субстанции.
     Седрик подавился напитком:
     — О, мой юный Зигмунд, твое тело будет терзать кислота!
     — Избавьте меня от драм, — прервал излияния граф. — По-другому никак.
     — Хорошо.
     — Дальше нам нужно придумать алиби, — рассуждал Иоаким. — Сюда Вы приехали инкогнито, что облегчает задачу.
     — Зигмунд боялся деда.
     — Это нам на руку, — граф постучал тростью по раскрытой ладони. — Юношу хватятся через пару дней, и, зная ваши с ним нежные отношения, сыскари Винтерберга придут к Вам в первую очередь. Слушайте легенду — Вы расстались с юношей, положим, вчера, и с тех пор не виделись. Сами Вы, поссорившись с отцом, кутили в дешевом кабаке где-нибудь в Застенье. Рекомендую «Старый погребок» — за хорошую сумму хозяин подтвердит вашу святость не хуже гранд-клирика. В качестве другого свидетеля используем Маркуса, — Иоаким кивнул Энгельгардту. — Он пьянствовал с Вами, а так как Вы с ним не замечены в особой дружбе, то и покрывать Ваши грехи ему будет якобы незачем. Так должны подумать следователи. И главное, — фон Брейгель потряс Сесилией, — пока не найдут тело, Зигмунд будет числиться пропавшим, и тут можно долго строить догадки: возможно, юноша сбежал в поисках приключений или наделал долгов и скрылся, побоявшись грозного деда. Всякое в жизни случалось!
     — Он хотел съездить в Талансин, — отпив таланака, поделился Седрик.
     — Браво! Вы начинаете соображать. Скажете эту версию ищейкам Тайного кабинета. Пусть себе развлекаются. Но мы увлеклись. Мне и Орландо надо будет проработать детали. А Вы пейте, Седрик, — длинный ноготь Иоакима со звоном ударился о стенку бокала. — Утром Вас отвезут в трактир, где Вы можете отдохнуть. И не стесняйте себя в выпивке. Пусть Винтерберг и его псы думают, что Вы горюете по сбежавшему любовнику.
     — Какой скандал разразится, — поник фон Гофф.
     — Вы боитесь отца? Да уж, наш кавалер «Бриллиантовых заколок» лопнет от ярости. Но лучше получить нагоняй от отца за распутство, чем жрать крыс в Бренербурге. Тем более, он в курсе Ваших похождений, милый Седрик. Сцена на моем банкете тому свидетельство.
     Фон Гофф поднялся. Его жилистое тело лоснилось от пота. Таланак, похоже, начал оказывать свое благотворное влияние.
     — Оденьтесь и ступайте в мой кабинет, — приказал Иоаким.
     — Я хотел… попрощаться с Зигмундом.
     — Ваше право, — он жестом выпроводил Людольфа и остальных. — Я постою тут в уголке во избежание эксцессов.
     — Боитесь, что я могу покончить с собой?
     Фон Брейгель улыбнулся:
     — Нет. Но лучше не рисковать. Субстанции хватит только на один труп.
     Седрик обошел кровать и коснулся золотистых волос покойного.
     — Всю жизнь я куда-то бегу, — тихо сказал он. — От грубого общества, отца, себя. С тобой я наконец обрел любовь. Прости меня, Зигмунд, и пусть Вознесенные будут милостивы к твоей грешной душе. Надеюсь, ты дождешься меня на той стороне.
     Торопливо одеваясь, фон Гофф криво застегнул пуговицы сорочки. Пригладив торчащие волосы пятерней, он допил таланак:
     — Граф, у нас есть время до утра?
     — До рассвета остался час.
     — Мне бы выпить.
     Фон Брейгель проводил Седрика обратно в кабинет и усадил в кресло, промятое жирной задницей фон Хагенбаха. Иоаким разлил таланак по бокалам и подошел к окну. За стеклом воцарилась чернота, нарушаемая лишь отдаленным миганием фонарей.
     — Иоаким, — позвал фон Гофф. — Что мне делать?
     — Жить дальше, мой драгоценный друг.
     — У меня нет сил.
     — Вам только кажется. Все мы теряли близких и любимых, но с их смертью жизнь не заканчивается, — фон Брейгель печально улыбнулся. — Вы можете измениться, стать другим человеком, но будете продолжать жить. Исключительно назло остальным.
     — Я так не хочу. Лучше смерть. Тихая, спокойная, избавляющая от страданий.
     — Выбор глупца, — жестко сказал Иоаким. — Кто Вам сказал, что смерть избавляет от мук? Священники, обещающие рай? Философы, размышляющие о вечном покое, что ждет нас за гранью? Пустая болтовня! Не спешите звать смерть, может статься, за чертой жизни будет гораздо хуже.
     — Я устал, — голова фон Гоффа бессильно откинулась на спинку. — С детства я терплю постоянные унижения. Сначала от отца, потом от учителей, потом от женщин. Никто не пытался меня понять, никого не интересовали мои желания. Когда мне было четырнадцать, я стал сквайром Теодора фон Виндельбрандта. Тогда грянул мятеж фон Брогга, и мне волей-неволей пришлось сопровождать графа на войну. В военном лагере трудно что-либо утаить, но до поры, до времени мне удавалось скрыть свои предпочтения. Я даже ходил в походный бордель, чтобы товарищи меня не заподозрили. Заводилой у них был Мартин Эберлинг. Он велеречиво называл себя моим побратимом и считал своим долгом подсобить мне на пути становления мужчины. Уже тогда я подозревал, что девушки меня не интересуют. Не буду скрывать, я часто заглядывался на того же Мартина, Вас, Иоаким, и Райнера фон Венцзлафа. Отнюдь не с братским чувствами, как Вы понимаете.
     — Правда? — фон Брейгель сел напротив Седрика. — Признаться, забавно видеть себя в таком списке.
     — Вам неприятно?
     — Даже лестно.
     — В шатре у блудниц, — продолжил фон Гофф, — я не испытывал ничего, кроме брезгливости. Все, что так нравится в женщинах нормальным мужчинам, вызывало у меня неприязнь. Когда я уединялся с девушкой, я зачастую отказывался от соития, предпочитая тихую беседу. Друзья Эберлинга вскоре раскрыли эту хитрость и подняли меня на смех. Спокойные дни в лагере закончились. Обычные солдатские шутки превратились в злобные насмешки, нередко очень жестокие. Но когда я сблизился с другим юношей, жизнь окончательно превратилась в кошмар. Бить нас не осмеливались, все-таки я высокого рода, но чашу презрения я испил сполна.
     — Натерпелись Вы, — посочувствовал Иоаким.
     — После битвы под Верминштайном Виндельбрандт посвятил меня в рыцари, и вскоре я вернулся домой. Фердинанд — мой возлюбленный, приехал вместе со мной, в роли оруженосца. Отец быстро нас раскусил и поступил так, как у него было принято. Он приказал убить Фердинанда, а тело утопить в реке. Так закончилась моя первая любовь. Понимаете, что последовало дальше?
     — Догадываюсь.
     — Я ударился во все тяжкие: проституты, пьянство, неудачное самоубийство, — Закатав рукав, Седрик показал несколько шрамов на запястье. — В итоге лечебница для душевнобольных. Вы знаете об острове Морн?
     Иоаким кивнул:
     — Там содержат больных проказой и сумасшедших?
     — Вы правы, — согласился фон Гофф. — На восточной оконечности Морна есть особый дом для богатых безумцев. Туда-то и заключил меня отец. Думал, мой недуг можно излечить! Толстокожий идиот! Эликсиры, настои, амулеты и даже магия оказались бессильны. Вскоре отец забрал меня оттуда, осознав тщетность лечения. Позже, я покинул Вертингем и поселился в столице.
     — Можете не продолжать, — прервал граф откровения мужчины. — Здесь мы с Вами познакомились как следует. Кутили Вы на зависть всем! Даже гальптранский насморк умудрились подхватить где-то в Шлюшатне.
     — Постыдная оплошность! — фон Гофф наполнил бокал таланаком до самых краев. — А полгода назад я встретил его. Зигмунда. Как он был прекрасен! Свежий, золотоволосый юноша шестнадцати лет. Благородный, воспитанный, жертвенный. Вы не поверите, но на третий день нашего знакомства он оплатил все мои долги! Я понял тогда, что не до конца утратил вкус к жизни, — Седрик смахнул набежавшие слезы. — Это была любовь с первого взгляда, первого жеста, первого легко прикосновения. Словно мальчишка я верил, что вновь обрел счастье! Яркий свет озарил мою душу, сжигая останки боли, ненависти и разочарования. Будто лучик солнца заглянул в старый, пыльный чулан, разгоняя засевших там пауков. Но все оказалось тщетно! Зигмунд мертв! Вот эти руки его убили! Вот эта постыдная страсть!
     Фон Гофф прижал кулак к губам:
     — Мне нет прощения, — закончил он.
     — Скоро рассвет, — напомнил фон Брейгель.
     Седрик глянул в окно, где раннее утро наливалось синевой. Залпом допив таланак, он поднялся:
     — Спасибо Вам за все, друг.
     — В темные времена никогда не зазорно протянуть руку помощи, — сказал фон Брейгель.
     — Куда мне теперь?
     — Орландо вас проводит, — Иоаким показал на дверь. — Он наверняка ждет в коридоре. И помните мои инструкции! Если что-то забудете, Орландо подскажет.
     Седрик поставил бокал:
     — Гладко у Вас получается, граф.
     — Сказывается большой опыт разногласий с законом, — фон Брейгель блаженно зажмурился. — У меня есть методы почти на любой случай.
     — Вы опасный человек.
     — Лучше никому не говорите об этом. Со мной перестанут общаться, — отшутился Эйзенберг.
     Седрик ушел. Иоаким фон Брейгель покрутил трость, разворачивая Сесилию лицом к себе:
     — Лапка лягушонка оказалась в петле, не так ли, моя дорогая? Можно крутить им как угодно, пока не порвется веревочка или не оторвется лапка.
     Сесилия ожидаемо не ответила.
***
     Бешенная скачка длилась почти две недели. Изможденный, грязный с ног до головы Вергил Бреверт нещадно гнал коней, с каждой секундой приближаясь к Гранцдорфу. Отравленный организм сопротивлялся, требуя покоя, но капитан не давал ему поблажек. За это время Вергил исхудал и осунулся. Волосы стали ломкими, кожа шелушилась, слезая тонкими полосками; желудок мог принять лишь воду и немного каши. Окончательно выбившись из сил, Бреверт велел привязать себя к седлу.
     Добравшись до Рефеля, капитан переночевал на постоялом дворе и сменил лошадей. Ночью его одолевали кошмары: он видел перекошенное лицо отца Джерома и его старческие руки, скрюченные точно когти хищной птицы. Инквизитор тянулся к Вергилу, приговаривая:
     — Думал уйти от меня, сыне? От кары небесной не сбежать! Так повелели Вознесенные!
     Наутро Бреверт возобновил гонку, оставив свой отряд на постое. С ним поехали «Порванный» Берт Ройс, и один из палачей отца Джерома. Служка инквизитора, стоило Вергилу на него нажать, сознался, что у священника был с собой порошок смертолиста, которым он пользовался в малых дозах, дабы приводить в себя жертв дознаний. Отыскав яд в личном сундучке святого отца, Бреверт немедленно приказал гнать в Гранцдорф. Он никогда бы не поверил, что отравитель действовал по собственному наитию, а зная нежную дружбу Джерома с командором, Вергил видел за попыткой убийства руку Меллендорфа. Роль доносчика ему претила, но жажда возмездия взяла свое. У капитана не было улик против Лукана, но сорвать операцию в Вальдштадте Бреверту вполне по силам. Сожжение форта, насильное удержание барона с семьей, самовольные действия без приказа Капитула — епископу хватит оснований для отстранения Меллендорфа. А там, глядишь, всплывут и другие подробности. Вергил не сомневался, что в Вальдштадте командор не будет особо церемониться.
     Резиденция епископа Стефана фон Дорма находилась к востоку от Гранцдорфа, на берегу Княжьего пруда. Зеркальная гладь озера исходила жирным, плотным туманом, который вяло стелился над черными водами. Вергил смутно помнил древнюю легенду о некогда могущественном князе Вацлаве, что правил здесь в Дикую Эпоху. Рыцари любили пересказывать сказки о призрачной ладье почившего князя, скользившей по волнам в самый темный час ночи. Самому увидеть духа Бреверту так и не довелось.
     Замок епископа высился на берегу озера сонным гигантом, что лениво властвовал над заснеженными холмами. Белые знамена Церкви дерзко трепались на ветру, поблескивая золотом солнц. Замок окружал широкий и глубокий ров, через который перекинули подвесной мост. За ним мрачно вздымались двойные стены, обросшие мхом, и тяжелые квадратные башни с машикулями. Меж зубцов стены виднелись жерла кулеврин и скелеты устаревших баллист. За тяжелыми фортификациями восставала пика бургфрида, подобно воздетому в команде кулаку грозившая врагам немыслимыми карами.
     Вергил придержал коня, подъезжая к квадратному барбакану, и сплюнул кровавую слюну — желудок нестерпимо болел. Капитана постоянно тошнило, и он часто останавливался, чтобы, наглотавшись воды, выблевать кровавую слизь. Свесившись с седла, он зашелся в рвотном спазме. Лошадь испуганно взрыхлила снег и подалась назад.
     — Вы в порядке? — забеспокоился Ройс.
     — Нет, — прохрипел Бреверт. — Кажется, я сейчас выплюну кишки.
     — Немного осталось, — обнадежил капитана Берт.
     — Знаю.
     Со стены барбакана крикнули:
     — Кто такие?
     — Ты ослеп, солдат?! — заревел Порванный. — Не видишь цветов сюрко?
     — Открываю!
     Герсы ворот поднялись с железным рокотом, пропуская капитана внутрь.
     — Капитан Вергил Бреверт к епископу Стефану фон Дорму с докладом, — бросил на ходу Ройс.
     — Капитан ранен? — спросил воин, поднимая забрало бацинета.
     — Да, — раздраженно ответил Берт. — Хватит расспросов!
     Миновав подвесной мост, рыцари Ордена въехали в замок. Едва не затоптав важно гулявшего петуха, Бреверт остановился напротив входа в жилой корпус. Слуги и дворовые с любопытством поглядывали на то, как Ройс помогает раненному спешиться. Проходившая мимо служанка глухо вскрикнула, когда Вергил сплюнул ярко-алой кровью.
     — Какого черта вы встали? — зарычал Порванный. — Немедленно пошлите за медикусом!
     Взвалив руку капитана себе на плечо, Ройс поволок его внутрь донжона. В холодном и сыром предвратном зале их встретил невысокий, седенький капеллан в черно-белой сутане:
     — Что стряслось? — запричитал он. — Почему капитан Бреверт ранен?
     — Веди нас к епископу, — ослабевшим голосом приказал Вергил. — Срочно!
     — Но Вы едва держитесь на ногах.
     — Веди!
     — Его преосвященство в своем солярии. Следуйте за мной.
     Капеллан позвал двух стражников в помощь Ройсу. Вместе они провели Вергила через главный зал. Сквозь туман, застивший глаза, Бреверт едва успел разглядеть мощные колонны, державшие ребристый свод, хоругви на стенах и высокий епископский трон, стоявший на возвышении. При помощи солдат капитан взобрался по узкой и чертовски для него крутой лестнице и, тяжело дыша, остановился возле покоев фон Дорма. Священник деликатно постучал в алую дверь, расписанную гербом епископа, — белым вепрем на черном поле.
     — Войдите!
     Епископ Стефан, грузный мужчина на склоне лет, недоуменно посмотрел на посетителей:
     — Капитан Бреверт? Как Вы здесь очутились? Вы плохо выглядите.
     Епископ поднялся и лично пододвинул кресло раненому. Крупный, горбоносый епископ больше походил на отставного ветерана, по ошибке надевшего белую дзимарру15 и митру.
     — У меня срочное донесение, — сказал Бреверт, отдышавшись. — Все остальное потом.
     — Я слушаю, — кивнул его преосвященство, присев на край дубового стола.
     Капитан начал пересказывать события последнего месяца. С каждым сказанным словом, с каждым обвинением, брошенным Вергилом в адрес командора, епископ мрачнел подобно набухшей дождем туче. Когда Бреверт упомянул, что сын барона фон Левенгаута находится в командории Гранцдорфа на правах заложника, владыка выругался:
     — Вот паразит, да простят боги мне хулу! Об этом я не знал.
     — То есть? — осекся Бреверт
     Епископ прижал подбородок к груди:
     — О самовольстве командора нам кое-что известно. Видите ли, когда Меллендорф сжег форт Дитц и порубил тамошний гарнизон, ему под горячую руку попал один рыцарь. Его подстрелили из арбалета, и он чудом выжил. Болт раздробил несчастному надбровную кость, но вошел косо, не достав до мозга. Лишь божьим проведением рыцарь выжил и был доставлен ко мне.
     — Кто он?
     — Дворянин из Истфалии. Благородный Леонардо Армаде, племянник герцога Джулиано Люцернского, путешествующий инкогнито. Не знаю, за каким дьяволом его понесло в Край Теней, но факт остается фактом — Меллендорф чуть не угробил любимого племянника одного из правителей Ковенанта!
     Слова епископа излились на Бреверта целительным бальзамом. Значит, Лукану не избежать наказания.
     — Дальше что было? — поторопил капитана Стефан.
     Вергил поведал о том, как он пытался остановить Лукана и защищал баронессу Хильду, тем самым вызвав недовольство командора. Дойдя до отца Джерома, пытках и приказе сжечь «Полотки», рыцарь остановился и без лишней скромности выхаркнул кровавую желчь прямо на дорогой ковер.
     — Отец Джером отравил меня смертолистом. Я противился решению командора уничтожить «Полотки» и мешал инквизитору творить незаконные истязания. Но мне кажется, что он получил указания от Меллендорфа.
     — Зная мстительность командора, я не удивлюсь, — согласился владыка. — У Вас есть конкретные доказательства вины Лукана?
     — Нет, только подозрения, — честно признался Бреверт.
     — Да и не надо. Нам хватит других подвигов, — Стефан ухмыльнулся. — Когда ко мне привезли Армаде, и я услышал его историю, то сразу отправил птицу в Хелигор. Сегодня вечером сюда приедет Гастон де Блант, посланник Капитула. Можете не сомневаться — Меллендорфа разжалуют и подвергнут суду. Видит Дивналлт Справедливый, недолго ему осталось своевольничать!
     — Слава Вознесенным! — выдохнул Вергил и подумал о фрау Хильде. Сохранил ли командор жизнь пленительной блондинке?
     Боль в желудке волнами поднималась к голове. Бреверт ощутил слабость, накатившую пудовой гирей. Мир закружился волчком, расплываясь перед глазами. Капитан схватился за живот и накренился вперед. Не удержавшись в кресле, он упал к ногам Стефана:
     — Где Гуго? — услышал он сквозь звон в ушах окрик епископа. — Почему к нему не приставили лекаря?
     — Капитан настоял вести его к Вам.
     — Спаси нас Беруин от глупости! Несите его к Гуго!
     Нестерпимая боль ворочалась в желудке шипастым шариком. Бреверт застонал. Кровь потекла из уголка рта, пачкая бледную, заросшую щетиной щеку. В мозгу словно взорвалась мортира, не выдержавшая пороховых газов. Вергил соскользнул в спасительное забытье. Разум окутала тьма.
     Бреверт очнулся на закате, когда солнце уже окрасило румянцем сугробы. Вергил открыл глаза — потолок медленно вращался в тошнотворном хороводе. Капитан лежал на чистом, пахнувшем духами белье с цветочным рисунком. Красиво, — отстраненно подумал он, разглядывая узор на одеяле, — словно лежишь на поляне, заросшей васильками и ирисами.
     Бреверт прислушался к желудку. Режущая боль ушла, оставив после себя ноющую пустоту. Во рту стоял привкус крови, разбавленный горьким травяным настоем. Пока он был без сознания, лекарь влил в него какое-то лекарство. Рыцарь попробовал сесть. Мышцы ног и задница вмиг запротестовали, ответив судорогой. Такова была расплата за две недели бешенной скачки. Тело расслабилось, и тут же полезли наружу затаившиеся в дороге болячки.
     Капитан взял с прикроватного столика глиняную чашку и нюхнул содержимое. Пахнуло ромашкой и мятой. Бреверт мелкими глотками выпил отвар, затаенно ожидая последствий. Желудок вел себя на удивление смиренно. Со второго раза рыцарю удалось сесть. От этого простого движения лоб Вергила покрыла испарина, а дыхание сбилось, как если бы он несколько часов тренировался на плацу.
     В комнату заглянул лысый монашек в черной рясе гедеонита. Вместо пояса худую талию обхватывала простая веревка. На шее святого брата висело медное солнце Вознесенных. Морщинистое лицо осветилось улыбкой, несколько испорченной отсутствием зубов.
     — Я — брат Гуго, здешний лекарь, — прошамкал монах. — Как самочувствие?
     — Бывало и лучше.
     — Ну ничего, Вы скоро пойдете на поправку. Эликсир Ависентия — лучшее средство при отравлениях! Он может ликвидировать действие голубой соли, что уж говорить о смертолисте.
     — Повезло мне.
     Монах не заметил сарказма:
     — Милостью богов! Будь яд чуть посвежей, и Вас бы не спасли никакие микстуры. Но вы рано радуетесь. Желудок сильно поврежден — открылась язва, и теперь Вам придется сидеть на строгой диете. Боль тоже вернется, так что мне придется давать вам опиумный декокт.
     — Дрянь.
     — Еще какая, — весело согласился лекарь, заглядывая в чашку. — Выпили настой? Молодцы! Рад был бы поболтать, но к Вам посетитель.
     — Кто?
     — Его превосходительство Гастон де Блант.
     — Давно он приехал?
     — Может, с час назад.
     Монах выглянул за дверь и жестом пригласил гостя зайти. Командор Ордена Наследия, доверенный посланец Капитула, протиснулся в узкий проем. Смотрелся де Блант как минимум внушительно. Мужчина был облачен в доспехи, богато украшенные латунными полосками; на горжете сверкала золоченая гравировка в форме петли бесконечности, подмышки защищены круглыми ронделями. Красная накидка с вышитым солнцем, как знамя, свисала с левого плеча командора почти до самого пояса.
     Де Блант подошел к кровати и приветливо улыбнулся Бреверту. Серые глаза смотрели с непонятной капитану иронией.
     — Добрый вечер, — голос Гастона был вкрадчивым как у дознавателя.
     — Командор, — Вергил вяло махнул на приветствие. — Извините, но я не в лучшем виде.
     — Я знаю о Ваших злоключениях. Его преосвященство достаточно просветил меня. Вы пострадали за правое дело, и в Хелигоре это оценят. Будьте покойны — Меллендорф ответит за свои преступления перед Генеральным капитулом!
     — Приятно слышать.
     Бреверт ждал продолжения.
     — У меня есть к Вам вопросы, сэр.
     — Готов ответить по мере сил.
     Де Блант кивком указал на дверь брату Гуго. Монах поспешно удалился.
     — Позвольте узнать, брат мой, не замечали ли Вы за Луканом Меллендорфом странностей, покуда находились под его командованием?
     — Если в странности не входят жестокость, наглость, мстительность и извращенное чувство справедливости, то нет.
     Де Блант помялся, явно подбирая слова:
     — Странности касаются плотской стороны.
     — К женщинам он равнодушен, — сказал Бреверт и про себя добавил: «В отличие от меня».
     — А к мужчинам?
     Капитан удивленно приподнялся:
     — Что? Нет-нет, командор Лукан не запятнан подобными связями.
     — Уверены?
     — Вполне. Есть у него тройка доверенных лиц в гончем крыле: адъютант Флом Каулиц, рыцари Родерик фон Шталенберг и Этьен де Форцезе. Но я бы назвал это дружбой, без всякой грязи.
     Гастон издал смешок, больше похожий на кашель.
     — Любимчики, значит? Это очень хорошо.
     — Вы подозреваете Меллендорфа в грехе мужеложства? — тихо спросил Бреверт.
     — Есть прецедент. Вы знаете, как командор оказался в Пограничье и землях Края?
     — Нет.
     — Пять лет назад доблестный рыцарь Лукан Меллендорф служил в пресветлом Хелигоре. Многие прочили ему карьеру, глядя на рвение и послужной список. Каково же была удивление Капитула, когда на свет божий выплыли занятные подробности. Оказывается, Меллендорф вступил в противоестественную связь с другим братом-рыцарем и успешно скрывал оную несколько лет. Каково?
     — Не может быть!
     — Может! — с нескрываемым злорадством растянул слово де Блант. — Меллендорф склонил к содомии некоего Квентина де Вилля, в чем сам сознался на суде. Дело шло к аутодафе, но за командора вступился ландмейстер Рейнландский. Приняв во внимание былые заслуги Лукана, Капитул отправил его к Краю теней, к моему большому негодованию, позволив возглавить гранцдорфскую командорию. Небывалое милосердие! Здесь он принялся выслуживаться, плевав на увещевания епископа и приказы самого ландмейстера. Но это Вы и без меня хорошо знаете. Теперь я повторю вопрос: Вы точно не замечали за командором влечения к мужчинам?
     — Нет, — повторил Бреверт.
     — Подозрительно. Но богопротивные мужеложцы умеют хорошо скрываться! Ничего, думаю его подчиненным будет, о чем рассказать, если применить некоторые проверенные средства.
     — Что ждет командора?
     — Для начала его нужно отстранить от операции. Захват артефакта есть главная задача, несмотря на обстоятельства. Завтра я поеду в Вальдштадт и согласно приказу Гранд-комтура приму командование. Что же до Меллендорфа, то его сопроводят на Остров Искупления. В Хелигоре его будут судить за превышение полномочий и посягательство на жизнь Леонардо Армаде! — де Блант не скрывал восторга. — А когда там узнают о других свершениях Лукана, то, как пить дать, отправят его на плаху.
     Бреверт скривился:
     — А если Вы опоздаете? Вдруг миссия Лукана уже завершилась успехом?
     — Это ему зачтут, — нехотя согласился Гастон.
     — В конце концов, он во многом прав, — Вергил невольно принялся защищать Меллендорфа. — Левенгаут оказался предателем, и у Лукана просто не было времени на волокиту с приказами. Дело Ордена превыше суверенитета каких-то вольных баронов.
     — Покушение на Армаде перевесит все! — уверенно сказал де Блант. — Сейчас у нас есть определенная напряженность в отношениях с Ковенантом, и Капитул не желает усугублять ситуацию. Остальное — лишь сор на ветру.
     Рыцарь склонился над Бревертом:
     — На Вашем месте, брат, я бы задумался о более конкретных доказательствах касаемо отца Джерома. Вы подозреваете за ним руку Лукана, ведь так?
     — Да.
     — Подумайте, подумайте. Может, Вы о чем запамятовали? Или слышали обрывки разговора командора с инквизитором? Возможно, Берт Ройс что-то знает?
     — Вы предлагаете мне лжесвидетельствовать? — холодно спросил Вергил.
     — Упаси Анейрин! Я предлагаю Вам познакомить командора с палачом и подумать о своей карьере. Ведь кому-то придется занять место Меллендорфа. Я мог бы поспособствовать, — де Блант поиграл бровями.
     — Вот как? Буду стараться.
     Внешне спокойный Бреверт внутри горел от досады и гнева. Он был далек от образа светлого рыцаря, защитника сирых и убогих, но опускаться до откровенной лжи ради звания было слишком даже для его дырявой чести. Лукан Меллендорф — садист, убийца и, возможно, мужеложец заслуживал наказания, но наказания справедливого, основанного на фактах. Бреверт хорошо помнил, как будучи молодым гвардейцем он плевал на законы, и снова вступать на скользкий путь лжи не хотел. Хватит с него гнусностей!
     — Подумайте, брат мой, обязательно подумайте, — сказал де Блант, направляясь к двери.
     Оставшись один, Вергил откинулся на подушку. Этот де Блант оказался еще хуже Меллендорфа. Если Лукан сохранил какое-то подобие чести, то Гастон, похоже, был начисто ее лишен. Бреверт без труда разглядел в нем интригана и приспособленца, который вряд ли уступит мерзавцам при Гвингаэльском дворе.
     Минуты тянулись с медлительностью улитки, ползущей по стеклу. Вергил ворочался с боку на бок, беспощадно сминая простыни. За окном сгустилась тьма. Как приливная волна, она затопила собой комнату, а заодно и мысли Бреверта.
     — В жопу, — ругнулся Вергил. Он натянул штаны, рубашку и вытащил из-под кровати грязные сапоги. Слабость одолевала капитана, растекаясь по членам вязкой патокой, льнула к нему как безобразная потаскуха в дешевом борделе. Кое-как собравшись с силами, Бреверт отворил тяжелую дверь, обливаясь потом от усилий.
     Дежуривший в коридоре стражник изумленно посмотрел на капитана.
     — Найди мне сарианта Ройса, — приказал Бреверт. — Он приехал вместе со мной.
     Страж отправился выполнять указания. Вергил сполз по холодной стене. Икры мучительно сводило, и рыцарь принялся разминать мышцы дрожащими пальцами.
     Частично провалившись в забытье, капитан не заметил возвращения охранника. Пришедший с ним Ройс всплеснул руками.
     — Вот те на! Зачем Вы здесь сидите?
     Кряхтя, воин поднял Бреверта и затащил обратно в спальню. Вергил пал на кровать точно кусок мяса.
     — Зачем Вы меня звали? — спросил Ройс без тени приязни.
     — Ты должен написать письмо.
     — Кому?
     — Лукану. Отправь птицу в Вальдштадт.
     Берт откашлялся:
     — Что писать?
     — «За тобой выехал Гастон де Блант. Епископ все знает. Поступай, как знаешь»
     Ройс непонимающе уставился на капитана:
     — Зачем Вы это делаете? Вы же сами сдали командора. К чему эти игры?
     Вергил вздохнул:
     — Я хотел, чтобы Меллендорфа судили за его деяния, а не за вымышленные обвинения. Гастон хочет уличить его в содомии и грозится допрашивать ближних Лукана. Я не хочу подставить Флома и остальных. К тому же, де Блант предлагал мне выдумать подробности про отца Джерома и возможное участие командора в покушении. Таких сведений я не имею, а врать не хочу.
     Ройс качнул головой:
     — Не понимаю я Вас, капитан.
     — Я сам не понимаю, — усмехнулся Бреверт. — Просто хочу справедливости, в кои-то веки.
     — А Вы уверены, что можете отличить справедливость от глупости?
     — Не уверен. Теперь ступай.
     Берт оставил Вергила наедине с его путанными мыслями.

ГЛАВА XVII. В СИЯНИИ КРИСТАЛЛА

     Что нам оставили в наследство Вознесенные? Прекрасные дары или дьявольские инструменты, способные уничтожить человечество? Отеческую помощь верным чадам или демонстративную насмешку над людской ограниченностью? Ответов мы можем ждать до самого Сошествия. Но одно я усвоил точно — артефакты опасны. Их величие и могущество отмечены печатью Тени. А там, где есть Тень, нет места святости.
     Блез де Монфей «Legatum Umbras»
     Эдвин Майер достал из кошеля свиток и протянул его Ранхарду. Наемник, повертев бумагу в руке, пожал плечами:
     — Что это?
     Весельчак хмыкнул:
     — Коли ты разучился читать, то я, так и быть, отвечу. Это подорожная грамота, выданная на имя ганзейца Ранульфа из Трозы.
     — На кой хер она мне сдалась?
     Майер покрутил пальцем у виска:
     — Ты совсем отупел тут в пограничье. Когда мы отдадим артефакт и заберем монеты, придется убраться из города. Поедем на запад, через Рейнланд, а там любят спрашивать документы на каждом шагу.
     Ранхард развернул свиток и медленно прочитал его содержимое:
     — Настоящая?
     — Как девственность монашки, — засмеялся Майер. — Конечно нет! Но фальшивка отличная. У самого такая.
     Ранхард убрал документ в рюкзак, стоявший у ножки стола. Друзья сидели в недавно снятом номере трактира «Пьяная лошадь». В просторной комнате имелись все условия для роскошного проживания — две большие кровати с горой подушек, на полу мягкий ковер, вышитый мехтианскими умельцами, возле стены, отделанной лакированными рейками, стоит шкаф с батареей винных бутылок. Широкое окно с цветными стеклами выходило на городскую площадь, давая обзор на ратушу, церковь святого Бонифация и торчащий как фаллос позорный столб. За постой Майер заплатил пятьдесят марок, объяснив это тем, что пора привыкать жить по-королевски.
     Франческа вольготно развалилась на чистой постели, даже не потрудившись снять испачканные сапоги, и уставилась в книгу. На потрепанной кожаной обложке шел пространный оттиск названия: «Путешествие сэра Гуго на Край света и обратно, его жизнеописание и невероятные подвиги». Шмыг, недавно плотно отзавтракав, прикорнул у девушки в изголовье.
     Трижды Повешенный откинулся в кресле. Все-таки есть своя прелесть в роскоши! Ни тебе клопов в белье, ни занавесок паутины в углах. Приятно, черт подери, сидеть на мягкой подушке, попивая «Белую даму» с видом искушенного сибарита. Последний раз Ранхард так отдыхал много лет назад, в «El gato negro»16 — дорогущей гостинице в самом центре Ла-Грандии, где «Рваные знамена» отмечали победу в битве у Девичьего брода.
     Весельчак легонько толкнул ногой рюкзак наемника:
     — Хорошо я придумал насчет Юхо? Ну, согласись?
     — Угу, — промычал Ранхард.
     Когда товарищи переехали в город, именно Юхо протащил в город артефакт, чтобы избежать досмотра вещей у ворот Вальдштадта. Трижды Повешенный места себе не находил, оставшись без груза. Мальчик мог попасть в беду, мог отвлечься на какую-нибудь безделицу или вовсе потерять реликвию. Но все обошлось. Кристалл успешно вернулся к наемнику, а Юхо стал богаче на один золотой.
     — Иногда в твоей голове возникают светлые мысли, — сказала Франческа, переворачивая страницу.
     Весельчак просиял от похвалы:
     — Как говорил премудрый Берцелиус: «Мысль человеческая столь непредсказуема, что верное решение может посетить даже самый неискушенный разум»!
     — Где ты откопал этого Берцелиуса? — заинтересовался Ранхард. — Никогда о таком не слышал.
     — Известный философ из Праудланда, — ответил Майер, — у вас на континенте он не пользуется популярностью. Видимо, его мысли слишком сложны для местной публики. Как и наша кухня!
     — Врать, не мешки таскать, — Франческа отложила книгу. — Если твоего Берцелиуса не преподают в Тор Версанне, то его писанина не стоит и ломанного гроша! А про кухню островов лучше вообще молчать. Вонючая жаренная рыба и жирная картошка — вот и все изыски!
     — Когда я готовил тебе стейк из лосося под лимонным соком, ты уплетала за обе щеки, — припомнил Весельчак.
     — Вкусно было, — не стала спорить девушка. — Вкусно, но никакой изысканности и сложности я не увидела. То ли дело лапки рабарийского вирма, запеченные в тесте и пропитанные настоем из «восьми трав Арбоны»!
     — Сама жри эти лапки, — огрызнулся Майер. — Баба понимаете в еде не больше, чем в военном деле!
     — Вот про военное дело я бы промолчала, — насмешливо сказала Франческа. — Один на один я тебя запросто побью.
     — Не смеши людей, дурочка! Побить ты можешь только посуду!
     Франческа сделала вид, что хочет швырнуть в Эдвина книгу.
     — Ранхард, глупенькая думает, что может сравняться с мужиками по части драки. Может вернуть ее с небес на грешную землю? Помнишь Кровопуску?
     Трижды Повешенный фыркнул:
     — Ее трудно забыть.
     — Кто это? — Франческа поудобней улеглась на кровати. — Давайте уже рассказывайте!
     На губах Весельчака заиграла злорадная улыбка.
     — Была такая дама в Рваных знаменах. Считала себя умнее других. Вместе со своей сестрой, нежно прозванной Богомолом, она ославилась тем, что отрезала поверженным мужикам члены и собирала из них коллекцию.
     Синяя не скрывала восторга:
     — Ого! Суровая тетка! И что с ней стало?
     — Подохла как собака. Лет восемь назад, после битвы при Арнедо, мы сцепились с наемниками из Кальмхолда. Сволочи нас терпеть не могли, считая конкурентами, и выступили на стороне Белых львов. Мы, как водится, поддерживали сторону короля Мехтии. Столкнувшись с кальмхолдцами у городка Брешвиль, мы уже было надавали им авансов, но все обгадила Кровопуска. Сучья дочь переметнулась на сторону Львов и подставила наш фланг под удар кальмхолдских засранцев. Ох и порезвились они тогда! Рваные знамена и Черные плащи не досчитались половины состава. С тех пор то место носит музыкальное название — Брешвильская могила.
     Франческа захлопала в ладоши:
     — Так вам и надо. Расплодилось наемников как нерезанных собак!
     — Рано веселишься, — остерег девушку Весельчак. — Говнюки вскоре получили свое в битве при Марафелле!
     — Кровавая среда? — похвастала знанием истории Франческа.
     — Она самая. Крови там налили изрядно. Вскоре пришел черед и Кровопуски. Поджав хвост, злобная баба ударилась в бега, и Гарион отправил за ней погоню. Я, Ранхард, Бенедикт Прованцанти и Рихтер из Люденбурга ловили сученку по всей Мехтии, пока не прижали в Кархагосе. Бешенная тварь собрала вокруг себя таких же отбитых на голову блядей, возомнивших себя крутыми воительницами! Угадай, что было дальше?
     Гвидиче посмурнела:
     — Ничего хорошего?
     — Слабо сказано! Наш отряд окружил мамзелей в каком-то клоповнике, где Кровопуска и ее сестрица ублажали друг дружку нехитрой женской любовью. Проникнув туда, мы без усилий положили охрану, Ранхард не даст соврать. Это к слову о самоуверенности некоторых здесь присутствующих дам и их способностях по части махания палашом. Баба всегда уступит мужику, если они находятся в равных условиях по части техники боя. Запомни, это, дура! Богомол плюнула нам в лицо, обозвала ссыкунами и потребовала честной дуэли. Ранхард отделал потаскуху так, что не узнала бы и родная мама.
     Франческа заносчиво хмыкнула.
     — Взяв Кровопуску, мы оставили ее наедине с Бенедиктом. По вине этой дамочки он потерял в Брешвиле ногу и правую руку. Опечаленный таким итогом Бенедикт слегка поехал крышей, что не прибавило ему человеколюбия и душевности! Кровопуска хорохорилась и подзуживала нас, утверждая, что, пытки для нее детская забава. После трех суток общения с Бенедиктом мразь вопила от боли, умоляя нас подарить ей смерть. Тогда Рихтер притащил в подвал Богомола и хорошенько оттрахал бабенку раскаленным прутом, дабы ее сестрица прочувствовала момент. Вой стоял на зависть голодной стае волков! Уж не знаю, кто из дамочек орал громче! Потом мы отрубили Кровопуске ручки-ножки, зашили ей в дырку мелкого крысюка и закопали все это дело на живописном лугу. Гроб был хороший, просторный, воздуха много. Мне всегда было интересно, сколько она продержалась в своей могилке и выжил ли крыс? Нашел ли бедняга путь наружу?
     Синяя сквозь сжатые зубы процедила:
     — Гребанные садисты! Будь я на ее месте…
     — То кричала бы еще сильней? — вступил в разговор Ранхард.
     — Я бы сражалась! Нашла способ!
     — Не сделай ошибки Кровопуски. Ее сгубили гордость, тщеславие и самоуверенность. Баба всегда останется бабой, какой бы сильной она себя не мнила. Она всегда будет кровить раз в месяц, ссать сидя и искать член или дырку, на которые можно перекинуть часть проблем. Так что можешь перестать кидать на меня гневные взгляды. Как бы ты не надувала щеки и не лупила себя по сочным титькам, доказывая свою исключительность, ты все равно останешься в душе плаксивой бабелью, которою можно сломать. Это закон природы.
     — Уел он тебя, — восторженно заметил Майер, — целую речь на тебя потратил, наверно, язык об зубы стер, напрягаясь!
     Не ожидавшая от Ранхарда такой отповеди, Франческа отвела глаза.
     — Можно подумать, ты бы не орал под пытками.
     — Я орал.
     Лицо наемника дернулось в нервном тике, уголок губы поехал вниз. Трижды Повешенный хорошо помнил застенки Ла-Грандии и прикосновение ржавых щипцов.
     — Пора сменить тему, — предложил Весельчак.
     Ранхард благодарно кивнул:
     — Как поживает твоя сестра?
     Настал черед Эдвина отвести взгляд.
     — У Оливии все хорошо, — с неохотой сказал он.
     — И все?
     — Выскочила замуж и живет где-то в Рейнланде. Хватит об этом! — Весельчак встал и достал из буфета бутылку вина. — Одна тема хуже другой. А между прочим, нам еще надо сходить на рынок и купить тебе лошадь. Кстати, я знаю одного относительного честного барышника.
     — Это Карла? — засомневалась Франческа. — Тоже мне честный!
     — Я же сказал — относительно.
     Ранхарду было неудобно обращаться к Франческе после своего выступления, но он пересилил себя:
     — Посидишь со Шмыгом и артефактом?
     — Какой разговор! — смазливое личико девушки язвительно сморщилось. — Сидеть дома и следить за мужниными вещами, это единственное, на что способна баба!
     Трижды Повешенный ощутил укол стыда. Наверное, не стоило ему лезть к девушке с поучениями и своим никому не нужным мнением. Франческа поднялась с кровати и примирительно хлопнула Ранхарда по колену:
     — Ладно, я не в обиде. Послежу за твоим добром.
     Проснувшийся Шмыг напомнил о себе тонким посвистом:
     — И за тобой присмотрю, куда уж там, — успокоила его девушка.
     Уже на выходе Весельчак преувеличенно нежно обнял Франческу:
     — Береги их!
     — Если явится курьер, пусть дождется нас, — без шуток добавил Ранхард.
     — Есть, командир, — Франческа встала по стойке смирно. Наемнику совсем не понравился ее легкомысленный настрой.
     Площадь встретила их снежным просом, лениво падавшим на мостовую и черепичные крыши. Весельчак с раздражением застегнул теплый плащ.
     — Холодно сегодня, — пожаловался он. — И снег этот сраный! Ранхард, когда в последний раз он выпадал в середине осени?
     — Не помню. На севере покров начинается рано, но тут это большая редкость.
     Рынок находился у восточных стен Вальдштадта, примыкая к Кузнечному двору и Столярной улице. Лошадей, как и другую крупную скотину, продавали в самом конце рынка, неподалеку от бедняцких трущоб и городских стен. Трижды Повешенный унюхал знакомые запахи конского дерьма, свежего овса, едкого пота. Животные терпеливо ожидали будущих хозяев в крытых стойлах, сколоченных на скорую руку из неотесанных бревен. Весельчак остановился возле невысокого человечка в сером кожухе. Пухлое лицо барышника имело неуловимое сходство с хомяком, набившим рот зерном. Купец растирал толстые ладони в тщетных попытках согреться.
     — Милейший Вингербахнер! — закричал торговец удивительно зычным голосом. — Рад вас снова видеть!
     — Взаимно, Карл, — Майер с неохотой стащил перчатку и пожал холодную ладонь купца.
     Карл понизил голос:
     — Хотите продать пару-тройку лошадей?
     — Сегодня я в роли покупателя. Точнее, мой друг.
     Барышник растерял часть веселья, увидев Трижды Повешенного.
     — Как я понимаю, лошадь нужна особых качеств?
     — Да уж не землю пахать, — бросил Ранхард.
     Карл прикинул рост и вес наемника. Он потер замерзшие щеки, что-то высчитывая.
     — Зело могуч всадник, — сказал он, — тут надобна лошадка покрупней. А у меня как на грех проблемы с таким товарцем. Есть справные коньки, но, боюсь, они будут быстро уставать под Вами, уважаемый. И ежели я правильно понял вид деятельности, коим вы зарабатываете на жизнь, то выносливость и скорость лошади имеет решающее значение.
     — Так ты не сможешь нам помочь? — разочарованно спросил Весельчак.
     — Увы!
     Друзья отошли в сторонку. Майер рассеяно проводил глазами симпатичную горожанку, несущую полную корзину покупок.
     — Неудачно получилось.
     — Херня, — менее культурно подтвердил Ранхард.
     — Можно сунуться к графским конюшням, — размышлял вслух Эдвин. — Его светлость не стесняется приторговывать хорошими животинами.
     — Господа, — окликнул их кто-то.
     Перед ними стоял длинноногий, симпатичный мужчина в черной куртке и залатанных штанах. Важно держась за эфес меча, незнакомец поклонился.
     — Я слышал, вам нужна лошадь?
     Весельчак неопределенно помотал головой:
     — С кем имеем честь?
     — Виго из Бал Фьорда, — назвался мужчина. — Партнер торгового дома «Волькирк и Волькирк».
     — Занесло Вас от дома, — присвистнул Весельчак.
     Ранхард ощутил смутную тревогу, как с ним было всегда при встрече с земляками. О Волькирке он впервые услышал на службе у тана Ингвара. Купец считался официальным поставщиком армии его величества короля Бродмарка и был известен деловой хваткой, оборотистостью и редкой для его племени честностью.
     — Так вам нужна лошадь? — Виго начал проявлять нетерпение.
     — Нужна, — ответил Ранхард.
     — Тогда пошли.
     Виго двинулся вперед, даже не озаботившись, следуют ли за ним покупатели. Весельчак нагнал бродмаркца и дружески положил руку ему на плечо:
     — И куда мы идем, резвый ты мой?
     Мужчина с брезгливым выражением скинул ладонь Майера:
     — К Серым воротам. Мы уезжаем вскоре.
     — Причем тут лошадь?
     — Один из наших отдал душу богам, умудрившись получить нож под ребро. У него остался хороший конь, прямо созданный для твоего некрасивого товарища.
     — Почем? — деловито осведомился Майер.
     — Двадцать грандмарок.
     Эдвин поперхнулся:
     — С чего так дорого?
     — Сначала посмотри товар, а потом возмущайся.
     Пройдя унылыми грязными улочками, мимо покосившихся домиков городских бедняков, они вышли к Серым воротам. Ранняя стужа разогнала путников на зимние квартиры, и народу у ворот было совсем немного. Отдельно от редкой толпы приезжих стоял внушительный санный поезд, загруженный всевозможным скарбом. Запакованный в ящики товар увязали бичевой и накрыли плотным тентом. Караванщики суматошно перепроверяли содержимое, что-то записывали и обсчитывали. Возле них дежурили скучающие ганзейцы в полосатых акетонах, вооруженные мечами. Наемники попивали горячее вино, принесенное из ближайшей таверны, и травили анекдоты. Веселый хохот далеко разносился по округе. Стражники возле ворот, притоптывая от холода, с завистью смотрели на ганзейцев. Ранхард не без удивления отметил, что часть наемников вооружена аркебузами — видимо, дела их компании шли вполне успешно, коли они могли позволить себе дорогой огнестрел.
     Виго подвел их к высокому рыдвану, запряженному четверкой лошадей. В мутных стеклах кареты отразилась недовольная физиономия Трижды Повешенного. Узкая, черная дверца отворилась, и наружу выглянул безносый детина в тулупе. В руках он баюкал тяжеленую дубину, обшитую стальными полосами. На конце этого дрына сидел железный колпак с шипами.
     — Виго, это ты? — пролопотал здоровяк.
     — А что, блядь, не заметно?! — рыкнул уроженец Бродмарка, явно не испытывавший симпатии к великану. — Где Волькирк, тупица?
     Гигант надул щеки, обидевшись словно малое дитя.
     — Гумбо, — потерял терпение Виго. — Где Волькирк, черт тебя дери?
     — Я не буду с тобой говорить, — прогнусавил великан и скрылся в рыдване.
     — И что мне с ним делать?
     Весельчак захихикал:
     — Может, дашь ему конфетку? Или подаришь деревянную лошадку?
     Северянин готов был взорваться:
     — Только советчиков мне не хватало! С этим дебилом не помогут и полновесные золотые.
     — Где вы его взяли? — спросил Ранхард.
     — Волькирк где-то подобрал. Это животное чуть умнее мыши, но если даст по башке, то можно сразу могилу копать.
     — Шикарная у вас охрана, — продолжал издеваться Майер.
     — Охрененная!
     К ним подошел грузный мужчина в алом стеганом кафтане. Круглую точно мяч голову укрывала соболиная шапка, на пальцах блестели золотые перстни с зелеными и голубыми каменьями. Щеки дородного господина заросли длинной бородой, влажной от таявшего снега. Общество ему составил худой, невысокий человек с таким скорбным выражением лица, что плакальщики на похоронах умерли бы от зависти. Он шумно и печально вздыхал, часто почесывая горбатый нос, на котором вздулся чирей.
     — Виго, какого хрена ты разорался? — загремел бородач. — Голосишь как крестьянин, узнавший, что его дочурку обрюхатил заезжий кнехт! Что у тебя опять случилось? И кто эти господа?
     — Меня задолбал твой идиот, Волькирк! Я привел покупателей, а этот кретин не смог и двух слов связать!
     — Ты ведь искал меня? Ну, вот он я, — негоциант самодовольно ткнул большим пальцем в живот. — Весь такой распрекрасный! А теперь хватит пускать слюни и объясни, на кой мне сдались покупатели. Мы уезжаем, дурья твоя башка.
     — Да знаю я! Им нужна лошадь, вот я и подумал продать скотину Рома.
     — Бедный Ромуальд, — сказал худой, наглаживая чирей. — Так глупо умереть в кабацкой драке. Но, по крайней мере у него теперь никогда не вскочит злоопухоль.
     Весельчак, не привыкший к тому, что перепалка идет без его участия, приблизился к Волькирку:
     — Я Румпельтрент Вингербахнер. А это благородный Ранульф из Трозы!
     — Благородный? — усомнился купец. — Верится с трудом.
     — Вера всегда дается с трудом, как сказал один аббат, слезая с монашки.
     Огромное чрево Волькирка затряслось от смеха:
     — Хорошо сказано! Об твое имя можно язык сломать, но говоришь ты складно.
     — Так что насчет коня? — вмешался Ранхард, утомленный разговорами.
     Волькирк пихнул в бок худого:
     — Ну, Лазло, продадим коня этому мельбадцу?
     — Не вижу препятствий. Нам он только в тягость, да и характер у него слишком буйный, под стать покойному Ромуальду. Слава Вознесенным, что они прибрали его пораньше, и он не видит, как продают его Агата.
     Эдвин огляделся:
     — Где лошадь?
     — Лазло, приведи коня! — приказал Волькирк.
     — Я и близко к нему не подойду, — отказался Лазло. — Эта тварь всегда хочет меня укусить и трахнуть в лоб копытом. Мало мне что ли злоопухоли и больного сердца?! Это Ромуальду сейчас хорошо, его здоровье волнует в последнюю очередь, а мне вот жаль терять оставшиеся крохи.
     Виго зло сплюнул и пошел за лошадью куда-то в конец каравана.
     — Злоопухоль у него, видите ли! — рычал он на всю округу.
     — И слабые легкие, — вдогонку простонал Лазло, для убедительности громко кашлянув.
     Пока Виго ходил за конем, Волькирк принялся расспрашивать покупателей:
     — Судя по вашим рожам, вы не местные. Куда едете? Али зимовать решили в Вальдштадте?
     Эдвин неопределенно покачал головой:
     — Мы как вонь на ветру: куда занесет, там и навоняем!
     — Наемники?
     — Вроде того.
     У купца, похоже, возникла идея. Он глядел на товарищей с пытливостью сержанта, который присматривается к новобранцам:
     — Может, вам работа нужна? Мне бы пригодилась пара мечей.
     — Не нуждаемся, — твердо отказался Весельчак. — Да и не хочется валандаться по заснеженным дорогам.
     — Твоя правда. Осень в этом году хорошенько нам поднасрала!
     — Не боитесь застрять в сугробах?
     — Проскочим, — уверенно заявил Волькирк. — А вот и Виго, грешная душа.
     Северянин вел в поводу вороного, при виде которого Майер недоуменно почесал затылок:
     — И как мы его прокормим? Ранхард, ты видишь эту зверюгу?
     Конь достигал в холке без малого семи футов. Широкая спина, мускулистый круп, рельефные ноги с большими копытами — настоящий рейнладский вершон.17 Грива вороного свободно ниспадала на шею, а длинный хвост опускался почти до колен.
     — Утащит троих, — отметил Виго. — И быстр для своих размеров.
     Ранхард медленно подошел к лошади. Вороной всхрапнул и отодвинулся. Его светло-голубые глаза смотрели на Трижды Повешенного пристально и злобно. Наемник принялся шептать успокаивающие слова, осторожно заходя с боку.
     — Попробуй подкормить, — Виго протянул Ранхарду яблоко.
     — И зубы посмотри, — вставил Майер.
     — Не учите тятьку яйца чесать, — наемник осторожно погладил черную гриву. — Тихо, Агат, тихо. Все хорошо, мальчик мой.
     Конь дернул башкой и фыркнул.
     — Натура у него паскудная, — не стал врать Волькирк, — но ежели подружитесь, то вернее друга не найдешь.
     — Зачем продаешь, тогда, раз он такой справный? — резонно спросил Ранхард, скармливая коню яблоко, заодно глянув на зубы. Судя по резцам, Агату было не больше семи лет.
     — Я же сказал — натура паскудная. К тягловым работам его не приставишь, самому он мне без надобности, а ребята не хотят с ним связываться.
     Трижды Повешенный похлопал шею вороного, коснулся крепких мускулов на ногах.
     — Беру.
     — Седло и щетки в подарок? — уточнил Весельчак.
     — Берите, — уступил Волькирк. — Седельные сумки тоже отдам.
     Ранхард отсчитал двадцать золотых монет и протянул их купцу.
     — Не бедствует ныне ландскнехт, — убирая деньги в кошель промолвил купец, — и все же, я повторю свое предложение. Мужики вы опытные, мой глаз не обманешь. Может, доедете со мной до Вертингема? Одарю по-королевски.
     — У нас дела, — вновь отказал Майер.
     — Как хотите. Удачи вам тогда!
     Попрощавшись с Волькирком, друзья отправились в обратный путь. Ранхард вспрыгнул в седло и ласково потрепал холку Агата. Вороной всхрапнул, но не упорствовал. Трижды Повешенный давно заметил, что животные относятся к нему гораздо лучше, чем люди. Собаки, кошки, лошади всегда проникались к нему доверием без лишних усилий с его стороны. Может, он и вправду по своей природе был ближе к зверю, чем к человеку.
     В «Пьяную лошадь» они вернулись к обеду. До самого вечера Ранхард провозился в конюшне, ухаживая за Агатом. Он хорошенько почистил его, напоил, скормил пару яблок и морковин. Проводя рукой по лощеной шкуре, наемник не мог нарадоваться своему приобретению. Франческа и примкнувший к ней Юхо восторженно крутились рядом. Девушка часто приговаривала:
     — Эх, какой красавец! Какой молодец. Но смотри у меня, не вздумай огулять Буйную!
     Ужинали они в общей зале, заказав гору ребрышек с перцем и луком, свежего пшеничного хлеба и сопроводив все это графином водки. Разомлевшая Франческа расстегнула куртку и ворот рубахи, выставив напоказ часть груди. Гуляки нередко косились в ее сторону, но знакомиться не спешили, опасаясь спутников девицы.
     Ранхард отвлекся от мяса, заметив идущего к ним человека в черном плаще с надвинутым капюшоном. Тот остановился возле стола и выставил перед собой руки, убеждая компанию в чистоте намерений. Трижды Повешенный приметил криво сросшийся мизинец на левой ладони незнакомца.
     — Я от Марики, — быстро сказал чужак. — Встреча завтра в «Лесной киске», после вечерни.
     Ранхард подвинулся поближе к курьеру:
     — Только встреча, — подчеркнул он. — Груз я не потащу.
     — Мы так и думали.
     — Договорились.
     Курьер стремительно направился к выходу, лавируя меж выпивших гостей и порхающих официанток.
     — Резвый какой! — сказал Весельчак. — Моча по ноге стекает и то медленней.
     Франческа хихикнула:
     — Обожаю твои дурацкие сравнения!
     — Зато точные!
     Ранхард поднялся:
     — Пошли спать. Завтра надо встать с трезвой головой.
     — Кому как, — Франческа допила водку. — Мне опять сидеть ждать?
     — Нет. Возьмешь Юхо и отправишься на рынок. Купи овса для лошадей, нам жрачки побольше, теплых одеял и зимние шмотки. За нами наверняка установили слежку, так что «Пьяную лошадь» придется оставить. Попроси Юхо найти нам временную стоянку, понезаметней. Когда закончите, пришли мальца к «Лесной киске». Мы будем ждать.
     Завершив ужин, троица контрабандистов вернулась в номер. Синяя без разговоров улеглась на кровать и, отвернувшись к стенке, тут же засопела. Шмыг уже спал, пристроившись на рюкзаке Ранхарда. Верный фамильяр весь день бдел возле артефакта.
     Майер долго возился с сапогами, но вскоре угомонился и он. Обняв Франческу, Эдвин что-то сонно пробормотал и, наконец, захрапел.
     Трижды Повешенный лежал в темноте, прислушиваясь к шебаршению мышей в стенах, заунывному вою ветра и неразборчивым голосам людей на улице. Ранхард закрыл глаза. Завтра многое решится. Старейшины наверняка не будут тянуть с обменом, а, значит, скоро он разбогатеет. Праудланд, свое дело, тихая спокойная жизнь — разве не этого он хотел? Наемнику тяжело было представить себя в роли дельца. И вообще, в любой другой роли. Он махал мечом, командовал войсками, грабил, убивал, насиловал, но никогда не стремился к тихому существованию. Может, у него ничего не получится? Может, он только отстрочит неизбежное. Ведь как сказал один мудрец: взявший в руки меч навсегда отрекается от мирного бытия. Он прав. Следуя по пути смерти, трудно свернуть на обочину или повернуть назад. Владыка Альберих предсказал, что Ранхард умрет древним старцем, но пророчества штука мутная. В них всегда есть двойное или тройное дно. Значит, надеяться на хороший исход по меньшей мере глупо.
     Наемник повернулся на бок. В темноте он увидел тусклый свет, льющийся от рюкзака. Кристалл снова ожил. Но Ранхард не чувствовал каких бы то ни было неудобств, предшествующих видениям.
     Скоро он отдаст артефакт, и все странности уйдут, став проблемой Братства лилий и нового курьера. Трижды Повешенный скрипнул зубами. Его захватило страстное желание достать кристалл. Возможно, у него никогда больше не будет шанса соприкоснуться с тайной. Сетуагинта говорила о знаниях, скрытых в артефакте, об опасностях от него исходящих. Возможно, он показал бы Ранхарду нечто важное лично для него?
     Трижды Повешенный опустил босые ноги на пол. Он осторожно подвинул к себе рюкзак. Шмыг встрепенулся и вспорхнул на стол:
     — Тихо, — шикнул на него Ранхард, и скворец притих. Ранхард развязал шнурки и, стараясь не шуметь, дотянулся до тряпицы с кристаллом. Когда его пальцы коснулись острой верхушки, он ощутил легкий разряд, прошивший тело наемника от ладони до стоп. Вытащив артефакт, он положил его на колени. Свет, идущий от реликвии, осветил комнату радугой красок. По лицу Трижды Повешенного прошлась волна из красных и зеленых всполохов. Развернув ткань, Ранхард зажмурился. Вслепую он нашарил кинжал под подушкой и осторожно провел лезвием по большому пальцу. Выступила бисеринка крови. Затаив дыхание, он стряхнул каплю на гладкую поверхность кристалла. Он немедленно окрасился багровым цветом. Так же случилось во время эксперимента Сетуагинты. Подавив в себе страх, Трижды Повешенный крепко сжал артефакт в ладони, отчаянно пытаясь вспомнить лицо матери.
     Ранхард будто рухнул в прорубь, внезапно разверзшуюся под ногами. От охватившего его холода дыхание сбилось, а сердце съежилось в груди. Сознание окутала непроницаемая тьма, тело сковали невидимые цепи до боли сдавившие кости. Против воли его пальцы все сильнее сжимали кристалл, раня кожу об острые грани. Ранхард мучительно застонал. Он тонул, захлебывался устремившейся в него ледяной тьмой. Барабанной дробью шумела кровь в висках.
     Внезапно он почувствовал, как отрывается от земли. Теперь он парил во мраке, утратив всякую связь с реальностью. Боль прожгла позвоночник, отдаваясь в затылок ударами молота. Трижды Повешенный несся сквозь вязкую черноту, утратив ощущение пространства и времени. Подобно сору во время наводнения, его болтало во все стороны, затягивало и снова отпускало из чудовищного водоворота. Ранхард раскрыл рот в немом крике…
     …Свет. Он купался в ярком свете, зависнув среди белесой пустоты.
     — Объект-3 готов к работе, — тихо сказал женский голос, лишенный всяких эмоций. Наемник с трудом понял слова, произнесенные на искаженном пашари.
     Под ногами Ранхарда начали проступать очертания чего-то большого. С каждой секундой объект приближался к наемнику, на глазах приобретая форму сферы. Трижды Повешенный поболтал ногами в пустоте. Точнее подумал, что поболтал. Он не чувствовал своего тела и хуже того, даже не видел его. Словно он превратился в бесплотный дух, чудом сохранивший разум. Сфера приблизилась достаточно, чтобы Ранхард понял — перед ним громадный глобус, исполненный в мельчайших деталях. Идеальная карта, превосходящая любые человеческие потуги.
     — Азирион, — сказал голос. — Ныне известный как Геос. Дать полную информацию?
     Наемник не понял и половины слов и, убоявшись последствий, ответил на вопрос отказом.
     — Перейти на родной язык пользователя? Согласно анализу голоса и акценту, пользователь владеет рейнландским языком. Перейти?
     Ранхард уловил только «родной язык» и «Рейнланд»
     — Да, — сказал наемник или скорее подумал.
     — Выполняю, — услужливо проговорила таинственная женщина. — Операция завершена. Желаете увеличить изображение?
     Незнакомка теперь вещала на чистейшем рейнландском.
     — Да.
     Сфера раскрылась и вытянулась, превратившись в карту. Взгляд Ранхарда скользнул по северной части Геоса. Его мотнуло вперед, и он завис над территорией Бродмарка. Карта была живой! Он видел, как неспешно бегут реки, покачиваются лесные массивы, кое-где падает снег или дождь. Стелились нити дорог, где при желании можно было разглядеть едущие повозки. Ранхард увидел могучие стены Карн Гренора, столицы королевства. Вздымались островерхие башни Гнезда Грифонов, темнели трущобы Черного квартала, сияли белизной стены храма Вознесенных окруженные ровным строем могильных деревьев. Рынки, площади, улицы, церкви и дома казались настоящими, будто их запечатлели с высоты птичьего полета.
     — Карн Гренор, — напомнила о себе женщина. — Столица королевства Бродмарк, основанная в пятьсот третьем году от Песни Гуингнир, Броддой Убийцей Гигантов. Сейчас находится под управлением Ингмара Шестого.
     Ранхард скользнул глазами по побережью. Он в деталях мог рассмотреть залив Ньяры и бегущие по волнам миниатюрные кораблики.
     — Залив Ньяры Утопленницы и скала Нос короля Горма, — подсказала женщина.
     Трижды Повешенный качнулся. Он почувствовал головокружение. Карта завертелась перед глазами. Показались границы Нортланда, отмеченные красной изломанной линией. Белым покровом расстелились морозные равнины Исхейма. Голос продолжал называть промелькнувшие места:
     — Королевство Нортланд. Столица Бьорнхаммер и Холм Тысячи Плачей, — Ранхарда тряхнуло, и карта сместилась. — Ледяные пустоши Исхейма. Крепость Содружества, — названия сыпались согласно движению глаз Ранхарда по карте. — Большой северный путь, крепость Харальфдан, Капище Павших Гигантов. Великая река Фригга, остров Биркбейн.
     Ранхард тряхнул головой и отвернулся. Интересно, он сможет увидеть родной Биорн?
     Карта изогнулась и устремилась к нему навстречу. Перед ним возникли заметенные снегом развалины деревни. Черные кости домов, чахлый лес у западной оконечности поселения, прижатая льдом речка Ольховка, в которой Ранхард учился плавать.
     — Биорн, деревня в танстве Хамбольг. Сожжена отрядом Зигфрида фон Люнганена в месяц Огнецвет в 1602 году Эпохи Наследия.
     Всего три луны назад, подумал Ранхард. Так им и надо! Возмездие все же настигло селян, пусть и не от его руки.
     Головокружение усилилось. Трижды Повешенный зажмурился. Голос спросил:
     — Вернуться к изначальной точке?
     — Да.
     — Юго-восточная граница Рейнланда, Диколесье, город Вальдштадт.
     Карта услужливо показала миниатюрный, будто склееный из мелких деталей городок, окруженный со всех сторон дремучими лесами. Ранхард не мог сдержать изумления, рассматривая маленькие домишки, замок бургграфа на утесе и плывущие по волнам Обры лодочки размером с муравья.
     — Грань Теней, — подумав, приказал наемник, осваиваясь.
     Перед ним возник огромный черный провал, выжженная огнем язва, въевшаяся в восточную часть континента. Багровые вспышки то и дело освещали неровную поверхность угольной дыры. Иногда по ней пробегала мелкая рябь, как если бы кто-то швырнул камень в гладь озера.
     — Искажение реальности высшей категории по шкале Мельциани, — дала справку таинственная женщина. — Более подробная информация требует пятого уровня доступа.
     — Не понял.
     — Информация закрыта, — пояснил голос. — За получением допуска обратитесь в третий отдел Научных исследований.
     Похоже, вместо Тени он может полюбоваться только на черную дырку. Ранхард, вернув себе былую уверенность, решился. Хватит смотреть на карты — ведьма сказала, что здесь сокрыты знания, а значит пора задавать вопросы.
     — Что ты такое? — спросил он.
     — Некорректный запрос.
     — Откуда ты взялся? Кому принадлежишь?
     Голос на время умолк, размышляя. Если это можно было так назвать.
     — Ваш запрос касается Протокола-11. Информация может быть получена в ограниченном объеме.
     — Чего? — опять не понял Ранхард.
     — Начать презентацию?
     — Да, — подтвердил Трижды Повешенный.
     Карта исчезла по мановению руки фокусника. Как и сознание Ранхарда…
     …Огромная, пустая зала. Стены выложены блестящими базальтовыми плитами. Изломанными линиями пробегают по ним сиреневые огни, мягко разгоняя тьму. В центре зала возвышается древо, будто слепленное из сотен голубых кристаллов. Вокруг него замерли высокие существа в синих плащах. Капюшоны скрывают лица, руки накрыты широкими рукавами. Из круга выделяется фигура, облаченная в темную мантию. Она выплывает вперед, плавно рассекая завихрения тумана на полу. Удлиненные нечеловеческие пальцы в красных перчатках касаются полупрозрачного ствола и беспрепятственно погружаются внутрь древа. Тело существа выгибается дугой. Ноги его отрываются от земли, и он воспаряет к острой вершине кристаллического дерева. Рука по-прежнему находится внутри сверкающего ствола, в котором зарождается золотистое свечение.
     — Обитель Пламени Духов, — гремит властный мужской голос. — Лаборатория Мельциани. 6627 год от Явления. Создание Объекта-3.
     Фигура дрожит от усилий. Она словно вытягивает что-то из недр древа. Так и есть. На узкой, изящной ладони покоится кристалл, сверкающий всеми известными цветами…
     …в кромешном мраке виднеется единственный источник света. В огненном кольце уже знакомая фигура в черном осторожно устанавливает кристалл на вершине монолита, расписанного золотыми рунами. Существо мягко касается тонким пальцем заостренной вершины. К монолиту стягиваются полотна тьмы, которые окружают кристалл наподобие кокона. Фигура бессильно падает у подножия монолита…
     …Ранхард видит хаос. Чудовищное землетрясение ломает твердь так, как ребенок крошит в руке печенье. Горы рассыпаются в пыль, небеса разрывают индиговые молнии, звезды как умалишенные скачут в вышине, а луна и солнце одновременно тонут за гранью искривленного горизонта. Реки и моря кипят, испуская в воздух удушливый пар. Багровая тьма накрывает Геос исполинской волной, смывая высокие стены и башни странных городов из металла и камня. Сотни, тысячи, миллионы живых существ корчатся в агонии. Высокие, незнакомые Ранхарду создания, люди, дравены, животные — все они падают замертво, а из их тел вырывается прозрачная субстанция, тут же поглощаемая багровой тьмой.
     — Дни Обугленных Небес, — торжественно возвещает мужчина. — 6714 год. Прорыв Изнанки.
     Фигура в черной мантии наблюдает за концом света, всматриваясь в кристалл. Его окружают сотни странных железных ящиков, мигающих тысячей зеленых и алых огней. Оторвавшись от зрелища, существо дотрагивается до стелы. Она чудесным образом погружается в гладкий пол, где в беспорядке дымились кожаные веревки. Взгляд Трижды Повешенного устремляется вслед за монолитом, без сопротивления проникая сквозь камень. Черный монолит стоит среди десятка таких же стел, и каждая сияет многоцветьем кристаллов…
     …Следующее видение. Ранхард оказывается на серой от пепла равнине. В небе, наталкиваясь друг на друга, плывут торопливые умбровые тучи, бьющие кровавым дождем. Наемника окружают тысячи закованных в броню воинов. Армия готовится к штурму мрачной твердыни из железа и камня. Над гранитными башнями реют алые стяги, с исполинских стен бьют голубыми лучами незнакомые орудия. Они выжигают целые просеки в рядах штурмующих, плавится даже металл доспехов, обращаясь кипящими лужами. Воины идут в атаку. Их мечи, словно вырезанные из куска меди, наливаются светом. Над головами проносятся странные крылатые повозки — они забрасывают стены крепости продолговатыми ядрами. С шумом взрывается одна из цилиндрических башен, осыпая нападающих и защитников черными осколками. Рядом с Ранхардом падает тело с начисто снесенной головой.
     — Draven ut morr! — разносится боевой клич из уст воинов.
     Армию возглавляет высокий человек в белых одеяниях. Он парит над своим войском в крылатой повозке. В поднятой вверх руке он держит рдеющий кристалл. Артефакт наливается тенью. Тонкий черный луч бьет из его вершины в сумрачные небеса. В ответ на прикосновение луча тучи отвечают грозным рокотом, молнии бьются о земь, расплескивая фонтаны искр. Над цитаделью формируется завихрение, сгоняющее облака к темному оку бури. В нем зарождается яркое голубое пламя, готовое немедленно излиться на крепость.
     — Война Сорванных Оков. 363 год Расколотых небес. Штурм Дравенготта. Объект-3 впервые использует «Копье».
     …Ранхард не успевает следить за изменениями. Вокруг него ледяное плато, заваленное трупами. Вповалку лежат изрубленные тела людей и серокожих гигантов в два человеческих роста. Снег пропитан кровью, трепещут на ветру порванные знамена, беспорядочно свалено сломанное оружие. Над местом побоища кружат черные птицы, но это не вороны. Трижды Повешенный вздрогнул. На пир слетелись гарпии — широкие пасти разрывают подмороженные трупы, длинные когти вспарывают животы, и копошатся в алеющих внутренностях.
     Ранхард не один на заснеженном поле. В нескольких шагах от него стоит человек. Доспехи его покрыты черной кровью убитых титанов. На кирасе горят серебром волшебные письмена. Сняв топфхельм, человек склоняется над трупом недавно поверженного врага. В отличие от остальных гигантов, этот носил ярко-желтую рясу, а в громадном кулаке сжимал золотой посох. Победитель наступает на окровавленную грудь покойника и с усилием срывает толстую, железную цепь. С нее свисает кристалл в грубой каменной оправе.
     — Легионы Первой Империи сокрушают войска Балгорта Бессмертного в битве при Горхейме. 1215 год Золотой Эпохи. Объект три вновь меняет владельца…
     …Очередная смена декораций. Ранхард чувствует, как от боли раскалывается голова. Перед ним большая комната — это и алхимическая лаборатория, и кузня, и сад, заросший диковинными растениями. Гудит в углу большой атанор, вода в клепсидре отсчитывает время частой капелью. Хозяин комнаты — невысокий, щуплый человек в грязном бесформенном халате — откидывает с широкого лба сальную прядь. Возложив руку на тонкую каменную плиту, он неразборчиво шепчет слова. На гладкой поверхности огнем проступают буквы неизвестного алфавита. Они складываются в строчки, что не уступают изяществом лучшей работе каллиграфов. Человек утирает со лба пот. Он поворачивает голову в сторону черной стелы. Кристалл горит ровным золотым светом.
     — Тайное убежище Артеминаса Великого в Джадесве, Парнам, 1302 год Золотой Эпохи. Создание Золотых скрижалей познания.
     …Вид комнаты сменяется изображением пустыни, опаленной раскаленным солнцем. Воздух плавится от жара, дрожит мелкой рябью. Ранхард видит проломленные стены крепости и множество осадных машин. Возле требюшетов и баллист стоят воины в хорошо знакомых алых сюрко. Большой отряд рыцарей движется к стене, зияющей неровной брешью. Среди обломков камней точно сломанные куклы лежат трупы защитников крепости.
     Во дворе цитадели стоит высокая, ступенчатая пирамида. Ее гранитные плиты покрыты трещинами и выбоинами. У подножия пирамиды виднеется темный вход, рядом с которым лежит труп гигантской птицы. Размером с доброго слона, тварь больше всего напомнила Ранхарду ворона-переростка, отрастившего себе костистый гребень на голове. В перьях птицы застряли сотни стрел, но не они послужили причиной ее гибели. Грудь ворона разворочена, хлещет на песок густая кровь, торчат изломанные ребра. Из раны медленно выползает склизкое тело гигантского червя, прогрызшего себе путь наружу при помощи острых зубов. Червь, скрипя жесткими боками по песку, ползет к сваленным в кучу трупам. Трижды Повешенный узнает окровавленные лица мертвых. Это дравены — давно вымершие существа из видения у статуи Гвехаира. Тварь пожирает мертвецов, пока рыцари Ордена выстраиваются полукругом у входа в пирамиду. Они держат наизготовку мечи и копья, ожидая неведомой опасности.
     Из погруженного в тень зева появляются три фигуры. Священник в белой сутане и двое рыцарей с носилками, на которых покоится железный ковчег. Бока и крышка реликвария испещрены защитными рунами. Рыцари спешат на помощь товарищам. Священник в бессилии падает на песок. Несмотря на жару, его бьет крупный озноб, лицо покрыто липким, холодным потом, скрюченные пальцы тянутся к белому шару в вышине.
     В проходе появляются воины, ведущие на цепи измученного мужчину. Некогда богатые одежды разорваны в клочья, припухшее лицо запачкано гарью. Пленник едва шевелит ослабевшими ногами, но рыцари не дают ему упасть. Лежавший на песке священник с ненавистью смотрит на узника:
     — Vassarro, — хрипит святой отец.
     Пленный сплевывает и начинает смеяться. Визгливый хохот летит к вершине пирамиды, и размноженный эхом звенит над стенами крепости. Поднимается душный ветер, несущий пыль и былинки сохлой травы. Избитый мужчина вздымает руки в кандалах. Потресканные губы увлажняет белая слюна. Он уже не смеется — поет песнь, исполненную глубинной скорби. Рыцари сшибают его с ног, удары сыплются со всех сторон. Священник на коленях ползет к узнику, доставая из рукава кинжала. Сверкает на солнце посеребренное лезвие. Оттолкнув мешавшего ему воина, святой отец бьет в грудь пленного. Кинжал пробивает кость, находя сердце. Мужчина дергается в предсмертных судорогах, в глазах остывают угли ненависти и гнева. Священник отрывисто бросает приказ. Один из рыцарей обрушивает меч на грязную шею покойника. Клинок разрубает плоть и позвонки, отделяя голову от тела. На землю брызжет ярко-алая кровь, быстро впитываясь в песок.
     — Пирамида Ахти, Парнам, конец Дикой Эпохи, — произносит голос. — Смерть принца Вассарро. Объект-3 захвачен силами Ордена Наследия.
     …Пустыня растворяется в ярком свете и уступает место глухому болоту. Над серой жижей волнуются пары ядовитых газов, исторгнутых из глубин смрадных трясин. Мертвый покой болота тревожат лишь редкие капли дождя, бьющие по затянутой ряской поверхности, да облака жужжащей мошкары.
     Через болота движется небольшой отряд рыцарей Ордена. Сюрко залиты грязью и кровью, лица бойцов осунулись от смертельной усталости. Четверо воинов несут носилки с железным ковчегом из пирамиды. Они бредут на грани сил, их ноги вязнут в болотной тине. Один из них оступается и соскальзывает с тропы, проторенной товарищами. Носилки заваливаются на бок, и реликварий с чавкающим звуком валится в объятия топи. Ковчег погружается по самую крышку, руны на ней разгораются красным сиянием.
     Над болотом разносится истошный звериный рык. Рыцари Ордена обнажают мечи и окружают ковчег. В глазах воинов читается смертная решимость защищать ношу до самого конца. Самый молодой из них — черноволосый, смуглолицый юноша громко зачитывает слова молитвы:
     — Благословенные Вознесенные! Пусть ваша милость охранит нас от напастей Зла. Пусть Анейрин Светоносный укажет нам путь в царстве мрака! Пусть Кадарн Меченосец направит наше оружие в сердца порождений тьмы! Пусть Эмунт Защитник укрепит наши силы и закроет от напастей великим щитом! А ежели суждено нам пасть в неравном бою, то пусть Дивналлт рассудит наши грехи по справедливости, и да воздастся нам по делам нашим! Слава!
     Жижа вскипает под ногами рыцарей, бьют в лица густые капли тины. Рык теперь идет из недр трясины. С громким всплеском наружу лезет чудовищное создание. Покрытое чешуей крепкое, человекоподобное тело возвышается над остолбеневшими воинами. Существо с жабьей мордой утробно рычит, показав ряды острых, пятнистых клыков. Под нижней челюстью урода извиваются щупальца; желтые, подернутые мутной пленкой глаза смотрят на «петельщиков» с хищным предвкушением.
     Тварь не одна. Пятерка ее сородичей несется к рыцарям со всех сторон, беря их в кольцо. Длинные, синие языки свисают из раззявленных пастей. Под раздутыми как барабан животами виднеются мелкие трубчатые отростки, сочащиеся бесцветной слизью.
     Юный рыцарь поднимает меч над головой:
     — Умрем с честью, братья! — кричит он и встречает когтистую лапу взмахом клинка. Отсеченная кисть падает в грязь, тварь отпрыгивает назад, облизывая рану шероховатым языком. Словно получив команду, чудовища одновременно бросаются на защитников ковчега. Юноша отводит щитом удар перепончатой конечности и погружает меч в брюхо чудовища. С силой он ведет лезвие вверх, вспарывая живот. Валятся наружу синие кишки, тварь заходится в квакающем вопле. Воин справа от юноши не так удачлив. Он пропускает удар, и перепончатая лапа сдирает ему половину лица. Рыцаря слева тварь поднимает над головой и бросает в грязь, огромная стопа без промедления топчет голову воина. Череп крошиться как трухлявый пень, лицо исчезает в кровавом месиве из плоти и костей.
     Юный командир отряда на миг переводит дыхание. Он понимает, что долго им не выстоять. Возле ковчега его товарищ заслоняется щитом, на котором уже появилась пара глубоких вмятин. Заблокировав яростный удар монстра, воин отвечает смертельным выпадом. Лезвие срезает часть щупалец и вскрывает глотку. Тугая струя крови бьет вверх, и мелкие брызги неспешно оседают в сгущенном воздухе. Чудовище валится к его ногам, хватаясь за рану.
     — Анейрин! — боевой клич победителя захлебывается, когда другое чудище смыкает челюсти на его лице.
     Молодой рыцарь продолжает бой. Меч наискось врубается в морду «жабы». Прикрыв рассеченный глаз, оно отступает, но от рыцаря так легко не уйти. Сильным ударом он вгоняет лезвие в бок противника. Демон падает, взбивая лапами болотную жижу. Рыцарь слышит шум за спиной, но обернуться не успевает. Тварь прыгает ему на плечи, лапы разрывают кольчужную бармицу и погружаются в шею жертвы. Когти с пугающей скоростью кромсают мышцы и плоть, кровь хлещет прямо в уродливую харю чудища.
     С рыцарями покончено. Последнему защитнику реликвария тварь сносит голову взмахом острых когтей. Обезглавленное тело делает последний рефлекторный удар, насаживая своего убийцу на лезвие. Два трупа падают в грязь, слившись в мертвых объятиях.
     Тишину над топью нарушает только горловое бульканье чудищ. Одна тварь самозабвенно лакомится мозгами рыцаря, выскребая их из проломленного черепа. «Жаба», зажимающая обрубок, рычит и указывает на ковчег. Двое уродцев подхватывают реликварий и прытко уносятся прочь, оглашая болото пронзительными криками.
     — Южный Граумар, Богрельские топи, 706 год, Эпоха Наследия. Гибель командора Эрика фон Гоффа, при попытке спрятать Объект-3 от последователей Ивара.
     Картинки меняются одна за другой. Ранхард видит, как «жабы» передают ковчег высокому человеку в красном плаще и серебряной маске-бауте. Человек, в свою очередь, перемещается к подножию высокой серой башни, чей острый сверкающий шпиль упирается в отяжелевшее небо. «Маска» оставляет реликварий возле узких железных ворот, покрытых жуткими барельефами. Крылатые демоны, звероподобные чудовища, полуразложившиеся мертвецы и твари, вовсе ни на что не похожие, сбрасывают оковы каменного сна и в едином порыве обращают глаза на ковчег. Когда человек в маске растворяется во тьме, ворота чуть приоткрываются, отгоняя мрак ярким красным свечением.
     …Башня на глазах Ранхард разрушается. Видения идут в столь быстром темпе, что он не успевает как следует их рассмотреть. Заросшие плющом камни развалин… вход в подземелье… группа трапперов спускается в древний склеп, сокрытый под руинами башни… в темноте видны печальные лики надгробий… на черном постаменте стоит реликварий с потертыми рунами… один из трапперов открывает крышку ковчега и видит многогранный кристалл… траппер кладет артефакт в ларец, его глаза блестят за стеклами защитного шлема… отряд бредет через пустую, выжженную равнину, сгибаясь от порывов ветра, несущего хлопья пепла… из праха лезут ожившие мертвецы, сумбурное сражение, кровь льется на песок, ларец лежит сломанным среди трупов… траппер держит в руке тряпицу с кристаллом и передает его человеку. Радужное сияние высвечивает жесткие черты незнакомца. Ранхарда осеняет:
     — Вернер, — хрипит он.
     Трижды Повешенный обнаружил себя в белесой пустоте. Калейдоскоп видений сменила уже знакомая карта, выплывшая откуда-то снизу, если такое понятие было применимо для окружающего Ранхарда пространства. Мысли наемника разбегались как мелкие жучки под свернутым впопыхах камнем.
     Артефакт показал ему свое рождение в некой Обители Пламени, где, по всей видимости, его «вырастили» существа в синих плащах. У Трижды Повешенного не было сомнений, что существами были сами Вознесенные, и у него захватило дух от одной этой мысли. Возможно, он был единственным в мире живым человеком, узревшим древних богов! Он видел приход Великой Тьмы и путешествие кристалла сквозь тысячи лет!
     Справившись с возбуждением, Ранхард постарался сосредоточиться. Он коснулся артефакта не ради мутного прошлого Геоса. Да, теперь он убедился, что кристалл является неким хранилищем знаний, способным показать владельцу далекое прошлое. А явленая ему карта указывала на то, что прошлым артефакт не ограничивается. Но мог ли этот Объект-3 работать менее обобщенно?
     Ранхард усилием воли заставил себя терпеть режущую боль, которая пульсировала в висках горячим сгустком.
     — Покажи мне Бенигну из Биорна. Ту, что казнил Лотар Среброокий!
     Лицо Ранхарда будто ожгли сильным ударом плети. В затылок ткнулась раскаленная головня, а руки и ноги сковал лютый мороз. Белесое пространство взорвалось на сотни зеркальных частей, в отражении которых он увидел женское лицо. Тонкие черты, нахмуренные брови вразлет, голубые глаза, милые ямочки на щеках и густые каштановые волосы — обычная, симпатичная молодая женщина. И уже окончательно погружаясь в беспамятство, Ранхард понял, что не узнает ее. Бенигна из Биорна, его мать, стала для него незнакомкой, и память о ней навсегда утрачена…
     — Ранхард, какого хера?!
     Наемник раскрыл глаза. Мимо проплыла взволнованная физиономия Весельчака. За его широкой спиной стояла Франческа, испуганно обняв себя за плечи.
     — Что происходит? — спросил Трижды Повешенный, с усилием разлепив губы.
     — Гостиница ходит ходуном! — завопил Эдвин. — Землетрясение!
     Ранхард поморгал, возвращая зрение в норму. Бутылка на столе перевернута, рюкзак завалился на бок, ночной горшок укатился к двери, оставив за собой мокрый след. Наемник тряхнул головой. Значит, работа с артефактом влияет и на внешний мир? Ему вспомнилось, как тряхнуло хижину Сетуагинты, когда та попыталась достучаться до кристалла.
     — Это из-за него? — догадался Майер.
     — Да.
     — Ты знал, что так будет?
     — Предполагал.
     Эдвин схватился за голову:
     — Тогда зачем ты его наглаживал? Хотел доставить ему удовольствие?
     Ранхард осторожно завернул погасший кристалл в тряпицу.
     — Хотел перед обменом убедиться, что он рабочий.
     — Чушь! — воскликнул Эдвин.
     Франческа присела рядом с наемником. Ранхард ощутил тепло, идущее от бедра девушки.
     — И как? Убедился? — спросила она.
     Трижды Повешенный кивнул:
     — Убедился. Эта хрень стоит гораздо больше, чем нам обещали.
     Весельчак упер руки в бока:
     — Сколько?
     — Боюсь, такой суммы нет и во всей казне Рейнланда.
     Франческа и Эдвин молча уставились на завернутый в ткань артефакт.
     — Что там? — перешла на шепот Синяя.
     — Знания, — ответил Ранхард — О прошлом Геоса, о его настоящем. За такую игрушку любая разведка мира продаст душу Валаку. Возможно, там есть что-то еще, но я пока не разобрался.
     Весельчак поднял бутылку и допил остатки вина:
     — Как поступим? Может, пошлем братьев ко всем чертям и свалим? Найдем клиентов побогаче?
     — Ты забываешь о заказчике, — напомнил Ранхард, убирая артефакт в рюкзак. — Тот, кому понадобился кристалл, наверняка знает о его возможностях. Желания связываться с ним у меня нет. Все равно, что сунуть хрен в дупло с пчелами.
     Майер поджал губы:
     — Если заказчик такой могущественный, зачем он развел интрижку с братством? Наверняка был способ доставить реликвию без лишних проблем с контрабандой. Почему кристалл вез один-единственный человек, и почему любитель артефактов не обеспечил ему должную защиту? Неувязка получается. Ну, или твой антиквар не такой уж важный хрен.
     Трижды Повешенный зашнуровал рюкзак и прилег, не вполне вежливо сдвинув Франческу.
     — Не знаю. Но нам мотивы заказчика не интересны. Вопрос остается открытым. Что делать с кристаллом?
     — Просим двойную цену, — быстро сказала девушка, — а дальше как планировали. Куда-нибудь в Праудланд или на Закатные острова. Этот камешек штука полезная, спору нет, но мне совсем не хочется сложить голову ради каких-то там непонятных знаний. Деньги, они понадежней будут.
     — Согласен, — поддержал Майер. — Над его тайнами пусть корпят книжники, мне они не к чему.
     Ранхард кивнул:
     — Значит, решено, — он поморщился. Резь в голове сменилась ноющей болью. — Ставим братству условия.
     — А если они откажутся?
     — Сомневаюсь. Очень сомневаюсь.
***
     В «Лесной Киске» было людно. За столиками, на мягких диванах, и даже на полу тискались и лобызались парочки. В полумраке раздавался пьяный хохот и жеманные возгласы девиц. Захмелевший музыкант терзал струны рюнгельта, услаждая слух посетителей развеселым бренчанием. Двое кнехтов боролась на руках, держась за края шаткого столика, где возмущенно звенели хрустальные бокалы. В зале пахло благовониями, терпким потом, фруктовым вином.
     Весельчак плотоядно смотрел на девушек, соблазнительные прелести которых едва скрывали прозрачные накидки. Для борделя на выселках здесь был весьма приятный контингент. Майер обнял сразу двух красоток — пышнотелую блондинку и игривую, поджарую как борзая брюнетку. Девки поочередно давали отпить ему из своих бокалов. Ранхард неодобрительно покосился на Эдвина.
     — Где Старейшина? — спросил он Марику. Женщина улыбнулась.
     — Он будет вовремя. Можете расслабиться.
     — Мы здесь не гулять собрались.
     Марика похотливо улыбнулась:
     — Вам не по нраву девушки?
     Трижды Повешенный склонился к маленькому, розовому уху:
     — Если вы вздумали учудить какую-нибудь херь, я начну с тебя.
     Бордель-маман отпрянула. От томного выражения не осталось и следа:
     — Только не надо угроз.
     — Это не угроза. Суровая реальность.
     Марика хмыкнула:
     — Трудно ожидать манер от наемника.
     Ранхард вытер с лица пот. В зале было жарко, к тому же у него часто бежали сопли от разлитого в воздухе пряного аромата.
     Марика сложила руки под грудью. Ранхард невольно засмотрелся на откровенный вырез платья. Золотой кулон уютно устроился в соблазнительной впадинке меж гладких полушарий. Женщина тихо рассмеялась:
     — Вас, похоже, мучает воздержание. Даже одним глазом Вы смогли совлечь с меня одежды.
     Трижды Повешенный едва сдержал желание вбить коварную ухмылку ей в глотку.
     — Попадись ты мне в другое время…
     — То сначала бы убил, а потом оттрахал?
     — Хватит насмешек! — рыкнул Ранхард. — Лучше поторопи своего старейшину, иначе мне придется искать другого покупателя.
     — Не боитесь последствий? — усмехнулась женщина.
     — Нет.
     — Забавно, — Марика заправила за ухо темный локон. — Люди обычно берегут свою жизнь.
     — Это сейчас твоя забота.
     Бордель-маман заглянула в глаза наемника. Острая фраза замерла на губах. Во взгляде Трижды Повешенного она прочитала такую решимость, что продолжать злобную пикировку становилось опасно. Кажется, бельмастый был готов убивать всерьез. По спине женщины прошел холодок.
     — Я отлучусь.
     — Давай быстрее, — подстегнул ее Ранхард.
     Весельчак хлопнул по заднице блондинку и вынул палец изо рта брюнетки.
     — Ранульф! — крикнул он. — Давай ко мне! Эти дамы хотят осмотреть твои шрамы!
     Трижды Повешенный вздохнул:
     — Мне не досуг.
     — Я сказал им, что у тебя самый большой член в Бродмарке! Они хотят убедиться.
     — Мы здесь по делу.
     Майер с видом дотошного покупателя ощупал грудь блондинки. Шлюха прильнула к нему, чтобы облегчить осмотр товара.
     — По делу, — не стал отрицать Эдвин. — Я вот, например, уже нашел себе занятие. И не прочь был бы с ним уединиться в номере.
     — А как же я? — возмутилась брюнетка.
     — Как же без тебя! — Весельчак по-хозяйски запустил руку ей между ног. — Однажды мне довелось скрываться в женском монастыре. Тамошние дамочки прозвали меня Медоустом, и отнюдь не за сладкие речи.
     Вернулась Марика. Женщина негромко произнесла:
     — Пойдемте. Вас ждут.
     — Румпельтрент, — позвал Ранхард Весельчака, едва не запнувшись на сложном имени. — Бросай своих шлюх!
     Майер с сожалением расставался с девицами. Запечатлев поцелуй на роскошной груди блондинки, он горестно замычал:
     — Какой товарец пропадает!
     — Что Вам мешает отдохнуть после встречи? — предложила Марика.
     — Я, — бросил Ранхард.
     Они прошли под лестницу к уже знакомой дверце. Марика с лязгом повернула в замке ключ. В комнатке было темно — лишь одинокая свеча в медном подсвечнике освещала пустой стол. Ранхарду показалось, что в темных углах таится некто, в упор рассматривающий наемника.
     За столом сидел пожилой мужчина в черном камзоле. Седые, аккуратно подстриженные волосы, ухоженная борода и благородная осанка свидетельствовали о достойном происхождении. На шее человека висела золотая цепь с драгоценным кулоном в форме геральдической лилии. Он указал на два стула:
     — Присаживайтесь, — бархатистый голос внушал доверие, а значит его обладатель, скорее всего, был тем еще лжецом.
     — К делу, — сказал Ранхард располагаясь. Весельчак поискал взглядом угощение и разочарованно вздохнул, не обнаружив такового.
     — К делу, — согласился старик. — Можете звать меня Трогортом.
     Друзья представились фальшивыми именами.
     — Как вам будет угодно, — Трогорт позволил себе легкую улыбку. — Хотя Ваше имя мне хорошо известно.
     Темные глаза неотрывно следили за Ранхардом.
     — Лестно знать, что наш груз доставил такой опытный и знаменитый контрабандист.
     — Можно без подлизывания?
     Трогорт откинулся в мягком кресле. Морщинистое лицо скрылось в тени:
     — Капелька лести никогда не испортит блюдо.
     — Это, знаете ли, зависит от блюда, — добавил Майер.
     — Верно. Но ваше мне по вкусу. Для начала, я бы хотел задать несколько вопросов.
     — Валяйте, — дал добро Ранхард. Ему стало холодно от невидимого взгляда, блуждающего по комнате.
     Трогорт, немного помедлив, спросил:
     — Как погиб Вернер Ланге?
     — Нарвался на засаду Ордена. В форте Дитц ждали рыцари во главе с командором Луканом. Вернер использовал сферу оцепенения, но словил стрелу в легкое. Рана оказалась смертельной.
     Старейшина постучал по кулону кончиками ухоженных ногтей:
     — Где Вы с ним столкнулись?
     — Там же, возле форта. Он набрел на мой лагерь.
     — Почему Вы согласились помочь?
     Весельчак тихо хохотнул:
     — Кто откажется от денег?
     Трогорт не разделял веселья:
     — Многие. В особенности люди, знающие об интересах Ордена.
     Трижды Повешенный наклонился вперед. Свет коснулся огрубевшего лица и застарелых шрамов:
     — Вы сказали, что знаете, кто я такой, значит, наслышаны о моей репутации.
     Трогорт кивнул:
     — Хорошо. Последний вопрос. За Вами была погоня?
     — Нет. Я ушел лесами. Мимо Медьярских топей и Волчьего ущелья.
     Старейшина погладил бороду:
     — Разумно. Опасно, но разумно. Предлагаю обсудить Ваше вознаграждение.
     Ранхард смотрел так, что Трогорт на секунду утратил благообразный вид. Старейшина явно волновался.
     — За весть о смерти агента положена награда, — с малого начал Трижды Повешенный.
     — Сто грандмарок, — незамедлительно назвал сумму Трогорт.
     — Годится. Теперь о кристалле. Вернер говорил о шести тысячах золотом.
     — Он не солгал.
     — У меня другое условие.
     Брови старейшины подпрыгнули:
     — Какое?
     — Я удваиваю сумму, — жестко объявил наемник.
     — С чего вдруг?
     — По дороге я столкнулся с опасностями, чуть не стоившими мне жизни.
     — Вы знали, на что идете. Орден…
     — Плевать на Орден! — перебил Ранхард. — За артефактом охотятся другие силы! Некий некромант Грани послал за ним чудовище, от которого мне едва удалось уйти.
     — Откуда мне знать, что Вы не набиваете цену? — вкрадчиво осведомился Трогорт. — Возможно Вы сочинили эту побасенку буквально на днях.
     Трижды Повешенный хрустнул шеей:
     — Трогорт, мне откровенно насрать на Ваши подозрения. Артефакт опасен, и я пострадал, пока нес его к вам. Двенадцать тысяч и точка!
     Старейшина молчал. Марика, тихо стоявшая у двери, громко выдохнула.
     — Вы получите деньги, — уступил Трогорт. — Завтра на закате, в час Амиции приходите к монастырю святого Гедеона.
     — Почему туда? — спросил Весельчак.
     — Вы можете найти место более безопасное чем монастырь гедеонитов?
     Ранхард встал:
     — Мы будем.
     — Полагаю, совещание в верхах закончено? — шутливо откланялся Эдвин.
     — Марика вас проводит, — с раздражением сказал Трогорт.
     Когда дверь закрылась за контрабандистами, в доселе пустом, темном углу комнаты возникло движение. Черная фигура будто выскользнула из тени и встала перед Трогортом. Огонек свечи боязливо колыхнулся.
     — Вы облажались, — заполнил комнату низкий бас.
     — Тут нет нашей вины. Орден оказался чуть расторопнее чем обычно.
     Человек в черном рединготе и широкополой шляпе склонился над Трогортом. Старейшина поморщился, учуяв смрад гнилой плоти, исходящий от собеседника.
     — Кристалл должен был нести Вернер. Вы плохо подготовились. Если завтра что-то пойдет не так, Вы познаете мой гнев.
     — Простите меня, господин Брамс, — от уверенности Трогорта не осталось и следа, — как быть с деньгами? Наемник запросил слишком много. Придется отдавать из своей доли…
     — Убыток возместят.
     Старейшина наклонил голову:
     — Благодарю за щедрость.
     Господин Брамс шагнул обратно в тень. Через мгновение угол снова был девственно пуст. Мелко подрагивающей рукой Трогорт отер мокрые виски. Впервые за многие годы, с тех самых пор, как он осознанно отринул учение Церкви, Трогорт прошептал молитву:
     — Анейрин Светоносный, огради нас от козней Валака.

ГЛАВА XVIII. АЛЫЕ ЛИЛИИ

     Мир полон злодеев и неправедных. Закосневшая во грехе отара давно отбилась от паствы! Сим возглашаю я дело божеское, идущее от меча огненного супротив тварей тьмы. Да рассеются безумствующие орды под гневом праведным, от ярости кипучей, что движет верными чадами Вознесенных! Да обрушится на злодеев справедливая кара и возгорится свет яркий над деяниями их погаными. Слава!
     Гедеон Равнопрестольный
     Лукан склонился над картой Вальдштадта. Углы бумаги прижимали пара стаканов, перчатка Шталенберга и заляпанная чернильница. Меллендорф обмакнул перо в чернила и сделал три аккуратные пометки.
     — Тайные коридоры ведут к вот этим точкам. Склад в купеческом подворье на севере, «Лесная Киска» на западе и заброшенный дом в трущобах, почти у самых Серых ворот. Все верно?
     — Так точно, командор, — отозвался Флоки, лениво грызший вяленую рыбеху.
     — Место встречи осталось неизменным?
     — Угу, — агент сплюнул косточку. — Старое хранилище. Там держат вино для братьев.
     Готье де Ош заглянул через плечо Лукана. Белый как воск палец рыцаря прошелся по плану монастыря.
     — Как будем действовать?
     Меллендорф невольно поморщился. Приглушенный, лишенный жизни голос де Оша всегда раздражал командора.
     — Атакуем сразу со всех сторон. Путь от склада приведет нас к хранилищу — оттуда зайду я. Западный туннель заберет себе Родерик. Вы, Готье, займетесь восточным ответвлением, а Этьен возглавит оцепление монастыря и блокирует главный вход.
     — Думаете, они не заметят? — засомневался де Ош.
     — Вы не дали мне договорить, — Лукан отложил перо. — У нашей операции будет три фазы. Сначала мы займем позиции возле точек входа. Затем убираем слежку за одноглазым, дабы не вспугнуть негодяя. Пусть Ваши люди наблюдают за ближайшими к монастырю улицами, так оно понадежней будет. Как только контрабандисты окажутся внутри обители, начнется вторая фаза. Этьен оперативно заблокирует все подходы и заключит монастырь в кольцо.
     — И последняя? — не удержавшись, перебил Шталенберг.
     — Атака.
     — Как мы узнаем, что время пришло? — снова спросил въедливый де Ош.
     — Связь держим через вестовых, благо городок маленький, за четверть часа оббежать можно, — Меллендорф повернулся к Флоки. — В братстве спокойно?
     Агент отвлекся от соленого хвоста и брезгливо вытер пальцы о штанину.
     — Относительно. Нервничают, но если Вы спрашивает о том, знают ли они о Вас, то можете расслабиться.
     — Отлично, — командор не скрывал воодушевления. — Готье, как прошла встреча с графом?
     Де Ош показал большой палец. Этот фривольный жест мало вязался с обликом лейтенанта. Хмурое выражение заостренных черт, впалые щеки и глубоко посаженные колючие глаза делали его похожим на мастера похоронных дел.
     — Фон Беленбах дал добро на проведение казни меритов. Еще утром мы установили помост возле церкви святого Бонифация и разложили хворост. Зеваки маются в ожидании, создавая хорошее прикрытие, — де Ош позволил себе улыбку. — Вы хорошо придумали, командор, скрыв операцию под предлогом казни.
     — Старался, — проворчал Меллендорф. — Что нового о наших гостях?
     — Вингербахнер с компанией проживал в «Пьяной лошади», но вчера они переехали в трущобы. Похоже, опасаются слежки. Им помогает бродяжка, малец по имени Юхо.
     — Видели такого, — подтвердил Флом.
     — У Вингербахнера в команде есть девица. Вчера она хорошенько закупилась на рынке — похоже, крысы хотят сбежать после обмена.
     Лукан ожесточенно почесал надоевшую бороду:
     — Видимо, девка отвечает у них за хозяйство. Когда начнется операция, я хочу, чтобы за ней проследили. Никто из них не должен уйти. Если она не пойдет в монастырь, то нужно будет ее перехватить.
     — Будет исполнено, — отсалютовал Готье.
     Угрюмый рыцарь неприязненно глянул на Флоки:
     — У меня есть новости, командор, но я не хочу говорить при посторонних.
     Поняв намек, агент встал.
     — Пойду в общую, — заявил он. — Надо перекинуться парой слов с сестрой.
     Де Ош убедился, что Флоки не стоит за дверью, и вытащил из кошеля свернутое в трубку письмо, размером с детский палец.
     — Откуда птица? — разом спросили Флом и Шталенберг.
     — Из Гранцдорфа.
     Лукан развернул листок. Прочитав короткое сообщение, он так крепко сжал зубы, что под кожей заиграли желваки.
     — Плохие вести? — подал голос, сидевший в уголке де Форцезе. Пока шло обсуждение плана атаки, истфалиец беззаботно чистил ногти гусиным пером.
     — Письмо от Ройса. Подчерк точно его. Он говорит, что к нам выехал Гастон де Блант, а епископ знает о моем самоуправстве.
     Шталенберг вскочил и хватил кулаком по столу.
     — Откуда?!
     — Не знаю, — пожал плечами Лукан. — Мне непонятно, откуда там взялся Ройс.
     — Вы отправили его с Бревертом, — напомнил Флом. — Он и капитан Вергил должны были приехать в Вальдштадт после зачистки «Полотков».
     Меллендорф скомкал письмо. Получалось, что у него осталось совсем немного времени. Епископ и де Блант не из тех людей, кто будет медлить. К списку загадок стоило прибавить и поведение Ройса. Как он оказался в Гранцдорфе? И выжил ли Бреверт? Скорее всего да, ибо отец Джером так и не вернулся с докладом к командору, из чего следовало, что с инквизитором могла приключиться беда.
     — Что будем делать? — нарушил тишину де Ош.
     — Работаем как наметили, — решился Лукан, — артефакт наша главная задача. Де Блантом и епископом займемся позже.
     Готье направился к выходу:
     — Кажется, у нас будут неприятности, командор, — проговорил он, остановившись в проходе.
     — Вся ответственность лежит на мне, — заверил его Лукан.
     Де Ош кивнул:
     — Я знаю.
     Стоило рыцарю уйти, как Шталенберг грязно выругался.
     — Не доверяю я ему!
     — Брат Готье никогда не давал повода усомниться в его верности, — заступился Лукан.
     — И все же, он весьма неприятный тип, — поддержал друга Этьен.
     — Как и все мы, — грустно пошутил Флом, вызвав улыбку даже у командора.
     Лукан свернул карты:
     — Совещание закончено. Все свободны. Флом, позови ко мне фрау Хильду.
     Меллендорф прочитал в глазах адъютанта сомнение, но не стал отменять приказ. Пришло время исполнить данное им обещание и навсегда попрощаться с Хильдой фон Левенгаут.
     Баронесса явилась спустя несколько минут. Командор жестом предложил ей сесть. Она присела на край стула и недоверчиво посмотрела на Лукана.
     — Что Вам нужно? — спросила она напряженно.
     Лукан встал перед Хильдой и осторожно дотронулся до ее плеча:
     — Завтра Вы будете свободны. Я отправил гонца в командорию, чтобы вернуть вам Седрика.
     Увидев, как просияла женщина, Лукану испытал стыд за свою ложь. Гонца-то он может и отправил, вот только его решение уже не играло роли. Епископ или де Блант наверняка перехватили мальчика, и с волей Лукана они считаться не будут.
     — Спасибо Вам, командор, — Хильда накрыла его руку своей.
     — Эту ночь Вы проведете в таверне под присмотром моих братьев, а завтра можете поступать как вам угодно. Вы готовы уехать с Флоки?
     — Да, — незамедлительно ответила баронесса. — Хватит жить рабыней в противных мне стенах.
     — Тогда могу лишь пожелать Вам удачи в новой жизни.
     Он снова кривил душой. Когда приедет де Блант, чета Левенгаут станет важным свидетелем в деле командора, и сбежать с Флоки баронессе будет затруднительно. Видимо, сомнение отразилось на лице Меллендорфа — Хильда крепче сжала его ладонь:
     — Вы сами не свой, Лукан.
     — Волнуюсь за успех операции.
     — Мое отношение к богам Вам известно, — сказала женщина. — Но сегодня я буду молиться за Вас и Флоки.
     — Приятно слышать.
     Хильда помедлила:
     — Мне жаль, что я не встретила Вас при иных обстоятельствах. Простите за банальность.
     Пасмурная улыбка мелькнула на губах командора:
     — Обстоятельства тут ни при чем. Наши судьбы ведут нас разными дорогами, и их пересечение лишь досадная случайность.
     — Если Вы верите в судьбу, то знаете, что случайностей не бывает.
     — На все воля богов.
     Лукан отечески коснулся губами светлых волос:
     — Прощайте, баронесса.
     В голубых глазах женщины блеснула непрошенная слеза:
     — Прощайте, Лукан.
     Женщина тихо вышла, оставив командора.
***
     Над Вальдштадтом быстро сгущались сумерки. Солнечный диск тонул за горизонтом, расплескав багрянец по крышам домов. Франческа Гвидиче подняла воротник, защищая шею от ветра. Она подъехала к Северным воротам, когда стражи готовились закрывать их на ночь. Караульный в дырявом гамбезоне и кольчужном койфе поудобней перехватил пику и смерил девушку долгим подозрительным взглядом:
     — Куда-эть вы направляетесь, фройляйн?
     Синяя улыбнулась как можно более обворожительно, показав ровные зубы.
     — Нагоняю караван Волькирка.
     — А куда столько лошадей тащите?
     Солдат указал острием на Кристин и Агата. Конь Ранхарда презрительно фыркнул.
     — Продать хочу.
     — Волькирку?
     Франческа повысила тон.
     — Нет, черт побери, его хворой мамаше! Вы пропустите или нет?!
     — Да проезжай куда хочешь, язва!
     Стражник отступил, бормоча под нос ругательства:
     — Бродят на ночь глядя всякие. Оденут мужнины штаны, присобачат на пояс зубочистку и уже почитай не баба, а хрен пойми, что. Такую и трахать боязно, снимешь с нее порты, а там не дырка лохматая, а херь с бубенцами!
     Франческа не слышала оскорблений солдата. Проехав под решеткой ворот, она быстро поскакала на север по обметенному снегом тракту. Народу почти не было — навстречу ей попался одинокий монашек да парочка верховых дозорных.
     Виднелись вдалеке огни пригородных деревень и постоялых дворов. Курились желтым березовым дымом закопченные трубы. Где-то громко и заунывно орал гралл, похоже, мучимый родами. Его крикам вторил лай дворовых собак.
     Тракт нырнул в густой сосняк и резко взял на северо-запад. Над Франческой и ее маленьким табуном сомкнулись беспокойные верхушки деревьев. Придерживая поводья, девушка достала из-за пазухи маленькую серебряную фляжку и сделала глоток водки. «Исключительно для согрева» — пробормотала она.
     Согласно наставлениям Майера и Ранхарда, она должна была отъехать от города на пару миль и дожидаться товарищей в лесу, охраняя Шмыга, лошадей и провизию. Вспомнив о скворце, девушка открыла седельную сумку. Птичка выпорхнула наружу, радостно насвистывая.
     — Успокойся! — прикрикнула Франческа. — Сядь ко мне на плечо и не бухти.
     Шмыг выполнил наказ и занялся чисткой перьев. Синяя погладила его по головке:
     — Будешь хорошо себя вести, дам что-нибудь вкусное.
     Свернув с тракта, девушка немного проехала вперед, с трудом пробираясь сквозь большие сугробы и лавируя меж плотно сомкнутых стволов, пока не остановилась у большого пня с извилистыми корнями. Привязав лошадей, она с помощью лопатки расчистила место для костра. Строй деревьев защищал от ветра, но не от стужи. Воспользовавшись топором Ранхарда, она нарубила веток и коры. Плеснув для розжига масла, Франческа только с пятого раза смогла выбить искру. Вспыхнули первые языки пламени. Пока она возилась с немудреным лагерем, ночь успела окатить небосклон чернилами.
     Почти над самой головой девушки заухал потревоженный филин. От неожиданности девушка вздрогнула. Все-таки она была городским жителем, и в лесах чувствовала себя нежданным гостем, нагло лезущим в хозяйский погреб. Протянув ладони к огню, Франческа с наслаждением ощутила теплые прикосновения. Может, выпить еще водки? — со смешком подумала она.
     Внезапно разволновался Шмыг. Скворец сорвался с ветки и закружил возле темнеющих следов девушки и лошадей.
     — Что не так?
     Мгновение спустя она поняла. По тракту ехали всадники. Звенели кольца сбруи, хрустел под копытами твердый снег. Франческа поняла, что хотел сказать ей Шмыг. Следы были видны даже в темноте, и если незнакомцы приехали по ее душу…
     Всадники остановились. Мелькнули за деревьями огни факелов. Трое. Уж коли они принялись тут рыскать, сомнения в их конечной цели отпали сами собой. Кто они, интересно? — соображала девушка, вытаскивая из сумки пистолет, — братство, рыцари Ордена?
     Вооружившись, она скользнула за ближайшее дерево и споро зарядила огнестрел — сказывалась школа Весельчака. Майер утверждал, что на перезарядку пистолета мастер тратит не больше сорока секунд. Франческа уложилась в минуту. Троица приближалась к ее лагерю. Она уже слышала тяжелые шаги и железный скрип сочленений доспеха. Все-таки Орден! Ее будто обдало холодом. Неужели они знали об обмене? Раз уж они последовали за ней, то сам бог велел их соратникам караулить Ранхарда. А может это просто дозорные, возжелавшие проверить ночного странника?
     — Выходи, дева! Мы знаем, что ты здесь!
     Франческа взвела курок.
     — Ты слышал? — сказал другой воин. — Щелчок какой-то?
     — Тут эта шалава, — ответил первый. — Смотри, какие у нее лошадки, не чета нашим клячам.
     — Они ей нескоро понадобятся, — хрипло засмеялся третий. — Дева, выходи по-хорошему. Нас трое, со всеми не справиться. Мы не будем ходить вокруг да около, — рыцарь почти кричал. — Если и дальше будешь отсиживаться, я начну убивать лошадей!
     Франческа осторожно выглянула из укрытия.
     — Чего вам надо?
     Двое достали мечи, один держал на изготовке арбалет.
     — Ты арестована именем Ордена Наследия, — сказал первый, обладатель густой бороды.
     — Это за какие грехи? — усмехнулась девушка. Перед дракой на нее всегда находило странное, противоестественное веселье.
     — За хранение контрабанды священных реликвий!
     — Вот как? Тогда запишите еще один грех.
     Франческа вынырнула с другой стороны ствола и выстрелила. Круглая пуля, сопровождаемая громом, угодила в лицо арбалетчика. Скула рыцаря взорвалась кровавым фонтаном. Багровые капли взвились в воздух и пали на снег мелким узором. Тело рухнуло следом.
     — Сука!
     Двое оставшихся «петельщиков» кинулись к Франческе. Девушка бросила пистолет и достала рапиру. Черт! — промелькнуло у нее в голове. — Фехтовать с их тяжелыми мечами будет совсем не с руки!
     С разгона Шмыг врезался в бородача, целя клювом ему в глаз. Тот замахал руками отгоняя птицу, но фамильяр проявил редкостную прыть. Бесполезно шарили в воздухе пальцы бородатого. Клюв с силой ударил в веко, пуская рыцарю кровь.
     Синяя ушла от размашистого удара сбоку и отскочила за дерево. Ее противник — невысокий юноша с едва пробившимся пухом над верхней губой, с ненавистью смотрел на девушку. Франческа двигалась так, чтобы ствол всегда оставался между ней и противником.
     — Сдавайся, — не очень уверенно сказал юный рыцарь.
     — Может, тебе еще и титьку показать? — съязвила девушка.
     — Ведьма!
     — Мудак!
     Юноша бросился к ней, огибая сосну. Франческа снова ушла с линии атаки. Меч впустую разрезал стылый воздух. Девушка сделала выпад, целя уколом в лицо врага. Сариант успел парировать и в ответ рубанул сверху. Приняв удар на щитки и киллоны гарды, Франческа вновь отскочила. По руке прошла неприятная дрожь. Все-таки удар был силен, и дури юноше было не занимать.
     Отогнав скворца и зажимая поврежденный глаз, бородач начал обходить девушку сбоку:
     — Ну держись, сука! Висеть тебе на шибенице!
     — Сначала поймай меня, говнюк!
     Рыцари напали одновременно. Удар юноши безрезультатно скользнул по месту, где секунду назад стояла Франческа. Воспользовавшись тем, что бородатый ослеп на один глаз, девушка ушла влево, в слепую для него зону, и рубанула синистром, целя в голову рыцаря. Лезвие рассекло нос и щеки «петельщика»; бородач закричал и выронил меч, закрыв рану ладонями. Франческа уже развернулась к юноше и, парировав его атаку, ушла в пируэт, стараясь зайти в бок врагу. Ее подвел снег. Она оступилась и, запутавшись в ногах, упала в сугроб. Рыцарь немедленно накинулся на девушку. Первый удар она кое-как отбила, но второй пришелся по внутренней стороне клинка, выбивая рукоять из пальцев. Парень рухнул на нее всем весом. Тяжелый кулак впечатался в лицо Франчески, но она успела ослабить повреждение, расслабив мышцы шеи. Мир чуть накренился и расплылся, но ей удалось сохранить сознание. Она бешено вертелась под рыцарем, не давая ему связать ее захватом.
     — Да не дергайся ты, сучонка, — пропыхтел юноша. — Тебя нужно взять живой!
     — Обрадовал, — прохрипела Франческа, сгибая колено. Она нашарила рукоять засопожного кинжала. От веса рыцаря и его доспеха девушка начала задыхаться. Наконец, вытащив кинжал, она ужом вывернулась из захвата и ткнула лезвием в горло юноши. Кинжал удачно прошел над воротом горжета и угодил прямо в шею. Рыцарь дернулся и схватил запястье Синей. С усилием Франческа провернула кинжал в ране. Струя теплой крови ударила ей в лицо, попала в рот и залила глаза. Столкнув рыцаря, Франческа тяжело поднялась. Сплюнув соленую влагу, она посмотрела на юношу. «Петельщик» трясся в последних судорогах — кровь хлестала из раны, расплываясь черной кляксой на потревоженном дракой снегу.
     Синяя едва пришла в себя, как железный налокотник врезался в бок Франи, и девушку опять сбили с ног. Боль, казалось, прошлась по всему телу. Окровавленный бородач пнул ее в живот, и она сжалась в клубок, прикрывая руками затылок. Удары подкованного сапога обрушились на спину, плечи, голову.
     — Зашибу, тварь, — ревел «петельщик». — Сдохни, сука, сдохни!
     Мелькнуло тяжелое копыто. Подкова ударила в голову рыцаря, расшибая череп. Бородач отлетел от Франчески, пав рядом с юношей. Девушка посмотрела на сорвавшегося с привязи Агата. В глазах двоилось.
     — Спасибо, мальчик, — прошептала она слипшимися от крови губами.
     Сил у нее почти не осталось. Синяя отползла от трупов и привалилась к березовому стволу. Грудь, живот и распухшее лицо наливались жгучей болью. Потрепанный Шмыг приземлился возле девушки и тихо свистнул. Франческа была готова поклясться, что со стыдом.
     — Надо предупредить Эдвина и остальных, — сказала она.
     Девушке не удалось подняться. Стремительно навалилась тьма, объявшая сознание. Голова безвольно скользнула к плечу. Франческа Гвидиче погрузилась в беспамятство.
***
     Старый Локк завернулся в грязное, кишащее блохами одеяло. Он сыто рыгнул и провел белесым языком по шершавым губам. Славно он сегодня отужинал, стянув с лотка торговца пирожок с капустой. Все-таки есть польза от рыцарей Ордена, учудивших на главной площади казнь меритов. Собралось много народа, и пусть экзекуция задерживалась, люди не спешили уходить домой. Ждущую развлечения толпу не разогнать холодами и кровавыми дождями! Пользуясь скоплением людей, Локк спокойно украл пирог, а потом запил его кружкой пива, которое бесплатно наливали в честь представления. Не дождавшись казни, старик вернулся в свое логово в трущобах. Давно заброшенный, ветхий домишко прирос к городской стене недалеко от Северных ворот. Хозяева его покинули, опасаясь красной хвори, перебившей когда-то давно половину семейства. С тех пор дом стоял покинутым, иногда давая прибежище таким смельчакам как Локк. В отличии от других клошар, старик хорошо знал, что болезнь давно ушла и опасность здесь представляли только крысы и просевшая кровля. И, конечно, сучьи блохи, никак не желавшие оставить в покое бездомного!
     Локк сомкнул облезлые веки, как вдруг услышал визг петель и шаги. Каблуки неизвестного гостя гулко стучали по горластым половицам. Старик недовольно выглянул из одеяла. Кого там Валак принес в этот неурочный час?!
     На кухоньку, где зарылся в тряпье бездомный, прошел высокий человек в черном рединготе и широкополой шляпе. Лицо незнакомца прикрывал высокий шнурованный воротник. За жутковатым господином стояла бледная девчушка в белом полушубке. В ее длинные, пшеничные косы вплели алые и желтые ленты, а челку придерживал серебряный ободок. Глаза ребенка застыли, невидяще смотря в пространство перед собой.
     Мужчина в черном повернул голову к Локку. Полыхнули в тени полей алые глаза. Старик ощутил, как колючий холод заползает ему в грудь. В жизни Локк повидал всякого — его унижали, били, пытали, но никогда он не испытывал такого животного ужаса. В горле пересохло, конечности обратились водой. Ноздри бездомного судорожно втягивали пыльный воздух. Старик услышал тихое журчание и почувствовал теплоту в промежности.
     — Я…я уже ухожу, — собравшись с силами, просипел Локк.
     — Нет.
     Старик прижал к губам морщинистые, грязные пальцы:
     — Что вам нужно? Я всего лишь нищий.
     — Нет, — повторил человек. — Ты мертвец.
     Страшный гость стремительно подошел к Локку и ударил каблуком в кадык старика. Бездомный закряхтел так, будто поперхнулся чем-то. Кожа на шее лопнула, оросив кровью засаленный воротник куртки. Нищий несколько раз содрогнулся и вскоре затих. В смятой глотке клокотали остатки воздуха.
     Господин Брамс брезгливо толкнул руку покойника. Нет, подумал он, такую падаль будет есть только стервятник. Его ждет блюдо куда изысканней. Он посмотрел на девочку и приказал:
     — Раздевайся.
     Ребенок покорно принялся расстегивать полушубок. Неверные пальцы путались в завязках, но все же смогли справится с узелками. Сняв верхнюю одежду, девчонка стянула через голову синенькое платье, оставшись в одной камизе. Под тканью виднелась едва обозначившаяся грудь; угловатые коленки, покрытые гусиной кожей, сжались от холода.
     Брамс расшнуровал воротник. Ему уже сейчас хотелось отведать нежной плоти ребенка, погрузить зубы в сладковатое мясо, насладиться свежей кровью ее вен. Но дело было важней сиюминутных желаний.
     Поборов вожделение, Брамс вытащил из напоясного кошеля кусок мела. Встав на колени, он принялся чертить круг. В темноте, без циркуля и линейки человеку не под силу нарисовать идеальную фигуру, но господин Брамс справился без усилий. Мудрый Велединт наградил его точнейшим глазомером и способностью видеть в темноте не хуже совы. Вскоре в кругу появилась девятилучевая звезда. Брамс старательно выводил завитки рун в кольце, оставив пространство внутри звезды пустым. Закончив, он подозвал девочку:
     — Ложись.
     Она послушно легла в центр рисунка. Колдун сам расположил ее руки и ноги в подходящих лучах. Девочка не реагировала на вмешательство Брамса. Остекленевшие глаза уставились в потолок, высматривая что-то во мраке.
     В запыленное окно постучали. Брамс, рисовавший последние штрихи вокруг головы жертвы, нахмурился. На подоконнике сидел громадный ворон. Он смотрел на колдуна блестящими, умными глазами, слегка наклонив голову.
     — Метус, — с нежностью сказал господин Брамс. — Какую новость ты принес?
     Птица забила крыльями, разгоняя морозный воздух, и несколько раз протяжно каркнула.
     — Вот как? Значит, мои подозрения были верны. Как все удачно сложилось!
     Он погладил девочку по бледной щеке. Та прильнула к перчатке, словно ожидая ласки, а на губах ребенка появилась счастливая улыбка.
     — Скоро морок пройдет, и ты познаешь ужас, — пообещал колдун.
     Брамс достал кинжал с серебряной рукоятью в форме прыгающего волка и аккуратно разрезал камизу. Острая сталь прошла сквозь ткань без всякого сопротивления — показалась гладкая, белая кожа. За кинжалом появилась склянка с темным содержимым. Колдун нанес несколько капель на стопы, запястья и лоб девочки, а затем вывел струей символ бесконечности на ее груди. По дому поплыл запах тухлятины. Осмотрев свое творчество, Брамс расставил по краям кольца шесть черных свечей, следя, чтобы меж ними оставались равные промежутки.
     — Ut ram fiergh! — произнес чернокнижник.
     На сморщенных фитилях вспыхнуло пламя. Приготовления к ритуалу завершились. Брамс встал над своим творением, заполнив комнату гигантской тенью.
     — Ты можешь проснуться, — сказал он.
     Взгляд девочки приобрел осмысленное выражение. Тело по-прежнему ее не слушалось, скованное темной магией, но к ней вернулась речь:
     — Дяденька, дяденька! — закричала она. — Где я? Где мама и папа? Кто Вы? Зачем я здесь? Отпустите!
     Брамс щелкнул пальцами, и девочка умолкла. Она хотела закричать, но из ее рта донеслись только хриплые стоны. Колдун широко расставил ноги и воздел над головой кинжал. Метус восторженно запрыгал на подоконнике.
     Малефик громко запел на грубом, протяжном языке. С каждым произнесенным словом огни свечей теряли яркость, а тьма, затаившаяся в углах комнаты, наступала с неотвратимостью сели. Словно живое существо она сползалась к кругу, призванная заклинанием мага.
     Под сдавленный писк девочки Брамс думал о том, что ритуалы, описанные в «Liber Gigantes», никогда не подводили его. Произнося заученные много лет назад формулы, колдун не мог сдержать восхищения перед древними силами давно забытого прошлого. Рычащие, будто рубленные слова наполняли все его существо энергией, бегущей от чресл до самых кончиков длинных волос.
     Продолжая читать заклинание, Брамс склонился над девочкой. Заплаканные глаза, слюнявый подбородок, искаженный в немом крике рот — жертва достаточно напугана. Голос колдуна усилился, слова почти утратили согласные буквы, сменившись низким воем.
     Кинжал опустился на грудь ребенка, и лезвие, повинуясь руке мага, оставило тонкую черту от ключицы до правого соска, как бы перечеркивая символ Ордена Наследия. Девочка зажмурилась от боли. Брамс продолжил рисовать кровавые полосы на ее теле, работая кинжалом словно скальпелем. Вскоре на теле ребенка не осталось ни одного места, где бы не было крови. Она стекала карминовыми струями по изрезанной коже и пачкала линии звезды.
     Колдун прервал пение, перейдя на речитатив. Слова били ударами бича, хлестко и быстро. От нахлынувшего экстаза, Брамс закатил алые зрачки, оставив лишь черноту, заменявшую ему белки. Тьма сгустилась над кругом в форме иссиня-черного облака. Маг закричал и с силой вогнал лезвие кинжала в грудь девочки, точно в петлю бесконечности. Кинжал скользил вниз, вспарывая плоть, и остановился у самого лона. Девочка билась в невыносимых муках, даже сдерживающее ее заклинание не могло унять корчи. Брамс еще крепче сжал рукоять жертвенного кинжала. На этот раз удар оборвал хрип жертвы, погрузившись ей в горло. Смолистое облако пошло рябью, в его глубинах сверкнули нити голубых молний.
     — Иди! — приказал Брамс. — И помни, мое слово — закон!
     Облако будто сдуло порывом ледяного ветра. Под натиском тьмы треснули хлипкие ставни, битое стекло осыпалось на пол мелкими осколками. Темный сгусток вылетел на улицу и растворился в ночи. Господин Брамс улыбнулся:
     — Теперь время удовольствий.
     Как повар, нарезающий копченый окорок, колдун срезал кусок мяса с бедра девочки. Положив его в рот, он зажмурился от удовольствия. Метус обиженно каркнул и присоединился к трапезе хозяина, вырвав потухшее око из глазницы.
     — Наслаждайся, верный друг, — сказал господин Брамс. — Нам скоро в дорогу.
     Ворон снова каркнул и продолжил клевать лицо мертвой.
***
     Лукан задумчиво мерил шагами склад, часто поглядывая на ведущую в подземелье дверь. Больше всего он ненавидел гнетущее ожидание перед началом операции. В голову лезут непрошенные мысли, сомнения, страхи. Все ли он учел при планировании или осталась какая-нибудь мелочь, способная поставить крест на предприятии?
     С Меллендорфом было двадцать человек, если не считать его самого и Флома. Столько же сариантов насчитывалось в отрядах Шталенберга и де Оша. Для успешной облавы должно хватить. Флоки предупредил, что в подземелье есть дозорные, так что стоило убрать их как можно тише, дабы не вспугнуть остальных посвященных.
     Командор проверил, как ходит меч в ножнах. «Несущий веру» слабо блеснул — перед операцией Лукан хорошо его начистил. Для пущего эффекта Меллендорф снял обноски «сержанта Рольфа» и надел свой обычный походный наряд. Кираса с выгравированной петлей, горжет, красный герренмантель, перчатки с раструбами и бессменное кольцо с гербом Ордена. С этой печаткой было связано немало тоскливых воспоминаний. Это был последний дар Квентина де Вилля перед тем, как их разоблачили. Много раз Лукан порывался выбросить кольцо, но так и не набрался смелости. Украшение было последним напоминанием о том, что де Вилль вообще существовал. Молодой рыцарь стал козлом отпущения для Капитула. Если Лукан благодаря протекции отделался ссылкой, то Квентин получил сполна. Согласно приказу самого Великого Магистра, его навеки заточили в холодные казематы Хелигора, а имя вычеркнули из всех списков Ордена. Кара выглядела вдвойне несправедливой, если знать, что некоторые члены Капитула сами были не прочь оказаться в мужских объятиях.
     Громко хлюпая простуженным носом, к командору подошел Флом:
     — Почти стемнело. Я начинаю волноваться. Похоже, Вингербахнер не спешит.
     — Флоки сказал в час Амиции, а это не самое точное время. Будем ждать.
     Адъютант помялся:
     — Что думаете об одноглазом?
     — Думаю, именно он принес артефакт. Подходящего под описание человека я видел в форте Дитц, перед самым приездом Вернера.
     Флом кивнул:
     — Теперь я уверен, что это он. Когда я встретил ту парочку возле трактира, одноглазый показался мне смутно знакомым. Похоже весьма жадный тип, коли не побоялся взяться за контрабанду.
     — И опытный, — добавил Лукан. — Лихо он затерялся в чащобах! Видимо, не впервой ему носить святые реликвии.
     — Откуда он, интересно, взялся?
     — Мало ли отчаянных голов в землях Края и Грани?
     Флом помолчал, но затем продолжил, будто через силу:
     — Что Вы будете делать с обвинениями епископа и де Бланта?
     Меллендорф коснулся гладкого подбородка. Отвыкшая от бритвы кожа ныла от раздражения:
     — Выкручусь. Захват артефакта спишет мне немало прегрешений. Думаю отделаться легким испугом и выговором.
     — Но они послали де Бланта! — воскликнул Флом. — Это неспроста. Нужны серьезные основания, чтобы зачесались в самом Хелигоре.
     Лукан болезненно нахмурился:
     — Что верно, то верно. Несомненно, епископ наплел им немало гадостей, преувеличив мои свершения вдесятеро.
     — Надеюсь, что это так, иначе нам не сносить головы.
     Лукан оглядел своих бойцов. Сарианты готовились к схватке. Кто-то проверял спусковой механизм арбалета, кто-то острил лезвие меча оселком или проверял ремни доспехов. Флом подтянул пояс с ножнами.
     — Последний вопрос, командор.
     — Слушаю тебя.
     Рыцарь собрался с духом:
     — В этих подземельях всякое может случится, а мы, как известно, смертны. Прежде чем мы начнем, я хотел узнать одну вещь…
     — Ну? — нетерпеливо подстегнул Лукан.
     — Кто такой Квентин де Вилль, и почему Вас выслали из Хелигора? — выпалил Флом.
     Меллендорф отвернулся.
     — Вам неприятно об этом вспоминать? — догадался рыцарь.
     — Именно.
     — Я не хотел… — смутился Флом.
     Лукан хмыкнул:
     — Тогда не стоило и спрашивать. Знай одно, друг, я совершил преступление и теперь расплачиваюсь за него.
     — Совершая другие? — спросил Флом, набравшись смелости.
     — Смотря что вкладывать в понятие преступления.
     Глухой стук прервал командора. Один из рыцарей обнажил меч и осторожно приоткрыл калитку в воротах. Внутрь скользнул запыхавшийся разведчик де Оша:
     — Вингербахнер и одноглазый подходят к монастырю!
     Меллендорф поднял кулак и скомандовал:
     — Приготовиться! Да поможет нам Анейрин!
***
     Ранхард и Весельчак пересекли просторный монастырский двор, заросший яблонями. Пухлощекий келарь прошел мимо закрытых ворот церкви и через крытый коридор вывел гостей в клуатр18. Братия уже отошла ко сну, поэтому двор и галереи были пусты. В тишине слышались только поступь контрабандистов и заполошное дыхание монаха.
     — Нас ждут, я надеюсь? — подал голос Майер.
     — Ждут, — бросил келарь. — А теперь помолчите.
     Из клуатра они попали в просторную трапезную. В большом камине тлели угли, слабо освещая длинные столы, лавки и потертую роспись на стенах. Эдвин фыркнул, рассмотрев Последний ужин Гедеона Равнопрестольного. Легендарный святой сидел во главе стола в окружении апостолов, мирно вкушающих хлеб и вино. Суровый взгляд борца с темными силами презрительно наблюдал за пришельцами.
     Келарь поднял фонарь повыше. По трапезной забегали быстрые тени:
     — Нам туда, — он указал в сторону кухонной двери.
     — Отлично! Я сегодня не ужинал, — не преминул вставить замечание Весельчак.
     — Может, уже заткнешься? — предложил Ранхард. Несмотря на холод, царивший в монастыре, наемник весь взмок. До обмена оставались считанные минуты, и он никак не мог совладать с волнением. Впервые он готовился сорвать настоящий куш, превосходящий все, что он заработал за свою жизнь. Тут немудрено утратить самообладание!
     На кухне разило кислой капустой и подгнившей репой. Эдвин поморщился:
     — М-да, жрать мне перехотелось.
     Келарь провел их к неприметной дверце, скрытой за четверкой пивных бочонков. Достав связку ключей, монах некоторое время повозился с тугим замком. Тихо застонали железные петли. Перед Ранхардом оказалась узкая каменная лестница, чей конец терялся во мраке подземелья, из которого доносился едва уловимый шорох. Монах, бормоча под нос молитву, стал спускаться, освещая путь фонарем. Его башмаки гулко стучали по выщербленным ступеням.
     Лестница заканчивалась тесным коридором. Келарь кивком пригласил их следовать за собой.
     — Далеко еще? — спросил Ранхард.
     — Нет, — последовал сердитый ответ.
     Трижды Повешенный считал шаги и повороты, но вскоре сбился со счета и запутался в хитросплетении одинаковых коридоров. Дорога все время шла под уклон, углубляясь в недра лабиринта. На стенах в железных кольцах горели факелы, недвусмысленно указывая на обитаемость катакомб. Пару раз Ранхард замечал в прилегающих комнатах движение, но людей они не встретили. Посвященные братства не спешили знакомиться с гостями.
     Наемник оттянул платок, укрывавший шрам на шее. Спертый воздух подземелья забил легкие мокрой паклей, к тому же здесь ощутимо смердело какой-то алхимической дрянью. Весельчак закашлялся:
     — У вас тут кто-то сдох? — спросил он, отдышавшись.
     — Не Вашего ума дело, — отрезал келарь и вытер ладонью вспотевшую тонзуру.
     — Как скажете, святой отец, — смиренно согласился Майер.
     Вскоре они вышли в просторное помещение, ярко освещенное светильниками. Своды подземелья удерживали щербатые кирпичные колонны; выстеленный гранитными плитами пол обсыпан мелкой каменной крошкой. У стен расположились круглые винные бочки и шкафы для хранения бутылок. Ранхард отметил пару арочных входов с востока и запада, а также лестницу, ведущую на открытый второй этаж, огороженный перилами. Ступени лестницы упирались в проклепанную железную дверь.
     В центре хранилища стояло кресло с высокой спинкой. На нем восседал уже знакомый друзьям Трогорт. Увидев келаря и его спутников, он поманил их пальцем. Из боковых проходов в залу посыпались люди. Все, как на подбор, в черных куртках с капюшонами, вооруженные мечами, самострелами и новенькими праудландскими мушкетами. Они выстроились в ряд за креслом Трогорта. Стрелки тотчас навели оружие на Ранхарда и Весельчака. «Пятнадцать», — подсчитал наемник число телохранителей. — «Боится, сукин сын».
     — Приветствую Вас, почтенный Ранхард, — Трогорт приложил два пальца ко лбу. — Не было ли за вами слежки?
     — Нет, — покачал головой Трижды Повешенный.
     — Надеюсь. Вы принесли кристалл?
     — Где мои деньги?
     Трогорт фыркнул:
     — Покажите ему монеты.
     Стоявший прямо за креслом агент снял с плеча надутый как пузырь мешок и поставил его у ног старейшины. Трогорт запустил руку внутрь и показал Ранхарду горсть неровных бледно-желтых кругляшей.
     — Двенадцать тысяч грандмарок, как и договаривались. Теперь Ваша очередь.
     Ранхард встал на одно колено. Его плащ скользнул по пыльному граниту. Сняв рюкзак, он распутал завязки. Неспешно извлек на свет резную деревянную шкатулку с крышкой, украшенной парящим драконом. На покупке нового хранилища для артефакта настоял Весельчак, посчитав, что тряпица унижает достоинство как реликвии, так и самих контрабандистов. Трижды Повешенный открыл шкатулку. Радужное сияние пробежалось по стенам и потолку.
     — Забирайте, — сказал он.
     — Одну минуточку, — раздался голос, сопровождаемый скрипом петель.
     Трогорт резко вскочил. Из прохода на втором этаже выбегали сарианты Ордена и оперативно занимали позиции у балюстрады. Арбалетчики взяли членов братства на прицел. Второй отряд рыцарей столь же быстро выходил из западного коридора и растекался по залу стальной волной. Лукан Меллендорф кивнул Шталенбергу и спустился на пару ступеней.
     — Именем Ордена Вы арестованы! Сложить оружие!
     Ранхард замер. Майер пробормотал под нос ругательство.
     — Вы глухие? — прикрикнул Лукан. — Немедленно сдаться!
     Трогорт побледнел и вцепился в спинку кресла:
     — Как Вы нас нашли? — заикаясь проговорил он.
     — Неважно! Старейшина, немедленно прикажите Вашим бойцам сложить оружие!
     Капля пота сбежала по виску Трогорта. Глаза противников встретились. Меллендорф тихо предупредил:
     — Не совершайте ошибки.
     — Не совершу, — лидер братства внезапно улыбнулся. — Огонь!
     Его стрелки дали залп. На рыцарей обрушился град из пуль и болтов. Лукан едва успел скрыться за каменными перилами. Стрела ударила в железную створку и со звоном отскочила. Рядом с командором упал сариант с развороченным пулей лбом; кровь быстро выливалась из дымившейся раны.
     Арбалетчики Шталенберга спустили тетивы. Болты словно хищные птицы обрушились на воинов братства, впиваясь в их тела стальными клювами. Иные стрелки промахнулись, угодив в бочки, из которых прыснули тонкие бордовые струи.
     — Все сюда! Здесь рыцари! — вопил Трогорт, пока стрела не вонзилась ему в плечо. Охнув, он побежал к восточному выходу, а оставшиеся воины спешно прикрыли спину старейшины. Рыцари Ордена не стали перезаряжать арбалеты и пошли в рукопашную. Зазвенели клинки. Фон Шталенберг взмахнул мечом и одним ударом ссек голову противника. Тело простояло еще мгновение, дергаясь в конвульсиях и фонтанируя кровью, пока не рухнуло к ногам Родерика.
     Ранхард и Весельчак скрылись за колонной. Трижды Повешенный убрал шкатулку в рюкзак.
     — Уходим!
     — А деньги?! — возмутился Майер.
     — Плевать. Я не хочу угодить к «петельщикам» и за все золото мира!
     — Твою мать! — ругнулся Весельчак, обнажая хаудеген.
     Лукан заметил отступление контрабандистов:
     — Родерик! — окликнул он Шталенберга, спускаясь. — Не дайте уйти одноглазому!
     Ранхард бросился к проходу, из которого их вывел келарь. Юркнув в коридор, Трижды Повешенный и Весельчак что есть мочи припустили вперед — сзади, громыхая доспехами, бежали «петельщики». Контрабандисты, не разбирая дороги, сворачивали в первые попавшиеся рукава, пытаясь сбросить погоню.
     Шталенберг подошел к Лукану:
     — Старейшина ушел по восточному ходу.
     — Там его встретит де Ош! Главное поймать одноглазого! Они могут выйти по этому ходу только к церкви, а там наше оцепление. За ними!
     Пока Лукан командовал, Ранхард и Весельчак окончательно заблудились. Проносились мимо повороты, какие-то узкие лазы, комнаты и хранилища.
     — Они все еще бегут за нами! — закричал Весельчак.
     — Ублюдки, — прорычал Ранхард и полез в кошель. Как знал, что стоит взять с собой пару дельных вещиц, подумал Трижды Повешенный. Наемник вытащил из кошеля небольшую гранату и поджег фитиль от висевшего рядом факела. С шипением полетели искры.
     — Бросай! — потребовал Майер, — чего ты ждешь?!
     — Погоди.
     Рыцари показались из-за поворота.
     — Стойте! — приказал впереди идущий «петельщик».
     — Ага, — кивнул Трижды Повешенный. — Стоим.
     Он швырнул гранату аккурат под ноги сарианту. Мощный взрыв сотряс подземелье. «Петельщика» отшвырнуло на своих же воинов. Зловонный пороховой дым поплыл по коридору, с потолка посыпались штукатурка, кирпич и земля.
     — Теперь ходу!
     Контрабандисты побежали, оставив позади оглушенных преследователей. Трижды Повешенный озабоченно вертел головой, пытаясь сориентироваться.
     — Не помню я этого места.
     — Как тут упомнить если здесь все похоже?! — завопил Майер. — Блядские монахи, понастроят муравейников, а люди потом страдают!
     Коридор изогнулся, выводя их в небольшую кладовую, заполненную бочками и ящиками. На стенах развесили садовый инструмент: грабли, тяпки, лопаты. Где-то в углу слышалась звонкая капель.
     — Тупик, — заметил Майер.
     — Я вижу, — проворчал Ранхард. — Идем обратно.
     — Погоди.
     Раздался сухой щелчок, и стена с инвентарем чуть выдвинулась вперед, а затем отъехала в сторону с тихим скрежетом. Из проема появился человек, в котором контрабандисты признали давешнего посланца братства в плаще и гловелеттах. Он тащил на плече рюкзак, явно набитый чем-то тяжелым. Парень уставился на Ранхарда:
     — Какая… неудача, — со смешком сказал он, потянувшись к рукояти клинка.
     — Для тебя, — добавил Весельчак и взвел курок.
     Грянул выстрел «Шлюхобоя». Пуля угодила парню чуть ниже левой ключицы, а сам он отлетел обратно в потайную комнату, откуда сразу донесся крик боли. Ранхард подскочил к раненому и ударил его сапогом в челюсть. Беспомощно мотнулась светловолосая голова.
     — Готов? — поинтересовался Весельчак.
     — Вроде дышит. Плевать. Нахрен ты выстрелил?
     — Он потянулся к мечу.
     — И что?
     — Не хотелось связываться, — Майер деловито заглянул в рюкзак. — Святой Аберин Пророк и его немытые яйца! Да тут золото! Возьмем в качестве компенсации!
     Эдвин взвалил рюкзак на плечи.
     — Тяжеловат.
     — Золото тебя сейчас меньше всего должно интересовать, — накинулся на него Ранхард.
     — Да ладно! Вдруг выберемся?
     — Пошли, — сквозь зубы прошипел наемник.
***
     Этьен де Форцезе стоял возле распахнутых ворот, за которыми виднелись просторный, расчищенный от снега двор, пятна надгробий и темный силуэт церкви, венчанной тонким шпилем. Операция уже должна была начаться, и Этьен не находил себе места. Согласно приказу командора, сарианты оцепили монастырь, выстроившись вдоль стен непоколебимым стальным заслоном. В окнах соседних домов зажглись свечи и появились любопытные лица горожан. Они никак не могли уразуметь, почему рыцари окружили святую обитель вместо того, чтобы блюсти порядок на казни.
     Этьен выдохнул облако пара. С приходом темноты заметно похолодало.
     — Стража графа! — крикнул рыцарь из оцепления.
     — Только их здесь не хватало, — посетовал де Форцезе.
     Воины Дерганного — в кольчугах, саллетах, вооруженные алебардами, остановились перед линией рыцарей. Факелы стражей потрескивали на холоде, бросая пятна света на дорогу и блестящие бока сугробов. Из строя вышел невысокий человек в кирасе и морионе. На поясе у него висела кобура, откуда торчала рукоять пистолета.
     — Эрих фон Лутц, — назвался он, — начальник стражи Вальдштадта. Я прибыл по приказу его светлости бургграфа Олларда фон Беленбаха. Его светлость требует немедленно свернуть незаконную операцию, находящуюся вне юрисдикции Вашего командора. Граф так же просит напомнить, что давал свое согласие лишь на проведение казни меритов, коя так и не была совершена! Он требует объяснений!
     Де Форцезе наклонил крупную голову:
     — Орден Наследия ввиду чрезвычайности обстоятельств имеет право совершать действия, не требующие особого разрешения местных властей.
     — С каких пор? — возмутился Лутц.
     — С тех самых, как был утвержден Кодекс нашей организации.
     — Бред, — хмыкнул начальник стражи. — Кодекс не имеет силы в светских делах, а вы впрямую нарушаете законы королевства, где ясно сказано, что Орден обязуется сотрудничать с владыками известных земель!
     — У нас не было времени, — де Форцезе зевнул. — Мы невероятно извиняемся, каемся и стыдимся, но отменить ничего нельзя, ибо процесс начался.
     Фон Лутц подергал рыжий ус:
     — Тогда мы останемся в качестве наблюдающей стороны. Но знайте, граф донесет сведения о вашем бесчинстве до самого Капитула!
     — Анейрин вам в помощь, — де Форцезе поежился. — Вам не кажется, что стало холодней?
     Эрих фон Лутц потер руки в перчатках:
     — Ваша правда, сэр. Когда мы шли сюда от казарм, было гораздо теплее.
     Де Форцезе невольно сделал шаг назад. Он смотрел за спину явившихся стражников, и с каждым мгновением его лицо наливалось смертельной бледностью.
     — Эмунт защити нас, — произнес он и тут же услышал, как рыцари в оцеплении извлекают мечи.
     Фон Лутц обернулся. Плотная стена тумана неестественно быстро двигалась по улице, где стражники прошли несколько минут назад. Белый плотный вал плыл к людям со скоростью гончей. Ненасытная утроба поглощала фасады и крыши домов, слизывала бледными языками беззащитные огоньки фонарей. Истфалиец инстинктивно чувствовал угрозу, исходящую из молочной, пахнущей гнилью мглы. Начальник стражи посмотрел на де Форцезе округлившимися глазами:
     — Что это? — просипел он.
     — Туман, — язвительно ответил Этьен.
     Среди белых покрывал появилось некое движение. Де Форцезе крепко сжал рукоять бродакса. Он неотрывно следил за туманом, боясь лишний раз вздохнуть.
     Этьен услышал шаги, набиравшие ход с каждой секундой.
     — Целься! — приказал он арбалетчикам.
     — В кого вы хотите стрелять? — фон Лутц обнажил палаш, а в другую руку взял пистолет.
     — В тех, кто появится из этого дерьма!
     Из тумана выходили странно дергающиеся фигуры, в которых де Форцезе признал обычных горожан. Полуодетые, зачастую в ночных рубахах или легких домашних сорочках, они приближались к рыцарям, тряся головами и конечностями, будто их всех охватила падучая. Этьен с трудом рассмотрел синие, распухшие лица и закатившиеся глаза.
     — Что с ними? — голос фон Лутца сорвался.
     — Не знаю, но явно ничего хорошего.
     — Вы хотите стрелять в горожан?
     — Если они нападут.
     Люди продолжали выходить из тумана. Десять, двадцать, тридцать — сколько их всего? — считал Этьен. Над улицей пронесся животный рык, вырвавшийся из груди обмороченного. Словно получив команду, жители сорвались с места и понеслись на оцепление, молотя по мостовой босыми пятками. Вытянув вперед руки, горожане единовременно завыли и, затирая друг друга, ускорились. Кое-кто, утратив остатки человечности, опустился на четвереньки и подобно дикому зверю поскакал вперед.
     — Приготовиться! — крикнул де Форцезе.
     Волна одержимых снесла стоявших на пути стражников фон Лутца. Этьен увидел, как обезумевшие жители накинулись на солдат, согнутыми пальцами разрывая их плоть с силой медведя. Мелькнула в воздухе оторванная рука. Один из одержимых повис на вовремя подставленном копье, но, будто не чувствуя боли, продолжал движение, все сильнее насаживаясь на древко, пробившее ему грудь. Добравшись до солдата, он вцепился тому в лицо, выдавливая глаза.
     Сарианты выстрелили. Просвистели арбалетные болты, сложившие первый ряд нападавших. Короткие стрелы жалили полуобнаженные тела, впиваясь в животы, груди и шеи. На камень пролилась кровь одержимых. Вторые и третьи ряды безумцев перескочили через трупы и без всякой задержки поспешили к рыцарям.
     Этьен встретил первого врага — девчонку лет четырнадцати — размашистым ударом бродакса. Лезвие прорубило надплечье и дошло почти до грудины. Истошно вереща, девица упала на колени, но все равно продолжала тянуть руки к де Форцезе. Рыцарь с хрустом освободил топор и опустил его на голову спятившей. Бродакс разрубил череп до самого носа. Мозги и кровь брызнули на мостовую жирной сыпью.
     Фон Лутц пальнул в ближайшего врага из пистолета и встретил второго ударом палаша. Опешивший начальник стражи повернулся к де Форцезе:
     — Какого черта они творят?! Они…
     Он не успел договорить. Трое горожан повалили его на булыжник и принялись рвать несчастного на части. Звонко ударилась о камень сорванная кираса. Вырванные вместе с одеждой куски мяса разлетались в стороны под оглушительные крики фон Лутца.
     Пока часть сариантов перезаряжала арбалеты, остальные сомкнули щиты и встретили горожан плотным строем. Обмороченные бросались на них, давили массой разгоряченных тел, но рыцари держались. Единым механизмом «петельщики» работали мечами, выбрасывая вперед лезвия. Де Форцезе бывший без щита остервенело работал топором. Бродакс сшибал врагов как фигурки при игре в «городки». Очередного врага — дородного мужчину в ночном колпаке — Этьен повалил сильным ударом в грудь. Лезвие прорубило кость и намертво застряло. Чертыхнувшись, де Форцезе встретил нового противника ударом латного кулака. Челюсть с треском свернулась на бок. Пользуясь моментом, Этьен сорвал с пояса булаву и приложил шипастым шаром искаженное лицо одержимого. Нос и правая щека нападавшего исчезли в мешанине из костей, мышц и хрящей.
     К месту схватки спешили остальные рыцари. Они врезались в толпу с фланга. Мечи слаженно мелькали в воздухе убивая спятивших жителей Вальдштадта. Этьен услышал звон битого стекла и резко обернулся. Из прилегающих к монастырю домов, прямо через окна лезли обмороченные. Люди вываливались наружу и падали как переспелые виноградины с куста. Взрослые, дети, старики — не чувствуя боли, не замечая впившихся в плоть осколков и полученных переломов, немедленно вставали с мостовой и кидались на рыцарей. Де Форцезе увидел, как горожанин спрыгнул с третьего этажа, выломов стекло вместе с рамой. Он приземлился на арбалетчика, тут же впившись зубами ему в щеку. Вырвав клок мяса, безумец схватил лежащий на земле осколок и погрузил его в глаз сарианта. Торжественно завыв, он бросился к следующему рыцарю, но его остановила стрела, угодившая в глотку. Хрипя и захлебываясь кровью, горожанин упал.
     — Еще идут!
     Безумцы наступали с противоположного конца Монастырской. Завывая и рыча, они обрушились на рыцарей, разорвав их строй. Освободив бродакс, де Форцезе повернулся к пребывающим одержимым.
     — Кажется, это мой последний, — прошептал де Форцезе и вклинился в самую гущу боя.
***
     Лукан стремительно шел по коридорам подземелья. За ним следовали Шталенберг и два десятка сариантов. В каждое ответвление он отправлял по трое бойцов на поиски контрабандистов.
     — Чертов лабиринт, Валак его задери, — ругался Меллендорф, — на планах нет и половины!
     — Должно быть, данные Флоки устарели? Или он не знал всех переходов? — предположил Родерик.
     — И про мушкеты он тоже не знал? Где, черт возьми, де Ош?
     — Ловит старейшину?
     Они повернули за угол и нос к носу столкнулись с пятеркой сариантов, которые погнались за одноглазым. Одного воина братья несли на руках — вместо стопы у него осталась изувеченная культя с торчащей наружу костью. Другой придерживал ладонью красную от крови повязку на глазу.
     — Какого черта?! — загремел командор. — Что с вами случилось!
     Командору ответил высокий сариант, помогавший тащить увечного:
     — У одноглазого была граната. Проход частично завалило. Двое ранены. Пришлось повернуть назад.
     — Насколько частично?
     — Я не протиснулся.
     — Валак! — зарычал командор. — Поворачиваем назад. Если верить карте этого придурка Флоки, здесь есть еще один ход, ведущий в трапезную. Все равно наши голубчики попадут в церковь, так что не упустим.
     Рыцари пошли обратно. Лукан на ходу вглядывался в тонкие линии на плане монастыря.
     — Здесь направо, — сказал он, — так мы выйдем к большому хранилищу, а уже оттуда рукой подать до трапезной.
     Большое хранилище и в самом деле оказалось большим. Факелы едва справлялись с освещением. Меллендорф оглядел вместительные шкафы с провизией, мешки с мукой, стойки с оружием. Правая стена хранилища была разрушена, обнажив проход в низкий тоннель, не отмеченный на карте. Рядом с проломом Лукан заметил вырезанное бранное слово.
     — Убивай их! — раздался клич.
     Из-за бочек и шкафов показались агенты братства с мушкетами и тут же спустили курки. Одна пуля просвистела рядом с щекой командора, другая врезалась в правый бок, пробивая кирасу. Лукан упал на земляной пол и немедля постарался отползти за ближайший мешок. Взвилась вверх мука, выбитая из мешка шальной пулей. Он выругался, увидев тела павших братьев. Скольких убили посвященные? Полдюжины? Дюжину?
     — Они перезаряжаются! — заорал командор. — Родерик, в атаку!
     Шталенберг, чудом избежавший ранения, повел оставшихся рыцарей в бой. Меллендорф услышал скрежет стали и крики. Пересилив растекавшуюся от раны боль, Лукан поднялся и достал меч из ножен. Чуть кренясь на правую сторону, он последовал за своими воинами.
     И вовремя. На Флома наседали двое противников. Адъютант вертелся на месте, парируя и уклоняясь от их быстрых атак. Лукан, тяжело дыша, вонзил меч в широкую спину посвященного — окровавленное лезвие с причмокиванием вышло из груди. Флом блокировал удар сбоку, увел лезвие вниз и, сблизившись, врезался лбом в нос оппонента. Агент отскочил назад, но адъютант нагнал его и, размахнувшись, отсек шпиону запястье. Инстинктивно раненный схватился за истекающий кровью обрубок. Флом немедля погрузил меч в живот посвященного.
     — Спасибо, командор, — отрывисто бросил рыцарь.
     Воины братства не смогли удержать рыцарей Ордена, несмотря на сократившееся число последних. Шталенберг сразил еще одного противника. Он повалил его на пол и добил ударом в сердце.
     — Здесь Трогорт! — сообщил гигант Лукану.
     — Живым брать! — приказал Меллендорф и добавил. — Мать вашу, куда подевался де Ош? Как он его упустил?
     — Забирай своего ублюдка! — визгливо засмеялся Трогорт, укрывшийся в небольшой комнатенке в конце хранилища. Он швырнул в сторону командора круглый предмет. Лукан сдавленно зарычал. Предметом оказалась отрубленная голова Готье де Оша. Мертвые глаза слепо уставились на командора.
     Трогорт был ранен. Помимо арбалетного болта, застрявшего в плече, старейшина зажимал рану в животе. Он глумливо ухмыльнулся:
     — Твой «петельщик» слишком увлекся нашими игрушками и поплатился. Теперь твоя очередь. Никто не уйдет отсюда живым. Поджигай!
     Время будто замерло для Лукана. Командор увидел, как вспыхнуло пламя факела в задней комнате. Слуга Трогорта поднес огонь к торчащему из бочки короткому фитилю.
     — Пороховой склад! — крикнул Родерик. — Уходим!
     — Сдохните! — заверещал старейшина.
     Взрыв обрушился тяжелым огненным тараном, сносящим все на своем пути. Шталенберга отшвырнуло к пролому в стене. Раскаленный вихрь ударил командора в грудь. Он почувствовал, как парит в воздухе, а его лицо пылает от боли. Мир исчез в языках пламени.
***
     — Юхо!
     Ранхард остановился, когда увидел мальчишку, спешившего к ним с другого конца тоннеля. Паренек подбежал к контрабандистам, часто шмыгая грязным носом. Он запыхался, а с его сальных волос падали капли пота.
     — Как ты здесь оказался, сопляк? — спросил Майер, поправляя рюкзак.
     — Я пришел за вами! — зачастил Юхо. Зрачки мальчика двигались еще быстрее обычного. — Я видел, как «петельщики» окружают монастырь. Решил вам помочь! Я знаю, куда идти!
     — Тогда веди, коли знаешь, — Ранхард стукнул по мешку Весельчака. — Если выведешь, я тебя озолочу!
     — А с собой возьмете? Не хочу я оставаться в этом городе.
     — Возьму.
     Юхо повел их за собой, боги ведают каким по счету коридором. Трижды Повешенный заметил, что уклон пошел вверх, значит, они приближались к поверхности. Мальчик уверенно шагал вперед, но вдруг остановился.
     — Мы точно туда идем? — пробурчал Весельчак, осматривая влажные своды подземелья. — По-моему, мы с Ранхардом здесь уже были.
     — Туда, — ответил мальчик без особой уверенности.
     — И куда ведет этот гребанный тоннель?
     — В подворотню за монастырем.
     — Да? Ну тогда ладно, — Эдвин легонько толкнул Юхо. — Пошли, чего встал.
     Ранхард видел сомнения мальчика, но не стал ему мешать. Главное — выйти из лабиринта, а уж на поверхности он разберется, куда и как делать ноги.
     Вскоре они вышли к длинной лестнице, ведущей наверх.
     — Есть! — осклабился Майер.
     — Мы не туда вышли, — тихо сказал Юхо.
     — Как?!
     — Я пришел другим путем. Похоже, я не там свернул.
     — Блядь! — заорал Весельчак. — И где мы теперь?
     — Сейчас узнаем.
     Поднявшись, Ранхард резким ударом ноги вышиб хлипкую дверь. Та с шумом врезалась в каменную стену. В этот момент где-то в подземелье раздался гул, и с потолка посыпалась пыль.
     — Ого! — восторженно зааплодировал Юхо. — Вы сильный!
     — Я здесь ни при чем, — отказался от славы силача Трижды Повешенный. — В подземелье что-то рвануло.
     Весельчак огляделся. В едва освещенной огарком, пропахшей пылью комнате стояли громоздкие стеллажи, забитые неровными рядами книг. На широких столах лежали журналы и перья, соседствовавшие с кадильницей на длинной цепи. Юхо чихнул и с любопытством осмотрел шкаф со склянками и большой, кованный сундук, доверху набитый церковным облачением.
     — Это ризница, — уверенно сказал Ранхард.
     — Слышите? — Майер замер, прислушиваясь.
     В соседнем помещении можно было различить приглушенные голоса.
     — Насколько я знаю строение монастырей, там церковь.
     — А чему там еще быть? — заворчал Ранхард. — Пошли.
     — Но нас заметят!
     — Тебе не один черт? Нас заметили все, кому не лень!
     Трижды Повешенный дернул за кольцо и отворил дверь, впуская сквозняк, пахнувший ладаном. Наемник зашел в пресвитерий. Горели в полумраке толстые свечи в круглых напольных подсвечниках. Возле накрытого золотой парчой алтаря стоял худой старец в черной рясе. Он что-то вещал стайке монахов, столпившейся под хорами. Эхо гуляло под сводами монастыря, на все лады передразнивая речь седовласого витии.
     — Красиво, — громко заявил Весельчак, глядя на потолок с нервюрами и тонкие ребристые колонны. Старец прервал свои увещевания, обернувшись на голос.
     — Вы кто такие? Что вы здесь делаете? — прошамкал он.
     — Мы верующие в поисках выхода, — быстро ответил Майер.
     — Какие верующие? Что вы несете?
     — Так вопрошал один мой знакомый священник, задирая юбку монашки, — пошутил Эдвин.
     — Ваше преподобие! — монахов растолкал знакомый келарь. — Это богопротивные контрабандисты! Если их поймать, Орден отстанет от нас!
     Настоятель сдвинул редкие брови:
     — Братья! — воззвал он к монахам, — Разоружите грешников!
     Весельчак лениво вытащил «Шлюхобой»:
     — Кто шевельнется, получит пулю в лоб!
     — Всех не перебьешь, — со злобой сказал настоятель.
     Ранхард достал из кобуры свой пистолет и подошел к старику. Ухватив его за шиворот, он приставил ствол к виску настоятеля. Дед едва успел охнуть. Трижды Повешенный надавил ему на плечо, и старец, заскулив, встал на колени.
     — Если дернитесь, сучьи души, то я вышибу старому пердуну мозги!
     Монахи не шелохнулись. Лишь келарь продолжал распаляться:
     — Еретики! Душегубы! — вопил он. — Отродье Валака!
     — Ой, да заткнись ты уже, — сказал Весельчак и отвесил злобствующему монаху оплеуху. Охнув, келарь приземлился на толстую задницу и тряхнул головой.
     — Мы оставим вас в покое, если не будете мешать, — убеждал монахов Ранхард, крепко прижимая дуло к тонкой коже.
     — Но снаружи идет бой, — заныл настоятель.
     — Какой?
     — Не знаю. Рыцари Ордена бьются с… с кем-то.
     Наемник фыркнул:
     — Оно и на руку. Меньше будут глазеть по сторонам. Двигай!
     Подняв старца за капюшон, Ранхард прошел через неф, обогнул перегородку с солнцем Вознесенных и хор для конверсов. За ним семенил Юхо и лениво вышагивал Майер, держа на прицеле монахов. Братья испуганно смотрели, как наемник без всякого почтения тащит впереди себя их настоятеля. Святой отец только успевал постанывать и охать. Ранхард напряг слух. За стенами монастыря явно сражались.
     — Румпельтрент! Открой ворота.
     Без возражений Эдвин снял засов и ногой толкнул высокую створку. Яркий свет от пожара на секунду ослепил Майера. Он тихо присвистнул. Через улицу полыхали два дома, посылая к черному небу жирные клубы дыма. Во дворе монастыря и на прилегающих улицах, среди трупов и обломков, шла ожесточенная схватка между «петельщиками» и горожанами Вальдштадта. Озверевшие, замороченные жители бились с рыцарями голыми руками, набрасывались на них как голодные хищники. Кровь пропитала снег на мостовой, лужами скапливалась в выбоинах и неровностях. Над побоищем парили обрывки плотного тумана, и Трижды Повешенный мог поклясться, что в них мелькают гротескные, призрачные морды каких-то существ.
     — И мы пойдем туда? — без энтузиазма спросил Майер. — Это не тот холм, на котором я готов умереть!
     — Прикрывай пацана — скомандовал Ранхард. — Я пойду впереди и буду расчищать дорогу.
     Трижды Повешенный отшвырнул настоятеля и достал меч. Легким движением он провел лезвием по внешней стороне запястья. Весельчак поморщился:
     — Ты так и не избавился от своей дурацкой привычке пускать кровь перед битвой?
     — Как видишь. За мной! Юхо, держись за спиной Весельчака!
     — Есть, — пискнул мальчишка.
     — Понеслась по яйцам дрожь, — пробормотал Майер.
     Ранхард быстро зашагал через двор прямо к раскрытым вратам. Его заметил горожанин в одном исподнем. Заревев, он вприпрыжку понесся в сторону наемника. Трижды Повешенный прицелился и выстрелил. Пуля разнесла одержимому полчерепа, и он как подрубленный упал в снег. Ранхард убрал пистолет в нагрудную кобуру и взял меч обеими руками. Другой обмороченный кинулся к наемнику, но его скосил выстрелом Майер, угодив точно в сердце. Кровь хлынула на белую сорочку из простреленной груди.
     На Ранхарда набросились сразу трое горожан. Первого он сразил точным ударом сверху, лишив неприятеля части лица. Увернувшись от рук второго, наемник рубанул по дуге, лезвие клинка прочертило широкую полосу на груди нападавшего, и тот клюнул носом в холодную землю. Третьего противника Ранхард снес пинком в живот. Одержимый заворочался и попытался встать, но Трижды Повешенный одним сильным движением меча вернул его обратно.
     Контрабандисты вышли на погруженную в хаос улицу. Строй рыцарей давно рассеялся. «Петельщики» отбивались как могли, убивая и калеча сбрендивших жителей города. Наемник посмотрел по сторонам. Куда же бежать? Ранхард едва успел отпрыгнуть в сторону. Мимо просвистело лезвие меча. Рыцарь, покрытый кровью с ног до головы, вновь пошел в атаку, но преимущество было утрачено. Трижды Повешенный парировал его неловкий от усталости выпад и сильным ударом перебил руку, державшую меч. «Петельщик» выронил оружие, и наемник острием сшиб с него шлем. Противник ошалело уставился на Ранхарда. Следующий взмах клинка закрыл его глаза навсегда. Лезвие прорубило лоб, рассекло переносицу и сокрушило верхнюю челюсть. Обливаясь кровавым водопадом, мертвец пал к ногам наемника.
     — Куда бежать?! — закричал Весельчак и пальнул из «Шлюхобоя». Подбиравшийся к Ранхарду одержимый рухнул в грязь. Пуля угодила ему в низ живота. Воя от боли, горожанин схватился за рану и как собака закрутился в подтаявшей каше из снега и крови.
     — Куда угодно! — ответил Ранхард. — Главное отсюда подальше!
     Громыхнул взрыв в горящем здании. Огонь вырвался из окон, объяв пробегавшего рядом рыцаря. Вспыхнуло алое сюрко «петельщика», и тот повалился наземь, пытаясь сбить пламя.
     — Всадники! — пронесся над улицей клич.
     На помощь Ордену спешила кавалерия Олларда фон Беленбаха. Верховые клином вбились в тыл спятившим горожанам, на ходу разя мечами незащищенные тела и ломая кости тяжелыми копытами. Отвлекшись, Трижды Повешенный зарубил прыгнувшего к нему юношу. На губах одержимого засохла пена, сосуды в глазах полопались, растекаясь багровой мутью. Клинок наемника почти срубил ему голову — она накренилась на плечо, удерживаясь только на куске кожи.
     Трижды Повешенный хватил ртом морозного воздуха. Руки взмокли, рубаха на спине пропиталась потом. Давно он не участвовал в настоящей битве. Он мельком посмотрел назад. Весельчак лихо перезаряжал «Шлюхобой», орудуя шомполом.
     — Налево! — подсказал Юхо. — Бежим налево! Там есть зазор между домами! Я покажу!
     — Давай! — одобрил план Ранхард.
     Они не успели. Словно во сне наемник увидел, как на улицу въезжает крытый экипаж, запряженный гигантским вороным. На козлах сидел человек в черном рединготе и широкополой шляпе. За его плечами горел пурпурным огнем железный фонарь. Одержимые и рыцари шарахнулись в стороны, будто их сдул ветер. Карета неслась прямо на Ранхарда, и остановилась в самый последний момент точно возле наемника. Господин в черном сказал густым басом:
     — Садитесь! Я вас вывезу!
     Ранхард замялся. Блеснувшие из-под полей красные глаза и закрытое шнурованным воротником лицо не внушали доверия. Как и лошадь загадочного спасителя.
     — Хватит думать! — прикрикнул человек. — Я вам не враг!
     Трижды Повешенный решился.
     — Весельчак! Юхо! В карету!
     — Но… — Майер с сомнением посмотрел на незнакомца.
     — Живо!
     Эдвин открыл дверцу и залез внутрь. Юхо занес ногу над ступенькой, но внезапно подался вбок и упал, врезавшись головой в борт экипажа. Ранхард увидел болт, торчавший меж лопаток мальчишки. Трижды Повешенный повернулся.
     С монастырского двора выходил командор Лукан, держа в руках арбалет. Лицо Меллендорфа напоминало маску демона, что вырвался из самой Бездны. Гарь осела на щеках и лбу, ожоги изукрасили нос и подбородок. Рядом с ним шел здоровенный как скала рыцарь и прихрамывал давешний собеседник контрабандистов, встреченный у трактира «Полная чарка».
     — Не уйдете! — хрипел Меллендорф. — Родерик, убей их!
     Ранхард швырнул бесчувственного Юхо в карету, а затем влез туда сам, громко хлопнув дверью. Господин в черном стегнул поводьями, и экипаж со сверхъестественной скоростью тронулся с места, оставляя за собой голубой светящийся след.
     — Нет! — заревел Лукан. Отбросив арбалет и придерживая себя за раненый бок, он, переваливаясь, подбежал к остановившемуся рядом всаднику фон Беленбаха.
     — Сэр? — воин едва успел остановить замах клинка.
     — Прочь! — захрипел командор и за ногу сдернул конника с седла. Шталенберг завершил за него отъем транспорта, ударив воина навершием меча. Командор взгромоздился на коня и сразу дал ему шенкелей.
     — За мной!
     Карета стрелой мчалась к Северным воротам. Ранхард осторожно уложил Юхо на мягкое сиденье, обитое темно-синим бархатом. Изо рта мальчика беспрестанно текла кровь. Рядом суетился Весельчак:
     — Блядство, дерьмо, срань! — ругался он. — Гребанный командор!
     — Он промахнулся, — сказал Ранхард. — Валак свидетель, он наверняка целил в меня.
     — Валак, говоришь? — невесело усмехнулся Эдвин. — Наш спаситель вполне подходит на эту роль.
     Наемник открыл дверцу и высунул голову наружу. Ветер тут же выбил из глаз слезы. Боги, где он взял этого коня?!
     — Северные ворота закрыты! — напомнил он кучеру. — Мы не проедем!
     — Положись на меня, Ранхард, — отозвался возница.
     Ворота уже виднелись вдали. Как и предполагал наемник, они были заперты на широкий засов. Возле портала столпились городские стражники, обеспокоенные шумом со стороны монастыря. Господин в черном засмеялся. От этого смеха у Ранхарда возникло желание пустить струю. Человек в рединготе приподнялся на козлах. До ворот оставались считанные ярды. Кучер издал страшный вопль и выставил перед собой ладонь в черной перчатке. Ворота словно взорвались изнутри рыжими языками пламени, взвились в воздух труха, куски дерева, железные заклепки и скрученные полоски металла. Как палые листья отлетели в стороны стражники, отброшенные взрывной волной. Осененный заревом пожара экипаж на полном ходу промчался через створ и поехал по занесенной снегом дороге. Вслед карете полетел звонкий крик дозорного сигнума. Ранхард посмотрел назад.
     За ними гналась троица всадников. Волосы командора трепались на ветру, лик перекосила ярость. Алый герренмантель развевался за его спиной штандартом неотвратимого рока.
     — Упрямая скотина, — не без уважения сказал Ранхард и швырнул Весельчаку пистолет. — Заряди!
     — Моментом!
     — Эй! — окликнул Ранхард кучера. — За нами погоня!
     — Потерпит, — ответил господин в черном.
     Узкая полоса леса увеличивалась на глазах. Возница развернулся на козлах и снова выставил руку. Земля за ними треснула и разошлась, как занавески на входе в эркер. С грохотом посыпались вниз камни и пласты земли, из трещины поднялась стена огня, отрезая погоне дорогу. Ранхарду показалось, что пламя поднялось до самых небес. Не веря своим глазам, наемник увидел, как сквозь огонь прорвались двое верховых, осыпанные искрами. Командор закрыл глаза лошади плащом, чтобы животное не затормозило от страха. Его компаньон вырвался вперед и обнажил меч.
     — Готово, — отчитался Весельчак, протягивая Ранхарду пистолет. Держась одной рукой за дверцу, наемник положил ствол на сгиб локтя и прицелился. Экипаж трясло и подбрасывало, так что Трижды Повешенный не тешил себя надеждой попасть хоть в кого-нибудь.
     Но он попал. Грохот выстрела, и соратник командора вылетел из седла. Лукан натянул поводья, останавливая лошадь, и та от неожиданности встала на дыбы.
     Карета влетела в лес будто окрыленная. Потянулись темные шеренги деревьев. Командор сперва обратился в точку, а потом и вовсе исчез.
     — Франческа! — напомнил Майер. — Где-то здесь Франческа!
     — Останови! — крикнул Ранхард кучеру. — Здесь наша подруга!
     Кучер исполнил их просьбу. Карета, проехав по инерции еще десяток ярдов, остановилась. Весельчак выскочил наружу, чертыхнулся, угодив в сугроб, и закричал что есть мочи:
     — Франи! Франи! Ответь! Это мы!
     Ответом была могильная тишина уснувшего в снегах леса да кривая ухмылка лунного осколка.
     — Где она?! — голос Эдвина дрогнул.
     — Франческа! — позвал Ранхард.
     — Торопитесь, — сказал колдун, поглядывая на дорогу.
     Промелькнула среди сосен маленькая тень. С облегчением Трижды Повешенный узнал Шмыга. Скворец закружил у него над головой и без промедления снова нырнул в чащу.
     — За ним! — Ранхард побежал вслед за птичкой. Весельчак не отставал от него. С трудом выдергивая ноги из глубоких заносов, наемник вскоре очутился на небольшой поляне. Агат приветствовал хозяина протяжным ржанием. Кобыла Весельчака дернулась на привязи и, вытянув шею, потянулась к Майеру. К удивлению наемника, на поляне оказалось три мертвяка, носившие сюрко Ордена.
     Франческа лежала возле березы, опершись спиной на ствол. Она была без сознания. Скула девушки распухла, из сломанного носа натекла кровь, раскрасив бледное лицо засохшей коркой. Ранхард снял перчатку и приложил два пальца к шее девушки. Пульс был, хоть и слабый.
     — Веди лошадей, — приказал наемник Эдвину. — Я понесу Франческу! И сумки не забудь!
     Трижды Повешенный почти не ощущал веса девчонки. Голова Франчески откинулась назад, и она жалобно застонала:
     — Тихо, тихо, милая, — запричитал Ранхард. — Мы здесь. Мы вытащим тебя.
     — Ран… хард, — тихо произнесла Франческа, — сволочи достали меня. Я… не успела… вас предупредить.
     — Сами выбрались. Ты лучше помолчи.
     — Хорошо.
     Трижды Повешенный вынес девушку из леса. Господин в черном покосился на них багровыми глазами:
     — Это все?
     — Да, — ответил Ранхард, укладывая Франческу на сиденье и накрывая своим плащом. Он вскользь глянул на свернувшегося в калачик Юхо. Мальчика била крупная дрожь. — Мы поедем на своих лошадях, а Вы повезете раненых.
     Человек в рединготе усмехнулся:
     — Как скажете.
     Стоило наемнику закрыть дверцу, как карета тронулась с места.
     — Не отставайте! — прикрикнул колдун.
     Ранхард вспрыгнул в седло и пришпорил Агата. Конь рассек воздух тяжелыми копытами и черным вихрем последовал вслед за нежданным спасителем.
***
     На негнущихся ногах Лукан подошел к застывшему телу Флома. Верный адъютант лежал на снегу, глядя охолодевшими глазами в бездонное, ночное небо. На кольчуге прямо напротив сердца чернело пятно. Слипшиеся волосы Флома заледенели, на приоткрытых губах замерзла кровавая слюна. Меллендорф опустился на колени и дотронулся до лица покойного.
     — Флом… — шепнул он. — Как же так? Как?
     Уста командора дрогнули, и он глухо зарычал. Более не сдерживаясь, Лукан заорал во всю мощь легких, и в этом крике не осталось ничего человеческого. Могло показаться, что воет раненный волк, потерявший свою стаю. Меллендорф в ярости обрушил кулак на земь. Плечи командора сотрясались от мучительных рыданий. Слезы стекли по грязным от копоти щекам.
     — Найду тварей…
     Меллендорф осекся. Его качнуло в сторону — сказывались рана в боку и сотрясение, полученное при взрыве. Сдерживая подступившую тошноту, Лукан прилег рядом с трупом Флома, свернувшись калачиком.
     Командор смежил отяжелевшие веки. Ему казалось, что он медленно плывет куда-то, словно дырявый челн, гонимый бурными морскими волнами. Меллендорф растворялся в накрывающей его тьме, соскальзывал в Бездну, где его ждали вечный покой и желанное забвение. Там, в вечном мраке, навсегда исчезнут все сомнения, навязчивые тревоги, уйдет боль и рассеются страдания. Через силу Лукан усмехнулся. Отличный финал для человека, потерявшего единственного друга и провалившего задание! Смерть, полное забвение — вот последние точки на карте его жестокой судьбы. Он может сколько угодно давать клятвы богам, грозить врагам возмездием, но в глубине души он точно знал, чего хочет на самом деле. Уйти туда, где его душа наконец обретет смертный покой. Он страстно желал раскрыть объятия костлявому жнецу и наконец оставить этот безобразный мир, давший ему лишь горе и ненависть.
     — Командор!
     Лукан с усилием раскрыл глаза. Над ним стоял фон Шталенберг. Родерик часто дышал, черная щетина стала пегой, обгорев после самоубийственной атаки старейшины. Рыцарь протянул руку:
     — Вставай! Возвращаемся в город.
     — Не хочу, — буркнул Меллендорф.
     — Соберись! — заревел гигант. — Не время раскисать! Флом мертв, одноглазый ушел, но у нас еще есть дела! Давай, вставай!
     Родерик схватил командора за подмышки и, рыкнув от напряжения, резко поставил его на ноги. Лукан раскачивался как пропойца после многодневного кутежа.
     — Садись на лошадь! — Шталенберг встряхнул Меллендорфа так, что у того клацнули зубы. — Я повезу Флома.
     Лукан не стал сопротивляться. Ему стало искренне плевать на происходящее. Родерик подвел к нему коня, и командор неловко залез в седло. Смутно он увидел, как Шталенберг перекинул тело Флома через спину лошади.
     Меллендорф возвращался в город, не помня дороги. Бок разрывало от боли, голова кружилась, так что все его внимание было посвящено тому, чтобы не сверзиться с коня. Остался позади мерцающий подземным пламенем шрам в земле, оказавшийся вовсе не таким широким, как виделось Лукану поначалу. Словно из тумана выплыли разломанные Северные ворота, возле которых собрались городские стражники. Дозорные удивленно смотрели на потрепанных рыцарей, ехавших в сторону монастыря.
     На улице перед обителью братья Ордена подсчитывали потери. Обезумевшие жители столицы начали приходить в себя сразу после того, как загадочный возница увез контрабандистов. Бой угас сам собой. Догорали подожженные дома, пожарные команды обливали водой соседние постройки, не давая пламени распространиться. Медикусы оказывали помощь раненным — их крики и стоны разносились далеко за пределы места побоища.
     Этьен де Форцезе убрал бродакс. Забрызганный кровью рыцарь истово приложил к сердцу пятерню. Сегодня Вознесенные уберегли его от смерти, пусть и не смогли охранить от ран. Один из одержимых разбил голову Этьена обломком кирпича, и сейчас рванный кусок кожи свисал с окровавленного лба, опускаясь на правый глаз истфалийца.
     — Скольких мы потеряли? — спросил де Форцезе у считавшего трупы воина.
     — Пятьдесят шесть человек.
     — А горожан?
     — Больше сотни.
     Этьен покачал головой:
     — Долбанная бойня.
     Если бы не кавалерия графа Олларда, скорее всего, рыцари полегли бы до последнего. Но, черт возьми, каков провал! Появление обмороченных жителей можно было предугадать, лишь обладая даром провидца. Де Форцезе понятия не имел, как мирные обыватели превратились в жадных до крови зверей, но без черной магии тут точно не обошлось. А уж появление жуткого экипажа и подавно указывало на вмешательство сил Тени.
     К Этьену подъехали двое всадников, в которых он узнал командора и Шталенберга. Родерик вез перед собой бездвижное тело с неестественно болтавшейся головой. Флом, подумал Этьен, — значит, не повезло бедняге. Сердце истфалийца болезненно сжалось.
     Лукан неловко сполз с седла и, покачиваясь, подошел к де Форцезе:
     — Слава богам, ты выжил!
     Этьен коснулся раны на лбу и поморщился:
     — Меня слегка достали, но жить буду.
     Лукан осмотрел место сражения. Вповалку лежали трупы рыцарей, горожан и стражников Дерганного. Кровь залила улицу, оторванные конечности и куски плоти раскиданы, будто мясо в лавке мясника. В воздухе витал тяжелый железный дух, крепко замешанный с вонью дерьма.
     — Они едут к нам, — сказал Лукан.
     К ним приближались шестеро кавалеристов графа. Возглавлявший их воин в полном доспехе грузно спешился и направился к рыцарю, на ходу разворачивая бумагу. Командор по очереди глянул на де Форцезе и Шталенберга:
     — Началось, — предупредил он.
     — Лукан Меллендорф, командующий рыцарями Гранцдорфа? — спросил воин, не поднимая забрала.
     — Это я, — кивнул командор. — Что Вам угодно?
     Мужчина потряс документом:
     — Согласно приказу его светлости Олларда фон Беленбаха и просьбе его преосвященства Стефана фон Дорма, я вынужден задержать Вас и сопроводить в замок его светлости до выяснения всех обстоятельств.
     Шталенберг взялся за меч:
     — Срал я на приказы Дерганного, — с угрозой сказал он.
     — Вы отказываетесь подчиниться? — возмутился страж.
     Лукан жестом остановил Шталенберга:
     — Хватит, Родерик. Час расплаты наступает для каждого. Настал мой черед, — Меллендорф грустно усмехнулся. — Ведите меня к бургграфу.

ГЛАВА XIX. СОЮЗНИКИ, ЧТО ОПАСНЕЕ ВРАГОВ

     Человек, вступивший в политическую игру, всецело должен понимать, что у него не может быть друзей или соратников — лишь временные союзники, да и те зачастую оказываются врагами.
     Теодор фон Виндельбрандт, из личной переписки
     Катрин Эберлинг шагала по заcнеженной тропинке, оставив позади жениха, Марию Этингер и служанку Марту. Девушке хотелось бежать, выплеснуть наружу скопившуюся энергию, почувствовать, как в лицо бьет морозный ветерок. Словно запертая в клетки быстроногая лань, девушка жаждала ощутить настоящую свободу, позабыв о запретах и обязанностях.
     Последнее время Катрин откровенно не находила себе места в доме. Ее тяготило присутствие важного гостя, холодность Мартина и постоянная опека Этингера. Остальные домашние вели себя не лучше. Хищной птицей за ней следила вездесущая сестра Агата, лезла с советами фрау Бертильда, а престарелый сэр Андреас шагу не давал ступить без ежеминутного напоминания о безопасности. Отдушиной для девушки стал юный Дитмар, наезжавший в Старую рощу каждый божий день. Немного застенчивый, часто краснеющий и говорящий невпопад фон Венцзлаф нравился девушке своей искренностью и почти детской наивностью. Катрин много размышляла, лежа в постели, о своих чувствах к Дитмару. Молодой человек без сомнений приглянулся ей, но она не могла дать себе четкий ответ, способна ли она полюбить его. Не было замирания сердца, всепоглощающего тепла и томления, о которых писали в романах. Где же то высокое чувство, что сотни лет прославляют в песнях барды? Как понять, что любовь пришла? Опыт Катрин ограничивался россказнями кухонных девок, шепчущихся о страстных поцелуях, бабочках в животе и прочем романтическом вздоре. Похоже, в жизни все гораздо прозаичнее, подумала Катрин, не удержав тяжкого вздоха.
     — Эй! Не отставайте! — крикнул девушка спутникам.
     Дитмар улыбнулся:
     — Уж больно Вы быстры, эделисса!
     — Я немного устала, — пожаловалась Мария, пряча глаза. Белокурая внучка сэра Мейнарда обладала тоненьким голоском и говорила так, будто вот-вот готовилась преставиться. Голубые глаза смотрели на людей с потаенным испугом, ожидая от собеседника грубости или насмешки. Катрин силой приходилось тащить Марию на прогулки, где та могла хоть немного расслабиться. Еще пару лет назад девушка была жизнерадостным и счастливым ребенком, но со смертью родителей Мария Этингер замкнулась в себе, утратив некую светлую частичку, присущую всем юным девам. Она редко говорила, еще меньше общалась со сверстниками, зачастую предпочитая одиночество, в котором она погружалась в тягостную и отстраненную задумчивость.
     — Может, нам передохнуть? — вежливо предложил Дитмар.
     — Как Вам будет угодно, — пролепетала Мария.
     — Тут немного осталось, — успокоила ее Марта. — Пара сотен шагов, и мы выйдем к дому.
     Катрин, обив с сапог налипший снег, вернулась к остальным:
     — Что случилось?
     — Мария притомилась, — ответил за всех Дитмар.
     Девушка нахмурилась:
     — Мари, тебе надо проводить больше времени на воздухе! К тому же нам осталось посетить еще одно место.
     — Какое? — удивился фон Венцзлаф.
     — Башню чародея! — Катрин сделала загадочное лицо.
     — Может, не стоит? — заволновалась Мария, подойдя поближе к Дитмару. Бледные пальцы девушки испуганно сжимали костяную пуговицу шубки.
     — Еще как стоит, — настояла Катрин. — Меня всю жизнь пугали всякими сказками об этом месте, и коли есть шанс посмотреть все самой…
     Марта не разделяла энтузиазма подопечной:
     — Эделисса, скоро обед, и его светлость будет недоволен опозданием. К тому же эта башня слишком старая, ее давно не ремонтировали, и мне бы не хотелось, чтобы Вы пострадали.
     Катрин надменно вздернула нос:
     — Обед его светлости может подождать! Мартину теперь есть с кем обсуждать сплетни и делиться секретами. Что до башни, то я не планировала заходить внутрь.
     — Ладно, — уступила служанка, — но только недолго.
     — Конечно! Идем.
     Катрин зашагала вперед, стараясь не показывать обуявший ее гнев. С тех пор, как в доме появился Теодор фон Виндельбрандт, Мартин стал придерживаться строгого распорядка дня и почти перестал общаться с сестрой. Дежурные приветствия и «как дела» не в счет. Граф Ротвальда полностью завладел вниманием Мартина, обратившись несокрушимой стеной между родственниками. Вместе они постоянно что-то планировали и обсуждали, спрятавшись в библиотеке или в комнате брата. Катрин не сомневалась, что все дело в большой политике и тайных интригах, о которых она могла только догадываться.
     — Эделисса, — окликнул ее Дитмар.
     Юноша взволнованно смотрел на девушку. Катрин невольно залюбовалась золотистыми локонами барона, блестящими в лучах неяркого, зимнего солнца.
     — Вы чем-то недовольны? — угадал фон Венцзлаф.
     — Не берите в голову, Дитмар. Капризы вздорной девчонки.
     — Если Вас что-то тревожит, вы всегда можете поделиться со мной.
     Катрин благодарно улыбнулась, легонько коснувшись руки юноши:
     — Спасибо. Вы настоящий друг.
     — Друг? — фон Венцзлаф казалось озадачился своим статусом.
     — А как Вы хотели? — усмехнулась девушка. — Даже в браке, между мужчиной и женщиной главное это дружба, а не любовь и страсть. По крайней мере, так утверждал мой покойный батюшка.
     Дитмар на мгновение задумался, а потом кивнул:
     — Я думаю, он был прав.
     Дальше они пошли вместе. Катрин мягко, но настойчиво взяла барона за руку, отчего тот как всегда смутился. За уснувшими деревьями показались грузные очертания башни давно умершего колдуна. Мрачное, покосившееся строение напоминало обломанную свечку. В прорехах кладки виднелись ворсистые прослойки мха; окна, лишенные стекол, зияли бездонной чернотой. Двор перед башней был завален обломками кирпича, гнилыми бревнами и осколками красной черепицы. Весь этот мусор милосердно прикрывал снег, будто стесняясь царившей разрухи. У ворот башни стояла старая, рассохшаяся телега, лишенная одного колеса. Переломанные доски бортов торчали во все стороны трухлявыми костями, словно жертвы гробокопателя.
     — Тихо тут, — заметил Дитмар.
     — Ага, — согласилась Катрин. — Ни птиц, ни ветерка.
     Сверху послышалось хриплое, насмешливое карканье.
     — Птицу мы все же нашли, — пошутил фон Венцзлаф.
     — Больно скверная птаха, — не разделила его веселья Марта. Служанка с тревогой смотрела на заброшенную башню. — Вы довольны, эделисса?
     Катрин сложила руки на груди:
     — Я ожидала большего. Каспар рассказывал такие ужасы, а тут просто старая развалина.
     — Какие ужасы? — спросила Мария, пряча ладони в подмышки. По ее лицу можно было догадаться, что она не хочет знать подробностей.
     — Стр-р-ашные, как нижнее белье сестры Агаты! — Катрин захохотала. Из окна третьего этажа на подоконник выбрался черный как смола, ворон, встревоженный звонким смехом. Птица с любопытством уставилась на людей, но быстро утратив интерес, взмыла в воздух, тяжело взмахнув крыльями. На снег перед Катрин упало черное перо. С торжественным видом девушка подняла его и помахала пером над головой:
     — Первый трофей!
     — Что Вам поведал Каспар? — не отставала Мария.
     — Тебе правда интересно? — Катрин прищурилась, не веря любопытству подруги. Та лишь качнула головкой.
     — Каспар рассказывал, что почти триста лет назад здесь жил Уолтер Эберлинг — мой предок, ославленный колдуном, алхимиком и некромантом. Он пытался отыскать секрет философского камня и даже мог воскрешать мертвецов, — девушка сделала многозначительную паузу. — В ту пору люди обходили рощу стороной. Ходили слухи о жутких призраках, обитавших в лесу, о демонических существах и живых трупах, — девушка вздрогнула. — Жуть!
     — Все это сказки, — попытался развеять тревогу, Дитмар. — Наверное.
     — И вовсе не сказки! — возмутилась Катрин. — Церковь и Орден вскоре взялись за Уолтера и даже решились на его арест, но черный маг таинственно исчез в ночь облавы. Каспар утверждает, что инквизиторы нашли секретную лабораторию колдуна и вход в подземелье где тот хранил обезображенные трупы жертв своих ритуалов.
     Катрин подошла к высоким, изъеденным гнилью деревянным воротам и потянула за бронзовую ручку. На удивление дверь поддалась, заскрипев ржавыми петлями. Носа девушки коснулись запахи плесени, застарелой пыли, химии и едва уловимые нотки разложения. Катрин фыркнула:
     — Смердит ужасно.
     — Эделисса! — с укором сказала Марта. — Вы обещали не заходить внутрь.
     — Я одним глазком, — девица откинула створку, пуская свет в жилище колдуна. Солнечные лучи с усилием разогнали темноту, будто не желавшую отступать перед вторжением извне. Тьма была живой, имевшей свою злую волю, и не желала сдаваться без боя.
     — Странно, — Дитмар встал у Катрин за спиной. — Почему инквизиторы не запечатали башню? Если хотя бы половина слухов о Уолтере правда, то они просто не имели права оставлять ее открытой.
     Катрин не ответила, всецело отдавшись исследованию открывшегося перед ней холла. Мебель превратилась в рухлядь, закутанную в паруса старой паутины. Гобелены на стенах давно истрепались и выцвели, а зубы мышей наделали в них немало прорех. Колесо под потолком, заменявшее люстру, удерживалось силами одной ржавой цепи, вот-вот готовой оборваться. В центре зала стоял большой стол, на котором в беспорядке валялись потемневшие от старости серебряные блюда, кубки, и канделябры, заросшие грязью и вездесущей паутиной. Напротив входа висело громадное зеркало в бронзовой, зазеленевшей раме, покрытой искусным, но теперь почти стершимся рельефом, похожим на переплетение щупалец морского гада. В черной пустоте старинного зеркала что-то шевельнулось, — Катрин отскочила и крепко прижалась к Дитмару.
     — Там что-то есть!
     — Похоже, это Ваше отражение.
     Впервые девушка зарделась при кавалере, устыдившись собственного страха и глупости.
     — Ваша правда, Дитмар. Прошу меня извинить.
     — В этом страшном месте и не такое может показаться, — сказала Марта, не отводя глаз от зеркала.
     — Может, пойдем? — дрожащим голосом попросила Мария.
     — Ну уж нет, — отказалась Катрин и продолжила осмотр. Ей чудилось, что она слышит тихие шорохи в темных углах башни, а сверху, возможно с чердака, доносится ритмичное поскрипывание. На небольшом столике возле зеркала Катрин обнаружила детскую игрушку — грустную фарфоровую куклу в обтрепанном платье. Кукла смотрела на девушку единственным уцелевшим глазом, в то время как второй чернел обгорелым провалом, явно сделанным нарочно.
     — Интересная находка, — похвасталась Катрин. — Никогда бы не подумала, что в башне были дети. Можете записать на мой счет еще один трофей.
     Катрин потянулась к кукле, но Марта решительно ее остановила, схватив за локоть:
     — Эделисса, простите за грубость, но я бы не хотела, чтобы Вы брали эту вещь.
     — Почему?
     — Плохой знак. Проклятые или заброшенные места не сулят ничего хорошего, как и находящиеся в них вещи. Мало ли какое заклятье мог оставить сбежавший колдун? Мне страшно за Вас, — Марта явно засмущалась своей настойчивости. — Пожалуйста, не трогайте.
     Катрин сначала хотела высмеять служанку, но увидев мольбу в ее глазах и почти материнскую заботу, подчинилась:
     — Да, лучше оставить все как есть, — девушка улыбнулась. — Мое любопытство удовлетворено, возвращаемся…
     Речь Катрин прервал громкий железный треск. Мария Этингер, приоткрыв рот от страха, наблюдала за тем, как зеркало погрузилось в стену и поехало в левый бок, открывая провал секретного хода.
     — Но как?! — воскликнул Дитмар, хватаясь за палаш.
     — Я.. я.. — всхлипнула Мария. — Я только дотронулась до него…
     В проходе угадывались стертые, косые ступени, уходящие в темную бездну подземелья. Потянуло тленом и крысиным пометом. Катрин ощутила влажное прикосновение душного, отсыревшего воздуха. Словно чей-то мерзкий, клейкий язык прошел по ее щеке, оставляя на коже гнилостный след, сочащийся трупным ядом. Девушка закрыла рот ладошкой, борясь с подступившей тошнотой. Марта протянула ей платок:
     — Возьмите, ваша светлость.
     Катрин без слов взяла белый, батистовый платок и вдохнула аромат духов.
     — Кажется, Вы нажали скрытую в раме кнопку, — сообразил Дитмар. Мария вся сжалась, ее личико побледнело и осунулось:
     — Я не хотела, — прошептала она. — Оно само.
     Обняв подругу, Катрин осторожно погладила светлые волосы:
     — Не оправдывайся. Это всего лишь случайность.
     Мария всхлипнула:
     — Я всегда делаю скверные вещи.
     Девушка зажмурилась и тихо всхлипнула.
     — Успокойся, родная, — утешала ее Катрин. — Ты не в чем не виновата.
     — Слышите? — Дитмар движением руки попросил всех умолкнуть. — Какой-то звук.
     Во тьме послышалось отдаленное шарканье, словно кто-то с трудом передвигал ногами. Этому шороху вторил сиплый, жалобный стон исполненный застарелой тоски и ненависти. Катрин завороженно слушала монотонное стенание, которое становилось все ближе и ближе. Девушке чудилось, что она слышит едва различимые слова в этом бессвязном вое.
     Из оцепенения ее вырвал Дитмар:
     — Быстрее, уходим.
     Он почти вытолкал девушек наружу. Не тратя времени, барон затворил двери башни и продел сквозь ручки толстую доску. Фон Венцзлаф понимал, что этот засов слабая защита от таившегося внутри нечто, но выбора у него не было.
     — Что это было?! — голос Марии трепетал на грани срыва.
     — Не знаю, — ответил Дитмар прислушиваясь. Башня молчала. — Но мы просто обязаны рассказать об этом Мартину.
     — И Виндельбрандту, — через силу добавила Катрин.
***
     Мартин с раздражением отбросил газету. «Комиссия Ревенфорда терпит поражение» — гласил крупный заголовок, отпечатанный черными буквами на желтоватом листе. Дальше шел немного смазанный текст статьи: «Его светлость герцог Вильгельм Ревенфорд завершил проверку казначейства, так и не выявив нарушений со стороны бератера Густава фон Хагенбаха. Сам герцог Вольфшлосса заявил, что работа будет продолжена, ибо у него возникли сомнения в законности некоторых операций казначейства».
     — А я говорил! — Мартин указал на заголовок. — В учетных книгах Хагенбаха сам черт ногу сломит, чего уж тут говорить о шайке дилетантов.
     Теодор фон Виндельбрандт сделал глоток кофе из маленькой фаянсовой чашки:
     — Друг мой, стоит ли разоряться из-за таких пустяков? И насчет дилетантов ты, конечно, зря. Ревенфорд наверняка привлек хороших финансистов — ведь не зря он крутится вокруг Всемирного торгового союза. А если вспомнить о контактах Иоакима фон Брейгеля с банком Дарах-ад-Дина, то у меня не возникает сомнений, что к работе были приставлены лучшие.
     Мартин желчно ухмыльнулся:
     — Все равно они опростоволосились.
     — Не страшно. Заметь, здесь написано, что герцог сомневается в некоторых операциях Густава, а, значит, он нащупал нить, пусть даже и тонкую. Думаю, нам стоит потянуть за нее. Какие у тебя ближайшие планы?
     Эберлинг принялся загибать пальцы:
     — Сегодня у меня встреча с фон Гоффом и Быком, а после ужин в компании Элизы фон Беленбах. Завтра же я полностью посвящаю день Королевскому театру. Катрин хочет посмотреть новую работу ди Саньери.
     Теодор по-кошачьи зажмурился, когда блик пал на его морщинистое лицо. Учитель и ученик сидели в большой трапезной, за накрытым к обеду столом. Слуги уже расставили блюда и теперь вносили закуски. Мартин знал, что Виндельбрандт большой любитель чинных, обстоятельных посиделок, с множеством перемен. Сам маркграф относился к этим формальностям с затаенной иронией, предпочитая есть на скорую руку без лишней помпезности. Как говаривал иной раз Дирк: «Какая разница, что и как ты проглотишь, если жрачка все равно изойдется на говно?».
     Каспар с ответственным видом следил за лакеями, иногда посматривая на Теодора с нескрываемым восхищением. С приездом графа в дом наконец-то вернулся порядок, зачастую попираемый неугомонным Эберлингом. Желая угодить Виндельбрандту, дворецкий подвинул к нему тарталетки с копченой курицей и грибами в остром чесночном соусе. От недреманного ока Каспара не могло укрыться, что на позапрошлом обеде граф Ротвальда их особенно отметил.
     Мартин налил себе вина в хрустальный бокал. Виндельбрандт бросил осуждающий взгляд:
     — Куда-то спешишь?
     Эберлинг покачал головой:
     — Нет. Просто хочу немного расслабиться, — Мартин глянул на большие напольные часы, установленные в столовой несколько дней назад. Их привез в подарок Теодор, заявив, что в Рейнланде имеется всего три подобных экземпляра. Покрытые витиеватой резьбой стенки, золотой маятник, серебряные стрелки, украшенные драгоценными камнями — такие часы не стыдно было преподнести даже монарху.
     — Куда подевалась Катрин? — проворчал Эберлинг. — Я ведь просил ее не опаздывать.
     — Юность не знает времени, — усмехнулся Виндельбрандт. — Вспомни себя в ее возрасте. Разве тебя увлекали скучные обеды с приправой из нудных разговоров? Она молода, и компания будущего жениха ей куда интересней брюзжащего старика и вечно недовольного братца. Кстати, когда вы подпишите брачный контракт с Готфридом?
     — Через пару дней.
     — Ты уверен?
     — Да. Я не могу отступить. Пусть я был с отцом не в лучших отношениях, но воля покойного священна.
     Теодор допил кофе и утер губы кружевной салфеткой, такой воздушной, будто ее сшили из облака:
     — Спешу напомнить, что этот брак несколько противоречит нашим с тобой изначальным планам.
     — Я знаю, — Мартин нахмурился, — но…
     — Но ты ничего не смог поделать. Я понимаю. Уильям ясно дал понять, чего он желает. Значит, будем действовать на ходу. Возможно, сей марьяж еще нам пригодиться.
     — У тебя есть новые идеи?
     — Как всегда. Юный Дитмар вполне может послужить нашим планам.
     — Бык хочет отправить молодых в Дракенберг.
     — Не вижу препятствий, — Теодор расцвел в улыбке, увидев, как в столовую входит Катрин в компании Дитмара и Марии. — А вот и наши ребятки! — поднявшись, Виндельбрандт самолично отодвинул девушкам стулья. Катрин благодарно кивнула, но от графа не укрылось, что сестра Эберлинга чем-то встревожена. Пожав руку Дитмара, Теодор вернулся в свое кресло и внимательно посмотрел на Катрин. Та потупила взгляд, стараясь избежать пронзительных темных глаз:
     — Моя дорогая, ты чем-то взволнована? — спросил Виндельбрандт.
     — Мы гуляли в роще… — начала Катрин, но вдруг замолчала.
     — Смелее, Кузнечик, — подбодрил ее Мартин.
     — Мы вышли к башне колдуна.
     — Зачем?
     Катрин пожала плечами:
     — Хотели посмотреть.
     — И?
     — Мы зашли внутрь.
     Брови Мартина взметнулись:
     — Но как? Башня давно запечатана. Лет триста уж точно.
     — Ворота были открыты, — с нажимом сказал Дитмар.
     Виндельбрандт раскурил трубку с причудливой чашей в форме раковины и шумно выпустил дым. По залу проплыл сладковатый запах вишни. Как уже знали все в доме, Теодор курил табак только от мануфактуры «Ройль».
     — Странно, — протянул граф Ротвальда, — что же случилось дальше?
     Катрин судорожно вздохнула:
     — Мы осмотрели зал, и Мария случайно нажала кнопку, скрытую в зеркальной раме. Тогда открылся потайной ход, ведущий в подземелье. И там мы услышали какой-то шум.
     — Шаги… — продолжил Дитмар, — и стоны. Клянусь честью, мы не лжем!
     Виндельбрандт выпустил колечко дыма:
     — Разумеется, я вам верю.
     — Но что это могло быть?
     — Не знаю. Пока сам не увидишь, трудно судить. Одним богам известно какие ритуалы проводил в башне покойный Уолтер. Может быть, это некие эманации, оформившиеся в виде призрака, а может сквозняк и забавы крыс. Нужно разбираться.
     Катрин поправила инталию на груди:
     — Какие-то странные там были сквозняки.
     — Я гляну, что там да как, — заверил ее Теодор. — Вы же пока воздержитесь от прогулок в парке.
     Катрин поникла. Теперь ее лишили и ежедневных моционов.
     — Ты расстроилась, моя дорогая? — Виндельбрандт примял табак в трубке стальным тампером. — Это ненадолго. Я сегодня же обследую башню, дабы вы могли безбоязненно посещать рощу. Даю вам слово!
     — Спасибо! — сухо поблагодарила Катрин.
     Внесли первую перемену — густой луковый суп на мясном бульоне. Эберлинг допил вино и принялся за еду. Пища не лезла в горло, но он силой заставил себя проглотить душистый суп. Хорошо бы сопроводить его стаканчиком водки, — мечтательно подумал Мартин. Но он скорее позволит себя распять, чем пить крепкое при Виндельбрандте. Он хорошо знал отношение учителя к возлияниям.
     — Я не хочу есть, — сказала Катрин, поднимаясь.
     Сдерживая гнев, Мартин постучал серебряной ложкой по краешку тарелки:
     — Кузнечик, вернись, пожалуйста, за стол.
     — Я буду в своей комнате — настояла девушка. Она присела в книксене и, приподняв подол голубого платья, вышла из столовой. Катрин почти взлетела по лестнице на второй этаж и под недоуменным взглядом служанки скользнула в свою комнату. Хлопнув дверью, девушка в бессилии опустилась в кресло, стоявшее перед будуарным столиком. В зеркале появилось недовольное, бледное личико с нахмуренным лбом, к которому прилипли медные пряди волос. Катрин показала отражению язык.
     Она солгала брату. Есть хотелось ужасно, но Катрин было неприятно делить трапезу с графом Ротвальда. Ей все время казалось, что Виндельбрандт за ней наблюдает. Она чувствовала, как его внимательные глаза заглядывают ей в душу, находя там все стыдные тайны и желания. Этот неизменно добрый, спокойный взор раздражал девушку без всяких причин. Может, дело в ревности?
     От мыслей ее отвлек вежливый стук.
     — Я не хочу никого видеть! — откликнулась Катрин и тут же пожалела об этом. Наверняка это Дитмар.
     — Я всего на одну минутку, — донесся приглушенный голос Теодора.
     — Войдите, — разрешила Катрин.
     Он зашел в комнату, чуть сгорбившись, держа за спиной правую руку. Эта странная походка никак не вязалась с обычно подтянутым и моложавым видом графа.
     — Могу я присесть?
     — Конечно.
     Виндельбрандт переставил карл поближе к креслу и с кряхтением сел. На лице Теодора проявилось явное волнение.
     — Дорогая моя, Вы, похоже, расстроены.
     — Вы ошибаетесь.
     — Сомневаюсь, — Теодор осторожно потер вздувшиеся на ладони вены. — Похоже, я Вас чем-то обидел. Вы сторонитесь меня с самого моего приезда. Позвольте же старику извиниться, если он ненамеренно оскорбил вас.
     — Все в порядке, — Катрин не верила своим ушам. Виндельбрандт с заметным трудом подбирал слова, будто нерадивый служка перед госпожой.
     — Солнышко, мне горько видеть, что между нами возник барьер, быть может, недопонимание. Мое общество стало для вас постылым, хотя я ума не приложу, чем заслужил подобное осуждение.
     — С чего Вы взяли?
     — Я стар, но не глуп, да и зрение уберег. Вы сторонитесь меня.
     — Вовсе нет.
     Виндельбрандт положил ладонь на девичье запястье. От его тела шло странное, но приятное тепло. Катрин заинтересовано посмотрела на золотой перстень, украшавший средний палец Теодора. На печатке была выгравирована голова филина с яркими капельками рубинов в глазах. Она вспомнила, что много лет назад Виндельбрандт учился в Виссенберге и достиг на ученом поприще немалых высот.
     — Дорогая моя, за годы отшельничества я забыл, как обращаться со столь юными особами как Вы. И сейчас я напоминаю себе живое олицетворение поговорки: век живи, век учись, дураком помрешь. Позвольте же мне загладить вину перед Вами! — заметив, что Катрин хочет его прервать, Теодор жестом остановил ее. — Не пытайтесь меня разуверить! Хотите, я угадаю Ваши мысли? Только у меня есть одно условие, — он хитро улыбнулся.
     — Какое? — Катрин невольно улыбнулась в ответ.
     — Если я угадаю, Вы перестанете дуться.
     — Такого я не могу обещать.
     — Но зато я подтвердил свои подозрения.
     Катрин похлопала ресницами и рассмеялась:
     — Как Вам не стыдно! Обвели девушку вокруг пальца!
     — Я могу начать?
     — Давайте.
     Граф Ротвальда повернулся к зеркалу и в точности повторил гримасу Катрин:
     — «Этот жуткий старик с противным взглядом, заявился к нам в дом, окрутил Мартина своими интригами, и теперь сидит с умным видом, будто в его голове целая библиотека. Развел тут скучнейшие порядки, да к тому же надоедает молодым девицам нравоучениями» — я угадал?
     Катрин поморщилась. Виндельбрандт попал точно в цель.
     — Угадал? — повторил Теодор, улыбаясь.
     Она обещала говорить честно.
     — Да, Вы правы.
     — Вот видишь, дочка, мне есть за что извиняться. Я помешал тебе и вел себя не лучшим образом. Прости, старика.
     Катрин стало неловко от того, что этот ученый муж, о котором чуть ли не слагали легенды, кается перед юной и чего уж скрывать, немного вздорной особой.
     — Перестаньте. Вы ни в чем не виноваты. Похоже, мы просто не поняли друг друга.
     — Юные зачастую говорят те вещи, которые и не снились нашим мудрецам. Катрин, — он крепче сжал ее руку, — когда Вы только родились, я поклялся Вашей матушке, что буду приглядывать за вами и явлюсь в тот день, когда Вам будет грозить опасность. Знайте же, что я никогда не отказываюсь от клятв! В любой день вы можете рассчитывать на мой совет и поддержку. Вы дороги мне не меньше Мартина, и теперь, когда умер Уильям, на мне лежит двойная ответственность.
     — Его так не хватает, — пожаловалась девушка.
     — Уильям Эберлинг был великим человеком и моим единственным за многие годы другом.
     Катрин освободила руку:
     — Теодор, я так устала! Я все время нахожусь в неведении. Мартин многое скрывает, носится как бешенный, что-то ищет, ведет бесконечные разговоры, а я не знаю, что и думать! Зачем брат ввязался в политические склоки, чего он добивается? Я понимаю, что это не мое дело. Нас с Дитмаром вскоре поженят, и мы уедем в Дракенберг, но я волнуюсь за брата. Мне все время кажется, что вскоре случится что-то страшное!
     Катрин вовсе не хотела откровенничать с Виндельбрандтом, но его сердечный тон и искреннее участие развязали ей язык. Теодор поднялся и медленно подошел к окну. Посеребренные сединой волосы блеснули, поймав солнечный зайчик:
     — Мартин хочет оградить Вас от бед. Ему противна сама мысль, что Вы окунетесь в тоже болото, что и он.
     — Но я хочу знать! Неведенье хуже любых опасностей.
     — И снова Вы правы, Катрин. Мартин будет зол на меня, но я все же рискну. Вы хотите знать, чего мы добиваемся?
     — Конечно!
     Виндельбрандт дохнул на оконное стекло, а затем провел пальцем по запотевшей поверхности:
     — Первым делом нужно отыскать убийцу вашего отца.
     — Убийцу?! — воскликнула Катрин. — Но…
     — Его убили, — отрезал Виндельбрандт. — Вначале я думал о яде, но по последним сведениям в деле замешана черная магия. Вы помните, что происходило в Фалькберге перед отъездом?
     — Страшные вещи, — шепнула Катрин.
     — Кто-то решил избавиться от Уильяма, и след убийцы ведет в Гвингаэль. След магический, напрямую связанный с разразившейся в столице чумой. Мы должны найти злодея, а в перспективе и заказчика преступлений. Дело не только в возмездии, но и в сохранении королевства. Отсюда выходит второе. Как Вы думаете, чем занимается Мартин?
     — Участвует в Ассамблее, как его просил батюшка.
     — И все?
     Катрин задумалась:
     — Ищет союзников, хочет добиться справедливости.
     — Но какой? Я Вам отвечу, — Виндельбрандт нарисовал на окне птицу, отдаленно похожую на геральдического феникса. — Мы с Мартином давно пришли к выводу, что в нашем государстве многое не в порядке. Регент превратился в марионетку, Верховный совет погряз в склоках, и своими недальновидными решениями ведет королевство к гибели. Мартин хочет организовать крепкую оппозицию, чтобы сместить регента, для чего ему нужно заручиться поддержкой враждующих партий. О ком я говорю?
     — Насколько я поняла, это герцог Вольфшлосса и отец Дитмара.
     Виндельбрандт удовлетворенно кивнул:
     — В целом верно. Есть и другие игроки — Армин фон Гофф, Гвидо Мейхель, Иоаким фон Брейгель. Но это не важно. Вам понятна обстановка?
     — Да, — Катрин вдруг осенило. — А не может кто-то из них быть виновным в смерти батюшки?
     — Верное предположение. Все связано. Уильям кому-то мешал, и мешал столь сильно, что ему подписали смертный приговор. Сложите два и два, все происходящее — это детали одной мозаики, одного заговора, который нужно раскрыть. Неважно, кто виноват в появлении колдовской чумы и гибели Уильяма: ренномерты, советники или кто-то еще. Наша задача — восстановить справедливость и вернуть Рейнланду его былое величие. И, конечно же, покарать виновных.
     Катрин встала рядом с Виндельбрандтом. Только сейчас она заметила, что владыка Ротвальда не отличался высоким ростом. Если Дитмар и Мартин возвышались над ней почти на целую голову, то Теодор вполне спокойно мог смотреть ей в глаза без лишних наклонов.
     — Я боюсь за Мартина, — сказала девушка, молитвенно сложив ладони. — Я понимаю желание отомстить за отца, но остальное… разве это не самая обычная жажда власти?
     — Солнце мое, власть в ее прямом смысле нас мало интересует. Ведь, как известно, она уродует безвозвратно и избежать этого, к моему большому сожалению, невозможно. Вспомним нынешних советников. Какими они были десять лет назад? Храбрые, полные сил и желаний люди, готовые к переменам, способные укрепить величие государства и дать блага народу. Жаждущие идти вперед, развиваться, решать наболевшие вопросы, а не набивать мошну в мелочных заботах о себе и собственном, простите, помете. Но вот минуло каких-то десять лет, и мы видим картину, достойную кисти Трозини. Стайка оплывших, уставших от жизни стариков крепко цепляется за свои кресла в попытке отсрочить неизбежное. Они не могут смириться с тем, что власть нужно отдать, уступить дорогу молодым. Людям со свежим взглядом, незамутненным былыми свершениями. Увы! Без боя эти реликты прошлого не сдадутся.
     — Но если власть так уродует, зачем вам это все? Интриги, союзы, противоборство?
     — Потому что кто-то должен взвалить на себя этот груз. Навести порядок. И, возможно, когда-нибудь вернуть Рейнланду то, что у него отняли враги.
     Катрин непонимающе моргнула:
     — О чем Вы?
     — Ты скоро узнаешь, моя милая. Я и так выболтал тебе слишком много. С возрастом человек начинает любить свой голос гораздо больше, чем он того заслуживает.
     Девушка посмотрела на курганы сугробов за окном. По снегу прыгал черный ворон, быть может, тот самый, что вылетел из башни колдуна. Катрин вздрогнула.
     — Теодор, Вы не боитесь превратиться в то, с чем собираетесь бороться?
     Виндельбрандт погладил ее рыжеватые локоны:
     — Ты правильно заметила, девочка моя. Но задача умного — всегда знать меру. Только так можно удержаться на тонкой грани между человеческим и скотским. Покуда мы сохраняем разум, покуда деньги, почести и власть остаются для нас лишь инструментом для достижения высокой цели, мы сможем удержаться на этой грани.
     Виндельбрандт умолк. Он смотрел куда-то вдаль, погрузившись в собственные мысли. Нарисованный на стекле феникс медленно таял, растекаясь испариной. Катрин боялась нарушить водворившуюся тишину, которая заполнила комнату душным, разбухшим от влаги полотном.
     — Мне нужно идти, — сказал Виндельбрандт. — Надеюсь, я удовлетворил ваше любопытство?
     — Почти.
     — Дорогая моя, если у Вас появятся вопросы, смело обращайтесь ко мне. Клянусь Вечностью, в моем лице Вы всегда найдете доброго советчика.
     Катрин кивнула:
     — Хорошо. Спасибо Вам, Теодор.
     — Не стоит благодарности.
     Виндельбрандт направился к двери, заложив руки за спину.
     — Подождите! — остановила его Катрин. На щеках девушки проступил легкий румянец. — Дитмар еще не уехал?
     — Увы! — развел руками граф. — Он ускакал тотчас, как Вы удалились. Обещал приехать завтра.
     Катрин понурилась:
     — Нехорошо вышло. Надо было с ним попрощаться. Он обиделся?
     — Ничуть. Он умный и чуткий юноша. Такие не склонны к пустяковым обидам.
     Катрин просияла:
     — Слава Вознесенным!
     Виндельбрандт усмехнулся:
     — Я думаю, боги тут ни при чем. Увидимся за ужином.
     Когда Теодор ушел, девушка присела на кровать и откинулась на подушки. Откровенность Виндельбрандта удивила ее, взломала наледь сомнений и неприязни. Учитель Мартина оказался вполне приятным стариком, если узнать его поближе.
     Катрин повернулась на бок, вслушиваясь в отдаленный скрежет дворницких лопат. Убаюканная этим ритмичным скрипом, она всего на пару мгновений смежила глаза и, сама того не заметив провалилась в глубокий сон.
     Теодор бодро спустился по лестнице и ничуть не удивился, заметив внизу Мартина.
     — Как все прошло? — спросил Эберлинг, вытащив изо рта дымящую трубку.
     — Отлично. Теперь в твоем доме будет мир.
     — Много ты ей рассказал?
     Виндельбрандт неопределенно повел головой:
     — Достаточно, чтобы дать пищу для размышлений и утолить любопытство.
     Мартин фыркнул:
     — Катрин еще долго будет обдумывать твои многословные речи.
     — Я не увлекался. Когда ты выезжаешь?
     — Сей момент. Фон Гофф ждет.
     Глаза Теодора замерли, в них не осталось и следа теплоты — только холодный расчет.
     — Оставляю Жабу тебе.
     Мартин кивнул и вышел во двор, где конюхи уже подготовили карету. Нахмурившись, Виндельбрандт посмотрел в след ученику:
     — Надеюсь, мои уроки не прошли даром.
***
     Эберлинг с потаенным отвращением наблюдал за Быком. Готфрид часто и остервенело почесывался, страдая от блошиных укусов. Выловив насекомое, фон Венцзлаф с удовлетворением давил паразита плоскими, пожелтевшими ногтями. Блохи были не единственной проблемой. Его светлость, как и многие другие аристократы, считал мытье необязательным, даже вредным занятием. Тяжелый дух пота и застарелой грязи неловко маскировался за терпким ароматом хвойной воды, делая исходивший от Быка запах вовсе экзотическим.
     Мартин покрутил в руке помандер, висевший на тонкой серебряной цепочке. Амбра должна хоть немного приглушить вонь.
     — Благодарю за подарки, — нарушил молчание Эберлинг.
     Бык махнул рукой и только крепче закусил мундштук. Челюсть маркграфа Дракенберга отозвалась звонким щелчком.
     Пару дней назад расчувствовавшийся Готфрид прислал в Старую рощу множество даров для Катрин и ее брата. Дорогие ткани, драгоценные безделушки, модные платья, редкие специи и вершиной всего — грациозную, белую как новорожденный снег кобылу, чистейших гальптранских кровей. Сестра долго охала от восхищения, наглаживая мягкую гриву и крепкие бока лошади. Недолго думая, девушка назвала ее Метелью. Не слишком оригинально, на взгляд Мартина, но вполне терпимо. Сам Эберлинг удостоился поистине царского дара в виде пары пистолетов, только вышедших из праудландской мастерской. Металл и дерево огнестрелов были покрыты тончайшей резьбой и инкрустированы золотом. Детали тщательно смазаны и подогнаны друг к другу. Даже Виндельбрандт, равнодушный к мирским благам, оценил подарок Готфрида, одобрительно покачав головой. Чтобы сделать приятное Быку, Мартин заменил свой видавший виды пистолет на преподнесенную обнову. Фон Венцзлаф это заметил, и его вечно злобный взгляд потеплел.
     — Чертова Жаба! — выругался Готфрид, стукнув подлокотник. — Заставляет нас ждать, будто к нему на прием приперлись жалкие сервы!
     — Терпение, — успокаивал его Мартин. — Пусть герцог нежится в собственном величии. Главное для нас — его голос и сведения, которыми он может обладать. Остальное лишь пыль в глаза.
     — Если бы он вел себя так у Белой Скалы, то я бы прямо там съездил по его жирной морде!
     Готфрид как собака потряс головой. Он хотел добавить что-то еще, но, пересилив злость, умолк.
     Высокие, широкие как замковые ворота двери бесшумно отворились, пропуская в солярий герцога Вертингемского. Его светлость Армин вкатился в комнату бесформенным, обрюзгшим шаром, завернутым в бархатный кафтан винного цвета. Лысая голова блестела, словно вылепленный из воска шар. Пыхтя и раскачиваясь, Жаба прошел к столу, часто утирая пот с выпирающего лба. Он погрузился в широкое кресло, в котором вполне свободно могли разместиться два человека, не чувствуя особого стеснения и даже не толкаясь локтями. За спиной герцога окном в другой мир висело громадное батальное полотно, на котором в смертельной битве сошлись тяжелая кавалерия и шилтрон пикинеров.
     — Рад вас видеть, — коротко сказал он, хотя по его тону трудно было заметить одолевшую его радость. — Вина?
     — Спрашиваешь! — хмыкнул Готфрид. — У тебя тут гребанная парилка.
     Мартин не мог не согласиться с Быком. В громадном камине с пилястрами и капителями горела половина сосны. Исходящий от нее жар заставил Эберлинга распустить галстук. Фон Венцзлаф и вовсе скинул свой камзол, оставшись в одной рубахе.
     — С возрастом я стал мерзнуть, — поделился Армин.
     По тебе не скажешь, подумал Мартин, такие жиры должны согревать не хуже шубы. Фон Гофф позвонил в серебряный колокольчик. Явившийся на зов лакей немедленно был послан в погреб за вином. Для пущей скорости Жаба бросил ему вслед несколько оборотов, звучавших музыкой для ушей любого кнехта или моряка.
     — Давайте сразу перейдем к насущным вопросам, — сказал фон Гофф. — Пустые любезности отнимают время.
     Мартин кивнул:
     — Согласен. Эдель, Вы подумали о моем предложении?
     Герцог протер лысину короткопалой ладонью. Блеснули массивные золотые перстни с крупными изумрудами цвета морской волны.
     — Как я уже сказал Вам на банкете, — фон Гофф презрительно скривил жирные губы, — Ваша идея видется мне вполне исполнимой. Блокировать решения совета, возможность провести, наконец, честные выборы, — Армин усмехнулся. — Достойная цель, я бы сказал, но…
     Круглые как блюдца глаза герцога задержались на Мартине:
     — …Мне нужны некоторые гарантии, что моя поддержка будет в достаточной мере оценена.
     «Начал торговаться, — отметил Мартин. — Значит, есть что предложить взамен».
     — Назови цену прямо, и перестань юлить, генерал, — проворчал Бык.
     — Готфрид, ты знаешь мою цену — кресло регента, не меньше. В свою очередь, могу обещать Вам места советников на выбор.
     Бык всем своим видом символизировал фразу: «А я что говорил?!»
     — Не рано ли Вы делите добычу? — Эберлинг отвлеченно закрутил помандер.
     — Отнюдь. Дни Совета так или иначе сочтены. Чума, недовольство толпы, брожение среди ренномертов, самоустранение регента от дел и его поведение — этих факторов вполне достаточно, чтобы потрясти и более устойчивую власть.
     — Пока канцлер отбивается вполне успешно.
     Вернувшийся слуга поставил на стол бутылку «Королевской лозы», призывно истекающую холодной слезой, и три бокала. С поклоном он разлил алый напиток. Бык отхлебнул вина:
     — Сладкое.
     Фон Гофф даже не посмотрел на Готфрида. Все его внимание было приковано к Эберлингу.
     — Канцлер — политический мертвец, — безапелляционно заявил Вертингем.
     — Откуда такая уверенность?
     Армин отставил бокал, едва пригубив вина.
     — Старина Олдрик заигрался во всесильного интригана. Он думает, что может влиять на мнение ренномертов, стравливать их, но на деле смог прогнуть лишь Гвидо Мейхеля. Остальные голоса делают родственники и вассалы бератеров, что в совокупности не представляет серьезной конкуренции нашим, чисто гипотетически, объединенным силам.
     — Но ему этого вполне достаточно, чтобы обезопасить себя и регента, — снова засомневался Эберлинг.
     — Только на время. Мейхель — слабая поддержка. Он жаден, порочен и абсолютно лишен чести, не говоря уже о преданности. Стоит нажать на пару скрытых кнопок, и Гвидо развернется к канцлеру задницей, перед этим громко пустив ветры.
     Мартин наклонился вперед, облокотившись на гладкую, отполированную столешницу:
     — Похоже, Мейхель скопил изрядно грехов.
     — Возможно.
     Эберлинг понял, что фон Гофф владеет нужной информацией, но делиться ею не спешит. Что ж, разумно. Стоит зайти с другого бока.
     — Вы забываете о Ревенфорде, — вмешался Бык, остро чувствовавший свою бесполезность в переговорах.
     — Годфрид, — Мартин улыбнулся. — Его светлость Вильгельм — проблема невысокого полета, как я и говорил. Он вполне готов к сотрудничеству, если Вы не будете блокировать нужную герцогу повестку.
     — Кажется, я уже дал добро сыграть под его дудку.
     Фон Гофф с недоверием уставился на Быка:
     — Проклятье! Ты решил отступить?
     — Лишь на время, — быстро ответил Мартин за фон Венцзлафа. — Ревенфорд жаждет регентского кресла не меньше других, чего мы никак не можем допустить. Мое предложение заключается в следующем: пока Совет в силе, мы собираем триумвират, способный блокировать его решения.
     — Вы это уже говорили, — напомнил фон Гофф. — И я даю Вам согласие, если будут исполнены мои требования.
     — Они будут исполнены. Мы вполне может разделить места в совете. Вам регентство, Готфриду маршальский жезл, мне финансы. Остальные места займут близкие нам люди. Какие, Вы спросите? Сейчас это не слишком важно. Впоследствии подготовим список — после выборов. Касаемо Ревенфорда. Пока он будет действовать нам во благо, мы будем поддерживать иллюзию, что он станет следующим регентом.
     — Думаете, он купится на Ваши увещевания? — прокашлявшись, спросил фон Гофф.
     — Конечно нет. Но покуда он будет с нами в одной упряжке, нам без разницы. А теперь к главному. Не так давно Вы упоминали при Готфриде, что у вас есть некий способ давления на Ревенфорда. Это так?
     — Возможно, — снова уклонился Жаба.
     — Беря эту «возможность» за действительность, мы можем воспользоваться ей после отставки Совета и нанести удар по Ревенфорду.
     — Хватит ходить вокруг да около! — взорвался Бык, грохнув ребром ладони по столу. — Армин, если у тебя за пазухой есть камень для белобрысого ублюдка, то дай нам его!
     — Всему свое время, — загадочно молвил фон Гофф. — Не стоит торопить события. Скажу честно, я не вполне уверен, что Вы не ведете двойную игру. Но для Вашего успокоения я дам Вам маленькую наводку: Виктор Ревенфорд жив.
     Бык шумно выпустил дым:
     — Это еще что за хер?
     Мартин был не столь настойчив:
     — Имени вполне достаточно.
     Жаба хищно облизнулся.
     — Кстати, совсем забыл. Хочу от души Вас поздравить с грядущей свадьбой Дитмара и Катрин. Отличная пара!
     — Спасибо, — учтиво кивнул Мартин.
     — Как Вы смотрите на то, чтобы молодые посетили Вертингем после заключения союза?
     — Это еще зачем? — Бык сжал пальцы.
     Мартин все понял. Фон Гоффу требовались гарантии лояльности будущих союзников, и таковыми должны были послужить заложники от обоих домов. Жестко, но разумно.
     — Конечно, они будут не против, — легко согласился Эберлинг, стараясь не замечать бешенных взглядов Быка, жалящих не хуже стрел. — У Вас там замечательные виды. Чего только стоит Пасть Валака!
     — Им будет на что посмотреть и чем заняться, — фон Гофф поводил кустистыми бровями.
     Бык не находил себе места. Еще мгновение, и он будет готов броситься на Жабу, а заодно и на Мартина. Эберлинг подлил ему вина:
     — Я слышал, Ваши люди принимали участие в расследовании Ревенфорда.
     Фон Гофф важно кивнул:
     — Да.
     — И? Газеты утверждают, что Вы ничего не нашли.
     — Не совсем так. По документам у Хагенбаха все хорошо, но есть досадная деталь.
     Мартин напрягся:
     — Какая?
     — Цены государственных закупок превышают обычные.
     Эберлинг не стал долго размышлять:
     — Схема стара, как мир. Цены завышаются вдвое, а то и втрое, а потом эта разница делится между участниками сделки. Так?
     Фон Гофф громко втянул воздух необъятными ноздрями, что должно было означать «да».
     — Сговор еще нужно доказать. Без показаний второго бенефициара обвинения сведут к банальной растрате, что не тянет на отставку. Максимум выговор от бератеров. А если его высочество в доле с канцлером, то и вовсе положение становится фарсовым.
     Порыв ветра с силой ударил в окно, заставив дребезжать разноцветные стекла. Фон Гофф всколыхнулся всем телом так, что по жирному пузу прошла рябь.
     — Ревенфорд хочет взять за жопу гильдии, с которыми работает казначейство. Уверяет, что Торговый Союз поможет ему вывести махинаторов на чистую воду. К слову — помимо хитростей с закупками, мы выяснили еще один нелицеприятный факт. Казна погрязла в долгах! — Жаба повысил голос. — Казначейство брало деньги у всех, кто мог дать: праудландцы, Орден, Торговый союз. Что прекрасно объясняет ненависть бератеров к последним.
     — Зачем им эта кабала? — Мартин пожал плечами. — Неужели финансы страны в таком бедственном положении?
     — Именно! — фон Гофф нарочито громко отставил бокал. — Во всем виноваты неразумные траты регентского двора, колоссальные расходы на перевооружение армии и вынужденные закупки хлеба как следствие неурожая. Все по тем же завышенным расценкам, между прочим. Особенно отличились военные расходы. Поставщиками выступают иностранные гильдии, дерущие втридорога, что косвенно указывает на взятку верховникам. Наши же мастера сидят без работы! — герцог сорвался на крик. — Я уже не говорю о строительстве крепостей на границе с Вольными баронствами и Мехтией! Этот проект не имеет стратегического смысла, а значит там кроется еще одна гнилая схема по обогащению бератеров.
     Бык прорычал что-то неразборчивое.
     — Подводя черту скажу: я готов помогать Ревенфорду в этих направлениях, — добавил фон Гофф, — и уже отрядил ему в помощь лучших людей.
     — Вы общались с герцогом? — словно промежду прочим спросил Мартин.
     — Нет. Наши контакты ограничиваются курьерами. Вильгельм не особо хочет поддерживать со мной отношения. С тех пор, как погибла Элеонора, он избегает меня.
     Эберлинг припомнил, что старшая дочь фон Гоффа приходилась супругой герцогу Вольфшлосса. Девять лет назад она трагически погибла во время кораблекрушения.
     Вертингем повернулся к Быку:
     — Как поживает Маргарита? Надеюсь, Райнер не притащил ее в Гвингаэль?
     — Твоей младшей ничего не грозит, — успокоил герцога фон Венцзлаф. — Сидит за своим вышиванием в Дракенберге.
     — Она давно не писала, — в голосе Жабы появилась искренняя горечь.
     — Молодые часто забывают нас, стариков, — философски ответил Бык.
     Эберлинг кашлянул:
     — Вернемся к нашим баранам. Кто-нибудь в курсе о следующем заседании Ассамблеи?
     Вертингем одним глотком прикончил вино:
     — Гофмейстер поделился со мной небольшим секретом. Дата назначена на день святого Ламберта. Осталось шесть дней. Так что будьте готовы. Вопрос с Советом надо закрыть побыстрей, иначе ренномерты побегут из города как крысы с тонущего корабля, ведь клятая чума и не думает отступать. Видят боги, я начинаю думать, что эпидемия выгодна бератерам! — Армин пожевал губу. — Кстати, в ваших рядах все в порядке? Что говорят норфельдские бароны? Никто не собирается отступать?
     — Можете не сомневаться.
     Фон Гофф умолк, задумчиво уставившись в пространство. Мартин начал вставать, посчитав, что встреча окончена, но Жаба остановил его взмахом руки:
     — Я дам Вам еще одну наводку. При случае навестите баронессу Таго.
     — Бордель? — удивился Бык. — Вот уж увольте!
     — Мои люди тайно следят за Гвидо Мейхелем и, согласно их отчетам, красавчик нередко заглядывает в гости к девочкам. Возможно, баронессу удастся разговорить. Более того, не помешало бы допросить ее шлюшек — мужики часто распускают язык в кроватях. Действуйте, как считаете нужным. Подкуп, угрозы, посулы — не стесняйте себя в средствах. И помните одно, Мартин, — фон Гофф сдвинул брови. — Парцелла утех, и в частности салон Таго, пользуется успехом среди элиты, так что мамочка наверняка стучит в тайную службу. Ребята Винтерберга страсть как любят ворошить грязное белье, пропахшее кровью и семенем.
     — Учту. Вы нам очень помогли, эдель.
     — Пустое, — фыркнул фон Гофф. Он медленно поднялся, давая гостям понять, что аудиенция подошла к концу. Уже на выходе, снимая с крючка треуголку, Мартин обратился к герцогу:
     — А что с Седриком? Его давно не видно. Я был бы не прочь с ним встретиться, вспомнить былое.
     Фон Гофф нахмурился:
     — С тех пор, как пропал внучок канцлера, мой оболтус не вылезает из бутылки. Вряд ли вы найдете его компанию достойной или интересной.
     — О Зигмунде нет новостей?
     — Нет. Тайный кабинет два раза допрашивал Седрика, но в его состоянии трудно сказать что-то дельное.
     Мартин надел треуголку и с удовлетворением посмотрелся в овальное зеркало, висевшее при входе. Новый черный кафтан, расшитый золотой канителью и сияющий серебряными пуговицами, выглядел на зависть всем щеголям.
     — Какой удар для канцлера. Все-таки любимый внук. Вы не думали, что за этим может стоять недоброжелатель? Олдрик фон Каттель стар, смерть близкого может пошатнуть и без того слабое здоровье.
     — Ты плохо знаешь Олдрика, — с усмешкой прорычал Бык. — Этот сморщенный говнюк любит только себя и свое золото. Плевать ему на мальца.
     — В другой раз я бы с тобой согласился, Годфрид, — возразил фон Гофф, с трудом поднимаясь из кресла. — Но не сейчас. Канцлер в последнее время размяк, если дело касается родственников. Я слышал из доверенных источников, что Олдрик дарил парню дорогие вещи, не стеснял в расходах и закрывал глаза на его распутные выходки. Нет, великий канцлер любил своего внука.
     — Любил? — Мартин провел пальцем по шее. — Вы думаете, Зигмунд мертв?
     — Всякое может быть, — буфы на плечах фон Гоффа поднялись и опустились. — Пока Седрик мог здраво говорить, он заявил, что юный фон Каттель мечтал посетить Талансин. Возможно, он просто сбежал из дома, устав от надзора.
     — И оставил своего голубка? — фыркнул Бык.
     Фон Гофф побледнел и будто сдулся. Из его горла вырвался не то стон, не то сдавленный хрип:
     — Тебя это не касается, Готфрид! Следи за своими детьми.
     — А что с ними не так? Мои сыновья с мужиками не спят, в отличие от некоторых.
     Мартин встал между озлобившимися союзниками.
     — Эдели, вам не кажется, что сейчас не уместно ссориться по пустякам? Мы на пороге больших изменений, и омрачать их глупыми пререканиями не лучшее решение. Вы согласны?
     Бык потупился:
     — Черт! Ты прав, Мартин. Мне трудно иной раз сдержать язык.
     Он протянул руку фон Гоффу:
     — Прости меня, генерал. Твоя семья — твои проблемы.
     Длинная, сухая ладонь Быка утонула в сальных складках руки Вертингема:
     — Забудем. И до встречи.
     Гости покинули солярий герцога и направились к выходу. Слуга провел их через длинную анфиладу и несколько крупных гостиных. Вертингем окружил себя пошлейшей, на взгляд Эберлинга, роскошью. Розовые обои, старинная мебель с позолотами, усыпанные драгоценностями жирандоли, картины истфалийских художников на стенах, хрустальные люстры под лепным потолком — все это подавляло удушающей дороговизной и дурновкусием.
     Выйдя за ворота, конфиденты подошли к свои каретам, где ждали Дирк и охранники фон Венцзлафа. Бык остановил Мартина, дернув того за рукав:
     — Парень, я не понимаю, что ты делаешь? — вскипел Готфрид. — Какого черта ты отправляешь молодых в Вертингем? Ведь ясно как день, они станут заложниками фон Гоффа!
     — Дать обещание — еще не значит его выполнить, — ответил Эберлинг, сбросив руку Быка. — Главное от Жабы мы получили. Я про Виктора Ревенфорда.
     — Да кто это, черт подери, такой?!
     — Это брат Вильгельма. Считается, что он умер во младенчестве, — Мартин перешел на шепот, — но если верить Жабе, то это не совсем так.
     — И что? — не понял Готфрид. — Нам-то какая разница?
     — Огромная. Виктор родился «искаженным». Если выяснится, что он до сих пор жив и его скрывают где-то в Вольфшлоссе, то это привлечет внимание Ордена, репутация Вильгельма будет подмочена, и он может забыть о регентстве. Как бы потом не отнекивался Ревенфорд, он все равно будет привлечен к судебному процессу.
     — Ты веришь Жабе?
     — Вряд ли он обманывает. Мы для него важны не меньше чем он для нас.
     Бык обхватил голову:
     — Вашу мать, у меня голова пухнет от всех этих интриг!
     Лицо фон Венцзлафа покрылось бляшками гнева, а челюсть с хрустом дергалась из стороны в сторону.
     — Поберегите нервы, Готфрид, — посоветовал Эберлинг, — они нам понадобятся.
     Бык забрался в свою карету, и перед тем, как закрыть алую дверцу, проговорил:
     — Надеюсь, я не зря доверился тебе, Мартин.
     — Не зря, — Сокол из Фалькберга смотрел в глаза фон Венцзлафа честным, открытым взглядом. Бык кивнул и скрылся в карете. Кучер стегнул четверку лошадей, повозка Готфрида, раскачиваясь на рессорах, умчала к железным воротам. Дирк подошел к Эберлингу:
     — Как прошла встреча?
     — Отлично.
     — Теперь к Элизе фон Беленбах?
     Мартин достал отцовский подарок. Стрелки часов давно отметили полдень:
     — Да. Нельзя же заставлять даму ждать.
***
     Графиня, по извечной женской привычке, заставляла себя ждать. Слуга провел Мартина в библиотеку и с поклоном оставил его в окружении сотен книг. Собранная Элизой коллекция вызывала искреннее уважение. На высоких, под самый потолок полках замерли стройные боевые порядки литературной армии. Первые инкунабулы, редкие фолианты давно ушедших эпох, современные издания — все эти сокровища расположили согласно их содержанию с подлинно ученой педантичностью. Кажется, не было такой темы, которой бы не интересовалась графиня: география, история, алхимия, поэзия, философия, естествознание, астрономия — Элиза фон Беленбах желала охватить все доступные науки. Эберлинг медленно прошел вдоль стеллажей, отмечая названия. Черт подери, эделана умудрилась собрать полное собрание сочинений Вена Вальгерда! Не говоря уже о ранних записях Горжена и исследованиях мэтра Болеронта. От глаз Мартина не утаились и более предосудительные тексты. Среди толстых атласов по анатомии он увидел потрепанный бордовый корешок, по которому бежала мелкая витиеватая надпись с золотым напылением: «Искусство любви или потаенная грань наслаждений». Эберлинг усмехнулся. Видимо, графиня частенько просматривает трактат, если судить по состоянию обложки. Мартин взял книгу (ни следа пыли) и устроился в высоком кожаном кресле. На стоявшем перед ним столике с выгнутыми ножками покоилось блюдо с фруктами и открытая бутылка «Белой дамы». Глотнув вина, Эберлинг закусил горстью сладких истфалийских виноградин. Откинув обложку он с удивлением посмотрел на прекрасно выполненную гравюру. Поразительно, графиня ухитрилась раздобыть издание с картинками! Эберлинг увидел десяток слившихся в порыве страсти обнаженных фигур. Мартин лениво пролистал пожелтевшие страницы в поисках других гравюр. На следующем изображении он не без замешательства рассмотрел пару мужчин, занятых бурным совокуплением. За этим зрелищем через просвет в занавесках наблюдала голая девица, ласкающая промежность. На картинке Мартин заметил розовое пятно, которое расплылось по бедру красотки. Видимо, кто-то пролил вино во время чтения.
     Бесшумно отворилась узкая, арочная дверь. Мартин отвлекся от гравюры и быстро захлопнул книгу. Элиза фон Беленбах бесшумно зашла в библиотеку. Для встречи гостя она не стала одевать вызывающих нарядов, ограничившись зеленым платьем с воротником под горло и легкой полупрозрачной накидкой. На высокой груди графини покоился неизменный медальон с черным камнем, а на правом запястье из-под кружевного, белого манжета выглядывал малахитовый браслет. Каштановые, отдающие рыжиной волосы Элиза заплела в простую косу, опускавшуюся чуть ниже лопаток.
     — Извините меня, Мартин, — сказала она, приблизившись к столику. — Не люблю заставлять других ждать, но… обстоятельства требовали моего присутствия.
     Эберлинг поспешно встал, попутно обронив книгу на ковер. Прижав к сердцу треуголку, он едва коснулся дыханием пальцев Элизы.
     — Ох уж эти мужские штучки, — рассмеялась графиня. — Вы и вправду хотите соблюдать все формальности?
     — Признаться, они не входят в мою любимую часть программы.
     — Да? Тогда лучше их пропустить, — Элиза села в свободное кресло и сложила руки на коленях. Мартин невольно засмотрелся на изящную фигуру графини, ее узкую талию, выпирающие округлости груди. Легкая усмешка мелькнула на губах женщины:
     — Если Вы закончили осмотр, то не соблаговолите налить вина?
     Лицо Мартина стало образцом невинности:
     — Ваша красота завораживает, эделана.
     — Какая прелесть! — всплеснула руками Элиза. — Наконец-то пошли комплименты. И наверняка моя красота затмевает солнце, а голос не уступает в музыкальности песням райских птиц?
     — Банальности оставьте поэтам. Я же скажу, что вы просто очаровательны!
     Разлив вино, Эберлинг поднял хрустальный бокал для тоста:
     — За прекрасный вечер!
     Они выпили, не чокаясь.
     — У Вас отличное собрание книг, — похвалил маркграф, — такое редко встретишь в частных руках.
     — Одна из самых больших коллекций в Рейнланде, — без лишней скромности согласилась Элиза, — собрать ее стоило немалых усилий.
     — Могу себе представить. Как человек увлекающийся, готов выразить Вам полное мое восхищение. Откуда такая страсть к ученым премудростям?
     — Эта страсть разгорелась в далеком детстве. Сколько себя помню, меня всегда тянуло к науке, вопреки мнению отца и общества.
     — Знакомая история, — Мартин невольно вспомнил отношение Уильяма Эберлинга к книгам. Удивительно, насколько может быть сходным прошлое людей.
     — Вы нашли чем себя занять в мое отсутствие, — графиня указала на упавший трактат. — И как Вам?
     — Я знаком с этим текстом, — Мартин поднял «Искусство любви». — Но первый раз вижу издание с гравюрами.
     — Оно стоило бешенных денег. Мой покойный муж не одобрял таких увлечений, но мне все же удалось достать экземпляр.
     И воспользоваться подчерпнутой оттуда наукой, — не удержался от скабрезных мыслей Мартин. — Почивший муженек наверняка был в восторге, ощутив на себе «Хватку двух лепестков» или «Трепетный обруч».
     Элиза загадочно улыбнулась:
     — Поразительно, как много внимания люди уделяют любовным утехам.
     — Не вижу загадки, — возразил Эберлинг. — Чувственные наслаждения испокон веков тревожили человечество. И чем больше был этот интерес, тем лучше работала фантазия. Результат неплохо описан в данной книжице.
     — Вы это так произнесли, будто Вас наслаждения вовсе не интересуют.
     — Почему же? Интересуют, как и всякого нормального человека, но становиться их рабом? Хлопотно и глупо.
     Элиза засмеялась:
     — Вы правы. Но иногда так хочется поддастся низменным желаниям!
     — Натура человека изначально греховна.
     Тонкая бровь графини удивленно выгнулась:
     — Вы были последним человеком, от которого я ожидала богословских речей.
     — Почему?
     — Слухи, окружающие вас, достаточно ясно дают понять, что Вы не самый набожный в Рейнланде человек.
     — Досужие сплетни, — качнул головой Мартин. — Они окружают нас как пчелы, слетевшиеся на мед.
     — Или как мухи, вьющиеся над отхожим местом, — добавила графиня. — Обо мне тоже говорят много занимательного.
     — Я не интересуюсь глупыми пересудами.
     — Сомневаюсь, эдель. Вы политик, и сплетни нужны Вам как воздух, ведь среди них нередко можно отыскать крупицу правды. Клянусь Вознесенными, Вам наверняка напели кучу гадостей про меня?
     — Что Вы, эделана! — Мартин улыбнулся. — Только хорошее.
     Они засмеялись одновременно. Зеленые, ведьминские глаза Элизы разгорелись, отражая пляшущие огоньки свечей. Она улыбнулась, показав немного крупноватые зубы:
     — Отрадно слышать. Но все же замечу, что лжец Вы посредственный.
     — Честно сказать, я даже не начинал.
     — Вот как? Тогда мне нужно быть осторожней, — графиня откинулась в кресле. — Медовые уста опаснее меча.
     — Можете не беспокоиться, эделана. Я приберег яд для других ушей. И все же позвольте мне перейти к делу: зачем Вы пригласили меня? У Вас есть какие-то вопросы? Или, быть может Вам нужна некая услуга?
     Мартин сделал приглашающий жест:
     — Я весь внимание.
     Элиза выпятила губы:
     — Вы отвратительно прямолинейны.
     — Только с друзьями.
     — Мы уже друзья?
     — Смею тешить себя надеждами.
     Элиза усмехнулась:
     — Тогда ответьте мне на один вопрос. Он не давал мне покоя много лет.
     Эберлинг подлил вина:
     — Ого! И что же вас глодало столь долгое время?
     — Почему Вы расторгли помолвку? — Элиза выжидающе уставилась на Мартина.
     — Право, столько лет прошло, что я затрудняюсь ответить.
     — Посредственно вышло, — уличила его во лжи графиня. — Посредственно и неумно.
     — Ну хорошо, — не стал запираться Мартин. — Я был молод и не желал, чтобы за меня принимали решения. Видите ли, в моем бурном юношестве существовала лишь одна добродетель — свобода воли, и наша помолвка совершенно не укладывалась в нее. Дабы сохранить честность перед своими убеждениями, я сделал единственный, как мне казалось, правильный выбор — разорвал претившую мне договоренность.
     — Не жалеете?
     — Эделана не должна задавать таких вопросов, — со смешком произнес Мартин. — Это невежливо по отношению к…
     — Кажется, мы оставили формальности?
     — Оставили, — согласился Эберлинг. — Тогда отвечу так: жалеть о прошлом бесполезное занятие, хотя Ваша красота говорит мне об обратном.
     — Ловко увернулись, — кивнула Элиза. — Знаете, я плакала, когда отец сказал мне об отказе.
     — Вот как? Странно. Мы с вами виделись в далеком детстве, и вряд ли Вы воспылали ко мне любовью за те краткие минуты.
     — Конечно нет. Мне было обидно, что меня, далеко не последнюю красавицу королевства, отвергли. Вы представляете удар по самолюбию?
     — Сокрушительный?
     — Именно. Я ночей не спала, пытаясь рассмотреть в себе изъяны. Можно сказать, Ваш отказ оставил в моей душе рану сомнений.
     Мартин ухмыльнулся:
     — Не пытайтесь меня убедить, что она до сих пор кровоточит.
     — И не подумаю. Осталось лишь любопытство, которые Вы, к счастью, удовлетворили, — Элиза на секунду задумалась. — Насколько я знаю, Вы так и не женились?
     — Нет.
     — Боитесь?
     — Не нашел подходящую партию.
     — Странно, — графиня уперлась подбородком в ладошку. — В Рейнланде хватает невест.
     — Как-то не досуг было разбираться с партиями, — Мартин принялся очищать мандарин. Фрукт был перезрелым, с сухой, плохо отдиравшейся шкуркой. — Эделана, позвольте нам все же вернуться к цели визита. На приеме фон Брейгеля Вы говорили, что хотите узнать о моей экспедиции в Фернланд. Я здесь, и готов удовлетворить ваш интерес.
     — Фернланд, — графиня посмаковала слово. — Тайна заманчивая, спору нет, и в другое время я бы не дала Вам покоя расспросами, но сейчас у нас есть дела поважней. К примеру, Вы и Ваши дальнейшие шаги.
     — Здесь нет секрета. Я собираюсь поехать в Королевский театр.
     — Дурная шутка, — поморщилась Элиза. — Вы понимаете, о чем я. О Совете. О выборах.
     — Ах вот оно что, — Эберлинг хлопнул себя по лбу. — Это меняет дело.
     Элиза с досадой посмотрела на затухший камин:
     — Прохладно. Я позову слугу.
     — Не надо.
     Мартин встал и, подойдя к камину, принялся укладывать дрова. Сначала тонкие лучины, потом чурбачки потолще. Через пару минут была готова небольшая пирамида. Он взял со стола лист бумаги, скомкал его и просунул в середину фигуры.
     — Я хочу понять, чего Вы желаете, Мартин, — нарушила тишину Элиза.
     — Порядка, — незамедлительно ответил Эберлинг, раздувая пламя.
     — Мы это уже слышали.
     — Мы?
     — Вильгельм поделился со мной содержанием Вашей беседы. Порядок, блокировка законопроектов, объединение. Звучит хорошо, но есть один нюанс.
     Эберлинг пристально следил за тем, как огонь пожирает лучины. Пахнуло солоноватым дымком.
     — Какой же?
     — В чем Ваша личная выгода? Никогда не поверю, что Вы альтруист, радеющий исключительно за судьбу государства.
     — Мои запросы вполне умеренны. Место в новом Совете и кое-какие земельные прибавки меня вполне устроят. В частности, Санрейские острова, некогда принадлежащие моему роду, но вопреки справедливости отторгнутые в пользу дома фон Гоффов.
     Элиза потерла черный медальон:
     — И все? Как-то без фантазии.
     — Я реалист. Регентское кресло меня не привлекает — слишком большой груз, на мой взгляд. А вот кресло канцлера или казначея я бы рассмотрел. Но это лишь мечты, пока действующий Совет удерживает власть. Развалить его наша первостатейная задача. Исключительно ради этого я пытаюсь примирить ренномертов. Лишь после падения бератеров можно будет говорить о каких-либо выборах и прочем.
     — Мартин, будем откровенны, — Элиза подошла к Эберлингу и дотронулась до его руки. — Вы как человек разумный должны понимать, чью сторону нужно поддерживать.
     — Вы имеете в виду Ревенфорда? — Мартин отстранился. — Но способен ли герцог дать мне желаемое?
     — Если Вы поддержите его, то можете в этом не сомневаться. Вильгельм честный человек.
     В голосе Элизы звучала неподдельная уверенность.
     — Бык говорит другое.
     — Ваш Годфрид готов оклеветать любого, кто не разделяет его взгляды. Он играет в прямолинейного солдафона, в тоже время распространяя за спиной оппонентов грязные инсинуации.
     — К примеру?
     Графиня приблизилась к Эберлингу. Зеленые глаза смотрели пристально и строго:
     — Всем известно, что он плодит слухи о продажности Ревенфорда. Да и мне досталось изрядно — не далее, чем месяц назад, он кричал в любое свободное ухо, что я отравительница. Можете такое представить?!
     — Возмутительно, — поддержал ее Мартин. — Надеюсь, моей скромной персоны он не касался?
     — Кроме того, что Чудаком из Фалькберга может крутить даже младенец, он ничего не говорил.
     Мартин благодушно хохотнул:
     — Я не в обиде. Годфрид человек порывистый и часто не сдержан на слова.
     — Мартин, когда придет время, Вам нужно решить, какую сторону Вы займете.
     — Я давно принял решение, — Эберлинг осторожно взял ладонь Элизы в свою. — Меня устраивает Ревенфорд, особенно когда в его лагере есть столь обворожительная особа.
     — Льстец, — фыркнула графиня. — Но я рада, что Вы дали правильный ответ. За Вильгельмом идет прогресс, а Вы — человек прогрессивных взглядов. Бык ему не ровня. Как и вам.
     — Льстица.
     — Ответная вежливость. Одно мне не дает покоя — зачем Вы породнились с Быком, если не собираетесь его поддерживать?
     — Я выполнял волю покойного отца.
     — И все?
     — И с позиции родственника мне будет удобнее направлять Годфрида.
     — Достаточно коварно.
     — Никакого коварства, смею Вас заверить. Только желание направить энергию Быка в правильное русло, — Мартин крепче сжал руку графини. — Коли мы заговорили откровенно, то и я задам вопрос. Что Вас удерживает с Ревенфордом? Власть, деньги или нечто большее?
     Элиза стояла к Мартину так близко, что ее грудь почти касалась пуговиц его кафтана.
     — Если Вы спрашиваете, сплю ли я с Вильгельмом, то позвольте мне не отвечать.
     — Право эделаны.
     — Личные предпочтения здесь не играют роли. Ревенфорд предложил мне помощь, в отличие от остальных ренномертов. С тех пор, как умер мой муж, я то и дело вынуждена сражаться за право владеть Остенфалем в бесконечных тяжбах. Корбиниан фон Беленбах готов пойти на любую подлость, чтобы лишить меня и моих детей земли. Наследия, что оставил мне Эберт перед смертью. Барсук неоднократно пытался меня скомпрометировать. Слухи о том, что я отравила мужа, а мои дети прижиты от любовника — его рук дело. Ревенфорд обещал мне разобраться с его притязаниями.
     — На банкете фон Брейгеля Корбиниан вел себя пристойно, — заметил Мартин.
     — Думаете, он бы стал дерзить в присутствии Иоакима?
     — Только если бы решил свести счеты с жизнью.
     Эберлинг поворошил разгоревшиеся дрова погнутой кочергой. Он пощелкал языком, увидев на пальцах черный след от сажи.
     — Теперь ясно, почему Вы поддерживаете Вильгельма.
     Элиза кивнула:
     — Да. Я просто женщина, которая ищет защиты.
     — Если Вы позволите, то я готов встать в очередь защитников.
     — Я буду рада. И благодарна.
     Мартин выпустил ладошку графини:
     — Похоже, мы многое выяснили.
     — По крайней мере, мне теперь понятны ваши мотивы, — сказала Элиза, возвращаясь в кресло. Мартин тоже присел и долил остатки вина. Выпив, он съел дольку мандарина. Рот наполнился забродившей сладостью.
     — Я, кстати, сегодня виделся с фон Гоффом.
     — Как поживает его жабья светлость? — захихикала графиня.
     — Квакает помаленьку. Поведал мне много занятного.
     — Хотите рассказать? — удивилась Элиза.
     — Мы же союзники, — с подкупающей честностью сказал Мартин, наклоняясь поближе к женщине. — Герцог готов нас поддержать, но скромно требует себе за это регентское кресло.
     — И в самом деле скромняга.
     — Я проявил инициативу и наобещал ему с три короба.
     — Даже так?
     — Ага, — Мартин сделал вид, что смотрит на играющий в камине огонь. — Он упомянул в беседе одно имя…
     — Какое? — Элиза тоже наблюдала за огнем.
     — Виктор Ревенфорд.
     Ни одна мышца не дрогнула на лице Элизы фон Беленбах. Но Мартин не зря прошел школу Виндельбрандта. Легкое подрагивание ресниц, сжавшиеся пальцы, чуть расширившиеся зрачки — графиня знала! Определенно, ей было знакомо это имя!
     — Не знаю, кто это, — отрезала она. — Какой-то родственник Вильгельма?
     — Его брат, — поправил Эберлинг. — Он умер во младенчестве. Говорят, Виктор был «искаженным».
     — Зачем фон Гофф вспомнил его?
     — Герцог Вертингемский меня не просветил. Сказал лишь только, что Виктор Ревенфорд — ключ.
     — Занятно. К чему интересно?
     Мартин посмотрел на часы. Время было позднее, и правила этикета ясно указывали маркграфу на дверь, хотя графиня, кажется, была не прочь продолжить теплое общение.
     — Не знаю, эделана, — Мартин поднялся. — Жаль заканчивать столь приятный вечер, но я вынужден оставить Вас. Я обещал сестре показать завтрашнюю постановку, и мне требуется уладить несколько мелочей. Могу ли я надеяться увидеть Вас в театре?
     — Нет, — отказалась Элиза. — Пьесы Иоакима до дрожи политические, а у меня нет желания снова слушать одно и тоже. К тому же, соавтором выступает этот пустозвон ди Саньери — о его талантах у меня отдельное мнение.
     — Не смею настаивать.
     Графина позвонила в колокольчик. Слуга явился через несколько мгновений, на ходу приглаживая всклоченные волосы.
     — Проводите гостя к выходу. Мартин, — Элиза протянула руку для поцелуя. — Вы всегда желанный гость в моем доме. Мы совсем не уделили времени Вашим приключениям, но надеюсь, Вы еще осчастливите меня подробным рассказом?
     — Рад буду стараться!
     — Один момент, — графиня вытащила из расшитого жемчугом кошеля тонкую серебряную цепочку. На ней висел черный камень — брат-близнец того, что украшал грудь Элизы. — Примите его в дар. Он защитит Вас от дурного глаза.
     — Серьезно? — Мартин принял подарок. Камень был гладким на ощупь, и будто бы немного теплым. Когда он коснулся его, по спине Эберлинга пробежали мурашки, а в затылке возник неприятный холодок. Наверняка на камень наложено какое-то заклятье, решил Мартин, стоит показать его дяде Исидору. Необычные ощущения исчезли так же быстро, как и появились. Если напрячься, то можно оставить их на откуп разыгравшемуся воображению.
     — Носите его, не снимая, — без всяких шуток предупредила Элиза.
     — Мне стоит чего-то опасаться? Того, что выходит за грань человеческого?
     Графиня сжала губы:
     — Всякое может произойти в этом городе. Поверьте мне, здесь слишком много зла, чтобы отказываться от любой помощи, даже такой сомнительной как магические амулеты. Тьма никогда не дремлет, Мартин, помните об этом.
     — Учту. А теперь разрешите покинуть Вас.
     — До встречи… Сокол из Фалькберга.
     Эберлинг вышел, оставив Элизу фон Беленбах в пустынной тишине библиотеки наедине с ее мыслями и тайнами.

ГЛАВА XX. ВСЯ ТЕАТРАЛЬНАЯ РАТЬ

     Театральное искусство, на мой взгляд, самое важное в истории человечества. Сквозь призму сцены можно разглядеть все то, что составляет многообразный внутренний мир индивида: страсть и любовь, гнев и боль, страх и ненависть. Театр показывает все самое высокое и низкое. Театр — это кривое зеркало нашей души.
     Лоренцо ди Саньери, из личной переписки.
     На фоне сумрачного неба горела раскаленным метеором громада Королевского театра, взятая в каре железных фонарей. Высокие стрельчатые окна сияли порталами в мир света и тепла, где собралась жаждущая развлечений публика. Холодный, по-настоящему зимний ветер обдувал тяжелые белые стены и круглые ребристые колонны, державшие внушительный фронтон. Над золотым куполом обители муз кружило в закатной тьме воронье. Падальщики водили хоровод вокруг тонкого шпиля, на вершине которого замерла в вечном полете Альмерсия — святая покровительница поэтов. Безмолвная, навеки юная дева с двумя маленькими крылышками за спиной воздела тонкие руки, будто надеясь вымолить прощение у небесных владык или желая покормить ворон, как пошутил Эберлинг.
     Королевский театр, словно могучий бледный колосс накрыл своей тенью Площадь Трех Сестер. У широко распахнутых ворот собрались зрители: дворяне, богатые купцы, гильдийцы, ремесленники Золотого и Серебряного цехов, свита, телохранители. Крикливое, нарядное, одетое в меха и кожу сборище медленно заплывало в ворота театра, кашляя и чихая от дыма, клубившегося над городом. От лекарских костров пользы было немного, но по крайней мере они скрывали вонь разложения.
     Гам сотен голосов накатывал с буйством шквала. Кричали лоточники, торговавшие вином и колбасками, вопили трактирные залучалы, громко смеялись размалеванные девки в ярких платьях. У памятника сестрам-монахиням играла труппа музыкантов и показывали фокусы иллюзионисты из Гальптрана. Ржали лошади, заходились в лае бродячие псы, внося в окружающий гвалт еще больший диссонанс.
     — Как тебе? — спросил Мартин, придерживая за руку сестру.
     — Я думала, что после приема фон Брейгеля меня ничему не удивить! — силилась перекричать гомон девушка. — Я ошибалась!
     — Если тебя это успокоит, то, признаться, я тоже в растерянности, — сознался Эберлинг. — В городе чума, но бомонд и не думает унывать. А ведь совсем недавно здесь сожгли невинных людей!
     — Кретины, — проворчал шедший за Мартином Дирк. — Хорошо хоть новый бургомистр начал что-то делать.
     Сэр Мейнард Этингер важно кивнул, впервые за бог весть сколько лет соглашаясь с Беккером. Старый рыцарь, не изменив давней привычки, вырядился в латы и препоясался мечом.
     Дирк не зря упомянул нынешнего градоначальника. Мартин нехотя признал, что бургомистр оказался деятельным управленцем. По приказу Йозефа Грубба в городе ужесточили меры безопасности, удвоили стражу и отдали — о чудо! — распоряжение насчет гигиены. По рекомендациям лекарей, жителей призвали к соблюдению чистоты и начали борьбу с вездесущими паразитами. Ученые светила заявили, что в распространении чумы виновато не только таинственное проклятье, но и банальные блохи, разносившие болезнь через укус. Мало кто поверил в эти измышления, но приказ бургомистра был недвусмысленным. За паразитами устроили охоту, пустив в ход все известные средства. Уксус, мыло, масло из полыни и дар ранней зимы — холода. Горожане выстуживали дома, надеясь избавится от мелких вредителей. Меры Йозефа пока не дали о себе знать, но взволнованный народ отвлекся от мрачных мыслей хотя бы на время.
     Окруженные охраной Эберлинги прошли внутрь театра. Кугель, Мэйс и Танкред Мелвуд деловито расталкивали зазевавшихся посетителей, иногда громко возвещая:
     — Пропустите! Дорогу его светлости маркграфу Фелиссии!
     У Катрин закружилась голова от дымного, полупьяного тепла, пахнущего потом и дорогими духами. Борясь с дурнотой, она сосредоточилась на осмотре богатого убранства театра. Сводчатый потолок, облагороженный позолоченной лепниной, удерживали ряды тонких колонн. Наполированный пол застелили малиновыми ковровыми дорожками. Стены театра покрывала искусная роспись на сюжеты известных пьес: Катрин узнала знаменитую дуэль дона Педро со злодеем Саламанкой и смерть красавицы Лючии от рук негодяя Лопе де Руцци.
     Бесчисленное количество высоких светильников освещали фойе, не оставив зимней ночи ни малейшего шанса омрачить грядущее представление. Минуя стайки гудящих зрителей, Эберлинги направились к порталу, ведущему в зрительный зал. Широкий вход обрамляла красная драпировка, а на вершине вогнутой арки висел герб Королевского театра, выполненный в форме маски. Одна ее половина скосила губы в буйном веселье, другая же застыла в плаксивой гримасе.
     — У фон Брейгеля такой же герб, — вспомнила Катрин.
     — Иоаким считается покровителем Королевского театра, — пояснил Мартин. — Не удержался граф от самовосхваления.
     В зрительном зале было чему удивиться. На расписном потолке трубили в рожки крылатые архаи, прекрасные девы играли в прятки среди зеленых стен садового лабиринта, а благородные рыцари, закованные в броню, стерегли их покой. Точно крестьянка, впервые попавшая на городскую ярмарку, Катрин удивленно смотрела на широкие балконы, что уходили вверх на четыре яруса, и на богато украшенные резьбой балюстрады. В ложах шумели любители пьес, попивая вино и слушая музыкантов, игравших задорную мелодию прямо возле сцены. Все видимое пространство зала заполнили выстроенные в два десятка рядов стулья с мягкими, бархатными спинками. Перед мебельными шеренгами возвышалась широкая закругленная сцена, обитая зеленым сукном. Сейчас ее укрывал темно-синий занавес с дугообразными складками, густо отделанный бахромой и кистями.
     — Где наши места? — спросила Катрин, осматриваясь.
     — Крайняя ложа на втором ярусе.
     — Я думала, мы будем сидеть у сцены.
     — Нет. Там стоячий партер для простолюдинов. Между прочим, у нас одно из лучших мест.
     — Сверху будет плохо видно, — расстроилась девушка.
     — Поверь мне, ты все увидишь.
     Катрин вздохнула:
     — Шумно здесь. Театр в Фалькберге мне больше нравился.
     — Зато теперь есть с чем сравнивать.
     Эберлинги поднялись по широкой белокаменной лестнице, устланной красным ковром. Мартин, придерживая Катрин за локоть, аккуратно лавировал меж гостей. Они вежливо отвечали на сдержанные, едва заметные кивки графа. Были здесь и хорошо знакомые лица. Одетый в меховую шубу Карло Бальдини, что-то грозно доказывал Марцию Соловью, который уныло рылся в вазе с фруктами. Седрик фон Гофф в испачканном пятнами камзоле, небритый и пьяный вдрызг стоял у клумбы, шумно исторгая в нее содержимое желудка. Маркус Энгельгардт обнял его за талию, часто подбадривая Лягушонка одобрительными выкриками:
     — О! Я, кажется, заметил рыбку, съеденную тобой в обед! — отчитался он под неприличные звуки.
     Мартин пожал руку Толстяку Францу, поздоровался с разодетым в пух и прах Лоренцо ди Саньери и отпустил штатный комплимент Анхен фон Балк. Златокудрая блудница просияла, увидев Дирка, и Мартин отпустил конюшего поворковать. Многие обращали внимание на Катрин, одевшую сегодня белое платье с буфами и несколько вольным вырезом. Прическу девушки уложили в модный фонтанж. Сестра Агата, увидев подопечную в таком туалете, была готова костьми лечь перед воротами Старой рощи, но увещевания Мартина и особенно Виндельбрандта успокоили монашку.
     — Эдель Мартин! — закричал Регин фон Дорм, обдав Эберлингов могучим перегаром. — И Вы здесь! И Ваша прекрасная невеста!
     — Я его сестра, — буркнула Катрин.
     Рыжий кутила сипло захохотал:
     — Простите, эделисса! Сестра, племянница, тетка, невеста — все дамы сегодня прекрасны как нежные цветки, растущие на склонах Рабарийского хребта! Я вам уже рассказывал, что однажды в одиночку покорил вершину легендарной Пико-эль-Гиганте?
     — Конечно рассказывали, эдель, — соврал Мартин, пытаясь обойти назойливого как комар барона.
     — Не припомню, — Регин почесал морщинистый лоб.
     — Нам пора, — отбрил его Эберлинг.
     — Не смею задерживать! Всех благ.
     Выписывая ногами зигзаги, фон Дорм проследовал к слуге, разносившему напитки.
     — И как он не умер от пьянства? — удивилась Катрин.
     — В нем заключается единственный талант барона, — усмехнулся Мартин.
     — А еще он записной враль, — добавил сэр Мейнард, с презрением глядя вслед Регину.
     Вход в ложу преграждала бордовая занавеска. Мартин было потянулся к ней, но остановился, услышав знакомый голос:
     — Куда же Вы, друг мой?
     Иоаким фон Брейгель стоял у них за спиной, опираясь на любимую трость. Его сопровождал Людольф фон Брогг, облаченный в черное. Мрачный помощник графа будто на войну собрался. За спиной великана торчала рукоять цвайхандера, на поясе кобура с пистолетом, руки затянуты в перчатки со стальными нашлепками.
     — Рад снова Вас видеть, эдель, — вежливо кивнул Эберлинг.
     Фон Брейгель поклонился Катрин:
     — Прелестный Кузнечик сменил черные цвета?
     Катрин зарделась и обняла себя за плечи, укрывая вырез:
     — Траур окончен.
     — Правильно! — Иоаким крутанул трость, — Негоже людям вечно пребывать в тенетах грусти, что разъедает души сильнее кислоты! В жизни всегда есть место празднику, волнениям страстей и пьяному воздуху веселья, который заставляет наши сердца трепетать в груди.
     — У Вас хорошее настроение.
     — Сегодня особенно хорошее! — подчеркнул фон Брейгель. — Нет ничего приятнее, чем видеть дело рук своих на театральных подмостках, — граф игриво толкнул Эберлинга в бок. — Вы ведь тоже не чураетесь работать пером? Несколько ваших пьес вполне успешно прошли в этом театре.
     Мартин скорчил возмущенную мину:
     — Вы мне льстите самым обескураживающим образом. «Вполне успешно» — это чересчур!
     — Не стоит прибедняться! «Жадный рыцарь» и «Наваждение» собрали немало зрителей.
     — Мне тоже понравилось, — ввернула Катрин. — В Фалькберге их часто ставят.
     — Вот видите, Мартин — устами младенца глаголет истина!
     Эберлинг закатил глаза:
     — О боги! Только спора о моих скромных талантах мне и не хватало!
     — Написали что-нибудь свежее? — не отставал Иоаким.
     — Работаю помаленьку.
     — Авторский секрет? — фон Брейгель широко улыбнулся, отчего по обезображенной стороне лица прошла судорога.
     — Нет. Пьеса называется «Гимиэннский святоша». Это сатирическая комедия в стиле farsa di Eastfalia19.
     — Благие небеса! Неужели Вы решили плюнуть на монашескую тонзуру?
     — Всего лишь вытер грязные руки о полы сутаны.
     — Неплохо, — Иоаким погладил навершие трости. — Сесилия тоже одобряет.
     Мартин попытался откланяться, но фон Брейгель настойчиво взял его под локоть:
     — Не желаете составить мне компанию?
     Катрин с тревогой смотрела на брата, ожидая ответа.
     — Боюсь, на всех не хватит места, — попытался отказаться Мартин.
     Он видел, как разволновалась Катрин и напрягся обычно спокойный Реймонд Кугель. От Эберлинга не укрылось, как тот переглянулся с сэром Мейнардом. Оба воина не испытывали к фон Брейгелю и тени симпатий.
     — Хватит, — не принял отказа Иоаким. Он заглянул Катрин прямо в глаза с наигранно-умоляющим видом. — Ради нашей былой дружбы!
     — Хорошо, — через силу согласился Мартин, явственно услыхав вздох сестры. Девушка испуганно прошлась взглядом по гостям:
     — Где же Дитмар?
     В присутствии юноши она чувствовала себя уверенней.
     — О! Не стоит волноваться, — успокаивающе зашептал фон Брейгель. — Ваш жених уже приехал.
     — Так где он?
     — Я видел его внизу с какой-то молоденькой эделиссой…
     — Вот как? — лицо Катрин вспыхнуло помимо воли. Иглы ревности и обиды кольнули в груди неожиданно остро.
     Мартину захотелось ударить графа. Ублюдок! Не смог удержаться от подлости!
     — Я не вижу здесь Лисбет, — замял неловкость маркграф, беря себя в руки. Время ссориться с фон Брейгелем еще не пришло.
     — Должно быть, развлекается с гримерами, — Иоаким зажмурился, — или спит с декоратором. А, может, со всеми сразу, чем черт не шутит? Но что же мы стоим? Пьеса скоро начнется! Пройдемте!
     У Катрин перехватило дыхание, когда она увидела раскинувшееся под балконом людское море. Зрители громко разговаривали, звенели бокалами, ели фрукты. Молодые дворяне перекрикивались с девицами с верхних лож. В самом низу, в партере, среди простолюдинов вспыхнула драка. Отчетливо послышались ругательства, прерванные криками боли. Охрана принялась растаскивать сцепившихся драчунов, но те словно пауки в банке не желали заканчивать бой. Катрин облокотилась на перила, силясь рассмотреть Дитмара в пестрой толпе. Она едва успела увернуться от пролетевшего над плечом крупного апельсина.
     — Что это? Зачем они бросаются? — возмутилась Катрин.
     — Старый истфалийский обычай, — подсказал ей незнакомый голос с певучим акцентом. — Когда кавалер хочет обратить на себя внимание понравившейся ему дамы, он кидает ей апельсин. Если дама хочет продолжить знакомство, то она кидает его в ответ.
     — Как же я определю нужного кавалера среди остальных? — спросила Катрин, поворачиваясь на голос.
     Рядом с ней стоял невысокий, широкоплечий мужчина импозантного вида. Судя по морщинам и выпирающему брюху, молодость у него осталась далеко позади. Он тепло улыбнулся Катрин и, несколько замявшись, огладил ежик седеющих волос:
     — Об этом истфалийские традиции умалчивают, — промолвил незнакомец. — Дон Иезекиль Тоска из Гордых, граф Камерийский, рыцарь Серебряной чаши, уполномоченный посол Ковенанта свободных городов Истфалии при Рейнландском дворе.
     — Катрин Эберлинг из Фалькберга, — назвалась девушка.
     Тоска поклонился, отставив ногу назад. Истфалиец был одет в элегантный камзол черный с золотом, зауженные бриджи и до блеска начищенные ботфорты, в которых вполне могло отразиться его породистое, начисто выбритое лицо.
     — Знакомство с Вами — честь для меня, — с поклоном сказал Иезекиль. Бархатистый голос посла лился в уши Катрин теплым ручейком. — При дворе ходят легенды о Вашей красоте, эделисса, но реальность превосходит досужие пересуды вдвое!
     — Только вдвое? — не удержалась от кокетства Катрин, неосознанно подражая манерам Элизы фон Беленбах.
     — Увы! Мой язык слишком скуден, чтобы усладить Ваш слух изящными комплиментами, — сокрушался Тоска. — Вы приехали в компании графа Эйзенберга?
     — Нет. Со мной брат.
     — Сокол из Фалькберга, — рыцарь искоса посмотрел на Мартина, обсуждавшего что-то с фон Брейгелем. — Мало какой кавалер может сравниться в доблести с Вашим братом!
     — Вы очень добры.
     — Я лишь отдаю должное подвигам знаменитого воина, — Тоска на шаг приблизился к Катрин. — Вы впервые в Королевском театре?
     — Да.
     — Вас ждет незабываемое зрелище!
     Катрин часто посматривала вниз, не оставляя надежды отыскать Дитмара.
     — Эделисса, мне кажется, Вы чем-то взволнованы? — Иезекиль тоже глянул вниз. — Вы кого-то ищете?
     — Мой жених… Дитмар фон Венцзлаф. Я не могу его найти, — призналась Катрин.
     — Высокий, золотоволосый юноша, с красивым лицом, но несколько растерянным видом?
     Катрин кивнула, часто потирая ладони в белых перчатках.
     — Могу Вас успокоить, — в улыбке посла блеснул золотой зуб. — Эдель Дитмар осматривает театр в компании моего секретаря. Валерия сама вызвалась показать этому достойному юноше закулисье.
     Катрин отрывисто вздохнула, пытаясь загасить вспыхнувшую злость. Она ждет Дитмара в обществе каких-то сомнительных типов, а тот изволит осматривать театральные закоулки с неизвестной женщиной!
     — Валерия прекрасно разбирается в искусстве! — нахваливал Тоска помощницу. — Надеюсь, она сможет услужить Вашему жениху.
     — Катрин, — Эберлинг без особого почтения обогнул истфалийца, слегка задев того локтем. Девушка поняла, что брат услышал последнюю фразу Иезекиля.
     Посол вновь представился, и Мартин холодно обменялся с ним рукопожатием:
     — Сестра, можно тебя на пару слов?
     Они отошли от продолжавшего улыбаться Тоски. Эберлинг тихо сказал:
     — Мерзкий тип. Что он тебе наплел?
     Катрин вздрогнула:
     — Что Дитмар гуляет сейчас с его помощницей. В закулисье.
     — Девица, о которой говорил фон Брейгель, — догадался Мартин. — Сволочи!
     — О чем ты?
     Эберлинг приобнял сестру за плечи и зашептал ей в ухо:
     — Не давай повода себя задеть. Его речи — всего лишь провокация, притом дурно сыгранная.
     Катрин с замиранием сердца слушала брата:
     — Но зачем?
     — За речами Тоски я вижу нашего доброго друга Иоакима. Возможно, ему не нравится грядущий марьяж и мой союз с Быком. Вот он и решил действовать издалека. Ведь твоя ссора с Дитмаром может привести к моему разрыву с Готфридом. Представляешь, в каком положении я окажусь, если молодой жених начнется волочиться за юбками, вопреки всем договоренностям? Это будет жуткий скандал, и чтобы сохранить лицо, мне придется дать равнозначный ответ. Поняла?
     — Они подослали Валерию, чтобы соблазнить Дитмара? — догадалась Катрин.
     — Не сразу, но в будущем.
     Девушка выдохнула:
     — Дитмар не будет… он не станет…
     — Трудно удержаться, когда красивая женщина, а эта Валерия наверняка красива, раздвигает перед тобой ноги. На этом горели и более опытные мужи, а наш Дитмар — увы! — к ним не относится.
     Снизу донеслись пьяные выкрики и заливистый женский хохот. Катрин нахмурилась:
     — Что же нам делать?
     — Отнесись к этому спокойно. Они уже внесли смятение в твою душу, но не давай ему укорениться. Когда Дитмар объявится, я предупрежу его о возможных опасностях.
     Катрин немного подумала:
     — Но зачем? Зачем Иоаким и Тоска это делают? Зачем они хотят навредить нам? Ведь ты хочешь объединить ренномертов, хочешь им помочь разобраться с Советом!
     Мартин хмыкнул:
     — Виндельбрандт неплохо тебя просветил. Да, я хочу сплотить дворян, но видимо не все оценили мои намеренья. Что же касается Тоски, то его роль мне не совсем понятна.
     Занавеска отодвинулась, и в ложу протиснулся Дитмар в компании невысокой, статной брюнетки. Как Мартин и предполагал, Валерия оказалась красивой, прекрасно сложенной женщиной, в темном-синем платье с оборками на открытых плечах и вызывающим лифом. Смуглая, золотистая кожа, умащенная маслом, соблазнительно блестела в полумраке. Точеное скуластое лицо, горящие весельем глаза с поволокой и полные губы могли пробудить желание даже в немощном старце, что уж говорить о пышущем здоровьем юнце. Опомнившись, Эберлинг отвел взор от полной груди Валерии, бесстыдно зовущей из ромбовидного выреза.
     Катрин с ненавистью оценивала спутницу Дитмара. Ей показалось, что с приходом Валерии ее собственная красота померкла, увяла, как цветок под гнетом осенних холодов. Будто в насмешку над девушкой, Валерия звонко рассмеялась и как бы невзначай огладила руку юноши.
     — Сучка, — выругалась Катрин.
     — Не выдавай своих чувств, — посоветовал Мартин. — Сейчас мы все исправим, но придется поработать. Идем к ним!
     Их опередил фон Брейгель, за которым хвостом увился Карло Бальдини. Художник немедленно осыпал спутницу Дитмара потоком картавых комплиментов:
     — Прекрасная донна! Ваша свежесть и красота потрясают меня до глубины моей порочной души. Вы словно лепесток божественного пламени, освещаете наш бренный мир несравненным, чарующим светом. Я готов пасть к вашим ногам сей момент! О, как я ошибался, написав портрет Девы у озера, не пригласив Вас в качестве натуры! Позор мне, позор! — стрекотал Бальдини, заламывая руки. — Пусть боги накажут меня слепотой за такой ужасный просчет!
     — Вы можете написать другой портрет, — подсказала Валерия.
     — Непременно! Но спешу Вас уведомить, я работаю исключительно с обнаженной натурой.
     — Я знаю, — Валерия улыбнулась Дитмару. — Мы все здесь ценители Вашего творчества.
     — Боги! — завыл Бальдини. — Где Вы были раньше, донна? Вы поразили меня в самое сердце. Я уже сейчас готов взяться за кисти, дабы слиться с Вами в творческом порыве!
     — Не боитесь потом потерять голову? — язвительно сказал фон Брейгель. — Ваши творческие порывы с молодыми дворянками обычно плохо заканчиваются.
     — Граф, вы несправедливы, — художник выпятил впалую грудь, скрытую под длинным кружевным галстуком. — В моем обществе добродетели прекрасной Валерии ничего не угрожает!
     — Я не про честь донны Сартори, а про Ваше здоровье. Боюсь, ее поклонники не оценят ваших творческих начинаний и просто вызовут Вас на дуэль.
     — Дуэль? — уверенность Бальдини дала брешь, и он поспешно раскланялся. — Мне нужно срочно Вас оставить! В горле пересохло!
     Под общий смех художник выскочил из ложи. Дитмар, увидев Катрин, торопливо освободил руку из настойчивых пальцев Валерии, и сделал шаг назад. Непрошенный румянец окрасил щеки барона. Фон Брейгель усмехнулся, заметив отступление юноши.
     — Катрин… — сбивчиво начал Дитмар. — Я Вас искал…
     — Вы не представите нас Вашей спутнице? — вежливо спросила девушка, одарив жениха ледяным взглядом.
     — Это Валерия Сартори, синьора Фиораччи, секретарь графа Иезекиля Тоски.
     Валерия дерзко смотрела в глаза Катрин. В карих глубинах открыто читались вызов и издевка:
     — Дитмар много о Вас говорил, — легкая улыбка ужом скользнула по губам женщины.
     — Я тоже слышал о Вас немало, синьора, — вмешался Мартин. — Слава дома Сартори летит быстрее пули. Особенно если коснуться теплых взаимоотношениий между родственниками.
     — О чем Вы, эдель? — глаза Валерии сузились.
     — Я знаком с Вашим братом Рикардо, он говорил о Вас в самых нежных чувствах.
     Краска сбежала с лица женщины:
     — Сомневаюсь. Мы давно не общаемся.
     — Зря, — напирал Эберлинг. — Поверьте, его братские чувства к Вам ничуть не угасли. Даже наоборот, я бы сказал.
     Катрин не очень понимала, о чем говорил Мартин, но ожесточившиеся черты Валерии говорили сами за себя. Слова Эберлинга больно задели синьору Фиораччи:
     — Давайте не будем говорить о Рикардо.
     — Как Вам будет угодно, — согласился Мартин. — Зачем бередить раны былых обид и забытых отношений, — он сделал акцент на последнем слове, чем окончательно взбудоражил Валерию.
     — Благодарю, — процедила Сартори. — Вы чрезвычайно галантны.
     Фон Брейгель, молчаливо следивший за диалогом, провел ладонью по навершию трости:
     — Приятно видеть в наших рядах такое согласие. Присядем! Скоро начнется пьеса. Надеюсь, вы оцените старания Лоренцо… и мои.
     Ди Саньери, крутившийся за спиной графа, раздулся от гордости. Катрин устало присела на мягкий стул. Справа от нее разместились Мартин с фон Брейгелем, а по левую руку Дитмар. Со злостью она увидела, как Валерия Сартори нагло уселась рядом с фон Венцзлафом, чересчур вызывающе прижавшись к нему бедром. Юноша смотрел в одну точку где-то далеко впереди себя и отвечал на знаки Валерии вежливыми кивками.
     Эберлинг хищно ухмыльнулся, напомнив окружающим о своем прозвище. Он подозвал к себе Мелвуда и тихо шепнул ему на ухо какие-то указания. Катрин не смогла разобрать слова, но лицо рыжего телохранителя расползлось в глупой улыбке. Танкред покинул ложу, почти не сдерживая смеха. Иоаким фон Брейгель с любопытством наблюдал за Мартином:
     — Должно быть, Вы рассказали ему забавную шутку.
     — Закончил анекдот.
     — Ох! Тайны окружают нас как падальщики, слетевшиеся на поле битвы.
     Тем временем, на сцену вышел молодой человек в разноцветном наряде. Стройные ноги обтягивали узкие шоссы цвета свежей зелени. Сшитый из множества лоскутов дублет, казалось, впитал в себя все цвета радуги. На лице актера сидела белая полумаска.
     — Благородные господа и дамы, многоуважаемые купцы и мастера, а также остальная публика! Королевский театр находящийся под патронажем его светлости Иоакима фон Брейгеля, — артист широким жестом указал на графа Эйзенберга, — с гордостью представляет вам знаменитую труппу из Истфалии «Intraprendenti»20!
     По зрительному залу побежала волна оглушительных рукоплесканий. Выходящих на сцену комедиантов встретили громкими возгласами и женским визгом. Лоренцо ди Саньери завопил «Браво!» и нечаянно пролил вино на штаны мирно посапывающего Седрика фон Гоффа. Герцогский сынок откликнулся прерывистым храпом, оставаясь в объятиях сна.
     Актер продолжил:
     — Талантливые комедианты сыграют для вас новую пьесу прославленного Лоренцо ди Саньери. Сиятельные дамы и благородные господа, внимание на сцену — «Засидевшиеся»! — снова буря аплодисментов.
     — Выписать из Истфалии самих «Intraprendenti» — дорогое удовольствие, — заметил Мартин, разглядывая яркие костюмы актеров.
     — Чего не сделаешь ради искусства, — вздохнул фон Брейгель. — Но цена была не слишком высокой. Ковенант раздирает война, так что их мастерство сейчас там не в чести.
     — У нас, боюсь, тоже. Чума. Людям не до смеха.
     — Даже пред ликом смерти есть место веселью.
     Мартин фыркнул:
     — Скажите это в лицо умирающему в муках. Или рыдающей матери, потерявшей ребенка.
     Фон Брейгель пожал плечами:
     — Я так много видел и тех и других, что давно оставил надежды донести до них простые истины.
     — Истины? Не заметил.
     — Зря. Но со временем Вы их поймете. К сожалению, когда будет уже поздно.
     — Иоаким, Ваши намеки становятся все более расплывчатыми, — Мартин начал терять терпение. — Проще отыскать тело герцога Амоса21, чем в Ваших речах потаенный смысл.
     — Возможно, — граф беззвучно рассмеялся. — Коли мои речи вам недоступны, позвольте развлечь Вас коротенькой сказкой. Жил да был на свете маленький, но очень гордый муравей. Он жил вдали от муравейника, обособленный, прямо-таки надувшийся от собственной важности. Устав от одиночества, он вернулся домой и тут же принялся всем доказывать, какой он умный и сильный. Муравей носил самые тяжелые грузы, копал самые глубокие норы и даже лез в политику, где лгал и интриговал напропалую.
     — Какой деятельный муравей.
     — Ага. Однажды он настолько заврался и обнаглел, что собратья решили избавится от него. Ему нагрузили на спину неподъемную ношу, но глупый муравей, желая показать силу, взялся ее тащить.
     — Упорная тварь.
     Фон Брейгель легонько пристукнул тростью по гладкому полу.
     — Еще какая! Жаль только упорство ему не помогло. Спинка бедного муравья не выдержала, и он бесславно погиб под весом своих амбиций и глупости. Улавливаете мораль сказки?
     — Вполне, — Мартина прервал бурный взрыв смеха. Артист на сцене отмочил какую-то шутку, которая заставила рассмеяться даже загрустившую Катрин. — Думается, у этой сказки есть продолжение.
     — Вот как? Хотелось бы услышать.
     — Извольте. У погибшего муравьишки, как оказалось, было немало друзей. И они были в большом расстройстве, узнав о гибели товарища. Однажды они выяснили, кто стоял за смертью друга, и без всяких затей поубивали злодеев. Конец.
     Фон Брейгель похлопал в ладоши:
     — Отличный финал. Драма, достойная подмостков!
     — Сомневаюсь. Слишком банально.
     Занавес натужено разъехался в стороны, явив зрителям красочные декорации. Подробно выполненный рисунок живописал мрачную залу с трибунами и одиноким окном, за которым висел месяц с идиотской улыбкой на карикатурном лице. Перед декорацией поставили длинный стол с кое-как намалеванной на нем картой Рейнланда. В беспорядке валялись пустые бутылки и останки снеди, будто артисты решили отметить премьеру задолго до ее начала. За столом восседали семеро актеров в масках. Некоторые из них нацепили под камзолы подушки, чтобы казаться толще, другие надели искусственные лысины и парики. Маска с золотым обручем на голове, означавшим регентский статус персонажа, увлеченно тискался с худеньким юнцом, когда как дородный Канцлер в компании Казначея и Адмирала сладострастно пересчитывал золотые монеты. В результате подсчетов, львиная доля барыша оказалась в кармане лже-Олдрика. Актер, изображавший главу Тайного Кабинета, задумчиво хмыкал и что-то записывал в толстую книгу, то и дело поглядывая на фальшивых бератеров.
     — Нет в жизни краше звука, чем звон монет златых в моих руках, — продекламировал Канцлер, бренча деньгами. — Не правда ль, брат?
     Адмирал почесал лысину:
     — То верно, брат!
     — То верно, господа, — ответили остальные c потешным истфалийским акцентом, покуда регент склонял молодого любовника на стол. Недвусмысленно встав позади юноши, он принялся совершать вполне ясные движения бедрами. Мебель издала тонкий скрип, и Канцлер спросил:
     — Чу! Что за звук я слышу?
     — Пустил я ветры, господа! — пропыхтел регент, не отрываясь от дела. Зал грянул хохотом. Один из зрителей свистнул так заливисто, что Катрин вздрогнула.
     — Милостью богов, запахло здесь амброзией священной! — лже-Казначей подкрался к погруженному в процесс регенту и незаметно вытащил из-под его ног запечатанный сургучом мешок. Его светлость и бровью не повел, а только усилил напор страсти, от чего юнец громко застонал.
     — Чу! Что за звук я слышу? — тревожно повторил лже-Олдрик.
     — То ветер стонет за окном, — успокоил его Казначей. — Смотрите, что послали боги нам, дабы служили мы во благо государства!
     — Неси его сюда, — приказал Канцлер. Лже-Густав отдал мешок, и Канцлер обнял его как давно потерянного сына. — Ты правильно решил, милейший друг. Монеты эти я сохраню до времени тревог, пусть полежат себе в покое, в сокровищнице дома моего!
     — То верно, брат, — поддакнул Адмирал.
     — Но век тревог уже настал, — возразили из-за кулис. — Болезнь бушует в королевстве! Не стоит ли подумать о народе?
     Канцлер быстро спрятал мешок за стулом:
     — Не знаю, кто там говорит, но денег нет у нас спасать народ! Казна пуста!
     — А тот мешок? — подло напомнил невидимка.
     — Какой мешок? — ненатурально удивился Канцлер. — Привиделся он верно Вам, о благородный ренномерт.
     Зрители недовольно загудели. На сцену вылетел огрызок яблока, чуть не задевший косматую голову Юстициария. Тот погрозил толпе пальцем и запищал фальцетом:
     — Тюрьма и плаха ожидает лиходеев, поднявших руку, — он брезгливо пнул яблоко, — и сей огрызок на властелинов Рейнланда святого!
     — В задницу себе его засунь! — посоветовали из толпы под хохот горожан.
     — Мой зад не выдержит большого напряженья, — наигранно заплакал Верховный судья, — ведь подставляю я его и день и ночь под нужды бератеров! Размером равен он Карраскому проходу, а глубиной не уступает Вертингемскому каньону — не видно дна на много лиг!
     Зрители ревели от смеха. Мартин посмотрел на Катрин. Девушка покраснела и зажала рот ладошкой, скрывая улыбку. Она часто косилась на сэра Мейнарда, раздраженно поводившего усам.
     — И как они не боятся говорить такое вслух? — удивился Дитмар.
     — Люди в Рейнланде вольны говорить что угодно, — ответил фон Брейгель.
     — Но это не значит, что их потом не вздернут на виселице, — закончил Эберлинг.
     За кулисами послышалось мычание. Канцлер комично завертел головой:
     — Чу! Что за звук я слышу?
     — То Годфрид нам являет недовольство, — устало пояснил Казначей.
     Актер, одетый в черный камзол и треуголку, вывел на сцену пятнистую коровенку, что по задумке артистов играла роль Быка.
     — Смотрите все! — крикнул Канцлер, — то Сокол тащит нам скотину! Пойдет потеха сей же час!
     Слуга, подталкивая корову, влепил ей по заднице звонкую оплеуху, отчего животное снова издало пронзительное мычание. Лже-Эберлинг почесал ей за ухом и вытащил из рукава мелкое зеленое яблоко.
     — Не злись! — театральным шепотом сказал он. — Мы всем еще покажем! Поделим все на части равные. Тебе, мой зловонючий друг, я титул регента вручу. Ты будешь править, а я тянуть тебя за роги!
     Актер мигнул зрителям, и те поддержали его смехом. Регент отвлекся от юнца и принялся озираться по сторонам:
     — Тут зреет заговор?
     — Ну что Вы, ваша светлость! — подскочил к нему Канцлер. — О том не может быть и речи! Все любят Вас как ро́дного отца!
     — Вы правду говорите?
     — Клянусь Вам животом своим! — Канцлер повернулся к толпе и показал нос.
     — Тогда спокоен я сегодня! — регент взял парня за руку и потащил под стол, откуда сразу донеслись стоны наслаждения.
     Мартин мельком посмотрел на Дитмара. Мальчишеское лицо фон Венцзлафа окаменело. Он сжал ладони, не отводя глаз от кривляющихся актеров и понурой коровы. Катрин, отбросив ревность, прижалась к нему, стараясь успокоить жениха.
     — Кажется, юноша немного зол? — с невинным видом спросил Иоаким.
     — Более чем, — проворчал Эберлинг, увидев, как Дитмар встает. Фон Венцзлаф тяжело дышал, глядя в глаза фон Брейгелю. Его руки слегка подрагивали.
     — Вы что-то хотели мне сказать? — граф Эйзенберга ждал, разомкнув уста в широкой усмешке.
     — Хотел.
     — Я слушаю. И сделайте это побыстрее, — мне хочется досмотреть пьесу.
     — Вы посмели оскорбить моего отца! И Мартина!
     — Я? — фон Брейгель поднес к лицу Сесилию. — Дорогая, разве я писал строки про родственников уважаемого эделя? Что? — он прислушался к воображаемому ответу. — Во всем виноваты эта чертовка и похабник Лоренцо! Мерзавка во всем призналась!
     — Хватит издеваться!
     — Клянусь Вознесенными, это все она! — Иоаким протянул трость фон Венцзлафу.
     — Шут! — закричал Дитмар.
     — А вот это уже оскорбление, — тон графа сразу изменился. В нем не осталось и следа былой шутливости.
     — Эдели, остановитесь! — вмешался Мартин, поднимаясь. Сейчас он видел лишь умоляющее личико Катрин, готовой расплакаться здесь же, на глазах у всех. — Иоаким, эдель Дитмар не понял сатиры и немного вспылил…
     — Я все понял! — оборвал его фон Венцзлаф. — Гнусная, чудовищная издевка, плевок в лицо моей семьи! Я не потерплю…
     Речь Дитмара прервал громкий визг. Все как по команде посмотрели в сторону Валерии Сартори. Истфалийка блажила на зависть крестьянской девке, заметившей в амбаре крысу. По роскошной груди женщины медленно скользил приплюснутый бурый комок. Таинственная субстанция, судя по запаху и виду, была обычным дерьмом, которое заботливо скатали в шар и забросили в ложу. Коричневые, жирные пятна окропили подбородок и губы южной красотки; она брезгливо расставила руки, боясь коснуться собственного лица.
     Первым засмеялся очнувшийся от шума Седрик фон Гофф. Его поддержал шакальим повизгиванием ди Саньери. Потрясающий белым платком Тоска кудахтал нечто успокоительное и бессвязное, вызвав новый взрыв хохота. Смеялись Дитмар и Катрин, прятал в усах улыбку Мейнард Этингер. Фон Брейгель оперся подбородком на трость и глубокомысленно изрек:
     — Дерьмовый попался апельсин!
     Валерия поднялась с удивительным для ее положения достоинством. Выхватив из рук Тоски платок, она наградила Иоакима полным ненависти взглядом. Медленно и тщательно утерев губы, она процедила:
     — Вы не мужчины, а стайка трусливых, гогочущих гусаков!
     Иезекиль Тоска вывел ее из ложи, сокрушенно покачивая головой.
     — Опять я что-то не то сказал, — шутливо предположил фон Брейгель.
     Мартин похлопал Дитмара по спине, и когда юноша повернулся к нему, проартикулировал: «Извинись!».
     Уже остывший фон Венцзлаф подошел к Иоакиму и растерянно почесал затылок:
     — Эдель, я немного перестарался, — барону с трудом давались извинения, но видя, как Катрин часто кивает в такт его словам, он закончил. — Я прошу прощения за несдержанность. Мне не стоило Вас оскорблять. Видимо, я не привык к подобным пьесам и сатире, в частности.
     — Ах, милый мой друг, — фон Брейгель дружески хлопнул Дитмара по спине. — Чего не наговоришь в запале. Я тоже был молод и совсем не сдержан на слово. Так что, пустое. Я не держу зла. А если я Вас чем-то обидел, то позвольте принести ответные извинения.
     Они пожали руки.
     — Вы не находите, эдель, что этот комок дерьма прилетел исключительно вовремя? Мало ли до чего мы с вами могли дойти и какие слова произнести!
     — Знак богов, — пошутил Мартин.
     — Никогда не слышал, чтобы боги кидались говном в красивых баб, — внес свою лепту Дирк, появившийся сразу после отступления Валерии. Беккер фривольно обвил талию счастливой Анхен фон Балк. Светлые волосы девицы взмокли, а на щеках играл яркий румянец.
     — Ваши замечания как всегда точны, мой простодушный друг, — сказал фон Брейгель. — Но вернемся к нашей пьесе! Присаживайтесь, друзья, впереди второй акт.
***
     Им не дали досмотреть спектакль. В конце второго акта артисты прославленной труппы разошлись не на шутку. Мартин с ужасом следил, как зрителям все меньше нравятся остроты истфалийских гостей. Фальшивый Канцлер и его товарищи без устали вытворяли глупости, несли околесицу, дерзили и через каждые пару минут повторяли как заклинание фразу: «На жизнь народа нам плевать, скорей бы денежки считать». Корову, бывшею звездой первого акта, увели, но на смену ей вкатили толстяка в маске жабы. Пыхтящий, ругающийся последними словами лже-фон Гофф бесконечно пускал ветры и пожирал горы еды, от чего Катрин искренне пожалела актера, вынужденного по-настоящему съедать всю эту снедь. Перед тем, как уехать на своей коляске, поддельный герцог провозгласил:
     — Пусть дохнет в муках простой люд, болезни вскоре их добьют, а мы разделим други власть, не жизнь нас ждет, а просто сласть!
     Лже-Эберлинг выглянув из-за кулис, помахал рукой зрителям:
     — О, как же прав сей жирный гад! Его словам рогатый будет рад!
     Как по заказу, спрятанная за ширмой корова поддержала речь артиста долгим, усталым мычанием.
     — Вот оно — настоящее лицо моего отца! — вскочил Седрик фон Гофф. — Так его!
     Маркус Энгельгардт потянул его за манжеты, усаживая обратно на стул. Фон Брейгель доверительно шепнул Мартину:
     — На роль Жабы я заманил самого Альберта Леви!
     — Неужели?
     Иоаким благоговейно выдохнул:
     — Большая удача, знаете ли. Альберт всегда играет вдрызг пьяный, но никто этого не замечает. Вот она, истинная сила притворства! Этим искусством владеют два вида мастеров: политики и актеры. И кто из них лучше справляется, даже я не берусь судить.
     Мартин хотел было ответить, но ему помешал громкий крик с задних рядов.
     — Долой Верховный Совет!
     — Долой зажравшихся ублюдков! — поддержал крикуна визгливый тенор.
     — Пошли вон!
     — Убирайтесь!
     — Чтоб вы сдохли, кровопийцы!
     На сцену полетели гнилые овощи, яйца, фрукты, просвистела у виска канцлера тяжелая табакерка. Полетел резной стул, с грохотом врезавшийся в нарисованное окно. Острый камень угодил в грудь Казначея, оставив на белой блузе актера грязный след.
     — Долой! Долой! — скандировала толпа.
     — Мартин! — Катрин испуганно прижалась к брату. — Так ведь не должно быть?
     — Нет.
     Бушующие волны людских рук, хор разъяренных голосов, отборная брань — Катрин никогда не видела гнева оскорбленной, озлобленной толпы. Горожане поносили власть, дворян, призывали немедленно разобраться с угнетателями.
     — Немедленно уходим, — сказал Мартин, вставая.
     — Куда же вы? — окликнул его фон Брейгель. — Самое интересное впереди! Третий акт!
     — Вы в своем уме? Они же сейчас бросятся на нас!
     — Ага! Разве не в этом смысл?
     Мартин направился к выходу, ведя за собой Катрин. Дитмар поспешил вслед за ними. Эберлинг поманил Этингера и Дирка:
     — Господа, кажется, его светлость умудрился вызвать своей пьесой народный гнев. Прямиком на наши головы. Уходим.
     Поймав лакея, Мартин грубо спросил:
     — Здесь есть другой выход?
     — Это театр, здесь множество выходов, — пафосно ответил слуга.
     Дирк угостил театрала хлестким подзатыльником.
     — Тогда веди нас к ближайшему, засранец!
     Они прошли длинным, слабо освещенным коридором, в котором пахло пудрой и сандарачным клеем. Катрин вытерла холодный пот платочком. Страх сковал все ее нутро, камнем обрушился на ноги. Если бы не Мартин, то она бы так и осталась стоять на месте, ожидая возможной расправы. Дитмар шел рядом с ней, но Катрин старалась не смотреть на него. К страху примешивался стыд — ей было невыносимо осознавать, что будущий жених разглядит в ней обычную трусиху.
     Коридор резко повернул налево, упираясь в небольшую красную дверь. Под зарешеченным смотровым окошком какой-то негодяй тщательно, почти каллиграфически вырезал обвинение: «Джакомо Фульчи — педик и стукач».
     — Куда она ведет?
     — К запасному выходу, — ответил лакей, потирая ушибленный затылок. — Спуститесь по лестнице и все.
     — Открывай!
     — У меня нет ключа…
     — Так на кой хер ты нас сюда вел? — заревел Дирк.
     — Вы же просили…
     Беккер от души врезал слуге, сшибив его на каменный пол.
     — Не бейте! — взмолился лакей, вытирая разбитый нос.
     — В какую сторону открывается дверь?
     — Туда.
     — Все разойдитесь, — приказал Дирк. Никто не стал спорить с капитаном, даже сэр Мейнард. Увязавшаяся вслед за любовником Анхен фон Балк смотрела на Дирка восторженными глазами. Немного подавшись вперед, Беккер встал на изготовку. Шумно выдохнув, он бросился в атаку. Подкованный сапог с грохотом врезался в место рядом с замком. Дверь затрещала, но выдержала. Капитан не растерялся — тут же последовал второй удар. С хрустом дверь откинулась назад, лязгнув сломанным замком.
     — Готово.
     — Вы были великолепны, — с придыхом сказала Анхен.
     — Подумаешь, дверь сломать, невелик подвиг, — отмахнулся Дирк.
     Беглецы прошли через маленькую, захламлённую театральным барахлом комнатенку и спустились по пыльной винтовой лестнице. Катрин сдавленно чихнула. Ей казалось, что они погружаются в недра какого-то жуткого склепа, где во тьме поджидают ожившие мертвецы, алчущие теплой крови. Стены и потолок сдвинулись, нависли над девушкой, будто желая раздавить ее, подмять под себя. У Катрин закружилась голова, и она покрепче ухватила Дитмара за плечо. Лестница закончилась тесным проходом, где одиноко горел настенный светильник. Из склепа прямиком в могилу, подумала Катрин.
     Впереди была другая дверь, на сей раз в железном переплете.
     — Мать вашу, — рыкнул Дирк. — Такую хер выломаешь!
     — Следите за языком, — предупредил Этингер. — Здесь дамы.
     — Помолчите, Мейнард, — осадил старика Мартин, — Может, открыто?
     Он потянул за ручку. Дверь с легким скрипом поддалась.
     — Есть! — обрадовалась Катрин.
     — Слава всем разгильдяям и идиотам!
     Они вышли на улицу. После затхлых коридоров, холодный, соленый от дыма воздух показался Катрин слаще горного. Девушка почувствовала, как ей на плечи ложиться теплый плащ, и она благодарно кивнула Дитмару — в суматохе бегства, Катрин оставила в театре свою шубку.
     Возглавляемый Мартином отряд очутился с западной стороны театра, под широким навесом. Приятным скрипом отозвался под ногами снег, скованный ледяной корочкой.
     — Скорее к лошадям! — поторопил спутников Эберлинг.
     На Площади Трех Сестер длинной стальной цепью, выстроились стражники. Крепко сжимая в латных перчатках алебарды, они с волнением прислушивались к шуму, идущему из театра. На лицах солдат читалось сомнение. Они часто поглядывали на сержантов, в свою очередь ждущих приказа от начальства. Командующий городской стражей — сэр Рупрехт Вормс — находился внутри театра, и пока оттуда никто в панике не выбегал, солдаты бездействовали.
     — В зрительном зале волнения! — крикнул Мартин. Грузный, расплывшийся в талии сержант, в куртке из буйволовой кожи и нечищеном нагруднике дернулся, словно его толкнули.
     — Вы уверены?
     — Толпа призывает к бунту. Требуют отставки Совета!
     — Кто-нибудь пострадал, или они только горлопанят?
     — Не знаю. Идите и выясните. Это ваша работа, черт возьми!
     Мартин повел свой маленький отряд к карете.
     — Я за лошадью! — сказал Дитмар.
     — Не уходи, — попросила Катрин.
     — Я не могу бросить Фрезию.
     — А меня? — девушка сглотнула застрявший в горле ком. Она молила у богов сил, чтобы не разрыдаться.
     — И тебя не брошу. Мне нужна пара минут.
     Дитмар побежал за своим скакуном, стараясь не поскользнуться на обледеневшей мостовой. Конюхи и дворянская охрана, дежурившие возле карет, со страхом поглядывали ему вслед, с трудом понимая, что происходит. Гремя подкованными сапогами, городская стража выдвинулась к закрытым воротам театра. Мартин поймал себя на мысли, что волнуется за Танкреда Мелвуда, оставшегося среди ожесточенной толпы. Эберлинг тешил себя надеждой, что парню хватит ума слиться со смутьянами.
     Отдаленный, но быстро нарастающий шум сотен голосов пролетел над площадью. Барабанной дробью стучали подошвы, и звук этот летел вперед вестником грядущих беспорядков.
     — Хватит терпеть!
     — Смерть советникам!
     — Вырвем кишки дворяшек!
     К театру двигалась огненная стена. Это шли к площади горожане, разгонявшие ночную тьму сотнями факелов. Чем ближе они подходили, тем серьезнее Эберлинг понимал их намеренья. Над головами жителей вздымались дубины, колья, топоры, ножи и вилы. Кое-где виднелись настоящие клинки и копья. Нестройная, но плотно сбитая орава выкрикивала хулу:
     — Смерть ублюдкам!
     — Они смеют веселиться, когда наши дети умирают!
     Мартин быстро прикинул число бунтовщиков:
     — Их тут больше сотни!
     — Гораздо больше сотни, — поправил Дирк.
     — Стража! — закричал Эберлинг.
     Его зычный рев перекрыл шум толпы и разнесся далеко за пределы площади. Солдат не нужно было подгонять. Они слышали призывы бунтовщиков. Слаженно развернувшись, стражи выставили перед собой алебарды и двинулись навстречу нежданной опасности. Плотный сержант, с которым разговаривал Мартин, отдал приказ единственному верховому в их отряде:
     — Немедленно скачи за подкреплением! Ты! — окликнул он другого солдата. — Немедленно беги за сэром Рупрехтом!
     Эберлинг указал Кугелю на карету:
     — Реймонд, все лишнее бросаем — поедем на ваших лошадях. Катрин со мной на коне Танкреда.
     — А как же сам Мелвуд? — спросил Кугель, зло ухмыльнувшись в нестриженную бороду.
     — Выкрутится! — отрезал Эберлинг. — Не ребенок. Мне нужно уберечь Катрин.
     — Я не поеду без Дитмара, — возразила сестра, удивляясь собственной настойчивости.
     — Деточка, одумайся, — полез с уговорами Этингер, — сейчас не время спорить!
     — Мейнард прав, — поддержал рыцаря Мартин. — С Дитмаром все будет в порядке.
     — Я никуда не поеду без него.
     — Хватит! — Мартин схватил ее запястье, но Катрин с силой вырвалась.
     — Нет.
     — Дура! Погубишь себя и нас!
     Сержант вышел к бунтовщикам. Лицо воина, бледневшее под морионом, цветом напоминало творог. Он взялся за рукоять палаша, чтоб придать себе сил. Свободную ладонь он прижал к нагруднику с выгравированным фениксом.
     — Люди! — обратился сержант к горожанам. — Возвращайтесь домой!
     — Катись в Бездну! — выкрикнули из толпы.
     — Гвингаэльцы! — предпринял вторую попытку сержант. — Вернитесь домой! Бунтом ничего не решить. Мы не хотим проливать кровь.
     — Зато мы хотим, — ответил воину бас.
     В театре нарастал гул множества голосов, разбавленный частыми вскриками. Ворота открылись, выпуская наружу паникующих людей. Они выплеснулись на площадь, словно вода из опрокинутого ведерка.
     — Простолюдины взбунтовались! — вопил окровавленный франт в синем кафтане, схватившись за разбитую голову. — Стража!
     Мартин, затаив дыхание, смотрел, как люди в смятении толкутся в проходе, спеша убраться из театра. Он слышал ругань, отчаянный визг женщин, глухие удары и треск рвущейся одежды. Одну пухленькую девицу сбили с ног, и она исчезла в захлестнувшем ее человеческом оползне.
     — Хватай Катрин! — приказал Мартин Этингеру.
     Старику не надо было повторять дважды. Подхватив сопротивляющуюся девушку, он перекинул ее через плечо и в мгновение ока усадил на спину жеребца.
     — Пустите! — Катрин попыталась слезть с лошади.
     Мартин стремительно запрыгнул в седло позади нее, и крепко прижал к себе сестру.
     — Даже не смей, — прорычал он ей в ухо.
     — Пусти, мы не можем так поступить с Дитмаром!
     Эберлинг не ответил, вместо этого дав коню шенкелей.
     — Лови их! — закричал кто-то из горожан. — Крысы пытаются сбежать! Ловите их!
     Восставших сдерживали выставленные алебарды. Разъяренные горожане трясли оружием и на чем свет поносили стражей, но пока не решались напасть. Эберлинг промчался вдоль линии воинов. Оглянувшись, Мартин увидел несущегося во весь опор Дитмара, и с облегчением выдохнул. Теперь не придется оправдываться перед Катрин и Готфридом.
     Сухим треском бича раздался выстрел. Эберлинг успел заметить, как на крыше театра промелькнула неясная фигура. Кто-то выстрелил по толпе! Пуля угодила в шею бородатого горожанина, разорвав ему глотку. Алая струя брызнула из артерии, угодив на стоявшего рядом мясника в черном фартуке.
     — Убивают! Бей их!
     Презрев опасность, разгневанные бунтовщики набросились на стражников. Удары алебард частично остановили натиск — рухнули на мостовую первые тела, а кровь пролилась алыми мазками.
     — Стойте! — ревел сержант, размахивая палашом. — Все назад.
     Его призыв оборвал сильнейший удар плотницкого молотка. Не удержавшись, сержант пал на одно колено. Откуда-то сбоку сверкнули острые вилы, пропоровшие куртку и ребра под ней. С воина быстро сорвали шлем и довершили расправу мясницким топором, раскроив мужчине череп.
     — Бей-убивай! — неслось над бесноватой толпой.
     Стражники отступали к воротам театра, откуда уже выходили разгоряченные зрители, начинавшие погром возле сцены. Перед ватагой шли двое дюжих мужиков, несущие над собой изувеченное тело. Одежда дворянина была изорвана и залита кровью, руки неестественно выгнуты, лицо разбито до неузнаваемости. Он пытался сопротивляться, но сил у него почти не осталось. Сломанное тело швырнули на булыжник.
     — Дави их! — проревел один из палачей.
     Горожане накинулись на стражников с тыла. В ход пошли принесенные из театра ножки от стульев, канделябры и даже посуда. Сражаться на два фронта воины не могли. В считанные мгновения их строй был разрушен. Солдат будто смыло штормовым валом, рассеяло среди одуревшей от злости и ненависти орды.
     Мартин едва успел вырваться с площади. Точно олень, удирающий от охотника, Эберлинг пролетел по Монетной улице, освещенной редкими фонарями. Еще несколько поворотов, и небольшая компания Сокола вырвется из западни.
     Дорогу загородила пара плотно сдвинутых телег, из-за которых выходили люди в одинаковых черных куртках с надвинутыми капюшонами. Неизвестные были вооружены куда лучше обычных мятежников. Они сжимали в руках короткие мечи и шпаги. Эберлинг натянул поводья, понимая, что, врезавшись в людей он только усугубит свое положение. Рядом остановился сэр Мейнард:
     — Кто это такие?!
     — Не знаю, — ответил Мартин, сжимая эфес палаша. Катрин, сидевшая перед братом, испуганно вжалась ему в грудь.
     — Разойдитесь, — спокойно приказал Этингер.
     — Ага. Разбежались, — хрипло проговорил невысокий мужчина с исключительно уродливой, корявой физиономией. На левой щеке главаря черным узором расплылась татуировка. Он быстро залез под плащ (Мартин увидел кольца поддетой кольчуги) и вытащил наружу пистолет. — Сегодня наша ночь. Слезайте с лошадей. Придется вас немного пограбить, — он перевел смеющиеся глаза на Катрин. — А кое-кому и присунуть.
     Главарь махнул пистолетом своим подельникам:
     — Дайте благородным эделям скорости.
     Сразу шестеро грабителей поспешили исполнять команду. Мартин хмуро наблюдал за тем, как к нему подходят двое негодяев. Худой, лишенный носа разбойник взял лошадь под уздцы, другой — пухлогубый юноша, едва ли достигший шестнадцати зим, схватил Катрин за колено:
     — Ох, сестричка, да ты красотка, — восторженно сказал он. — Мой «ганс» так и прыгает в штанах. Клянусь Валаком, я с тебя до завтрашнего вечера не слезу!
     — Не лезь поперек отца в пекло, — откликнулся уродливый предводитель. — Такая красотуличка не про твою честь.
     — Как скажешь, — быстро согласился пухлогубый. — Можно хоть в рот ей напихать?
     — Своей мамаше будешь запихивать, убогий ты мой.
     Предательские слезы страха показались на глазах Катрин. Мышцы внизу живота свело судорогой. Не чувствуя себя, девушка обмерла от нахлынувшего ужаса. В голове билась одна загнанная мысль: «Это происходит не со мной! Меня здесь нет!»
     Эберлинг переглянулся с товарищами. Этингер и Дирк кивнули. Дитмар уже тянулся к клинку. Мартин надавил на плечо Катрин, прижимая девушку к лошадиной шее. Одним быстрым движением Сокол из Фалькберга выдернул палаш из ножен и обрушил его на голову юнца. Из распластанного лба прыснула кровь.
     — Прорываемся! — крикнул Мартин остальным.
     Раздался выстрел. Эберлинг почувствовал, как вздрогнул под ним конь Мелвуда. Животное истошно заржало, заваливаясь на правый бок.
     Маркграф вытолкнул Катрин с седла, опасаясь, что падающая лошадь придавит ее. Сестра неловко приземлилась на колени. С ее губ сорвался крик боли.
     — Убейте их, — скучающе велел предводитель. — Только баб не трогайте. И долбоеба в треуголке.
     Эберлинг чудом не угодил под бьющееся в агонии животное. Он едва успел разглядеть, как Дирк срезает противнику часть скальпа, а Реймонд Кугель погружает лезвие в горло врага. Разбойники набросились на Мартина скопом — лезвия мечей вспарывали воздух словно крылья мельницы. Эберлинг парировал удар, нацеленный ему в бок, увернулся от выпада справа и резко ответил квартом в грудь бандита. Мартин снова ушел в оборону, отражая не слишком умелые попытки достать его. К счастью, на стороне Эберлинга было мастерство и желание разбойников взять его живым.
     Катрин, путаясь в подоле юбки, отползла к стене ближайшего дома. Она вжалась спиной в холодные камни. Расшибленные колени ощутимо саднили. Сердце готовилось разбить грудь, а плотный комок, застрявший в горле, мешал дыханию. Улицу будто подернуло туманом. Она видела, как Реймонд Кугель отгоняет противников мечом, а по его руке струится кровь. Кружился в вихре Мартин, разя нападавших с филигранной точностью. Дирк взобрался на крыльцо соседнего дома, спрятал за спиной заплаканную Анхен и, громко матерясь, отбивался от наседавшей на него четверки. Конь Беккера не уступал в отваге хозяину — Дурень вырвал целый клок мяса из предплечья грабителя. Перед глазами Катрин мелькали лица, какие-то огни, звенели в ушах сталкивающиеся клинки, вопил в муках раненный. У ее ног рухнул бандит, сраженный Мартином. Взяв себя в руки, Катрин наклонилась и подняла анелас22 погибшего. Она выставила клинок перед собой.
     — Брось, куколка. Порежешься еще ненароком, — сказал девушке корявый главарь, медленно приближаясь к ней. — Лучше расстаться с целкой, чем лежать в сырой землице. Ты ведь целочка? Ну ничего, мы это исправим. Клянусь волосатой жопой Анейрина — такого траха тебе никогда в жизни не испытать!
     Девушка еще крепче сжала скользкую рукоять.
     — Отойдите! — задыхаясь, крикнула Катрин. Холодный воздух обжег ей легкие и она поперхнулась.
     — Я лучше войду, — засмеялся разбойник, сверкнув железными зубами. — Прямёхонько в твою узенькую щелку!
     Сильным ударом меча главарь выбил оружие из дрожащих рук. Его искусанные губы сложились в злорадную ухмылку:
     — Вот и все! Сейчас мы прикончим твоих дружков, а потом я хорошенько тебя вздрючу. Тебе понравится, моя куколка. Особенно когда я поставлю тебя раком и славно поработаю над твоим крепеньким задочком.
     Дитмар бросился на помощь невесте, но его опередили двое. Юношу сбили с ног, он попытался встать, но сильный удар дубины швырнул его обратно в грязь. Из раны на лбу побежала кровь, заливая лицо фон Венцзлафа. Не желая видеть расправы, Катрин зажмурилась. Сознание стремительно тускнело, звуки боя стали размытыми, словно доносились откуда-то издалека.
     Из полуобморока ее вывел свирепый боевой клич:
     — Под знаменем Орма!
     Нечто огромное, яростное ворвалось в бой, размахивая цвайхандером. Облаченный в черное гигант одним ударом разрубил врага поперек живота, почти отделив верхнюю часть туловища от нижней. Кровавый поток хлынул на снег, тугой узел блестящих кишок вывалился на булыжник, тошнотворно дымясь. Гигант уже занялся другим противником. Еще один взмах меча — отсеченная по плечо рука упала в снег, а ее неудачливый владелец в панике бросился за ней, попутно истекая кровью.
     — Эге-гей! — послышался знакомый, радостный голос. — Да мы вовремя! Горе побежденным!
     Граф Иоаким фон Брейгель двумя легкими выпадами скьявоны убил бандитов, поваливших Дитмара.
     — Кажется, я спас вам жизнь, — сказал хромец, стряхивая с лезвия кровь. — Но да успеем еще поболтать! Тут собралось немало покойников, как я посмотрю.
     Оружие графа не знало пощады. Иоаким разил врагов с изяществом портного, работающего над своим лучшим платьем. Укол, выпад, уворот — фон Брейгель скользил в боевом танце, а вокруг него падали тела. Гигант в черном, в котором Катрин признала Людольфа фон Брогга, помог Мартину. Он с силой ударил в спину бандита, насаживая того на меч, точно жука на иголку. Эберлинг, пользуясь неожиданной поддержкой, одним быстрым выпадом убил второго нападавшего.
     Главарь, видя, что его люди проигрывают, злобно прошипел:
     — Повезло тебе, сучка! Держи на память.
     Он замахнулся мечом, но фон Брейгель успел подставить под удар скьявону. Сталь ударилась о сталь с громким скрежетом.
     — Фу! — Иоаким улыбнулся. — Убивать такую девушку — это даже хуже, чем нагадить в храмовую купель. Право, милейший, Вы либо безумны, либо в конец оскотинились. Нельзя убивать красоток — неужели батюшка не познакомил Вас с этой аксиомой?
     Главарь не стал биться с фон Брейгелем. Кошкой он отпрыгнул назад и сразу задал такого стрекача, что ему мог позавидовать любой скакун с ипподрома. Граф Эйзенберга тонко засмеялся:
     — Хорошо бежит, паршивец. Ну да ладно, пусть уходит. Я как-то не настроен сегодня бегать, — посмеявшись собственной шутке, Иоаким кивнул Катрин. — Как ты, Кузнечик?
     — Я…я — девушка не знала, что сказать. Язык отказывался ей подчиняться, все слова вылетели из головы. Ей только оставалось заикаться и ломать руки.
     — Успокойся, дорогая, — фон Брейгель обнял ее за плечи. — Тебе больше ничего не грозит. Разве я мог позволить умереть сестре Дезмонда Эберлинга? От рук каких-то проходимцев? Вот уж увольте!
     — С-спасибо, — кое-как поблагодарила Катрин, не чувствуя губ.
     — На здоровье, — учтиво ответил Иоаким.
     Эберлинг добил последнего врага точным уколом в голову. Острие вонзилось в глаз разбойника и вышло из затылка, сверкая багровыми каплями. Людольф фон Брогг расправился со своим оппонентом мощным ударом снизу — цвайхандер перерубил ногу несчастного ублюдка у самого колена. Враг рухнул на запятнанный кровью лед и схватился за культю. Его вопль, казалось, могли услышать в самом Рексхайме. Людольф с видимым удовольствием погрузил меч в живот бандита и с силой провернул. Раненный обхватил руками лезвие, но уже через мгновение умер.
     — Благодарю Вас, Людольф, — даже сейчас, Мартин не смог удержать дрожи, произнеся имя отпрыска Мясника. Перед глазами промелькнул образ давно умершего Людвига фон Брогга. Жуткого, громадного, исполненного чудовищной, нечеловеческой злобы. Обрызганный кровью Людольф улыбнулся. К удивлению Эберлинга, в этой улыбке не было ничего демонического. Если бы не алые пятна на щеках, ее вполне можно было назвать дружелюбной:
     — Рад помочь, эдель.
     Фон Брогг оперся на меч. Плечи гиганта поникли:
     — Гибель настигла их слишком рано, — прогудел он. — Эти отребья не заслуживают быстрой смерти.
     — Главное, мы все живы, — Мартин поискал Катрин. Заметив ее в объятиях фон Брейгеля, он с облегчением вздохнул. В кои-то веки граф Иоаким оказался полезен.
     — Мартин, сюда! — позвал его Дирк.
     Беккер и Кугель поддерживали сэра Мейнарда с двух сторон. Старый рыцарь морщился от боли, зажимая рукой рану под наплечником:
     — Подонок задел меня кинжалом, — сказал Этингер, поводя усами. — Завтра буду как новенький.
     Мейнард качнулся, едва не повалив Реймонда.
     — Нам срочно нужен лекарь! — прохрипел Дирк.
     Эберлинг поймал ртом падающие снежинки. Серебристые звездочки кружились в вышине словно белые, сверкающие мушки. Мартин вытер платком вспотевшую шею — на белой ткани остался красный след.
     — Есть еще раненые? — спросил маркграф.
     Дитмар невесело усмехнулся, закрывая ладонью разбитый лоб. Катрин высвободилась из объятий Иоакима и подошла к фон Венцзлафу. Она крепко прижалась к нему всем телом. Ей тоже досталось. Белое платье вымазано грязью и порвано от подола до середины бедра, напротив колен алеют смазанные пятна, личико запачкано. Мартин скрипнул зубами. Не таким он видел сегодняшний вечер, совсем не таким.
     — Едем на Виндхольм! — решил Эберлинг. — Сразу к мэтру Кьергону! Лучшего врача в городе не сыскать.
     Фон Брейгель убрал в ножны скьявону:
     — Может, дождемся стражу?
     — Или бунтовщиков? — в тон спросил Мартин.
     — И то верно. Вы позволите сопровождать Вас, Мартин? Во избежание неприятностей.
     Эберлинг несколько раз кивнул:
     — Конечно, эдель. Мы обязаны Вам жизнью.
     Фон Брейгель склонил голову набок:
     — Не только жизнью. Гораздо большим.
     По спине Мартина пробежал холодок, не имевший ничего общего с ночными заморозками.

ГЛАВА XXI. КУКЛОВОДЫ

     В любой политической игре есть бенефициарий, неизменно таящийся в тени. Подобно невидимому кукловоду он дергает за ниточки, заставляя послушных марионеток исполнять нужный ему танец. Настоящий мастер подковерной игры всегда спокоен, находится в стороне, и часто бывает столь неприметен, что его существование остается в тайне даже для опытных игроков.
     Гальфрид Остийский «Хроника смутного времени»
     Армин фон Гофф отстраненно слушал монотонную как молитва речь Ионы Винтерберга. Начальник Тайного кабинета уныло вещал о мерах, принятых против чумы, часто упирая на ее магическое происхождение. Он отчитывался о действиях Академии Белой Руки (пока безрезультатных), о расследовании своего кабинета (бесплотном) и рекомендациях Церкви (бесполезных). Иоаким фон Брейгель, сидевший в первом ряду, надвинул на глаза шляпу. Через секунду раздался громкий, нарочитый храп, вызвавший смех ренномертов. Винтерберг отвлекся от документа и смерил Эйзенберга раздраженным взглядом:
     — Эдель Иоаким, Ваши шутки сейчас неуместны.
     «Проснувшись», фон Брейгель щелчком поправил шляпу:
     — Какие могут быть шутки, эдель Иона! Меня сморил праведный сон!
     — Тогда Вы можете не спать?
     — Увы! Рад бы, да Вы меня усыпляете.
     — Снимите хотя бы головной убор, — вмешался адмирал фон Каттель. — Все-таки Вы не в борделе и не в кабаке!
     — Не могу, — отказался Иоаким. — Боюсь, здешние пламенные речи напекут мне голову.
     По Гроссхоллу пробежала волна хохота. Фон Брейгель широко улыбнулся, явно довольный собственным остроумием. Винтерберг поднял руку, взывая к тишине:
     — Эдель, на Вашем месте я бы не стал привлекать к себе внимания после того, что Вы устроили в Королевском театре. Между прочим, пресечь беспорядки нам стоило больших трудов. Более того, даже сейчас в городе продолжаются волнения. И позвольте заметить, я милостиво не стал говорить об итогах ночного противостояния. Может, хотите послушать?
     — Грех такое пропускать.
     — Полторы сотни погибших горожан, почти пятьдесят убитых стражников, двенадцать забитых толпой дворян, множество раненных и покалеченных, — Винтерберг озвучивал потери с интонацией торговца, который подсчитывал убытки — четыре выгоревших дотла дома, более двух десятков разграбленных лавок, и в довершение колоссальный ущерб, нанесенный Королевскому театру.
     — Вот как? — Иоаким поднялся и неспешно направился к кафедре, бормоча себе под нос. — Ох, Сесилия, что же нам, несчастным, делать?
     Винтерберг тряхнул листком с речью:
     — Может, Вы позволите мне закончить?
     — Рад бы, но совесть не позволяет отложить в долгий ящик мое покаяние.
     Эдель Иона ждал продолжения. На пухлом лице бератера появилось любопытство:
     — В чем же Вы хотите покаяться?
     Иоаким набрал в грудь воздуха:
     — О, как я был слеп! — плаксиво заговорил он. — Невинная пьеса обернулась кровопролитием, и я чувствую себя ответственным за то, что разрешил эту ужасную постановку! Я всего лишь хотел повеселить народ. Пригласил лучших актеров, нанял известного драматурга, организовал представление из собственного кошелька — но был не понят зрителем! Для меня это худшее наказание.
     — То есть Вы согласны с тем, что Ваша пьеса сподвигла людей к бунту?
     — Это как посмотреть, — фон Брейгель ухмыльнулся. — Видите ли, уважаемый бератер, ни одна пьеса в мире не способна взбудоражить народ, если у людей все в порядке.
     — Но Вы, зная о напряженном положении в Гвингаэле, все равно разрешили постановку. Разве это нельзя расценивать как подстрекательство к мятежу?
     — Нельзя, — возразил Иоаким с таким видом, будто сам об этом сожалеет. — Нужны веские доказательства.
     Винтерберг вздохнул:
     — Совет бератеров назначит особую комиссию, должную всесторонне рассмотреть данное дело, — Иона кивнул Юстициарию. — Эдель Йохан, Вы не соблаговолите ее возглавить?
     Верховный судья степенно кивнул. Жесткое, будто вырезанное из кости лицо фон Балка было напрочь лишено каких-либо эмоций. Стоило бератеру согласиться, как Вильгельм Ревенфорд поднял свой жезл:
     — Могут ли ренномерты участвовать в комиссии в качестве независимых наблюдателей?
     Винтерберг пожал плечами:
     — Разве в этом есть необходимость? Следствие находится в юрисдикции верховного суда, и присутствия сторонних наблюдателей не требует.
     Ревенфорд отложил жезл и сложил пальцы домиком. Немигающий взгляд герцога мог вызвать нервозность, даже у покойника:
     — И все же было бы желательно их присутствие.
     — Согласен, — поддержал герцога Мартин Эберлинг.
     — Согласен, — хором откликнулись Бык и фон Гофф.
     Винтерберг повернулся к канцлеру. Его светлость Олдрик часто поглаживал ладонью столешницу, напряженно вглядываясь в изображенную на ней карту Рейнланда. Морщины канцлера углубились, под глазами набухли тяжелые мешки, окольцованные синими тенями. Коричневый камзол был небрежно расстегнут, пышный галстук съехал набок, будто его светлость спал прямо в одежде. Вопреки обыкновению, возле бератера стояла чаша с вином, к которой он часто прикладывался.
     — Эдель Олдрик, — осторожно позвал Винтерберг.
     Фон Каттель устало сморгнул:
     — Пусть будет так, — в омертвевшем голосе старого политика слышалось вселенское безразличие.
     Пропажа внука неплохо тебя потрепала, коварный ублюдок, — подумал фон Гофф. Армин не сдержал восторга, увидев, в каком виде заявился на Ассамблею его светлость. Вместо холодного, уверенного в себе мужа, во главе стола сидел уставший от жизни старик, убитый горем. Исчезновение внука-содомита сильно повлияло на могучего канцлера. Кто бы не стоял за пропажей Зигфрида (в том, что парню поспособствовали «пропасть», фон Гофф не сомневался), он явно знал, куда нанести удар. Неделя поисков ничего не дала — молодой фон Каттель как в воду канул. Ходили слухи, что его видели где-то во Флоттбурге, но тайный кабинет так и не нашел четких следов.
     Заседание продолжилось после небольшой паузы. Винтерберг и Густав фон Хагенбах взяли на себя управление Советом, стараясь не тревожить канцлера. А тревожиться было чему! Каждое решение совета, каждый принятый закон встречал противодействие со стороны ренномертов. Эберлинг, Ревенфорд, Бык и сам фон Гофф возражали по любому поводу, требуя голосования. Их сплоченному фронту вяло противился Гвидо Мейхель, но видя бездействие Совета, он вскоре перестал поднимать жезл. Напомаженный, подвитый, одетый в щегольский розовый камзол, Мейхель недоуменно хлопал глазами, пытаясь поймать угасший взгляд канцлера.
     — Какое необычное согласие царит средь ренномертов, — не удержался от остроты фон Брейгель. — Того и гляди, пошатнутся устои и рухнут догмы!
     Уже перед самым голосованием вновь выступил Ревенфорд. Он снова потребовал отменить закон о гильдейском сборе, а заодно порадел за комиссию, расследовавшую деятельность казначейства, сославшись на нехватку времени. Оба требования были удовлетворены.
     Все было сыграно как по нотам. Армин допивал третий бокал вина, когда гофмейстер двора вышел к ренномертам и объявил итоги голосования. Взрыв голосов мог поспорить с пушечной канонадой. Толхард фон Балк растерянно мял в руках бумагу с результатами, словно сам не верил прочитанному. Никто не говорил вслух, но все понимали — сегодня Совету был нанесен жестокий удар, несущий в себе реальную угрозу его власти.
     Перед тем, как покинуть Рексхайм, фон Гофф подошел к Эберлингу и тихо произнес:
     — Мейхель.
     Мартин кивнул. Вертингем, сопя и пыхтя как чайник, вышел во двор. Холодный ветер принялся щипать кожу с наглостью рассерженного гусака. Частый снег назойливо сыпал с металлического неба, прилипая к одежде и обуви. Армин с ненавистью посмотрел на черные ступени, ведущие к площади Леонхарда Малого. Грязно выругавшись, фон Гофф приступил к спуску. Ноги герцога нестерпимо болели — ему казалось, что колени зажали в какой-то инквизиторской дробилке, а стопы кололи дюжиной раскаленных игл. Вытирая пот, Армин упорно шел к карете, чувствуя, как сердце часто бьется в жирной груди. Уже не в первый раз его посетила мысль, что стоит заказать особое кресло на колесиках, дабы избавить себя от страданий.
     Забравшись при помощи слуги в карету, фон Гофф с облегчением откинулся на мягкие подушки. В левый бок будто воткнули спицу; воздух с сиплым хрипом вырывался из легких, сотрясая обрюзгшее тело в пропотевшем бархате. Армин судорожно потянулся к ящику с лекарствами. Чтобы унять клятое сердцебиение, медикус прописал ему какую-то настойку. Вскрыв пузырек непослушными пальцами, фон Гофф сделал маленький глоток. Герцога окутали крепкие запахи валерианы и спирта.
     Хлестнул удар кнута, и карета тронулась с места. Армин подложил под голову пуфик и постарался расслабиться, но подпрыгивающая на выбоинах повозка не желала подарить ему покой. Фон Гофф поводил глазами из стороны в сторону, собираясь с мыслями. Сегодняшняя Ассамблея стала поворотным моментом для его планов. Союз, выкованный хитроумным Эберлингом, принес свои плоды, пусть герцог и сомневался в маркграфе. Верховники получили ощутимый щелчок по носу и наверняка попытаются удумать некую каверзу. Армин усмехнулся. Пусть попробуют, пусть надорвутся, пусть сдохнут в тщетном сопротивлении! У Вертингема найдется, чем ответить. Уже много лун он собирал на бератеров обширный компромат, способный хорошенько взболтнуть тихую заводь Совета. Теперь, когда их власть окончательно дала брешь, он спокойно может его обнародовать. Прямых доказательств там немного, но их хватит, чтобы добить советников. На каждого из них была своя проруха. Канцлер — взяточник, фон Хагенбах мутит воду с казной, адмирал по уши завяз в оккультизме, о чем говорит его тайная переписка. Маршал запятнан в гнилых строительных схемах на границе с Мехтией, а также в явном мошенничестве с иностранными поставщиками. Верховный судья активно разводит шашни с праудландским двором и не менее бойко «дружит» с послом Мехтии. Из всех бератеров лишь Винтерберг оставался чист, но это ни о чем не говорит. Просто главный разведчик Рейнланда скрывает свои темные делишки куда лучше коллег.
     Фон Гофф достал из дорожного сундучка тяжелую, золотую табакерку. На ее крышке красовался герб Вертингема — вставший на дыбы крылатый лев. Глаза зверя сверкали изумрудами, из пасти торчал раздвоенный язык, блестящий алмазным напылением. Ухватив понюшку ароматного табака, Армин глубоко втянул терпкое зелье. Герцог зафырчал и несколько раз громко чихнул. В голове возникла приятная ясность. После того, как он повергнет Совет руками Эберлинга, Армин видел только один исход. Допускать ненадежных союзников к власти будет серьезной ошибкой. И Фалькбергский чудак, и Бык по-своему опасны, а, значит, их нужно будет убрать с дороги. Не зря же он выторговал себе в заложники родственников обоих. Как только два дурня заикнутся о дележе свободных мест в Совете, Армин немедленно выложит этот козырь. Правда, перед этим он уберет с их помощью Ревенфорда, вымазанного в грязных сношениях с Торговым союзом. Допустить торгашей в верха никак нельзя, так что герцог Вольфшлосса неминуемо должен пасть. И он обязательно падет, когда Эберлинг с подачи фон Гоффа отыщет Виктора Ревенфорда. Орден повяжет всех, кто связан с укрывательством «искаженного»!
     Армин помрачнел. Оставались два игрока, которых герцог страшился пуще остальных. Иоаким фон Брейгель и Теодор фон Виндельбрандт. Первый был закоренелым преступником, способным на любую подлость, а второй… графа Ротвальда Вертингем знал много лет, но никогда не мог понять. Всегда обособленный, расчетливый и скрытный Теодор являлся тем неизвестным фактором, что может испортить всю схему. По молодости Виндельбрандта считали повесой и бретером, но в один прекрасный день он круто изменился. Теодор с блеском закончил Виссенберг, а затем проявил себя в Праудландскую компанию и в сражениях с Мясником. Благодаря его гению страна смогла восстать из пепла оставленной фон Броггом смуты, и если бы Виндельбрандт захотел, то давно бы занял место регента. Но он его не желал! Эта закавыка больше всего беспокоила фон Гоффа. То, что за Эберлингом виднеется макушка Теодора, Армин сообразил быстро, но разгадать планы графа пока не смог. Чего же хочет этот странный человек? Протолкнуть Сокола в правители, чтобы тайно им управлять? Вполне возможно, но слишком просто. Вертингем ночами не спал, тщетно пытаясь найти ответ.
     Фон Гофф смежил воспаленные веки. Голову распирало от навязчивых сомнений. Больше всего ему не хватало надежного союзника, с кем можно было бы поделиться мыслями и планами. Видимо, боги посмеялись над Армином, оставив его в трудный час в печальном одиночестве. Его братья пали в бою, а жена была глупой наседкой, неспособной поддержать мужа в трудную минуту. Когда он хотел использовать супругу против регента, бывшего ее родным братом, то Нимианна наотрез отказалась помогать фон Гоффу в интригах. Безмозглая сука прямо ему заявила, что не станет умышлять против Эриха. Армин не нашел ничего лучше, чем отправить ее в отдаленный замок на границе Вертингема, где она окончательно спятила. Кастелян рассказывал, что Нимианна развела целую стаю голубей, дав им звучные имена или громкие прозвища. Теперь она сидит в голубятне сутки напролет, вся в дерьме и перьях. Фон Гофф невольно хохотнул: одного из голубей Нимианна величала не иначе как Глорфильдом-Валентином Себастьяном фон Ролленцорном.
     Фон Гофф тяжко, с надрывом вздохнул. Семья для него потеряна. Он остался один, наедине со своими амбициями, которые грели его рыхлое тело и очерствевшую душу темными ночами. В этой тьме, среди полузабытых воспоминаний скрывались тени его жестоких деяний. Там прятался его брат Гумберт, павший у Белой Скалы. Ехидно лыбился покойный отец Армина, брошенный сыном во время кровавого штурма Вестриджа. Стоя в обнимку, беспокойные родные с укором глядели на воющего от ужаса фон Гоффа. За их спинами виднелись нестройные шеренги павших у стен Кейгорда солдат. Герцог не считал себя трусом или слабаком, но спать ночами он уже не мог. Лишь с первыми лучами солнца он обретал покой.
     Карета остановилась. Неужели они так быстро добрались до Виндхольма? Погруженный в беспокойные мысли герцог совсем потерял счет времени. Армин выбрался из кареты, грубо оттолкнув руку слуги.
     Фон Гофф с ненавистью окинул взором стены особняка и толстые каменные шпили грузных, почерневших башен. Единственным светлым пятном выделялось золотисто-синее знамя, развивавшееся на ветру. Все здесь вызывало ненависть: кривые пристройки, большие окна, бесполезные при осаде, помпезные рельефы, уродливые горгульи и маскароны с глазами идиотов. Отец Армина души не чаял в этом макабрическом ансамбле, влачившим мертвецкое существование в окружении уснувших дубов. Хотя особняк неоднократно перестраивали и ремонтировали, фундамент остался с прежних времен. В дремучие года его заложил сам Леонхард Малый, сводный брат Берхарда Высокого и родоначальник герцогского рода. Может быть, благодаря этому факту у Армина так и не хватило духу снести проклятый склеп к чертям собачьим.
     Слуги открыли перед ним широкие двери, и Армин наконец очутился в тепле. Окруженный яркими обоями, цветастыми портьерами и мягкими коврами, фон Гофф почувствовал себя немного лучше. Он лично выбирал убранство комнат и залов, желая сделать его как можно ярче — исключительно в пику угрюмому виду снаружи. Герцог приказал мажордому наполнить горячую ванну. Его вновь одолел странный холод, будто идущий изнутри.
     Поднявшись в свои покои (клятые лестницы!), фон Гофф швырнул меховую шапку на крышку рундука и тут же налил себе таланака в хрустальный бокал. Только сейчас он смог расслабиться. Спиртное подействовало почти мгновенно. Герцог поборол желание рухнуть на пуховую перину, накрытую прозрачным балдахином. Поистине царское ложе занимало треть комнаты, маня герцога холмами подушек и одеял.
     — Седрик не приезжал? — спросил Армин между глотками.
     — Нет, ваша светлость, — ответил слуга, помогая герцогу снять кафтан, подбитый красным мехом.
     — Где его черти носят?!
     — Я думаю…
     — Без тебя знаю, — оборвал фон Гофф.
     Наверняка где-то пьянствует, ублюдок, решил Армин, снимая вымокший камзол. С тех пор, как пропал внук канцлера, Седрик не вылезал из бутылки. Его часто видели в обществе Регина фон Дорма и Маркуса Энгельгардта — та еще парочка распутников! Но, по крайней мере он не якшается с проститутами, что уже хорошо. Мысль о порочной наклонности отпрыска окончательно испортила настроение Армина. С тех пор, как он застал Седрика в постели с мужчиной, фон Гофф утратил последнюю привязанность. Если он кого и любил в своей семье, так это единственного сына. Держа на руках, розового, гугукающего младенца, герцог Вертингема верил, что баюкает будущего наследника, способного продолжить дело отца. Но боги снова рассмеялись в лицо Армину. Из милого, пухлощекого мальчугана не получилось настоящего мужчины. Женовидный, распущенный слабак, склонный к однополым утехам — вот и все наследие прославленного генерала, одержавшего победу в нескольких военных кампаниях! Он пытался вылечить сына, Вознесенные тому свидетели, но все ухищрения пошли насмарку. Седрик остался прежним — нервным, мягким, подверженным чужому влиянию человеком, променявшим славу дома на член в заднице. Фон Гофф понимал, что как отец он потерпел поражение и ничего уже не исправит. Эта катастрофа оставила в его душе громадную воронку, которую вскоре заполнили злость и разочарование.
     Фон Гофф почувствовал легкий укол под мышкой.
     — Что ты там возишься? — прикрикнул Армин, отталкивая слугу.
     — Рубашка порвалась и…
     — Пошел вон!
     Избавившись от одежд, герцог прошел в ванную комнату, где сверкала серебром вместительная бадья. Приглушенно горели светильники, создавая интимный, возбуждающий полумрак. Шлепая босыми пятками по влажному, хорошо нагретому полу, Армин радостно похлопал себя по вздутому чреву и складчатым бокам. Нимианна часто шутила, что втайне от всех Армин проглотил колокол. При помощи слуг герцог погрузился в горячую воду, благоухавшую жасмином. Тепло окутало его со всех сторон, согрело заледеневшие конечности и скукожившийся под брюхом член.
     — Вина! Живо! — распорядился фон Гофф. — И позовите Матильду.
     — А Земай? — учтиво спросил банщик.
     — Ее тоже. Теперь можешь проваливать!
     Армин зажмурился от наслаждения. Его плоть редко посещали мужские силы, но сейчас ему хотелось окружить себя чем-то красивым. Или кем-то.
     Девушки скользнули в комнату обнаженными, едва уловимыми тенями. Матильда была высокой, стройной истфалийкой с тонким станом и высокими, крупными грудями. На красивом, по-детски округлом лице сияли похотливые зеленые глаза, подведенные сурьмой. Фон Гофф улыбнулся, глядя на ее стройные ноги и прикрытую нежным пухом промежность. Вторая девушка — Земай, отличалась темной, почти черной кожей, присущей девам из Эшфабада. В соски и нос она вдела металлические кольца, а эбеновую кожу умастила маслом. Отблески пылающей жаровни играли на ее широких, соблазнительных бедрах, где не раз гуляла любимая плетка фон Гоффа.
     — Ты вернулся, мой пухленький негодяй! — тонко пропела Матильда. — Как дела на Совете? Ты всех победил?
     — Конечно, — Армин выпростал руку из воды. — Иди ко мне, мерзавка. Сколько холуев тебя поимело сегодня?
     Матильда надула губы:
     — Ты же знаешь, мы с Земай любим только тебя.
     — Ага. Меня и еще парочку таких же кретинов.
     Истфалийка опустила руку в ванну и без всяких прелюдий грубо схватила герцога за яйца:
     — Не смей меня оскорблять, нахал! Ты будешь наказан!
     — Не сегодня, — отказался Армин, понимая, что его силы взяли отгул.
     — Тогда зачем ты нас звал? — спросила Земай. Из-за сильного акцента ее речь едва можно было разобрать. Девушка склонилась над бадьей так, что ее темные груди нависли над лысиной фон Гоффа двумя темно-коричневыми холмами.
     — Ласкайте друг друга, — приказал Армин. От предвкушения на его лбу выступила испарина.
     — Мой генерал желает зрелищ? — пухлые губы Матильды вытянулись в трубочку. — Желает видеть, как мы сплетем с Земай ноги?
     — Да! — фон Гофф с силой хлопнул истфалийку по крепким бедрам. — Я хочу, чтобы вы кричали! Хочу видеть, как ты затрахаешь эту черномазую суку. Вылижешь ее! Делайте!
     Матильда взяла за руку Земай и встала перед бадьей. Она провела ладошкой по спине гальптранки, вскоре остановившись на чаше ягодиц. Земай ответила долгим поцелуем. Оторвавшись от ее губ, Матильда провела языком по торчащему соску, задержавшись на кольце. Пальцы истфалийки скользнули по внутренней стороне бедра и уверенно направились к тому месту, где зарождается страсть. Она медленно, с нежной уверенностью погладила складки кожи, пока не погрузила палец в лоно подруги. С губ Земай сорвался приглушенный стон. Гальптранка запрокинула голову и ее черные локоны водопадом сбежали по влажной спине, изогнутой в порыве наслаждения. Закусив губу, Земай положила руки на грудь Матильды, массируя восставшие соски. Теперь застонала истфалийка. Она жадно впилась поцелуем в маленький подбородок Земай, оставив на нем мокрый след.
     Фон Гофф неотрывно следил за девушками. Кажется, его член немного шевельнулся. Возможно, он еще к ним присоединится.
     Матильда быстро работала пальцами, вырывая из груди гальптранки низкие стоны. Земай надавила на плечи подруги, заставляя ту опуститься на колени. Девушку не нужно было упрашивать. Верткий язычок красавицы прогулялся по лобку, пока не очутился внутри Земай. Гальптранка грубо сжала свою грудь, и темная плоть выступила сквозь пальцы.
     — Нравится, мой генерал? — спросила Матильда, отвлекшись от горячего лона любовницы.
     — Трахни ее уже!
     — Всему свое время.
     Земай сотрясалась всем телом. Фон Гофф видел, как дрожат ее ноги, а мышцы волнительно двигаются под шелковой, кофейной кожей, лоснящейся от пота. Член Армина встал так, как с ним не бывало уже много лет.
     — Идите ко мне! — захрипел он.
     — Ты готов? — простонала Земай.
     — Сюда, сучки!
     Сердце Армина будто упало в пропасть. В груди и животе возникла щемящая пустота. С каждым мгновением она распространялась по телу, словно внутри образовалась глубокая полость. Фон Гофф перестал чувствовать собственное дыхание. Конечности налились свинцовой тяжестью, в кишки вонзили раскаленное, усыпанное зазубринами лезвие, и оно вгрызлось в его внутренности с яростью бойцового пса. Армин закричал. Крик рвался из его глотки, переходя в бабский визг.
     — Что с тобой, милый?! — с тревогой спросила Матильда, прижимаясь к Земай.
     Фон Гофф забился в бадье, как выброшенный на берег кит. Огненный нож вытащили из кишок и запихнули в голову. Ему казалось, что в глаза насыпали битого стекла, а на кожу опрокинули миску с горячим пеплом. И страшный зуд! До чего же страшный зуд! Армин принялся расчесывать жирное пузо. Длинные ногти герцога оставляли на белой коже багровые борозды, сочащиеся кровью.
     — Скорее, позови Бертрана, — приказала Матильда гальптранке, и Земай птицей выпорхнула из ванной.
     Фон Гофф раскатисто пустил ветры. Бурая жижа всплыла на поверхность, оправдывая известную поговорку. Армин в панике бил одной рукой по дерьму, второй же немилосердно чесал заплывшее салом лицо, почти сдирая плоть с тройного подбородка. Глаза герцога, опутанные сетью лопнувших капилляров, вылезли из орбит.
     — Помоги мне, — прохрипел фон Гофф. Слюна, смешанная с кровью из прокушенного языка, свесилась на грудь. — Помоги мне, сука!
     Матильда мстительно смотрела на Армина, упиваясь его муками.
     — Надеюсь, тебе очень больно, жирный уебок!
     Истфалийка сунула палец между ног, остановившись на розовом бугорке.
     — Я могу кончить от одного вида твоих страданий, тварь!
     Фон Гофф хотел закричать на нее, но не смог. Струя кровавой рвоты хлынула из него как гейзер. Алые сгустки долетели до Матильды, и она брезгливо отерла их с плоского живота. Фон Гофф вертелся в бадье среди собственных испражнений, безжалостно разрывая на себе кожу.
     В парную вбежали Земай и Бертран — молодой, симпатичный слуга, помогавший герцогу раздеться. Вслед за ними ворвался мажордом и усатый банщик. Матильда бросила на Бертрана быстрый, едва заметный взгляд. Парень столь же незаметно кивнул.
     Фон Гофф из последних сил навалился на край бадьи и с грохотом перевернул ее. Бледное, распухшее тело герцога вывалилось на каменный пол точно богатый рыбацкий улов из сети. Кожа прямо на глазах приобретала лиловый оттенок. Вены на ногах и шее вздулись. Винная струя мочи оросила его колени. Армин стал задыхаться. Нездоровый, словно перемазанный в черничном соке язык, вылез из окровавленной щели, где блестели крупные желтые зубы. Частая дрожь бежала по заплывшим салом бокам, напоминая о желе.
     — Отра… ва, — вымученно прохрипел Вертингем. Тело скрутилось в последнем спазме, выгибая позвоночник под неестественным углом. Рука герцога поднялась и медленно опустилась. Глаза замерли, невидяще рассматривая что-то на потолке. Армин фон Гофф, герцог Вертингемский, граф Санрейских островов и кавалер ордена «Серебреной Чаши» испустил дух.
***
     Тусклое мерцание робко осветило уходящую вглубь лестницу. Нестройный стук шагов отражался от приземистых сводов и бежал вперед как услужливый герольд. Рука в белой перчатке дрогнула. Огоньки свечей, повинуясь движению, качнулись вслед за ней. Длинные пальцы еще крепче сжали резной канделябр.
     — Здесь мерзко даже на мой вкус, — сказал фон Брейгель. — Могли бы и факелы зажечь.
     Ревенфорд виновато улыбнулся:
     — Он боится. Знал бы ты, каких усилий мне стоило вытащить его в Гвингаэль. Он боится Ордена, инквизиции, адептов Белой руки, шпиков Тайного кабинета…
     — А также света, сквозняков и плесени, — закончил Иоаким. — Последнего тут в избытке.
     Вильгельм пожал плечами:
     — Не нам его осуждать.
     Лестница закончилась толстой, отсыревшей дверью с зарешеченным окошком. Вильгельм осторожно постучался. За спиной раздался дикий писк боли — это фон Брейгель пришпилил тростью не успевшую ретироваться крысу. Животное бешено дергало лапками и вертело длинным хвостом, пытаясь соскочить с острого железного наконечника.
     — Хватит, — попросил Ревенфорд.
     — Сесилия не любит грызунов, — шутливо оправдался Иоаким, раздавив голову крысы тонким каблуком. Услышав хруст, герцог поморщился.
     — Тогда в следующий раз оставь ее наверху.
     — Хочешь лишить калеку его опоры?
     Вильгельм покачал головой. Даже будучи с ним наедине, фон Брейгель вел себя как буффон. Иногда Ревенфорд начинал всерьез подозревать, что Иоаким действительно спятил.
     Герцог постучал еще раз.
     — Заходите, — пригласил надтреснутый голос.
     В комнате было черно как в душе ростовщика. Пламя свечей выдернуло из тьмы очертания грубого стола, пары табуретов и низкой кровати, заваленной тряпьем. Вильгельм поежился — здесь давно не топили. Маленький камин зиял угольным оком, лишенным зрения. Иоаким, войдя вслед за Ревенфордом, оглушительно чихнул. Гулявшая в воздухе пыль оседала на губах и щекотала ноздри. В келье смердело давно немытым телом, испражнениями и гниющими останками еды.
     Фон Брейгель грохнул тростью по столу, разгоняя насекомых:
     — Гости в доме! Или затворнику больше по душе компания тараканов?
     — Оставь свои глупые шуточки!
     Голос доносился из тряпья на кровати. С шорохом пало заскорузлое одеяло. Кряхтя и хлюпая носом, нечто согбенное выбралось наружу. Послышался треск больных суставов. Вильгельм подошел к человеку:
     — Здравствуй, брат.
     Виктор Ревенфорд отшатнулся:
     — Убери эти чертовы свечи! Ты знаешь, как чувствительны мои глаза!
     Герцог поставил канделябр на самый дальний край стола:
     — Как тебе будет угодно.
     — Так-то лучше.
     Виктор поднялся. Фон Брейгель с усмешкой смотрел на горбатого, заросшего седыми патлами человечка. Его руки свисали почти до колен; длинный, покрытый язвами и шишками нос выступал из-под челки как заросшее грибком бревно. Замотанный в безразмерную мантию, уродец ожесточенно почесался желтыми, обломанными ногтями. Вильгельм отшатнулся — вонь, идущая из пасти Виктора, сшибала могильным смрадом.
     — Брат, — начал Ревенфорд, оглядывая логово. — Может, стоит здесь прибраться?
     — Комфорт оставь изнеженным девам.
     — Приказать согреть ванну, подать хороший обед?
     Виктор хмыкнул и неожиданно схватил Вильгельма за плечо. Хватка у Виктора была железной:
     — Оставь мирские блага светлым детям Анейрина! Порождение тени заслуживает лишь тьмы.
     — Угу, — согласился фон Брейгель. — Но это не значит, что оно должно вонять как выгребная яма и ублажать себя диетой из мокриц. Не говоря уже о плотских утехах с крысами.
     — Придержи свой гадкий язык, — с угрозой прорычал Виктор, — не то он станет бесполезен для ублажения девиц.
     Фон Брейгель засмеялся:
     — У кого-то сегодня скверное настроение? Не удивлен — я бы тоже расстроился, живя в навозной куче.
     Старший Ревенфорд махнул рукой, похожей на птичью лапу:
     — Мне не досуг пререкаться. Зачем ты пришел, брат?
     Герцог Вольфшлосса присел на табурет.
     — В городе начались волнения.
     — Отлично.
     — Надеюсь, это не твоих рук дело?
     Рябые, потрескавшиеся губы разбежались в усмешке:
     — Нет.
     — На Мартина Эберлинга напали, — заметил фон Брейгель. — Запахло двойной игрой, ты не находишь? И не вздумай лгать, что ты здесь ни при чем.
     Голос Иоакима утратил веселость, будто ее сдуло порывом ветра.
     — Угрожаешь? — из груди «искаженного» послышались глухие звуки, означавшие смех.
     — Отвечай!
     — Мне пришлось связаться с Шеффером. Сокол знает мое имя, а это мне совсем ни к чему. Проклятый фон Гофф оказался слишком разговорчивым.
     — Откуда Вертингем про тебя узнал? — спросил Вильгельм, сцепив пальцы «домиком».
     Крупная голова Виктора несколько раз качнулась:
     — Я не знаю. Жаба хитер и опасен. Лучше будет от него избавиться.
     — Пока рано, — вступился Ревенфорд.
     «Искаженный» опустился обратно на кровать. Он помассировал грудь, видневшуюся в вырезе глубокого ворота. Вильгельм отвернулся, едва сдерживая подступившую тошноту. Бледная кожа брата была покрыта мелкими, рыбьими чешуйками и влажно блестела. С худой, запаршивевшей шеи свисала золотая цепочка с черным камнем в тонкой оправе.
     — Вы медлите. Забавляетесь с Советом. Хотите всего добиться, избежав большой крови. Так не бывает. Нужно действовать как можно быстрее.
     Вильгельм, не мигая, смотрел на брата:
     — Дай мне еще немного времени. Если есть возможность справиться без лишних жертв, то я готов подождать. Мы на верном пути. Совет пошатнулся, Эберлинг помог нам продвинуться, а Бык наконец угомонился, не без участия все того же Мартина.
     — Все это ширма! — выкрикнул Виктор. — Сокол мутит воду, я это чувствую. Он лишь временный союзник, утаивший за спиной кинжал!
     — Я знаю, — согласился Вильгельм, — но я его переиграю.
     — Пока ты будешь с ним развлекаться, я уже отдам концы!
     — Неужели все так плохо?
     — Я умираю, братец, — Виктор сжал ладонь. Натянулась на костяшках тонкая кожа. — Тьма, живущая во мне, требует пищи. Она жрет меня заживо с вожделением пса, что разгрызает кость в поисках лакомого мозга. Дар Тени опустошает мою душу, поглощает рассудок. Я уже не могу отличить реальный мир от видений. Мне недолго осталось. Но только в том случае если мы будем и дальше играть по правилам! Время действовать! Нужно уничтожить Совет, убрать конкурентов, раздавить всех несогласных! Чума окончательно доконала Гвингаэль, дело идет к бунту — нам нужно только подтолкнуть их. И когда разгорится пламя мятежа, мы сможем сокрушить наших врагов и занять свое место! И только тогда я получу лекарство!
     Фон Брейгель задумчиво постучал навершием трости по руке:
     — Ты веришь Наставнику и его посланцам?
     — Да! Лишь их милостью я жив.
     — Они требуют ускорить события?
     — Да! — рявкнул Виктор и сразу закашлялся.
     — Подождут.
     — Проклятые упрямцы! — «искаженный» захлебывался кашлем. — Брат! Всю жизнь ты заботился обо мне. Всю жизнь берег от опасностей. Неужели ты бросишь меня перед ликом смерти?
     — Я тебя не бросаю, — возразил Ревенфорд. — Лишь прошу немного потерпеть.
     Виктор затих. Невидимый за спутанной челкой взгляд нацелился на герцога дулом пистолета.
     — Будь по-твоему. Я передам Наставнику твою просьбу.
     — Это не просьба, — поправил фон Брейгель.
     — Очень зря.
     Вильгельм поднялся. Сдерживая отвращение, он осторожно коснулся ломких, седых волос брата:
     — Все будет хорошо. Я обещаю. Дай мне добиться желаемого, не испачкавшись окончательно.
     Виктор отбросил его руку:
     — Поздно. Ты давно запачкан. Приняв мой дар, ты погубил свою душу, пусть и не желаешь этого признавать.
     Иоаким поднял канделябр:
     — Пойдем уже.
     Ревенфорд не двинулся с места. Застывшие глаза пристально смотрели на жалкое, уродливое существо в рванье:
     — Ты никогда не говорил, чего хочет Наставник. Может, стоит меня посвятить?
     Искаженный молчал так долго, что Вильгельму захотелось его потормошить.
     — Это тайна касается только меня и Наставника, — наконец произнес Виктор. В глотке горбуна слышалось клокотание. — Если не хочешь окончательно сгинуть во тьме, то умерь свое любопытство.
     — Я в ней давно сгинул, — вмешался фон Брейгель, усмехаясь. — Может, шепнешь мне на ухо, коли нежное сердце Вильгельма не выдержит?
     — Сгинул? — искаженный рассмеялся в голос. Смех разлетелся по келье гремящим рокотом, вызвав у Ревенфорда невольный трепет. — Ты и представить себе не можешь, что такое Тьма. А теперь пошли прочь! Вас ждет верхний мир, — Виктор медленно поднялся. Скрытое за волосами лицо приблизилось к гладкому и ухоженному лицу брата. — Вас ждет мир солнца. Благо, ему недолго осталось светить.
***
     — Ты молчишь с тех пор, как приехал, — заметила Элиза фон Беленбах, кладя руку на шею Ревенфорда. Герцог отстраненно улыбнулся и крепко сжал ладонь женщины.
     — Прости. Я немного устал.
     Элиза вымучено улыбнулась:
     — Виктор?
     Вильгельм кивнул, не сводя глаз с камина. В его блеклых зрачках горящими светляками отражались рыжие язычки пламени. Графиня оставила бесплотные попытки отвлечь Ревенфорда от черных дум. Сев напротив него в кресло, она сложила руки на груди, пытаясь унять охватившую ее нервозность. Со всех сторон на нее пялились мертвые буркала чучел. Она будто находилась в каком-то зверином мортуарии, пропахшем солью и спиртом. Чтобы снять напряжение, Элиза отпила таланака из маленькой, золотой рюмки.
     Ревенфорд устало откинул голову на мягкую спинку. Встреча с Виктором оставила тлетворный привкус поражения. Брат дал ему время, но эти обещания малого стоили. Если Виктор решил действовать, то остановить его будет сложно. У него могущественные союзники и широкая агентурная сеть. Даже если запереть его под тысячей замков, «искаженный» все равно изыщет способ добиться своего. Давно канули в прошлое те времена, когда Виктор не мог обойтись без Вильгельма. Ревенфорд с грустью вспоминал, как он поддерживал брата в его борьбе с хворью, укрывал от лишних глаз и старался развлечь по мере сил. Слабое, тщедушное создание, часто плачущие в темных углах секретных покоев, обратилось высокомерным, злобным ублюдком, способным на любую подлость. Ревенфорд понимал, что жизнь «искаженного», тем более отпрыска знатной семьи, совсем не сахар, и такое жалкое существование может сломить любого, но превращение Виктора выходило за любые рамки. Когда Вильгельм только затевал свое предприятие, он и подумать не мог, что брат из соучастника станет осью их заговора. Связавшись с таинственным Наставником, Виктор обрел связи, превосходящие разумение Ревенфорда. Связи, ощутимо пахшие черной магией и серой. Вильгельм не считал себя белоручкой — ради достижения цели он мог допустить любые союзы, но страх за свою душу оставил его не до конца. Он согласился на слишком многое, и теперь не мог отделаться от мысли, что этот комплот приведет его прямиком в Бездну.
     — Хочешь выпить? — предложила Элиза, двигая к нему рюмку.
     — Нет. И тебе не советую.
     Ревенфорд с ранних лет относился к горячительному с нескрываемым отвращением. Как и к людям, не знавшим меру в его употреблении.
     Элиза ответила легким смешком. Налив себе таланака, она пригубила напиток:
     — Волнуюсь, — пояснила она.
     Вильгельм сложил пальцы в замок:
     — Вино лишь притупляет чувства, а не решает проблем.
     — Лекции о вреде пьянства оставь монахам! — в кабинет бурей ворвался фон Брейгель. Вместе с ним в комнату проникли отдаленный женский визг и веселая мелодия флейты. Вытащив из буфета широкий бокал, Иоаким наполнил его до краев таланаком.
     — Гулянка в разгаре? — спросил Ревенфорд, прекрасно зная ответ.
     Граф Эйзенберга проглотил янтарную жидкость в один присест:
     — Мы добрались до центра шторма! Фон Дорм уже рассказывает, как сразил на охоте Царь-вепря, а эделана Монбах ударилась в воспоминания о первой ночи любви. Скажу тебе, не стесняясь, — даже мои уши возгорелись, а ведь я, кажется, познал все формы разврата! Ди Саньери сейчас записывает за ней, правда, боюсь его бумага сгорит от стыда.
     Фон Брейгель довольно рассмеялся, увидев брезгливое выражение на лице Элизы:
     — Графиня, я вижу, Вам не по нутру мои вести?
     — Они отвратительны и хуже того, бесполезны.
     — Вы еще не слышали, что отмочил дюк Минимус!
     — И, надеюсь, не услышу.
     Эйзенберг вновь наполнил бокал:
     — Жаль. Шутка была высшего сорта.
     — И вращалась вокруг его чресл?
     — Ваша правда, графиня. Но у нас нет времени на пересказ. Прибыли эмиссары торгового союза.
     — Вовремя, — фыркнула Элиза. — Не то бы Вы обратили нашу встречу в очередную комедию.
     Фон Брейгель принял обиженный вид:
     — Как Вы жестоки, эделана! Печально слышать мне, что в Вашем сердце нет места смеху.
     Элиза поджала губы. Даже человеку, мало ее знавшему, стало бы понятно, что фон Брейгель ей надоел.
     Бесшумно отворилась дверь в кабинет. Молчаливый и как всегда угрюмый Гробовщик с поклоном впустил четверку посетителей. Ревенфорд сдержанно их поприветствовал и жестом пригласил занять свободные кресла, стоявшие полукругом возле карточного стола, обитого зеленым сукном. Иоакиму места не нашлось, так что он откочевал к окну, где принялся шумно поглощать засахаренные орешки, найденные в буфете.
     — Графиня, Вы сегодня особенно хороши, — произнес дородный мужчина в маленьких, круглых очках. Он обладал внешностью типичного торгаша или банкира — полный, благообразный, морщинистое лицо невинное как у младенца. Бородка клинышком умащена маслом, седые волосы тщательно уложены и зачесаны назад. В недостатки гостю можно было вписать круглое брюхо и едва заметное косоглазие.
     — То есть в прошлый раз я была недостаточно хороша? — не без кокетства спросила Элиза.
     Старец протянул к ней пухлые руки:
     — Эделана, Вы сияете для нас драгоценнейшим из бриллиантов в независимости от времени, но сегодня это сияние ослепляет.
     — Вы как всегда галантны, мессер Вольм.
     Двое спутников старика наперебой принялись осыпать графиню комплиментами. Ревенфорд хорошо знал эту парочку. Уорвик и Готтард Тотты — братья на службе торгового союза, известные грязными махинациями, шантажом и серией заказных убийств. Тотты вышли из семьи захудалого рыцаря откуда-то из Ротвальда, и благодаря сомнительным талантам быстро нашли себя в торговле, где их заметили нужные люди. Беспринципные, жадные до денег и власти, они стремительно взлетели по иерархической лестнице Союза, вскоре оказавшись в лиге Бруно Вольма. Старца, как и братьев, трудно было назвать поборником высокодуховных добродетелей. Еще от покойного отца Вильгельм знал, что за маской приятного и добросердечного дядюшки скрывается расчётливый и циничный делец, для которого слово «честность» входит в список запрещенных. Впрочем, эта троица мало чем отличалась от «верного друга» Вильгельма, графа Иоакима, и сетовать на их методы нужно в последнюю очередь. Ревенфорд еле сдержал желчную улыбку. Вспомнилась народная мудрость: соринку в чужом глазу найдешь, когда в своем бревна не замечаешь.
     — Выпьете? — предложил Вильгельм.
     — Освежиться с дороги не помешает, — согласился Вольм. Герцог собственноручно наполнил стопки.
     — Как добрались? — полюбопытствовал фон Брейгель, хрустнув орешком.
     — Ужасно! — Вольм протер салфеткой запотевшие очки. — Дороги замело. Мороз жалит аки пчела, и это я не говорю о лютующих волках! Наш обоз насилу отбился от огромной стаи. Можете мне не верить, но эти твари с легкостью разорвали шарабан и людей в нем. В жизни я всякого повидал, но такое впервые. Сущие демоны!
     — Прискорбно, — в Иоакиме сочувствия было не больше, чем в камне.
     — Почтенный Бруно Вольм милостиво уберег вас от подробностей, — добавил Уорвик Тотт. Холодные глаза скользнули по Эйзенбергу с явным недовольством. Старший Тотт был плотным, широкоплечим мужчиной в кожаном кафтане со шнуровкой, обладавший жестким, волевым лицом с которого хоть сейчас можно было ваять бюст.
     — Нам повезло меньше, — подхватил Готтард. Худая, небритая физиономия младшего Тотта зацвела плутоватой усмешкой. — Мы шли морем из Праудланда. Мой уважаемый брат нанял лучшего капитана, самого сэра Уолтера Ллойда, но даже его «Королевская милость» не могла справится с буйством Изумрудного моря! Шторм трепал нас три дня, и я уже приготовился отдать душу Вознесенным. Но и это был не конец. Клянусь вам, эдели, мы видели миграцию левиафанов! Еще никогда эти твари не заходили так далеко. Как всем известно их стихия — океанские глубины, но какие-то неведомые силы погнали их на поверхность. Лишь чудом сэр Уолтер смог спасти корабль и его пассажиров. Чему я признаться, несказанно рад. Похоже, мне придется исполнить данную богам клятву.
     — Какую? — фон Брейгель прищурился.
     — Когда буря достигла своего апогея, я в глупости своей пообещал пожертвовать Бирканскому монастырю тысячу грандмарок, если боги вытащат меня из этой передряги, — Готтард сокрушенно вздохнул. — Как видите, я здесь, так что придется сдержать слово.
     — Право, Вы зря расстраиваетесь, — Иоаким с треском раскусил орешек. — Наймите себе хорошего законника, и он вмиг докажет, что клятва, данная под давлением обстоятельств, не имеет силы. А деньги лучше спустить на вино и шлюх — от них больше толку, чем от монахов, я вам по опыту говорю.
     Младший Тотт захихикал по-девичьи звонко, а Вольм недовольно закряхтел. Кажется, шутка фон Брейгеля задела его религиозные чувства.
     — Что слышно в столице? — перешел к делу старик. Вильгельм понял, что Вольм ненавязчиво требует отчета.
     — Все в порядке. Мы уверенно движемся вперед.
     Уорвик Тотт хлопнул в ладоши:
     — Это прекрасно. Жаль, не очень быстро.
     — Совет отменил закон о дополнительных поборах, — напомнил фон Брейгель. — Чего Вам еще надо?
     Вольм кивнул:
     — Великая победа! Надеюсь, одна из многих на нашем пути, — глаза старика хитро блеснули за стеклами очков. — Но заключенные нами договоренности претендуют на большее. Даже мысленно не могу допустить, что Вы о них забыли.
     — Все ваши условия будут удовлетворены, — тихо произнес Ревенфорд, глядя в стекляшки Вольма.
     — Не сочтите меня назойливым, — Вольм постучал по столу длинным, подпиленным ногтем, — но я все же озвучу известные расклады. Союз оплатил кампанию против Совета и закрыл ваши кредиты в банке Дарах-ад-Дина. Мы взяли на себя долги вашего отца, эдель Вильгельм, перед Серебряной палатой Праудланда. Я уже не говорю о ссудах уважаемому эделю Иоакиму и помощь благородной графине, — он вежливо кивнул Элизе. — В обмен на это, нам хотелось бы более смелых действий с вашей стороны. Вы утверждали, что проблему с Советом можно решить максимально оперативно, но, как видно, поторопились с обещанием. Тем временем, бератеры окончательно решили задушить нас. Недавно был выпущен секретный приказ Совета, направленный на срыв любых сделок, в которых участвует торговый союз. Он не подкреплен бумагами, но для подобных ордеров они и не нужны. Страдает торговля, страдают гильдии, прибыль падает. Вы же не будете отрицать, что свободная торговля — это основа здорового государства?
     — Мы знаем, — кивнул Вильгельм.
     — Тогда в чем, собственно, дело? — Вольм пожал плечами. — Капитаны Дома Слоновой кости испрашивают ответа. Как долго еще ждать? Вы пообещали ввести нашего человека в Совет и обязать казначейство выплатить долги перед Союзом, но ведь канцлер по-прежнему сидит в своем кресле. Регента я не упоминаю по известным причинам. У меня возникает закономерный вопрос, эдель Вильгельм. Способны ли Вы выполнить обещанное или Ваши утверждения не более, чем фантазии? О лжи я даже думать не хочу.
     После речи Вольма в кабинете повисла тревожная тишина. Элиза с волнением следила за Ревенфордом, который замер в своем кресле как манекен.
     — Мы не отказываемся от своих слов, — невнятно сказал фон Брейгель, ковыряясь в зубах пальцем. — Экие Вы нетерпеливые. Совершить дворцовый переворот — это не мешок муки продать. Тут требуется время. Еще немного, и бератеры вылетят из своих кресел. А там дело за малым — назначить Независимую комиссию во главе с Брекендорфом и подрезать крылышки конкурентам.
     — Под конкурентами Вы имеете в виду Эберлинга, Быка и фон Гоффа? — уточнил Готтард.
     — Их самых. У меня есть парочка идей, как их устранить.
     — Вы говорите о… физическом устранении? — поинтересовался Уорвик.
     Фон Брейгель закатил глаза:
     — К чему такие жертвы?! Как Вы могли такое подумать? — Иоаким оставил свой пост у окна и подошел к столу. Графиня готова была поклясться, что угроза, исходящая от Эйзенберга, была почти осязаемой.
     — Почему, когда я говорю об устранении, все тут же думают об убийстве? Сесилия, дорогая, как ты думаешь, у меня что-то не так с лицом? — Иоаким засмеялся, глядя на золоченую женскую фигурку. — Право, мне становится интересным, что вы говорите у меня за спиной.
     — А если Вам не удастся сместить Совет законным путем? — вкрадчиво осведомился Готтард, перед этим кивнув брату.
     — О! — Эйзенберг придал своему изуродованному лицу таинственности. — У нас есть запасной план. Немного жестокий, но действенный.
     Иоаким положил руку на спинку кресла Уорвика. Учуяв многодневный винный дух, купец с отвращением на лице, отодвинулся.
     — Не соблаговолите поделиться?
     — Желаете испачкаться или Вам просто посмотреть?
     Бруно Вольм жестом остановил фон Брейгеля:
     — Оставим меры на Ваше усмотрение.
     — Жаль! Я хотел зарезервировать Вам место в самой удобной ложе!
     — Надеюсь, Вы успеете закончить до Зимней песни?
     Ревенфорд будто вышел из дремы:
     — Чем обусловлены такие сроки?
     — Увы, у меня нет ответа, — старик скорбно вздохнул. — Это решение Дома Слоновой кости. Мы лишь посланцы.
     — А если мы не успеем?
     — Тогда мы будем вынуждены расторгнуть сделку, — с грустной миной сообщил Бруно. — И найти более способных союзников. Естественно, все наши договоренности потеряют силу и… — он сделал паузу, — Вам придется вернуть долги.
     Фон Брейгель расхохотался так громко, что Готтард Тотт заерзал в кресле. Его брат с негодованием обернулся:
     — Чем мы Вас так насмешили?
     Четвертый посланец, доселе молчавший, взялся за рукоять палаша. Внешне он совсем не походил на товарищей-гильдейцев. Невысокий, широкоплечий мужчина с обветренным, нечистым лицом. Тяжелый взгляд оценивающе проехал по Эйзенбергу. В чем он точно не уступал Иоакиму, так это в уродстве. Припорошенный сединой череп рассекал длинный, неровный шрам, оставленный мечом, а левый висок будто припечатали чем-то увесистым.
     — Вам задали вопрос, эдель, — глухо сказал незнакомец.
     — Разве псам позволено гавкать, когда хозяева ведут беседу? — сквозь смех выдавил Иоаким.
     — Уолхард не хотел вас задеть, эдель, — Вольм утихомирил охранника, сделав неуловимое движение ладонью.
     — Прелестно! Я уж было начал опасаться за свою жизнь.
     — Вам ничего не грозит, эдель, — холодно сказала Элиза. Паясничество фон Брейгеля ее утомило. Уже в который раз его выходки угрожали общему делу заговорщиков, а поведение не лезло ни в какие ворота. Графиня понимала: фон Брейгель с его преступным разумом полезен в щекотливых делах, но там, где требовалась тонкость, Иоаким становился невыносим. Слишком вызывающе он себя вел, слишком кичился своей репутацией опасного человека. Плохая черта, как ни посмотри.
     Хромец поклонился:
     — Моя прекрасная эделисса, в Ваших очах я вижу гнев. Что ж, сей бездарный актер умолкает!
     Ревенфорд поставил точку в разговоре:
     — Мы выполним обязательства после Зимней песни, можете не сомневаться.
     Бруно Вольм заметил намеренную оговорку герцога, но не стал его поправлять. Он поднял стопку:
     — Тогда за плодотворное сотрудничество! В течение установленного срока мы готовы закрыть любые проблемы, связанные с финансами, нужно только Ваше слово.
     Выпив, купцы принялись собираться:
     — Мы остановились в «Бочке Конрада», — пояснил Готтард. — Хочется поскорее залезть в нагретую кровать и забыть о проклятых морозах!
     — Оставайтесь у меня, — любезно предложил Иоаким. — Пир в самом разгаре. Вино, приятная компания, очаровательные женщины, — он намекающе прикрыл левый глаз. — Пальчики оближешь!
     — Мы вынуждены отказать, — твердо сказал Вольм.
     — Жаль слышать, — не слишком расстроился фон Брейгель. — Тогда до встречи!
     Попрощавшись с мужчинами и поцеловав руку Элизе, купцы оставили кабинет. Уолхард задержал взгляд на Иоакиме, но, промолчав, последовал за нанимателями.
     — Какой наглый тип, — сказал фон Брейгель, стоило дверям закрыться. Он плюхнулся в нагретое Вольмом кресло и начал набивать маленькую, покрытую гарью трубку. — Спешу добавить — его хозяева куда хуже.
     — Они наши союзники, — напомнила Элиза.
     — Смешно. У торгового союза нет союзников, только временные попутчики и постоянные интересы.
     — В наших интересах не злить их, — заметил Ревенфорд.
     — Ха! В твоих словах я слышу невысказанное окончание: до поры до времени.
     — В следующий раз постарайся вести себя повежливей.
     Иоаким выпустил дым:
     — Клянусь именами предков, буду покладист как юный актер в покоях опытного лицедея!
     В кабинет беззвучно проник Гробовщик. Если бы Иоаким не знал своего слугу, то подумал бы, что тот растерян.
     — Неприятности, мой друг?
     Гробовщик кивнул:
     — Армин фон Гофф мертв.
     Ревенфорд потряс головой от удивления, Элиза приоткрыла рот, тут же закрыв его ладонью, и только фон Брейгель улыбнулся:
     — Совсем мертв?
     — Что твоя жаба, раздутая на тростинке. Говорят, отравили.
     Белое лицо Ревенфорда обратилось к Элизе.
     — Я здесь ни при чем, — потрясенно прошептала графиня.
     — Я знаю.
     — Виктор, — заключил Иоаким.
     Вильгельм впервые за вечер налил себе таланака:
     — Выстраивается неприятна цепочка. Скорая гибель фон Гоффа только во вред нашим планам. Она бросает нехорошие подозрения на всех и дает Эберлингу пищу для размышлений. Упомянув про Виктора, он хотел нас прощупать, но вряд ли подозревал, что реакция будет столь бурной, — Ревенфорд прикрыл глаза ладонью. — Проклятье, несдержанность Виктора нас погубит! Теперь Сокол прекрасно сообразит, что у нас достаточно грязных тайн. Вместо того, чтобы вывести себя из-под удара, Виктор сам нарисовал на себе мишень, а заодно и нас подставил. Какой глупейший, детский просчет! Воистину тень затуманила его разум.
     — У фон Гоффа было много врагов, — неуверенно сказала Элиза. — Виктор может быть ни при чем. Бератеры, Мейхель, Тайный кабинет — только одним богам известно, какие секреты мог хранить герцог.
     — На месте Сокола, я бы не стал гадать, — добавил Эйзенберг, усмехнувшись. — Он поделился с тобой слухами, ты передала нам, а через несколько дней его светлость Армин отдал Дивналлту душу. Клянусь Валаком, Эберлинг теперь ночами спать не будет, раздуваясь от подозрений. Особенно когда свяжет покушение на себя и скоропостижную кончину Жабы.
     Графиня потерла вспотевшие ладони:
     — Что же нам делать?
     — Пустое, — беспечно отмахнулся Иоаким. — Ведем себя так, будто ничего не случилось. Сдох Армин, да и черт бы с ним! Пустим слух, что Жабу отравили бератеры. Я надавлю на Седрика — «голубок» у меня в кармане, так что все притязания Вертингема станут пеплом. Будьте покойны, несвоевременная смерть Жабы нам еще послужит.
     Едва пригубив напитка, Ревенфорд вернул стопку на стол:
     — Элиза, в наших интересах будет, если ты продолжишь общение с Эберлингом.
     — Хорошо, — графиня улыбнулась. — Кажется, он проникся ко мне симпатией.
     Ревенфорд смотрел на Элизу без всяких эмоций, но внутри у него разгорался пожар ревности. В мыслях появились откровенные картинки «общения» Эберлинга с женщиной. Усилием воли Вильгельм подавил накатившую злость. Он не имеет права поддаваться чувствам.
     — Надеюсь, Ваша вдовья честь не пострадает? — участливо спросил фон Брейгель, нагло ухмыляясь.
     Обычно подвижные черты графини оледенели. Четким, уверенным движением она выплеснула остатки таланака в лицо Иоакима. Смеясь, фон Брейгель стер янтарные капли и быстро моргнул покрасневшими глазами.
     — Вы хотели меня угостить? Право, не стоило усилий!
     Элиза молча встала, оправила юбку и, кивнув на прощание Ревенфорду, направилась к выходу. Стоявший у дверей Гробовщик отшатнулся от графини как от чумной. Фон Брейгель сморщил огорченную гримасу:
     — Похоже, я ее чем-то обидел.
     Вильгельм не разделял его веселья.
     — Ты не прав.
     — Я знаю.
     — Зачем ты ее злишь?
     — Исключительно из вредности.
     Ревенфорд сокрушенно покачал головой:
     — Не знаю, зачем я с тобой связался.
     Фон Брейгель повернулся к герцогу обезображенной шрамами стороной:
     — Потому что у каждого правителя должен быть злой гений, готовый ради него на любое преступление.
***
     — Воздев свой великий меч, сэр Артур провозгласил: «Клянусь именем Анейрина, что не останется мой клинок в ножнах, и да не узнаю я покоя, покуда жив убийца твой!». Плачущий рыцарь склонился над телом девы Мередит, и оставил на ее холодных губах прощальный поцелуй, горький словно миндаль. Запрыгнув в седло верного скакуна, сэр Артур отправился в путь, далекий и опасный, в конце которого ждал его заклятый враг, посмевший лишить рыцаря единственной любви. За высокими горами, бурными реками и безжалостными раскаленными пустынями таилось логово проклятого Чернокнижника, коего окружали бесчисленные рати приспешников его, лику чудовищного, плоть от плоти Тени поганой…
     Голос Хармана Лаша дрогнул. Невидимая сила пережала ему глотку, мешая словам вырваться наружу. Старик украдкой вытер слезы. Красное от жара лицо Флорики, едва видимое за полосками бинта, сжалось от боли. Девушка тихо застонала. Харман до ломоты в зубах сомкнул челюсти.
     Лаш перевернул страницу книги. Флорика обожала «Путь рыцаря» фон Шлотта. Она часто перечитывала ее, цитировала оттуда целые абзацы, и требовала от бедного Фонсо соответствовать книжным идеалам. Юноша — честный сын своего народа, мало что понимал в рыцарской чести, но надо отдать ему должное, ради любимой жены иногда примерял благородную личину сказочного героя. Харман часто посмеивался над неумелыми попытками Фонсо говорить высокопарно или принимать не к месту пафосные позы.
     — Мне дочитать? — спросила Станка, положив в миску влажную тряпицу, которой она протирала щеку и подбородок сестры.
     — Да, если можешь, — Харман отдал книгу дочери.
     — Устал?
     Лаш кивнул взлохмаченной головой:
     — Этот конь уже староват для хомута.
     — Тебе надо отдохнуть. Иди ложись.
     На всегда смешливом лице Станки проявилась искренняя забота.
     — Я еще посижу с вами, — Лаш посмотрел на Флорику, на ее исхудавшие плечи, опавшую грудь и высохшие ладони. На широком ложе среди подушек и одеял лежала сломанная, разбитая статуэтка, озаренная похоронным светом канделябров.
     — Я продолжу, — сказала Станка. — «Девять дней и девять ночей скакал сэр Артур, не зная усталости. Волшебный конь нес его мимо городов и деревень, и люди шептались, что сам Анейрин Светоносный спустился с небес, ибо от рыцаря исходил такой свет, что само солнце меркло в этом великом сиянии…»
     Харман перестал слушать. В его мыслях не было места великому сиянию. Там свила гнездо тьма, в глубинах которой обитал тот, кто навсегда изменил жизнь цыганского короля. Лаш вспомнил серое, покрытое сотней шрамов лицо, подернутые трупной синевой глаза, худые пальцы с длинными ногтями и громкий, утробный глас переходящий в змеиное шипение: «Лаш-ш-ш!». Годрик фон Кройц восседал на черном престоле посреди громадной каверны, а вокруг него танцевали призрачные фигуры мертвецов.
     Образ колдуна был столь реален, что Харман почувствовал холодный пот, выступивший на груди. Когда цыганский король допрашивал одержимого Гюнтера, он храбрился и насмехался над древним малефиком, но в тайных закоулках его души скрывался страх. Бесформенный ужас, липкой паутиной опутавший все существо Хармана, проник в каждую частичку его тела. Он вытеснил уверенность, подавил храбрость и изгнал из сердца надежду, будто они были стайкой робких попрошаек, стучавших в дверь жадного богатея.
     — «Сэр Артур склонился над телом Мередит. Окровавленные пальцы рыцаря задрали юбку покойницы и коснулись холодеющей плоти. Он раздвинул бедра возлюбленной; едва сдерживая страсть, провел языком по гладкому колену. Очи сэра Артура разгорелись от вожделения. Рыцарь навалился на труп, сжал в кулаке твердую грудь Мередит и его горячий ствол проник…»
     — Станка! — крикнул Лаш, осознав услышанное. — Что ты читаешь?! Там нет таких слов!
     Дочь засмеялась:
     — Тебе не нравится? — девушка отшвырнула книгу. Милое личико изуродовал вампирский оскал, на пухлых губах выступила кровавая пена. — Может, тебе подойдет это: «Старый извращенец трахал остывающее тело родной дочери, заливая слюной ее пышную грудь! Он впихивал свой дряблый, немытый хер в ее гнилую, полную червей дырку!»
     — Дочка, что с тобой? — Лаш вскочил. — Немедленно прекрати!
     Станка тоже поднялась. Ее трясло, глаза заволокло черным налетом. Она осуждающе выставила указательный палец:
     — Он драл мертвую суку, хрипя от удовольствия, а его трепещущий хер приготовился выплюнуть мерзкую струйку порочного семени! Так тебе нравится? Может, и меня хочешь трахнуть? Я пока еще жива, но это легко исправить!
     В руке Станки появился стилет:
     — И да — я люблю сзади, — дочь вонзила лезвие себе в горло по самую рукоять. Кровь пролилась на грудь, окрасив алым белый бант. Харман бросился к дочери, но та уже рухнула на пол и забилась в конвульсиях.
     — Станка! — крикнул Лаш упав на колени.
     — Можешь приступать, старый ублюдок, — прохрипела дочь. — Можешь хорошенько развлечься…
     Голос оборвался, смытый кровью. Харман завыл, прижимая голову Станки к животу, плечи старика затряслись от рыданий.
     — Деточка, не умирай, о моя деточка, — хрипел Лаш. Он выдернул стилет из горла дочери и крепко зажал рану, пачкаясь в теплой крови. — Помогите, кто-нибудь!
     — Тебе никто не поможет, — от кровати Флорики послышался глубокий бас. — Ты сдохнешь вместе со своим отродьем!
     Девушка приподнялась на подушках. Харман замер от страха, вглядываясь в лицо дочки. Бинты на лице пропитались черной жижей. Голова Флорики будто выросла в размерах и вытянулась. Ее единственный глаз закрыла блестящая пленка, под которой виднелся по-змеиному узкий зрачок. Пальцы девушки удлинились и обросли черной шерстью, ногти прямо на глазах становились острее и толще.
     Лаш закричал. Существо на кровати стремительно обрастало жесткими волосами. Серое платье треснуло на груди и бедрах. Харман увидел рыхлую, толстую кожу в частых складках. Живот выпятился, ребра хрустнули и подались вверх.
     — Тот, кто берет силу в долг, познает боль расплаты! — зарычало чудовище, срываясь с ложа. Бинты на лице разошлись, явив цыганскому королю уродливую харю. Зрение Хармана отказалось воспринимать увиденное. Распухшая масса костей и плоти, раззявленная круглая пасть с сотней мелких зубов, вместо языка длинный отросток с хлюпающими присосками.
     Тварь бросилась на Лаша. Сильное тело опрокинуло его, впечатало в мокрый и почему-то мягкий, как желе, пол. Харман погрузился в вязкую субстанцию с головой…
     …Лаш открыл глаза. Кошмар рассеялся точно испуганная солнцем тень. Флорика и Станка, извращенные жутким сновидением, пропали, оставив после себя лишь неясные, тревожные образы. Харман схватился за грудь, где больно и часто колыхалось испуганное сердце. Тяжело вздыхая, цыганский король опустил ноги с твердой постели, куда его совсем недавно уложила бабка-кошатница.
     — Очнулся, — проскрипела ведьма.
     Лаш бросил угрюмый взгляд из-под тяжелых бровей. Торко сидела в своем кособоком, пропыленном кресле, из кожаной обивки которого лезла труха. Худое, изможденное тело ведьмы закрывал бесформенный, выцветший халат, а на голове сидел черный клобук с рваной вуалью. Дряблую, чешуйчатую шею Торко украшали бронзовые монисты, зазеленевшие от старости. Харман не видел глаз ведьмы — она скрывала их за алой повязкой — но чувствовал на себе ее взгляд.
     — Твои видения не стоят и ломанного гроша, — буркнул Лаш.
     Ответом ему было яростное шипение кошки. Пушистых охотников в логове ведьмы было столько, что определить, какая из них обозлилась, не имелось возможности. Серые, полосатые, рыжие, черные, побитые жизнью и откормленные, с порванными ушами, отгрызенными или отмороженными хвостами — они таились во тьме обители, не сводя с Хармана сверкающих глазищ.
     — Что ты видел? — спросила Торко.
     — Просто страшный сон.
     Лаш кратко пересказал сновидение, вздрогнув при упоминании гибели Станки. Ведьма кивала так, будто воочию наблюдала кошмар цыгана. Она шевелила старческими, посиневшими губами, словно пытаясь что-то разжевать. Истерзанные шрамами впалые щеки цвели мелкими язвами, откуда сочилась гнойная сукровица. Харман знал, что Торко получила свои вечно незаживающие раны после размолвки с фон Кройцем. Проклятье малефика медленно разъедало плоть ведьмы, причиняло нескончаемую, почти неутолимую боль. С переменным успехом Торко удавалось сдерживать заклятье колдуна, но и ее силы имели предел. Лаш знал — верная союзница скоро умрет. Она скрылась в своей грязной, замусоренной обители, закоченела в окружении кошек и блох. Старуха отрешенно ждала смертного часа, забыв о еде и сне, насквозь провоняв тухлятиной, плесенью и мочой. Ведьма не боялась инквизиторов, магов Белой руки или того же фон Кройца — страх давно покинул ее черную душу. В последние дни единственным доступным ей чувством, единственной пищей стала ненависть. Желание донести возмездие до Годрика фон Кройца, этого лживого малефика, что посмел совратить дочь Торко, а после принес ее в жертву Тени. В этом Харман и колдунья были похожи. Лаш до сих пор слышал прощальные слова Джанко: «Когда я вернусь, ты поймешь, как сильно ты ошибался!». Сын Хармана не вернулся, а цыганский король слишком поздно осознал ошибку.
     — Это не просто сон, — предостерегла ведьма. — Ты заглянул внутрь себя. Тебя снедают ужас и волнения. Если мы будем медлить, то вскорости твои видения станут реальностью. Дочери цыганского короля умрут, а его поглотит Тень, как того желает Годрик.
     — Чего же мы медлим? — вспылил Харман. — Найди мне фон Кройца!
     Ведьма усмехнулась:
     — Я не могу. Тень сокрыла от меня лабиринты под городом, а сам Годрик давно перенес свой черный храм. Хуже того, тебе уже не совладать с ним. Впрочем, как и много лет назад.
     Лаш в бессилии сел обратно на скрипучую кровать.
     — Как же быть?
     — Ждать осталось недолго. Есть рыцари моложе и сильнее тебя. Скоро ты с ними встретишься.
     — Мартин Эберлинг? — шепотом произнес Лаш.
     — И он тоже. Когда ты увидишь Сокола из Фалькберга, то должен будешь рассказать ему о том, кто наслал чуму на Гвингаэль.
     Харман схватился за трость, стоявшую в изголовье:
     — Все-таки фон Кройц.
     — Да, у меня не осталось сомнений. Годрик призвал с темной стороны демона. В обмен на жертвы тварь накрыла Гвингаэль черным облаком заразы. Жертвы, — повторила старуха, людоедски причмокивая. — В них все дело. Часть из них фон Кройц осушает, дабы поддерживать жизнь в своем дряхлом, давно умершем теле. Видимо, этим его и прельстил неизвестный мне кукловод, затеявший кровавую игру в Гвингаэле. Но хорошенько запомни, Харман, Годрик действует не один. В укромных местах города ведутся тайные службы для поддержки заклятья. Там льется кровь младенцев, там совершают ритуалы, питающие истинное зло.
     Харман почувствовал, как по спине пробежал ветерок страха.
     — Откуда ты знаешь? Ты говорила, Тень закрыла город от магического взора, и что ни тебе, ни аколитам Белой руки не пробить этот занавес.
     Ведьма засмеялась. Дребезжащий смех вихрем пролетел по комнате, сотрясая стекла в оконных рамах. Лаш отпрянул и сжал в ладони оберег. Собачья голова отозвалась приятным теплом.
     — Не только фон Кройц может говорить с сущностями. Есть среди них те, кто способен заглянуть за барьер, пусть и ненадолго.
     За спиной ведьмы появилось едва заметное мерцание. Оно быстро сгущалось, пока в воздухе не сформировались две серые, полупрозрачные фигуры. Харман с омерзением наблюдал, как силуэты уплотняются, тщательно прорисовываются во тьме. Кошки старухи зарычали и кинулись в разные стороны, спеша убраться подальше от сияющих пришельцев. Страх опутал конечности Лаша ледяной цепью, перебил дыхание, проник во внутренности словно железный кол. Фигуры полностью оформились. За плечами Торко возвышались две разделенные половины человеческого тела. У каждой одна рука, одна нога и будто срезанная ножом часть туловища, внутри которой можно было увидеть призрачные органы. Располовиненные головы одновременно повернулись к ведьме.
     — Я скоро уйду, — хором сказали призраки. Казалось, их тихий голос доносится из глубокой ямы, и неизвестно, есть ли у этой ямы дно. Голос из Бездны.
     — Скажи Мартину Эберлингу, что бабка-кошатница вызвала Хтога из Унгара. Он знает, что это такое. Он видел.
     Лаш непроизвольно кашлянул. Известный странными интересами аристократ приобретал зловещие черты в глазах Хармана. Возможно ли, что Сокол из Фалькберга знается с силами, о коих непринято упоминать вслух? Харман отогнал непрошенную мысль. Даже если Эберлинг заключил сделку с самим Валаком, Лаш готов принять его выбор. Главное, чтобы Мартин помог ему убить фон Кройца. Остальное — пыль на ветру.
     Призраки возложили узкие ладони на спинку кресла.
     — Ты обещала, — сказал правый.
     — Ты должна, — откликнулся левый.
     — Сначала принесите мне Шкатулку.
     Духи отступили. Лаш мог поклясться, что в их пустых, синих бельмах появилось разочарование.
     — О чем это они? — спросил Харман.
     — Скоро я подарю тебе Шкатулку Альбериха — с помощью нее ты и Эберлинг сможете одолеть фон Кройца. Ты все запомнил, цыганский король?
     — Так запомнил, что до новых веников не забуду, — ответил поговоркой Лаш.
     Ведьма протянула к Харману сухую как палка руку. Восковые пальцы сжимали тонкую цепочку с кулоном. Черный камень в простой железной оправе моргнул во тьме неярким пурпурным огоньком.
     — Возьми его.
     — Что это?
     — Оберег.
     — У меня уже есть, — отказался Харман.
     — Бери, глупец, — неожиданно громко приказала Торке. — Он защитит тебя от проклятья!
     — Чумы?
     Ведьма кивнула. Лаш с опаской взял подвеску. Черный камень показался ему теплым, но это ощущение быстро исчезло. Обычный кусок породы, возможно, оникс или гагат?
     — Ступай, — устало произнесла старуха. — Твои слуги изволновались.
     Лаш поднялся и, надев кафтан, направился к выходу, тяжело опираясь на трость. Вслед ему смотрели кошки, Хтог из Унгара и слепые, но видящие больше положенного вежды бабки-кошатницы.
     Захлопнув за собой резную дверь Харман без удивления заметил, как она в мгновение ока исчезла. Ведьма отлично владела иллюзией. Пробормотав под нос молитву от злых сил, Лаш начал долгий спуск по старинной, разбитой лестнице, скрипевшей на все лады. Он аккуратно держался за расшатанные перила, опасаясь того, что древние ступени могут не выдержать его веса, и Харман ухнет вниз, пересчитывая кости.
     Спуск прошел без приключений — только больше обычного разболелась увечная нога. Лаш миновал просторный, заваленный мусором и останками мебели холл, где перешептывались во тьме сквозняки и сохлые половицы. Под сапогами хрустели осколки стекла, толстый слой пыли, мышиный помет. Харман поморщился и громко чихнул, тут же испуганно зажав рот. Пусть дом давно облюбовала ведьма, но Лаш всегда считал, что здесь присутствуют иные силы, что до поры до времени скрываются в черных, затканных паутиной углах. Цыган ощущал внимательный взгляд, неотступно следивший за каждым его шагом. Похоже, ходившие в Гвингаэле легенды о проклятье довлеющем над домом были правдой.
     Харман направился к окривевшим дверям. Возле них прямо на полу горел старинный бронзовый канделябр. Свечной ареол расплылся на потолке, словно бледное око. Харман дернул обломанную железную ручку и пустил в дом свежего, зимнего воздуха. После затхлой вони заброшенного особняка городской воздух мог вполне показаться свежим, несмотря на трупную примесь.
     Во дворе его ждали Шандор и Тамаш. Горбун приплясывал на месте, потирая руки, а лысый великан задумчиво смотрел на шатровую крышу зачарованного дома. На карнизе сидел черный, откормленный ворон — когда Лаш вышел наружу, птица хрипло каркнула. Дернувшись, Шандор изощренно выругался.
     — Не лайся, — осадил горбуна Харман.
     — Было б на что лаять, — проворчал Шандор. — Тут и без брани дряни хватает.
     — И я о том.
     До слуха цыганского короля долетели крики и музыка. Как всегда, на Площади Чудес шумел разбитной люд Старого города. За стеной особняка виднелась косая башня Горелой ратуши, на камнях которой резвились блики костров. Лаш невольно вспомнил, как много лет назад он лично водрузил у стен ратуши отсеченную голову Рубленного — сумасбродного и жестокого владыки преступного мира. Многие, особенно Граф, не простили Харману того кровавого деяния, но сам цыганский король считал убийство Рубленного лучшим поступком в своей жизни.
     — Может, уже поедем? — предложил Шандор. — Нас ждут на большом сборе. У Плеймна есть вопросы к тебе, король.
     — Трудно не напоминать?
     — Да я так, мало ли ты забыл.
     Ничего ты не забыл, подумал Харман. С некоторых пор у него зрели подозрения насчет Шандора. Не решил ли тот заблаговременно сменить сторону? После нападения на Дыру многие цыгане усомнились в способностях Лаша защищать своих «подданных». Оппозицию возглавил Плеймн Безгубый, в открытую заявивший, что нужно провести выборы нового короля. Шандора теперь часто видели с Плеймном, и это сильно пошатнуло уверенность Хармана в лояльности старого товарища.
     В узком арочном проходе возникло движение. Во двор шагнул долговязый, худой человек в коротком кожухе. Лицо его пряталось за полями шляпы, а в левой руке он держал кожаный мешок.
     — Кто таков? — грубо спросил Тамаш, подходя к незнакомцу. Он посветил факелом на человека и сразу отпрянул. Огонь показал выбеленный, окаменевший в параличе лик, и закатившиеся, обрамленные струпом глаза.
     — Я принес тебе дар, король насекомых, — басом сказал пришелец. — Ты оценишь его.
     Резким движением он перевернул мешок. Из него посыпались влажные лоскуты и какие-то ошметки. Следом, с хлюпающим шелестом, наружу выпали два округлых предмета. Тамаш протянул факел к нежданным презентам.
     — Предки, защитите нас, — просипел цыган, отпрянув.
     На снегу среди полосок ободранной кожи лежали головы Михея и Завиша. Верный кучер, храбро бившийся вместе с Лашем против чудищ заклинателя, осуждающе смотрел на своего короля застывшими глазами. Убийца надругался над головой Михея, отрезав покойнику нос и уши. С юным Завишем, который недавно рисковал собой, защищая Флорику, обошлись куда хуже. Вместо глаз чернели две глубокие, залитые кровью дыры, точно их проделали широким сверлом. В рот цыгана вставили продолговатый кусок плоти, когда-то бывший членом Завиша. Лаш глубоко вздохнул, сдерживая тошноту.
     — Тебе нравится мой дар? — усмехнувшись, спросил Годрик фон Кройц. — Зря ты оставил их на Площади чудес. Они потеряли бдительность. Глазели на фигляров с их огненными забавами.
     В доказательство слов колдуна, над Площадью Чудес взметнулся разноцветный фейерверк. Алые, желтые, розовые и оранжевые огоньки рассыпались по черному небу и перегоревшими звездами ухнули вниз, осветив всполохами двор, обшарпанные стены особняка, пустые окна и проломленный эркер. Свет пал на головы убитых и ласково коснулся вмиг постаревшего лица Хармана Лаша.
     — Хороша наука, не правда ли? — издевался колдун. — Думается мне, они усвоили урок.
     Лаш вытащил из кобуры пистолет и, не целясь, выстрелил. Пуля прошила грудь одержимого и со звоном отрикошетила в стену. Из опаленной раны медленно потекла темная струя. Человек коснулся отверстия двумя пальцами и с усилием улыбнулся:
     — Зачем? Убивать посланца дурной тон. Глупо портить куклу, если не можешь достать самого кукольника.
     — Сгинь! — крикнул Лаш, теряя самообладание.
     — Ухожу, — подчинился колдун. — А на твоем месте я бы поспешил домой. Главный сюрприз впереди.
     Ноги одержимого подкосились, и он рухнул в снег как марионетка, которой подрезали ниточки. Лаш сорвался с крыльца и, не слушая окриков Тамаша, побежал на улицу. Харман почти ничего не видел перед собой. Озаренная кострами Площадь чудес, толпы гуляк, смеющиеся уродливые лица, танцующие шлюхи, грязные оборванные нищие, тянувшие руки к ногам Лаша — они растворились в красной пелене, застившей взор цыганского короля.
     Карета стояла у Горелой ратуши. Возле нее собрались клошары, но увидев Хармана, они почтительно расступились. Лаш, кряхтя, взобрался на ко́злы и, взяв в руки поводья, зарычал:
     — Домой!
     Лошади лениво потрусили вперед, но Харман добавил им скорости ударом кнута. Гремя колесами по грязной, заледенелой брусчатке, экипаж несся по кривым улочкам Старого города, подпрыгивая на ухабах и выбоинах. Смазанные стены домов исчезали за спиной, сожранные ненасытной пастью ночи. Редкие прохожие шарахались в стороны, осыпая Лаша вслед отборной бранью.
     Не помня себя, Харман затормозил возле Дыры. Пробежав ко входу, он растолкал охранников и, не отвечая на удивленные приветствия, зашел в трактир. Посетители шумно праздновали чьи-то именины. Они пьяно выводили «Веселую прачку», с глухим стуком чокаясь деревянными кружками. Лаш прихромал к тяжелой, обшитой железными полосками, двери, которая вела в тоннель к нижним ярусам. Боль зазубренными клешнями вцепилась в ногу, но Харман не дал себе передохнуть. Спускаясь по лестнице, он шипел и охал, но продолжал путь. В путанных мыслях гремел бас Годрика фон Кройца: главный сюрприз впереди! Неужели Флорика? Или Станка?
     Когда Лаш ввалился в комнату дочери, он все понял. Флорика мирно спала, разметав одеяла, ее грудь ровно поднималась и опадала. Станка… Станка лежала на полу, свернувшись в калачик рядом с ночной вазой. Ее лоб покрывала испарина, на щеках растеклись темные пятна, губы скрутило от боли. Лаш встал на колени и развел руки дочери в стороны. На лифе и кружевном фартуке виднелись следы кровавой рвоты. С затаенным ужасом он провел рукой в подмышках Станки. Под мягким ситцем чувствовались твердые уплотнения.
     Колдовская чума, верная малефику, нанесла удар. Харман прикрыл глаза трясущимися ладонями и, не пытаясь сдерживаться, заплакал навзрыд.
***
     Зимний ветер ярился за окном, разбрасывая тысячи снежинок. Он с ненавистью швырял их в стекло, будто хотел прорваться внутрь при помощи белого воинства. Под напором бури ходили ходуном резные позолоченные рамы, ставшие последним бастионом на пути стихии.
     В просторном кресле покойного герцога Армина расположилась тучная фигура главы Тайного кабинета. Эдель Иона рассеянным взором осматривал рабочий кабинет фон Гоффа, задержавшись на высокой вазе с узким горлышком. Бока вазы покрывал размытый рисунок, выполненный красной и синей красками. Роспись облупилась и частично выцвела, но среди сумбурных линий можно было рассмотреть обнаженных дев, сплетавшихся в различных позах жаркой любви. Ваза была невероятно ценной — насколько мог судить Винтерберг, ее создали в последние годы Первой Империи, а может быть и раньше. Любой состоятельный коллекционер, не задумываясь, заплатил бы за нее две или три тысячи грандмарок. Что ж, герцог Армин был синьором богатым, так что мог себе позволить расточительство. Эдель Иона презрительно фыркнул. Вертингем забыл простую истину — как не окружай себя ценностями, все равно в гроб тебя положат в черном церемониальном платье, а все твои богатства станут бесполезны. Для мертвеца золото, все равно что песок для голодного.
     Иона обмакнул перо в чернильницу и сделал короткую запись в толстом журнале:
     — Приступим, — протянув букву «м» сказал Винтерберг, глядя на собеседницу.
     Напротив бератера сидела Матильда. Любовница фон Гоффа надела приличествующее допросу платье без лишних вырезов, рюшей, фестонов и прочих красивостей. Алый шелк, скромный воротник, белый волан на груди и кружевные манжеты. Волосы, перевязанные розовой лентой, Матильда уложила на левое плечо. Девушка затравленно смотрела на Винтерберга, словно тот уже приказал палачу готовить инструменты для более вдумчивого разговора. Репутация, — подумал эдель Иона, — она как шкодливая псина всегда норовит убежать вперед хозяина.
     — Вы Матильда Колетти?
     — Да, — девушка угодливо кивнула.
     — Где родились?
     — Лемарсия.
     — Застали резню?
     Матильда опустила глаза:
     — Нет. Отец состоял при дипломатической миссии, и в это время мы находились в Мехтии.
     Винтерберг задумчиво почесал нос-пуговку кончиком пера.
     — Мать?
     — Умерла, когда мне было два года.
     — Как вы стали шлюхой? — без обиняков спросил Винтерберг. Матильда наметила ехидную улыбку:
     — Во время последнего восстания Белых львов моего отца убили, а меня похитили и вскоре продали в элитный бордель. Как Вы понимаете, в угаре войны меня никто не искал.
     — Как Вы оказались в Рейнланде?
     — Меня выкупила баронесса Таго, а позже я приглянулась герцогу.
     Эдель Иона сделал несколько пометок.
     — Его светлость любил тепло, — вспомнила Матильда, заметив, как Винтерберг промокнул лоб салфеткой. Зеленые глаза наполнились влагой.
     — Где Вы были в момент смерти герцога?
     — Рядом с ним, в парильне.
     — Когда он умирал, вы пытались ему помочь?
     Матильда передернула плечами:
     — Я не могла сдвинуться с места, — по щеке девушки скользнула слезинка. — Я будто окаменела. Это был такой ужас! Я не знала, что делать! Я только рыдала и смотрела на его мучения.
     — Да, да. А вот мажордом говорит, что Вы были подозрительно спокойны.
     — Ему показалось.
     — Неужели? И банщику показалось?
     Матильда прерывисто вздохнула:
     — Когда они прибежали, я попыталась взять себя в руки…
     — Так быстро? У Вас сила воли тигрицы.
     — Я многое пережила, и мне не впервой видеть смерть.
     Винтерберг поскрипел пером в журнале:
     — Значит все-таки не рыдали?
     — Знаете, ваша светлость, я плохо помню…
     — Уже не помните? Минуту назад вы довольно точно говорили, как окаменели, глядя на конвульсии герцога и плакали. Так?
     Матильда отвела глаза:
     — Мне так казалось.
     — Очень интересно. Оставим пока это. Что Вы можете сказать о Бертране?
     — Постельничий, — с оттенком превосходства ответила девушка. — Красивый, но глупый как полено.
     — Да? И ни капельки Вам не нравился?
     — Неприятный тип. Вел себя так, будто был сквайром его светлости, а не обычным лакеем.
     Эдель Иона бесстрастно наблюдал за Матильдой, отчего та заерзала в кресле и отвернулась.
     — Вы прячете глаза. Вам есть что скрывать?
     — Нет. Я честна перед Вами.
     — Да, да. Почти верю. Значит, Бертран Вам не нравился?
     — Нет.
     — Так и запишем, — Винтерберг смочил перо чернилами. — Свидетельница склонна ко лжи.
     — Почему?! — голос девушки сорвался. В смятении она ухватилась за край стола. — Я не лгу!
     — Лжете. Мажордом утверждает, что Вы состояли в любовной связи с означенным Бертраном.
     — Ложь!
     — Ваша подруга Земай подтвердила его слова.
     Матильда поникла. Она непроизвольна впилась ногтями в черное дерево:
     — Сука, — прошипела девушка.
     — Не сомневаюсь. Мне даже не пришлось ее особо пугать. Вы спали с Бертраном?
     Колетти молчала, обдумывая ответ.
     — Зря стараетесь, — Винтерберг покачал бритой головой. — Лучше ответьте честно.
     — Я спала с ним. Но по принуждению! Он шантажировал меня!
     — Чем?
     — Я… — Матильда вымученно улыбнулась. — Мне пришлось втайне взять у герцога некоторые суммы…
     — Вы воровка?
     — Я бы все вернула! Но Бертран узнал и в обмен на молчание принудил меня лечь с ним в постель.
     — Экий злодей, — усмехнулся Винтерберг. — Он, кстати, сбежал.
     — Что?! — девушка уставились на бератера в неподдельном изумлении. — Как? Куда?
     — Выясняем. Матильда, а Вы можете рассказать мне про вашу встречу с Бертраном в саду, где Вы неосмотрительно поклялись ему в вечной любви?
     — Не было такого!
     Эдель Иона со вздохом захлопнул книгу:
     — Положительно, наша дальнейшая беседа должна проходить в ином месте.
     Сквозь смуглую кожу девушки проступила бледность:
     — Где?
     — В застенках Тайного кабинета. Вы, Матильда, слишком много врете, а это, как Вы понимаете, никуда не годится. При таких обстоятельствах, я вынужден проводить допрос менее цивилизованными способами.
     — Пытать? Нет! — девушка вжалась в кресло. Матильда разревелась в голос, словно опытная плакальщица во время погребения. Крупная дрожь пробежала по ее плечам; она уронила лицо в ладони, пряча блестящие дуги слез.
     — Придется, — с сожалением проговорил Винтерберг. — Коли Вы запираетесь.
     — Я не запираюсь, — глухо возразила она.
     — Мне, знаете ли, без разницы. Сейчас Вас заберут мои люди, и мы продолжим разговор в месте, которое Вам очень не понравиться.
     Колетти притихла. Она тяжко и часто дышала, стараясь успокоиться. Винтерберг взял за горлышко хрустальный графин и, приподнявшись в кресле, налил вина в широкий бокал. Розовая жидкость с тихим плеском заполнила бокал до краев.
     — Выпейте. Успокойтесь. И начинайте говорить. Так будет проще. Пытки изувечат Ваше прекрасное тело, оставят черный след в душе. Поверьте мне, я знаю это так же хорошо, как священник Книгу Начал.
     Матильда взяла бокал и, проливая капли на подбородок, осушила его до дна.
     — Ясно, — произнес Иона. — Вино не меняли в графине со смерти Армина, и коли Вы так спокойно его пьете, значит, отравили герцога иным способом, — Винтерберг снова открыл книгу. — Прежде чем начнете говорить, взвешивайте каждое слово, а главное не вздумайте лгать. Это последнее предупреждение.
     Матильда вытерла слезы, размазав по щекам сурьму. Темные пятна напомнили Ионе застоявшуюся кровь под кожей мертвеца.
     — Вы готовы? — поторопил девушку Винтерберг.
     — Что меня ждет?
     — Если Вы признаете вину?
     — Я его не убивала.
     — Но о готовящемся убийстве знали?
     — Да, — выдохнула девушка.
     — Кто убийца?
     — Бертран.
     Эдель Иона записал.
     — Почему он это сделал?
     — Он хотел отомстить за унижения.
     — И все? Смею напомнить о моем предупреждении.
     Колетти посмотрела на батальное полотно, висевшее за спиной Винтерберга, на котором сшиблись конные рыцари и пикинеры. Иона прочитал в глазах девушки невысказанную мольбу о храбром воине, который бы вытащил глупенькую шлюшку из передряги.
     — Нет. Ему заплатили.
     — Кто?
     — Он мне не сказал. Хвалился, что это влиятельные люди.
     — Не сомневаюсь, — хмыкнул Винтерберг. — Как убили герцога?
     — Бертран должен был кольнуть его отравленной иглой.
     — И видимо кольнул?
     Матильда усмехнулась. В глазах появилась холодная, давняя ненависть:
     — Герцог мертв. Значит, игла сработала.
     — Изящно, — похвалил Винтерберг. — Как Вы во все это влезли?
     Девушка подлила себе вина. Доселе пляшущие пальцы успокоились; мандраж отступал под напором спиртного.
     — Поймите меня правильно, ваша светлость, я ненавидела фон Гоффа каждой частичкой моего тела. Жирного, вонючего, вечно недовольного ублюдка, любившего плетки, кляпы, ремни и цепи. Больной, извращенный мудила, который не мог нормально трахаться как обычный мужик. Он заставлял нас с Земай заниматься любовью только для того, чтобы его мелкий хер хоть немножечко привстал. И даже тогда он предпочитал иметь нас в задницу, как будто мы не достойны нормального отношения! Но у них это семейное! Только Седрик, в отличие от Армина, нашел в себе силы признать, что ему нравится трахать мужиков.
     Голос Матильды осип от долгой речи и сдерживаемого гнева.
     — Я Вас понимаю, — кивнул эдель Иона. — Грустная история. Что Вы планировали делать после смерти фон Гоффа?
     — Бертран должен был направить Вас по ложному следу. Вы бы арестовали Фрица…
     — Банщика?
     — Угу. Потом мы планировали украсть драгоценности из тайника Армина, получить оставшиеся деньги за убийство и покинуть город. Бертран договорился с капитаном, отплывающим завтра в Праудланд.
     Винтерберг прилежно записал слова Матильды:
     — Вы не боялись, что заказчику проще Вас убрать?
     — Боялись. Но Бертран собирался использовать курьера для получения остальных денег.
     — Кого?
     — Я не знаю.
     — Неважно, — отступил бератер, видя, что девушка не врет. — Сколько Вам заплатили?
     — Тысячу грандмарок авансом и тысячу по исполнению.
     — Маловато нынче стоят герцоги, — пошутил Винтерберг. — Не дороже имперской вазы. Вы говорили про тайник. Где он?
     Матильда указала на картину с рыцарями:
     — Прямо за вами.
     — За картиной? — уточнил Иона. — Как-то банально.
     — Весь Армин состоял из банальностей, — мстительно произнесла девушка. — Но там есть секрет. Нужно вдавить в правильном порядке три кирпича. Я вам покажу.
     — Там фамильные драгоценности?
     — Да. Еще какие-то дневники, бумаги, документы.
     Эдель Иона не подал виду, но сам он возликовал как ребенок, получивший сладкий пряник. Девка сберегла ему немало времени, которое бератер мог потратить на поиски тайника. О том, что такой тайник у герцога есть, Винтерберг не сомневался. Тихуны, внедренные в круг лакеев фон Гоффа, сообщали о секретке, но не знали, где она находится.
     Винтерберг поднялся и с усилием отодвинул кресло, давая себе больше пространства. Привстав на цыпочки, он обхватил резные края рамы и приподнял картину. Боль прострелила поясницу бератера, руки дрогнули, но эдель Иона, сцепив зубы, продолжал снимать полотно с крючка. Через пару мгновений ему удалось сдвинуть проклятую мазню. Эта чертова рама весит фунтов сто, решил Винтерберг. Сняв картину, он тут же опустил ее на пол и прислонил к стене. Дряблые, давно забывшие тренировки мышцы ощутимо ныли.
     За картиной обнаружилась голая стена, лишенная обойной обшивки. На сером кирпиче виднелись черные следы плесени и тонкие кружева паутины.
     — Что нажать?
     Матильда поставила бокал и присоединилась к Винтербергу. Как бы ненароком девушка толкнула бедром тучного бератера.
     — Нужно сделать вот так, — с хмельным смешком пояснила Матильда. Длинные пальцы скользнули по кирпичу, прожимая нужную комбинацию. Раздался звонкий, металлический щелчок, и с тихим шумом часть стены повернулась, обнажив пасть тайника. Сейф был небольшим, от силы полтора фута в ширину и столько же в высоту. В темноте Иона увидел кованый ларец и ровную стопку бумаг. Отдельно лежали дневники в кожаной обложке. Поверх своих заметок фон Гофф положил крупную золотую печатку с вставшим на дыбы крылатым львом.
     — Кольцо принадлежало его отцу, — просветила Матильда. — Хранил его как реликвию, лысый козел.
     Винтерберг вытащил на свет пачку листов и быстро их просмотрел. Брови Винтерберга невольно поползли вверх. Отбросив бумаги на стол, Иона наугад достал один из дневников и, открыв его на середине, погрузился в чтение. Фон Гофф писал размашистым, хорошо читаемым подчерком. И то, что он написал, с каждым мгновением нравилось Винтербергу все больше и больше. Матильда дотронулась до плеча главы Тайного кабинета:
     — Я Вам помогла?
     — Мы бы и сами нашли тайник, — ответил бератер, закрывая дневник. — Но с Вами, конечно, получилось немного быстрее.
     — Что со мной будет?
     Винтерберг помедлил, размышляя и взвешивая все варианты:
     — Я отправлю Вас к баронессе Таго.
     — Спасибо! — взвизгнула Матильда и явно вознамерилась обнять Иону, но тот быстро отступил на один шаг.
     — Рано радуетесь. Вы — соучастница убийства, и в любой момент я могу вернуть Вас в оборот. Пока же будем считать, что Бертран действовал без Вашей посильной помощи.
     — Как мне с Вами расплатиться? — смазливое личико Матильды обрело серьезное, почти героическое выражение.
     — Теперь Вы принадлежите Кабинету от головы до, простите, задницы, — резко сказал Винтерберг. — Вы по уши в дерьме, и вытащить Вас могу только я. Если Вы вздумаете предать меня или сбежать, я отправлю Вас на виселицу или прикажу прибить как блоху в темной подворотне. Если надо, Вас задушат, отравят, утопят в Гвине или закопают в катакомбах Старого города. Я могу сделать Вашу смерть настолько болезненной и жестокой, что заклинатели тени обзавидуются фантазии моих исполнителей. Вы хорошо это уяснили?
     — Да, — твердо ответила Матильда.
     — Что ж, добро пожаловать в Тайный Кабинет. И у меня есть для Вас поручение.

ГЛАВА XXII. УБИЙЦАМ НЕТ ПОКОЯ

     Убийство естественно для людей. Мы убиваем, чтобы выжить, добиться справедливости, отомстить или защитить себя и своих близких. Мы убиваем, потому что мы хищники, а хищник всегда сеет смерть.
     Якоб Кехлер «В отражении разума»
     Лукан держал в руках потрепанную копию Книги Начал, лениво переворачивая мятые страницы. Священное писание да набор игральных костей — вот и все, что оставил после себя Флом Каулиц. Его тело обратилось в пепел на погребальном костре, а кроткая душа воспарила в горние чертоги Вознесенных. Меллендорф никак не мог избавиться от стоявшего перед ним образа: Флом смотрит в темное небо незрячими, остекленевшими глазами, а в его мокрые от пота волосы покрываются инеем. Маска смерти проступает сквозь черты, как бы говоря — смиритесь, это конец, он мертв; предайте останки огню и восславьте Анейрина.
     Флома сожгли вместе с остальными павшими. Лукан стоял перед полыхающим костром, всматриваясь в огонь, надеясь в последний раз взглянуть в лицо друга, но жестокое пламя отгородило живых от мертвых. Они смогли обрести покой, и чаянья смертных их более не касались. Когда Лукан отошел от костра, его окружили рыцари де Бланта.
     — Согласно приказу командора, мы должны отвести Вас в замок, брат Лукан.
     Меллендорф язвительно ухмыльнулся. До суда еще многие дни, приговор существует лишь в фантазиях епископа и Гастона, но братья уже поставили на нем крест. Что ж, вполне логично, если учесть, какое поражение потерпел Лукан и какие обвинения против него выдвигают.
     С Гастоном де Блантом Меллендорф увиделся лишь однажды, на следующий день после битвы. Спесивый, важный словно индюк, рыцарь не без удовольствия зачитал Лукану список прегрешений и помахал перед его носом ордером. Капитул отстранил командора от руководства, приказывал его задержать и доставить в Хелигор. Лукан не преминул заметить, что «задержать» и «арестовать» это две разные вещи. Де Блант принялся блеять о том, что подразумевался именно арест, но Меллендорф был непреклонен. С Гастоном прибыло полсотни сариантов, но за спиной Лукана оставались его верные товарищи из гончего крыла, и де Блант не стал доводить до прямой конфронтации. Командору выделили отдельную комнату в замке Олларда фон Беленбаха и самым строжайшим образом запретили покидать замок без конвоя. С бургграфом Вальдштадта тоже получилась сущая комедия. Дерганный, честно оправдывая свою кличку, трясся и дрожал, уличая обман Лукана. Он стенал будто святой мученик на гноище, грозился обо всем написать лично Великому Магистру, но стоило Меллендорфу напомнить Олларду, что тот прозевал у себя в городе целую ячейку братства, тот сразу сменил гнев на милость. Видимо сообразил, что командору ничего не стоит обвинить его в пособничестве запрещенной организации. Разбираться с Орденом, который и так встал графу поперек глотки, Оллард фон Беленбах не хотел.
     Комната, куда заселили опального рыцаря, была нарочито скромной и явно принадлежала кому-то из слуг. Твердая кровать с продавленным матрасом, пустой шкаф, пара табуретов, бадья для умывания и маленький стол, тесный даже для одного человека, — вот и весь шик. Узкое окно выходило во двор замка, откуда доносились перестук копыт, лай дворовых псов, окрики стражей и звон стали с ристалища. Но Лукан ничего этого не слышал. С тех пор как погиб Флом, а операция завершилась кровавой баней, Меллендорф утратил интерес к мирской жизни. Он чувствовал, как внутри него что-то надломилось и с треском распалось на части словно трухлявая ветвь под кованным сапогом. Часами командор лежал в постели, не замечая, как всходит и заходит солнце, не прикасаясь к еде, забывая сходить по нужде. Мыслей у него голове было еще меньше, чем у городского дурачка, ковыряющего палочкой собачье дерьмо. Окончательно соскользнуть в омут забытья командору мешала боль. Засевшую в боку пулю вытащили, рану обработали кипящим маслом и перевязали, но болеть от этого она не перестала. Как и обгоревшее в пожаре лицо, теперь перемазанное составом Габера. Чтобы отвлечься, Лукан перечитывал строки священного писания да вел редкие разговоры с большим пауком, который стал невольным соседом Лукана. Насекомое сплело паутину в теплом углу над кроватью, где за стеной проходил замковый дымоход.
     Сегодня к командору наведались де Форцезе и Шталенберг — делились новостями. Лукан слушал вполуха. Гастон де Блант организовал погоню за контрабандистами, опрашивал свидетелей и готовил отъезд Меллендорфа в Хелигор. Командор кивал и улыбался, но не проронил ни слова. Когда Родерик перешел к чете Левенгаутов, Лукан оживился.
     — Они по-прежнему обретаются в «Полной чарке», — сказал Шталенберг. — Барон, язви его, отказался от гостеприимства бургграфа. Говорит, в гробу он видал такое радушие. Сейчас их посменно охраняют стражники Дерганного и сарианты Гастона, а сам де Блант что ни день выпытывает у Левенгаутов подробности наших свершений. Ублюдок, — Родерик хотел сплюнуть, но сдержался. — Его совсем не интересует то, что Левенгауты предали нас и заключили сделку с «лилиями». Для него главное — собрать как можно больше доказательств твоей вины!
     — Их время еще придет, — посулил де Форцезе. — Как только Капитул разберется с командором, Левенгаутов будет ждать суд Ордена. Пока же де Блант хорошенько лижет им задницу. В приступе благородства его превосходительство разрешил вернуть Левенгаутам сына. Правда, стоило его милости Огюсту заикнуться о возвращении в Дарден, как наш сладкоречивый Гастон показал норов. Ходят слухи, что они поедут вместе с тобой в Хелигор.
     Лукан молчал.
     — Кстати, если тебе интересно, то свидетельства барона и фрау Хильды весьма разнятся. Кажется, она пытается нас выгородить.
     Последнюю фразу Этьен сказал с неприкрытым удивлением.
     — Почему Хильда не уехала вместе с Флоки? — впервые заговорил Лукан.
     — Он так и не явился за ней, — ответил Родерик. — Наверное, прибил кто-то паренька. Или он сбежал с деньгами братства, наплевав на сестру.
     Де Форцезе пальцем качнул паутину в углу. Ее хозяин недовольно пополз вверх, потревоженный возмутительной шалостью рыцаря.
     — Скорее, первое, — предположил Этьен.
     Лукан был с ним согласен. Насколько командор разобрался во Флоки, тот по-настоящему любил сестру и бросить ее на заклание не мог. Значит, посвященный мертв. Может, нарвался на людей покойного де Оша? Или встретил в подземелье контрабандистов?
     — Что известно о беглецах?
     — По приказу Гастона арестовали всех шлюх из Лесной киски, — поведал Этьен. — Девушки ничего не знают, а их бордель-маман, некая Марика, успела скрыться перед самой облавой. Оставшиеся в живых агенты, те, что не успели или струсили принять яд, тоже арестованы. Сейчас их допрашивают инквизиторы. Всплыло одно имя.
     Де Форцезе преобразился. Улыбка сползла с его губ, а в глазах разгорелась злость.
     — Реликвию принес Ранхард Трижды Повешенный.
     — Кто это?
     — Бывший ландскнехт Рваных знамен, — голос Этьена звенел от напряжения. — Один из тех извергов, что сожгли Лемарсию и жестоко казнили ее жителей. Да что там жителей, даже собак не пощадили! Не знаю, каким боком Ранхард оказался в землях Края, но в том, что он притащил артефакт, нет никаких сомнений.
     Де Форцезе в ярости ударил кулаком о стену. На костяшках рыцаря остались ссадины.
     — Только подумать! Один из убийц моей семьи был в паре десятков шагов от меня.
     — У нас есть имя и внешность, — напомнил Родерик. — Найдем.
     — Как же! Засранцам сам Валак ворожит!
     Лукан вспомнил зловещего возницу и его экипаж. За контрабандистами явился черный всадник, прозванный мастером игрушек Вестником тени. Этот человек (человек ли?) владел невероятной магической силой, в реальность которой трудно было поверить. Чары обычных заклинателей казались детским лепетом в сравнении с мощью Вестника, который мановением руки раздвинул земную твердь. Подобную ворожбу описывали в древних хрониках, но подлинность их была сомнительной. Безумный король Эмрик, архимаг Иоланиус, Лораф Клятвопреступник и прочие маги старинных легенд сотрясали горы, призывали с небес огненные камни, заставляли выходить из берегов реки. В современной же истории не было места столь великому колдовству. До сего дня, — поправил себя Лукан.
     — Что мы будем делать? — нарушил тишину де Форцезе.
     Лукан отвернулся к стене:
     — Ждать суда.
     — Мы не имеем права! — возразил Этьен. — Одноглазый ублюдок убил Флома!
     — Мог стрелять Вингербахнер.
     — Какая к чертям разница?!
     — Никакой.
     — То есть, ты будешь лежать здесь, пока нас всех не отправят в Хелигор? Ты это предлагаешь, командор?
     Де Форцезе нависал над Луканом, словно валун готовый рухнуть с утеса.
     — У нас нет выбора, — глухо проговорил Меллендорф. Беседа утомила его.
     — Да идет оно все в жопу. Я это так не оставлю.
     — Как хочешь.
     Де Форцезе вышел, хлопнув дверью. Родерик, глядя вслед другу, прочистил горло:
     — Он прав, Лукан. Мы должны отомстить за Флома и павших братьев. Видят боги, черный возница наверняка приложил руку к появлению обмороченных горожан, чтобы под шумок вытащить Трижды Повешенного из передряги.
     — Сначала суд. Ты знаешь, я не пойду против воли Капитула.
     — Да? А что мы тогда делали все это время?
     — Грешили.
     Шталенберг разочарованно помотал головой:
     — Ты сломался. Так же, как и я когда-то. Но добрый клинок всегда можно перековать. Держись.
     Родерик ушел. Лукан слушал отдаленные шаги, вжавшись лицом в прелую, жесткую подушку. Забудь, — приказал он себе, — пусть все идет так, как есть. Ты заслужил кару и не имеешь права увиливать от нее. Да и что Лукан мог сделать, в конце концов? Сбежать на поиски этого Ранхарда? Мстить за Флома? Смешно. Против Меллендорфа выступила сама Тень, и простому командору Ордена не по силам с ней тягаться, учитывая, что все его планы разваливаются словно соломенный домик из сказки про поросят.
     Дисциплинированный мозг командора отогнал тревожные думы и позволил Лукану забыться тяжелым сном. Ему снился Флом, оглушительно чихающий от простуды, Вестник тени, скачущий во весь опор по серой, пепельной равнине, и фрау Хильда, убегавшая от Лукана в одной ночной рубашке. Сны сменяли друг дружку как гравюры в быстро листаемой книге. Снова появился Флом, в его волосах застыли сосульки, а под грустными глазами улеглись черные тени. Он звал Меллендорфа, шептал беззвучные слова, указывая куда-то впереди себя. Командор обернулся и увидел край бездонной пропасти, где клубилась плотная, смоляная тьма. Бездна. До нее остался последний шаг.
     Лукан проснулся с больной головой, усталый и злой. За окном властвовали поздние сумерки, дышавшие холодным зимним туманом. Путаясь в темноте, Меллендорф зажег одинокую свечку. К раскалывающейся голове прибавилось нытье в боку. От раны расходились волны жара, омывавшие все тело командора. Кажется, его начало лихорадить. Попив воды из стоявшего на столе кувшина, Лукан подошел к окну, крепко зажимая бок рукой. Морозный ветерок нежно обдул разгоряченный лоб Меллендорфа. Завтра надо будет позвать лекаря, мимолетно подумал Лукан и сразу усмехнулся. Совсем недавно его посещали мысли о милосердной смерти, а теперь он беспокоится о лихорадке? Непостоянство, достойное придворной фрейлины на свидании с гвардейцем.
     Без стука в комнату протиснулся Шталенберг. Командор через силу улыбнулся — в боку горело так, словно в рану ткнули пылающей головней.
     — Ты с чем-то важным или снова будешь уговаривать меня нарушить клятвы?
     — Левенгаут сбежал. Сегодня вечером им привезли Седрика, и гребанный свин решил сделать ноги. Трое стражников фон Беленбаха убиты неизвестными.
     Лукан знаком приказал Родерику продолжать.
     — По словам трактирщика Густава, баронесса противилась побегу, за что была зверски избита мужем. Хуже того, Густав вообще не уверен, жива ли еще Хильда — уж больно сурово с ней обошелся рыжий подонок.
     — Когда это случилось?
     — Пару часов назад.
     — Ищут?
     — Конечно. Городские ворота сейчас заперты, значит, они спрятались где-то в городе. Сообщники Левенгаута наверняка укрыли его в трущобах.
     — Там будут искать в первую очередь и, наверняка, впустую. Думаю, они у Гумберта Кропа — помнишь собутыльника Левенгаута? Барону больше не у кого было заручиться поддержкой, а доброхоты, что убили охрану, скорее всего куплены все тем же старым дружком по лихим делам.
     Родерик ожесточенно пошкрябал затылок латной перчаткой.
     — Хорошо соображаешь. Я знаю, где арендует склады этот Кроп. Флом за время своих прогулок все там облазил, на всякий случай. Сообщить де Бланту?
     Лукан молчал. Он представил, как волосатый кулак Левенгаута врезается в аккуратный нос Хильды, и тот с хрустом ломается. Женщина падает, получает вдогонку пинок в живот, и сжимается у ног барона, тихо постанывая. Он наматывает волосы Хильды на кулак и осыпает ударами залитое кровью лицо, высокие груди, податливый живот…
     — Нет. Я сам их найду. Принеси мне доспехи и меч.
     — Де Форцезе будить?
     — Он нам не простит, если не разбудим.
     — А как быть с охранником в коридоре?
     — На твое усмотрение. Только не убивай.
     Родерик отправился выполнять приказ. Лукан сел на кровать и прислонился к прохладной стене. Шершавый камень приятно остужал вспотевшую кожу. Вся правая сторона тела налилась жаром и пульсировала в такт сердцу. Лукан хрюкнул, сдерживая смех. Он надеялся, что успеет спасти баронессу до того, как рана загонит его в состояние полутрупа, воющего от лихорадки.
***
     Левенгаут накручивал круги по просторному складу Гумберта Кропа, часто наталкиваясь на тюки со шкурами и штабеля коробов. Тихо позвякивали мясницкие крюки, задетые рыжей макушкой. Огюст в ярости оттолкнул цепь и пнул ведерко, куда справляли нужду. Наемники Кропа, недоуменно посмотрев на барона, вернулись к своим делам. Они распивали водку, закусывая ее подмороженным салом и луком.
     Левенгаут ходил туда-сюда, чтобы унять волнение и заодно согреться. На складе было холодно как в погребе-леднике. А еще воняло! Огюст широко раздувал заросшие волосами ноздри, дабы скорее привыкнуть к запаху тухлятины. Огромная тень Левенгаута гуляла по стенам, гротескно повторяя суетливые движения барона. Единственным источником света на складе был фонарь в железной оправе, который висел на загнутом гвозде.
     — Водку будете, ваша милость?
     — Еще спрашивает, сучье семя! — Огюст грубо выхватил стакан из пальцев рябого наемника в черном койфе. Выпив, Левенгаут вернул посудину и снова принялся мерить шагами склад.
     — Ты бы успокоился уже, — сказал Кроп, подкручивая кончики усов.
     — Ох, блядь, какие тут спокойные нашлись! — накинулся на него Левенгаут. — Представляешь, что будет, если нас сыщут «петельщики»?
     — Не найдут. Густав и рта не раскроет, что видел моих лиходеев, а больше о нашем знакомстве никто не знает.
     Левенгаут схватился за бороду:
     — А командор Лукан? Он видел тебя в трактире, сучье семя!
     — И что? — Кроп поплотнее запахнулся в шубу. — У него сейчас есть дела поважней, — Гумберт хихикнул. — Ему бы свою жопу спасти, куда уж о наших думать.
     Левенгаут посмотрел в угол, где среди шкур уложили Хильду и Седрика. Баронесса тихо стонала в полузабытьи. Воздух рвался из сломанного носа с храпом и свистом. Под глазами женщины вздулись черные синяки, губы опухли, скулы разукрасили ссадины и кровоподтеки. Левенгаут глянул на разбитые костяшки и к своему стыду понял, что в этот раз зашел слишком далеко. Он выпил, был на нервах, а тут еще Хильда заупрямилась. Кричала, что останется в Вальдштадте ждать решения Ордена. Огюст, не выдержав ударил ее, а потом и сам не заметил, как увлекся.
     Баронесса сопротивлялась будто дикая кошка, но куда ей было справиться с озлобленным, здоровенным мужиком. Ногти Хильды содрали с мясистой щеки барона клок кожи, вот и весь ответ. Когда Левенгаут охаживал ее бока сапогами, к Огюсту бросился Седрик, сжимавший в руках куклу рыцаря. Барон отмахнулся от него точно от назойливой мошки, и мальчик, не удержавшись на кривых ногах, упал возле матери. Рыцарь выскользнул из слабых ручек и, болтая конечностями, улетел прямо в очаг. Крик Седрика тонкой, вибрирующей иглой вонзился в уши Левенгаута, вернув барону разум. Он опустил занесенный было кулак.
     Барон вытащил из очага куклу и сбил с нее огонь. Краска вспучилась и расползлась, оголив дерево. Голова рыцаря почернела, но шарниры остались в целости. Левенгаут вспомнил как Седрик, получив подарок, спрашивал у матери:
     — Этот рыцарь не такой злой?
     — Как кто?
     — Как командор Лукан, — шепнул мальчик, вздрагивая.
     Левенгаут отдал плачущему сыну игрушку, бормоча неловкие извинения. Сейчас Седрик прижимал ее к впалой груди и едва слышно посапывал во сне, пригревшись возле матери. Прежде чем окончательно соскользнуть в спасительное забвение, Хильда хорошенько закутала мальчика в одеяло.
     — Думаешь, наш план сработает? — спросил барон у Кропа, не сводя глаз с рыжих вихров Седрика.
     — Не сомневайся! Проведем тебя браконьерскими тропами до Дардена, заберем казну и дадим деру в Саргос. Пару лет поживешь там королем, а когда дерьмо с «петельщиками» уляжется, вернешься домой. Делов-то! — Гумберт сыто рыгнул. — Я с тобой поеду. Чудесное спасение требует оплаты.
     — Получишь ты свои деньги, сучье семя!
     — Обязательно получу, дружище, — Кроп плотоядно улыбнулся. Левенгаут понял невысказанную угрозу.
     — Замок, наверное, сожгут, — удрученно сказал Огюст.
     — Могут. «Петельщики» народ мстительный.
     — Эх! Осады он пережил, моры, и даже моего деда, любившего спьяну что-нибудь спалить, а гнев церковников, чую, не переживет.
     — Херня, — беспечно заявил Кроп. — Отремонтируешь.
     — А денег где взять? Опять на большак выходить? Купчин трясти?
     — Почему бы и нет? — Гумберт пожал мясистыми плечами. — Дело, овеянное славой предков, и я бы даже сказал, богоугодное! Нажил монет — поделись с ближним, а ежели жаден ты, то получи по глупой башке топором.
     Левенгаут постучал ногтем по виску:
     — С какого дерева ты навернулся? Ведь ты, сучье семя, сам торгаш!
     — Херня! Седня торгаш, а завтра, глядишь, и вовсе наоборот.
     — Ох, чую болтаться нам в петле, — подвел итог Левенгаут.
     — Это мне болтаться, — поправил Кроп, — тебе, как благородному, снесут головушку большущим мечом.
     — Обрадовал, ети твою мать!
     Барон опять выпил водки. Как на грех, хмель не успокаивал, а только усугублял возбуждение. Левенгаут требовал себе добавки, когда с антресоли, под которой он стоял, раздался тихий, угрожающий голос:
     — Замри, а потом медленно подними руки.
     Огюст исподлобья посмотрел вверх. В него уперлось жало арбалетного болта. Самого стрелка было трудно разглядеть в темноте — угадывались только очертания капюшона и плаща.
     — У нас гость, — сообщил барон Кропу. Наемники вскочили, хватаясь за оружие. Гумберт ловко переместился за их спины, на ходу вытаскивая из ножен скрамасакс. Тихо брякнул задетый ногой бутыль.
     — Кто там у тебя? — испуганно спросил Гумберт.
     — Будущий труп, — зарычал Левенгаут.
     — Еще одна грубость, и я угощу тебя стрелой, — пообещал арбалетчик. — Теперь прикажи наемникам открыть дверь.
     Огюст злорадно усмехнулся.
     — Сам приказывай. Они мне не подчиняются.
     — Откройте дверь! — велел стрелок. — Иначе я прикончу барона.
     От напряжения лысина Кропа взопрела. Если бы к ним на огонек явились «петельщики», то они давно бы вышибли ворота со свойственной им «вежливостью». Стражники Дерганного тоже не отличались манерами. Стало быть, думал Гумберт, по душу Левенгаутов явился кто-то другой, и, возможно, с этим «другим» можно договориться. Ведь главное — сберечь жизнь рыжего кабана, задолжавшего Кропу за спасение немалую сумму.
     — Ален, — обратился купец к наемнику в койфе. — Делай, что приказали.
     Закинув топор на плечо, Ален прошел мимо Левенгаута к воротам и одним резким движением выдернул засов. На склад зашли двое мужчин в черном. Первый без раздумий схватил Алена и приставил к его немытой глотке кинжал. Второй вышел на свет, прямо к Левенгауту. Двигался незнакомец скованно, его левая рука висела на тряпичной перевязи. Разглядев болезненно-серое, небритое лицо, барон присвистнул:
     — Явился, значит? Думал, тебя ухлопали.
     Флоки Клаессон обнажил палаш:
     — Поквитаемся, Огюст?
     — Валяй.
     — Господа, — вмешался Кроп. — Может, уладим конфликт за чарочкой? К чему нам эти склоки?
     — Заткнись, — бросил Флоки. — Сложите оружие. Немедленно.
     — Зачем же так сразу, — заупрямился Гумберт. — У нас почти равное положение. Вы убьете барона и Алена, а мы пристукнем вас. Нас шестеро, — Кроп смело посчитал себя в рядах бойцов. — Вам втроем не совладать.
     — Я знаю, что тебе нужен Левенгаут, — сказал Флоки, не сводя воспаленных глаз с Огюста. — Больше тебе никто не заплатит.
     — Проклятье! — плаксиво ругнулся Гумберт. — Вы следили за нами?
     Молчание Клаессона было лучшим ответом.
     — Флоки… — простонала баронесса из своего угла. Он поднялась на локте и слабо улыбнулась разбитыми губами.
     — Все будет хорошо, сестрица! — успокоил ее Флоки и приставил острие к груди барона. — Я забираю Хильду и Седрика.
     — Нет! — взревел Левенгаут.
     Он отбросил лезвие взмахом руки и бросился на шурина. Свистнула тетива арбалета, выпуская болт в спину барона. Он вонзился под лопатку Левенгаута, но тот даже не пошатнулся. Схватив Флоки за горло, он навалился на него всем телом и опрокинул на присыпанный соломой пол. В ту же секунду товарищ Клаессона перерезал глотку Алену.
     — Стойте! — запоздало крикнул Кроп.
     Стрелок спрыгнул с антресоли. Его плащ черным крылом мелькнул в воздухе. Наемники Кропа, мешая друг другу, кинулись на помощь Левенгауту, но их остановил громкий хлопок. Это стрелок бросил им под ноги склянку, которая, разбившись, испустила сотни ослепляющих искр и плотную завесу едкого дыма.
     Убивший Алена агент и арбалетчик растворились в дыму словно две неясные тени. Из глаз Кропа брызнули слезы, в глотке пересохло.
     — Рубите ублюдков! — заорал Гумберт сквозь кашель.
     Услышав звон клинков и первый крик умирающего, он отшатнулся к стене, выставив перед собой скрамасакс.
     Левенгаут навалился на Флоки, одной рукой прижимая запястье шурина к земле, а второй крепко сдавив его горло.
     — Сдохни, сдохни, сдохни, — хрипел барон. Заскорузлые пальцы все крепче сжимали податливую шею.
     Лезвие меча прошлось по спине Левенгаута, вмиг окрасив кафтан барона кровавой полосой. Огюст, хрюкнув от боли, выпустил Флоки. Не дожидаясь смертельного удара, опьяневший от ярости Левенгаут схватил палаш Клаессона, развернулся и вслепую кольнул острием в смутную, едва видимую в дыму фигуру. Клинок попал в живот врага, пропорол куртку и тело под ней. Посвященный отскочил, зажимая рану, но споткнувшись о бухту веревок, упал на тюки. Левенгаут быстро поднялся, и не дав воину опомниться, пришпилил его к шкурам. Пришедший в себя Флоки, вытащил засопожный кинжал и вонзил его в мясистый загорбок Огюста. Барон оглушительно заревел. Он стряхнул шурина, как медведь стряхивает с себя охотничьего пса.
     — Подохни, сученок! — схватив свисающую с потолка цепь, барон накинул ее на шею бывшего воспитанника. Флоки почти не сопротивлялся. Огюст сделал еще один моток — парень захрипел, хватаясь за звенья здоровой рукой.
     Дым медленно рассеивался, открыв Хильде ужасающую картину. Женщина увидела, как Левенгаут приподнял ее брата над полом и со страшной силой воткнул мясницкий крюк ему под челюсть. Флоки забился, выписывая ногами движения варварского танца. Ярко-алая кровь брызнула на почерневшее от гнева лицо Огюста. Острый конец крюка сломал передние зубы Клаессона и, порвав губы, выскочил изо рта.
     Сильный удар сотряс ворота склада. Створка с громыханием открылась, впуская внутрь Лукана Меллендорфа. Обогнув командора, де Форцезе и Шталенберг вступили в бой с наемниками Кропа. Те еще не пришли в себе от слезоточивого дыма и боя с посвященными. Последнего они убили пару мгновений назад, раскроив топором голову стрелка.
     Шталенберг давно не испытывал такой брезгливости. В Ордене он сражался против ересиархов, ведьм и демонопоклонников, а здесь были обычные наймиты, грязные выродки, готовые за монету продать родного отца. Меч Родерика вскрыл брюхо одного противника и тут же полоснул грудь другого. Этьен де Форцезе, широко размахнувшись, одним метким взмахом бродакса лишил врага куска черепа.
     Быстрым выпадом Лукан отбросил Левенгаута от подвешенного на крюк Флоки. На груди барона расцвела алая клякса и он упал рядом с тонким, деревянным пилоном. Командор молча встал над Левенгаутом, пока его рыцари убивали наемников. Несколько долгих секунд, и бой завершился. Шталенберг без жалости зарубил последнего бандита. Избежавший схватки Гумберт благоразумно забился в угол к фрау Хильде. Он рывком поднял баронессу со шкур и заслонился ей как щитом. Женщина покачиваясь стояла перед купцом, ее заплывшие синяками, мокрые от слез глаза с ненавистью смотрели на Левенгаута.
     — Я убью ее! — верещал Кроп. — Отойдите от меня!
     Короткий меч Кропа уперся между лопаток Хильды. На месте укола по платью разошлось темное пятно.
     — Убивай, — процедил Этьен. — Но потом я размотаю твои кишки по всему складу.
     — Дайте мне уйти!
     — Иди. Баронессу оставь.
     — Я вам не верю!
     — Ситуация патовая, — заметил командор, отворачиваясь от Левенгаута. Пот обильно стекал по лицу Меллендорфа, дрожь пробежала по телу от головы до пяток. Боль в боку слепила не хуже солнца в зените.
     — Это Левенгаут во всем виноват! — оправдывался Кроп. — Он заставил меня!
     — Оно и видно, — кивнул де Форцезе.
     Хильда упала обратно на шкуры, открывая Гумберта для удара. И Шталенберг не сплоховал. Быстро перехватив меч как копье, гигант метнул его в купца. Клинок вошел точно в сердце Кропа, а самого торговца откинуло к стене. Гумберт врезался головой в доски и, обхватив пальцами лезвие, сполз на пол.
     Увидев, как погиб его союзник, Левенгаут запрокинул руку назад и вырвал из загривка кинжал Флоки. Рыча как загнанный волк, барон воткнул лезвие в бедро командора. Тугая струя крови хлестнула на бороду Огюста. Меллендорф качнулся и отскочил в сторону. Не удержавшись на ногах, Лукан упал, чувствуя, как вместе с кровотечением из него уходит жизнь. Подоспевший де Форцезе пинком опрокинул Левенгаута и тот шумно ударился головой о ящики. Родерик уже склонился над командором:
     — Мог задеть артерию! — сказал Шталенберг бледнеющему Лукану. Рыцарь деловито сорвал с себя ремень и крепко перетянул бедро командора чуть выше раны. — Этьен, зажми дырку!
     — А Левенгаут?
     — Я с ним разберусь!
     Де Форцезе плотно зажал рану сложенными ладонями. Пальцы истфалийца сразу покраснели. Сознание Лукана тускнело, уплывало, словно травинка, угодившая в медленно бегущий ручей. Под ногой собралась целая лужа крови. Меллендорф усмехнулся: какая глупая смерть. Сдохнуть от руки неотесанного борова!
     — Баронесса! — позвал Лукан.
     Хильда подошла к командору. По избитому лицу трудно было судить какие чувства она испытывает.
     — Лукан, я…
     — Возьмите нож вашего брата, — Меллендорф слабеющей рукой показал на оброненное Левенгаутом оружие. — Сделайте то, что должно.
     Хильда наклонилась и подобрала кинжал. Рукоять была скользкой, но она крепко держала орудие возмездия.
     — Родерик, заслоните Седрика, пожалуйста.
     Рыцарь грузно обошел трупы наемников, едва не задев свисавшего с крюка Клаессона. Кряхтя, он сел рядом с Седриком и накрыл голову мальчика шкурой. Всю схватку мальчик просидел, не шелохнувшись и даже не пикнув, но сейчас зашелся в рыданиях. Шталенберг неуверенно погладил его по плечу.
     — Скоро все кончится, малыш, — прогудел Родерик.
     Хильда встала напротив мужа. Захрипев, Левенгаут очнулся и пополз к Лукану, оставляя за собой красный след, но силы быстро оставили барона. Огюст перевернулся на спину, тяжело сглатывая соленую слюну и со свистом вдыхая пропахший бойней воздух. Выпученные глаза посмотрели на Хильду с забрызганного кровью лица.
     — Я любил тебя, злобная ты сука, — сказал Огюст так, что баронесса вздрогнула. В этом признании было столько ненависти и любви, столько злости и страсти, что, казалось, ими можно сокрушить бастионы. Левенгаут потянулся к жене…
     Крик подсердечной ненависти сопровождал каждый удар, который нанесла фрау Хильда. Лезвие вбивалось в горло барона, скрежетало о позвонки, чавкало будто зверь. Красные струи била вверх, в стороны, проливалась на солому и стены. Хильда, часто вздыхая, глотала слезы, перемешанные с кровью мужа. Рука баронессы онемела от усилий, но она продолжала кромсать шею Левенгаута, пока на месте глотки не осталось хлюпающее месиво из торчащих мышц, жил и мяса.
     Свершив месть, баронесса выпустила кинжал. Подрагивая, она встала с колен и подошла к Лукану.
     — Все.
     Командор не отвечал. Он летел вниз, в самую Бездну, где тьма ждала всякого, кто осмелится нарушить святые законы Вознесенных. В последний раз он услышал крик фрау Хильды и топот ног, далекий, словно выдохшаяся гроза. Лукан Меллендорф исчез. Осталась только тьма.
***
     Все исчезло за белой пеленой бурана. Жирные хлопья снега кололи лицо Ранхарда словно ножи разбойников. Наемник почти ничего не видел в этой дикой пурге, которая, как ему казалось, вырвалась из самой Бездны. Небо, земля, лес — все растворилось в неутомимом вихре. Агат боролся с озверевшими порывами ледяного ветра, но силы его шли на исход, и он часто приседал на задницу, не выдерживая напора бури. Ранхард скорчился в седле, пригибаясь как можно ниже к шее коня. Наемник оглох от надрывного пения вьюги, мощные удары которой норовили сорвать его с седла. Помимо слепоты и глухоты Ранхарда терзал лютый холод — до того, как разгулялась метель, Трижды Повешенный пренебрег купленным Франческой кожухом, и теперь отчитывал себя за глупость.
     Наемник попытался высмотреть Весельчака, но в волнующемся снежном аду Ранхард видел только черный силуэт кареты, где сейчас отдыхали раненые. Возможно, Майер просто отстал? Ведь ему приходилось вести лошадь Франи, нагруженную их пожитками. С грузом, да при такой погоде немудрено затормозить или вовсе потеряться.
     Ранхард сжал бока Агата, подгоняя усталого коня. Зверь недовольно захрапел, но послушно двинулся вперед, сражаясь с натиском метели. Закрытые попоной бока, смоляная грива и морда Агата обросли снежным налетом, на время сменив животному масть. Грызя мундштук, конь с усилием нагнал экипаж и поравнялся с кучером, который восседал на козлах сгорбленной тенью.
     — Мы потеряли Весельчака! — закричал Ранхард, силясь заглушить пение ветра.
     — Он едет в пятидесяти ярдах от нас, — успокоил наемника колдун.
     — Откуда ты знаешь?
     — Я слышу, как он ругается.
     Ранхард подивился нечеловеческому слуху возницы.
     — Нам нужно укрытие! Лошади долго не выдержат.
     — Нас зацепило краем бури. Мой просчет. Скоро мы из нее выберемся.
     Трижды Повешенный отер глаза от снега:
     — Твой просчет? Какого хера?
     — Я вызвал метель, чтобы остановить погоню, — объяснил кучер. — Заклятье было неточным, и вот результат.
     — Проклятье! — в бессилии выругался Ранхард. Долбаный колдун ему порядочно надоел своими магическими фокусами. Конечно, он вытащил их из передряги с командором, но всему есть пределы, в том числе и выходкам чернокнижника.
     — Хоть бы предупредил.
     — Я не обязан перед тобой отчитываться, Трижды Повешенный. Радуйся, что я сберег твою никчемную жизнь.
     Низкий голос мага зазвучал угрожающе, и Ранхард предпочел с ним не связываться. Наемник даже за все злато Венты не смог бы ответить на вопрос, какие мысли бродят в голове мрачного возницы, и что он может совершить со своими подопечным, если те будут строптивничать.
     Как и предсказывал колдун, вскоре буря ослабла. В собирающихся сумерках умолк ветер, снег повалил ровной, густой стеной, оседая толстым одеялом на ветках елей, крыше экипажа и плечах наемника. Ранхард обернулся в поисках Весельчака. Позади виднелись темные фигуры лошадей и будто игрушечный силуэт всадника. Развернув Агата, Ранхард поспешил на помощь Майеру. Конь, устало передвигая ногами, разгребал высокие сугробы, доходившие ему до колен.
     — Ты там живой? — вместо приветствия сказал Трижды Повешенный, подъезжая к Весельчаку.
     — Живой и злой как монах без рукоблудия, — проворчал Эдвин.
     На Майера больно было смотреть. Залепленный снегом по самые брови, растрепанный, с обмороженными щеками, он походил на побитую жизнью птицу, отставшую от косяка. Лошадь Весельчака брела из последних сил, почти зарываясь мордой в снег. Буйная Франчески чувствовала себя немногим лучше.
     — Если Кристин издохнет, то я кого-нибудь пристрелю, — заявил Эдвин. — Особенно хочется пустить пулю нашему спасителю. Скотина бессердечная, не могли что ли переждать метель в лесу?
     — Это он ее вызвал, — наябедничал Трижды Повешенный, мрачно посмотрев на притормозивший экипаж. Ему до сих пор не давала покоя мысль, каким образом колеса кареты не застревают в чертовых сугробах. Снова магия?
     — Ублюдок сраный! Нахрена?
     — Хотел остановить погоню.
     — А остановил нас, — буркнул Эдвин. — Ранхард, нам надо от него избавиться. И чем быстрее, тем лучше. Ты видел его глаза? А гребанное колдовство? Может, пальнем в него серебром?
     — Сомневаюсь, что наше оружие его возьмет.
     — Тогда кто он, сука, такой, а? Демон?
     — Возможно, — тихо ответил Ранхард, нахмурившись. — На привале сам у него спросишь.
     — Ну его в Бездну! Ты к нашим заглядывал?
     Трижды Повешенный посмурнел еще больше:
     — Да. Франческа спит. После сотрясения лучшее лекарство. Юхо…
     Наемник замолчал.
     — Готов? — закончил Весельчак.
     — У него лихорадка. Возможно, заражение.
     — Досадно.
     Ранхард погладил холку Агата:
     — Поехали к ним. Нужно искать ночлег.
     — Думаю, наш черный друг уже все продумал.
     — Этого я и боюсь, — устало произнес Трижды Повешенный, пришпорив Агата.
     Колдун спрыгнул с ко́зел и, подняв голову, осмотрел темнеющий небесный купол. Грязно-серое полотно туч растянулось на многие мили. На западе, у самого горизонта, оно разошлось по невидимому шву, позволив заходящему солнцу окрасить часть небосвода янтарем. Снегопад утратил былую мощь, выдохся и словно живое существо решил уйти на покой с наступлением ночи.
     Увидев Ранхарда и Весельчака, кучер повыше натянул шнурованный воротник.
     — Привал? — с надеждой спросил Майер, глубоко вдыхая стылый воздух.
     — Да.
     — В лес?
     — Здесь в паре сотен ярдов лагерь лесорубов. Заброшенный.
     Эдвин с сомнением глянул на черную полосу леса. Среди плотно сомкнутых сосен и елей трудно было определить наличие чего бы то ни было.
     — Ты уверен?
     — Уверен.
     Ранхард тоже не остался в стороне от расспросов:
     — Твоя карета там не проедет. Бросим?
     — Возможно.
     Весельчак усмехнулся:
     — Она здесь как говно на скатерти.
     — Поверь мне, — с нажимом сказал возница, — ее никто не заметит. Готовьте раненых к переходу. Остальное — моя забота.
     Спешившись, Ранхард заглянул в карету. Франческа уже проснулась и сидела рядом с Юхо. Девушка вытирала лоб паренька шелковым платком и нежно поглаживала грязные, спутанные волосы. Юхо хрипло дышал, постанывая в бреду. На бледном лице ярко горели запавшие щеки, глаза неестественно быстро ходили под веками. На груди мальчика сидел понурый Шмыг, явно переживавший за Юхо не меньше Франчески.
     Ранхард забрался внутрь и сел рядом с девушкой. Синяя натянуто улыбнулась. Синяки под глазами, распухшая переносица и скула превратили улыбку в неловкую гримасу:
     — Ему хуже.
     — Вижу.
     В ночь побега Трижды Повешенный вынул болт из спины Юхо и прижег рану порохом, но, кажется, его врачевание не дало нужного эффекта. Болт пробил легкое паренька, и без должного ухода (а, может, даже и с ним) жизнь мальчика измерялась считанными часами.
     — Мы готовимся к ночлегу, — пояснил остановку Ранхард. — Поедешь на Агате вместе с Юхо. Заверни его в одеяло и держи покрепче.
     — А ты? — заволновалась Франческа.
     — Пешком.
     — Можешь сесть на Буйную, — разрешила Синяя.
     — Нет. Мы нагрузили ее пожитками.
     — Ладно.
     Ранхард вылез из кареты и, дождавшись, пока Франческа укутает Юхо в одеяло, осторожно вытащил мальчика наружу. Тело ребенка сотрясала крупная дрожь, голова запрокинулась. Юхо мучительно заскулил как подбитый камнем щенок. Ранхард не чувствовал веса мальчика, словно он нес в руках ком тряпья. Трижды Повешенный заметил странный взгляд Майера, украдкой брошенный на Юхо — наемнику не трудно было разгадать его значение. Ребенок был обузой, грузом, привязанным к ногам пловца. Если они будут и дальше с ним возиться, то могут потерять драгоценное время, которое им так милостиво предоставил колдун.
     На ходу кивнув Весельчаку, Синяя неловко залезла в седло Агата. Конь стоял смирно, почуяв знакомый запах. Трижды Повешенный усадил Юхо перед девушкой, и та крепко прижала мальчика к груди.
     — Можем ехать… эээ — Ранхард не знал, как зовут колдуна, и доселе обращался к нему просто на «ты».
     — Можете звать меня Брамсом, — представился маг. Немногословный спутник беглецов уже выпряг своего чудовищного коня из пристяжи и сейчас возился с пряжками седла.
     — Когда он все успел? — шепотом спросил Ранхард у Майера.
     — Не поверишь, — резкий как боль в заднице, — не особо скрываясь, проворчал Весельчак.
     Колдун закончил с седлом и развернулся к карете. Рука в черной перчатке поднялась, пальцы изогнулись в непонятной, бессмысленной на первый взгляд фигуре. Брамс прошептал несколько слов, а потом громко и размеренно произнес:
     — Tarh ut disperr.
     Карета прямо на глазах утратила цвета, стала прозрачной, как будто ее выдули из стекла. Пара мгновений и она вовсе исчезла, оставив после себя глубокий след от колес.
     — Твою мать! — присвистнул Майер
     Ранхард безмолвствовал. Франческа в страхе покосилась на господина Брамса. Для девушки магия колдуна была в новинку. Трижды Повешенный до боли прикусил обветренные губы. Интересно, что бы сказала Франи, если бы увидела то, что видел Ранхард. Разбитые ворота Вальдштадта, трещина в земле откуда вырвалась огненная завеса, волшебная метель… Синяя влезла в аферу с контрабандой, но вряд ли готова была подписаться на сделку с дьяволом.
     — Теперь можем ехать, — Брамс бодро вспрыгнул на коня.
     — Спасибо, что разрешили, ваше магическое преподобие, — не удержался от сарказма Эдвин.
     К вящему спокойствию Франчески, Майер не получил ответа.
     Заброшенный лагерь лесорубов оказался в двухстах ярдах от тракта и представлял собой пару наспех срубленных домишек, занесенных снегом по самые окна. Соломенные крыши спрятались под белым коконом, маленькие слюдяные оконца заледенели, расцвели замысловатым узором. За домами поднимался уснувший на зиму лес, и высокие, облаченные в холодные одежды деревья напоминали ленивых стражей, что сонно наблюдают за возней нежданных гостей. В их вечернем молчании изредка можно было услышать тихий перестук веток и жалостливый вой неприкаянного ветра.
     На ночлег беглецы избрали ближайший к лесу дом. Расчистив сугробы у входа, они наконец вошли в оставленное людьми жилище. Внутри хижины было холодно, пыльно и пусто — дровосеки утащили все, что представляло хоть какую-то ценность. Остались только пара ветхих табуретов, закопченный и прохудившийся котелок, да груда порванных рыболовных сетей. Углы дома заросли паутиной, пряди которой бессильно раскачивались на сквозняке. Раскатав одеяла, Ранхард помог Франческе уложить Юхо, а Весельчак вызвался прочистить дымоход от набившегося снега. Вскоре в глиняной печи затрещал огонь, и Синяя принялась готовить ужин. Трижды Повешенный завел лошадей во вторую хижину, не рискнув оставлять их на морозе. Пусть тесно, пусть неудобно, но все же какое-никакое тепло. Задав им овса, Ранхард оставил верных животин отдыхать. Возвращаясь, он наткнулся на Брамса, который так и не решился зайти в дом к остальным. Колдун стоял возле своего гигантского коня, задумчиво склонив голову к плечу.
     — Может, присоединишься? — нехотя предложил Ранхард.
     — Нет, — отказался Брамс. — У меня есть дела.
     В темноте, его красные глаза горели особенно ярко. Наемник отвел взгляд.
     — Тебе ничего бояться, Ранхард Трижды Повешенный. Считай меня своим архаи-защитником.
     — Откуда ты меня знаешь? Почему помог? Тебя прислал заказчик?
     — Сколько вопросов, — тихо засмеялся Брамс. От этого смеха Ранхарду стало не по себе. Он всякого повидал в жизни, видел по-настоящему страшных, жестоких людей. Этот список был полон убийц, садистов, палачей, заклинателей и разной степени безумцев, но колдун в черном тревожил наемника куда больше, чем все они вместе взятые. От Брамса будто исходили волны какого-то глубинного, первозданного ужаса. В присутствии мага Ранхард чувствовал, как к нему внутрь забирается склизкое и холодное существо навроде спрута, и щупальца этой твари с каждой секундой заполняют нутро все больше и больше.
     — Ответь хоть на один, — попросил наемник, справившись с испугом.
     — Ты прав, меня прислал заказчик. Ты должен доставить кристалл любой ценой. Особенно теперь, когда братство доказало свою бесполезность.
     — Деньги остались в Вальдштадте, — напомнил Ранхард.
     — Ты получишь свои деньги.
     — Но куда мне везти груз?
     — В Гвингаэль.
     Трижды Повешенный издал хриплый смешок:
     — И как мне это провернуть? Теперь, когда нас разыскивает Орден, весть полетит во все концы Рейнланда. Города для меня закрыты, по тракту будут сновать разъезды.
     — Ранняя зима тебе в помощь.
     Ранхард с досады пнул ногой снег:
     — Немного же от тебя помощи, колдун!
     Брамс пристально посмотрел на Трижды Повешенного, но наемник в этот раз не отвел глаз. Красные зрачки, плавающие в безбрежном море тьмы, притягивали к себе словно магнит. Ранхард уже видел подобное. Память услужливо явила образ владыки Альбериха из Забытого городища. Непонятно как, но Брамс и Повелитель долин должны были состоять в родстве, возможно отдаленном.
     Колдун молчал. Вместо ответа громко завопил ветер, приподнявший длинные, черные волосы мага и грозивший сорвать с него шляпу.
     — Так что мне делать?
     — Перестать задавать вопросы. Я помогу тебе добраться до столицы.
     — Ты поедешь с нами? — безрадостно спросил Ранхард.
     — Нет. Но у меня есть план.
     Трижды Повешенный не питал никаких иллюзий насчет идей колдуна. Снова магия, снова лишнее внимание.
     — Что ты предлагаешь?
     — Мы нагоним караван Волькирка. Купец примет вас в качестве охраны, и вместе с его обозом вы доедете до Вертингема.
     Ранхард всхрапнул как лошадь:
     — Хорош план, нечего сказать. А заставы Ордена? Да и прознав о хвосте, купец наверняка решит от нас избавиться.
     — Волькирк везет запрещенные товары. И будет осторожен не менее, чем ты. Затеряться среди его многочисленной охраны не составит труда. Дабы торговец не противился, скажи ему, что Альфин исполнит его просьбу в обмен на ваше спасение.
     — Так просто? Откуда ты все это знаешь?
     Из леса выпорхнула быстрая тень и плавно спикировала на плечо колдуна. Ворон. Черный и крупный, с неестественно загнутым клювом.
     — Он мне сказал, — ответил Брамс, пригладив взъерошенные перья птицы.
     — Фамильяр?
     — Да. После того, как вы доберетесь с Волькирком до Вертингема, вы должны будете свернуть к Пасти Валака. В каньоне есть пещера, где вас ждет тайный ход.
     — И куда он ведет? — Ранхард не скрывал скепсиса.
     — К старому колодцу близ Бригбургского аббатства.
     Трижды Повешенный едва сдержал смех.
     — Секретный ход в тысячу лиг, идущий под землей от Вертингемского каньона до Бригбурга? Херня.
     — Это не подземелье. В пещере находится Тайная тропа. Если тебе удобно, можешь называть ее волшебным порталом. Прежде чем оставить вас, я дам тебе ключ от него.
     Опять магия! Ранхард, несмотря на его ограниченную фантазию, хорошо себе представлял, как инквизиторы заготавливают дрова. Видят Вознесенные, жажда золота приведет Трижды Повешенного на костер.
     — Знаешь, — медленно начал Ранхард. — Моя жизнь мне видится как-то дороже всех артефактов и денег. Теперь я в розыскных листах Ордена. Мне нужно думать, где схорониться, а не как доставить бирюльку Вознесенных заказчику. Разве ты сам не сможешь отнести реликвию? С твоими силами и властью это будет куда проще.
     — Нет! — жестко отрезал господин Брамс. — Я не могу. У меня иной приказ.
     — Тогда платите больше, — нагло заявил Трижды Повешенный. — Я не готов подставить шею за двенадцать тысяч грандмарок. Или ищите другого наймита!
     — Сколько?
     — Тридцать тысяч.
     — Ты их получишь, — не стал торговаться колдун.
     Ранхард беззвучно выругался. Брамс согласился слишком быстро, и наемнику стало понятно, что он продешевил.
     — Хватит на сегодня расспросов, — закончил разговор маг. — Иди в дом. У вас есть проблема, которую надо решить уже сейчас.
     Трижды Повешенный понял намек колдуна. Брамс сел на коня и, ничего не сказав, поехал назад к тракту. За ним полетел его фамильяр, напоследок зловеще каркнув в застойной, ночной тиши.
     Ранхард вернулся в хижину. Закрыв дверь на засов, он осмотрел свое приунывшее воинство. Франческа безучастно помешивала суп в котелке и, похоже, витала где-то далеко в своих мыслях. Майер, накинув на плечи толстый кожух, сидел на дорожном мешке и с усилием грыз мерзлый кусок колбасы. Шмыг подлетел к Ранхарду и, сев ему на плечо, клюнул его в скулу.
     — Я про тебя не забыл. Скоро покормлю.
     — Его покормили, — отвлеклась от варева Франи. — Он просто клянчит добавки.
     Удовлетворенный обещанием скворец упорхнул обратно к Юхо. Мальчик лежал на боку, накрытый двумя одеялами. Франческа положила ему на лоб пропитанную холодной водой тряпку, но та почти высохла от жара. Дернувшись всем телом, Юхо пробормотал что-то неразборчивое.
     — Мать он зовет, — расшифровал Весельчак.
     — Она умерла, когда он был совсем карапузом, — поделилась Франческа. — Отец спьяну утонул, старшую сестру унесла хворь, а тетка, — девушка ядовито усмехнулась, — эта сука мочалила его так, что Юхо предпочел жить на улице чем терпеть побои.
     — А он немало тебе рассказал, — удивился Майер. — Прям всю биографию выложил.
     — Это потому, что я умею слушать. В отличие от некоторых.
     — Ой, больно мне интересна его житуха! Обычный уличный пацан, каких во всем мире тысячи. Папка спился, мамка померла, тетка сука, а сестра шлюха — ничего нового.
     Франческа резко повернулась к Майеру. Разбитые губы замерли в оскале:
     — Юхо умирает, гребанная ты скотина! Можешь хоть раз придержать свой грязный язык?!
     — Да что я такого сказал? — возмутился Эдвин, убирая колбасу в рюкзак. — Стоит мне начать говорить правду, как мне на голову выливают ушат дерьма!
     — Сейчас твоя правда никому не нужна! — распалилась Франческа. — Особенно Юхо.
     — Ему вообще плевать, он и так одной ногой в могиле.
     — Заткнись!
     — Замолчите оба, — приказал Ранхард. Наемник присел в углу, где стоял его рюкзак. — Нам нужно отдохнуть. Ранним утром снова в путь.
     — У тебя есть какой-то план? — заинтересовался Эдвин. — Просто хочу напомнить, что за нами хвост. Это я так, к слову. Может, великий стратег поделится с нами мудростью?
     — Все завтра. И с Юхо будем решать ближе к утру. А сейчас спать. Всем.
     — Узнаю командный голос старого ландскнехта, — пошутил Весельчак. — Спать так спать.
     — Есть будешь? — спросила Франческа, откладывая ложку. — Суп готов.
     — Нет, — отказался Ранхард, укладывая под голову рюкзак и накрываясь плащом.
     Сон сморил Трижды Повешенного еще до того, как Шмыг привычно устроился в складках плаща.
     Наемника разбудил громкий стук. Разлепив глаза, Ранхард помотал головой, отгоняя остатки дремы. В хижине было темно, хоть глаз коли. Он услышал тихий храп Франчески и едва различимое бормотание Юхо. Стук повторился. Наверняка вернулся Брамс. Осторожно поднявшись, Ранхард бесшумно отодвинул засов и вышел наружу. Похоже, до рассвета оставалось совсем немного. Макушки деревьев черными зубцами торчали на фоне темного-синего неба.
     Колдун прислонился к бревенчатой стенке.
     — Утро, — объявил Брамс. — Мальчик жив?
     — Да.
     — Я дам тебе час. Решай.
     Решение наемник видел в единственном варианте — Юхо придется бросить. А лучше вовсе избавить мальчика от мучительной гибели в одиночестве. Ранхард прикинул, как поступить. Лучше всего было сделать это тихо, так, чтобы не потревожить Франческу. Синяя излишне прикипела к пацану и будет спорить с Трижды Повешенным до хрипа. За Майера наемник не беспокоился — Эдвину плевать на Юхо, как, собственно, и на все остальное.
     Ранхард проскользнул в дом и нос к носу столкнулся с Франи. Синяя всхлипнула:
     — Я слышала твой разговор с колдуном.
     Трижды Повешенный молчал:
     — Может, подождем? — жалостливо простонала девушка, прижимаясь к Ранхарду. — Я попытаюсь его выходить. Дай мне немного времени.
     — Его нет, — отказал наемник, невольно вдыхая лавандовый аромат, идущий от волос Франи.
     В тишине раздался скрежет огнива, и хижину осветил огонь каганца. Майер зевнул:
     — Вы про Юхо?
     — Да, — хлюпнула носом Франческа.
     — Ты не спасешь его, — Ранхард отстранил девушку. — Пацану конец.
     — Согласен, — поддержал Весельчак, — а тащить лишний груз еще более бесполезное занятие, чем поход святого Гедеона в бордель!
     — И ты хочешь его убить? — прошептала Франческа.
     — А что нам остается? — спросил Майер, разводя руками. — Бросить — жестоко, зверье кругом. И уж поверь мне, будет гораздо хуже, если «петельщики» обнаружат его живым. Они запросто вытянут у сопливого много интересных подробностей про нас.
     — Это… отвратительно, убивать ребенка, — сквозь всхлипы сказала Франческа. — Что же мы за люди такие?
     — Обычные! — зарычал на нее Майер. — Но в говенных обстоятельствах. И нам надо решать, что делать! А тебе, моя дорогая, сердобольная монашка, я напомню. Вот у этого здоровяка, — он указал на Ранхарда, — в мешке лежит наше будущее. Которое пока только вырисовывается где-то там вдали. И чтобы это будущее стало долбанной реальностью, тебе придется изрядно поднадорвать жопку, будь она хоть трижды прекрасна!
     — Ранхард… — пролепетала Франческа в последней надежде.
     — Парню конец, — повторил Трижды Повешенный, — облегчим его муки.
     — Сраный лицемер! Быстро же ты забыл, как Юхо, не испугавшись «петельщиков», полез за тобой в гребанное подземелье! Такая вот у Трижды Повешенного благодарность?
     — Дело не в благодарности. Если бы пацан был на ногах, я бы не стал одобрять крайностей.
     — Убийство ребенка — просто крайность?!
     — Чего ты закудахтала? — огрызнулся Эдвин, вставая с одеяла. — Первый раз что ли? Все смертны. Девочки, мальчики, старики, юные принцессы и уродливые шлюхи. Все равны. Парню просто не свезло. Всякое случается. Так что давай ты оставишь истерику и лучше сходишь проверить лошадей. Ясно?
     Франческа подошла к Юхо с таким видом, будто готовилась с оружием в руках защищать мальчика. Избитое лицо кривилось от злости и бессилия. Она несколько мгновений не сводила гневного взгляда с Весельчака. Тот спокойно ждал ее решения, сложив руки на груди.
     Шумно всхлипнув, Франи опустилась на колени и нежно поцеловала лихорадочно горевший лоб Юхо. Мальчик, издав тихий стон, вдруг прошептал:
     — Мам…
     Франческа быстро поднялась и, вцепившись зубами в рукав, выбежала из дома. Майер по-театральному громко выдохнул:
     — Ух! Я думал, она попытается нас прикончить.
     — Нет. Ты так не думал, — Ранхард приблизился к мальчику. В слабом свете каганца его дыхание было почти незаметно.
     — Кто? Ты или я? — деловито начал Весельчак, берясь за рукоять кинжала.
     — Я.
     — Отлично, — обрадовался Майер, — минус один грешок.
     — Иди. Успокой Франческу.
     — Я и тут могу постоять, — запротестовал он. — Неохота связываться с истеричной бабой.
     — Ты глухой?
     — Ушел.
     Весельчак осторожно притулил за собой дверь. Снаружи послышался скрип снега, который удалялся с каждым мгновением, пока не исчез совсем. Ранхард остался наедине с легким потрескиванием каганца и сиплым дыханием Юхо. Мальчик снова начал бредить:
     — Мама… Урсула…
     — Ты не хочешь облегчить мне работу, — почти с укором сказал наемник, доставая из-за голенища кинжал. Он опустился перед ложем обреченного ребенка и прикрыл здоровый глаз. Нехорошо, конечно, вышло. Малец, рискуя жизнью, полез за контрабандистами в подземелья монастыря и смог их оттуда вывести, пусть и не совсем в нужную сторону. Убивать того, кто спас тебе жизнь, — мерзко и преступно вдвойне.
     Трижды Повешенный тряхнул головой, отгоняя мысли и успокаивая неизвестно откуда вернувшуюся совесть. Он аккуратно приложил острие под ухо мальчика.
     Глаза Юхо внезапно открылись:
     — Ранхард, мы выбрались?
     — Да, мы выбрались, — ответил Трижды Повешенный и быстрым движением вогнал кинжал в мягкую плоть. Юхо несколько раз дернулся, стуча пятками по дощатому полу и затих. Ранхард не сводил глаз с убитого мальчика и краснеющего от крови одеяла. В душе было холодно и пусто как в темнице. Он смотрел на маленькое, утратившее жизнь тело, пытаясь найти в себе скорбь, но тщетно. Всего лишь еще один труп на пути. Еще одна загубленная судьба, еще одна душа, канувшая в Бездну вместо Трижды Повешенного. Скорбеть о покойном было выше его сил. Он хотел найти в себе какой-то теплый отклик, но наталкивался лишь на черные стены равнодушия и легкой досады. Так человек сетует, когда ломается безделушка или умирает далекий, едва знакомый родственник. Трижды Повешенный посмотрел на окровавленный кинжал. Ранхарда часто одолевал вопрос: где проходит та черта, за которой человек превращается в бездушное, жестокое существо с каменным сердцем? Почему за этой чертой только гнев, злоба, ненависть и отчаянье? Да и те вскоре уходят, оставляя глубокую, как сама Бездна, пустоту, в которой едва ли теплится огонек, прозываемый жизнью. Ранхард не знал ответов и не был уверен, искал ли их когда-нибудь.
     Трижды Повешенный опустил веки покойного, и накрыл тело одеялом. Когда он вышел к Франческе и Майеру, те одновременно повернулись к наемнику.
     — Все? — не удержался от вопроса Эдвин.
     Ранхард молча кивнул. Франи отвернулась. Она сидела на плоском пеньке, сложив ногу на ногу, и дышала глубоко и медленно, стараясь удержать слезы. Весельчак стоял перед ней, держась за пояс. Было видно, что он не знает, как успокоить подругу. Всегда бойкая и жизнерадостная Франческа оказалась куда слабее, чем он думал.
     — Заканчивай уже хныкать, — уговаривал ее Весельчак. — Воспользуйся тремя пунктами из Правил Майера — что было, то прошло, сделанного не воротишь, и… — Эдвин запнулся, на ходу сочиняя третий пункт, — и думай поменьше.
     — Последнему ты следуешь чаще всего.
     — Конечно! Если бы я думал обо всех своих прегрешениях и неудачах, то давно бы застрелился или повесился.
     Пока Весельчак разглагольствовал, Ранхард умылся снегом. Особенно тщательно он оттер правую ладонь, куда попала кровь Юхо. Майер достал походную фляжку и протянул Синей:
     — Выпей. Должно полегчать.
     — Не надо, — отказалась Франи. — Не хочу пить перед дорогой.
     — А я выпью, — Эдвин влил в себя виски. — Эй, одноглазый, будешь?
     Трижды Повешенный принял фляжку и опустошил ее одним долгим глотком. Огонь пролился в желудок, отчего тот возмущенно заурчал. Тряхнув головой как собака, Ранхард приблизился к Франческе. Наемник погладил ее плечо:
     — Я понимаю, тебе нужно время, — неловко проговорил Трижды Повешенный, — но нам…
     — Нужно ехать, — выдохнула девушка, сбрасывая его ладонь. — Пойду собирать пожитки.
     Поднявшись, она направилась было к дому, но вдруг остановилась:
     — Мы же похороним его?
     — Могилу копать долго. Сожжём.
     — Ладно.
     Собирались они быстро. Франи сложила вещи в сумки, стараясь не смотреть в сторону Юхо. Майер наспех почистил и покормил лошадей, а Ранхард дал Шмыгу хлебный шарик с кровью. Тем временем солнце осветило заснеженный лес и прижгло верхушки сосен рыжим отблеском. За ночь тучи разошлись, обнажив яркую лазурь зимнего неба. Над вырубкой мелькнул силуэт крупной птицы. Трижды Повешенный седлал Агата, когда из ельника выехал черный всадник. С зеленых лап посыпался снег, оседая на плаще и шляпе господина Брамса. Колдун спешился. Мелькнуло и снова скрылось в тени широких полей серое лицо.
     — Вы готовы?
     — Почти. Нужно сжечь тело.
     — Я помогу.
     Ранхард и Брамс зашли в дом. В проходе им встретился Майер, нагрузивший на плечи седельные сумки:
     — Вы чего?
     — Отправим Юхо в последний путь.
     — Его магическое превосходительство тоже желает засвидетельствовать почтение? — усмехнулся Эдвин.
     — У тебя длинный язык, — сухо произнес маг.
     — Мне все так говорят.
     — Лучше прислушайся ко «всем», иначе с тобой может случиться беда.
     Колдун говорил спокойно, без угроз, но от его слов повеяло смрадным холодом развороченной могилы. Майер хмыкнул, но все же замолк.
     Брамс остановился возле Франчески, которая осторожно поправляла одеяла Юхо, ставшие ему саваном. Иногда всхлипывая, девушка тихо читала отходную молитву:
     — Благословенный Анейрин, прими сию грешную душу в горних чертогах, пусть она воспарит к твоему престолу и да познает радость вечной жизни. Дивналлт Справедливый, будь милостив в своем судилище, и да отвратит твой праведный суд холод Бездны от этой светлой души. Ниа Белая Дева, уповаю я на твое милосердие и прошу тебя сберечь раба твоего Юхо из Вальдштадта до самого дня Сошествия. Слава! — смахнув слезу, Франческа кивнула Ранхарду. — Можете сжигать.
     — Надо собрать веток, может, дров нарубить, — почесывая шею, задумчиво сказал вернувшийся Майер.
     — Нет, — Брамс воздел руки над мертвецом. От его быстрого движения Франческа шарахнулась в сторону словно испуганная кошка:
     — Что ты делаешь?!
     — Помогаю. Ut ram ghara fiergh! — крикнул заклинание маг.
     Пламя ярко вспыхнуло на одеялах. Ненасытным зверем оно набросилось на Юхо, гудя от нетерпенья. Огонь быстро поглотил маленькое тело. Послышался сдавленный писк — из мертвеца выходили остатки воздуха. В хижине потеплело и стало почти нечем дышать. Франческа закашлялась от дыма, который поднимался к потолку мышастым вонючим облаком.
     — Уходим, — приказал Брамс.
     — Прощай, мой дорогой — Франи осенила огонь пятерней.
     — Прощай, сопляк, — буркнул Майер.
     Ранхард ничего не сказал. В глубинах его памяти шевельнулось давно забытое воспоминание. Полыхающий костер, привязанная к столбу женщина и закованные в доспехи рыцари, взявшие место казни в кольцо. Ранхард видит, как всполохи играют на отполированных панцирях и лезвиях мечей. Толпа сервов довольно ревет, когда огонь лижет волосы женщины. Женщины, чей лик навсегда стерся из памяти Трижды Повешенного. Ранхард зажмурился, отгоняя непрошенное видение.
     Когда они покинули хижину, наемник притормозил у крыльца.
     — Брамс!
     Колдун обернулся, ожидая продолжения.
     — Заклинание. На каком оно языке?
     — Это язык азираи.
     — Не слышал о таких.
     Маг указал пальцем вверх. В светлеющей голубизне одиноко сияла последняя крупная звезда. Она горела необычайно ярко и, казалось, едва заметно двигалась куда-то на восток. Ранхард не помнил такой звезды в созвездии Змеелова.
     — Странно, что ее так хорошо видно, — удивился Трижды Повешенный. — Что с ней не так?
     — Азираи.
     — Там?
     — Да.
     — Но кто они?
     — Скоро узнаешь. Как и все остальные.
     Брамс убрал за спину руку в черной перчатке:
     — Когда справишься с заданием и получишь деньги, беги как можно дальше. Скоро знание получит свободу, а вместе с ним придут кровь, ужас и смерть.
     — Спасибо за совет, — проворчал Ранхард. Только мутных пророчеств ему не хватало! Хватит, наслушался от Альбериха.
     Вскоре они покинули лагерь лесорубов. Возглавлял отряд господин Брамс. На его плече вольготно устроился ворон, с которого не сводила глаз Франческа. С затаенным страхом девушка смотрела на черные, блестящие перья, и внутренний голос шептал ей — вам не будет удачи! Всех вас ждет смерть! Франи тряхнула головой, стараясь прогнать наваждение. Ей казалось, что в ее душе поселился склизкий изворотливый червь, истекающий ядом сомнений. Готова ли она платить жизнью невинных за эфемерное богатство? Способна ли на жестокий и отчаянный поступок, за который впоследствии все равно придется платить? Франческа боялась даже думать об этом. Мрачная птица колдуна уставилась на девушку черным глазом, бездонным словно глубокий омут. Франи могла поклясться, что птица смотрит на нее со снисходительной насмешкой — так взрослый, опытный человек наблюдает за неумелым подражательством ребенка. Казалось, ворон знал какие мысли мучают Франческу, и готов был поделиться советом. Девушка отвернулась и незаметно для спутников начертала на груди петлю бесконечности.
     Эдвин Майер бросил незаметный взгляд на полыхающую хижину. Весельчак размышлял о том, что, возможно, с этим домом, сгорает не только труп Юхо, но и частичка прошлого Эдвина. Сгорали перевернутые страницы его бесцельного существования. Они чернели и скукоживались вместе с телом мальчика, медленно обращаясь в пепел. Глупые эскапады с сомнительной наградой, мутные грабежи, убийства за бесценок, странные наводчики и лживые заказчики — Эдвин надеялся, что этот кусок его биографии исчезнет в пламени погребального костра. Сейчас у Весельчака появилась цель, простая и понятная. Выжить, заграбастать куш, по возможности обрести мирную жизнь, а, может быть, и примириться с Оливией… Да, впереди ждет много дерьма, кровавого, забористо провонявшего серой, но Майер верил, что сможет его разгрести, не запачкавшись. А прошлое… пусть горит. Оно ему больше не нужно.
     Ранхард замыкал цепочку. Он тоже посмотрел на дом, исходивший серым дымом. В вихре пламени ему померещился владыка Альберих. Объятый багровой дымкой, гигант улыбался. Ты умрешь глубоким стариком, — напророчил Повелитель долин и засмеялся. Наверное, он что-то напутал. Трижды Повешенный чувствовал, как смерть идет за ним по пятам. Он на прицеле Ордена, его ищет загадочный владелец кристалла, а нежданные союзники в лице Брамса пугали не хуже демонов Тени. Ради денег наемник был готов почти на все, но ожидавшие впереди трудности расшатали его уверенность. А сколько всяких непоняток прилипло к нему! Странные сны, внимание темных сил, его связь с артефактом, намеки Брамса о грядущих бедствиях… Бедствие! О нем Ранхард почти забыл. Хватит ли у него времени добраться до Гвингаэля, прежде чем Тень нанесет удар? Ранхард вздохнул. Монета его судьбы уже подброшена. На одной стороне награда, на другой смерть. Трижды Повешенный мог только гадать, какая сторона ему выпадет.
     Отряд выехал на убеленный снегом тракт. Ранхард смотрел вперед, на замерзшую равнину и конечно же не мог видеть, как на несколько мгновений разгорелся в его сумке кристалл Вознесенных, а в переливающихся глубинах реликвии появился смутный образ седовласого старика с глазами чистыми, словно горный хрусталь.

ГЛАВА XXIII. OMNES HOMINES SUNT MORTALE23

     В жизни есть только одно событие в котором человек может быть уверен. Это то, что рано или поздно он умрет.
     Автор неизвестен
     Катрин прикрыла глаза, полностью растворяясь в теплой неге. Девушка лежала в просторной металлической ванне, и ее стройные ноги едва доставали до противоположного края. Подогретая вода ласково омывала кожу, с нежностью любовника касалась потаенных мест, прогоняла навязчивые мысли. После драки на улицах Гвингаэля Катрин все время чувствовала себя грязной. Ей хотелось отмыться от пережитого страха, оскорблений, угроз, утопить их в горячей купели и навсегда изгнать из памяти. Вдыхая тонкий аромат розмарина, девушка чувствовала, как уходит тревога, мысли обретают ясность, а на сердце становится легче.
     Поболтав ногами, Катрин, провела рукой по животу. Лучше думать о чем-нибудь приятном. Когда она успокаивалась, ее мысли были посвящены единственному достойному объекту. Дитмар фон Венцзлаф, несмотря на их не слишком долгое знакомство, прочно овладел разумом девушки. Катрин придирчиво осмотрела свое тело. Маленькие аккуратные пальчики, изящные стопы и голени, округлые бедра, светлые волосы над входом в «пещеру удовольствий» …Будучи одна, Катрин все равно покраснела. Про «пещеру удовольствий» она вычитала в пикантном романе «Ночь в Замке любви». Фраза казалась ей пошлой, но от этого не менее притягательной. В книге было полно таких выражений — грот любви, врата страсти, ущелье желания. Буквально на днях Катрин слышала, как Мартин смеялся над произведением мэтра де Монферо и его продолжением — «Странствие в долину утех». Брат долго высмеивал стиль почтенного автора, заострив внимание на идиотских, по его словам, сравнениях и «чудовищных, абсолютно бездарных» метафорах. Катрин не разделяла мнение брата. Неужели мэтр должен был писать казарменные словечки, дабы описать акт любви? Или вместо тонких аллегорий бить напрямую телесными подробностями?
     Катрин провела рукой по груди. Она видела, как на нее смотрит Дитмар, и пожалела, что ее грудь так и осталась довольно скромной. Наверное, фон Венцзлафу, как и остальным мужчинам, нравятся женщины с тяжелым, коровьим выменем как у Валерии Сартори. Девушка остановила палец в небольшой ложбинке. Если эти холмики немного приподнять, будет выглядеть очень заманчиво, на зависть истфалийской сучке.
     Дитмар, Дитмар, Дитмар… Юноша нравился Катрин все больше и больше. Он был храбр, скромен, честен и похоже, способен на большую любовь, о которой пишут в книгах. По-прежнему Катрин не чувствовала в себе каких-то необычайных перемен, но златокудрый жених навещал ее фантазии все чаще. Краснея от собственных мыслей, девушка представляла их первую с будущим мужем ночь. Крепкие объятья, жаркие поцелуи, огонь, бегущий по венам, осторожные прикосновения там, где пока нельзя… Катрин прерывисто вздохнула. Огонь, о котором она мечтала, разгорелся между ног, и она крепко сжала колени. Ее подруги часто шептались о том, что удовлетворить страсть можно и без мужчины, а строки мэтра де Монферо служили тому доказательством, но Катрин не хотела этого. Девушке казались стыдными подобные ласки, от них пахло грехом и чем-то преступным. Не зря же в Книге Деяний пресветлая Ниа, явившись к святой Лукреции во время ночной службы, сказала: «Лишь мужу одному принадлежит честь девичья, и горе той, что не убережет ее или осрамит грехом тайным. Позор той деве, что возложит руки на естество свое и придастся пороку прельстивому, пороку срамному».
     Катрин позвонила в маленький серебряный колокольчик, стоявший на краешке ванны. Спустя несколько минут явилась Марта:
     — Вам что-то нужно, ваша светлость?
     Служанка улыбалась теплой материнской улыбкой, хотя была немногим старше Катрин.
     — Потрешь мне спину?
     — Как пожелаете.
     Хорошенько намылив хозяйку, Марта до красноты отскребла жесткой щеткой распаренную кожу, потом омыла Катрин прохладной водой из бадейки и, наконец, завернула ее в нагретое полотенце. Катрин встала на мягкий ковер и несколько раз переступила с ноги на ногу. Стопы приятно ласкал пушистый ворс.
     — Я достану черное платье, — сказала Марта, открывая внушительных размеров гардероб. Его привез из Ротвальда покойный Уильям Эберлинг. Огромное дубовое изделие с пилястрами, декоративными карнизами и искусной резьбой занимало четверть покоев.
     — Да, — кивнула Катрин. — Не хочется, да придется. Ненавижу черный цвет!
     Девушке предстояла заупокойная месса в Соборе Вечности. Сам архиклирик Гвингаэльский сегодня прочитает воззвание к богам над гробом Армина фон Гоффа.
     Тщательно обтеревшись, Катрин отбросила полотенце и выпрямилась перед зеркалом. Марта натерла эделиссу ароматным маслом, опрыскала ее духами с лимоном и бергамотом, а затем неспешно принялась одевать девушку. Длиннополая котта, корсет, теплые чулки, пояс с подвязками.
     — Я завидую Вам, ваша светлость, — с восхищением произнесла служанка. — Вы так стройны, что я чувствую себя неуклюжей бочкой.
     — Перестань, Марта. Зато у тебя грудь больше.
     Катрин повернулась боком. Благодаря корсету ее «холмики» выглядели крупнее.
     — У Вас прекрасное тело, эделисса, — похвалила Марта. — Боги наградили Вас сполна.
     — Спасибо, дорогая, — глаза Катрин разгорелись от удовольствия. Лесть — радость дураков, говаривал покойный отец, но слушать ее было так приятно. Комплимент служанки вернул ей уверенность.
     Надев платье, Катрин повертелась на месте. Уже во второй раз высший свет Гвингаэля увидит ее в черном, но по крайней мере сегодня она не будет выделяться.
     — Эдель Мартин и граф Теодор ожидают Вас в столовой, — напомнила Марта.
     Она усадила Катрин на стул и принялась расчесывать медные пряди костяным гребнем. Задумываться о сложной прическе им не приходилось — все равно голову покроет широкий траурный капор.
     Закончив туалет, Катрин улыбнулась отражению.
     — Спасибо за помощь, Марта, — Катрин погладила служанку по руке. — Без тебя я бы возилась во стократ дольше. Проводи меня к брату, будь добра.
     Девушки оставили комнату и спустились в столовую. Двустворчатая резная дверь с до блеска начищенными медными ручками была закрыта.
     — Секретничают, — поморщившись, решила Катрин.
     — Я так не думаю, — возразила служанка. — Они ждут Вас. Пойдемте.
     Катрин придержала Марту за плечо:
     — Тихо!
     За дверью послышался хорошо знакомый, уверенный голос Виндельбрандта:
     — Фон Гофф умер невовремя.
     — Самовлюбленный ублюдок получил по заслугам, — глухо произнес Эберлинг. — Я узнал, что мне нужно. Теперь можем обойтись без него.
     — А голоса?
     — Я заставлю Седрика сплясать под нашу мелодию.
     — Ты так уверен? — Виндельбрандт помедлил. — Смотри, как бы кто другой не заставил Лягушонка танцевать. Но, что ни сделано, то к лучшему. Фигура Армина была велика, — Теодор усмехнулся, — без него на Совете станет легче дышать.
     Марта с негодованием посмотрела на Катрин:
     — Эделисса, подслушивать не очень…
     — Ш-ш-ш! — Катрин сжала ладонь служанки. — Не мешай.
     Послышался звон бокала:
     — …информация подтвердилась, — уловила Катрин окончание фразы Теодора. — Ловко у тебя получилось, пусть нечисто и с излишним положением на удачу. Подсунул этой дурочке Элизе нужную картинку, и она тут же побежала сплетничать с герцогом и его братом. Виктор «искаженный», наверняка страдает манией преследования, вот он и решил одним махом убрать всех, кто знает о его существовании. Сначала покушение на тебя, потом успешно подкинутая отрава Армину, и все буквально за несколько дней.
     — Возможно, — нехотя согласился Мартин. — Но также возможно, что за покушением стоит Вильгельм. Или Иоаким. Слишком вовремя он появился в образе спасителя.
     — Вольфшлоссу невыгодно тебя убирать. По крайней мере, до конца Ассамблеи. Нет, друг мой, за всеми этими истеричными движениями я вижу тень расстроенного ума.
     Мартин некоторое время молчал, а потом раздался стук. Видимо, маркграф ударил по столу:
     — Черт! Я и не надеялся на такой успех. Всего-то хотел проверить байки герцога.
     — Удачно проверил. Я бы сказал, смертельно. И все же Армина стоило поберечь. Хотя бы первое время. Хорошая карта.
     — Жаба слишком много и слишком рано хотел, — голос Эберлинга ожесточился. — Представляешь, скотина затребовал, чтобы Катрин и Дитмар отправились после свадьбы в Вертингем!
     — Ты говорил, — кратко напомнил Виндельбрандт.
     — Если бы Жабу не пристукнули Ревенфорды, то рано или поздно до него добрался Бык.
     Теодор усмехнулся:
     — Порывы Готфрида теперь твоя забота.
     — Знаю.
     — И помни о безопасности. Теперь ясно, насколько опасны Ревенфорды, а ты своими сплетнями нарисовал на себе мишень.
     — Справлюсь, — уверенно сказал Эберлинг.
     — Что думаешь насчет остальных тайн фон Гоффа?
     — Гора родила мышь. Все сводится к тому, как закоснели во грехе бератеры. Свалить их можно и без этого.
     — Уверен?
     — Абсолютно.
     Виндельбрандт тонко выдохнул. Наверняка опять курит свою трубку, подумала Катрин.
     — Что дальше?
     — Дирк организовал встречу с Освальдом в салоне Таго сегодня ночью. Похоже, главе Серого Консилиума есть что сказать о магическом следе из Фалькберга.
     За спиной Катрин послышалось деликатное покряхтывание. Девушки резко обернулись. Дворецкий Каспар отвел глаза и отточенным движением поправил брызжи ворота:
     — Похоже, Вам нужно помочь открыть дверь, — любезно предложил старик, пряча улыбку. Катрин не подала виду, что понимает намеки дворецкого:
     — Будьте так добры.
     Легонько отстранив девушек, Каспар с церемониальной помпезностью раздвинул створки и провозгласил:
     — Эделисса Катрин!
     Мартин и Теодор прервали разговор. Виндельбрандт вынул из зубов трубку и вежливо поднялся.
     — Моя дорогая! Мы Вас заждались.
     — Извините, — девушка сделала книксен. — Я готовилась к мессе.
     Эберлинг с улыбкой коснулся запястья сестры, когда она присела в заботливо отодвинутое Каспаром кресло:
     — Все будет хорошо, Кузнечик. Мы обязаны проводить герцога Армина в последний путь. Как дань приличиям. Заодно Собор Вечности посмотришь.
     Виндельбрандт смерил ученика насмешливым взглядом:
     — Печальная будет экскурсия!
     Слуги внесли фарфоровую супницу. В столовой запахло овсяной кашей с сушеными фруктами. Марта поставила перед Катрин тарелку и в два счета наполнила ее едой. За кашей последовал поджаристый бекон, от жирного, подгорелого аромата которого Катрин затошнило.
     — Аппетита нет, — пожаловалась она.
     — Признаться, у меня тоже, — согласился Эберлинг, наливая себе вина. — Тебе капнуть?
     — Совсем чуть-чуть, — согласилась сестра.
     Виндельбрандт наблюдал за ними из-за широкого газетного листа:
     — Вино с утра — плохой знак, — сам граф Ротвальда пил кофе.
     — Это не тебе ехать на мессу, где два часа придется слушать бредни пастыря, а потом вежливо улыбаться волкам.
     — Резонно.
     Катрин посмотрела в окно. Старая роща сегодня походила на чудесный сказочный лес. Мягкие солнечные ленты, переливаясь меж пригретых стволов, розовили обросшие белыми шапками ветви и заставляли сверкать серебром тучные сугробы. Турмалиновая гладь неба была девственно чиста, словно все тучи смели уверенным взмахом огромной метлы и для верности протерли исполинской салфеткой. Катрин вдруг помрачнела:
     — Теодор, я хотела спросить…
     Виндельбрандт отвлекся от газеты и проследил за взглядом девушки:
     — О башне Уолтера? — догадался граф. — Могу Вас уверить, нам нечего бояться.
     — Но тайный ход и звуки оттуда?
     Теодор отложил желтый лист:
     — Я обследовал этот ход. Он ведет в малоприятное место, где колдун проводил свои эксперименты. Там пусто — после облавы инквизиторы оттуда все вынесли.
     — А звуки? — допытывалась Катрин. — Кто-то же их издавал?
     — Я никого не нашел, — покачал головой Виндельбрандт. — Там пусто.
     — Но мы слышали…
     Граф Ротвальда затянулся трубкой и с хитрецой глянул на девушку:
     — Вам могло показаться. Злые шутки сквозняков.
     — Нет! — Катрин покраснела, зная, что упорство вовсе ее не красит. — Это был страшный хрип или даже рык!
     Виндельбрандт посерьезнел:
     — Хорошо. Не буду отрицать. В местах, где происходили… — он осекся, подбирая слова, — всякие неприятности магического толка вполне возможны проявления сил мистического характера. Попросту говоря, Вы могли столкнуться с призраком.
     Кровь отхлынула от лица Катрин. Она непроизвольно схватилась за фартук стоявшей рядом Марты. Служанка, раскрыв рот, слушала Виндельбрандта, забыв опустить на стол блюдо.
     — Ничего страшного, — успокоил девушек Теодор. — Призраки далеко не так опасны, как можно подумать. К тому же я приказал запечатать башню. Вам не о чем больше тревожиться. А если хотите побольше узнать про духов, то воспользуйтесь библиотекой или помучайте Исидора фон Хагенбаха — это его сфера.
     Катрин чувствовала, как сердце натужено и быстро стрекочет в груди. Когда девушка покидала Фалькберг, там тоже видели духов. Она старалась изгнать даже самые невинные мысли о потустороннем, но те безжалостно нагоняли ее, преследовали словно стая хищников, идущая по следу добычи. В Фалькберге пропадали люди, Катрин знала об этом, как не старался отец уберечь ее от этих знаний. Ночью в коридорах замка становилось холодно, как в глубокой каверне или в древнем некрополе. Катрин слышала странные урчащие звуки, звон цепей, хрипы и стоны, полные отчаянной, нечеловеческой тоски. Она боялась выходить из комнаты по вечерам, а ночью частенько лежала без сна, до самого рассвета вслушиваясь в далекие шорохи и всхлипы. Катрин судорожно вздохнула. Неужели этот кошмар настигнет ее здесь, в Старой роще? Неужели она снова почувствует холодное, гнилостное прикосновение из-за грани, о которой ей и знать-то не хотелось? Хотя, что это она! Катрин вымученно усмехнулась. Она в городе, где бушует колдовская чума, и призраки-кровопийцы по сравнению с проклятьем смотрятся уже не так жутко.
     — У тебя все хорошо? — заволновался Мартин, видя, как меняется лицо сестры.
     — Нет. Не все. Но я справлюсь.
     Виндельбрандт пригубил кофе и принялся по-новой раскуривать трубку. Железный пестик давил угольки с приятным хрустом.
     — Как твоя пьеса? — сменил тему Теодор.
     Мартин закатил глаза:
     — Да что вам всем до моей пьесы?
     — Есть другие заинтересованные?
     — Фон Брейгель изнывает от любопытства, — с невеселым смешком ответил Эберлинг.
     — Театрал, — неопределенно заметил Теодор. — У графа Эйзенберга вид столь злодейский, что невольно начинаешь подозревать, не удумал ли он похитить твой эпохальный труд.
     Мартин и Катрин улыбнулись шутке. Девушка вспомнила графа Иоакима и его появление во время нападения разбойников. Он спас ей жизнь. Может, фон Брейгель и чудовище, конечно, но в нем явно сохранились остатки благородства. Катрин как наяву почувствовала теплые объятия графа Эйзенберга и его успокаивающий шепот. Что он тогда ей говорил? От пережитого ужаса она не запомнила слов.
     — Как эту пьесу ни крути, как ни исправляй, получается дрянь, — пожаловался Мартин. — Герой туп как полено, шутки идиотские, сатира не острее ложки. Провал.
     — Это временные трудности, — уверенно проговорил Виндельбрандт, — истинный творческий процесс никогда не бывает легким или быстрым.
     — Глупости, — отмахнулся Мартин. — Вальтер фон Дорм начеркал «Гордость короля» за месяц, а шуму оно наделало на сотню лет.
     — Исключения лишь подтверждают правило. Не волнуйся. Ты найдешь верный путь. Вспомни, как я пытался написать свою первую картину.
     Эберлинг прыснул в рукав. Лет пятнадцать назад Теодор со скуки решил обучиться живописи. Гордый граф не признавал учителей и доходил до всего своим умом. Пестуя манеру и технику, Виндельбрандт жестоко загубил не один десяток холстов. Доходило до смешного. Недовольный результатами Теодор, вопия о проклятье художников, приказывал сжечь все кисти и холсты, но усмирив гнев, покупал новый инструмент. Так повторялось несколько раз, пока упорный неофит не добился сносных результатов.
     — Хотела бы я обладать Вашими талантами, — вздохнула Катрин, отодвигая тарелку с остывшей кашей.
     — Вам не обязательно писать картины или сочинять пьесы, — пожал плечами Теодор. — Найдите себя в чем-нибудь другом. Мир искусства нельзя объять!
     — Я неплохо вышиваю, — робко похвалилась девушка.
     — Отлично! — вскричал Виндельбрандт. — Не забрасывайте. При должном усердии и отточенном мастерстве Рейнланд может получить наследницу Теи Ольденбургской.
     Катрин отвела глаза и снова покраснела.
     — Я всегда хотела писать стихи…
     — И? — Теодор подался вперед. Глаза его пылали задором. — Первый опыт вышел ужасным?
     — Вы правы. Глупые, кривые строчки.
     — Уверяю Вас, так было и будет всегда. Даже великий Аделмар фон Гофф не сразу сочинил шедевр. Думаете, он накропал «Белль из Довбурга», едва взяв в руки перо? О нет! Талант — лишь часть любого произведения. Остальное довершает усердная работа, почти на износ.
     Мартин достал часы:
     — Кстати, о фон Гоффах. Нам скоро выезжать.
     — Попрощайтесь от меня с герцогом, — без всякой иронии попросил Виндельбрандт.
     — Передам твои наилучшие пожелания, — пошутил Эберлинг, вставая. — Кузнечик, твои наседки едут с нами? Кажется, сестра Агата полна решимости, а эделана Бертильда прихорашивается с раннего утра.
     Катрин вяло кивнула:
     — Весь вечер они только и говорили о церемонии.
     — Угу, — Мартин поднял со стула треуголку, — целого герцога ухлопали, будет на что посмотреть. Ладно, пусть едут с нами. Я беру с собой всю свою гвардию. Не хотелось бы повторить наш с тобой театральный опыт.
     — Сэр Мейнард еще в постели, — окончательно расстроилась Катрин.
     — Я приставлю к тебе Танкреда.
     После того, как Мартин отвез Этингера к целителю и вернулся с остальными в Старую рощу, он к своему превеликому удивлению обнаружил там Мелвуда, едва ли сильно пострадавшего после погрома. Всегда тихий и немного глуповатый Танкред оказался хитрее, чем выглядел. Когда в театре началось побоище, он возглавил ватагу разъяренных зрителей, благо он умел подкреплять авторитет разбитыми головами. Вырвавшись из театра, Мелвуд быстро оставил свою шайку без предводителя и скрылся в ближайшем переулке.
     — Мелвуд забавный, — Катрин улыбнулась, блеснув зубами.
     Эберлинг кивнул, подавая сестре руку.
     — Да благоволит вам удача, — напутствовал Виндельбрандт.
     Брат и сестра под руку направились к выходу. Теодор сложил пальцы в сложную фигуру и осенил ей Эберлингов.
***
     Когда кортеж маркграфа прибыл на Площадь Воздаяния, солнечное утро приказало долго жить. Серые завалы туч повисли над землей толстым каменным сводом, с неба посыпались распухшие снежные мухи, а ветер уныло взвыл меж башен и колоколен Церковного домена, будто возвещая о грядущей заупокойной мессе. Капризная непогода гнала над брусчаткой волны холодного воздуха, наполненного мелкой инеевой пыльцой. Люди, собравшиеся перед собором, спешно запахивали теплые кафтаны и плащи, повыше задирали шарфы, чтобы уберечь шею от ветра. От резкого как удар клинка порыва взметнулась вверх сорванная шляпа и полетела над толпой словно подбитая птица. Кто-то попытался ее поймать, но она как на грех избежала цепких пальцев и вылетела к самым воротам главного храма Рейнланда. Шляпа приземлилась у высокого арочного портала, где ее подобрал сариант Ордена из оцепления.
     Последний раз Мартин видел Собор Вечности десять лет назад, когда отстоял торжественную службу в честь победы над Людвигом фон Броггом. Он на всю жизнь запомнил грандиозные стены храма, которые поддерживали восемь мощных контрфорсов с тонкими, почти воздушными аркбутанами. Они почему-то напоминали Эберлингу кривые паучьи лапы с торчащими на сгибах пинаклями. Величественный фасад собора был перегружен барельефами, лепниной, статуями святых, архаи и рожами гротесков. На карнизах восседали многокрылые горгульи, в чьих пастях торчали огромные сосульки.
     Отдельным произведением искусства были грандиозные ворота Собора — широкие, обрамленные десятками дуг архивольта, словно богатым кружевным воротником. Внутри громоздкого тимпана изобразили восьмиконечное солнце Вознесенных, которое поддерживали мифические воины Анейрина — крылатые рыцари Гарвин, Альвиан и Брангир. Острый, длинный вимперг над воротами упирался в длинную галерею, проложенную между западной и восточной башнями собора, а над галереей, почти под самой крышей, тускло блестело витражом круглое окно-роза, заключенное в сложный масверк c трифолием. В задней части собора отдельным ансамблем вздымался тяжелый купол, казавшийся чужеродным вспучившимся нарывом среди жестких углов и заостренных линий храма. Мартин снова подумал о пауке. При должной фантазии купол можно было принять за раздувшуюся задницу насекомого.
     Колокола на башнях надрывались в басовитом звоне, созывая горожан к прощальной мессе. Привлеченное шумом воронье кружило над собором, пронзительно разоряясь в злом карканье, — их хриплому концерту не могли помешать ни снег, ни ветер.
     — Как тебе? — спросил Мартин у сестры.
     Девушка от удивления задержала дыхание. Зеленые глаза скользили по гигантским распахнутым воротам, крыше, шпилям.
     — Колоссально, — выдохнула Катрин и сразу добавила. — Пугающе.
     — Верно подмечено. Собор Вечности мне всегда казался хмурым великаном, который хочет грохнуть тяжеленой дубиной по головам прихожан. Здесь все слишком мрачно, слишком монументально и угнетающе. Ты разочарована?
     Сестра качнула головой:
     — Нет. Но я ожидала что-то более светлое.
     — Миряне должны помнить о греховности жизни, — вмешалась сестра Агата. — Они должны склонится перед могуществом Вознесенных и думать об искуплении.
     — Ага, — промычал Дирк. — Склониться-то можно, но не обосраться со страху.
     — Безбожник! — прошипела монахиня и, переваливаясь на коротких ножках, отошла к эделане Бертильде. Экономка была явно подавлена видом Собора, количеством народа на площади и затравленно посматривала по сторонам, словно желая залезть обратно в карету.
     — Дирк! — возмутилась Катрин. — Зачем Вы так?
     Беккер стер с обросшего подбородка снежинки и невинно улыбнулся:
     — Постных речей нам хватит и от архиклирика.
     — Будет Вам. — вмешался Эберлинг. — Пойдемте лучше к Хильцбергену.
     Фелиссийские бароны стояли рядом с оцеплением рыцарей. Хильцберген, одетый в голубой кафтан на меху, прихлебывал из фляжки свое зелье и шумно сопел горбатым носом. Возвышавшийся над всеми Артур Блэкмарш жадно косился на выпивку, с намеком почесывая могучую шею. Юный Бойд, наряженный в меха почище придворной модницы, со скукой выслушивал какой-то длинный и явно скучный рассказ Венделла Хольгерсбейна. Старый вояка делился воспоминаниями, от возбуждения потрясая головой.
     Эберлинги протиснулся сквозь толпу аристократов. Охране Мартин велел остаться возле кареты, взяв с собой только Беккера и Танкреда Мелвуда. Рыжий воин в честь ответственного поручения нарядился согласно своим понятиям о моде. Танкред нацепил плотный колет из выделанной кожи, проклепанный железными вставками. С его правого плеча, будто штандарт, свисала бело-голубая накидка с соколом Фелиссии, а на голове сидела широкополая мехтианская шляпа с загнутым краем. Держась за рукоять тяжелого палаша, Мелвуд ни на шаг не отставал от Катрин, хмуря выцветшие брови с видом заправского бретера, чем вызывал ехидные ухмылки Дирка.
     — Всем мое почтение, — Мартин приложил два пальца к треуголке.
     Суровый взгляд Хильцбергена потеплел:
     — И Вам не хворать, ваша светлость. Тоже пришли поглазеть на потравленную Жабу?
     — Нет, он просто мимо проезжал, — усмехнулся Блэкмарш. — Дай, думает, проверю, что там во фляжке у старого скунса.
     — Да лекарство там, дурень! Сколько раз можно повторять?
     — Там самогон, — шепнул Артур, склонившись к Катрин. — Дед врет как сивый мерин. Сегодня день святого Себастьяна, и каждому известно, что на святого Себастьяна всяк напиться должен пьяно. Хильцберген с утра старается.
     Девушка заливисто рассмеялась:
     — Перестаньте меня смешить, Артур! Мы же возле храма!
     Выпученные глаза Блэкмарша округлились еще больше:
     — Правда? Я и не заметил. Думал, что это за куча мусора?
     — Побойся богов, идиот, — обрушился на него Рогвольд. — Что за время такое пошло? Все богохульствуют и злословят Церковь, будто гранд-клирик лично напрудонил им в суп!
     — Их время уходит, — сказал Мартин, отряхивая с плеча снег. — Церковь уже не вызывает былого почтения. Грядут перемены.
     — Чушь! — Хильцберген гневно зафыркал. — Стоит случиться какому-нибудь дерьму, как вы первыми броситесь к алтарям Вознесенных вымаливать прощение.
     — Главное тебя там не затоптать, набожный ты наш, — поддел старика Блэкмарш.
     — Прежде чем начнешь топтать, не забудь поцеловать меня в задницу. В качестве извинений.
     Хольгерсбейн закончил мучить Бойда и подошел к Мартину. В пегих волосах Венделла застряли снежные крошки, локоны свободно развевались на ветру, а морщинистое лицо осветила широкая улыбка:
     — Опять два дурака спорят?
     Эберлинг хмыкнул.
     — Как всегда, — покивал Венделл и посмотрел в сторону ворот храма, где рыцари стерегли проход. Сарианты Ордена держали в руках длинные пики с красными гонфалонами и белые церковные хоругви с вышитым солнцем. Алые сюрко рыцарей посреди снегопада смотрелись точно кровавые пятна.
     — Вот и не стало великого генерала, — сказал Хольгерсбейн. — Я ведь неплохо знал его. Блокада Вестриджа, Белая скала, осада Кейгорда. Отличный был стратег, большой тактик, мастер своего дела. Жаль чести в Армине было ни на грош. А уж жалости и подавно. Ты знал, что фон Гофф сгубил собственного отца?
     Мартин покачал головой. Хольгерсбейн прикрыл бесцветные глаза, припоминая:
     — Во время прорыва Вестриджский блокады это случилось. Разбив Первую Вигмарскую армаду, мы высадились на побережье, но праудландцы не дали нам закрепиться, и пришлось возвращаться на корабли. Отряд Герберта фон Гоффа попал в засаду, был окружен и выкошен подчистую. Армин мог прийти на помощь отцу, но предпочел не рисковать. Честь, родственные чувства, благородство — все это было пустым звуком для Жабы. У Белой скалы он потерял брата при схожих обстоятельствах. Снова холодный расчет, снова всякое отсутствие человеческого в душе.
     — Рок воздал ему по заслугам, — уверенно сказал Эберлинг.
     — Да. Под Брименфельдом погиб его последний брат Оттон, и насколько мне известно, Армин его очень любил. Сын Жабы вырос посмешищем, которое путает одну дырку с другой. Жена сошла с ума. Как печальный итог — бесславная смерть от яда. Фон Гофф получил сполна. Мне жаль его и в то же время хочется плюнуть ему в гроб.
     Катрин вполуха слушала историю Венделла, а сама искала в толпе фон Венцзлафов. Дитмар должен был приехать с отцом и старшим братом Райнером, но пока они задерживались. Зато девушка отыскала многих других. Подъехала легкая карета с золотой виверной на дверцах. Оттуда появился герцог Вильгельм Ревенфорд, в этот раз одетый в черное. Единственным светлым пятном в его гардеробе был белый шарф, завязанный в искусный узел. Он подал руку Элизе фон Беленбах, так же облаченной в траур. Вместо положенного чепца графиня надела изящную шляпку с искусственными розами, черными словно гагат. Элиза взглядом поискала знакомые лица. Увидев Эберлингов, она вытащила ладонь из меховой муфты и помахала Катрин. Девушка натянуто улыбнулась.
     Дворяне со свитой бесконечно пребывали к Собору. Грозные Виндхольмские мушкетеры, поводя ружьями, оттеснили зароптавших было горожан, но недовольство быстро угасло — еще свежа была память о кровавой расправе над бунтовщиками, и висельники, развешанные на площади Правосудия, были тому подтверждением. У ворот Собора Вечности почти не осталось свободного пространства. С высоты мы наверняка похожи на горсть черного перца, рассыпанного по белой скатерти, решила Катрин. Или на стервятников, слетевшихся к трупу Армина фон Гоффа.
     — Вот и бератеры пожаловали, — проворчал Дирк. — Скоро будут начинать. Хоронили герцога, сломали три органа.
     Возглавлял советников канцлер. Олдрик фон Каттель устало здоровался с людьми, кивал и грустно улыбался. Тяжко опираясь на трость, он проследовал к воротам собора. Вслед ему и бератерам грозно смотрел генерал Оттон Брекендорф. Львиная грива графа Риттерхейма полоскалась на ветру как воинский стяг. Рядом с ним хмурился его сын Айзек Железный кулак и чему-то неуместно веселилась Лисбет. Вдова Дезмонда Эберлинга беспечно ворковала с Анхен фон Балк, часто похихикивая. В присутствии черного катафалка и плакальщиков в бархатных масках, девичий задор казался особенно неприличным.
     Мартин глянул на часы:
     — Сколько же нас будут морозить?
     — Пока яйца не забренчат от холода? — предположил Блэкмарш.
     Хильцберген отпил из фляги:
     — Староват я для таких стояний.
     — Остался бы дома, — бухнул Артур. — Многие не приехали. Рэйвенборк, фон Люнганен, Мейхель…
     — Первый наверняка надрался где-нибудь. А Зигфрид терпеть не мог фон Гоффа, собственно, как и Мейхель.
     — Ага, ага, — загоготал Блэкмарш. — Зато все остальные в нем души не чаяли. Вишь как спешат припасть к гробу покойного.
     — Отравитель, наверное, тоже здесь, — сказал Генрих Бойд. Юноша посмотрел на остальных так, будто подозревал в преступлении каждого из них.
     — И что? — Хильцберген прочистил горло. — Тебе какое дело? Думаешь, злодей намажет тебе ядом задницу? Молчал бы уж лучше.
     Где-то в задних рядах послышались шум и ругательства. Мартин посмотрел назад. Словно нож, пластующий мягкий сыр, людей рассек отряд всадников. Во главе кавалькады ехал Иоаким фон Брейгель. Вопреки традиции, граф Эйзенберга вместо траура был облачен в алый, точно свежая кровь жюстокор. На голове его залихватски сидела красная шляпа с приколотым хвостом молодой лисицы. За графом следовал мрачный как туча, полупьяный Седрик фон Гофф, а чуть поодаль ехали Маркус Энгельгардт и Людольф фон Брогг. Людольф скакал на здоровенном дымчатом вершоне и возносился над людьми будто черная гора, которой вздумалось сорваться с насиженного места.
     — Явились главные шуты, — желчно заметил Хильцберген. — Им для полноты картины не хватает дюка Минимуса.
     Фон Брейгель спешился. Перехватив поудобнее трость, он громко произнес:
     — На силу успел! Как приятно, что архиклирик меня подождал.
     К Иоакиму протолкнулся неведомо откуда взявшийся Толхард фон Балк, гофмейстер двора. Он пораженно смотрел на фон Брейгеля, точнее, на явное пренебрежение погребальными традициями. Он приподнял свой камергерский жезл и указал им на шляпу Иоакима:
     — Как это понимать, ваша светлость? — полные щеки Толхарда затряслись от возмущения.
     — Что именно? — фон Брейгель посмотрел назад, будто ожидал увидеть там незнакомца, на которого показывал гофмейстер.
     — Извините, но цвета Вашего наряда противоречат укладу…
     Иоаким подмигнул своей верной Сесилии:
     — Слепой Дивналлт мне свидетель, с утра все черное одевал аки вороново крыло, а на подъезде к Собору гляжу — весь в красном, как палач на эшафоте. Видно, с горя перепутал. Ну да и Валак с этим политесом. Архиклирик тоже не в черном заявится. Ему по статусу не положено.
     — Вы не архиклирик, — беспомощно возразил фон Балк.
     — Глядишь, стану, — оборвал спор Иоаким и отвернулся от гофмейстера.
     Спешиваясь, Седрик фон Гофф зацепился сапогом за стремя и только благодаря поддержке Энгельгардта не брякнулся на булыжник при всем честном народе. Он окинул косящими глазами унылые, озлобленные лица горожан. Новоявленный герцог невнятно пробормотал:
     — Чумазые ублюдки. Могли бы проявить уважение к покойному.
     Фон Брейгель засмеялся:
     — Отлично подмечено, мой друг! И как это у черни хватает наглости выражать недовольство? Возмутительно! В столь скорбный день они думают о спасении своих гниющих заживо детей вместо того, чтобы лить слезы по убиенному дворянину. Поразительная дерзость и скудоумие.
     Фон Гофф от подбородка до самого лба покрылся нездоровой бледностью.
     Из собора вышел высокий рыцарь в алом герренмантеле. Он держал длинный жезл с солнцем в навершие:
     — Архиклирик призывает вас! — зычно объявил рыцарь. — Пришло время заупокойной мессы. Миряне! Архиклирик взывает!
     Вновь заголосили колокола. Сарианты выстроились по бокам ворот в два ряда и воздели над головами хоругви. Из широкого портала появился священник в черно-белой сутане. Он раскачивал кадило на длинной цепи, окуривая вход благовонным фимиамом.
     — Можете проходить, — пригласил рыцарь.
     Толпа, как большое вьючное животное, медленно двинулась вперед. Священник вышагивал перед людьми как пастырь перед отарой, помахивая кадилом и нараспев зачитывая псалмы. Катрин крепко держала за руку Мартина и во все глаза смотрела на открывшееся ей внутреннее убранство Собора Вечности. Воздушные своды с нервюрами поддерживали шестнадцать круглых колонн, по восемь штук с каждой стороны просторного нефа. Стены храма украшали печальные лики святых и уродливые, будто изъеденные проказой морды демонов. Их так искусно вытесали из камня, что они казались живыми.
     — Как посмертные маски, — сказал Эберлинг, заметив, куда смотрит сестра.
     — Страшные, — шепнула девушка. — У нас в Фалькберге такого нет.
     Люди заполнили наос и боковые нефы, растеклись по трансептам и апсидам. Те, кому не хватило места толкались в пределе. Дневной свет был слишком слаб, чтобы осветить весь храм, цветные витражи оставались тусклыми, словно покрытые мутной накипью. Тьму в соборе разгоняли тысячи зажженных свечей, горевшие в высоких рогатых светильниках. На хорах певчие затянули гимн Вознесенным. Они пели на старом наречии Рейнланда, и едва ли кто из мирян понимал хотя бы четверть слов. Песнь скользила над головами людей, билась о колонны и стены, почти полностью заглушив разговоры.
     Катрин не могла взять в толк, почему главный храм страны вызывает в ней совсем не те чувства, на которые она рассчитывала. Вместо восторга и радости, она ощутила подавленность, какую-то внутреннюю боль, даже скорбь, которая липким сиропом затопила душу девушки. Собор точно вампир пил из нее все светлое и радостное, оставляя после себя пустоту, глубокую печаль и разочарование. В храме не было места жизни, он довлел над человеком могильной плитой, громадной крышкой от полусгнившего гроба. Словно поеденный временем гизант он вбивал в пыль надежды, оставляя место лишь горю и смерти. В соборе пахло ладаном и воском, но Катрин чувствовала сквозь их аромат вонь мертвечины, как если бы она оказалась перед разрытой могилой, где преет раздувшийся от газов покойник.
     Эберлинги дошли почти до самого алтаря, пока дорогу им и не перегородила нерушимая цепь гвардейцев регента. Возглавлял их командующий Бурхард фон Бах, прозванный Колодой. Его крупные, глубоко посаженные глаза сурово следили за толпой. Лицо Бурхарда побагровело, на узком лбу выступили крупные капли пота. По правую руку от Колоды навытяжку стоял старый знакомец Мартина, лейтенант Виллем Колгер, по левую капитан Вольфганг Штольц — длинный и сухощавый словно ветвь старого древа. Капитан заметно скучал, если судить по его сонному выражению и обвисшим, полуприкрытым векам. Эберлинг мельком видел капитана Штольца на банкете Иоакима, и краем уха слышал от Быка, что тот связан с графом какими-то мутными делишками. Правда, их связь проходила по ведомству сплетен со всех сторон ненадежных.
     За спинами гвардейцев возвышались золотые статуи Вознесенных в накидках и капюшонах. Угадать, какая фигура какому богу принадлежит можно было по символам в их странных, длиннопалых руках. Кадарн сжимал меч, Дивналлт весы, сам Анейрин Светоносный держал в руке золотую глобулу, символизирующую солнце (или ему вздумалось съесть яблоко, шепнул Мартин сестре). Божества встали полукругом подле черного базальтового алтаря, накрытого алым покровом, на котором в свою очередь возлежала узкая каменная рака, сверкающая каменьями и позолотой. Катрин знала, что в ней покоится голова легендарного святого Гедеона Равнопрестольного. Чуть ниже, перед самыми ступенями установили широкий гроб, отделанный черным бархатом и золотыми кистями. В нем лежало оплывшее тело Армина фон Гоффа. До середины груди его накрыли малиновым саваном, белые руки покойника, сложенные вдоль тела, поблескивали перстнями с черными рубинами. Лысую голову герцога закрывал красный берет, будто соборовавшие его служки боялись, что мертвец простудится. Великое чрево Армина с приходом смерти значительно уменьшилось и казалось продавленным.
     Певчие усилили рвение; их молитва теперь гремела под сводами собора трубным гласом. Мартин поковырялся мизинцем в ухе:
     — Терпеть не могу эти завывания, — пожаловался он сестре.
     — А мне нравится, — Катрин подумала и добавила, — единственное, что нравится здесь. Красивый хор.
     — У меня проблемы со слухом. Любая песня, даже самая чарующая, для меня набор звуков.
     Катрин опять осмотрелась в поисках Дитмара, но среди людского океана, обезличенного черными одеяниями, трудно было кого-то разглядеть. Зато буквально через пару человек от Эберлингов красным огнем горел граф Иоаким. Он стоял в компании Корбиниана фон Беленбаха, который внимательно слушал болтовню Эйзенберга. Иоаким вещал, перекрывая хор:
     — Блюдо простояло здесь всю ночь и являет собой живописнейший коктейль из безвкусного портняжества и высокого кулинарного искусства. Колбасники, конечно, постарались на славу! Столь умильно-идиотского выражения у дорогого эделя Армина не было и во младенчестве. А эти бледно-розовые щечки? Право слово, поросенок, а не жаба, того и гляди захрюкает!
     — Колбасники… портные, — не понял сравнений Барсук, и все же улыбнулся, якобы оценив шутку.
     — Не могу столь же открыто похвалить швецов! О, эти черные одеяния, этот саван и бесформенный как плевок берет! Куда смотрели первые кутюрье Рейнланда? Ведь нельзя же так разбазаривать время усопшего — в похоронном костюме Армину недолго блистать в свете, а эти ротозеи не додумались сшить ему достойный туалет!
     — Извините, — вмешался Корбиниан. — Но наряд герцога вполне соответствует обряду.
     — Нет, мой друг, его светлость следовало выставить перевитым в черные ремни, дабы он еще больше стал похож на окорок. А после скорой мессы, состоящей из посыпания трупа специями и натирания чесноком его филеев, следовало вручить ренномертам длинные вилки.
     — Зачем? — опешил Барсук.
     — Чтобы благородные эдели выковыряли из покойного герцога все его обещания, взятки и наглые инсинуации, а главное одно, — Иоаким трагично умолк.
     — Что же?
     — Совесть, — фон Брейгель утер невидимую слезинку.
     Прослушав громкую отповедь графа, Мартин пробурчал:
     — М-да, не зря говорили, что любое действо граф Иоаким превращает в балаган.
     — Паяц! — прохрипел Хильцберген. — Никакого уважения к покойнику, пусть Армин его мало заслуживал. Но приличие-то сохранить можно?
     — Приличие и фон Брейгель — это столь далекие друг от друга материи, что измерять их придется на кафедре математики.
     Хор внезапно умолк. К алтарю вышел невысокий старик в альбе, багровом орнате и расшитом золотом плувиале. Через левую руку у него была перекинута белая манипула с изображением весов Дивналлта, а на голове сияла восьмилучевым солнцем алая митра.
     — Виллеберт из Корсы, архиклирик, — быстро шепнул сестре Мартин.
     На вытянутом, почти истощенном лице его преосвященства заледенело угрюмое выражение, а сросшиеся брови опустились к пронзительным голубым глазам. Виллеберт поднял руку, взывая к тишине:
     — Прежде чем я начну, — неожиданно сильный, высокий голос архиклирика заставил умолкнуть последних болтунов, — его высочество регент хочет сказать прощальное слово.
     — Вот тебе раз! — пораженно уронил Хильцберген. — Явился-таки!
     Удивление барона Кантрии разделили многие. Возбужденный рокот голосов прокатился по собору.
     Из-за колонны деамбулатория появился невысокий, тонкий как зубочистка мужчина преклонного возраста. Макушка регента блистала ровной лысиной, разросшиеся на затылке пепельные пряди ниспадали на плиссированный воротник. Его высочество взволнованно мял на груди черный бант, поверх которого лежала толстая серебряная цепь с фениксом. Неловко перебирая худыми ногами, Эрих фон Денау приблизился к Виллеберту, но на полпути остановился, всматриваясь во враждебные лица ренномертов. Канцлер, устало опиравшийся на трость в первом ряду, воодушевленно улыбнулся.
     Регент встал за гробом фон Гоффа. Растерянный взгляд пробежал по одеревеневшим чертам покойного. Эрих фон Денау не знал, с чего начать.
     — Зачем толкать речь, если ты к ней не готов? — резонно отметил Хильцберген.
     — Мы ждем, ваше высочество! — выкрикнул фон Брейгель, воспылав счастливой улыбкой.
     Регент боролся с ужасом. Блеклые, слезящиеся очи жалобно уставились на архиклирика. Виллеберт кивнул:
     — Начинайте, ваше высочество.
     Эрих фон Денау неловко откашлялся и, наконец, промолвил:
     — Бератеры и ренномерты, благородные эдели и эделаны… и эделиссы.
     — А также все остальные, — добавил фон Брейгель, но даже граф Эйзенберга замолчал, столкнувшись с гневливым взглядом Виллеберта из Корсы.
     — В это тяжелое, сумрачное время, — прогнусавил регент, — смерть не щадит никого. Нас покинул его светлость Армин фон Гофф, герцог Вертингемский, барон Дюнрехта, граф Санрейских островов, почетный кавалер ордена «Серебряной чаши», кавалер «Бриллиантовых заколок». Это был великий полководец и проницательный политик, человек многих достоинств и, как все люди, многих грехов. Его скоропостижная смерть обескуражила всех нас. Многие хорошо знали герцога и подлинно скорбят об утрате. Надеюсь, Вознесенные будут к нему справедливы. Пусть чаша весов Дивналлта качнется в сторону света, и Армин фон Гофф займет свое место у престола вечных владык. Во имя Жизни, во имя Света, во имя Вознесенных! Слава!
     Многие откликнулись ритуальной фразой вслед за регентом. Кособоко, приволакивая ногу, Эрих фон Денау отошел от гроба и присоединился к канцлеру, стараясь не замечать обращенные на него взгляды.
     — Спасибо, ваше высочество, — Виллеберт раскрыл толстый фолиант Книги Начал, отделанный серебром и позолотой. — Славьтесь, славьтесь Вознесенные, прибывающие в горних пределах, да смилуетесь вы над рабом вашим Армином…
     Мартин пропускал слова молитвы мимо ушей. Всем известный текст, приторные, лицемерные слова, приправленные ядом раболепного преклонения перед восемью статуями. Эберлинг смотрел на тело фон Гоффа, и вместо порочного герцога, получившего заслуженный яд, видел в гробу собственного отца. Уильяма Эберлинга похоронили тихо, без долгих прощаний и церемоний. Да и прощаться было некому. Старик умер в одиночестве, сраженный черной магией, и Мартину стало так больно, словно ему в грудь воткнули острый, зазубренный нож. Родные дети не смогли преклонить колени перед гробом маркграфа; он лег в фамильную крипту неоплаканным. Разумом Мартин понимал, что мертвецам все равно, стенают ли над их могилой скорбящие или неистово веселятся враги, но в душе по-прежнему оставалась заноза, напоминавшая Эберлингу, что он упустил нечто важное. История повторялась — пятнадцать лет назад он не успел проститься с возлюбленной матушкой. Нет, он явился на похороны, но слишком задержался, топя горе в вине, и приехал тогда, когда тело матери упокоилось в саркофаге, а каменная крышка навсегда скрыла от света любимое лицо. Спустя пять лет Мартин потерял старшего брата. Дезмонд был убит его собственными руками. Обезображенный, обгорелый труп брата бросили в подвалы замка Верминштайн, где гнили останки других несчастных жертв Людвига фон Брогга. После освобождения из плена и штурма Эберлинг не смог отыскать тела Дезмонда. Подземелья замка выгорели дотла, и добычей Мартина стали закопченные кости. Могила Дезмонда осталась пустой. Эта страшная мысль ознобом пробежалась по спине Сокола из Фалькберга. Пустые могилы — открытые раны в теле земли. Открытые раны в измученных душах родных.
     Неподалеку от Эберлинга тяжелые мысли одолевали и Седрика фон Гоффа. Единственный наследник Вертингема пустыми глазами пялился на гроб, и густые ресницы Лягушонка сверкали от слез. Седрик сам не знал, почему плачет. Он ненавидел разжиревшего борова, никчемного отца, что сеял вокруг себя одни страдания. При жизни он был невыносим и жесток, в смерти же обрел успокоение и каким-то неизвестным образом вернул частичку сыновьей любви. Седрик помнил, как отец подарил ему первый меч, как лично учил фехтованию. Армин никогда попусту не ругал Седрика и был неизменно вежлив, несмотря на вспыльчивость. Уже потом, когда вскрылись наклонности сына, герцог превратился в зверя. Но Седрик не хотел помнить это чудовище. Он желал видеть доброго, справедливого человека из далекого детства, и именно с ним сейчас прощался молодой фон Гофф, утирая теплые дорожки с опухших щек.
     Виллеберт из Корсы сильным голосом заканчивал панихиду:
     — …Деяния его запомнит вечность. Лик его навсегда останется в наших сердцах. Благословенный Анейрин, прими сию грешную душу в горних чертогах, пусть она воспарит к твоему престолу и да познает радость вечной жизни. Дивналлт Справедливый, будь милостив в своем судилище, и да отвратит твой праведный суд холод Бездны от этой светлой души. Ниа Белая Дева, уповаю я на твое милосердие и прошу тебя сберечь раба твоего Армина фон Гоффа до самого дня Сошествия. Во имя Жизни, во имя Света, во имя Вознесенных! Слава!
     — Слава! — хором повторили прихожане.
     — Слава! — раздался исковерканный, чахлый голос из гроба.
     Виллеберт выронил Книгу Начал. Одна за другой в храме погасли свечи, закурившись удушливым дымом. Тело фон Гоффа приподнялось и уселось в гробу. Крупная голова с хрустом повернулась к оцепеневшим от ужаса людям:
     — Славься Тень, ибо грядет Бедствие, — глухо сказал покойник. — Грядет тьма, грядет мор, грядет смерть!
     Прихожане в страхе подались назад, сминая задние ряды. Мартин прижал к себе испуганную Катрин, неотрывно смотревшую на ожившего мертвеца. Хильцберген выругался. Танкред и Дирк схватились за мечи. Послышались женские крики и возбужденные мужские голоса.
     — Славься, славься, Тень благословенная! — выпалил Армин. — Да обрушится она гневом праведным на лживых почитателей мертвых богов, да сотрет она свет вечный и принесет свободу и спасение народу Геоса! Во имя Смерти, во имя Тени, во имя Нетленных владык! Слава!
     — Изыди, демон! — вскричал Виллеберт. — Прочь из святого храма! Заклинаю тебя силой пресветлого Анейрина! Силой Кадарна Меченосца изгоняю тебя, тварь Тени! Меч его в моей руке, а слово Беруина Мудрого в устах моих! Изыди, дух, ибо за спиной моей свет Вознесенных!
     Руки архиклирика налились ярким пламенем. Виллеберт сжал тонкие ладони.
     Паника пожаром распространялась по толпе. Рвались к выходу испуганные аристократы, их охранники и прислуга. Крики носились под крышей собора испуганными птицами. Мартин увидел, как упал канцлер. Нога Олдрика неестественно вывернулась, и старик завопил от боли. К нему бросились на помощь Иона Винтерберг и регент, они схватили дородного канцлера под руки и попытались его поднять. Гвардейцы во главе с Колодой окружили фон Денау, перехватили у бератеров хнычущего Олдрика и также кольцом двинулись к выходу. Зычный рев Бурхарда, усиленный тычками, как по волшебству рассеял испуганных прихожан, освободив дорогу к воротам. Гвардейцы поклялись защищать регента и Совет — воскресших мертвецов они оставляли на откуп священникам.
     — Что это, Мартин?! — сквозь всхлип простонала Катрин.
     — Очередное знамение Тени, — ответил брат, не сводя глаз с кривляющегося в гробу фон Гоффа.
     Блэкмарш, Мелвуд, Хольгерсбейн и Дирк прикрывали Эберлингов, не давая нахлынувшим передним рядам их смять. Беккер двумя ударами сшиб нескольких особо ярых паникеров.
     — Бегите, бегите, бегите, — орал фон Гофф. — Бездна ждет вас! Вы сольетесь с ней, и тогда придет время новой жизни! Пламя Духов погаснет навсегда, навеки сгинет наследие азираи, и сфера мироздания обретет покой!
     Труп затрясся от мелкого смеха, но Виллеберт из Корсы заставил его умолкнуть. С кулака архиклирика ударил луч слепящего, голубого света и врезался в грудь мертвеца. Фон Гофф, зарычав по-звериному, откинулся обратно в гроб. Свет вдавливал его в атлас, пухлые руки Армина почернели, синий язык вывалился.
     — Изыди, Валак! — приказал Виллеберт. — Изыди, именем Анейрина!
     Мертвец вновь принялся вставать. Шея его вытянулась, рот широко распахнулся, трескаясь в уголках. Обгоревшие пальцы с вывернутыми фалангами потянулись к архиклирику. Виллеберт видел, как из-под ногтей герцога проклевываются острые, загнутые когти.
     — А если вот так?!
     Фон Брейгель подскочил к гробу и точным ударом скьявоны отсек голову Армина фон Гоффа. С чавкающим звуком башка покойника отделилась от тела и упала на пол возле алтаря. Мертвец беспорядочно размахивал руками, словно хотел отыскать голову и вернуть ее на место.
     — Людольф! — резко позвал Иоаким. — Кинжал.
     Фон Брогг, расталкивая людей, бросился к дяде, на ходу доставая оружие.
     — Бей!
     Сын Мясника могучим движением вогнал квилон24 в толстую грудину Армина. Рана сразу же воспламенилась и зачадила плотным дымом. Потянуло серой. Мертвец рухнул в гроб и застыл там, покрываясь тлеющими проплешинами.
     — А разговоров-то было, — со смешком сказал Иоаким, вытирая пот.
     Виллеберт опустил трясущиеся руки. Свет на его пальцах померк так же быстро, как и появился.
     — Благодарю Вас, граф, — устало проговорил архиклирик. — Хорошо, что у Вашего друга оказался серебряный кинжал.
     — Времена сейчас темные — задумчиво произнес Иоаким — Бедствие близко.
     — Бедствие близко — повторил Виллеберт.
     Пока фон Брейгель расправлялся с ожившим мертвецом, Мартин смог вывести Катрин наружу. Девушка жадно глотала холодный воздух. Запах горелой серы, казалось, забился в самую глубь легких. Эберлинг увидел, как в паре шагов от них блюет Седрик фон Гофф. Слабый, отравленный спиртом желудок герцога не выдержал вони.
     Натерпевшиеся страху люди спешно покидали площадь. Кучера подгоняли лошадей, кареты стремительно срывались с мест и уносились прочь от храма. Иные любопытные остались, чтобы увидеть, чем закончится страшное происшествие. Они громко обсуждали воскресение Армина — Мартин часто слышал слова «Бедствие», «Тень», «проклятье».
     — Говенная получилась панихида, — заключил Дирк, провожая взглядом канцлера. Олдрика несли на плаще четверо гвардейцев. Рядом семенил его высочество регент, а позади носилок держался Колода, готовый остановить любого, кто осмелится подойти к регенту.
     — Ты сегодня нежен в суждениях, как невинная дева, — язвительно сказал Блэкмарш, как и Беккер, задержав взор на носилках. — Полнейшая, богопротивная херота — вот так будет правильней.
     Мартин оставил Катрин на попечение товарищей, а сам зашагал обратно к воротам собора. Вход перегородили сарианты и рыцари Ордена. «Петельщик» в герренмантеле покачал встрепанной, мокрой от пота головой:
     — Туда нельзя.
     — Но там граф Иоаким.
     — Он разговаривает с его преосвященством.
     Эберлинга одолела зависть. Черт возьми! Ему лично следовало разобраться с восставшим мертвецом. Это помогло бы Мартину набрать очков в глазах колебавшихся ренномертов, но с ним была Катрин, и он не имел права оставлять сестру ради показных геройств. Пусть долю славы заработает фон Брейгель — от своей репутации ему не отмыться даже в том случае, если он в одиночку остановит Бедствие.
     Сумерки синей вуалью сгущались над площадью. Засвистел, запричитал беспокойный ветер, кличем глашатая пролетая над крышами домов. Ему аккомпанировали испуганные голоса людей и ржание погоняемых хлыстами лошадей.
     — Мартин, — мысли Эберлинга прервала Элиза фон Беленбах.
     Сокол из Фалькберга залюбовался медным отблеском ее волос. Слуга графини приподнял факел, и трепетное пламя придало Элизе влекущий, немного загадочный вид.
     — У вас все хорошо? — поинтересовалась женщина, видимо имея ввиду Катрин.
     — Да, мы в порядке.
     — А я себе места не нахожу. Какое страшное знамение! Неужели Бедствие так близко?
     — Возможно, — Мартин шагнул поближе к графине. — Где эдель Вильгельм?
     — Уехал.
     — И оставил Вас?
     Элиза улыбнулась:
     — Если Вы хотите обвинить Вильгельма в трусости, то зря. Я сама захотела остаться.
     — Сомневаюсь, что сегодня нас опять побалуют мистическими представлениями.
     Графиня засмеялась:
     — Вас трудно чем-то удивить.
     — Я видел много странного и зачастую страшного, — Мартин прищурился. — Но Вы так и не соизволили выслушать историю моих путешествий.
     — Всему свое время. Вы всегда желанный гость в моем доме, — графиня почти мурлыкала. — Может, желаете составить мне компанию сегодня вечером? Выпьем вина, поговорим о ваших странствиях.
     Намек был столь ясным, что Мартин усмехнулся:
     — Увы, эделана, но вечером меня ждет важная встреча, и замечу, она будет куда менее приятной, чем предложенная вами.
     Элиза кивнула, принимая отказ, но улыбка исчезла с ее губ:
     — Жаль. Значит, в другой раз. У меня есть подарок для Вас, Мартин.
     — Вот как? Чем же я его заслужил?
     — Знак дружбы. Альфонс! — окликнула графиня факельщика.
     Лакей достал из сумы, висевшей у него на плече завернутый в ткань предмет, по форме походивший на книгу.
     — Гляньте, — попросила Элиза.
     Мартин развернул зеленый шелк. С матово-черной кожаной обложки на него смотрело позолоченное солнце Вознесенных, но лучей у него было девять, а не восемь как обычно изображают в церкви.
     — Что это?
     — «Grimoire Noctis» Войцеха Зенбергера.
     С неподвижным лицом Мартин спрятал книгу обратно в ткань. Он понизил голос:
     — Элиза, Вы знаете, что она запрещена?
     — Знаю.
     — За нее могут отправить на костер.
     — Могут.
     — Тогда зачем?
     Элиза осторожно провела пальцем по свертку:
     — Когда прочитаете, я Вам отвечу. А пока уберите.
     — Нам стоит быть осторожнее, эделана. Дарить запретный трактат под носом у рыцарей Ордена не очень разумно.
     — У них хватает дел, — беспечно сказала Элиза. — Не каждый день в Соборе Вечности встают покойники.
     Мартин готов был наговорить много разных грубостей, но удержался. Все-таки графиня подловила его. Эберлингу следовало выкатить глаза при виде книги и непонимающе спрашивать, о чем же таком интересном в ней толкуют, а он как заправский оккультист чуть ли не сразу показал свою осведомленность в тайных делах. Лишняя пища для всяких подозрений.
     — Элиза, я хотел спросить насчет амулета.
     Женщина ожидала продолжения.
     — Я показал его своему дяде, демонологу Исидору фон Хагенбаху. Он утверждает, что на него наложено заклятье, предохраняющее владельца от разного рода проклятий. Откуда он у Вас?
     — Я не могу Вам сказать.
     — Зачем Вы мне его дали?
     — Чтобы уберечь Вас от чумы.
     Мартин стоял так близко к Элизе, что еще немного, и губы Эберлинга уперлись бы графине в лоб:
     — Если Вы скажете, что воспылали ко мне невероятно сильным дружеским чувством, то я не поверю.
     — Вы мой союзник, и коли есть возможность защитить вас от зла, я ей пользуюсь.
     — У Ревенфорда и фон Брейгеля есть такие медальоны?
     — Да. Все мы боимся смерти и пользуемся любыми средствами, дабы отвадить ее.
     Элиза вздохнула и отступила от Мартина:
     — Я поеду. Берегите себя, Сокол из Фалькберга.
     — Постараюсь.
     Графиня оставила Мартина. Слуга освещал ей путь через площадь, высоко подняв факел над головой. Маленькая фигурка Элизы показалась Эберлингу невыразимо печальной. Словно графиня тяготилась некой тайной, которая давила ей на плечи, пригибала к земле как мешок с булыжниками. Колдовские медальоны, запретные книги, искаженный Виктор Ревенфорд, жестокая расправа над Армином и покушение на самого Мартина — не слишком ли много странностей для заговора против Совета? Не слишком ли много такого, что невольно вызывает подозрения? Скоропалительные выводы были чужды Мартину Эберлингу, но корень сомнений надежно врос в его мысли.
     Когда маркграф вернулся к сестре, то обнаружил ее в обществе Дитмара и Райнера. Фон Венцзлафы оживленно обсуждали с Дирком и фелиссийцами происшествие в соборе. Хильцберген разорялся больше всех:
     — Дождались! Добогохульствовались! Теперь храм заново придется освящать!
     — Упаси нас Вознесенные от козней Валака, — вторила ему сестра Агата.
     Глаза ее, хитрые как у куницы, раздраженно следили за Катрин. Девушка прижималась к Дитмару, глядя на него влюбленным взглядом. Если у самой Катрин оставались сомнения по поводу своих чувств к жениху, то посторонним все было ясно без слов.
     — Дерьмово получилось, — выругался Райнер Меченный. — Мы стояли в пределе, когда началась эта свистопляска. Подумать только, в святом месте и такая чертовщина! А ведь завтра мне везти останки в Вертингем!
     — С чего вдруг? — удивился Блэкмарш. — Пускай Лягушонок сопровождает отца.
     — Ты его здесь видишь, Артур? Проблевался, сказал, что могут закопать толстого ублюдка под забором и ускакал пьянствовать с младшим Энгельгардтом! Вертингемцы остаются на Ассамблее, и мне как зятю придется доставить герцога на родину. Надеюсь, он не выкинет чего сволочного в дороге! Ох и наплачется Маргарита, когда узнает, какая беда приключилась с ее батюшкой.
     От избытка эмоций Райнер звонко притопнул каблуком по мостовой. Мартин бесшумно встал за спиной Катрин, и дождавшись, когда Меченный успокоится, вышел вперед.
     — Возвращаемся по домам. Больше здесь нечего ждать.
     Катрин умоляюще посмотрела на брата:
     — Может, Дитмар отужинает с нами?
     — Конечно. Кое-кто не даст вам заскучать.
     — А ты?
     — У меня назначена встреча. Я забираю с собой Дирка и Мелвуда. Остальные проводят тебя в Старую рощу.
     Райнер показал на своих людей:
     — Со мной пятнадцать человек. Я лично сопровожу Вашу сестру.
     — Спасибо Вам, Райнер. Дирк, — Мартин жестом подозвал Беккера. — Выезжаем.
     Дитмар отпустил руку Катрин:
     — Ваша встреча может быть опасной?
     — Сомневаюсь.
     — Там будет мой старый знакомый, — пообещал Дирк, — не думаю, что он может нам подговнить.
     — И все же я беспокоюсь, — настаивал юноша. — Вы мой друг, будущий брат. В час нужды я не могу оставить вас наедине с опасностью. Позвольте мне поехать с вами. Вас трое, и это плохой расклад. Лишний меч вам не помешает.
     Личико Катрин мученически исказилось:
     — Дитмар, ты уверен, что хочешь ехать с Мартином? Как же твоя рана?
     Фон Венцзлаф невольно коснулся повязки на лбу:
     — Все будет хорошо, эделисса. Я чувствую себя обязанным перед вашим братом.
     — Проклятье! — захохотал Блэкмарш. — Ты, парень, говоришь как в книжке.
     Юноша смутился и покраснел:
     — Я говорю, что чувствую.
     — Никто не против, — Артур сжал рукоять меча. — Я тоже поеду. Мартин, ты согласен?
     Эберлинг усмехнулся:
     — Хоть кто-то поинтересовался моим мнением. Артур, всегда рад твоему обществу. Дитмар, на Вашем месте я бы остался с Катрин, но если Вас не отговорить, то добро пожаловать.
     Стон ветра заставил Катрин вздрогнуть. Ей не хотелось отпускать жениха, но она понимала, что Мартину он сейчас будет нужнее. И все же нехорошее предчувствие словно тонкий стилет кольнуло девушку, и она помолилась про себя Вознесенным, чтобы они уберегли дорогих ей людей от козней тьмы.
***
     Ночь разлилась чернильной тьмой по переулкам и скверам Гвингаэля. Редкие островки уличных фонарей горели на погруженных в сонную тишину улицах, освещая блеклым светом обмороженные стены домов и присыпанную снегом брусчатку. Слышался лай собак, шорох хозяйничающих в мусоре крыс, да пьяные выкрики завсегдатаев ночных трактиров. Иногда улицы оживлял громкий, барабанный топот подкованных сапог — это совершали обход усиленные отряды городской стражи. Ярко пылали факелы над головами воинов, глухо выстукивали по камням древки алебард. Тени стражников стремительно пробегали по стенам и окнам, будто боясь отстать от хозяев.
     Пятеро всадников неспешно ехали вдоль высокого каменного забора, отделявшего Парцеллу Утех от Церковного домена. До ворот знаменитой Шлюшатни оставалось несколько сотен ярдов. Звонко цокали в безмолвии лошадиные копыта, тревожа и без того беспокойный сон горожан.
     Впереди скакал Дирк Беккер, державший на вытянутой руке фонарь. Он придирчиво осматривал переулки, опасаясь нарваться на засаду. Позади него держался Артур Блэкмарш, положивший огромную ладонь на рукоять пистолета. Барон Истуолла сейчас был сосредоточен и хмур, от его всегдашнего веселья не осталось и следа.
     Мартин Эберлинг был искренне благодарен Блэкмаршу за поддержку. Сколько Мартин себя помнил, Артур никогда не давал повода усомниться в своей преданности владыкам Фелиссии. Блэкмарш первым откликался на зов сюзеренов, первым тянул руку помощи в дни нужды и последним уходил, когда неурядицы разрешались. Будучи веселым от природы человеком, Артур заражал своим внутренним огнем всех окружающих. Казалось, все вокруг него приходит в движение, наполняется радостью жизни. За маской грубияна и циника Блэкмарш скрывал по-настоящему редкую большую доброту. Мартин печально ухмыльнулся. Он завидовал Артуру светлой, беззлобной завистью. На душе барона не было тени давних трагедий, не было печати совершенного в прошлом зла. Блэкмарш — счастливый муж, многодетный отец, достойный брат и сын, уважаемый в любых кругах человек, известный железными принципами и подлинно рыцарским благородством. Такие люди должны были оставаться в легендах, чтобы остальные в их свете не казались бесцветными пустышками.
     Мартин оглянулся на Танкреда Мелвуда. Рыжий телохранитель опустил голову на грудь, о чем-то крепко задумавшись. На улыбчивом, зачастую глуповатом лице Мелвуда отметился глубокий след каких-то беспокойных мыслей. Эберлинг мог только гадать, что сейчас тревожит верного охранителя.
     Танкред был третьим сыном престарелого фелиссийского барона Роберта Мелвуда. Дома его считали бесполезным дурачком, относились с едва скрываемым презрением. Танкред и вправду не отличался великим умом. Он едва умел читать, считал того хуже. Учителя разводили руками пытаясь вдолбить в голову юнца простейшие знания. Лекари заявили, что у Мелвуда, похоже, некая врожденная болезнь. Единственным бесспорным талантом Танкреда было фехтование — здесь он мог дать фору многим клинкам королевства. Не видя от сына пользы, барон Роберт отправил пятнадцатилетнего Танкреда на войну с Мясником. Там, во время трагической Брименфельдской битвы, Мартин вытащил юношу из самого пекла кровавой бойни, устроенной армией фон Брогга. Оклемавшись, спасенный немедленно присягнул Мартину на верность. С тех пор он неотступно следовал за Эберлингом, куда бы не забросила беспокойного графа судьба. Танкред помогал Дирку освободить Мартина из застенка Мясника, потом ходил с неугомонным Соколом к далеким берегам Фернланда, где сражался с дикими племенами нелюдей и с ужасом взирал на жертвоприношения звероликих шаманов. Но увиденное не сломило Мелвуда. Он так и остался наивным, добродушным человеком, застенчивым и немногословным. Он часто и невпопад смеялся, до дрожи стеснялся женщин и редко когда мог ответить на злую, язвительную фразу.
     Дирк остановился возле кованных ворот:
     — Приехали! Эх, давно я тут не был. И как там без меня поживают сговорчивые дамочки?
     — Думаю, они были счастливы не видеть твою хамскую морду, — засмеялся Блэкмарш.
     — Эдели, — вмешался Дитмар. — Надеюсь, мы приехали сюда ради переговоров, а не для распутства?
     — Никакого разврата, — успокоил его Мартин. — Сейчас не время для удовольствий.
     — А вот место подходящее, — добавил Дирк.
     Дитмар привстал в седле:
     — Друг мой, я верен эделиссе Катрин, и не желаю участвовать в подобного рода забавах.
     — Пошутил я, чего сразу надуваться? Но предупреждаю, в салоне баронессы голых титек больше чем в бане.
     — Я справлюсь, — холодно ответил Дитмар.
     Блэкмарш пихнул юношу в бок:
     — Ты-то, может, и справишься, а вот твой «ганс» может взбрыкнуть и выскочить из порток.
     — Хватит! — одернул Артура Эберлинг. — Поехали.
     Боргер-штрасс была главной улицей Парцеллы и каждый, даже самый распоследний оборванец Гвингаэля, знал известную присказку: Боргер-штрасс гуляет как в последний раз. В борделях и трактирах играла музыка, радостно колыхались на ветру цветные флажки и ленты, ослепительно сверкали красные фонари и призывно блистали кричащие вывески. Принимая соблазнительные позы, у расписных витрин крутились жрицы любви, томно зазывавшие клиентов вкусить плотских удовольствий, но желающих развлечься день ото дня становилось все меньше. Страх разогнал охотников до продажной любви по домам, нанеся тяжелый удар по нехитрому ремеслу Парцеллы. Эберлинг проводил взглядом разбитную шайку наемников, видимо искавшую бордель подешевле. Другую компанию сластолюбцев цены, похоже, совсем не тяготили. Троица богато одетых купцов величаво прошла в дом терпимости с броским названием «Раскинутые ножки». Если это все сегодняшние клиенты, то Парцеллу вскоре ждал банкрот.
     — Завял блядский цветок, — хмуро пробормотал Дирк. Ему помахала размалеванная девица в красной шапке и теплом шерстяном платке на худых плечах. Беккер вяло махнул в ответ.
     — Воин, согрей меня! — позвала шлюха. — Сегодня ночью большие скидки. Всего десять марок. Дешевле не найдешь!
     — Я, может, подороже ищу, — усмехнулся Дирк.
     Девка отступила.
     — Хорошая цена, и баба вроде ничего, — сказал Беккер, вздыхая.
     — Нашли бы Вы себе хорошую девушку, — посоветовал Дитмар.
     — Херня все это. На самом деле, почти все бабы шлюхи. Только одни это честно признают, а другие прикрывают свое блядство развесистыми словесами о верности и порядочности. Но стоит поманить звонкой монетой или тупо напоить, так эти прошмандовки вмиг сбрасывают юбки и раздвигают ноги. Такие дела.
     Боргер-штрасс изогнулась и взяла круто в гору. Салон баронессы Таго находился на самой вершине холма, который косым обрывом смотрел на крыши Ремесленного квартала и огни Воскового моста. Мартин проехал вдоль высокой кирпичной стены и остановился у железных ворот, где дежурили вооруженные до зубов наемники. Над воротами была закреплена вывеска с затейливой вязью букв. «Королевская услада» гласила надпись. Эберлинг вспомнил, что у борделя имелось официальное название, но так его величали в основном те, кто совсем недавно приехал в Гвингаэль. Элитное заведение баронессы знатоки называли не иначе как «салоном», наверняка усматривая в этом претензию на избранность.
     — Таго нужно сменить вывеску, — заявил Дирк, — вот так скажешь, где «Королевская услада», и приличные люди тебя не поймут.
     Охранники одновременно вытаращились на Дирка. Небритый, обросший Беккер мало походил на завсегдатая известного дома терпимости. Зато Мартин вызвал у них живейший интерес. Породистая внешность, дорогое платье, чистокровный жеребец под седлом — таких клиентов было принято впускать без расспросов.
     — Открывайте, — спесиво велел Эберлинг.
     — Вас ожидают? — почтительно спросил черноволосый охранник, блеснув оскалом.
     — Маркграфа Фелиссии везде ожидают, — рыкнул Блэкмарш, — может, еще грамоту какую спросите?
     Поклонившись, наемники молча отворили ворота. Заведение баронессы окружал небольшой сад. Спутанные ветви сирени застыли в безветренной тишине. Из темноты выступали черные стволы провалившихся в зимнюю спячку кленов. По краям тщательно расчищенной дорожки, идущей от ворот к салону, стояли громоздкие вазоны, доверху наполненные снегом.
     Дорогу освещали масленые фонарики, разбросавшие по сугробам розовые отсветы. Виднеющийся за деревьями салон был трехэтажным каменным домом из нежно-бежевого кирпича с покатой черепичной крышей, чей козырек выдавался над арочным входом на несколько футов. На втором этаже здания имелся балкон, который держали обнаженные кариатиды. Сквозь панорамные окна борделя, затканные рисунком изморози, пробивался по-осеннему багряный свет. Фасад дома украшал замысловатый орнамент и все те же фонарики с розовыми плафонами. С правого боку к салону примыкала тщательно побеленная конюшня, откуда доносилось тихое конское ржание.
     Эберлинг спешился. Его уха коснулось нежное пение флейты. Тоскливая, переливчатая мелодия плыла откуда-то со второго этажа, возможно, из комнаты с балконом. Мартин передал поводья упитанному конюху.
     — Дай ему овса. И попить с дороги, — наказал маркграф. Дитмар погладил холку Фрезии, будто прощаясь с лошадью, а Блэкмарш сунул кулак под нос толстяка:
     — Если с моим Штормом чего случится, этот кулак застрянет у тебя в башке!
     — У нас приличное заведение, эдель. Ваш друг будет в полном порядке.
     — Смотри у меня!
     Стоило Мартину подойти к малиновым дверям, как они сами распахнулись. Привратник в белой ливрее и черной полумаске склонился перед Эберлингом:
     — Милости просим, ваша светлость!
     Сказать, что салон внутри был богато отделан, значит погрешить против истины. Он тонул в роскоши. Дитмар, качая головой, осматривал розовые обои с ветвистым узором, мягкие диваны и кресла, мохнатый белый ковер с пирамидами подушек. На десертных столиках из красного дерева ждали гостей запотевшие графины с вином, серебряные кубки и вазы с фруктами. Розовый свет струился от дорогой хрустальной люстры, а на ее рогах и дугах блестели цепочки из белого золота. В конце просторного зала поднималась выгнутая лестница с наполированными поручнями и вышитой барджелло ковровой дорожкой. В борделе сладко пахло благовониями, вином, терпким женским потом. У Дитмара закружилась голова от ароматов и приятно обволакивающего тепла, действующего после уличного холода не хуже горячей ванны. Качнувшись, юноша оперся на закрученный спиралью пилон, сверкающий вездесущей позолотой.
     В холле было пусто. Напрягая слух, Мартин услышал звонкий смех и тихие стоны страсти. Все самое интересное происходило на верхних этажах.
     — Доброй ночи, ваша светлость.
     — Приветствую, эделисса, — откликнулся Эберлинг.
     К гостям вышла невысокая, полная женщина в черном платье. Десять лет назад баронесса Таго была красивой тридцатилетней брюнеткой, сладостной полногрудой мечтой. О ее постели мечтали многие знатные клиенты, среди которых был покойный Армин фон Гофф, казначей Густав фон Хагенбах и даже образец добродетели генерал Оттон Брекендорф. Мартин помнил таинственный, полный соблазна взгляд карих глаз, тонкую талию, высокие холмы грудей, волнительно покачивающихся при ходьбе. Ныне Таго сильно сдала, растолстела. Грудь обвисла, на боках собрались складки сала. Когда-то прекрасное лицо с очаровательным носиком, полногубым ртом и мягко очерченным подбородком обрюзгло, раздалось вширь. Под глазами баронессы набрякли темные мешки, щеки свисали брыльями. Женщина густо присыпала кожу белилами, отчего напомнила Эберлингу вставшего из гроба фон Гоффа.
     — Много лет мы не виделись, Сокол из Фалькберга.
     Голос баронессы остался прежним. Низкий, влажно ласкающий слух.
     — Дороги вели меня в обход Гвингаэля.
     — Возможно, ваши спутники желают посмотреть девушек? Сегодня у нас тихо. Или кто-то предпочитает более утонченные развлечения?
     Дитмар залился краской и с напускным интересом принялся изучать лепной потолок.
     — Нет, — отказался Мартин. — У нас сегодня другой интерес.
     — Тогда не буду вам мешать. Вас проводит Матильда.
     Откинулась багровая ширма, и перед Эберлингом предстала стройная истфалийка в темно-синем полупрозрачном неглиже. Сквозь тонкую ткань проступали острые соски, венчавшие подтянутую грудь, а длинные мускулистые ноги и крепкие округлые бедра могли взволновать даже ветхого старика. Чуть припухлые губы девушки осветила улыбка. Манящий взгляд зеленых глаз обещал все наслаждения мира.
     — Ваша светлость, — она низко поклонилась Эберлингу, и в вырезе халата показалось смуглое полушарие груди. — Прошу за мной.
     Матильда поманила за собой гостей и покачивая бедрами направилась к лестнице.
     — Черт, во девка! — хохотнул Блэкмарш. — Жаль, я женат.
     — Ты женат, — подтвердил Дирк. — А вот я вольный, как ветер. И, надеюсь, таким помру. Но сначала огуляю эту красотку!
     На секунду Эберлинг задержался возле выставочного шкафа, где стояли вырезанные из кости фигурки с Закатных островов. У Мартина была большая коллекция, но он впервые видел статуэтку левиафана. По его белой гладкой поверхности шла искусная резьба и тонкие голубые линии, нанесенные тушью. Маркграф воровато огляделся. Таго уже скрылась за ширмой, а Матильда поднималась по ступенькам, не оглядываясь. Мартин схватил рыбину и спрятал ее в карман. В его коллекции она будет в большей безопасности, чем в стенах салона, где некому оценить такую редкость.
     Минуя второй этаж, состоявший из длинного коридора с множеством отдельных номеров, Эберлинг остановился. Мелодия флейты набрала силу, женский смех звенел колокольцами, а приглушенные стоны приятно будоражили кровь. Ближайшая к лестнице дверь приоткрылась, и оттуда раскачиваясь, вышел Генрих Бойд в одном исподнем. На его подштанниках прямо напротив паха расплылось мокрое пятно, на груди и шее темнели засосы. Бойд счастливо рассмеялся, но увидев Мартина, захлопнул рот. Хуже того, следом он заметил Артура.
     — Ты откуда здесь взялся, паскудник?! — заревел Блэкмарш, и обойдя Мартина, бросился к юнцу. Генрих словно оттаял. Понимая, что ему грозит натуральная расправа, он забежал обратно в номер. Скрежетнул деревянный засов, и Блэкмарш, не рассчитав скорости, врезался в дверь, украшенную завитками и дугами.
     — Открывай, сученок! — орал Блэкмарш, молотя по дереву.
     — Нет, — пискнул с той стороны Бойд.
     — Хильцберген все узнает, — пригрозил Артур. — Твоя матушка все узнает, развратник ты этакий!
     — Мне плевать! Хочешь, можешь меня заложить, Артур!
     Блэкмарш опустил кулаки:
     — Вот дрянь! Как он успел сюда пробраться? Ведь с нами же был на этой долбанной панихиде!
     — Когда герцогу Армину надоело лежать в гробу, Генрих дал деру, и после я его не видел, — рассказал Мартин. — Может, он поехал прямиком сюда, чтобы забыться в женских объятьях. Не могу его осуждать.
     Матильда внезапно помрачнела. Упоминание фон Гоффа стерло с ее губ улыбку.
     — Вы сами видели, как герцог… восстал? — спросила она, запинаясь.
     — Все присутствующие здесь видели. Давайте не будем об этом. Ночь на дворе.
     Блэкмарш вернулся к лестнице:
     — Потом разберусь с гаденышем.
     На третьем этаже, где горели уже обычные лампы, Матильда провела их узким коридором к высокой двери с кованными петлями. Вокруг царила тревожная, давящая тишина — редкие стоны, смех и тонкий голосок флейты остались внизу.
     — Мы пришли, — сказала Матильда, внезапно прижимаясь к Мартину. От неожиданности Эберлинг расставил руки и отшатнулся. Горячие губы шепнули ему в ухо:
     — Гвидо Мейхель. Каждую неделю, в ночь перед днями отдохновения.
     Эберлинг отстранил девушку и посмотрел в ее смеющиеся зеленые глаза.
     — Запомнили? — не понижая голоса спросила она.
     Мартин кивнул:
     — Запомнил.
     Матильда неслышной тенью оставила гостей.
     — Что она тебе сказала? — заинтересовался Блэкмарш.
     — Предложила опробовать интересную позу.
     Комната за дверью была для борделя неуместной и как раз больше подходила салону для богатых любителей светских бесед. Здесь жарко пылал камин, освещавший высокие стеллажи, заполненные книгами и дорогой ковер с многосложным узором. Чуть в тени стоял круглый стол, выстланный белой скатертью, и грузные кресла, обитые бархатом. Возле единственного окна замер громадный глобус в металлическом каркасе, а подле него Мартин с удивлением заметил телескоп из потемневшего дерева.
     — Ваша светлость.
     Из-за стола поднялись двое. Худой лысеющий мужчина в темном плаще и грузный караи почтенного возраста с курчавой седой головой. Оба низко поклонились Мартину. Глаза цыгана блеснули желтыми светом, когда он изучающе посмотрел на Эберлинга.
     — Как я понимаю, Вы Освальд Бриннер, — спросил Мартин у худого господина.
     — Он самый, — подтвердил Дирк. — Привет, Брин!
     Глава Серого Консилиума кивнул Дирку.
     — Мой спутник, — Освальд простер руку к цыгану. — Уважаемый Харман Лаш, лидер славных караи Гвингаэля.
     Настала очередь Мартина кивать. Он прошел к столу и занял кресло напротив Бриннера. Дирк и Блэкмарш встали за спиной Эберлинга, а Танкред отошел к окну. Сев по правую руку от Мартина, Дитмар с подозрением глянул на Освальда. Резкие, заостренные черты Бриннера, а также его холодный взгляд не понравились юноше.
     — Я думаю, сразу приступим к делу, — сказал Эберлинг. — О погоде, досужих пересудах и сплетнях можем поговорить позже.
     Освальд вежливо улыбнулся:
     — Ваша правда, эдель. Если Вы позволите, то начну я.
     Мартин сделал приглашающий жест:
     — Как Вам будет угодно.
     Бриннер сложил узкие ладони поверх скатерти. Эберлинг приподнял бровь, заметив ухоженные ногти Освальда. Меньше всего этот хмурый человек походил на главу преступного мира Старого города, скорее уж на аптекаря или секретаря.
     — Недавно на вас совершили покушение? — спросил Бриннер.
     — Да, — подтвердил Эберлинг. — Вам Дирк сказал?
     — Нет, но слухами земля полнится. Если Вам интересно, я могу назвать имя исполнителя.
     — Любопытно будет послушать. Меня, знаете ли, не каждый день пытаются убить.
     — Вас не хотели убить, — поправил Освальд. — Железному зубу приказали захватить Вас и доставить к одному очень нехорошему человеку, который и отдал приказ о нападении. Для Вашей поимки был разработан четкий план перехвата. На Виндхольм от королевского театра ведут несколько улиц, и все они были перекрыты разбойниками. Бунт стал для них отличным прикрытием, если, конечно, они не имеют к нему прямого отношения, в чем я, признаться, почти не сомневаюсь.
     — Кто заказчик?
     — Максимилиан Шеффер, известный под прозвищем Граф. Я уже говорил Дирку, что Вашей персоной он интересуется особенно сильно.
     — У Вас есть люди в стане Графа?
     Бриннер обезоруживающе улыбнулся. Для себя Мартин уже решил, что Граф не жилец. И дело даже не в том, что он выступил против Эберлинга. Шеффер и его Железный зуб посмели посягнуть на сестру Мартина, а этого маркграф не мог оставить без воздаяния.
     — Зачем я нужен Шефферу?
     — Граф явно работает на кого-то влиятельного, и этому «кому-то» Вы, должно быть, насолили. Но подробности расскажет мой друг.
     Харман Лаш хрипло откашлялся:
     — Шеффер ведет тайную переписку с неизвестным бенефициаром, заинтересованном в грядущих волнениях. Мне удалось перехватить их почту, — Лаш вынул из кафтана лист бумаги и передал его Мартину.
     «Усиль старания. Народ должен быть как следует распален. Вооружай верных тебе людей, подключай новых союзников и жди сигнала», — прочитал Эберлинг.
     — Что Вам известно о покровителе Графа?
     — Ничего, кроме того, что курьер носил почту из Старого города в Ремесленный квартал, — ответил Лаш, и его лицо резко осунулось.
     — Как Вы вляпались во все это?
     Харман переглянулся с Освальдом. Бриннер мотнул головой, приказывая Лашу продолжать. Цыган начал свой долгий рассказ, изредка прерываясь чтобы высморкаться. Харман поведал Мартину о перехвате письма и смерти посвященного Гюнтера. Когда он упомянул явление Годрика фон Кройца, маркграф вздрогнул. Эберлинг слышал об этом колдуне от Виндельбрандта. Фон Кройц жил более трехсот лет назад и прославился в Гвингаэле отнюдь не богоугодными делами. Подробностей Мартин не знал, но сам факт того, что чернокнижник жив спустя сотни лет, заставлял о многом задуматься. Тем временем, история Лаша подходила к концу. С затаенной болью в голосе он вспоминал своего сына Джанко и вендетту с фон Кройцем. Лаш вещал сухим, безжизненным голосом, от которого по спине Мартина бежали мурашки. Когда Харман дошел в своем рассказе до бабки-кошатницы и его с ней последней встрече, Мартин знаком остановил цыгана:
     — Уж не хочет ли ведьма сказать, что чуму на Гвингаэль наслал Годрик?
     — Именно, — Лаш судорожно втянул воздух. — Фон Кройц сделал это по приказу все того же таинственного кукловода. В обмен на кровь жертв, которую поставляет ему заказчик, Годрик призвал демона с «той» стороны. Проклятье окутало Гвингаэль черным покрывалом, и его не разорвать, пока жив сам фон Кройц и то отродье, которое он вызвал в наш мир.
     Мартин вспомнил разговор с дядей Исидором. Магия, убившая Уильяма Эберлинга, имела почерк того же мага, что наслал на Гвингаэль чуму, а значит за гибель маркграфа ответственны Годрик фон Кройц и его покровитель. В списке Мартина на одного мертвеца стало больше.
     — Почему ведьма решила, что это Годрик стоит за проклятьем?
     Лаш посмотрел в окно. В густой черноте Харману почудился странный дух, вызванный Торко. Увы, с ним сыграли шутку блики огней на стекле.
     — Ей сказал об этом некий демон. Хтог из Унгара. Ведьма утверждает, что Вам он известен.
     Блэкмарш и Дитмар воззрились на Эберлинга так, словно впервые его увидели.
     Мартин не шевелился, чувствуя на себе взгляды товарищей. Детская доверчивость в глазах Дитмара уступила место мрачному подозрению.
     — Я знаю, что такое Хтог, — Мартин повернулся к фон Венцзлафу. — Когда я ходил к берегам Фернланда, нашу экспедицию сопровождал заклинатель Тени из Красного двора. Он призывал Хтога для того, чтобы разведать путь для кораблей и уберечь нас от черной магии, которая окружает воды близ запретного континента. Хтог — это даже не имя, а прозвание целого сонма существ из тонкого мира.
     — О, боги, Мартин! — взмолился Дитмар, — если о Ваших шашнях с колдунами узнают в Ордене, Вам не поздоровится. Как Вы могли с этим связаться?!
     — Я тут ни при чем. Решение принимал глава экспедиции Ллойд.
     — Зачем Вы с ними поплыли? Зачем Вам нужно было это опасное путешествие?!
     — Дитмар, сейчас не время для расспросов, — прервал Мартин юношу. — Помолчите, будьте столь любезны, — Эберлинг встретился взглядом с Харманом. — Что ж, вестям Хтога можно доверять. Это существо способно пробраться за почти любой магический барьер.
     — Так ведьма и сказала, — согласился Лаш.
     Мартин задумался. Картинка в его голове сложилась, и изображение на ней мало располагало к веселью. Все тонкие, едва зримые нити вели к Виктору Ревенфорду. Испуганный слухами, которыми с заговорщиками поделилась Элиза, Виктор через Графа организовал быстрое и необдуманное покушение на Мартина, а потом отравил Армина фон Гоффа. Маловероятно, что Шеффер работал сразу на нескольких заказчиков, а значит переписку, прикрытую фон Кройцем он вел именно с Виктором. Это косвенно подводило к тому, что старший Ревенфорд приказал Годрику наслать на Гвингаэль чуму, потом организовал убийство отца Мартина, и теперь готовит в городе восстание, попутно устраняя всех, кто может знать о его существовании. Эберлинг невольно коснулся груди, где висел черный камень, подаренный Элизой. Видимо старший Ревенфорд решил обезопасить своих союзников от болезни, раздав им обереги. Графиня, вряд ли посвященная во все тонкости заговора, беспечно подарила Мартину камень, посчитав его будущим конфидентом Ревенфордов. Эберлинг чувствовал, как начинает болеть голова. В мыслях крутились вопросы, лишенные ответов. Насколько сильно вовлечен в дела брата Вильгельм? Наверняка всерьез, ведь он укрывает Виктора от глаз Ордена. Тогда зачем он согласился на предложения Мартина? Для отвода глаз, или братья Ревенфорды пока не достигли согласия в том, каким путем взять власть? И какая здесь роль у фон Брейгеля, ведь покушение на Эберлинга очень удачно совпало с провальной пьесой и появлением бунтовщиков.
     Освальд постучал пальцами по столу, возвращая Мартина из мира предположений и умозаключений.
     — Каким будет Ваше решение, эдель?
     — С учетом того, что Вы поделились со мной важной информацией, то я могу считать вас людьми заинтересованными?
     — Мы к Вашим услугам, — прошелестел Бриннер.
     — Тогда что Вы хотите?
     Губ Освальда коснулась легкая как перо улыбка:
     — Награда на усмотрение вашей светлости. Я готов быть Вашим верным слугой.
     — Мне нужен только фон Кройц, — свирепо заявил Лаш. Глаза цыганского короля горели яростью. — Ублюдок убил моего сына, искалечил старшую дочь, а младшая заразилась поганой хворью!
     Эберлинг кивнул:
     — Нужно найти Графа и фон Кройца.
     — Шеффер исчез, как и Железный зуб, — поморщившись, сказал Освальд. — Его винокурня стоит пустой, вороны свернули деятельность среди народа. Достать Максимилиана будет нелегко. Что он всегда умел, так это прятаться.
     — С фон Кройцем, как ни странно, проще, — продолжил Лаш, стоило Бриннеру замолчать. — Торко сказала, что в городе проводятся магические ритуалы для поддержания проклятия. Если мы сможем взять за задницу помощников Годрика, то возможно выйдем на него самого и его обиталище в катакомбах под Гвингаэлем. Для этого я хочу связаться с одним субъектом, именующим себя Крысиным принцем. Он заправляет всеми клошарами города, а уж эта братия видит все и везде, наверняка они знают, где могут проходить церемонии. Более того, принц неплохо знает катакомбы, и, если правильно его обработать, он сможет стать нашим проводником в поисках храма Годрика.
     — Шеффера я беру на себя, — снова вступил в разговор Бриннер. — Рано или поздно он высунет нос, и тогда мы его возьмем.
     Мартин согласно покивал:
     — Есть и третий.
     — Кто? — одновременно спросили Лаш и Освальд.
     — Его зовут Виктор Ревенфорд. Согласно словам уважаемого Хармана, посвященный братства носил письма между Ремесленным кварталом и Старым городом. Возможно, означенный Виктор скрывается где-то в трущобах. Он мне нужен.
     — Он как-то связан с нашими общими врагами? — заинтересовался Бриннер.
     — Возможно, он и есть кукловод.
     — Ревенфорд… — прошептал Освальд, — кем он приходится герцогу Вильгельму?
     — Братом, который давным-давно должен был истлеть в могиле. Виктор «искаженный», поэтому ограничен в передвижениях. Вы должны перерыть весь Старый город, поднять любые связи, но найти мне этого человека.
     — Тяжела задачка, — хмыкнул Бриннер.
     — Ты и не с таким справлялся у ди Граини, — польстил ему Дирк.
     — Со своей стороны, — Мартин обмахнулся платком, — я обещаю полную поддержку и любую награду в пределах моих сил и влияния. Дворянство, рыцарский титул, деньги, земля? Можете на это рассчитывать.
     При упоминании земли Лаш напрягся. Возможно, судьба не зря свела его с Мартином Эберлингом. Харман многие годы мечтал получить удел для своих соплеменников. Если во власти Сокола из Фалькберга дать ему такое место, то Лаш готов был последовать за Мартином куда угодно, пусть бы и в саму Бездну.
     — Учтите, господа, — жесткий взгляд Эберлинга пригвоздил новоявленных союзников к креслам. — Если Вы решите меня предать, то я не поскуплюсь на ответные меры. Но прежде чем такая мысль придет Вам в голову, подумайте, не смогу ли я дать больше.
     Освальд спокойно воспринял угрозу маркграфа.
     — Мы понимаем Ваши опасения. Можете в нас не сомневаться.
     С грохотом разбилось оконное стекло, сыпанув осколками в Мелвуда. Танкред схватился за рассеченную щеку и отскочил к камину. В окно, будто гигантский паук, проворно вскарабкался человек в черном костюме и намотанном на лицо платке. Эберлинг и остальные на мгновение замерли, глядя на пришельца.
     — Мы здесь ни при чем, — прохрипел Лаш.
     Человек прыгнул на середину комнаты, оказавшись рядом с Освальдом. В руке его блеснул кинжал. Бриннер привстал в кресле и попытался заслониться рукой, но лезвие уже врезалось ему в ключицу. Опешивший Харман быстро вытащил из-за пояса пистолет и выстрелил в голову убийце. Пуля разнесла череп, словно тот был перезрелым арбузом. Кровь и мозги брызнули на стеллажи, заляпав корешки книг.
     Через окно в комнату лезли сообщники покойника. Все в черном и в платках, только в отличие от павшего товарища, они держали в руках короткие мечи. Мартин выстрелил, попав в грудь одного из нападавших. Другого взял на себя Мелвуд — Танкред сильным ударом клинка перерубил запястье убийцы и следующим взмахом вспорол ему горло.
     Враги продолжали забираться в комнату. Опрокинулся телескоп и закрутился глобус, тронутый нечаянным движением. Дитмар, скорее по воле чуда, нежели умением, смог отбить палашом, летящий в него кинжал. Артур Блэкмарш взревел разъяренным львом и бросился в атаку. За ним последовал Дирк.
     — Выводите Лаша и Освальда, — крикнул напоследок конюший. — Мы задержим сволочей!
     Дирк отразил лезвие противника и точным выпадом пронзил его грудь. Палаш глубоко вошел в плоть, а острие клинка выросло под лопаткой врага. Блэкмарш смерчем подлетел к окну, раздавая удары направо и налево. Сильным тычком Артур скинул вниз залезавшего на подоконник злодея, ушел с линии удара, направленного ему в голову, и тут же воткнул свой клинок под ребра незадачливого убийцы.
     Лаш с повисшим на его плече полуобморочным Бриннером вышел в коридор. Дитмар последовал за ними, чуть помедлив. Юноше претило оставлять товарищей в бою, но он понимал, что Дирк, Мелвуд, и Блэкмарш выигрывают им время.
     Эберлинг побежал к лестнице. По ней уже поднимались люди в черных одеждах. Мартин с наскоку впечатал каблук в голову впереди идущего, и тот откинулся на своих подельников. Не удержавшись, кто-то из убийц сорвался с лестницы и с громким стуком покатился вниз. Эберлинг поразил следующего врага быстрым уколом, пропоров ему живот. Схватившись за рану, тот закричал, но маркграф прервал страдания неприятеля точным выпадом палаша в глаз.
     Харман Лаш сбросил с себя Освальда, и председатель консилиума упал на пол тяжелым кулем. Цыганский король сорвал с лампы плафон, обнажив пламя. Дитмар отогнав страх, перегнулся через перила и попытался достать нападавших клинком.
     — Мартин, назад! — заорал Харман.
     Эберлинг неосознанно последовал приказу и, оттолкнув от себя противника, бросился прочь от лестницы. Краем глаза он успел заметить, как мимо него пролетело что-то круглое и искрящее. Взрыв, казалось, сотряс бордель до основания. Перила брызнули деревянной стружкой, часть ступеней выгнуло и разметало словно труху. К потолку взметнулись языки пламени, занавешенные пеленой дыма. Атакующие посыпались вниз как горох из стручка. Кровь обильно брызнула на стены, смешиваясь там с гарью.
     — Ты всегда носишь с собой гранаты, Харман? — невольно усмехнулся Мартин, тряся головой. Звон в ушах стоял такой, будто разом ударили в колокола все церкви Гвингаэля.
     — С недавних пор, — бросил Лаш, поднимая Освальда. Бриннер застонал. Видя, что престарелому цыгану тяжело тащить бесчувственного коллегу, Дитмар нырнул под свободную руку председателя.
     Мартин спустился по шаткой лестнице, перешагивая через провалы и обходя убитых или оглушенных врагов. С брезгливостью он столкнул со ступеньки оторванную руку, вокруг которой натекла темная лужа крови. На втором этаже приходили в себя после взрыва двое уцелевших. Мартин парой ударов добил обоих. Лезвие палаша располосовало глотку последнего от уха до уха.
     Неожиданный удар в бок повалил Эберлинга на пол. Перед глазами появилось обмотанное черной тканью лицо, и Мартин почувствовал холодный поцелуй стали. Боль пронзила правую часть груди.
     — Дитмар! — закричал Мартин, пытаясь сбросить тяжелого словно мешок муки врага.
     Помощь пришла неожиданно быстро. Убийца застонал и обмяк, позволив Мартину выбраться из-под его тучного тела. Зажимая рукой рану, Эберлинг увидел испуганного Бойда с бронзовым шандалом в руках.
     — Спасибо, Генрих, — выдохнул Мартин и глянул на ладонь. Пальцы слиплись от крови. На пробитом кафтане проступала красная влага.
     — Что же это такое, эдель Мартин?! — спросил Бойд отбрасывая шандал.
     — Нас пытаются убить, как видишь, — Эберлинг ткнул палашом в спину оглушенного убийцы.
     Из ряда номеров показались испуганные лица шлюх и клиентов. Они во все глаза смотрели на разруху, учиненную на лестнице, трупы и окровавленного Эберлинга.
     — Ни шагу! — приказал им Мартин, не узнавая собственного осипшего голоса. — Они не за вами. Закройте двери на засов и не показывайте носа!
     Слова Эберлинга возымели успех. Завсегдатаи салона и девки скрылись в комнатах.
     — Бойд! — Мартин качнулся. Слабость прокатилась по телу тележным колесом, осев где-то в ногах. — У тебя оружие есть?
     — Пистолет и шпага, — отчитался полуголый юнец. Его худые, обсыпанные прыщами плечи, вздрогнули.
     — Хватай их и дуй за нами к выходу!
     Генрих быстро кивнул и побежал обратно в номер.
     — Не ждать! — подхлестнул Эберлинг спутников, поднимая треуголку, свалившуюся во время нападения толстяка. — Все вниз.
     — Мартин, ты ранен… — заволновался Дитмар.
     — Переживу.
     Сжав зубы, Эберлинг поспешил на первый этаж. Взрыв не задел холл, только с потолка нападала штукатурка, а часть лепнины отвалилась. Мартин увидел на подушках баронессу Таго. Она лежала лицом вниз, а ее волосы промокли от крови. У выхода стояли шестеро убийц в черном. Возглавлявший их высокий мужчина в отличие от остальных скрывал лицо под белой маской-вольто. Он поставил ногу на бездыханное тело привратника, напротив сердца которого зияла страшная рваная рана. Главарь поманил Эберлинга указательным пальцем. В руке он сжимал странного вида кацбальгер25 с волнистым лезвием.
     — Шестеро против троих, — произнес Мартин, хрипло вздохнув. Дышать становилось все тяжелее. — Плохой расклад.
     — Сдавайся, Сокол из Фалькберга, — предложил маска. — Мы подарим вам быструю смерть.
     — Может, тебе еще зад подставить? — послышался язвительный голос. Вниз спускался Дирк, поигрывая клинком. За ним шагал державшийся за плечо Мелвуд. Замыкали процессию Блэкмарш и уже приодетый в камзол Бойд. Генрих угрожающе ощетинился шпагой, а дуло его пистолета недвусмысленно смотрело на маску.
     — Расклады уравнялись, — усмехнулся Мартин. — Может, отступите пока не поздно?
     Маска качнул головой. Его холуи доставали пистолеты. Пять стволов уставились на Эберлинга и его друзей.
     — Как тебе такой расклад? — с издевкой проговорил маска.
     Мартин бросился на пол, сбивая плечом карл с оранжевым пуфиком. Канонада выстрелов отозвалась в ушах болезненным звоном, а холл заволокло кислым пороховым дымом. Одна из пуль угодила в перила, вышибая из них витую балясину, другая поразила Блэкмарша в ногу, отчего барон Истуолла повалился на ступени громко матерясь. Генрих Бойд тоже выстрелил, и удача благоволила юнцу. Он попал главарю прямо меж глаз. Из обугленной дыры вытек кровавый ручеек, пробежав по белой поверхности маски. Мартин увидел, как падает, хватаясь за локоть Лаш, а вместе с ним и Освальд. Дирк, ругаясь как батрак, тряс левой рукой, с которой выстрелом снесло безымянный и мизинец. Мелвуду и Дитмару повезло больше других. Пули просвистели рядом с ними, обдав ветерком смерти, но вместо человеческой плоти попали в стену.
     Эберлинг вскочил и ринулся к первому попавшемуся врагу. Палаш вошел в шею стрелка, и струя крови взвилась к потолку. Фон Венцзлаф схватил подвернувшийся под руку карл и метнул его в голову противника. Оглушенный схватился за поврежденное лицо, но Дитмар немедленно добил его быстрым выпадом в живот. Дирк, несмотря на жгучую боль в отстреленных пальцах, влез в бой, парировал атаку стрелка в черном и сразу перешел в наступление. Неприятель рухнул под ноги Беккера с рассеченным надвое подбородком.
     Спустя несколько мгновений Мартин понял, что все кончено. Рубящим ударом он прикончил последнего недруга. Наемный убийца рухнул рядом с мертвым главарем в маске, судорожно хватаясь за распластанный череп.
     — Кажется, больше никого не будет, — невесело пошутил Мартин. — А казалось, чума разогнала по домам всех постояльцев.
     — Этим было невмоготу, — Дирк морщился, пока Бойд перевязывал ему покалеченные пальцы.
     Дитмар оглядел место сражения, заметил пропоротый живот мертвеца, откуда выглядывала окровавленная часть кишки и, побледнев, шумно блеванул себе на сапоги.
     — Ах, как мы нежны, — прорычал Блэкмарш, заматывавший простреленную ногу куском собственной рубахи.
     — У него потроха наружу торчат, — Дитмар указал на покойника. К лицу барона возвращались краски, и он смущенно вытер испачканные губы.
     — Надо проверить, подох ли пациент, — Дирк пихнул ногой бок мертвеца.
     — Но ведь кишки наружу, — не унимался Дитмар.
     Беккер присвистнул:
     — Голуба моя, человек живучая скотина, иной раз не желает подыхать и при более скверных ранах. Был, помнится, у нас в отряде некий Гуда. Ему с башки состругали четверть черепушки, так и ничего. Оклемался маленько и снова в бой.
     — Могуч этот ваш Гуда, — засмеялся Танкред.
     — Могуч, — подтвердил Дирк, — правда, лучше б он тогда помер. Потом Гуда подхватил срамную болезнь от кабацкой девки и сдох, держась за гниющий хер. Такие дела.
     Со двора послышалось клацанье подкованных сапог. Эберлинг промокнул рану платком:
     — Похоже, еще гости.
     Дверь в бордель с шумом отлетела в сторону, пропуская внутрь воинов в черных шнурованных колетах. На плечах у неизвестных были серые повязки с изображением алого ключа, в руках палаши и пистолеты. Бойцы Тайного Кабинета Ионы Винтерберга, догадался Мартин. В холл их набилось не меньше полудюжины и, судя по выкрикам и бряцанью, во дворе осталось столько же.
     К Эберлингу подошел крепкий мужчина средних лет с косым шрамом под левым глазом. Черные волосы курчавились на его голове влажными завитушками, а виски и затылок были выскоблены до синевы. Длинный, крючковатый нос выступал на его физиономии как сломанная мачта. Мужчина сощурился.
     — Мы опоздали, ваша светлость. Эжен Делафор, глава особой службы Тайного кабинета.
     — Я же говорил вам быть поблизости, — донесся от лестницы слабый голос Освальда. Бриннера усадили на подушку, и сейчас над ним колдовал Харман Лаш, крепко перетягивая рану товарища отрезком занавески.
     — У Вас интересные друзья, Освальд — заметил Эберлинг.
     — Они должны были подстраховать нашу встречу.
     — Вы работаете на Винтерберга?
     — Скажем так, иногда мы друг другу помогаем, — признался Бриннер.
     Мартин фыркнул:
     — Вы так убедительны, что верится с трудом.
     Делафор осмотрел тело лидера нападавших. Острием рапиры он сдернул с него маску. На Эберлинга уставилось белое, словно кусок соли, лицо. Глаза покойника неестественно чернели, а губы замерли в глумливой улыбке.
     — Не нравится он мне, — поделился Делафор.
     — О Боги! — воскликнул Бойд.
     Дрожащая рука Генриха указывала на розовые обои. Сквозь золотистый узор проступали смутные очертания какого-то символа. Словно выжженный раскаленным тавром, на стене появился полыхающий багровым светом знак в форме трезубца, поперек которого шла изломанная линия, похожая на молнию. От знака несло вонью разложения, перебродившим в фурункуле гноем, застоявшейся кровью. Символ истекал черной жижей, блестящей как слюда — она медленно скользила по обоям, оставляя за собой грязные потеки.
     — Печать Валака, — крикнул Эберлинг. — Кто-то применяет черную магию! Уходим отсюда!
     Мартина коснулся лютый, обжигающий холод. Кончик носа заледенел, по щекам пробежало морозное пламя, горло перехватило, и вместе с надсадным кашлем изо рта Эберлинга вырвался пар. Он ясно осознавал — с потусторонним хладом надвигалось что-то неописуемо страшное, чуждое человеку. Огонь в камине угас, спрятался среди остывающих углей. Свет красных ламп померк, погрузив бордель во мрак.
     В холл вбежала заплаканная Матильда. Халат на ней распахнулся, но девицу это ни капли не смущало. Смуглое лицо девушки побледнело от страха, а соблазнительный рот некрасиво поплыл. Она схватила Эберлинга за руку:
     — Я пряталась в своей комнате, — запричитала она, часто глотая слюну. — Они ворвались… а я спряталась, они убили баронессу… кажется… а потом на стене появилось…
     Девушка перевела взгляд на горящий знак:
     — Здесь то же самое, — сдавленно шепнула она и по-детски зажмурилась.
     — Все. Уходим — покачиваясь, Эберлинг направился к выходу.
     Его остановил крик боли. Словно во сне, Мартин обернулся. Дитмар медленно оседал на пол — в его груди торчало острие меча, рукоять которого сжимал давешний мертвец с распоротым животом. Оживший труп утробно засмеялся и, выдернув лезвие из тела юноши, накинулся на Дирка. Беккер едва успел отвести удар.
     Шестеро мертвых убийц вернулись с того света. Маска вцепился в ногу Делафора и тот, ругаясь, рубанул его по голове палашом. Покойник даже не поморщился. Кровь обильно хлынула на безобразную харю, но труп и не думал отступать. Он взбирался на Эжена, словно тот был раскидистым деревом. Бахнул выстрел. Пуля окончательно разнесла голову восставшего мертвеца, и тот выпустил Делафора. Харман Лаш убрал пистолет за пояс и, подняв ослабевшего Бриннера, потащил его к выходу.
     Бойцы Тайного кабинета рубили восставших мертвецов на куски, но те продолжали вставать, несмотря на страшные увечья. Мартин вытолкнул Матильду наружу и, кренясь на правый бок, прихромал к Дитмару. Юноша умирал. Среди звона клинков, выкриков и хохота мертвецов, Мартин все равно слышал влажный хрип, идущий из легких Дитмара. Глаза парня испуганно смотрели на Эберлинга:
     — Мартин… Мартин… я умираю, — всхлипнул он. — Я умираю?
     — Держись, — Эберлинг зажал рану в груди юноши. Насквозь вымокшая от крови веста хлюпнула под ладонью Сокола из Фалькберга.
     — Я умираю, — повторил Дитмар. — Люблю… скажи Катрин, что люблю ее.
     Фон Венцзлаф замер на полуслове. Мартин взвыл:
     — Дирк!
     Беккер отмахнулся от наседавшего мертвеца. Двое воинов кабинета отвлекли восставшего на себя, и Дирк смог прорваться к Эберлингу.
     — Проклятье! — зарычал конюший, увидев фон Венцзлафа — Он мертв?
     — Не знаю. Вытащи его во двор.
     Дирк поднял юношу и понес его к дверям. Эберлинг похромал вслед за ними, часто оборачиваясь. Мартин увидел, как с верхних этажей спускаются мертвецы, те, что порубил он сам и те, кого убили в комнате для встреч. Покойники ревели, толкались и смеялись диким хохотом умалишенных.
     Мелвуд и Блэкмарш сдерживали их до последнего. Палаш Танкреда подрубил ногу кадавра, и оживший труп кубарем покатился по ступеням. Блэкмарш проткнул глотку покойника, чья морда была обезображена взрывом гранаты. Мелвуд увернулся от крючковатых лап мертвеца и ударил декстром, располосовав тому грудину, но большего сделать не смог. Твари скопом накинулись на рыжеволосого телохранителя. Длинные, загнутые когти рвали колет воина, словно он был из тонкого шелка. Танкред закричал, но его крик захлебнулся в крови, когда восставшие разорвали ему шею.
     Блэкмарш взревел, и припадая на простреленную ногу, поспешил к стене, где висели лампы. Сорвав две штуки с колец, Артур швырнул их в мертвецов. Одна лампа разбилась у них под ногами, другая угодила в голову мертвяка и разлетелась на сотню блестящих осколков. Огонь охватил восставших с ненасытной злобой стихии, что встретила заклятого врага. Живые трупы заметались, забились точно отара испуганных овец.
     — Горите, суки! — орал Блэкмарш. — Это вам за Мелвуда!
     Эберлинг не знал о гибели товарища. Он склонился над стонущим от боли Дитмаром, бормоча что-то бессвязное и успокаивающее. Над ними часто, почти скороговоркой отпускал ругательства Дирк. Мартин потерял связь с реальностью. Он не видел, как выскочили из салона Блэкмарш и воины Делафора. Не видел, как из борделя повалил синий дым, а испуганные клиенты на пару с девками выпрыгивают из окон. Дрожащей рукой Эберлинг сжимал рану в груди фон Венцзлафа и быстро повторял давно забытые слова. Перед глазами Мартина мелькали огни жертвенных костров Фернланда. Ему в лицо скалились зверомордые шаманы, в ушах гремел хор сотен голосов, тянувших яростную песнь, слова которой впервые прозвучали под луной Геоса многие тысячи лет назад. Верховный жрец племени Хлаа-Нур бился в безумном танце, взывая к древним богам Азириона, услаждал их слух воплями и нечленораздельными молитвами. Мартин повторял эти путаные слова, голос его вибрировал, возносился к самым высоким нотам и тут же срывался в хриплый бас. Ладонь Эберлинга налилась слепящим светом, цвета ранней листвы или свежей, едва народившейся травы. Сокол из Фалькберга чувствовал, как жизнь утекает из Дитмара, словно вино из прохудившегося меха. Тихое и неровное биение сердца фон Венцзлафа отдавалось в висках Мартина ударами набата. Зеленый свет вспыхнул так ярко, что Дирк прикрыл рукой глаза. Эберлинг вскрикнул, кожа на его ладони внезапно обуглилась, а сам Мартин рухнул возле Дитмара.
     — Мартин! — крикнул Дирк, опускаясь на колени. — Мартин, очнись!
     Эберлинг его не слышал. Его сознание растворилось в изумрудном свете, а блестевшее от жара лицо медленно остывало под морозными прикосновениями снежинок, падавших с черного неба. Мартин смотрел в эту глубинную тьму застывшими глазами, на дне которых полыхали зеленые огоньки.

ЭПИЛОГ

     Звезды. Колючие, недоступные, холодные. Бесконечная чернота космоса усыпана сверкающими точками, бесформенными громадинами туманностей, размытыми пятнами далеких созвездий. Кажется, протяни к ним руку, и эти раскаленные угольки окажутся у тебя на ладони. Частицы Великой Сингулярности, напоенные силой Пламени Духов. Я чувствовал их грозную силу, неукротимую яростную энергию первородной материи, которая способна творить как разрушение, так и созидание. Но я был далек от них. Навеки привязан к омертвевшему Азириону, который смотрел на меня голубым оком, испещренным блямбами континентов и островов.
     Я отошел от панорамного окна капитанского мостика. Станция «Алмазный венец» оборонного класса «Твердыня» кружила на орбите Азириона полные пять тысяч лет. Для меня оставалось загадкой, как Мельциани умудрился придать материалу такую чрезвычайную долговечность. Лишенное жалости время многое уничтожило, но станция, как ни парадоксально, продолжала функционировать. Центральный ГлиПро отключил подачу энергии в лабораторию, жилые отсеки, складские помещения, но сохранил жизнь мостику, аппаратной и хранилищу ДНК. К моему безграничному удивлению, механические сервасы сберегли от разрушения помпезный декор станции — грандиозные барельефы, изображавшие давно сгинувших жрецов и королей, покрытые золотом колонны, готические орнаменты на стенах. На мой взгляд, странное и неуместное рвение программы. Все равно что ремонтировать давно заброшенный мавзолей.
     Пищи на станции не осталось, и мне пришлось ограничиться внутривенными инъекциями с колониями наномашин. Воду я добывал в моторном отсеке, где Колонны Лаурелиана продолжали вырабатывать воздух. На вкус сбрасываемая вода была горькой и отдавала эфиром. В первые дни моего пробуждения я бесцельно бродил по станции, нацепив глиф-костюм, но не обнаружил ничего полезного. В каютах, отключенных от системы искусственной гравитации, парили высохшие трупы моих соотечественников, не успевших или не захотевших занять свое место в кванткапсулах. В оружейной я нашел лейган и защитную лорику — излучатель силового поля. Уже окончательно придя в себя, я отважился спуститься в Хранилище. Путь туда пролегал через мастерские и зверинец. Машины из камня и металла давно заглохли, их глифы погасли, а магические струны порвались.
     В зверинце Мельциани безраздельно властвовала тьма. Я зажег над головой сферу, найденную в НЗ мостика, но даже она не смогла разогнать загустевший, спрессованный мрак. Я до боли в глазах вглядывался во тьму, прислушивался к каждому непонятному шороху. Где-то в отдалении раздавались противный скрежет металла и слабое гудение. Могло ли так случиться, что твари Изнанки остались в живых? Пять тысяч лет огромный срок, но кто знает, на что способны порождения Вывернутого пространства. Сфера плыла по коридору, а я медленно шел за ней, натыкаясь на останки сломанной аппаратуры, порванные кабели и выбоины в полу. Стены зверинца заросли клейкой, алой массой, в затвердевшей поверхности которой застряли раздутые трупы белесых червей. В отгороженных энерго-полем клетках (ГлиПро не отважился отключить их от питания) я видел замершие в вечном сне тела порождений Изнанки. Черепа демонов угрожающе скалились в едва заметном желтом мерцании. Последняя клетка была забрана тяжелым каменным заслоном, на котором до сих пор зеленел рабочий глиф. Я глянул в обзорное оконце. Моя сфера разгорелась, осветив полдюжины обрюзгших, исполинских коконов, поросших темно-бордовыми отростками. Не знал, что Мельциани разводил на «Алмазном венце» зоххов. Согласно бестиарию Научного отдела, занимавшегося изучением чужеродных форм жизни, зоххи считались чуть ли не самыми опасными тварями Изнанки.
     Я покинул зверинец, твердо уверив себя, что станцию нужно оставить как можно скорее. Круживший над планетой колумбарий следовало забыть словно кошмарный сон. Пусть он парит в космосе невидимым монументом провальных экспериментов Мельциани.
     В Хранилище я провозился гораздо дольше, чем предполагал. Многие ячейки были заперты глифами, ключа к которым я не знал. Пришлось довольствоваться тем, что есть. Я забил рюкзак магическими артефактами, созданными Мельциани в последние годы жизни. Перед самым Исходом великий ученый погрузился в исследования Изнанки так глубоко, что его изобретения стали загадкой даже для его близких помощников. Но я не терял надежды разобраться в загадочных конструктах. Там, внизу, на Азирионе пригодится любая помощь. А время… времени у меня будет достаточно.
     Вернувшись на мостик, я окинул прощальным взором место, ставшее мне убежищем на долгие пять тысячелетий. Странно, но мне кажется, что я буду скучать по разрушенному «Алмазному венцу», и особенно по его панорамному окну. Ледяной блеск звезд станет мне чужим, потускнеет, и я навсегда забуду их влекущее сияние. Я вернусь туда, где нет места безграничному пространству космоса, где земля пропитана отходами Изнанки, где тьма обрела свое истинное могущество.
     Утомленные глаза прошлись по слабо мерцающим командным панелям, мигающим на стенах леям, замусоренной камнем, сталью и полиморфом палубе. Я помнил, как стоял на этом самом месте с Мельциани, и демиург говорил мне:
     — Мы вернемся на Азирион. Рано или поздно мы заберем то, что у нас отняли.
     Пришло время исполнить задуманное. Я уверенно сказал:
     — Центральный, вывести навигационный глиф.
     Передо мной вспыхнул затейливый узор, напоминавший спиральный лабиринт. Я коснулся одной из горящих точек на тонкой зеленой линии.
     — Подготовить Радужный обруч.
     — На постройку Луча Изараила уйдет 80% энергии станции, — предупредил ГлиПро. — Колонны Лаурелиана могут не справиться с нагрузкой.
     — Запускай.
     Стоило мне закрыть рот, как «Алмазный венец» вздрогнул будто мучимое болью животное. Внезапно погасли гало-экраны навигации, а леи сверкнули красным, предупреждая об опасности.
     — Я взял на себя смелость отключить силовые поля Зверинца, — отчитался ГлиПро.
     Значит, времени у меня осталось мало. Скоро в своих коконах очнутся зоххи, а определять наличие добычи они могут за многие мили. Я торопливо закинул на плечи рюкзак. Одним движением пальца включил спрятанную под плащом лорику и натянул на голову маску от глиф-костюма. По плечам и груди пробежали едва видимые всполохи синего пламени. Защитное поле работало исправно. Поудобней перехватив лейган, я оставил мостик.
     Долго идти не пришлось. Пробравшись сквозь разрушенный, заваленный ржавым хламом командный центр, я вышел к Эвакуационному коридору. К моему величайшему изумлению, Центральный и не думал содержать его в приемлемом виде. Пол обвалился, зияя провалами между стальными перекрытиями, пучки проводов парили в невесомости вперемешку с осколками стекла, пластика, камня. Гравитации не было и в помине. Я сдержал накатившую тошноту, паря над провалом, в котором виднелась черная даль космоса и россыпь звезд, блестящих как серебряные монеты. Плавно загребая руками, я полетел по коридору, осторожно огибая железные балки обрушившегося каркаса, подныривая под мятыми телами вывалившихся из стен труб. Впереди аварийным светом горел проход к установке Радужного обруча. Нырнув туда, я приказал Центральному закрыть за мной дверь. Бесшумно съехались каменные глыбы, и я тут же запечатал их охранным глифом. Зоххи уже наверняка проснулись, их склизкие тела выползли из коконов, а чутье определило, где сейчас скрывается добыча. Я представил себе, как твари, перебирая скрюченными конечностями, несутся по омертвевшим залам станции, в ярости отшвыривают от себя обескровленные трупы экипажа… нет, лучше об этом не думать!
     Я подлетел к громадному металлическому порталу, по сути, гигантскому обручу, установленному вертикально. Красные аварийные огни слепили мои измученные глаза, но я все же разглядел два зеленых огонька в верхней части обруча. Он работал! Слава Вечности! Скоро я вернусь на Азирион.
     Начертав перед собой глиф, я отдал приказ ГлиПро запускать процесс перехода. Врата засияли голубым светом, в их центре мелькнула молния, и я сразу закрыл глаза. Свет вырвался из портала и, проникнув сквозь веки, отпечатался на сетчатке белыми кругами. Я осторожно приоткрыл один глаз. Сияние было нестерпимым. Вокруг обруча били оранжевые искры, молнии окутали его плотным клубком. Луч Изараила готовился принять единственного пассажира.
     Вслепую я подлетел к порталу, ощущая, как кожа под плащом стягивается и болит, несмотря на защиту лорики. Остался последний рывок. Повинуясь какому-то шестому чувству, я обернулся. Глиф на дверях исчез, каменные створки дрогнули под ударом, а затем медленно поехали в стороны. В зал пролезло длинное щупальце с тысячей мелких иголок на неровной, изборожденной наростами коже. Зоххи пришли за мной! В темноте я увидел плотоядный, вожделеющий взгляд саблевидных зрачков. Сдернув с плеча лейган, я прицелился и дал залп в расширяющийся проем. Белый луч вылетел из длинного хромированного дула, ударив точно в цель. Отсеченное щупальце воспарило, разбрасывая вокруг себя кляксы черной крови. Глаз хищника лопнул, и я ощутил вибрацию, идущую из коридора, — там билось в агонии гигантское тело. Забросив пушку за спину, я развернулся к обручу и, больше не позволяя себе задумываться, прыгнул в ослепительную бездну света.
     Я летел вниз с невероятной скоростью, меня побрасывало и закручивало как сор, угодивший в объятья шторма. Голову сдавило великанской ладошкой, из ушей, рта и носа побежали теплые струйки. Я беззвучно вопил, молился, рычал, выл, покуда не сорвал голос. В глаза вонзились раскаленные штыри, сердце затяжелело и ухнуло в пропасть, дыхание перехватило, будто на мою глотку накинули петлю. Я умирал и возрождался вновь. Тело окутала пламенная аура, волосы на голове встали дыбом от статики. Время вокруг замерло, достигнув предельной точки. Часы Вселенной сломались, и вместе с ними остановилось вращение планет и галактик. Мироздание застыло, будто отлитое в бронзе. Я был центром этой точки — центром, где время и пространство перестали существовать, вернувшись в состояние Великой Сингулярности. Я прозрел — среди всепоглощающей тьмы мой мятежный дух наконец обрел изначальный покой. Нет времени, нет пространства, нет жизни и смерти. Бесконечный покой первозданности.
     Внезапно все прекратилось. Механизм Вселенной сдвинул стрелки часов, точно и не было вынужденной остановки. Мое тело упиралось во что-то твердое, пахнущее нагретой землей. Не пытаясь сдерживаться, я заплакал, сглатывая липкий ком, разросшийся в глотке словно грибок. Теплые слезы омыли горячее потное лицо, солеными каплями пали на сухие губы. Надо мной расстилалась необозримая даль голубого неба. Неба Азириона. Я вернулся домой.
Примечания

1
Санта Кофрадиа — Святое товарищество, королевская военная организация в Мехтии имеющая право вершить суд без вмешательства короны и Верховного суда.

2
Сплясать под Камаритту — иносказательное выражение в Истфалии, означающее смерть, часто через повешенье. Камаритта — национальный Истфалийский танец, исполняемый на поминках.

3
Хаудеген — палаш, иногда называемая «покойницким мечом». Не имеет крестовины, но есть в наличии корзинчатая гарда. Бывает с двусторонней заточкой.

4
В медицине подобное непроизвольное движение глаз известно, как нистагм.

5
Стихи Николая Лужкова.

6
Койф — капюшон прикрывающий голову и шею (иногда плечи). Бывает из ткани, кожи или даже кольчужным.

7
Жюстокор — длинный кафтан на распашку с множеством пуговиц.

8
Кариатида — женская статуя, заменявшая колонну.

9
Фонтанж — высокая прическа, подвязанная кружевными лентами.

10
Левый кварт — удар, идущий с левой стороны рапиры оппонента. Кисть нападающего при этом находится ногтями вверх.

11
Декстр — удар, идущий справа налево, отражение синистра.

12
Эффигии — скульптурное надгробие, исполненное в виде статуи умершего. Бывает лежащим, стоящим или преклонившим колено.

13
Буквально «под розой» — иносказательная фраза означающую некий секрет, или тайные переговоры.

14
Комбинация получила свое название от знаменитой Лангафельской пятерки — союза пяти бастардов, поспособствовавших Грегору II (деду Конрада Благодетельного) взойти на престол во время смуты, учиненной его родным братом.

15
Дзимарра — разновидность сутаны с пришитой на плечах накидкой.

16
Черная кошка (исп.)

17
Вершон — порода лошадей, разводимая преимущественно близ города Верш в Рейнланде.

18
Клуатр — внутренний двор монастыря, обычно квадратной формы.

19
Истфалийский фарс (итал.)

20
Находчивые (итал.)

21
Герцог Амос фон Гофф — известный политический деятель времен Марионеточных войн. Исчез при загадочных обстоятельствах. Поиск его тела не дал результатов, что в итоге породило поговорку «Так же бесполезно, как искать герцога Амоса».

22
Анелас — короткий меч, весьма широкий у дола.

23
Все люди смертны (лат.)

24
Квилон — обоюдоострый кинжал, похожий на укороченный меч.

25
Кацбальгер или кошкодер — меч с гардой в форме буквы S. Часто использовался ландскнехтами.

 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"