|
|
||
- Что там?
- Где?
- Впереди.
- Не вижу.
- Вон, где свет.
- Что-то движется?
- Нет. Стоит.
- А! Вижу. Это человек.
- Это и есть человек?!
- Да.
- Какой же он неуклюжий!
- Что поделаешь. Он не более чем наше подобие. Но он наше дитя:
...А под ногами пустота. И холод проникает внутрь того, чего еще не создано - того, что назовут когда-то телом. А ноги? Их я придумал только что. А кто я сам?
- Ты человек.
Я человек?
Я человек?!
Я человек!
Звучит гордо?
Пока не знаю. Я только создан вами или мной самим! И вы, и я - одно и тоже. Един! Едины!
Едины?!
:и различны. Я младенец, а вы - ...
...Было темно и холодно, а вокруг зияла пустота. Я не чувствовал своего тела - его не было. Я стал частью тьмы, залившей абсолютно пустое пространство. И ничего не помнил и ни о чем не думал. Мое существование как бы начиналось заново с этого полного вакуума...
...Когда я вновь очнулся, темнота и холод остались, но что-то изменилось. Я стал ощущать себя, свои ноги, руки, тело. Мои легкие наполнялись морозным воздухом. Но главное, что я стоял, а не парил в пространстве. Я нагнулся и ощупал поверхность у себя под ногами. Оно напомнило мне песок. Я лег и заснул...
- Эй, вставай, сгоришь!
Я открыл глаза и увидел волосатые ноги. Их обладатель - обезьяноподобное существо стояло надо мной и тыкало заостренной палкой мне в шею.
- Вставай! - повторило существо.
Я присел, потянул вперед онемевшие руки.
- Кто ты? - спросил я.
- Аарак.
- Тебя так зовут?
- Нет. Здесь нет имен. Здесь все аараки. И ты тоже. И это, - он ткнул в песок, - и это, - показал на солнце, - Все, что вокруг, все аараки.
- Так не может быть. Все должно называться по-своему, чтобы отличать каждый предмет, каждое существо друг от друга.
Обезьяна усмехнулась.
- Вот я, например, - продолжил я и осекся. Я не мог вспомнить, как называюсь сам.
- Что, слабо?! - съехдничала обезьяна. - Никто из нас не знает, как кто называется, поэтому все мы аараки. Пошли.
Я встал и поплелся за обезьяной.
- Ты обезьяна, - сказал я ей.
- Не возражаю. Пусть я буду называться так, - не останавливаясь и не оборачиваясь, ответила та. - Одним аараком меньше.
- А я человек.
- Очень хорошо. Очень мило.
Мы шли дальше под палящим солнцем. Наши ноги месили горячий песок. Мое горло пересохло, губы опухли, глаза слезились от однообразного и яркого ландшафта. Пот струился по коже, скапливался на шее, над веками, в паху. Я заметил, что на мне нет никакой одежды.
- Куда мы идем? - спросил я обезьяну.
- Туда, - ответила обезьяна и махнула рукой вперед, - или туда, туда, туда, - заверещала она, тыча рукой в разные стороны, - Везде одно - песок и солнце, куда только не пойдешь.
- Здесь нет городов, оазисов? Нет даже колодцев!?
- Я их тут никогда не видел. Может быть, теперь появились. Здесь все как-то неожиданно появляется и так же неожиданно исчезает.
Мы пошли дальше. А может быть назад, так как пока мы разговаривали, песок засыпал наши следы, а направление мы потерли.
- Вон за тем барханом должен быть колодец, - сказала обезьяна.
- Почему ты так решил?
- Ты об этом сейчас подумал.
За барханом и вправду оказался колодец. Он был почти полностью засыпан песком, и о воде, таким образом, не могло быть и речи.
- Ложимся спать. Сейчас будет ночь. Когда проснемся - или вода появится в колодце, или сам колодец исчезнет.
Сразу стало темно, а на небе зажглась одинокая звездочка...
- Проснись, пора идти дальше.
Теперь уже два копья тыкались мне в шею. Надо мною стояли две обезьяны. Пустыня исчезла, а я лежал в груде рваных рулонов ткани. Солнце уже не жарило, как вчера, дул слабый ветерок. Я нашел неплохой кусок драпа и обернулся им наподобие греческой туники. Мы пошли дальше.
Обезьяны молча шли впереди, лишь иногда оглядываясь на меня, как будто боялись, что я отстану или, того хуже, сбегу. Идти было трудно. Ноги постоянно спотыкались об загнувшиеся края ткани, соскальзывали, застревали между рулонами. Небо затянуло, пошел дождь. Драп, накинутый на меня, намок и отяжелел. Стало душно, воздуха не хватало, в глазах темнело, но я шел и шел к какой-то неведомой мне цели, которой, может быть, и вовсе не существовало. Я упал, поднялся, сделал несколько шагов, поскользнулся и вновь упал. Я лежал в луже между двумя мокрыми рулонами толстой капроновой ткани, дождь хлестал по моей спине. Обезьяны подошли ко мне, подняли на ноги и дали посох. Дальше я шел в полусознательном состоянии, держа посох ослабевшей рукой, а тот волочился по рулонам, подпрыгивая и глухо стуча по твердой поверхности между ними. Не знаю, сколько это длилось, но вдруг я обнаружил, что обезьяны уже нет рядом со мной. Я остановился и оглянулся. Они стояли сзади меня и тупо смотрели себе под ноги.
- Что случилось? - спросил я их и не получил ответа. Обезьяны даже не шелохнулись. Я подошел к ним вплотную. Струи воды текли по бороздам в их окаменевшей шерсти. Я развел руками, постучал посохом по спине одной из них и побрел дальше один...
Странный этот мир. Я даже не знаю, как он называется, где находится, и как сам я попал сюда. День здесь заканчивается, когда засыпаешь, и начинается вновь с вашим пробуждением. Все то, что было вчера, полностью пропадает, а то, с чем вы столкнетесь сегодня, не надейтесь увидеть завтра. Более того, некоторые ваши мысли приобретают здесь свое воплощение, но в каком-то извращенном и даже опасном для вас виде. Так было в самом начале с колодцем, в котором вместо воды оказался только песок. Или легкий дождик, превратившийся в тропический ливень. А когда я стал сходить с ума от одиночества и пожалел, что рядом со мной нет тех двух обезьян, то вокруг меня стали шастать толпы всевозможных существ, обезьяны среди которых составляли большинство. Кого тут только не было. Какие-то червяки и гусеницы с лапами, ящерицы в шапочках и шлепанцах, одетых на хвосты, пегасы с парашютами вместо крыльев, кролик с гребнем ушей вдоль всей спины и многие другие подобные уродцы, способные родиться только в воспаленном мозгу постоянного клиента психиатрических клиник. Они сновали везде, бегали, летали, ползали, сталкивались друг с другом и со мной, пищали, кричали и ревели. Рой малюсеньких, размером не больше комаров, птичек кружил перед моим лицом. Я поймал одну из них и рассмотрел поближе. Крыльев у нее оказалось семь, шея заканчивалась клоакой, головы же с длинными, как у льва гривами, заменили собой перья. Причем, каждая рычала на меня, оскалившись желтыми клыками. Пока я рассматривал птичку, вокруг моей ноги обвилась пушистая змейка, которая терлась об мое колено кошачьей головой и мурлыкала. Что это? Где я? Ответа не было. Может быть, я свихнулся и все, что окружает меня, всего лишь плод больного воображения? Но слишком уж реально суетятся весь этот уродливый сброд. С каждым мигом их становится все больше и больше, разнообразие их перекрывает даже самую богатую фантазию. Мне уже приходится продираться сквозь них, расталкивая и распихивая пушистые и гладкие, в перьях и в чешуе, морщинистые и покрытые зловонной слизью тела. Их мерзкие крики превратились в общий гул, столь громкий, что воздух вибрировал и выворачивал мои внутренности наружу. Я сжал уши, заорал и упал на колени. А на меня летело чудовище, состоящее исключительно из желудков, ушей и голодных глаз, пожирающее все, что попадалось ему на пути. Я потерял сознание...
...Как-то я увидел себя на огромном, не имеющем границ, зеркале...
...Проснувшись в очередной раз, я обнаружил, что лежу на траве под березкой на опушке леса. Мило щебечут птички, слабый ветерок ласкает ветви деревьев, а солнышко греет ровно столько, чтобы нежиться под ним. Драповая тряпка, которой я укрывался последние "дни", пропала, а на мне оказалась одеяние типичного грибника. Корзина валялась рядом. Невдалеке хмурая лошадка тащила телегу с сеном. Я встал и направился к ней.
- До большака не подкинете? - спросил я мужика, дремлющего на сене.
- Не. Мне не по пути. До деревни - пожалуйста, а до большака не получится.
- Давайте хоть до деревни. Как деревня-то называется?
- Сохновка.
Я залез на сено и уселся рядом с мужиком.
- Что, заблудились?
- Не. Загулялся. Устал, присел под деревом и заснул, - соврал я.
- Это вам повезло, что я повстречался, а то бы до утра до большака шли бы. От деревни до дороги тоже далеко, но ближе, чем отсюда. Только я не советую сегодня на большак идти. Вы у меня переночуйте, а утречком машина на комбинат в Город молоко повезет, вы с ней и поедете. Вам на большак-то нужно, чтоб в Город попасть, так ведь?
Немного поломавшись для приличия, я согласился.
Когда мы приехали в Сохновку, солнце уже садилось (первый раз за последние дни). Мы с мужиком поужинали, прилично усугубив, хозяйка постелила мне на сеновале, я лег и уснул. Когда я проснулся, солнце было уже высоко, на улице перекрикивались бабы, какая-то курица истошно кудахтала, пытаясь снести яйцо. По тому, что я проснулся там же, где и уснул, я понял, что путешествие по "стране ужасов" закончилось, и начался новый этап моей жизни. Внешне он выглядел даже привлекательно, и я решил отдаться судьбе на милость - пусть будет так, как будет.
Деревня ни чем не отличалась от тех, какие были там, в том прежнем мире, который иногда виделся мне во снах - фасады на улицу, собаки за заборами, пруд посередине деревни. Я живу здесь уже несколько дней. Днем помогаю по хозяйству Гоше - тому мужику, что меня привез, вечером мы с ним ужинаем. Ужин у нас занимает несколько часов, приходят родственники, соседи. Всех их интересую только я, каждый хочет выяснить, кто я такой, откуда появился, куда иду. Но рассказать мне нечего - я ничего о себе не помню. Единственно, что я знаю точно - мне надо в Город, а зачем - для всех загадка, и для меня тоже, просто внутренний голос мне подсказывает - топай в Город, там тебя ждут. И я каждое утро встречаю молоковоз, собираюсь на нем уехать, заливаю его цистерну молоком и отправляю в путь, но сам остаюсь. Я боюсь.
Для жителей деревни Город - это нечто большое, главное и страшное, которого никто не видел, но все знают и уважают. Это оплот, но оплот чего, ни кто не может объяснить. Но если Города не станет или хотя бы о нем забудут, то нарушится все равновесие, сложившиеся в мире - начнутся бунты и землетрясения, голод и потопы, зайцы станут хищниками, а мужики научатся рожать. В Городе из жителей деревни никто не был - только самые засуженные имеют право по высочайшему соизволению свыше иногда постоять пять минут с закрытыми глазами на дороге, ведущей в Город. На вопросы о Городе селяне чаще отвечают фразами "О!", "Да!" и "Город это!.." и почтительно и восторженно сжимают руки у груди и закатывают глаза.
Однажды на один из ужинов пришел деревенский Голова и сообщил, что завтра из Города приедут представители, которые решат мою судьбу. Присутствующие сразу же отодвинулись от меня. Они не знали, как себя со мной вести - либо почтительно, либо как к преступнику. Многие блюда были не доедены, вино и водка, не допиты, а гости разошлись по домам, решив выдержать время до утра, когда моя судьба, а значит и их отношение ко мне определятся.
На утро черный "Jeep" с разноцветными мигалками на крыше остановился около избы Головы. "Приехали! Приехали!" зашептали по деревне. "Это за ним!". Голова вызвал меня к себе. Когда я вошел к нему в дом, меня встретили двое в длинных пальто и серых беретах, надвинутых прямо на глаза. Сам Голова стоял между ними и держал громадный, почти в человеческий рост портрет неизвестного мне усатого господина. "Это твой сопровождающий. Береги его, чтобы не случилось", - сказал Голова, и вручил мне портрет, - "Завтра с рассветом вы вместе выйдете в Город. Он покажет тебе дорогу".
Утро я встретил на большаке. Я шел в Город, согнувшись под тяжестью портрета, который мне пришлось взвалить на спину.
Березки и трава пропали как-то неожиданно и теперь по обе стороны дороги простирались торфяные болота. Вокруг булькали пузыри, поднимающиеся со дна ржавых луж. Портрет был слишком тяжел для меня, я устал и вспотел, что особо оценили местные слепни и комары, в изобилии сопровождающие меня. Портрет не позволял отмахиваться от них, и приходилось только терпеть бесчисленные укусы.
Вдруг сзади раздался пронзительный автомобильный гудок. Я отскочил на обочину и мимо меня пронесся знакомый мне молоковоз. Вихрь, поднятый машиной, сшиб меня с ног, и я упал на колени. Рама портрета больно ударила меня по затылку...
...Уже не один день я шел по дороге в Город. Ландшафт был однообразен и тосклив - все те же гнусные болота. Иногда я нес портрет на спине, а чаще просто волочил за собой. Изображенный на нем усатый господин покрылся грязью и облез после многочисленных дождей. За всю дорогу мне не встретился ни один человек, и только раз в день в один и тот же час, что было крайне удивительно, меня обгонял один и тот же молоковоз, который ехал всегда в Город, и никогда в обратную сторону. Растительность на болоте оказалась несъедобна, дичь в руки не давалась, поэтому питаться приходилось личинками каких-то насекомых и слепнями, убитыми мною, когда те пытались полакомиться моей кровью.
Примерно на десятый день пути - я уже сбился со счета, сколько иду - болота сменились ковыльной степью. К вечеру я добрался до перекрестка, около которого и заночевал. Шорох многочисленных ног и бормотание разбудили меня. Яркая луна освещала странную процессию, движущуюся по дороге ведущую в Город. Люди шли друг за другом, пританцовывая и хлопая в ладоши, и пели "Мы счастливы, мы очень счастливы!" Однообразия в одежде, обычного для подобных групп, не наблюдалось. Наоборот, здесь присутствовали представители различных социальных групп - от нищих, грязная кожа которых просвечивала сквозь дыры в одеянии, до крайне богатых людей, возможно даже крупных промышленников, банкиров или мафиози, окруженных бесчисленными охранниками. Некоторое время мне удавалось наблюдать за процессией незамеченным. Честно говоря, зрелище было довольно однообразное, и я вновь задремал. Неожиданно что-то ударило меня, а потом еще и еще. Я проснулся и обнаружил, что нахожусь в центре отнюдь не дружелюбной толпы. Люды кидали в меня земляные комья и кричали "Идолы! Идолы!" Я прижался к земле, прикрылся портретом и замер. Не знаю, сколько продолжалась экзекуция, но постепенно голоса становились все глуше и глуше, а портрет тяжелее и тяжелее. Так я оказался погребенным в своеобразную могилу. Воздуха не хватало, я попытался разгрести землю руками, но задохнулся и потерял сознание...
...Очнулся лежащим на чем-то мягком вроде матраса. Нагое тело мое было прикрыто белой простыней. В ногах моих сидели три бородача. "Он пришел в себя, " - не раскрывая рта, сказал один из них. "Он пришел в себя", - повторили остальные. А может мне это только показалось? "Пошли", - сказал, или подумал, первый. Я встал, обернулся в простыню и мы направились к обитой железными листами палатке с вывесками "Союзпечать", "McDons" и "Pep Cola". "Это храм", - пояснили мне. Площадь перед "храмом" являла собой обычный базар, по которому суетились торговцы, домохозяйки, наперстничники и вооруженные до зубов стражи порядка. Я привлекал к себе взгляды, но стыда почему-то не испытывал.
В "храме" я увидел стол, на который была поставлена табуретка, а на табуретке восседала маленькая женщина. По бокам стола стояли два амбала, один из которых держал раму портрета, а другой - обрывки того, что еще недавно было "Господином с усами".
- Доброе утро. Как вы выспались? - спросила меня женщина. - Вы уж извините, что мы так неласково вас встретили, но вы должны были пройти обряд очищения.
- Очищения от чего?
- От идолопоклонничества. Ведь это был ваш идол? Мы не ошиблись? - И она показала на раму и остатки портрета.
Я пожал плечами.
- Вам, конечно, ничего не понятно, но мы все объясним. Вы попали в Страну Счастливых. Здесь все счастливы. И нищие и богатые, и больные и здоровые, и живые и мертвые. Да-да, - подтвердила женщина, уловив мое удивление, - Мертвые самые счастливые из счастливых. Когда мы убьем вас, вы сами в этом удостоверитесь.
Я бы не сказал, что фраза о моей смерти воодушевила меня. Наоборот, я испугался... Женщина что-то продолжала говорить, но слова пролетали мимо моих ушей. Из ее речи я понял только одно - "когда вас убьют". "Какого черта - думал я, - я кинулся в Город, которого может быть не существует вовсе! Сейчас бы жил себе в Сохновке, работал бы, женился бы. У меня были бы дети и внуки. А умер бы я в почтенном возрасте от старости..."
- ...а идол здесь может быть только один - я, та, которая подарила всем счастье. Теперь, я думаю, вам понятно, почему мои граждане так недружелюбно встретили вас с этим портретом. Да вы совсем меня не слушаете! - прервала свою речь женщина.
- Нет. Что вы...
- Не слушаете! Я же вижу. О чем вы думаете?
- Вы сказали, что убьете меня.
- Ах, это! Так это же сущая безделица. Ничего страшного. Не вы первый, не вы последний. И до вас мы убивали. И ничего. Никто из них не пожаловался. Выбросите это из головы. Кстати, мы же не познакомились! Я Жрица и Царица Счастливых. А кто вы - не важно. Если нужно будет, то я сама придумаю вам и имя, и титул. Ну что же вы грустите? У нас нельзя грустить. Идемте, я покажу вам мой народ.
"Сумасшедшая", - решил я. - "Надо бежать".
Амбалы помогли Царице спуститься со стола, потом один из них выставил в окошко "храма" табличку "УЧЕТ" и мы вышли на улицу.
- Это моя страна. Это моя империя, - произнесла Царица. - Здесь все счастливы, все смеются, даже когда плачут.
Мимо проходила похоронная процессия.
- Разберись, - шепнула Царица одному из амбалов. Тот подозвал к себе стражей порядка и через несколько минут вдова, дети, другие родственники и знакомые покойного затанцевали вокруг гроба в дикой пляске, раздались первые хлопки открываемого шампанского и зазвучали тосты за счастливый переход покойника из этого мира в тот. И каждый радовался, что сам рано или поздно последует за ним, а мы пошли дальше.
Плакал ребенок. Он потерялся. Царица подошла к нему, погладила по головке:
- Ты не плачь. Ты должен радоваться и только радоваться.
Но мальчуган принялся реветь еще пуще.
- Развеселите его, пока не засмеется.
Амбалы подскочили к мальчику и начали охаживать его палками.
- Идемте отсюда. Осчаствляемый народ не всегда выглядит эстетично.
И мы с Царицей пошли дальше. Вскоре амбалы догнали нас.
- Все нормально, - отчитались они. - Он будет похоронен со смеющейся гримасой на лице.
Мы вышли на широкий проспект, стены домов которого были увешаны гигантскими портретами известных и неизвестных мне людей. Среди них я обнаружил Мадонну, Наполеона, Толстого и Уинстона Черчилля. Перед портретами стояли на коленях люди и умильно улыбались. Некоторые что-то шептали, другие целовали картины, пытаясь дотянуться как можно выше.
- А это мои портреты. На всех изображена я. Мы специально вывесили их здесь, чтобы каждый мог лицезреть меня всегда, даже когда я сплю или моюсь.
Мы дошли до площади, посреди которой было как бы врытое в землю здание с крупными решетками на окнах. Около здания стояла толпа, чего-то, как казалось, ожидавшая.
- Вот наша гостиница.
Царица вместе со мной вошла в "гостиницу" и лично проводила меня в номер.
- Прощайте. Жаль, но мы не увидимся больше с вами. Никогда. Но вы не огорчайтесь. Вас развлекут. - Она показала рукой на окно. Там, ухватившись руками за прутья решетки, стояли люди и рассматривали нас.
- Вы счастливы? - спросила их Царица.
- Да! - ответили за окном.
- Вы научите нашего гостя быть таким же счастливым, как вы?
- Да!
- Ты уж меня извини. Я покидаю тебя.
Царица вышла, дверь закрылась, лязгнули засовы и ключ повернулся в замке. Я осмотрелся. Из "мебели" в камере оказалась только параша. А за окном начали беснование жители Счастливой страны. В меня посыпались помидоры, шкурки от бананов, маленькие и большие камни и всякая другая чепуха. При этом слышались реплики по поводу того, почему я такой не радостный и не кинуть ли ему в номер дымовую шашку, дабы дым вызвал слезы счастья на его глазах. Сначала я просто уклонялся от летящих в меня предметов, умолял оставить меня в покое, но потом, поняв, что все тщетно, забился в угол и заплакал...
... а когда все вдруг затихло, я оторвал руки от лица и обнаружил, что сижу на камне у перекрестка, на котором наблюдал "счастливую" процессию, а портрет, совершенно целый и совсем, как новенький, лежит на самой середине перекрестка. У Господина-С-Усами появилась рука, которая вытянулась в направлении одной из дорог. Я понял, что пора идти дальше.
И снова нудная дорога то вдоль болот, то в степи, то через пустыню. Миражом поначалу показался мне железнодорожный вокзал. Но рельсы, шпалы и здание билетной кассы оказались настоящими. На фразу, что у меня нет денег, кассир ответила, что и не надо. Вы, мол, почетный пассажир. Вы первый пассажир на местной электричке. Я поблагодарил кассиршу, поднялся на платформу и сел на скамейку в ожидании поезда. Бабулька с внучком прошли мимо меня. Я спросил, когда будет поезд. "По расписанию" последовал ответ...
...Поезд был битком набит торговцами газет, авторучек, отверток и прочих страшно нужных предметов. Редкие покупатели пробивались сквозь толпу и уговаривали хоть что-то им продать, на что получали стандартный ответ - "мы торгуем, а не продаем. Что мы, по-вашему, шкуры продажные?" Когда же я спросил, а куда идет электричка, установилась абсолютная тишина. Все уставились на меня, как будто я хотел узнать нечто такое, на что наложено самое страшное табу. И вдруг все завертелось в диком вихре. "Мы едем?! Куда мы едем? Зачем мы едем? Мы не хотим ехать!" Окна и двери были варварски вырваны, торговцы, покупатели, контролеры выпрыгивали, а точнее, вываливались в образовавшиеся дыры наружу и через считанные минуты поезд полностью опустел. Пройдя потом по составу, я обнаружил массу полезных вещей - с полсотни рюкзаков, пару десятков лопат и грабель, несчетное количество "дипломатов" и раз в пять больше хозяйственных сумок, а также пуделя, двух овчарок, семь котят и одну черепаху. Обо всем я сообщил машинисту, в результате чего поезд был загнан в тупик на предмет поиска в нем возможной бомбы. А мне пришлось снова взвалить портрет на спину и идти дальше пешком по шпалам. А впрочем, в этом не было ничего страшного, так как пути довольно быстро закончились. Дорога обрывалась, а передо мной разверзлась пропасть, на дне которой была видна долина, разбитая на четкие прямоугольники городских кварталов.
...Я летел вниз наподобие кленового листа, сорвавшегося с дерева. Обоими руками я держался за раму портрета, меня вертело, бросало из стороны в сторону, меня вырвало. Очнувшись после падения и немного придя в себя, я встал и пошел дальше. То, что сверху представлялось городом, на самом деле оказалось только старыми руинами.
- Постойте! Подождите! - раздалось сзади. За мной бежал маленький, тщедушный и давно небритый человек с большим носом. - Я не могу бежать. Я уже старый и у меня отдышка.
Догнав меня, незнакомец ухватился за мою руку, и мне пришлось остановиться.
- Вы очень быстро ходите. Вы меня не уважаете. А я хочу сказать вам очень важную вещь. Вы должны, вы обязаны меня выслушать.
Я вырвался и двинулся дальше.
- Ну, куда же вы?! Я же знаю, как вас зовут!
- Ну и что?
- Как что?! Вы ничего не понимаете? Зачем же вы тогда пришли сюда?
- А куда я пришел? Что это?
- А куда вы шли?
- В Город.
- В Город? Так вам, голубчик еще долго идти.
- Ну и до свидания.
- А я все-таки скажу, как вас зовут! Муфасаил! Ланцелот! Иисус Христос! Я отгадал? - Сумасшедший (в этом у меня сомнений не было никаких) выдержал театральную паузу. - Это все не ваши имена! Ваше имя другое! Вот и все, что мне надо было вам сказать. А теперь разойдемся каждый своей дорогой.
- Вы не правы. Вместо того, что бы отгадать, как меня зовут, вы отгадали, как меня не зовут.
Похоже, что он услышал меня, так как сразу же кинулся за своей новой жертвой - невзрачной птичкой - со словами "постой, не улетай, я знаю, как тебя не зовут".
Я, не меняя направления движения, начал рассматривать руины. Конечно же, здесь раньше был город (а может быть Город?), но понять, когда жители покинули его не представлялось возможным, поскольку я обратил внимание на довольно странные вещи. В частности, на столике в бывшем кафе стояла тарелка с совсем свежим и еще теплым бифштексом, но покрытым трехмиллиметровым слоем пыли. Я был голоден и съел его. Никаких отрицательных эффектов это не произвело.
Я прислонил портрет к остаткам стены и спросил: - "Это Город?". Господин-С-Усами принял скептическое выражение лица. На вопрос идти ли мне дальше, "господин" утвердительно кивнул головой. А мимо нас в очередной раз промчался молоковоз.
...Я лежал на диване. На мне было стеганое одеяло, а под головой лежала мягкая подушка. На улице шел дождь. У дверного проема сидели два человека - старик и девочка. Девочка, увидев, что я проснулся, поднесла мне кружку с молоком.
- Выпейте. Это полезно.
- Где я?
- У нас. Мы подобрали вас несколько дней назад. Вы простыли, бились в лихорадке, а в бреду звали какую-то Магду. Вот и хорошо, что молочка попили. А теперь еще поспите. Вам покой нужен.
- Я далеко от Города?
- Нет. Дня два идти. Но не ходите туда.
- Почему?
- Вас там ждут. Вы Герой.
- Ты меня с кем-то путаешь. Я никогда не был героем. Я не совершал подвигов.
- В Городе вы его и совершите. Но будет поздно. Вы и сами намаетесь со своим подвигом, и людям немало горя принесете. Вы уж как поправитесь, возвращайтесь обратно. Не ходите в Город.
- Но куда обратно? Я не знаю, откуда пришел.
- Так не может быть. Все знают, откуда они, где их Родина, где их дом.
- Я не знаю.
- Он забыл, - сказал старик. - У него только одна дорога - через Город. Мы ничего не можем изменить. Пусть идет в Город и, может быть, Господь поможет ему.
- Дедушка, мне жалко его. Может он останется с нами?
- Нельзя. Он был в стране аараков и выбрался оттуда. Он не остался в Сохновке. Он спустился с Обрыва. Теперь ему один путь - в Город. Пусть идет. Он должен идти.
- Но их столько уже прошло мимо нас, и все исчезли бесследно.
- Это судьба. А ты проводишь его до Города.
|