Луконина Олеся Булатовна : другие произведения.

Пёс на стене

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Таёжный город К. - совершенно фантастическое место: там менты цитируют классиков, а под городом обитает таинственное и лютое Нечто, охотящееся за людьми.
  ЧАСТЬ 1. ПЁС НА СТЕНЕ
  
  - Мистер Холмс, это были отпечатки лап огромной собаки, - уныло пробормотал Сёма, он же оперуполномоченный райотдела милиции Игнат Сёмин, и снова принялся нарезать круги по кабинету, провонявшему никотином так, что табак, казалось, можно было соскребать прямо с выкрашенных серой масляной краской стен и набивать самокрутки.
  
  - Сит, даун. Садись, дебил, - немедля приказал ему друг и соратник, старший опер Фёдор Иванович Иванов, ввиду банальнейших "ФИО" носивший кликуху Гризли, предельно ясно описывавшую его внешность. - И не возгудай.
  
  Сёма не возгудал. Сёма послушался. Он плюхнулся на жалобно скрипнувший стул и с тоской покосился на лежавшую на краю полированной исцарапанной столешницы стопку фотографий с места преступления.
  
  Эксперты запечатлели всё очень чётко. Лужа крови, начавшая уже загустевать, но всё равно обильно заливавшая обшарпанные ступени лестничного пролёта и жутким дождём орошавшая пролёт внизу. Именно эти капли попали Сёме на стриженую макушку, когда он вместе с другими операми поднимался тут, прыгая через несколько ступенек. Потом он долго, вздрагивая от холода, отмывался в сортире райотдела.
  
  Ещё на фотках был труп. Труп принадлежал жившему в этом подъезде Снисаренко Антону Петровичу, 1965 года рождения, несудимому, токарю судоремонтного завода, прописанному в квартире 59 вместе с супругой, Снисаренко Софьей Евгеньевной.
  
  Голова у Антона Петровича была почти начисто отгрызена. Вернее, сперва его полоснули клыками по сонной артерии, чем и вызвали фонтан залившей всё вокруг крови, а потом продолжали методично грызть беспомощно откинувшуюся шею. В глубине обширной раны даже на фотографиях явственно виднелся позвоночник.
  
  - ****ец, - с содроганием констатировал Сёма, отворачиваясь от стола. Ему хватало того, что он видел всё это "вживую", если можно было так выразиться. Ещё он оттаскивал от трупа супругу потерпевшего, которая выла и причитала, и до хрипоты, перекрикивая её, просил собравшихся соседей разойтись и не затаптывать следы.
  
  А следы были. Сёма проглотил слюну, снова вспомнив цитату из Конан Дойля, которую не решился повторить, дабы не огрести от Гризли по рогам, но она так и вертелась на языке.
  
  Вокруг трупа, на ступеньках, виднелись кровавые, чёткие и ясные отпечатки, ****ь, лап огромной собаки! Не ведущие потом ни вниз, ни вверх. Будто собака эта растворилась прямо в стене подъезда, щедро исчёрканной наскальными росписями местных шпанюков.
  
  - Ещё раз, - бесстрастно проговорил Гризли, постучав пальцем по столу. - Прогоним всю эту поеботину ещё раз. Когда началась программа "Время", то есть в двадцать два ноль-ноль потерпевший сказал жене, что сходит за куревом. В круглосуточный ларёк. В этом же доме, на углу.
  
  - Кстати, - пробормотал рыжий, веснушчатый и довольно субтильный Толян, третий опер отдела, похлопал себя по карманам и вынул пачку "Магны". Спохватившись, протянул сперва Гризли, потом Сёме, но те отрицательно замотали головами. Не курилось уже.
  
  - Жена потерпевшего, - скучным голосом продолжал Гризли, дождавшись, пока Толян чиркнет зажигалкой и прикурит, - предположила, что муж, кроме сигарет, пошёл за пивом...
  
  - Когда муж пошёль за пивОм, ца-ца, - немедленно вставил Толян, цитируя кабаре-дуэт "Академия", и прикусил язык под мрачным взглядом Гризли.
  
  - Долбоёбы, - веско констатировал тот, имея в виду всех присутствующих сотрудников. - Итак, она не забеспокоилась из-за его долгого отсутствия, посчитав, что муж встретил собутыльников. Она вышла из квартиры только после прибытия опергруппы, то есть нашего, то есть в двадцать два пятьдесят, когда мы приехали, приняв звонок от... - он на миг запнулся.
  
  - От Малыгина Андрея Викторовича, 1974 года рождения, студента, проживающего в квартире 57 и возвращавшегося с дискотеки в ДК "Кристалл", - скороговоркой доложил Толян, спеша опровергнуть "долбоёбов". - Звонок поступил в двадцать два тридцать две. Шкет к трупу не подходил, забарабанил в ближайшую дверь, то есть в квартиру пятьдесят три, и вызвал милицию. Молоток парень.
  
  Сёма тяжело вздохнул. Да, им повезло, что в подъезде в течение почти тридцати минут после происшествия было пусто, соответственно, все детали преступления оказались чёткими, как в учебнике. И одновременно им не повезло, потому что повесить случившийся ****ец было абсолютно не на кого. Студент Малыгин был первым, кто поднялся по ступенькам четвёртого подъезда дома номер 34 по улице Таёжной, до него в подъезд никто не заходил и оттуда не выходил. В этом клялись и божились алкаши, обычно до глубокой ночи забивавшие "козла" в дворовой беседке. Навряд ли они всем скопом отгрызли голову дружку-приятелю, который, как справедливо подозревала его супруга, к ним и намеревался подсесть.
  
  И навряд ли это сделал студент Малыгин, даже если вечно бухой сосед его раздражал, пытаясь учить жизни.
  
  - В подъезде имеются всего две собаки. - Гризли тоже глубоко вздохнул. - Пекинес из шестьдесят третьей квартиры Чарли и французский бульдог Булька в пятьдесят четвёртой. Отпечатки лап и зубов прилагаются и не совпадают с имеющимися в деле отпечатками лап и зубов, даже если предположить, что обе эти ****илявочные шавки взбесились и порвали Снисаренко одновременно, как гиены. Дай закурить, Толян.
  
  - И мне, - вставил Сёма.
  
  Какое-то время все мрачно наполняли кабинет и свои лёгкие дымом. Потом Гризли раздавил окурок в пепельнице и поочерёдно оглядел остальных:
  
  - Ваши версии и предложения? Дело громкое из-за поднявшегося хая, все газеты про него написали. И репортёр с телевидения приезжал. Майор с нас живых не слезет.
  
  "Всех газет" в городе было три: заводская многотиражка "Судоремонтник", издание местной администрации "Дальневосточный экспресс" и листок бесплатных объявлений "Мой город". Местный же телеканал вещал только по вечерам, но передача "Криминальная хроника" пользовалась популярностью у горожан.
  
  - Майор требует план розыскных мероприятий, - нажал на сотрудников Гризли. - Внемлю, орлы.
  
  "Орлы" тоскливо переглянулись, и после паузы Сёма всё-таки решился нарушить молчание:
  
  - Надо туда вернуться. На место происшествия. Завтра. Или даже сегодня.
  
  - Мы там сегодня полный день ебошились, - проворчал Гризли. - Ты чего? Забыл? Так я напомню. - Он начал загибать пальцы: - Опросили весь подъезд, вскрыли чердак, влезли в подвал, Никитич, эксперт, там соскобы даже с потолка брал. Вот результаты, в папке, только что ознакомились. Смысл нам туда возвращаться, мистер Холмс?
  
  Ухмылочка его стала ядовитой.
  
  - Вернёмся туда ночью, - как мог невозмутимо отпарировал Сёма. - Вернее, к двадцати двум ноль-ноль. И понаблюдаем.
  
  - Чего? - оторопел Гризли. - Ты на что намекаешь, Сём? Что эта... собака Баскервилей выходит на охоту за людьми с началом программы "Время"? Откуда выходит-то?
  
  - Ты сам сказал - выдвиньте предложения, - пожал плечами Сёма.
  
  Хотя при мысли о том, что ему предстоит снова войти, да ещё и на ночь глядя, в залитый кровью четвёртый подъезд дома номер 34, у него затряслись поджилки. Но, с другой стороны, он же опер. А как же живущие там люди, которые, на минуточку, поднимаются по этой же лестнице, водят детей в сад, отправляются на работу, возвращаются обратно? Грешно ему, менту, было шугаться. Он выдержал паузу и продолжал:
  
  - Вот я и предлагаю подежурить там всей опергруппой. Майору можно сказать: мы типа предполагаем, что некто держит в подъезде неустановленную собаку бойцовской породы и выводит её на прогулку тайком от соседей.
  
  Эта свежая мысль только что осенила его.
  
  - А на самом деле? - тихо спросил Гризли.
  
  - А на самом деле, - Сёма в очередной раз вздохнул, - я просто не знаю, Федь.
  
  - Ладно, уже что-то, - подытожил Гризли, тяжело поднимаясь с места. - Хотя это, конечно, бред. Тогда выезд сегодня в двадцать один тридцать. Я к майору с отчётом.
  
  * * *
  
  Они оставили райотделовский "бобик" за углом дома 34 и медленно побрели по растрескавшемуся асфальту к четвёртому подъезду. Темнело. Подмораживало. В воздухе кружились и таяли, не долетая до земли, редкие снежинки. На часах было двадцать один сорок пять.
  - "Спокойной ночи, малыши" только что начались, - Толян зябко потёр руки. - Рано вывалились, надо было в машине посидеть.
  
  - В беседке посидим, - буркнул Гризли, которому, видимо, тоже сильно не хотелось в четвёртый подъезд. - Вся алкашня куда-то умелась.
  
  - С чего бы это? - ехидно буркнул Толян себе под нос.
  
  И правда, тёмный двор будто вымер, только тускло светились прямоугольники окон за шторами разных мастей. Глядя на них, Сёма задумчиво проронил:
  
  - Мужики, а если та гипотетическая псина реально выходит на прогулку? Если хозяин держит её, ну... в секрете. И выгуливает либо очень рано, либо очень поздно? Чтобы её никто не увидел. И тут она... ну, допустим, вырвалась у него.
  
  Гризли и Толян озадаченно уставились на товарища.
  
  - Гонишь, - немного подумав, определил Гризли. - С чего бы ему так маскировать свою собаку? Они дорогущие, эти бойцы, стаффы всякие, ими, наоборот, похваляются, глядите, мол, чего у меня. Круто же.
  
  - А если он этого пса на собачьи бои выставляет? - не отступал Сёма. Эта версия начинала казаться ему единственной всё объясняющей. - Статья же.
  
  Остальные снова озадаченно переглянулись, и Толян даже выплюнул сигарету, которую успел запалить.
  
  - А это мысль! Федь! - возбуждённо повернулся он к Гризли. - А если правда?
  
  Тот упрямо мотнул коротко стриженой угловатой башкой:
  
  - Алё, гараж! Окститесь. Вы чего городите? Вырастить такую собаку - и чтобы никто из соседей ни разу не увидел? Фантастика. Это раз. Мы с вами все хаты в этом доме обошли, от первого до пятого этажа, - это два. Думаешь, такого крокодила легко спрятать? Он же огромный, лает, рычит. Не-е, гонево это. И потом, - он поскрёб пятернёй мощную шею, - следы лап были только возле трупа. На ступеньках, где его нашли. Вниз, получается, эта собака не спускалась, наверх не поднималась. Скажите ещё, что она летучая была.
  
  - В Индии есть летучие собаки, - весьма некстати припомнил Сёма.
  
  - Это мыши, то есть нетопыри, - не остался в стороне Толян, и Гризли, потеряв терпение, прорычал:
  
  - Работать, придурки! Зоологи сраные! "Время"!
  
  И правда, из чьей-то распахнутой форточки на первом этаже отчётливо донеслись знакомые позывные новостной телепрограммы.
  
  Нервно хмыкая, они поспешили к четвёртому подъезду. Гризли безошибочно набрал код, который успел уже выучить, и опера бесшумно просочились внутрь, прикрыв за собой массивную дверь.
  
  По мере приближения к зловещему пролёту третьего этажа, где был найден труп, Сёма со всевозрастающим унынием принюхивался. Но тошнотворного запаха крови, от которого звенело в ушах, уже не ощущалось. Кто-то старательно вымыл подъезд, как только милиция дала на это разрешение. Не жена ли убитого, машинально подумал Сёма, но потом понял, что для неё это было бы слишком тяжело. Наверное, сердобольные соседки или родственницы. Похорон пока не было - труп несчастного Антона Петровича всё ещё находился в морге.
  
  - Чисто, - констатировал Гризли и глянул на тусклую лампочку под потолком. - Мужики, давайте вот тут встанем, у окна.
  
  Он первым облокотился на щербатый подоконник, где одиноко стыл пустой цветочный горшок. В нём, видимо, некогда что-то росло, а теперь лишь торчали окурки.
  
  В подъезде было тихо-тихо. Словно все вымерли там, за запертыми дверями квартир. Даже съестным не разило, ну, котлетами там или жареной кетой, хотя не так давно закончилась путина. Не разило даже кошками.
  
  Сёма зачем-то нащупал под курткой холодную рукоять табельного ПМ и решился нарушить молчание:
  
  - А долго нам тут торчать-то?
  
  Гризли устало покосился на него и ехидно сообщил:
  
  - Это тебя надо спросить. Ты же у нас тут главный придумщик. Шерлок Холмс и доктор Ватсон отдыхают.
  
  - Э-э... - кашлянув, промямлил Сёма. Крыть было нечем. Но что-то неотступно сверлило ему мозг. Что-то такое, ускользавшее. Что-то, что он только что увидел.
  
  Толян намылился было закурить, но Гризли угрожающе показал ему свой здоровенный кулак.
  
  - Я щас, - решился Сёма и быстро взбежал вверх по ступенькам до того места, где нашли труп. Включив карманный фонарик дополнительно к тусклому свету подъездной лампочки, он принялся методично водить лучом по стене, сам напряжённо гадая, что же он такое углядел среди примитивных каракулей местных недорослей.
  
  - Жэку давно ремонт тут пора делать, закрасить всю эту похабень, - прогудел Гризли, деловито встав рядом, и направил на стену луч собственного фонаря. - Что ты тут увидел-то?
  
  Сёма ошалело потряс головой. Нет, ему не показалось! Но лучше б показалось.
  
  - Смотри сам, - он повёл лучом фонарика по едва заметному контуру, процарапанному на стене прямо вокруг всей, как выразился старший опер, похабени. Это были не отпечатки лап, но очертания огромной, во всю стену, от потолка до ступеней, собаки! Сидевшей будто бы в профиль. Зубастая морда занимала примерно треть от её гротескно прорисованного туловища.
  
  - Данунахуй, - в одно слово выговорил побледневший Толян, который мигом проскакал к ним по ступеням. - Не может быть...
  
  Они снова и снова обшаривали стену лучами фонарей, пока не убедились в том, что им не мерещится. Потом уставились друг на друга. Первым опомнился Гризли:
  
  - Так. Не вздумайте тут мистику в три листика разводить, мужики, - решительно заявил он.
  
  - А если эта псина... ну, реально из стены вот тут вышла и в неё же ушла? - дрогнувшим голосом озвучил общее мнение Толян. - Федь, может, рванём уже отсюда, а? Ну, останется висяк...
  
  Но говоря это, он и сам понимал, что Гризли нипочём не согласится.
  
  - Сказал, кончай ***ню городить! - страшным полушёпотом рявкнул тот. - Мало ли какой поц тут что намалевал, а мы теперь...
  
  Он осекся, не договорив. Сверху, с четвёртого этажа, кто-то быстро, уверенно спускался. Гризли кивком указал на подоконник с цветком, и опера мгновенно очутились у окна, делая вид, что встали покурить. Покалякать, так сказать, о делах наших скорбных.
  
  На площадке третьего этажа, куда выходила и дверь квартиры покойного Снисаренко, появился мужик. Остановился, озадаченно зыря на примолкших оперов. Сёма, обладавший фотографической памятью, мгновенно его узнал - некто Возницын Глеб Павлович, квартира 67 на пятом этаже. Выглядел он более чем цивильно - очки в дорогой оправе, турецкая, а не китайская кожаная куртка, такие же фирменные брюки и обувь. Сёма вспомнил, что и в хате у него, когда они туда зашли, деликатно топчась на пороге, был шикарный ремонт под модным названием "евро". Денег мужику явно хватало.
  
  Вот только сейчас у него в руках был совсем не вязавшийся с импозантной внешностью предмет - здоровенная спортивная сумка из кожзама, тяжёлая даже на вид.
  
  Гризли кашлянул и сделал шаг вперёд.
  
  - Добрый вечер... э-э-э...
  
  - Глеб Павлович, - поспешно подсказал Сёма. Сердце у него почему-то быстро и гулко заколотилось.
  
  - Глеб Павлович, - степенно кивнул Гризли. - Куда это вы собрались на ночь глядя?
  
  - Не ваше дело, - совсем не деликатно отрезал мужик, и Гризли поднял брови. Чутьё старого опера явно заставило его насторожиться, хотя ничего особенного не происходило и мужик, безусловно, имел право возмутиться неуместным вопросом. Куда хочет, туда и идёт. К бабе поебаться. Сумку хавчиком набил. Но, учитывая то, что недавно случилось в подъезде...
  
  Пока все эти мысли вихрем носились в голове у Сёмы, Гризли сказал с неожиданно прорезавшейся велеречивой любезностью:
  
  - Прошу прощения, Глеб Павлович, вопрос был неуместным, я его снимаю.
  
  Но, когда Возницын, сумрачно кивнув, спустился по ступенькам и начал протискиваться среди загородивших проход оперов, Гризли молниеносно и сильно пнул носком ботинка спортивную сумку, которую тот нёс с явным трудом. И Сёма сразу понял, для чего старший опер это сделал.
  
  Из сумки тем не менее не донеслось ни звука. Зато Возницын, побагровев от гнева, что-то нечленораздельно выкрикнул. Его никто не услышал, потому что сумка вдруг вырвалась из его руки и, прокувыркавшись по ступенькам до лестничной площадки второго этажа, грузно плюхнулась на пол. И в ней что-то явственно зашевелилось!
  
  - ****ь, - выдохнул Сёма и выхватил ПМ. Нервы у него всё-таки стали ни к чёрту.
  
  При виде пистолета Глеб Павлович отскочил и сделался из багрового бумажно-белым.
  
  - Не... не стре... ляйте, - с запинкой пробормотал он.
  
  - А что? - развернувшись, Гризли прижал его к подоконнику своей могучей ручищей и навис сверху, а Сёма машинально подумал, что на месте мужика он бы сейчас точно обоссался. - Там что, внутри, - незаконнорожденное дитё? Топить несёшь?
  
  - Вы что?! - отчаянно затряс головой Возницын, не заметив подъёбки. - Какое ещё дитё?
  
  Опера тем временем медленно спускались по ступенькам, не сводя глаз с сумки, которая продолжала беззвучно, но явственно подёргиваться.
  
  - А что же там, гражданин Возницын? - ласково осведомился Гризли, сжимая железными пальцами воротник дорогой турецкой куртки подозреваемого - тот уже безо всякого годился в подозреваемые.
  
  - Со... собака, - брякнул тот, отчаянно зажмурившись. - Осторожнее с нею! - И совсем уж понятное: - Я не хотел, чтобы так получилось! Честное слово! Не хотел!
  
  Очки его перекосились и съехали с переносицы.
  
  - ****ь, - выдохнул Гризли, всё мигом сообразив и брезгливо разжав пальцы. Деваться Возницыну было совершенно некуда, и он так и остался стоять у подоконника, прижимаясь к нему, как к мамкиному боку, и трясясь всем телом.
  
  - Осторожнее! - вдруг снова завопил он. Но было уже поздно.
  
  "Молния" замка на сумке разошлась, не выдержав напора, и изнутри вырвалось нечто громадное, тёмное. Совершенно безмолвно, лишь жутко скрежетнув когтями по бетону пола, оно ринулось на оцепеневшего Толяна, разинув оскаленную слюнявую пасть и метя в горло.
  
  И тогда Сёма, ни секунды больше не медля, разрядил в эту пасть свой ПМ.
  
  * * *
  
  - Сём, коньячку тяпни, - посоветовал Гризли и сам приложился к извлечённой из сейфа фляжке. - Ну чего ты киснешь? Ты же герой.
  
  Он похлопал друга по плечу, отчего тот едва не свалился со стула. Они втроём сидели вокруг стола в кабинете. Гризли только что отбарабанил на пишмашинке кучу документов, и можно было расслабиться.
  
  Сёма в ответ угрюмо махнул рукой:
  
  - А! Герой - собаку убил.
  
  - Пёс этот, - Гризли воздел палец к потолку, - сам убийца, не забудь. И его бы всё равно усыпили. И ещё ты Толяна спас.
  
  Толян смущённо кашлянул и заёрзал на стуле:
  
  - Да, Сём... ты... я тебе теперь... То есть ты не представляешь... - он запнулся.
  
  - Слюни подбери, - сурово посоветовал Гризли и ему. - Вот же суки - Возницын этот и его братан. Взяли и сделали из псины зверюгу такую.
  
  Мёртвый стафф, которого, как выяснилось, звали Рокки, действительно был чемпионом нелегально организуемых собачьих боёв. Возницын взял его к себе на передержку за два дня до происшествия в подъезде, потому что его брат, хозяин пса, отбыл в Тай на отдых, а некто дядя Митя, присматривавший за собакой на его участке, загремел в больницу с приступом холецистита. Сам Возницын слишком боялся явления на братниной территории конкурентов и правоохраны, прямо-таки параноил по этому поводу. Потому и решил, что подержать собаку несколько дней у себя дома будет оптимальным вариантом. Ведь голосовые связки у пса с детства были подрезаны, чтобы тот не издавал никаких звуков. А выносил он его на прогулку к ближайшей "заброшке" в обычной спортивной сумке. Рокки Возницына хорошо знал, и тот его не боялся.
  
  Однако он не учёл, что хозяин постоянно держал пса на уколах, в обдолбанном состоянии, чтобы к моменту соревнований, при отмене препарата, тот становился ещё свирепее. Вырвавшись из сумки по пути на очередную вечернюю прогулку, Рокки загрыз чужака-соседа. Обомлевший от ужаса Возницын не нашёл другого выхода, кроме как схватить собаку вместе с сумкой и снова подняться в свою квартиру. Риск угодить за решётку для него оказался страшнее риска самому стать растерзанным. Однако пёс, утолив, видимо, жажду боя, мгновенно присмирел.
  
  Подошвы ботинок Возницына остались чистыми - в лужу крови он ухитрился не наступить. Оперативники, пришедшие к нему домой с опросом, как приходили ко всем жильцам четвёртого подъезда, пса не заметили, тот был надёжно заперт в кладовке. Через пару дней брат бы вернулся, и Возницын сплавил бы ему его сокровище, приносившее отличные доходы. Но тут Игната Сёмина осенила идея дежурства в подъезде...
  
  - Срок эта сволочь точно будет мотать, - уверенно заявил Гризли, снова похлопав Сёму по плечу. - А ты премию получишь ко Дню милиции. И в газетах про тебя напишут, вот увидишь. С телевидения приедут, интервью возьмут. Не журись.
  
  Сёма неуверенно кивнул, чтобы только успокоить начальство. На душе у него по-прежнему было смурновато.
  
  * * *
  
  Огромный пёс, чей силуэт был процарапан неизвестно кем на стене четвёртого подъезда, широко зевнул и закрыл клыкастую пасть. Настоящий боец был убит. Что ж... Остались эти игрушечные, которые скорее были кошками, нежели псами.
  
  Но ведь взбеситься могут и они.
  
  
  ЧАСТЬ 2. ЛАДОНЬ НА СТЕНЕ
  
  Огромный пёс, чей силуэт был процарапан неизвестно кем на стене четвёртого подъезда дома 34 по улице Таёжной, широко зевнул и закрыл клыкастую пасть. Он сделал здесь всё, что мог. Вернее, сделало то тёмное, зыбкое и невероятно сильное, что стояло за ним..
  
  * * *
  Сначала в кабинете оперуполномоченных райотдела милиции таёжного города К. появились козлы. Нет, не те козлы, не полевые, то есть не бородатые и вредные, с рогами и копытами, а грубо сколоченные из занозистых досок и предназначенные для того, чтобы, стоя на них, возюкать кистью с побелкой по потолку. Внесли их две насупленные круглобокие тётки в синих застиранных комбинезонах и низко надвинутых цветастых косынках. Тётки безапелляционно скомандовали:
  
  - А ну-ка, мужики, бумаги свои приберите, сейчас будете столы выносить и шкафы сдвигать. Ремонт. Побелка и обои.
  
  Поименованные "мужики", то есть оба опера, в чьём распоряжении находился кабинет, Толян Охрименко по прозвищу Рыжий (был он действительно рыж и веснушчат) и Игнат Сёмин по прозвищу Сёма, мягко говоря, удивились. Ещё вчера ни о каком ремонте никто и не заикался, а тут эвон какое счастье привалило.
  
  Сёма обрёл дар речи и возмущённо осведомился, ероша коротко стриженную русую макушку:
  
  - Это кто сказал?
  
  - Это я сказал, - прогудел, вдвигаясь в дверной проём и заполняя его своими могучими плечищами, старший оперуполномоченный, капитан милиции Фёдор Иванович Иванов, а попросту Гризли, чьё прозвище в полной мере характеризовало его внешность. - Срочный ремонт. Эти прекрасные дамы, - он слегка поклонился в сторону зардевшихся тёток, - будут ликвидировать ваш бардак. А вы пока бумаги разбирайте, да поживее. И не смейте мне тут возгудать, засранцы.
  
  Грозно нахмуренные брови Гризли махом лишили обоих подчинённых всякой охоты возгудать.
  
  - А что случилось-то? - кротко осведомился Толян, принимаясь вяло распихивать бумаги по картонным папкам и скоросшивателям.
  
  Он отлично понимал: ни с того ни с сего начальство ремонт в кабинете, не видавшем эдакой роскоши со времён 25-го съезда КПСС, затевать не будет. Родимое государство не выдавало операм даже проездных на автобус. А тут нате вам - побелка, обои, козлы, тётки... Что-то в лесу сдохло, не иначе. Что-то большое, прямо-таки гигантское, вроде динозавра из фильма "Парк юрского периода", на который Сёма водил свою подружку Светку.
  
  - Московская проверка? - ахнул он, хлопнув себя по лбу, и даже отвлёкся на миг от процесса складывания папок в стопку. Впрочем, стопка уже угрожающе раскачивалась и собиралась съехать со стола.
  
  Гризли мрачно на него покосился, забрал папки и старательно затолкал их на полку ближайшего шкафа.
  
  - Не-а, - вместо него ответил товарищу Толян. - Если бы московская или хотя бы краевая, мы бы тут... а, - он загнул указательный палец, - ночевали и бэ - сейчас бы все эти дела шерстили, которые в шкаф запихиваем.
  
  - Молоток, - устало похвалил его Гризли. - Аналитик с большой буквы "А". Нет, всё немного лучше, хотя это как сказать. К нам едет детектив из Скотланд-Ярда по обмену. Инспектор из управления по борьбе с преступностью Энтони Хиггинс. Что-то навроде гуманитарной помощи нам окажет, сирым и убогим.
  
  - Че-го?! - Толян, ушам своим не поверив, обалдело переглянулся с Сёмой.
  
  - Того. Инспектор, говорю, по программе обмена. Они к нам, мы к ним. По-нашему шпрехает не очень, поэтому дела не шерстим, он всё равно в них нихера... - Гризли покосился на тёток, навостривших уши, но старательно размешивавших известковую бурду в ведре, - ничего не петрит.
  
  - Товарищ капитан, - вскинул брови Сёма, - сегодня не первое апреля, а вовсе даже девятнадцатое мая. День пионерии.
  
  - Пионерия тут ни при чём, - отрубил Гризли. - Согласно новым веяниям, товарищ... то есть господин инспектор будет проходить у нас короткую стажировку. Слава те господи, всего неделю.
  
  - По обмену, так? - Толян, подтверждая гордое звание "Аналитика", ухватил в ориентировке старшего по званию самое главное. - А кого меняем-то? Ну в смысле, он к нам, а к ним кто?
  
  - Конь в пальто, - злорадно ответствовал Гризли, принимаясь раскачивать шкаф, чтобы сдвинуть его с места и затолкать в угол. Шкаф прирос к полу и поддаваться не желал. - Не вы, орлики, и не я, так что не мылься, мыться не придётся. Москва с ними будет меняться... или уже поменялась. Чего стоим, кого ждём? Давайте толкайте с другой стороны.
  
  - Ну во-от... - разочарованно протянул Толян, примериваясь к шкафу. - Как всегда, на нашем горбу в рай въезжают. То есть, наоборот, выезжают. Несправедливо.
  
  - А ты чего-то другого ждал? - ехидно осведомился Гризли, вылезая из угла и старательно отряхивая ладони: шкаф оказался весь в пыли и паутине. - Наша с вами задача - продемонстрировать господину инспектору таёжную экзотику, показать методы нашей работы с наилучшей стороны и... - он воздел кверху толстый указательный палец, - что ещё? Ну, глагольте, ироды!
  
  - И научить его пить водку! - радостно подхватил Толян. - Ну или коньяк. Армянский, пять звёздочек. Или хотя бы три звёздочки.
  
  - И ругаться матом, - не остался в стороне от обсуждения Сёма.
  
  - И проследить, чтобы этот Скотланд, чёрт его дери, Ярд в какую-нибудь жопу не угодил, - свирепо прорычал начальник. - Чтоб и волосок с его напомаженной головы не упал. Ясно вам, долбо... обалдуи?
  
  Сёме ни черта не было ясно. Как демонстрировать экзотические и наилучшие методы работы и при этом держаться подальше от жопы, под коей Гризли подразумевал, конечно же, перестрелки и всякие бандитские разборки? Хотелось верить, что за неделю пребывания загадочного инспектора на территории райотдела ничего подобного не произойдёт, но мало ли...
  
  - А жить он где будет? - спохватился Сёма. - В нашей общаге?
  
  - Да ты что! - замахал руками Гризли. - Там только мы выжить можем. Где все московские шишки останавливаются, там и он будет.
  
  - В "Восходе", что ли? - Толян в очередной раз озадаченно переглянулся с Сёмой. - Надо оттуда шалав на недельку того... попросить, а то как-то неудобно.
  
  - Да что у них в Англии, проституток нет, что ли? - проворчал Гризли.
  
  - Действительно, пускай привезёт отсюда наш родной экзотический таёжный трипак! - заржал бессердечный Сёма. - Ты ему просигнализируй, Фёдор Иваныч, пусть ящик резины с собой захватит, у нас с этим проблемы, сам знаешь.
  
  - Шипованной! - подхватил Толян, которого было хлебом не корми, дай только зубы помыть.
  
  Гризли мрачно показал зарвавшимся подчинённым пудовый кулак и возгласил, сдвигая с места хлипкий письменный стол, откуда немедля вывалились два ящика, усеяв всё вокруг россыпью мелкой канцелярии и обёрток из-под "сникерсов".
  
  - Хорош болтать! Займите его работой по гланды, авось и сами начнёте шевелиться! Оглоеды! Срач до потолка развели!
  
  - Какой работой-то, товарищ капитан? Ну какой работой? - заканючил Рыжий, искренне недоумевая. - Ты же сам сказал: туда не ходи, сюда не ходи, снег башка попадёт, совсем мёртвый будешь.
  
  - А звание у него какое? - спохватился Сёма. - Он офицер ихний или просто какой-нибудь... эм... констебль? - вспомнил он книжки Конан Дойля.
  
  - Инспектор, - буркнул Гризли, - соответствует нашему лейтенанту, то есть вам, олухи.
  
  - А почему ты, Фёдор Иваныч, сказал, что у него голова напомаженная? - не унимался Толян. - Он что, из этих самых? - и он выразительно подвигал бровями. - Пусть даже и офицер полиции. У них там в ихней растленной Европе небось всё можно?
  
  - Иди нахуй, - одними губами, старательно артикулируя, произнёс потерявший остатки терпения Гризли, и опера, поняв, что ещё немного - и они нарвутся, послушно принялись подбирать с пола вывалившийся срач. Тётки ехидно хихикнули и полезли на козлы. Оставалось надеяться, что к концу рабочего дня к приёму высокого гостя всё будет готово - по крайней мере, обои успеют просохнуть и не сползут со стен.
  
  Не сползли.
  
  * * *
  Инспектор знаменитого английского Скотланд-Ярда Энтони Хиггинс оказался мелким, довольно щуплым, двадцати пяти лет от роду, в таких же, как у оперов, простецких джинсах, рубахе и куртке. И его белобрысая голова вовсе не была напомажена. Сопровождающий его капитан "из края", как принято было говорить у них в городе, то есть из краевой столицы, с превеликим облегчением сдал своего подопечного на руки райотделу, нудно проинструктировал Гризли, как надлежит себя вести со столь неудобоваримым гастролёром, и укатил обратно в столицу края на джипе.
  
  Гризли задумчиво почесал в затылке и знаком велел подчинённым усаживать "Ярда" в "бобик".
  
  - А если он Бонд, Джеймс Бонд? - задержавшись у водительской дверцы, страшным шёпотом осведомился шофёр Эдик. - Из Ми-6, или как там у них разведка называется?
  
  - У нас тут разведывать нечего, - отрезал Гризли. - Рули, Эд, и не митингуй.
  
  Эдик действительно сразу стал у Энтони Эдом, Гризли - Кэпом (в разговорах между операми, в лицо Энтони со всей почтительностью длинно именовал Гризли "то-варисч капитан"), Сёма - Сиомой и Толян - Толем. Сам же инспектор, разумеется, стал у них Тохой. Произошло это крещение сразу же после торжественного ритуала обмена рукопожатиями, пока Тоха подпрыгивал на продавленном сиденье "бобика" и с интересом пялился в мутное окошко.
  
  Сёма, посмотрев туда же, меланхолично пожалел, что они не догадались "бобик" отмыть - если не снаружи, так хотя бы изнутри. Попросили бы уборщицу райотдела тётю Зину, что ли. Слава тебе господи, вчера задержанный за разбойное нападение, в зюзю бухой гражданин Мартынов Андрей Валерьевич, 1969 года рождения, ранее несудимый, тут не наблевал. А ведь намеревался.
  
  Энтони Хиггинс во все глаза взирал в окно на видневшиеся вдали бурые сопки, на опушившиеся первыми зелёными иглами лиственницы, которыми были обсажены широкие прямые улицы, на заботливо выкрашенный "золочёнкой" памятник Ильичу и на герб города - комсомольца, обеими руками раздвигающего вековую тайгу, - на торце ближайшей девятиэтажки в виде изрядно побитого панно. Снег сошёл как раз на первые майские праздники, и воздух наполняли запахи таёжной весны - вскрывшегося Амура и прорвавшихся почками ветвей. А также запах дыма от жарившихся на ближних дачах шашлыков.
  
  - Опять тайгу подпалят, черти, - вздохнул Гризли, и Тони живо повернул к нему свою остроносую физиономию.
  
  - Подпалят? - поднял он белёсые брови.
  
  "Шпрехал" он по-русски, кстати, довольно неплохо для иностранца, единственно, что тезаурус у него был пока что бедноват. Но Гризли подозревал, что в самое ближайшее время с помощью оперов райотдела тот его пополнит, к гадалке не ходи, причём весьма специфической частью великого и могучего.
  
  Сёма немедля встрял в диалог и пояснил англичанину, что, дескать, тайгу якобы палят любители черемши (немедля последовал вопрос: "Что такое черемша?"), но на самом деле под этот шумок гектары вовсе даже целого леса будут проданы за границу как сгоревшие, всего делов.
  
  - Значит, в курсе полиция? Власти? - Тони сосредоточенно наморщил лоб, пытаясь вникнуть в суть сказанного Сёмой, которому тем временем Гризли традиционно продемонстрировал крепкий кулак из-под полы куртки, а тот так же традиционно сделал вид, что капитанского кулака не заметил.
  
  - Как бы все в курсе, - пожал плечами он, - но это не наше дело. У нас другие функции. Мы вот... бандюков ловим.
  
  - Управление по борьбе с экономическими преступлениями есть? - продолжал настырно допытываться инспектор. Выражался он в стиле "Грейт Британ из ситьюэйтед он э ладж груп оф айлендс лайин ту зе вест оф Юроп", запомнившемся Сёме со времён Лены Стоговой в учебнике английского языка для пятого класса.
  
  Гризли, понимая, что должен вмешаться, неохотно кивнул и проронил:
  
  - Есть.
  
  - Ес-ес, о-бэ-хэ-эс, - радостно провозгласил Толян, и без того слишком долго молчавший.
  
  ОБХСС - отдел по борьбе с хищениями социалистической собственности - почил в бозе не так давно вместе с этой самой собственностью, лихо перешедшей в лапы разных рвачей, с тоской подумал Гризли, а вслух дипломатично сказал:
  
  - Ребята работают, а мы по другой части.
  
  - Понятно, - подумав, кивнул Тони, - много разных... злоупотреблений и у нас есть.
  
  Понятливый! Опера переглянулись.
  
  - Сейчас устроим тебя в гостинице, - решительно сообщил Гризли, и Эдик послушно свернул на главный городской проспект, ведущий к "Восходу".
  
  От гостиницы, на которой теперь гордо высилось светившееся в темноте заморское HOTEL, были убраны самые "заядлые" проститутки - по договорённости с сутенёрами, естественно. Те и другие довольны не были, но опера пообещали им, что это всего лишь на неделю, до отъезда англичанина. "Чтобы вы наш отдел не дискредитировали в глазах широкой международной общественности", - пояснил работницам сферы обслуживания Сёма. Такие навороты он подцепил в телевизоре, когда там ещё выступал незабвенный Михал Сергеич. Но в самом деле, разве это преступление - дать какому-нибудь озабоченному командировочному или местному в машине? Несовершеннолетних девочек среди проституток, а по-новому путан, не водилось, за этим опера как раз строго следили, всё происходило по обоюдному согласию. Хотя вообще бардак, конечно. Даже в местной газетке бесплатных объявлений "Мой Город" каждое второе объявление в разделе "Познакомлюсь" было от путан. Обоих полов. Индивидуальная трудовая деятельность.
  
  - Вселим тебя, - бодро продолжал Гризли, будто прочитав Сёмины невесёлые мысли, - и организуем тебе экскурсию по городу. - Вон... хм... Толян тебя свозит туда-сюда. В музей краеведческий можно заглянуть, на халаты из рыбьей кожи посмотреть. На местных богов опять же, сэвэны называются.
  
  "Так и день пройдёт", - подумал Сёма, видевший начальника насквозь, как и тот - его.
  
  Но Тони на халаты и сэвэнов смотреть не желал, а желал немедля отправиться к месту стажировки, то есть в райотдел. Так что после того, как инспектор в сопровождении Гризли внёс в отведённый ему номер свой небольшой баульчик, а опера перекурили, стоя возле "бобика", Эдик повёз всю честную компанию на рабочие места.
  
  * * *
  Райотдел располагался на довольно тихой улочке, в отдалении от городских проспектов. Рядом со стоянкой сушилось на верёвках бельё, шустрые дворовые бабульки сидели на нагретых солнцем лавочках, зорко наблюдая за крутившимися на скрипучей карусельке внуками и одновременно - за ментами, входившими и выходившими из райотдела.
  
  На свежевымытом тётей Зиной крыльце райотдела взорам выпрыгнувших из "бобика" оперов и инспектора предстала следующая картина: оперуполномоченные Мазин, он же Мазай, и Кот, он же Константинов, ухватив под локти задержанного накануне незадачливого гоп-стопаря Мартынова Андрея Валерьевича, деловито примерялись к чему-то. На небритой роже угрюмо молчавшего Мартынова наблюдался лёгкий перекос вправо. Один глаз совершенно заплыл, затянутый сизым фингалом, как грозовой тучей. До приехавших долетел диалог оперов.
  
  - Так он с какой ступеньки сковырнулся, с этой или с этой? - вопрошал Кот. - В протокол чего писать?
  
  - С той, что повыше, - рассудительно отвечал Мазай, почесав репу. - Ударился левой скулой. Нет, правой. Нет, левой.
  
  - А, бля, Мазай, ты уже определись! - досадливо поморщился Кот. - Право и лево где - не знаешь?
  
  Тут они заметили грозно сопящего Гризли, а с ним - других понимающе ухмылявшихся коллег и озадаченного импортного детектива. Пробормотав что-то приветственно-невнятное, начинавшееся с "т-твою ж мать...", Кот и Мазай влетели обратно в помещение райотдела, волоча под белы руки злосчастного гоп-стопаря, якобы неудачно упавшего с крыльца.
  
  Гризли проводил троицу тяжёлым взглядом и пробормотал:
  
  - Надеюсь, он хотя бы раскололся, - и, спохватившись, бодро повернулся к пристально следящему за этой сценой англичанину со словами: - Пойдём, пропуск тебе выпишем и вообще... оформим.
  
  Ещё он истово надеялся, что Тони ничего не понял в разыгравшемся перед его светлым взором драматическом действе, хотя уныло предположил, что от этого самого взора нихрена не укрылось.
  
  "Небось они сами своих подозреваемых ****ят почём зря", - философски утешил себя Гризли, припомнив некоторые виденные им боевики, где дело происходило в полицейском участке. Боевики эти, правда, были американскими, а не великобританскими, но морды задержанным там чистили будь здоров. Тем не менее дискредитация методов работы райотдела оставалась таковой.
  
  - Дам засранцам в бубен, - не выдержав, высказался он вслух, и Тони немедля уставился на него голубыми, как небо, глазами. Вообще, машинально отметил Гризли, привыкший иметь дело с ориентировками на разыскиваемых, внешне парень выглядел как типичный славянин, и не скажешь, что брит какой-то. Даже нос и тот у него был по-родимому вздёрнут.
  
  - Бубен - это что? - негромко осведомился брит.
  
  - Шаманский бубен, зря ты в музей не захотел, - решил выстебнуться Толян, который давно не подвергался этой воспитательной процедуре, как с досадой решил про себя Гризли. - Товарищ капитан хорошо изучил культуру местных коренных народов. Нанайцев там, ульчей. Эвенков. И прочих, - он сделал вид, что не замечает пылающего взора начальника.
  
  - В данном случае бубен - это физиономия, - даже Сёма не выдержал такого бесстыжего гона.
  
  - Понятно, - со вздохом резюмировал Тони. Видно было, как обстоятельно крутились шестерёнки у него в мозгу. Он достал из внутреннего кармана куртки маленький блокнот в кожаной обложке, с такой же миниатюрной шариковой ручкой, торчавшей из петельки сбоку, и что-то педантично туда записал.
  
  Наконец они очутились в кабинете, пройдя гулким и тоже свежепомытым коридором, где на выкрашенных тускло-голубой краской стенах висели стенды с ориентировками и рекомендациями по гражданской обороне.
  
  - Тоха, а откуда ты так хорошо русский язык знаешь? - внезапно задал Сёма интересовавший всех вопрос.
  
  - Люблю... учить языки. Хорошо получается. Быстро. Дедушка - лингвист, профессор, - ответил тот как само собой разумеющееся, внимательно разглядывая очередной стенд, на котором медики разместили устрашающие агитки о чужеземной болячке под названием "СПИД". - Я занимался русским два года. Программа... как это... полного погружения. Курсы. Работал с носителями языка. Правда, один был из Молдавии, а второй - из Грузии. Я знаю ещё немецкий и французский языки.
  
  - Ого, - с уважением протянул Гризли. - А почему же ты при таком дедушке и таких талантах не в какой-нибудь свой Оксфорд подался, а в полицию? Работа грязная, неблагодарная, бумажек много, платят мало... - тут он оборвал сам себя, спохватившись, что описывает не великобританский Скотланд-Ярд, а родимую ментовку.
  
  - Хочу людям помогать, - подумав, серьёзно ответил Тони. Насчёт грязи и безденежья он, кстати, ничего не возразил, возможно, это являлось мировой проблемой. - И мне нравится... расследовать. Распутывать... как это... нитки. Нити. Находить преступника.
  
  Толян вдруг повернулся к нему и неожиданно для всех взял британского детектива в болевой захват, почти опрокинув на пол. Спасибо тёте Зине, хоть пол был чистым.
  
  - Колись, ты шпион? - азартно прошептал он онемевшему бриту в покрасневшее ухо.
  
  Но, прежде чем Сёма и Гризли успели выпасть из столбняка и прийти на помощь Хиггинсу, последний крутанулся на месте... и ещё через две секунды в его руках натужно сопел прижатый к полу Толян.
  
  - Отставить! - страшным полушёпотом гаркнул Гризли. - Вы что, рехнулись?! - он запнулся, поняв, что поставил английского инспектора на одну доску со своим долбозвоном.
  
  - Пока нет, - невозмутимо ответствовал брит, поднимая Толяна с пола и отряхивая на нём куртку. - Прошу извинения. Я не шпион, но, когда на меня нападают, всегда реагирую. Стараюсь.
  
  - Молоток, - только и вымолвил Гризли.
  
  Было похоже, что инспектор Скотланд-Ярда и вправду мало чем отличался от его подчинённых. Капитан крепко потёр ладонью лоб, предчувствуя весёленькую недельку.
  
  Его предчувствия сбылись на все сто.
  
  * * *
  Хотя в этот день и на следующий ничего эдакого не произошло. Хиггинс внимательно изучил те находящиеся в производстве дела, которые ему показали, очень удивился, узрев стоявшую у Гризли в кабинете пишущую машинку времён очаковских и покоренья Крыма, и тут же кинулся тыкать в неё пальцем.
  
  Ещё он забрал с собой в гостиницу Уголовно-процессуальный кодекс РСФСР, сообщив, что будет его читать. Опера прифигели, но Гризли не возражал. Жизнь, как говорится, коротка, читай УК. Так что пусть читает. Хоть наизусть учит, его дело. Но такой энтузиазм не мог ему не импонировать.
  
  - Пример берите, - посоветовал он своим охламонам. - Видите, как человек подходит ко всему? Системно. Мне прям вот хочется насовсем кого-нибудь из вас на него обменять, но, увы, - он театрально развёл руками, - перед Скотланд-Ярдом позориться неохота - такое добро, как вы, им отдавать.
  
  Разговор этот происходил в отремонтированном кабинете оперов - уже в отсутствие инспектора Хиггинса, которого повёз в гостиницу заботливый Эдик, пообещав затарить гостя по дороге в самом престижной универсаме города. Универсам под названием "Всёбери" открылся недавно. И там было даже "Птичье молоко" владивостокского производства. И пиво "Гиннесс" в банках, моча мочой.
  
  - Надо ему всё-таки поляну накрыть, пяточки обмыть, - заметил Гризли. - Толковый паренёк, с идеалами. Вы вот, архаровцы, - он сумрачно покосился на оных, - с идеалами?
  
  - Э-э... - промямлил Сёма, озадаченно переглянувшись с другом, - само собой.
  
  - С какими же? - продолжал допытываться въедливый Гризли, и Сёма на минуту задумался.
  
  - Жила бы страна родная, и нету других забот - раз. Мы за мир и песню эту понесём, друзья, по свету - два. И три - значит, с ними нам вести незримый бой, так назначено судьбой для нас с тобой, служба дни и ночи.
  
  Выпалил он всё это, как мантру, единым духом, будто специально готовился.
  
  Гризли крякнул и покрутил головой, пронзительно уставившись в честные глаза опера. Тот и бровью не повёл, продолжал лихо есть этими самыми глазами начальство. Согласно рекомендациям Петра Великого.
  
  - Валите оба отсюда, - от души пожелал наконец капитан. - Служба у них дни и ночи. Что завтра будете Тохе показывать, определились?
  
  Опера снова переглянулись, и Толян браво отрапортовал:
  
  - Можем выдать моего дядьку Митю за браконьера и взять его с поличным с незаконным орудием вылова, то есть с сетями. То да сё, природа, погода, тайга, мошка. Пока в кустах посидим, пока каждую рыбину в лицо опознаем, пока выпустим обратно, пока в отделение прокатимся, так и день пройдёт. Но от Мити бутылкой не отделаться, как минимум три постфактум.
  
  - Неплохая идея, - одобрил Гризли, запирая кабинет. - Заодно товарищ... то есть господин инспектор ознакомится с нашей ихтиофауной. Кстати, всем привиться против клещей, - он с усмешкой покосился на скисшего Толяна. - Сплошная польза. Добро, можешь окучивать своего дядю Митю. Если всё хорошо пройдёт, вместо водки я ему коньяк поставлю. Не пять звёздочек, конечно, дагестанский, но всё равно вещь.
  
  Однако, пока дядя Митя мялся и торговался, требуя за роль подсадной утки не три бутылки, а пять, случилось непредвиденное.
  
  Ранним утром оба опера и инспектор, явившиеся в свой кабинет, успели выпить кофе и вкурить сводку свежих ночных происшествий. Никуда не торопясь, благо Гризли в кабинете отсутствовал, будучи вызванным на ковёр к более высокому начальству, наверняка по поводу дружественного британского визита. В сводке не было ничего особенного: состоялись разборки между двумя "бригадками" несовершеннолетних гопарей, делившихся на две банды: собственно гопари и "спартаки". Сёма и Толян пытались объяснить заинтересовавшемуся Тони, в чём состоит разница между представителями обоих неформальных течений. Разницы-то особой и не было, банальный передел собственности - вот что витало над этой бузой. Руководитель гопарей пытался отжать у руководителя "спартаков" его бизнес, и вся недолга. Базис и надстройка. Сёма хорошо запомнил эти термины из школьного учебника обществоведения.
  
  - Бывает, - понимающе заметил Тони, выслушав оперов. - И у нас бывает.
  
  Вторым происшествием, требовавшим вмешательства милиции, стала неудачная попытка кражи со взломом. Некто пытался обнести ларёк на углу улицы Одесской по пересечении с Советской, но сработала сигнализация. Некто тут же убежал скачками, а приехавший наряд милиции застал раскуроченный замок. Хозяин ларька Тимур вызвал заспанную и недовольную продавщицу Алию, чтобы та караулила его собственность.
  
  Сёма мог поклясться чем угодно, что прибывший наряд, если не поступило следующего вызова, пребывал с хорошенькой Алиёй, пил в ларьке чай, закусывал хозяйским рахат-лукумом и травил байки о нелёгкой милицейской доле. Правильно, девушку же надо охранять! Он примерно представлял, кто мог попытаться взломать ларёк, и уже собрался изложить свои соображения Толяну, когда в дверь кабинета деликатно постучали.
  
  И на порог шагнул поп. То есть самый настоящий православный священник, довольно молодой, в чёрной рясе, с крестом на груди, с небольшой русой бородкой, обрамлявшей заметно взволнованный круглый лик. Светлые глаза застенчиво моргали, русые волосы спадали до плеч. В руке священнослужитель держал обычную картонную папку с завязочками.
  
  Опера и инспектор выпучили глаза.
  
  Священник неловко помялся и тихо проговорил:
  
  - День добрый. Я, понимаете ли, по такому делу... - Он снова умолк, не зная, видимо, с чего начать изложение этого самого дела.
  
  - Здрасте. Да вы присаживайтесь, - отмер Сёма, снимая с колченогого стула гору таких же точно папок, как та, что держал в руке посетитель. - И представьтесь, пожалуйста. Я оперуполномоченный Сёмин, это оперуполномоченный Охрименко, - англичанина он деликатно пропустил, боясь совершенно застремать попа.
  
  - Конечно, конечно, - заторопился тот, устраиваясь на стуле. - Надеюсь, вас не смущает мой внешний вид, я с утренней службы и не стал переодеваться.
  
  Чтобы произвести более сильное впечатление, решил Сёма, относившийся к служителям церкви с некоторым предубеждением. Он был агностиком, да и пушкинская "Сказка о попе и работнике его Балде" в своё время врезалась в его неокрепшую детскую память неизгладимо. Гений русской словесности посредством сказки старательно втулял невинным детишкам мысль о том, что попы - недалёкие хапуги.
  
  - Отец Александр, то есть Богданов Александр Иванович, - заторопился поп под скептическим Сёминым прищуром. - Вот мои документы.
  
  - Прописка временная, - заметил Сёма, внимательно их проглядев. - Пионерская, 4, квартира 37.
  
  - Я снимаю эту квартиру, - как-то виновато пояснил священник. - Вернее, приход снимает.
  
  Энтони Хиггинс тем временем подсел ближе; происходящее его явно очень заинтересовало, он даже шевелил губами, будто сходу переводил сказанное на английский язык.
  
  - Итак, в чём суть вашего дела? - осведомился Сёма со всей любезностью, на какую был способен. Сроду он так витиевато не выражался.
  
  - Мне в почтовый ящик опускают мерзостные письма, - потупился поп. - И под дверь подсовывают. Под коврик. Вот они, в папке. Я хочу, чтобы вы нашли людей, которые этим занимаются.
  
  Опера кисло переглянулись. Даже в первом приближении дело казалось заведомо тухлым.
  
  - Письма тут? - указал Сёма на папку в руках священника, и тот, кивнув в знак согласия, торопливо распутал завязочки.
  
  Из папки на стол к операм вылетело несколько измызганных листков. Пять, если точнее.
  
  - Вещественные доказательства руками в стерильных пластиковых перчатках надлежит брать, - не преминул педантично заметить британец.
  
  - А у тебя они есть? - насупившись, покосился на него Сёма. - Если есть - доставай. Если нет - помолчи. Кроме того, - он тяжело вздохнул, - тут уже полно разных отпечатков.
  
  Был даже отпечаток грязной подошвы, кстати.
  
  - Тем не менее, - продолжал упорствовать Энтони, и Сёма, демонстративно засунув пальцы в относительно свежий пакетик из-под "московских" конфет на развес, взял каждую из бумажек за уголок и внимательно рассмотрел.
  
  Содержание подмётных писем действительно было премерзким: бедного отца Александра посылали во все неприличные места, какие автору или авторам писем подсказывала фантазия, они требовали, чтобы он убирался вон из города (именно в эти самые упомянутые места).
  
  - Отдам криминалистам, - буркнул Сёма, аккуратно укладывая бумажки обратно в папку. - Пробьём отпечатки по базе. Кстати... э-э... батюшка, вам придётся пройти со мной и прокатать собственные отпечатки. Чтобы, так сказать, вычленить.
  
  Отца Александра такая перспектива явно не обрадовала, но он снова с готовностью кивнул.
  
  - И надо обязательно взять пробы... ДНК, - взволнованно вмешался британец.
  
  Толян и Сёма снова сумрачно на него покосились. У Сёмы на языке завертелось: "Ты не в Чикаго, моя дорогая", всё-таки он глубоко увяз памятью в детской классике, но сдержанно ответил:
  
  - Если начальство даст распоряжение, отправим на экспертизу в край.
  
  Магический "край" на отца Александра впечатление произвёл, а на Тони - нет, это было заметно по его упрямо выдвинутой вперёд нижней челюсти. Настырный брит явно приготовился наседать на Гризли, требуя в полной мере обеспечить попа милицейским обслуживанием. Нехай, решил Сёма. Он-то знал, что на Гризли где сядешь, там и слезешь, если он сам не будет убеждён в необходимости каких-либо телодвижений.
  
  - Берите бумагу, ручку, пишите заявление, - со вздохом предложил Сёма взиравшему на него с надеждой отцу Александру. И тот с готовностью включился в трудоёмкий процесс.
  
  - У вас есть враги? - внезапно спросил Энтони.
  
  Отец Александр поднял голову и доверчиво уставился светлыми близорукими глазами в сосредоточенное лицо брита.
  
  - Это наш стажёр по обмену, инспектор Скотланд-Ярда Энтони Хиггинс, - счёл своим долгом представить того Толян.
  
  Священник даже вздрогнул и уважительно протянул:
  
  - О-о-о...
  
  Сёме захотелось с досадой закатить глаза. Они тут все, значит, не "о-о-о", а этот белобрысый "бобби", значит, "о-о-о". Обидно!
  
  - У меня только один враг, - подумав, совсем не высокопарно изрёк отец Александр. - Враг всего рода человеческого. Диавол.
  
  - Вы считаете, что именно диавол проскакал к вашему почтовому ящику и к коврику под дверью на своих копытах и забросил эти письма? - не удержался Сёма.
  
  Священник перевёл доверчивый взгляд на него:
  
  - Разумеется, нет. Но он вложил пакостные мысли в чьи-то головы, и его замысел был осуществлён руками людей.
  
  - Так, значит, врагов у вас нет? - устало вздохнул Сёма. - Может быть, кто-то из ваших коллег намерен, скажем так, подсидеть вас, чтобы вы из города уехали?
  
  - Что вы! - взмахнул руками священник, явно оскорбившись за "коллег". - Боже сохрани!
  
  "Вот и положились бы на Бога, - снова завертелось на языке у Семы, - чего ж вы в милицию пришли".
  
  - Вы испугались? - внезапно спросил Энтони, внимательно глядя на попа.
  
  Тот серьёзно покачал головой:
  
  - Аще бо и пойду посреде сени смертныя, не убоюся зла , яко ты со мною еси: жезл твой и палица твоя, та мя утешиста. Псалом двадцать второй, - пояснил он. - Но просто... противно, знаете ли. И хочется, чтобы это... словоблудие прекратилось.
  
  - Когда оно началось? - спохватился Сёма. - Словоблудие то есть?
  
  - Первое письмо появилось две недели назад, - ответил священник. - А потом - с периодичностью в три-четыре дня: то на коврике, то в почтовом ящике.
  
  - Может быть, соседи вам пакостят? - напрямик поинтересовался Сёма, впрочем, заранее зная ответ. Конечно: "Что вы, что вы"...
  
  - Что вы, что вы! - горячо выпалил отец Александр. - Они замечательные люди!
  
  - Ясно, - Сёма вздохнул. Священника окружали сплошь замечательные люди, вот только кто-то из них организовал эту травлю. И по какой-то причине. Снова базис с надстройкой? Похоже на то.
  
  - Почему сразу к нам не пришли? - проворчал Сёма. Он понимал, что пристрастен, но ничего не мог с собой поделать. - Думали, он остановится?
  
  - Да, - грустно кивнул отец Александр. - Именно так я и думал, к сожалению. Я верю в лучшее в людях. Но диавол силён.
  
  "А как же эта, как её... палица божья, про которую псалом?" - едва не осведомился Сёма.
  
  За спиной священника Толян всё-таки закатил глаза к потолку, что не укрылось от бдительного взора Энтони Хиггинса. Едва все бумаги были написаны и за священником, отправившимся к криминалистам, закрылась дверь, он выпалил, с нескрываемой укоризной воззрившись на Сёму:
  
  - Ты предубеждён. И ты, - теперь его палец был направлен в грудь Толяна. - Почему? Потому что в СССР религия порицалась, а священников ссылали на Колыму?
  
  - Ну это ты загнул, брат, и, между прочим, мы и так почти что на Колыме, - оскорбился Сёма за бывшую свою страну, хотя прекрасно понимал, что в его предубеждённости виноват именно злосчастный образ попа-мироеда, впечатавшийся в сознание. Отец Александр мироедом не был, напротив, производил впечатление крайне скромного интеллигента.
  
  - Религия не порицалась, вон даже Блок в своей революционной поэме "Двенадцать", - щегольнул эрудицией Толян, - писал: "в белом венчике из роз - впереди - Исус Христос".
  
  - Церковь порицалась, - упрямо гнул своё брит. - Вы поэтому отказываетесь заниматься расследованием этого дела?
  
  - Да ладно, - проворчал Сёма, пытаясь увильнуть от неприятных разборок. - Мы не отказываемся, только ни к чему это не приведёт. Рано или поздно он заберёт заявление.
  
  - Потому что вы его к этому принудите, - так же угрюмо предположил брит, косясь на него из-под светлой чёлки.
  
  Угу, как давешнего недоделанного разбойника Мартынова на крыльце, злорадно подумал Сёма.
  
  - Потому что это заведомый висяк; кроме того, письма просто могут перестать появляться, - отрезал он, совсем как отсутствующий Гризли, то есть безапелляционно. - Ты сам не видишь, что ли, что это висяк? Дохлый номер. Скорее всего, этот попоненавистник как раз подкладывал своё дерьмо в перчатках.
  
  - Нужно опросить ближайшее окружение потерпевшего, - неожиданно встал на сторону брита Толян, делая вид, что не замечает пронзительного взгляда напарника. - Хочешь, я займусь. Возьму вот Энтони и займусь.
  
  - Сволочь, - опять же по примеру Гризли одними губами произнёс Сёма в сторону Рыжего, едва Тони отвернулся. Конечно, прогуливаться за ручку с британским детективом было проще, чем заниматься неудавшимся ограблением ларька по улице Одесской или разборками гопоты. Но, с другой стороны, вышеперечисленные преступления гроша ломаного не стоили, а Гризли на рабочем месте отсутствовал. И они всё равно собирались на протоку ловить там псевдобраконьера дядю Митю с его сетями, чтобы отвлекать и развлекать инспектора.
  
  Что ж, придётся пока что развлечь его по-другому. Посещением богоугодных заведений.
  
  - Ладно, я с вами, - сдался Сёма. - Пошли, сходим в церкву и на хату к этому отцу Александру. Авось чего-нибудь да накопаем.
  
  Тоха расцвёл. Вот где и правда идеалист хренов, в сердцах решил Сёма. А ещё британец! Они высокомерными должны быть, сухими и чёрствыми, как ихние галеты, которые Сёме довелось как-то купить во "Всёбери". Ан нет!
  
  * * *
  Храм Всех Святых располагался как раз напротив второй самой крупной гостиницы города под названием "Амур", и это наложило на окружающую среду неизгладимый отпечаток.
  
  Контраст между благостно возносящим к небу золотые кресты бело-голубым храмом и аляповатой, купеческого вида гостиницей, вокруг которой вечно тусовались путаны, их клиенты и охрана, был разительным. Сейчас в ряды путан влились и те, которых опера отогнали от гостиницы "Восход", так что веселуха царила и у церкви. Девочки сидели в припаркованных на стоянке машинах с распахнутыми дверцами, выставив наружу стройные длинные ноги в лосинах и высоких сапогах, некоторые же стояли, картинно опираясь на дверцы.
  
  Поглядев на это непотребство и на каменное лицо Тони, Сёма закашлялся. Он не знал, что делать - то ли подойти и шугануть оборзевших девах и их "дорогих руководителей", то ли притвориться слепоглухонемым, дабы не будить лихо. Он выбрал второй вариант, но при виде оперов девахи сами успокаивающе помахали им, загрузились в машины и захлопнули дверцы. Видимо, тоже не захотели будить лихо. Сёма облегчённо вздохнул и снова осторожно покосился на брита.
  
  - Специальной полиции нравов нет у вас, - как ни в чём не бывало констатировал тот. - Я понимаю.
  
  - Да, зашиваемся, не знаем, за что хвататься, - выдавил Сёма, проходя за ажурные церковные ворота и придерживая калитку для инспектора и Толяна.
  
  Он настороженно огляделся. Здесь начиналась совершенно неизученная им территория, в церковь он был не ходок, хотя крещёный. "Креста на тебе нет", - всплыло в памяти какое-то бабкино ругательство. Да уж, креста на нём точно не было. По-хорошему, ему и приходить-то сюда не следовало.
  
  Он медленно поднялся по каменным ступеням крыльца, так медленно, будто бы ноги у него заплетались. Толян и Тоха шагали за ним в некотором почтительном отдалении, собираясь, видимо, в этом чуждом им месте во всём следовать его примеру. Нашли пионера-героя, с тоской подумал Сёма и перед входом в церковь не очень-то умело обмахнул себя крестным знамением.
  
  Внутри церкви было светло, красиво, повсюду висели иконы и приятно пахло. Где-то высокими тонкими голосами пел неведомый хор, и у Сёмы вдруг на миг защемило сердце. Ладаном пахнет, вспомнил он, с некоторым удивлением заметив, как Тоха исправно крестится - с нужной руки и в нужную сторону. Всё-таки стервец брит был очень наблюдательным.
  
  Вообще Сёма понятия не имел, как вести себя в церкви, чтобы не оскорбить чувств присутствующих. Он ведь вполне мог ненароком залезть в какой-нибудь амвон, аналой или алтарь, поэтому бочком-бочком, как краб, стал пробираться вдоль висевших на стенах икон и горящих свечей. Почерневшие лики святых строго на него взирали. Сёма занервничал ещё пуще, обернувшись через плечо: Толян и Тони исправно шли за ним, след в след, как индейцы на тропе войны. Поддержки от них ждать не приходилось.
  
  И тут, к своему превеликому облегчению, он наткнулся на старушку в чёрном, туго повязанном платке, преградившую ему путь. Видимо, она тут всем заправляла, вычленяя из пришедших разных нерадивцев типа Сёмы.
  
  - Здрасте, матушка, - полушёпотом проговорил он, понятия не имея, почему именно так назвал старушку. - Мы из милиции. Я оперуполномоченный Игнат Сёмин. Можно поговорить с вами? Лучше снаружи.
  
  "Пока кто-нибудь из нас не получил от вас клюкой в лоб", - чуть было не добавил он.
  
  Старушка, представившаяся Марфой Петровной, быстренько вывела их на крыльцо. При солнечном свете оказалось, что эта маленькая женщина в чёрном платке очень похожа на боярыню Морозову с картины Сурикова: такое же тонкое, хоть и испещрённое морщинами лицо, те же пылающие глаза. Сёма даже оробел, а Толян и Тоха и вовсе переминались с ноги на ногу в приличном отдалении, не решаясь подойти поближе.
  
  - Слушаю вас, - с достоинством произнесла Марфа Петровна, скрестив руки на плоской груди, будто инстинктивно пыталась от него отгородиться.
  
  - Я по поводу отца Александра и прошу наш разговор оставить между нами, - начал Сёма, сразу уверившись, что эту женщину он мог бы о том и не просить. - Он пришёл к нам в милицию с заявлением по поводу того, что некие злоумышленники подбрасывают ему в почтовый ящик и под дверь записки угрожающего характера. Требуют, чтобы он уехал из города. Рассказывал ли он что-нибудь об этом?
  
  - Нет, - твёрдо, не задумываясь, ответила Марфа Петровна.
  
  - То есть вы ничего такого вообще не слышали? - уточнил Сёма. - От кого-то ещё?
  
  Женщина покачала головой.
  
  - Вот же пакостники, прости господи, - вырвалось у неё. - Отец Александр же воистину достойный человек. Бессеребренник, добрейшей души.
  
  - Остальные ваши батюшки не таковы будут? - не удержался Сёма, а женщина пронзила его укоряющим взглядом. - Я, знаете ли, всё время с людскими грехами дело имею, матушка, - пробурчал он в своё оправдание, - посему груб и всех подозреваю. Так что же?
  
  - Отец Иоанн и отец Варсонофий - добродетельные пастыри, - отрезала Марфа Петровна, - и если вы намекаете, что они способны писать какие-то подмётные письма...
  
  - Я ни на что не намекаю, я прямым текстом вопрошаю, - возразил Сёма, снова сбиваясь на какой-то высокопарный церковнославянский штиль. - Значит, они, по-вашему, неспособны. Хорошо. А кто способен? Почему письма получает только отец Александр?
  
  - А откуда такой вывод? - мгновенно парировала женщина.
  
  - Я идиот, - после долгой, очень долгой паузы честно признал Сёма, чувствуя, что под её насмешливым взглядом его уши и скулы наливаются горячим. - Прошу прощения. В таком случае, где мы можем увидеть отца Варсонофия и отца Иоанна?
  
  Отец Иоанн, по словам Марфы Петровны, был неделю назад вызван "в край" и тем из списка подозреваемых в первом приближении как бы исключался, а отец Варсонофий обнаружился в пристройке к храму, которая тоже как-то мудрёно прозывалась.
  
  Но и этот визит ни к чему не привёл. Отец Варсонофий, низкорослый, но вполне себе плотного телосложения, живо напомнивший Сёме брата Тука из английского сериала про Робин Гуда, недавно показанного по телику, так непритворно изумился и огорчился, узнав про подмётные письма, что стало ясно: он, скорее всего, тоже ни при чём. Сёма скороговоркой попросил его ничего не говорить отцу Александру об их визите. И, попрощавшись, вместе с безмолвными спутниками направился к церковным воротам, провожаемый всё той же Марфой Петровной, которая, видимо, желала удостовериться, что непрошеные пришельцы свалили в даль светлую.
  
  - Вы, случаем, не бывшая учительница? - не удержался Сёма от последнего вопроса, уже выходя в калитку, но Марфа Петровна только скупо улыбнулась сухими тонкими губами.
  
  - Интересная женщина, - подал голос Энтони, когда они отошли на несколько шагов. - Похожа на... - он запнулся. - Боярыня Морозова.
  
  Сёма только крякнул и пробормотал себе под нос:
  
  - Паки и паки. То есть дондеже. Короче, надо идти по соседям попа.
  
  - Пионерская, 4, 37, - тут же отреагировал Толян. - Только он сейчас, наверное, как раз дома, если тут его нет.
  
  Они потоптались около церкви, раздумывая, как поступить, пока осмелевшие путаны из припаркованных напротив двух белых "тойот" и вишнёвого "ниссана" не принялись призывно помахивать им, явно забавляясь. Тут Сёма кое-что сообразил и соображение озвучил:
  
  - Сейчас, кажись, должна вечерняя служба начаться. Наш терпила, - он нарочно употребил это жаргонное словцо, которое ему самому не нравилось, но хотелось как-то перебить пафос момента и места, - придёт сюда, а мы, наоборот, пойдём к нему.
  
  - А с чего ты взял, что он сюда придёт? - наморщил лоб Толян. - Он же вроде как уже тут утром... того... отдежурил.
  
  - Он поп, - отрезал Сёма, - а не вахтёр. Обязан, значит, или присутствовать, или служить. Наша служба и опасна, и трудна.
  
  - Учитывая всё происходящее, ещё как, - подтвердил Толян со вздохом. - Пошли тогда пожрём в "Пикнике".
  
  Жральня под названием "Пикник", она же "Разорви хлебало" (в народе) славилась по городу огромными, в руку толщиной и с ладонь диаметром, бургерами. Правда, вместо макдаковских салатных листьев там фигурировала капуста, горчица была ядрёной "Русской" и вышибала из клиентов слёзы и сопли, а сама котлета являлась свиной, а вовсе не говяжьей, но это, право, были мелочи жизни.
  
  Так что опера с некоторым злорадством понаблюдали, как англичанин, хлюпая носом, справляется с заказанным чизбургером, сами тяпнули по такому же, запили всё это дело жидким чаем в пакетиках и пешком отправились к дому на Пионерской, четыре. Погода была почти что летней, вдоль остановок и магазинов стояли у своих ящиков бодрые азиатские торговцы овощами и всякой всячиной, в лужах прыгали воробьи, а под сияющим памятником Ленину трое пацанов в чёрных футболках в "анархиями" и "пацификами" наяривали на гитарах и орали что-то вроде: "Но на фуражке на моей серп и молот и звезда, как это трогательно - серп и молот и звезда..."
  
  "Чёрт-те что", - подумал Сёма, косясь на англичанина.
  
  - Панки? - предсказуемо заинтересовался тот. - Оппозиция? Лимонов?
  
  - Хрениция, - пробурчал Сёма. - Рокеры.
  
  Тони, подумав, кивнул и сообщил, что рок - всегда музыка бунта. Они свернули под вонявшую кошками облупившуюся арку, стены которой тоже были обильно расписаны "анархиями", "пацификами" и простыми русскими словами из трёх и пяти букв с иллюстрациями.
  
  Сперва они изучили дом священника снаружи: стандартная брежневская пятиэтажка без дополнительных входов-выходов, подвалы заперты на внушительные замки, и в подвальные окошки под силу проскользнуть только особо юрким котам.
  
  Потом все зашли в подъезд без новомодного кодового замка и поднялись по лестнице на третий этаж, где в квартире 37 и проживал отец Александр. Дверь была аккуратно обита коричневым дерматином - уж не сам ли священник постарался? Под зелёным резиновым ковриком у двери не лежало никаких писем, равно как и в скрипучем почтовом ящике, проверенном ими на втором этаже.
  
  - Наш поп отсутствует в квартире большую часть времени, - хмуро сообщил Сёма то, что и так было понятно. - Забегает среди дня поесть и потом приходит на ночь. Он и правда такой... идейный, рвётся нести людям свет добра с двух рук. Как джедай.
  
  - Ну и кому-то это очень не нравится, - подытожил Толян, а Энтони вдруг серьёзно сказал:
  
  - Он, как это выразиться... под-виж-ник.
  
  - Да уж, - Сёма уныло почесал в затылке. - Так что, по соседям пойдём? Или не будем компрометировать подвижника?
  
  - Кто-то поднимается, - вполголоса предупредил Толян, насторожившись.
  
  Внизу действительно громко хлопнула подъездная дверь с растянутой пружиной, послышались шаркающие шаги. Поднимался явно пожилой человек, кряхтя и покашливая. Все трое притихли.
  
  Вскоре на лестничной площадке под ними появился грузный старик в поношенном коричневом костюме с орденскими планками на груди, и Энтони восхищённо поднял брови. А старик, в свою очередь, вопросительно уставился на оперов.
  
  - Я спрошу, - вполголоса бросил Сёма и поспешил вниз, шагаю через ступеньку.
  
  - Здрасте, мы из милиции, я оперуполномоченный Сёмин, - быстро сказал он, не дожидаясь вопросов явно озадаченного старика. - Вы в какой квартире проживаете?
  
  - Вон в той, в тридцать восьмой, - протянул старик, и остальные быстро переглянулись. - Меня Николай Иванович зовут. Севастьянов.
  
  - Мы по поводу вашего соседа, священника, то есть Александра Богданова, - продолжал, слегка приободрившись, Сёма.
  
  - Саша в чём-то провинился? - удивлённо спросил старик, и Сёма отметил про себя это "Саша". Значит, соседи были хорошо знакомы и тепло друг к другу относились. Собственно, о чём упоминал и сам священник.
  
  Старик тут же подтвердил этот вывод, проговорив сквозь одышку:
  
  - У меня никого нет, а он мне всегда продукты покупает. Я пишу ему список, и он приносит. И лекарства. Мне тяжело отходить далеко от дома, а пришлось бы искать покупки подешевле. Вы же знаете, как это бывает сейчас. Всё втридорога.
  
  Сёма молча кивнул. Он знал, что бабульки с дедульками порой обходят все окрестные магазины в поисках дешёвых продуктов. Они никак не могли привыкнуть к законам рынка и к тому, что на ценниках стремительно прибавляются нули. А ещё он подумал, что отец Александр наверняка добавляет к деньгам этого одинокого старика свои собственные.
  
  - Я сам неверующий. Коммунист я, - закончил Николай Иванович с гордостью. - Но Саша - очень хороший человек. Советский, - он подчеркнул последнее слово.
  
  - Тимуровец, - полушёпотом пробормотал позади Толян, и Сёме захотелось показать ему кулак, но он удержался.
  
  - У нас к нему нет никаких претензий, - успокоил он старика. - Наоборот, это его преследуют какие-то... не очень хорошие люди. Пишут ему довольно поганые анонимные письма. Хотят, чтобы он уехал из города. Вы не замечали в подъезде посторонних? Например, тех, кто рассовывает какие-то бумаги по почтовым ящикам?
  
  Старик сухо усмехнулся:
  
  - Молодой человек, а разве в ваш подъезд не носят выборные агитки, рекламы, дрянь всякую?
  
  - Носят, - вздохнул Сёма, разводя руками. - Так что, встречали таких?
  
  - Каждый день, - подтвердил старик. - Но Саша ничего не говорил о том, что его... преследуют.
  
  - Понятно, - снова вздохнул Сёма. - Извините за беспокойство, мы пойдём. Всего доброго.
  
  - Молодые люди, - крикнул им вслед старик, когда они уже спустились на пролёт ниже, к пресловутым почтовым ящикам. - Но вы же можете устроить тут засаду. Подождать этого злоумышленника и схватить его буквально за руку.
  
  - Он при нас навряд ли будет что-то раскладывать, свалит - и всё, - кисло возразил Сёма.
  
  - Но на вас же не написано, что вы из милиции, - живо парировал старик, видимо, пересмотревший детективов. - Вы можете изобразить этих... как их... криминальных элементов. И стоять на нижней площадке. Вы подумайте, - убеждённо закончил он.
  
  Сёма кашлянул, представив себе, как выкладывает Гризли обоснования для такого, с позволения сказать, розыскного мероприятия. Как будто заняться больше нечем, вот что скажет на это Гризли. И будет прав.
  
  - Непременно, - вежливо пообещал он старику, и все трое вывалились из подъезда.
  
  Но засаду всё же устраивать пришлось, причём при самых странных обстоятельствах.
  
  * * *
  Сперва, как говорится, ничто не предвещало. На другой день после посещения церкви для развлечения приезжего инспектора пришлось-таки задействовать дядю Митю. Опера во главе с Тони, полным энтузиазма, долго торчали в кустах у протоки, благо мошка в мае ещё не доводила до белого каления. Они успели даже загореть, пока дядя Митя проверял свои сети и извлекал на свет божий двух сазанов устрашающего размера и трёх просто здоровенных толстолобиков. Потом брали вполне натурально возмущавшегося "браконьера" в кольцо и идентифицировали улов. Потом выпускали рыбу обратно в протоку и доставляли дядю Митю в отделение. К концу всей этой возни опера и инспектор изрядно умотались. Сёма меланхолично размышлял, почему они не конфисковали и не пожарили рыбу сами, под тот дагестанский коньяк, который теперь предстояло отдать довольному дяде Мите. Из сазанов можно было настругать вполне приличную талу.
  
  Но, в общем и в целом, день прошёл совершенно идиллически, и Тони, захваченный таёжной экзотикой, о злоумышленниках, преследующих попа, даже не вспоминал.
  
  Они напомнили о себе сами, вернее, о них напомнил отец Александр, ворвавшийся в отделение утром следующего за благостной рыбной ловлей дня.
  
  - Теперь у меня в коридоре кто-то ходит, - взволнованно объявил он с порога.
  
  Сёма, который в это время как раз допивал свою кружку с "Нескафе Голд", едва не поперхнулся.
  
  - В каком смысле - в коридоре? - осторожно поинтересовался он, уставившись на потерпевшего. - Прямо в вашей квартире, что ли?
  
  - А письма были? - одновременно с ним спросил Энтони, вскочив с места.
  
  - Писем не было, - качнул головой священник. - Но... вы понимаете, из коридора доносились такие звуки, будто бы там кто-то ходит в ластах. Что-то шлёпало по полу, в общем. И кто-то смеялся. Очень тихо, знаете, но явственно. И так... зловеще.
  
  - Что-о? - совершенно офигел Сёма. - Ласты? Какие ещё ласты?
  
  - Я понимаю, как вам это всё дико слышать, - виновато пробормотал отец Александр, переводя умоляющий взгляд с него на Толяна, а потом на Энтони. - Но... мне, право, очень страшно.
  
  Голос его упал до шёпота.
  
  - Что же вы сделали, услышав эти звуки? - сухо осведомился Сёма. Рассказанное не укладывалось у него в голове. Ласты? Смех? Батюшка что, тронулся умом на нервной почве?
  
  - Я, честно говоря, заперся в спальне. Сидел и молился, - признался отец Александр, кротко и смущённо взирая на них. - Впал в грех уныния. К рассвету эти звуки затихли, и я решился выйти.
  
  - И что вы смотрели? То есть увидели? - быстро спросил Тони.
  
  Священник тяжело вздохнул:
  
  - В том-то и дело, что ничего. Дверь квартиры была вечером заперта мною изнутри, таковой и осталась. Окно на кухне тоже были заперто. Но на полу в коридоре... было что-то вроде... слизи.
  
  - Слизи, - машинально повторил Сёма, и священник энергично закивал:
  
  - Похожей на рыбью.
  
  - У меня версия, - встрял Толян, обожавший всякие публикации в жёлтой прессе про НЛО и колдунов вуду. Глаза у него азартно блестели. Неприличные письма с угрозами - подумаешь! А вот рыбья слизь, шлепки по полу и тихий зловещий смех в запертой изнутри квартире - это да, это круто! Короче, Сёме ужасно захотелось дать коллеге в бубен. Однако он процедил:
  
  - Излагай.
  
  Но тут же об этом пожалел, когда Толян приосанился и провозгласил:
  
  - Таёжные духи!
  
  - Что-о? - в очередной раз взвыл Сёма.
  
  - Ну, местные духи, им не нравится, что... вот... церковь, - пояснил Толян уже более косноязычно. Вот они и приходят. Чтобы пугать. А что? Вполне.
  
  - Письма тоже духи пишут? Ластами? Или, может, это русалка была? Шлёпала хвостом, - процедил Сёма и, видя, что товарищ открыл рот, собираясь что-то ещё сморозить, страшным шёпотом прошипел: - Толян, заткнись или получишь по репе.
  
  Толян мгновенно заткнулся, зная: когда Сёма в таком настроении, его лучше не злить.
  
  - Посоветуйте, что мне теперь делать, - решился робко спросить отец Александр, видя, что обстановка в кабинете оперов заметно накалилась.
  
  - Сейчас товарищ Охрименко составит протокол, запишет ваши показания, - отрывисто сказал Сёма. - Понаблюдаете за происходящим ещё и сегодняшней ночью, а я к начальству схожу. Надо определиться... с планом оперативно-розыскных мероприятий.
  
  Он стремительно вышел из кабинета и отправился искать Гризли. Сил у него уже больше не было ковыряться в этой бесовской тягомотине, он же не экзорцист какой! Пусть капитан скажет своё веское слово.
  
  И капитан сказал. Но сперва он внимательно выслушал опера, изложившего всё как на духу, в подробностях, включая визит в церковь и осмотр места происшествия, то бишь подъезда дома номер четыре по улице Пионерской, где проживал батюшка. Не утаил и того, как они провели вчерашний день - можно сказать, на пикнике за ловлей дяди Мити. Ну и завершил он свой рассказ ночным щёлканьем ластами по половицам поповского коридора. Наконец он выдохся, умолк, схватил графин с водой, стоявший на сейфе с табельным оружием. Вода была тепловатой и тухловатой, но Сёма осушил графин прямо из горлышка, утёр рот, лоб и плюхнулся обратно на стул.
  
  - Самое ведь хреновое, товарищ капитан, - жалобно пробубнил он, видя, что Гризли молчит, сцепив перед собой пальцы и глядя в стол, - что наш Тоха, то есть господин инспектор, увлёкся этим попом и всей этой катавасией не на шутку и теперь не отцепится до самого отъезда.
  
  Гризли поднял на него тяжёлый взгляд, и Сёма моментально умолк.
  
  - Значится, так, - веско проговорил Гризли, совсем как Глеб Жеглов, все они фильм с Высоцким знали наизусть, - нехай себе господин инспектор работает по этому делу. Под вашим чутким руководством, естественно. Главное, чтобы не лез в разборки наших спартаков с гопарями и всё такое прочее, он там головы не сносит, сам понимаешь. И ты прав, он скоро свалит отсюда в свою Великую Британию. Так что даю вам карт-бланш на засаду в коридоре у батюшки и на всё, что вы там ещё придумаете. Развлекайтесь. Всё это так, благорастворение воздухов.
  
  Оказывается, Гризли тоже знал разные церковнославянизмы.
  
  Но он ошибался.
  
  * * *
  Когда Сёма вернулся в кабинет оперов, отец Александр, по счастью, уже ушёл, написав "цидульку", как выразился осторожно поглядывавший на товарища Толян. Сёма успокаивающе помахал ему рукой - не ссы, дескать, я уже остыл. Он бегло проглядел "цидульку" и коротко пояснил, что капитан, мол, даёт добро на проведение оперативно-розыскных мероприятий, если таковые понадобятся. Тони опять расцвёл и горячо закивал, Толян скептически хмыкнул, правильно истолковав взгляд Сёмы на англичанина - чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не спичками.
  
  - Мы организуем там... э-э-э... засаду, да? Как говорил тот боевой пожилой... товарищ? - жадно спросил Тони, блестя глазами. В Скотланд-Ярде ему явно не хватало адреналина, а возможно, его так возбуждала царившая в этом дельце атмосфера лёгкой чертовщинки.
  
  - Надеюсь, что не понадобится, - дипломатично отозвался Сёма, но позволил прыткому бриту отлучиться вместе с Толяном и Эдиком на Пионерскую, четыре, дабы получше изучить место предполагаемой засады. Сам же он после отъезда раздражающих элементов перекрестился, что называется, двумя руками и отправился наконец обследовать недоограбленный ларёк на углу улицы Одесской.
  
  Хорошенькая продавщица Алия, прибывшая, как и хозяин ларька Тимур, на заработки из страны ближнего Зарубежья, радостно закудахтала при виде Сёмы и набила ему карманы "сникерсами" и семечками. Так что расследование с самого начала задалось. Тамошнюю публику он хорошо знал и быстренько вычислил напавших на ларёк долбозвонов, которые даже отпираться не стали, раскололись, как перезрелые арбузы. Оба недавно вышли с зоны, где сидели за "хулиганку".
  
  Вызвонив Эдика и закинув их в КПЗ, Сёма заполнил гору бумаг и с чувством исполненного гражданского и профессионального долга отправился домой. Ему срочно требовалась разрядка. Поэтому вместо собственной холостяцкой квартиры он зарулил к Светке, проходившей в его номенклатуре как "подруга бойца", выгрузил перед нею семечки, "сникерсы" и бутылку "Амаретто", купленную там же, у Алии. Светка чиниться и ломаться не стала, приветила Сёму как полагается подруге бойца, то есть накрыла стол, где главным украшением стали запечённые в духовке "ножки Буша" и маринованный папоротник, и оставила ночевать.
  
  Ночью Сёма проснулся от странного ощущения. Ему показалось, что он слышит чей-то тихий злорадный смех. Рассказ попа, что ли, произвёл на него столь неизгладимое впечатление? Впечатлительным он сроду себя не считал, всё-таки и в армейке отслужил, и в райотделе вон сколько отработал. Он покосился на безмятежно сопевшую рядом Светку и на цыпочках отправился на кухню покурить.
  
  Пока курил в форточку, снова так и сяк ломал голову, что же такое могло шлёпать по полу в коридоре у злосчастного попа. А смех? Смех ему, как и попу, тоже привиделся, что ли?
  
  "Ерундистика это всё и опиум для народа", - решительно заявил он сам себе, возвращаясь в постель к тёплой Светке и запуская обе руки под её ночнушку. Светка не возражала. Так что Сёма заснул совершенно ублаготворённый и с затаенной надеждой, что завтрашнее утро пройдёт без потусторонних явлений.
  
  Увы! Наутро стало ясно, что лёгкая чертовщинка на глазах переросла в тяжёлую. Батюшка уже ожидал оперов, нервно топчась возле крыльца райотдела, и, даже не поднимаясь на него, выпалил:
  
  - Там теперь кровь!
  
  - Так, - после паузы выдохнул Сёма, переглянувшись с Тони и Толяном. - Где именно?
  
  - У меня в коридоре, - севшим голосом пробубнил отец Александр. - И это были не ласты. Это были ладони. Шлёпали. Там отпечатки. Кровавые. То есть следы. И только ладоней. А отпечатков ног нет. - Он умолкал чуть ли не после каждого слова, будто ему было трудно говорить.
  
  - Может, просто краска? - брякнул Толян.
  
  - Вы снова заперли дверь, окно и дверь? - перебил его Тони, подходя к отцу Александру.
  
  - Разумеется, - пробормотал тот, взирая на англичанина со вспыхнувшей надеждой. На англичанина, а не на родных оперов! Вот ей-богу, снова обидно стало.
  
  - Поехали, посмотрим, - кратко распорядился Сёма.
  
  Эдик на "бобике" куда-то умотал с Котом и Мазаем, и ехать на место предполагаемого происшествия пришлось на трамвае. Батюшка отпер дверь, и друг за другом, гуськом, все осторожно проникли в квартиру. Сёма нажал на выключатель у косяка, и в коридоре вспыхнул неяркий свет тускловатой лампочки.
  
  В этом свете на вытертом линолеуме стали отчётливо видны бурые отпечатки больших, явно мужских ладоней, нашлёпанные по всей площади довольно длинного коридора, который разветвлялся, упираясь одним концом в кухню, другим - в спальню. Стандартная планировка. Сёма почти что на цыпочках проник в кухню, где тоже хватало отпечатков на полу. Окно же было накрепко заперто - он специально подёргал за шпингалет.
  
  - Вызываем эксперта, - буднично сообщил он. - Всё, шуточки закончились. У кого-нибудь из ваших соседей есть телефон? - повернулся он к священнику.
  
  - У Николая Иваныча, в тридцать восьмой квартире, - предсказуемо сообщил тот, и к ветерану побежал расторопный Толян, снова преотвратно обрадованный происходящими паранормалиями. Сёма про себя решил, что непременно вломит коллеге, как только англичанин исчезнет из поля зрения.
  
  Пока ждали эксперта Васю Савельева с его фотоаппаратом и оборудованием, мрачно сидели на кухне. Батюшка засуетился было с чаем, но Сёма махнул на него рукой. Ничего в горло не полезло бы, проклятые ладони так и притягивали взгляд.
  
  - Кстати, - совсем некстати заинтересовался вдруг Толян, повернувшись к бриту, - а ты у нас тут пьёшь чай в пять часов вечера? Ну, файф-о-клок этот ваш?
  
  Сёма раздражённо скривился, а Тони кротко произнёс:
  
  - Нет.
  
  - А почему? - не отлипал Толян.
  
  - Я люблю какао, и я нахожусь на работе весь день, - отрапортовал Тони. Тут наконец явился эксперт Савельев, и началась привычная рутина: вспышки фотоаппарата, снятие отпечатков ладоней, соскобы проб с пола, стола и подоконника.
  
  Забрав у батюшки ключи и строго-настрого приказав ему сегодня в квартиру больше не являться по причине намеченной милицейской засады, а переночевать хоть у матушки Марфы, хоть у кого-нибудь из коллег по цеху, опера снова поспешили в райотдел вместе с экспертом. Через четверть часа они уже сидели в кабинете у Гризли, тоскливо пялясь на портрет Дзержинского над начальственным креслом. Гризли не захотел его снимать даже под ветром новых веяний, сообщив, что, мол, привык к нему и без "железного Феликса" его мыслительные процессы будут проходить не столь интенсивно.
  
  Сейчас в голове у Сёмы напрочь отсутствовали какие бы то ни было мыслительные процессы вообще. Он деревянным голосом произнёс:
  
  - Вася говорит - кровь.
  
  - Ясно, - отозвался Гризли и хмуро посмотрел на бодрого Тони. В этом взгляде явственно читалось: "Тебя тут только не хватало", но Гризли умел держать удар и всегда мужественно встречал жопу грудью, чему и подчинённых учил. Если от инспектора невозможно было отвязаться, его следовало задействовать, и вся недолга.
  
  - Кстати, - буднично продолжал капитан, - а ваш отец Александр не мог всю эту лабуду, - он пошевелил пальцами в воздухе, - инсценировать?
  
  Толян и Тони, переглянувшись, замотали головами, а Сёма, поскольку вопрос был адресован главным образом ему, как старшему опергруппы, честно подумал и ответил:
  
  - Не похоже. Он такой... идеалист и божий одуванчик, даже стыдно перед ним.
  
  - Э-э? - Гризли вскинул бровь. - Стыдно? Чего тебе стыдиться?
  
  - Ну ... - Сёма замялся, понимая, что ляпнул это сдуру. - Мы все по сравнению с ним адовы грешники и вообще какие-то монстры.
  
  - Монстры-то монстры, но спасать его будете именно вы, - Гризли махнул рукой. - Ладно, хорош тут философию разводить, излагай план мероприятия.
  
  - Прибудем на место происшествия в двадцать один ноль-ноль, - оттарабанил Сёма, - запрём двери и окно проверим, приготовим оружие и будем ждать.
  
  - Где именно ждать? - уточнил Гризли, который обычно такими мелочами не шибко интересовался, отдавая процесс на откуп подчинённым: ему был важен результат.
  
  - В спальне, где ж ещё, - пожал Сёма плечами, но Гризли продолжал взирать на него терпеливо, как умудрённый опытом педагог на трудновоспитуемого подростка, и тут до него дошло: - Чёрт... один в спальне, один в кухне, один на лестничной площадке пролётом выше.
  
  - Хорошо, - смилостивился Гризли. - Учитывайте, что сидеть придётся всю ночь, до рассвета.
  
  - До первых петухов, - пробормотал Толян. - Так положено, - спохватившись, добавил он под строгим взглядом капитана. - Всякая нечисть... это... должна исчезнуть с первыми лучами солнца. И криком... хм... петуха.
  
  - Должна, но не обязана, - буркнул Гризли. - Ладно, идите уже с богом. Живьём брать демонов!
  
  На его угловатом лице не было и тени усмешки.
  
  * * *
  Кто где будет караулить "демонов", распределили быстро. Тони, как необкатанное пока что в деле звено, оставили в спальне, которую на сей раз не стали запирать изнутри. Толян устроился на кухне, поближе к холодильнику, как он сам объяснил, весело скалясь. Сам Сёма, расставив остальных по их постам, бесшумно поднялся пролётом выше и застыл у подоконника, испещрённого вырезанными и выцарапанными там надписями, по большей части матерными.
  
  Дверь в квартиру они тоже не стали запирать. Если нечисть, преследующая попа, в самом деле нечисть, в чём Сёма очень сомневался, она просочится и сквозь запертую дверь, как было и раньше. А вот самому Сёме, если внутри хаты начнётся заварушка, попасть туда будет трудновато.
  
  Тони ещё что-то мёл про какие-то "радиотелефоны" для связи друг с другом, но его никто не понял, предположив, что речь идёт о портативных рациях. Такой роскоши, естественно, в райотделе не водилось, и Тони, поняв это, лишь грустно вздохнул.
  
  Опять же для чистоты эксперимента Сёма дал отцу Александру разрешение - по его настоятельной просьбе - перед уходом вымыть пол, "украшенный" отпечатками ладоней. Окровавленных, как хмуро сообщил операм эксперт Вася Савельев. Что за хренотень, кому только могло прийти в голову заниматься такой фигнёй, устало думал Сёма, прислонившись к стене, тоже испещрённой "наскальными росписями".
  
  К его большому облегчению, остальные жильцы подъезда вверх и вниз по лестнице практически не сновали, видимо, к девяти вечера они хотели только ужинать и спать. Он бы тоже от такой роскоши не отказался. На пятый этаж мимо Сёмы прошла лишь весёлая и хмельная молодая пара, вернувшаяся, видимо, из гостей. Сёма предусмотрительно повернулся к ним спиной, тупо пялясь в немытое окно подъезда. Но они обратили на него не больше внимания, чем на забытые кем-то на половике чёрные сланцы, продолжая рассказывать друг другу про какого-то Гошу и заливаясь при этом пьяным смехом.
  
  А потом в подъезде наступила тишина, иногда нарушаемая только пробивавшимися даже сквозь стены и двери бодрыми выкриками Якубовича и гвалтом зрителей на "Поле чудес".
  
  - В стране дураков, бля, - раздражённо пробормотал Сёма, это глумливое название, прямо намекающее, что все они живут в стране дураков, бесило его с первой же передачи. Он глубже засунул кулаки в карманы спортивной куртки и ссутулился, продолжая бездумно таращиться на свой силуэт в заляпанном оконном стекле.
  
  Он неистово завидовал сидящему сейчас на мягком диване Тони, а также Толяну, который, к бабке не ходи, пристроился к поповскому холодильнику. Сам же Сёма не имел возможности даже присесть. Разве что на подоконник, вспомнив удалую пору отрочества, когда они сидели вот так в чужих подъездах, болтая и пересмеиваясь. От нечего делать он принялся читать "наскальные" надписи и добросовестно прочитал всё, что смог разобрать, начиная с "Nautilus Pompilius" и заканчивая "Машка из 69 сосёт".
  
  И тут кто-то пискнул за его спиной.
  
  Мгновенно обернувшись и чувствуя, как по шее сзади пробегает холодок, он сперва не увидел никого. Но, опустив глаза, всё-таки заметил тощую пёструю кошку, бурую, в чёрных и жёлтых мазках, похожую на картину импрессионистов. Кошка глядела прямо на него, будто чего-то просила. Жратвы, чего же ещё, машинально решил Сёма и так же машинально позвал:
  
  - Кыса, кыса.
  
  Кошка вновь откликнулась каким-то неясным жалобным стоном, даже не похожим на мяуканье, и вдруг ощетинилась, выгибая худую спину дугой. Шерсть у неё на загривке поднялась дыбом, хвост распушился посудным ёршиком. Но уставилась она уже не на Сёму, а на противоположную от него стену. Потом развернулась и исчезла так же внезапно, как появилась, порскнув вниз по ступеням - очевидно, в подвал или на улицу.
  
  И звук, который Сёма услышал буквально через мгновение, издавала вовсе не кошка. Тихий, почти за пределами слуха... смех? Да, смех. От этого звука у Сёмы заледенела не только шея, но и спина, и волосы на затылке встали дыбом, как шерсть у кошки. Звук стал ещё омерзительнее, когда к нему присоединилось лязганье, очень похожее на скрежет огромных ножниц.
  
  - Что за херь, - прошептал Сёма непослушными, будто пластилиновыми, губами и потряс головой, чтобы хоть немного прочухаться. Лязганье и смех оборвались, и ещё через мгновение он вовсе не был уверен, что вообще это слышал.
  
  Ему отчаянно захотелось вернуться в квартиру попа и увидеть озабоченные и, самое главное, живые рожи Тони и Толяна, но он сдержался. Вместо этого он стремительно сбежал по ступенькам - к стене, на которую глазела кошка. Туда едва доходил свет тусклой подъездной лампочки, но под определённым углом, как раз если встать несколькими ступенями ниже, стало видно, что на стене - гвоздём или ещё чем-то острым - была процарапана ладонь.
  
  Огромная растопыренная пятерня.
  
  - М-мать... - прошептал Сёма, сам не понимая, ругается он или зовёт свою давно умершую маму, а возможно, взывает к Богородице.
  
  Он моментально вспомнил, как в прошлом году точно так же он сам, Толян и Гризли стояли в четвёртом подъезде тридцать четвёртого дома по улице Таёжной. Там на стене столь же грубо и схематично был процарапан силуэт огромного пса с разинутой пастью... а в самом подъезде творилось страшное.
  
  Совпадением такое быть не могло.
  
  В три прыжка Сёма достиг двери в квартиру попа и рванул ручку на себя.
  
  С первого же взгляда ему стало ясно, что ничего "эдакого" внутри не происходит: парни, слава те господи, смирно сидят там, где он их оставил. Из комнаты озадаченно выглянул взъерошенный Тони, явно расположившийся в отсутствие старшего на поповском диване, а в кухне зашебуршился Толян. Все были живы и здоровы.
  
  - Толь, поди-ка сюда, посмотри, - задыхаясь, выпалил Сёма, и напарник, конечно, тут же очутился рядом с ним, как и Тони.
  
  Не тратя времени на объяснения, Сёма повёл обоих за собою в подъезд. Увидев ладонь на стене, Рыжий длинно свистнул и поёжился, а Тони негромко спросил:
  
  - В чём дело?
  
  И протянул было руку к процарапанному силуэту, но Сёма его удержал.
  
  - В прошлом году дело было, осенью, - с натугой проговорил он. - Улица Таёжная, тридцать четыре, четвёртый подъезд. Мужик вышел ведро вынести вечером, как раз после девяти, а его потом нашли с разорванным горлом. И отпечатки собачьих лап вокруг. Кровавые. Только саму собаку никто не видел. Но на стене над трупом как раз вот так же типа пёс оскалившийся был нацарапан. Прямо вот так же - схематично. А тут - ладонь. И в квартире.
  
  - Отпечатки ладоней, - бесцветным голосом закончил Тони. - Я понял.
  
  Он всё-таки протянул руку и коснулся пальцем борозды на стене.
  
  - Не такая уж и свежая, - приглядевшись, объявил Толян. - Может, просто совпадение, Сём? Ты же не думаешь в самом деле, что... - он запнулся.
  
  - Я уже не знаю, чего думать, - тяжело проговорил Сёма. - Смотрите. Там был процарапан пёс. Как будто знак. И мужика порвала псина. Мы её потом нашли.
  
  - То есть... - перебил его Тони, - у происшествия разумное... логичное объяснение было?
  
  Сёма кивнул:
  
  - В подъезде хмырь один жил, а у его братана пёс был бойцовой породы. Кажись, стаффордшир. Знаешь такого? Ну вот, братан на этом псе очень хорошо наживался, он его на собачьи бои выставлял. У нас это запрещено, и всё было шито-крыто. Но тут хозяин уехал в отпуск, а чувак, который за псом приглядывал, загремел в больницу. И этот хмырь из четвёртого подъезда забрал сраную собачку Баскервилей себе. Ненадолго, до возвращения брата всего ничего оставалось. Но с собачкой-то надо было гулять, и притом так, чтоб никто не заметил, что она у него вообще живёт. Оба этих урода параноили страшно, что конкуренты что-то нехорошее с такой ценной собачкой учинят. Отравят, например. Так хмырь её в спортивной сумке, здоровенной такой, до лесополосы доносил и там уже гулял с нею. А она из сумки взяла и вырвалась в один непрекрасный миг. И загрызла соседа.
  
  - А потом меня хотела, - с неприкрытой гордостью поведал Толян, - а Сёма её застрелил, когда она кинулась.
  
  - Как? - ахнул Тони, переводя ошалелый взгляд с одного на другого.
  
  - Да вот так же мы в засаде в том подъезде сидели, - объяснил Сёма, - и увидели, как хозяин...
  
  - Возницын Глеб Павлович, 1960 года рождения, ранее несудимый, - подсказал Толян.
  
  - Как Возницын её выносит. Гризли тогда сумку просто ногой поддел...
  
  - Зачем? - снова не понял Тони.
  
  - Ордера-то на обыск у нас не было, а что там собака может быть, мы уже догадывались, - пояснил Сёма. - Пёс внутри закувыркался, сумка выпала, "молния" разошлась... ну и началась катавасия.
  
  - Стафф этот на меня бросился, - с прежней гордостью произнёс Толян, - ну, Сёма его и того. Положил из ПМ-ки. Возницын сел, кажись, на четыре года. Соседа-то он, считай, убил и скрыл этот факт.
  
  Сёма сам непроизвольно поёжился и снова взглянул на ладонь на стене.
  
  - Тоха, - хрипло вопросил он, - я дурак, если мне логическая связь между этими... картинками на стенах мерещится?
  
  Тони подумал, поморгал и решительно качнул головой:
  
  - Нет. Не дурак. Скажите, были ещё какие-то происшествия? В том месте, где собаку на стене... нарисовали?
  
  - Нет, - пробормотал Сёма. - По крайней мере, к нам больше никто не обращался. И вот ещё что, мужики, - он на миг осёкся, - я слышал смех. Ну, про который поп говорил. Что, мол, смеётся кто-то. Тихо так, противно. Посмеялся и перестал. Вроде как надо мною. И что-то скрежетало, знаете, как большие ножницы щёлкают, - он изобразил в воздухе пальцами, как двигаются лезвия ножниц, и его опять пробил озноб.
  
  - Здесь? Сейчас? - выдавил Толян, озираясь. - И ты тут один столько просидел? Ну ты силён, Сём, - он уважительно похлопал друга по плечу.
  
  - Какое там "силён", - досадливо поморщился тот, - сразу за вами дёрнул.
  
  - Момент, - снова заговорил Тони, хмурясь всё больше. - То есть подождите. Там, тогда, собака была на стене - и настоящая. Здесь - ладонь. На стене. Но... чья ладонь была настоящая? Кого-то найти хотело... нечто с той стороны...
  
  - Нечто потустороннее, - шёпотом подсказал Толян.
  
  - Потустороннее, да, - Тони пошевелил губами, подбирая слова. - Если нечто желало призвать собаку и оставило знак, оно призвало. Здесь нечто призвало кого?
  
  - Господи, слышал бы нас Гризли, - простонал Сёма, присаживаясь прямо на ступеньку. - Какой же херью приходится заниматься... Ладно. Ладно, - он вдруг вскочил. - А наш батюшка не говорил, где он собирается сегодня ночевать?!
  
  - Н-нет, - промямлил Толян, растерянно уставившись на старшего. - Что-то я не вкумекаю, Сём, к чему ты клонишь, - признался он дрогнувшим голосом.
  
  Как ни странно, быстрее всего "скумекал" англичанин.
  
  - Ладонь есть, - он разогнул один палец, прижатый к собственной ладони, и взглянул на стену. - Есть предположение, что существует нечто, - от волнения он начал путаться в формулировках и разогнул второй палец. - Где тот человек, который должен осуществить замыслы нечто? - третий палец. - Они же идут в тандеме. В связке.
  
  - И в чём состоят эти замыслы? - Сёма понизил голос, ужасаясь тому, какую лабуду они на полном серьёзе тут обсуждают, и опасаясь, что на лестничную площадку сейчас повылезают соседи попа, привлечённые нездоровым галдежом снаружи. Того и гляди милицию вызовут!
  
  Тони пристально посмотрел на него:
  
  - Ты же не веришь в это? У тебя вообще нет веры?
  
  - Верю в истину, добро и красоту, как каждый честный мент, - Сёма тяжело усмехнулся. - Если у этой нечты был замысел напугать или затравить нашего попа, она должна была найти человека, который будет этим для неё заниматься. Этого человека мы тут и ждём. Он не пришёл. Пока что. Так?
  
  Тони в очередной раз кивнул и уверенно сказал:
  
  - У меня мнение, что такой человек сегодня не придёт. Священник должен быть дома и должен быть один, чтобы он пришёл. Понимаете? Нечто знает, что его тут нет.
  
  Во всём этом бреде всё-таки была какая-то логика, черт дери, с тоской сообразил Сёма.
  
  - Знать бы, где ночует поп, - пробормотал он со вздохом. - Я идиот, не спросил вообще. Остаётся только ждать утра.
  
  - И молиться, - спокойно добавил вдруг Тони. И даже слегка улыбнулся, когда опера ошалело уставились на него.
  
  - Иди ты, - проворчал Сёма.
  
  Они вернулись в квартиру, уже действительно не ожидая никаких "подосланцев", и даже прикорнули - кто на диване, кто прямо на ковре.
  
  А наутро, когда они явились в райотдел, мрачный, как туча, Гризли, сообщил им, что на пустыре за церковью нашли отца Александра. Горло его было перерезано, предположительно, ножницами, найденными рядом с телом. По счастью, артерия не была задета, священник потерял много крови, но остался жив и был доставлен в больницу номер два в тяжёлом состоянии.
  
  - Аллес махен, - сурово закончил Гризли, внимательно глядя на онемевших подчинённых. - Работайте, если не хотите, чтобы сюда приехала съёмочная группа НТВ с репортажем про то, как у нас в городе попов режут. Под присмотром британского агента ноль-ноль-семь, - теперь он смотрел на Тони.
  
  Они не хотели.
  
  * * *
  В своём кабинете Сёма тут же вскипятил чайник, и каждый из членов опергруппы вбухал в свою кружку столько "Нескафе", что ложка аж стояла.
  
  - Сейчас надо вот что: протокол осмотра места преступления и самим туда съездить, - Сёма опустился на свой стул, машинально дуя в кружку. - Потом - результаты экспертизы, как только будут готовы. Встать у Васи над душой.
  
  - Съездить в больницу, - негромко уронил Тони, и все посмотрели на него. Лицо у брита было бледным, под глазами залегли тёмные круги, но так, наверное, выглядел сейчас каждый из них. - Отец Александр будет рассказать... рассказывать... расскажет, как всё было. Прямо сейчас.
  
  Сёма замахал на него руками:
  
  - Да нас просто не пустят к нему. Ты думаешь, он может опознать нападавшего?
  
  - Возможно, - коротко ответил Тони. - А возможно, нет. Но я бы начать... начал с больницы.
  
  Сёма ещё раз внимательно посмотрел на него и сжал губы. У брита были какие-то соображения, продиктованные наверняка только интуицией. В интуицию Сёма как раз верил, она не раз спасала ему жизнь. Интуиция, предчувствие, чуйка, ангел-хранитель - можно было назвать как угодно это ёканье под ложечкой и сосущую пустоту в животе.
  
  Вместо того чтобы надавить на Тоху и вынудить его не мяться, а изложить всё как есть, Сёма решительно поднялся, одним глотком опрокинул в себя остатки горькой бурды из кружки и твёрдо заявил:
  
  - Поехали тогда в больницу. Начнём с потерпевшего. Но нас не пустят.
  
  В этот раз собственная чуйка его подвела - их пропустили в отдельный маленький бокс, куда по просьбе Гризли поместили отца Александра.
  
  - Перелили кровь, проведена операция, состояние близкое к удовлетворительному, больной в сознании, - лаконично пояснил операм завотделением "травмы". - Поэтому не в реанимации.
  
  Сёма успел прочитать протоколы осмотра места преступления. Он хорошо знал этот пустырь, пересечённый какими-то мелкими овражками и засаженный хилыми деревцами, которые никак не желали расти. Время от времени городская администрация пыталась что-нибудь замутить на этом месте: то крытый бассейн, то автошколу, то что-то ещё. Но пустырь неизменно, при любой власти, оставался пустырём.
  
  А отца Александра в половине шестого утра обнаружил там некий гражданин Бабаев, вышедший погулять с собакой, обычное дело. Он и вызвал "скорую" и ментов, найдя человека в рясе, лежавшего на боку в луже собственной крови. Возле тела потерпевшего действительно валялись большие ножницы типа кухонных. Как уже выяснилось, без отпечатков пальцев.
  
  - Нападавший был в перчатках, - лаконично прокомментировал Сёма, ещё когда они искали вход в приёмный покой недавно отремонтированной больницы, где пару раз приходилось пребывать и ему самому.
  
  - А отец Александр был в перчатках? - неожиданно спросил англичанин, и это прозвучало так, что Сёма даже остановился на ходу, и Толян врезался в него.
  
  - Что ты хочешь этим сказать? - на выдохе проговорил Сёма.
  
  Но тут распахнулась дверь, действительно оказавшись дверью нового приёмного покоя, и они вошли внутрь.
  
  И вот сейчас Сёма решительно осведомился, глядя в усталые глаза завотделением, кажется, доктора звали Андреем Владимировичем:
  
  - Скажите, а когда потерпевшего привезли сюда, вы не помните, были ли у него на руках перчатки?
  
  - Как ни странно, да, были, - чуть помедлив, подтвердил доктор. - Это удивило, да. В конце мая-то. Все в крови.
  
  - Момент, - вмешался Тони. Он сейчас был похож на настоящую ищейку: подался вперёд, худое бледное лицо как-то заострилось, глаза загорелись. - То есть... а какие-то другие порезы у него на теле были?
  
  Доктор снова кивнул:
  
  - На левом предплечье: один свежий, второй - заклеен пластырем.
  
  - Когда была эта рана нанесена? Под пластырем? - продолжал допытываться Тони, а у Сёмы и Толяна глаза буквально полезли на лоб.
  
  Сёма старательно гнал от себя догадку, что именно "скумекал" брит, но... он был всё-таки опер.
  
  - Сутки или двое назад, - отозвался завотделением, подтвердив эту догадку.
  
  - Ладно, - бесцветным голосом проговорил Сёма. - Покажите, как нам пройти к отцу Александру, пожалуйста.
  
  - Вы, похоже, не вполне понимаете, в каком он находится состоянии, - негромко произнёс им вслед доктор, но они не остановились.
  
  ...Отец Александр лежал безгласный, совершенно белый, в какой-то больничной распашонке, и горло у него было в бинтах до самого подбородка.
  
  - Мы идиоты, - просипел Сёма так, словно у него самого было перебинтовано горло. - То есть, - почти шёпотом добавил он, увидев, что священник открывает глаза, - здравствуйте, мы сейчас уйдём, извините.
  
  Глаза у отца Александра были огромными и тёмными. В них стояли слёзы. Прикрыв веки, он чуть пошевелил головой на подушке, и Сёма понял.
  
  - Не уходить? - переспросил он.
  
  Брит вдруг прошёл мимо него в выданном каждому из них застиранном белом халате и присел на край постели, рядом с торчащей "ногой" капельницы.
  
  - Отец Александр, - очень мягко произнёс он, - мы же должны знать правду, простите. Если вы подтверждаете то, что я сейчас говорить... скажу... просто прикройте глаза. Хорошо?
  
  Священник на миг опустил веки. Согласился.
  
  Сёма и Толян затаили дыхание. Им было ясно, что брит разбирался в происшедшем лучше них.
  
  - Вы же поняли, что сами делали... всё это? - спросил Тони, и веки отца Александра снова опустились.
  
  - Когда? Когда вы это поняли?
  
  Никто не думал, что священник сумеет ответить, но он вдруг с усилием выпростал из-под одеяла худую руку и поднёс её к своей перевязанной шее.
  
  - Когда нанесли себе травму? - будничным голосом осведомился слегка пришедший в себя Сёма, и священник снова моргнул.
  
  - Вы... чувствовали... почувствовали, - поправился Тони, - что рядом с вашей душой поселилась другая, вы поняли, что это она творит все эти... злые вещи?
  
  Отец Александр закрыл глаза, и из-под его набухших век медленно поползли слёзы. Сёме захотелось отвернуться, но Тони пододвинулся к лежавшему и осторожно взял его за руку.
  
  - Диавол... - прошелестел отец Александр одними губами.
  
  - Не вините себя, - взволнованно выпалил Тони. - С вами - это не первый случай. Сёма, ты расскажешь?
  
  И тот, кашлянув, тоже подошёл поближе к кровати и рассказал жадно слушавшему священнику про пса на стене подъезда тридцать четвёртого дома, про бойцовскую собаку, про гибель человека и про то, как стафф, вырвавшись из сумки, чуть было не загрыз Толяна.
  
  - Оперуполномоченного Охрименко, - поправился он, и Толян закивал, подтверждая. - А тут, - он потёр лоб в замешательстве, - получается, что это нечто выбрало вас. Вы ему где-то дорогу перешли, - быстро добавил он, пытаясь утешить батюшку, но понял, что сказал чистую правду. - Он стремился вас убрать, но вы же победили. Вы победили. Пожалуйста, не надо уезжать. Вы же можете... обратиться за какой-нибудь... епитимьей, что ли. Когда поправитесь.
  
  Бледные губы отца Александра сложились в печальную улыбку.
  
  - Обещайте, что вы подумаете, - закончил вместо Сёмы Тони.
  
  И отец Александр согласно моргнул.
  
  * * *
  - Короче, когда он поправится, то даст показания честь по чести, - закончил Сёма свой отчёт внимательно слушавшему Гризли. - Попытка суицида, дело закроем.
  
  - У него, получается, раздвоение личности, что ли? - пробормотал капитан. - Доктор Джекил и мистер Хайд? Первый раз такое на моём... хм... веку. Как догадался? - он развернулся к бриту, уважительно на него глядя. - Имел дело с чем-то подобным?
  
  Тот энергично кивнул. Заметно было, что он буквально валится с ног, но очень доволен.
  
  - Итак, что мы имеем. Доктор Джекил, то есть отец Александр, не знал, что делает мистер Хайд, который в него вселился... каким-то образом, - продолжал Гризли, постукивая карандашом по столу в такт своим словам. - Ну, тронулся человек, бывает. Сам себе письма писал, потом забывал об этом, письма находил, переживал. Явился к нам. Вы начали разбираться. Тогда его мистер Хайд решил, что пора типа поднажать...
  
  - Дальше я не понял, как было, и он сам вряд ли объяснит, - задумчиво протянул Сёма, прервав начальника. - Он нашлёпал ладонями по коридору кровавые следы - замечу, в перчатках, кровь текла у него из раны на предплечье, которую он сам же себе нанёс. И он же сидел в спальне, запершись и трясся, слыша смех из коридора? Нет, не понимаю. И он навряд ли вспомнит.
  
  - Анализы крови взяли, сверили с теми данными, что были у экспертов? - перебил его Гризли, и Сёма подтвердил:
  
  - Совпадают. Следы - это он.
  
  - Ладно, а потом? - Гризли сдвинул брови; видно было, что в его голове идёт интенсивный мыслительный процесс, но осознать до конца происшедшее ему мешает реальный здравый смысл.
  
  - Ну, видимо, мистер Хайд снова решил поднажать. Заставил батюшку уйти от отца Иоанна, в доме которого тот ночевал. Заявиться на пустырь и перерезать себе горло, предварительно оставив вокруг себя такие же кровавые следы, как те, что были в квартире. Но тут у него, этого долбаного Хайда то есть, кое-что пошло не так.
  
  - Отец Александр сообразил, что делает и почему, - взволнованно добавил Тони. - Он изгнал... выгнал Хайда из себя и потерял сознание.
  
  - Да уж, прекрасная версия. Я прямо вижу, как всю эту херню поднимаю наверх, - капитан действительно ткнул пальцем вверх, указывая таким образом на портрет "железного Феликса".
  
  - Ставлю доллар, тот бы тоже не понял, - прошептал позади Сёмы циничный Толян.
  
  Гризли хмуро глянул на него:
  
  - Думаешь, я глухой? Шипит тут, аспид. Короче, поп выходит из больницы, объясняет всё происшедшее попыткой суицида, дело закрываем. Сам-то он как?
  
  - Не очень, - честно признался Сёма. - Плачет... и вообще в депрессии.
  
  Гризли сочувственно крякнул и потёр шею:
  
  - Не удивлён. Я бы на его месте тоже имел... бледный вид и холодные ноги.
  
  - У него в душе Бог, - вдруг решительно проговорил Тони. - Он справится.
  
  Гризли снова крякнул:
  
  - Божественная психотерапия. Понятно. Ладно, товарищ инспектор, - он наконец-то усмехнулся, - вы уже завтра от нас отбываете, а мы ещё ни разу с вами не пили. Рабочий день закончен, можно приступать.
  
  Сёма закашлялся, вытаращив глаза. Это было, мягко говоря, внезапно.
  
  - Так что заприте дверь, охотники за привидениями, и мы восполним этот пробел, - невозмутимо продолжал Гризли, ухмыляясь уже в открытую. - Ты вообще-то водку пьёшь, инспектор?
  
  - Пью... вообще-то, - Тони тоже улыбнулся, но с некоторой оторопью. Даже, можно сказать, с опаской.
  
  Ещё бы - на казённом столе появились вынутые из капитанского сейфа бутылка "Русской" и две бутылки дагестанского коньяка. А также двухлитровая банка солёных огурчиков и пол-литровая - груздей. Сёма даже знал, кто именно осчастливил начальника всем этим добром - уборщица тётя Зина. Потом на свет Божий появились четыре гранёных стопаря.
  
  - Звиняй, виски не держим, - Гризли развёл могучими руками. - Да и вонючее оно у вас какое-то. Как самогонка. Рыжий, будь ласка, сгоняй за шаурмой в ларёк к девчонкам. Вот деньги.
  
  В вагончике под окнами райотдела две весёлые гражданочки из Ближнего Зарубежья вертели шаурму - с раннего утра до позднего вечера. Злые языки поговаривали, что накануне шаурма мяукала, но опера считали это гнусной инсинуацией.
  
  - Я мухой! - Толян проворно схватил деньги.
  
  - ...А как оно вообще происходит, такое раздвоение личности? - пристал Сёма к англичанину, когда все уже накатили по второй. - Ты же наверняка изучал, скажи.
  
  - Бывает и больше, - Тони сосредоточенно нахмурился. - Больше других личностей.
  
  - Да ты чо, вот здорово! - ахнул Толян. - Круто! И что, ни одна из них не помнит о другой?
  
  - Чаще всего даже не знает... так было в отмеченных медициной случаях, - кратко объяснил Тони. Толян задумчиво закивал, понимаю, мол, но англичанин тут же добавил: - Но я не думаю, что у отца Александра было раздвоение личности. Как диагноз.
  
  - Э-э? - протянул Гризли, едва не поперхнувшись огурчиком. - Расшифруй-ка, товарищ инспектор, а то я как-то не вкурю.
  
  Тони задумался, знакомо шевеля губами и сосредоточенно глядя в свой стопарь.
  
  - Раздвоение личности подразумевает некие... какие-то внутренние проблемы. С психикой. А тут как будто бы произошло вторжение извне. Захват. Кем-то тёмным. С той стороны.
  
  - Во здорово! - снова восторженно подпрыгнул Толян, и Сёма не выдержал - наконец заехал ему по шее.
  
  - За что?! - оскорблённо заверещал Рыжий.
  
  - За всё. Нашёл чему радоваться, дурак, - сумрачно отрезал Сёма, а Гризли внушительно изрёк:
  
  - Сейчас и я добавлю. Давай, Тоха, не отвлекайся. Ты реально веришь в "ту сторону"?
  
  - Да, - тихо обронил Тони. - Были... прецеденты. А у вас не было? Сёма рассказывал про нарисованную собаку. А тут - ладонь.
  
  - Совпадение, - проворчал Гризли. - А я вот не верю в такие тряхомудии. У всего рациональное объяснение есть. Кто-то накалякал псину на стене - что с того? Если бы тот хрен, как его там было звать, Возницын, что ли, не притащил братниного пса домой, ничего бы и не было. Пёс взбесился. Порвал человека, бывает, - он упрямо мотнул головой. - Нет, не верю. И здесь то же самое. Поп просто с катушек сошёл. А ладонь... Ну, тоже накалякал кто-то. У нас в подъездах, знаешь, не только ладонь могут накалякать, - он гулко хохотнул, - но и другие части тела.
  
  - Знаю. У нас тоже, - серьёзно кивнул Тони. Глаза его были непроницаемыми.
  
  - Так что давай за мир во всём мире, инспектор, и за британско-советскую, то есть британско-российскую дружбу! - Гризли в очередной раз вознёс над столом стопарь.
  
  Сёма махом опрокинул в себя жгучую жидкость (пил он только коньяк) и, не давая никому опомниться, брякнул:
  
  - Если, Фёдор Иваныч, как ты говоришь, поп умом тронулся, и херня на стене к этому отношения не имеет, то со мной-то что было? Мы уселись в засаде, и мистер Хайд устроил концерт уже мне. Кто-то смеялся, тихонько так... и ножницами лязгал... я чуть не обоссался, однако, - честно сознался он, - особенно когда ладонь на стене увидел и про того пса вспомнил. А пока мы в стену зырили и мараковали, что к чему, он отца Александра и попытался того... укокошить. Что, тоже совпадение?
  
  Гризли крепко задумался, подперев щёку кулаком, а Толян исподтишка показал Сёме большой палец: дуй, мол, дожимай неверующее начальство.
  
  - Невыспатый ты был, вот что, - наконец твёрдо заявил капитан. - Смех... лязг... да что угодно это могло быть. Глюки от недосыпа. Телик у поповых соседей в какой-нибудь квартире за стенкой. Или кошка мявкала.
  
  - Кошка там была, - вспомнил Сёма. - Бурая такая. В жёлтую типа крапинку. Утекла в подвал.
  
  - Вот видишь, - Гризли в очередной раз воздел палец к портрету Дзержинского. - Сам сказал.
  
  Первый чекист с портрета укоризненно взирал на Сёму, и тот только пробормотал:
  
  - Да что же я, человечий или там нечеловечий смех от кошачьего мява не отличу, что ли? Кстати, кошка шипела и горбилась, когда на эту ладонь на стене смотрела. Я потому на стену внимание и обратил. И ещё... - он поколебался, говорить или нет, но, увидев, что товарищи напряжённо смотрят на него, скороговоркой выпалил: - Я накануне у Светки своей ночевал, так там мне тоже смех мерещился, так, знаете, в полусне. И никаких кошек не было.
  
  Гризли ещё немного подумал и предсказуемо заявил:
  
  - Просто ты слишком вгрузился в эту байду, только и всего. Тут что угодно померещиться может, если нагнетать, - он хитро подмигнул. - Ладно, дело, считай, раскрыто. Сменим пластинку. Ты когда на Светке своей женишься, деятель?
  
  - Чего? - обалдел Сёма и даже вспыхнул под удивлённым взглядом англичанина. Ещё не хватало! Сменим пластинку, называется.
  
  - Того, - не обращая внимания на его корчи, гнул своё толстокожий Гризли. - Девка хорошая, мы ж её видели на концерте на День милиции в ДК или вон на Новый год. Симпатичная, хозяюшка небось и не шалава какая-нибудь Непутятична. Квартира даже есть. Чего не женишься?
  
  Давно и прочно женатый на своей Марь Филипповне старший оперуполномоченный желал охватить подобным счастьем и подчинённых.
  
  Багровый Сёма кашлянул и жалобно покосился на Толяна. Мол, выручай, не бить же начальству морду. Рыжий этот взгляд истолковал правильно и немедля принялся разливать пойло под следующий тост:
  
  - За любовь!
  
  Тут Сёма наконец с облегчением вздохнул, потому что махом переключившийся Гризли начал растроганно вспоминать, как познакомился со своей Машенькой, то есть Марь Филипповной, а потом как банный лист пристал к инспектору - женат ли он, и если нет, то когда собирается.
  
  Сёма же незаметно встал из-за стола, подошёл к окну с распахнутой форточкой и закурил, глядя в тёмное холодное небо.
  
  Сможет ли отец Александр пережить то, что с ним случилось? И если сможет, то когда? Сёма подозревал, что нескоро.
  
  За столом Гризли и Толян, обнявшись, принялись негромко выводить: "Ходят кони над рекою". Сёма обернулся, встретил понимающую усмешку Тони и ухмыльнулся сам.
  
  * * *
  Каким-то образом все трое - Сёма, Толян и Тони, - проводив капитана на такси к его Марь Филипповне (та закудахтала, увидев мужа в таком состоянии), очутились в номере гостиницы "Восход", где и растянулись вповалку на двуспальной кровати англичанина, даже не раздеваясь.
  
  Когда в окна номера заглянул суровый таёжный рассвет, Сёма первым продрал глаза. Глаза припухли и продираться не хотели, но он их заставил это сделать титаническим усилием воли. Узрев рядом на кровати посапывающих Толяна и Тони, он сразу вспомнил, как лихо они надрались вчера вечером, и едва не застонал: предстояло же провожать англичанина на поезд "в край".
  
  Сёма глянул на наручные часы - до поезда оставалось ровно четыре часа, время прочухаться было. Он облегчённо вздохнул, прошлёпал в ванную, где умылся и напился прямо из-под крана, и принялся безжалостно расталкивать коллег. Он никак не предполагал, что Тони, проснувшись, серьёзно, как всё, что он делал, заявит:
  
  - Я хочу посмотреть на этого... на собаку на стене. Таёжная, дом 34. Можно?
  
  Вот же памятливый "бобби"!
  
  - Да ты офигел, - простонал Толян, протирая запухшие, как у Сёмы, глаза. Сёма был с ним полностью солидарен. - Сейчас? Таёжная, 34? Точно офигел.
  
  Но, говоря это, он уже понимал, что ехать придётся, брит не отстанет. Чтобы понять это, достаточно было поглядеть на его упрямую физиономию взявшей след ищейки.
  
  - Хорошо, - покорно согласился Сёма, морщась от головной боли. - Тогда жрать и аспирин. Есть у тебя аспирин?
  
  У запасливого брита нашёлся "Морниг афтер" в пакетиках, и через несколько минут жить стало лучше, жить стало веселее. Ещё через час, быстренько упаковав вещи инспектора в оставленный у порога баул и перекусив в пресловутом "Пикнике", они уже катили в трамвае на окраину города. То есть на улицу Таёжную, 34.
  
  Залитый светом двор встретил их галдежом воробьёв и ребятишек, которых начали распускать из школ на летние каникулы. Пацаны сидели в беседке, ранее оккупированной местной алкашнёй. Сейчас беседка выглядела чистенькой и даже нарядной, потому что кто-то заменил там выбитые доски и покрасил её в желтый, красный и зелёный цвета. Сёма подозревал, что тягостное происшествие с собакой произвело такое впечатление на жильцов и местный ЖЭК, что они все вместе совершили сие благое деяние. А алкашня, с которой корешился погибший от зубов собаки мужик, куда-то расползлась или вовсе завязала.
  
  В подъезде их тоже ждал сюрприз. Никаких собак на стенах. Ничего вообще - ни матерных надписей, ни похабных картинок, ни даже "Цой жив!". Потолок подъезда был чисто выбелен, стены - покрашены приятной глазу бежевой красочкой. Более того. Они стали гладкими - кто-то добросовестно их зашпаклевал, так что выцарапанный силуэт пса исчез совсем. С концами.
  
  - ЁЁк-макарёк, - пробормотал Сёма и облегчённо рассмеялся. У него и правда вдруг полегчало на душе. Это что, так просто взяли и справились с самим диаволом? Со страшной Той Стороной? Всего лишь побелив и покрасив подъезд?
  
  - Да здравствует капремонт! - провозгласил он, разворачиваясь, чтобы выйти на улицу. - Да здравствует солнце, да скроется тьма! Это Пушкин написал, - пояснил он Тони.
  
  - Знаю, - привычно кивнул тот, и Сёма вдруг подумал, что будет скучать по его серьёзности, обстоятельности, логике и странным словесным конструкциям.
  
  "Грейт Британ из ситьюэйтед..."
  
  На перроне, рядом с пыхтевшим составом, им почему-то стало неловко обниматься, и они чинно пожали друг другу руки, пробормотав несколько дежурных фраз вроде "Здорово было вместе работать" и "Может, ещё увидимся. Когда-нибудь".
  
  - Знаете, - внезапно сказал Тони, пристально глядя на них, совсем как Феликс Эдмундович. - Пообещайте мне, что прямо сейчас сделаете одну вещь.
  
  - Женимся, что ли? - натужно хохотнул Сёма.
  
  - Нет, - Тони шутки не принял. - Пообещайте, что пойдёте в дом, где жил... живёт отец Александр, и сделаете то же, что сделал кто-то в том доме по улице Таёжной. Закрасите стену.
  
  - Ма-ать... - выдавил Сёма, обалдело хлопая глазами. - Да ты... кхм...
  
  - Я в порядке, - твёрдо произнёс Тони. - Вы же сами понимаете, что это надо сделать. На всякий случай. Считайте, что это ритуал. Магический ритуал, - его глаза стали совсем тёмными. - Сделаете? Обещайте.
  
  - Хрен с тобой, - Сёма махнул рукой и вдруг крепко обнял брита. - Сделаем.
  
  Тони растерянно обнял его в ответ и просиял.
  
  - Провожающим просьба покинуть вагоны! - зычно крикнула дородная проводница в синей тужурке.
  
  Они и покинули.
  
  И Энтони Хиггинс покинул порозовевшие от багульника сопки и вонзающиеся в небо, согласно советской песне, кедры. Отправился в свою Грейт Британ.
  
  * * *
  Гризли в райотделе пока не появлялся и даже не звонил. Выяснив это, Толян и Сёма не сговариваясь отправились в каморку под лестницей, где уборщица тётя Зина держала мётлы, совки, вёдра и другой техинвентарь. Сёма точно знал, что туда же она заботливо прибрала запасы шпаклёвки, краски и прочего, оставшегося после ремонта.
  
  - Куда прём? - крикнул им дежурный на выходе у "вертушки", подняв глаза от газеты.
  
  - Кой-чего подкрасить надо, - неопределённо отозвался Сёма, вышагивавший впереди с ведром. - Гризли разрешил.
  
  - А, ну тогда ладно, - рассеянно согласился дежурный и вернулся к "СПИД-инфо". На развороте страниц мелькнули голые сиськи.
  
  - Да тут чёрта лысого можно вынести, - справедливо возмутился Толян. - А ещё ментовка!
  
  - Спокойно, Рыжий, всё пучком, - пропыхтел Сёма. - Лишь бы Гризли нас искать не начал. Представляешь, какой ****ец начался бы, если бы эти карманные телефоны, про которые Тони толковал, в самом деле у нас завелись? Вообще никуда не спрятаться, не скрыться.
  
  - Ага, - согласился Толян.
  
  Через двадцать минут они наконец достигли подъезда дома, где проживал отец Александр, и поднялись на нужный этаж. Ладонь оставалась в простенке. Сёме даже показалось, что она нахально скалится.
  
  "У меня, блин, точно глюки", - сокрушённо подумал он и принялся размешивать шпаклёвку в ведре. Глюки глюками, но обещание, данное Тони, надо было выполнять. Авось поможет... чему-нибудь.
  
  Толян, присев на корточки, отыскивал в принесённом пакете щётки и шпатель. Сёма закончил со шпаклёвкой, и работа пошла.
  
  - Молодые люди, у нас теперь милиция ремонтом занимается? - раздался снизу недоуменный вопрос, и, повернувшись, они увидели Николая Ивановича, старика-ветерана из квартиры 38. Тот опять был в своём парадном коричневом костюме с орденскими планками на груди - небось в собес ходил.
  
  - Здрасте, - неловко пробормотал Сёма. - Да вот, всякую... кхм... ерунду замазываем. Надо же кому-то это делать.
  
  - Это хорошо, - одобрительно кивнул старик. - Правильно. Спасибо вам большое. Спасибо, - повторил он с искренней благодарностью.
  
  "Боевик "Менты против хищника, или Опера райотдела спасают мир от нечистого", - подумал Сёма и даже слегка развеселился.
  
  - Работа у нас такая, - ответил он, однако, как Тони, серьёзно. - Наша служба и опасна, и трудна. А вы присмотрите за отцом Александром, когда он вернётся.
  
  - Конечно, конечно, - закивал старик. - Не беспокойтесь. Он, кстати, мне из больницы звонил.
  
  - Да вы что! - насторожился Сёма. - И как он?
  
  - Бодро разговаривал, - поведал Николай Иванович. - Думаю вот, как вернётся, пусть хотя бы недельку у меня поживёт сперва. И мне веселее, и он, так сказать, залечит раны окончательно. Его скоро выписывают. Вы ко мне-то потом зайдите, руки помыть, почиститься.
  
  Через час стена сияла свежей заплатой, никакой ладони на ней будто и не было.
  
  - Представляю, что Гризли скажет, - вздохнул Сёма, когда они на рысях приближались к райотделу.
  
  И Гризли сказал:
  
  - Олухи царя небесного, вы где шандарахаетесь?
  
  "Вот так вот спасай мир, надрывайся", - философски подумал Сёма, переглянувшись с Толяном.
  
  * * *
  То огромное, непостижимое и злое, что таилось на той стороне, внимательно наблюдало за действиями оперов и слушало их разговор со стариком. Игра закончилась вничью. Но только эта её текущая сессия. Нечто потеряло интерес к этим червякам, хотя люди, красившие стенку, встречались ему уже дважды... и остались живы. И даже в своём уме.
  
  Возможно, ему всё-таки предстояло когда-нибудь вернуться к ним.
  
  В третий раз.
  
  Нельзя же оставлять дела недоделанными.
  
  
  ЧАСТЬ 3. ЖЕНЩИНА НА СТЕНЕ
  
  * * *
  Нечто огромное, непостижимое и лютое, что таилось под таёжным городом К., стоявшим на берегу самой широкой на этом краю материка реки, знало, что игра с людьми закончилась вничью. Но только её текущая сессия.
  
  Оно посылало людям знаки, это его забавляло. И они сумели его знаки разгадать. Что ж, их торжеству следовало положить конец.
  
  Нечто потеряло интерес к этим червякам, хотя люди, разгадавшие его игру, встречались ему уже дважды... и остались живы. И даже в своём уме.
  
  Да, ему всё-таки предстояло заняться ими.
  
  В третий раз.
  
  Нельзя же оставлять дела недоделанными.
  
  * * *
  Опер Ленинского райотдела (так и оставшегося Ленинским, хотя в связи с изменениями политики партии и последующим исчезновением самой партии по городу прокатилась волна переименований) Игнат Сёмин по прозвищу Сёма возвращался в родной город из первой в жизни заграничной поездки. Ездил он, само собой, в Китай. Куда ж ещё?
  
  В Китай ездили все, кто хотел прибарахлиться или просто заработать на фарце. Фарца - так говорили в Совке. Сейчас говорили - бизнес.
  
  Ещё говорили - бартер. По бартеру авиазавод менял у китайцев самолёты на тушёнку "Великая стена", на соевое мясо и собачьи шубы. Но зато никто в городе с голоду не помер и не замёрз. Сёма так и относился к этому всему - "но зато". Философски относился, как выражался его закадычный друган, второй опер их райотдела Толян Охрименко по кличке Рыжий.
  
  Из Суньки, то есть из китайского приграничного города Суйфэньхэ, Сёма вёз всего-навсего нутриевую шубу для своей подружки Светки, несколько псевдозолотых псевдо-"Ролексов" для себя и на подарки коллегам, горсть таких же копеечных пейджеров, две кожаные куртки... ну и всё. Ещё позырил на китайскую жизнь (прикольно) и пожрал китайской еды (вкусно).
  
  Зато другие "руссо туристо, облико морале", как говорилось в старом фильме, затаривались в Суньке так, что Сёма не мог вспоминать об этом без хохота. Он прямо предвкушал, как будет описывать Рыжему, Гризли и другим операм увиденную на таможне тётку в красном шёлковом абажуре на голове, который она выдавала за шляпу, или дядьку с примотанным к спине скейтбордом, натянувшего сверху синий дождевик.
  
  А ещё там надрывались мелкие пацаны и измотанные бабы, так называемые "помогайки", везущие для своих хозяев, оплативших проезд, пятидесятикилограммовые полосатые баулы, набитые до отказа шмотьём. Сёма помогал "помогайкам" перетаскивать эти баулы и охреневал - какая всё-таки жопа стала твориться в стране.
  
  Но поделать с этим он ничего не мог. Ему оставалось только быть философом.
  
  И сейчас, отрешённо глядя на мелькавшую снаружи тайгу через окно автобуса, везущего его домой из столицы края, он припоминал самые яркие моменты своей поездки и радовался уже тому, как будет рассказывать про это ребятам за чаем в кабинетике Гризли.
  
  Но, едва поднявшись на крыльцо родимого райотдела, он столкнулся с выходившими ему навстречу Толяном и Гризли. Да какое там выходившими - выбегавшими, чтобы устремиться к столь же резво подкатившему "бобику" с водилой Эдиком за рулём.
  
  - Чего случилось-то? - выдохнул Сёма, перестав радостно улыбаться и устремившись вслед за ними.
  
  - Мокруха, - коротко ответил подчинённому Гризли, глянув на него исподлобья своими хмурыми, воистину медвежьими глазками. - Поехали, в машине расскажу.
  
  Пока "бобик" трясся через район на окраину, Гризли всё так же хмуро спросил:
  
  - Как съездил-то??
  
  - Нормально, - рассеянно ответил Сёма, вертя на руке браслет часов. - Вот, котлы вам всем купил, потом подарю. Часы то есть, - спохватился он, зная, что Гризли не любил, когда подчинённые ботали по фене. - Так что за мокруха?
  
  Гризли перевёл тяжёлый взгляд на Толяна, который в управлении считался самым "балалаистым", и тот, помявшись, послушно заговорил:
  
  - Тётка пропала неделю назад, седьмого. Ты как раз отъехал. Ну как тётка, ей двадцать пять, ребёнок грудной, муж, работала до декрета на заводе в конструкторском. Проживала по улице Молодогвардейской, семьдесят пять, квартира двенадцать. Пошла вечером гулять собакой и не вернулась. То есть собака вернулась, а она нет. Собака пришла без поводка, только в ошейнике, и зачморённая какая-то. Скулила, муж сказал. Муж подхватился, побежал искать, тёща его, мамаша потерпевшей, с ребёнком дома осталась.
  
  - Погоди, - прервал его Сёма. - Какой породы собака?
  
  Почему-то ему показалось это важным - после той истории с домом тридцать четыре по улице Таёжной, где на стене был процарапан силуэт огромной собаки, а потом в этом же подъезде бойцовый пёс загрыз человека.
  
  - Какой-то сеттер, - проинформировал Гризли, остро глянув на него. Он тоже прекрасно помнил эту паршивую историю.
  
  Сёма кивнул и продолжил допытываться:
  
  - А чего они сразу так взъюжались-то? Ну, встретила, допустим, дамочка подружку, пошла с ней винца попить. А собаку просто упустила, та убежала, да и всё. А они сразу искать помчались. Почему?
  
  Что-то тут казалось ему странным с самого начала. Не вязалось одно с другим.
  
  - Потому что гражданка Митрохина, - скучным голосом проинформировал Гризли, - состояла на учёте в психдиспансере по поводу соответствующего прогрессирующего заболевания и дважды совершала попытку суицида. Так что врач прописал ей прогулки. В том числе. Прогулки, свежий воздух, препараты разные, такой вот... боекомплект.
  
  - Твою ж, - только и вымолвил Сёма. - Логики не вижу всё равно. Почему тогда родичи с ней не ходили? Вот вам и пожалуйста, результат. Долбоебизм какой-то. Ладно, дальше.
  
  - Дальше, не найдя её, муж написал заяву в милицию. Нам то есть, - сообщил Гризли очевидное. - Начали искать, потому как психушница на учёте, положенного срока ждать не стали. Мужа аж колошматило всего, всё твердил, мол, чую, что всё плохо, всё плохо.
  
  - Всё и оказалось плохо, - ввернул Толян. - Вот, как ни крути, а бывает же это самое... ну, предчувствие.
  
  - Не нашли, короче, - Гризли поморщился: он, как всем было известно, всякой потусторонщины на дух не переносил. - Подключили добровольцев. Проверили несколько версий. В том числе и по домашним поработали. Мало ли что, сам понимаешь
  
  Сёма опять меланхолично кивнул. Он понимал. На его памяти бывали поганые случаи, когда домашние заявляли о пропаже любимого родственника, благополучно того укокошив и прикопав на дачах.
  
  - В общем, ищут пожарные, ищет милиция, - закончил Гризли, потирая лоб. - Как в воду канула гражданка Митрохина. И вот, пожалуйста, нам по телефону звонит гражданин Горяинов, тоже прогуливавший собачку сегодня утром, и сообщает, что...
  
  - Нашёл труп, - мрачно догадался Сёма.
  
  - Гражданки Митрохиной, повесившейся на собачьем поводке неподалеку от набережной. В лесочке, - уточнил Гризли.
  
  Сёма тяжело вздохнул. Знали они этот лесочек. Справа - заброшенный памятник комсомольцам-добровольцам, внизу - Амур-батюшка. И только сильно поодаль - жилые кварталы и драматический театр. Какой умник вздумал строить театр на таком отшибе и как люди туда добирались вообще - вот что занимало Сёму. Сам он никогда театралом не был.
  
  - Фишка в том, - проронил Гризли, когда "бобик" затормозил, прибыв на место происшествия, - что мы тут сто раз всё прошерстили. И добровольцы тоже. Не было здесь её ни неделю назад, ни три дня назад, ни вчера. Смекаешь?
  
  Сёма смекал.
  
  - Экспертизу надо на предмет изнасилования, - бесстрастным голосом предложил он очевидное.
  
  - Эксперты уже на месте, - ответил Гризли, кивнув на синюю "тойоту" экспертов. - Работают.
  
  Эксперты, то есть вездесущий Вася Савельев и молоденькая стажёрка Таечка Оганесян, уже разбирались, сосредоточенно шаря вокруг надломленного молодого деревца. Санитары невозмутимо грузили в "скорую" носилки, накрытые простынёй.
  
  - Твою ж... - снова пробормотал Сёма, провожая взглядом эти носилки. Ему вдруг показалось, что из-под простыни торчит тонкая бледная рука, и его даже передёрнуло. Хотя именно что показалось, да и трупов за свою милицейскую карьеру он повидал немало, тем более раскромсанных совершенно безобразно. А вот поди ж ты.
  
  Он снова вздрогнул. Из-под простыни действительно что-то вывалилось, санитар быстро подобрал и сунул обратно туфлю. Самую обычную стоптанную бежевую китайскую туфлю.
  
  - Дитё без матери такое малое осталось, - вздохнул рядом с Сёмой Гризли, тоже наблюдавший эту картину.
  
  Дверцы "скорой" захлопнулись, и она покатила прочь.
  
  - Значится, так, - начальник любил эту присказку Глеба Жеглова. - Я тоже считаю, что девку держали где-то, а сюда просто вынесли. Давай работать по этой версии и ждать заключения от Васи.
  
  - Угу, - промычал Сёма, не присоединяясь к общей толпе. Какая-то ещё неоформившаяся мысль бродила у него в голове и наконец созрела. - Федор Иваныч, - выпалил он, обращаясь к начальнику, - пусть там не топчутся. Отгони всех. Экспертов тоже, тем более что потерпевшую уже увезли. Давай приведём собаку.
  
  - Это где ты у нас в райотделе служебных собак видел, они сто лет как не на довольствии, - поднял тёмные брови Гризли. - Надо из края вызывать.
  
  - Да не нашу собаку, - нетерпеливо перебил Сёма. Он прекрасно знал, что ставку кинолога сократили уже на излёте перестройки. - Её собаку. То есть потерпевшей Митрохиной.
  
  - Молоток. Может сработать, - после короткой паузы бросил Гризли. - Хотя это никакое не доказательство будет, но зато нам самим какие-нибудь зацепки даст. Тогда я к семье, отвезу их в морг для опознания и заберу собаку.
  
  Сёма с величайшим облегчением выдохнул. Он ненавидел ездить в семьи потерпевших, как и любой из ментов, и был безмерно благодарен Гризли за то, что тот взял эту треклятую миссию на себя.
  
  Гризли, видимо, прочитал благодарность в его глазах, неловко похлопал его по плечу и уехал с Эдиком.
  
  Сёма с Толяном встали в оцепление возле поломанного деревца. С Амура дул резкий леденящий ветер, великая река мерно несла мимо них свинцовые волны, как и сотню лет назад. На островах через протоку желтели облетавшие кусты. У пристани колыхался дебаркадер.
  - Вот и лето прошло, будто и не бывало, - вполголоса продекламировал нахохлившийся Толян и поднял воротник куртки.
  
  - Лишь бы родственники сюда не заявились, - невпопад, а может, очень даже впопад буркнул Сёма. - А то выясним мы что-нибудь, ага.
  
  Но родственники не заявились. Гризли вылез из подкатившего "бобика" мрачнее тучи, вывел оттуда на поводке скулившего чёрно-белого длинноухого пса и скупо сообщил, что мужа они отвезли на опознание в морг, а мать сидит с ребёнком, которого некуда девать. Собаку отдала без вопросов. Пребывает в ступоре, пьёт лекарства, только возня с младенцем и спасает.
  
  - Ладно, давайте попробуем что-нибудь сделать, - Гризли тоскливо покрутил головой и аккуратно подвёл собаку к сломанному деревцу. - Ищи, Тайшет, - велел он. - Давай, ищи, откуда хозяйка твоя пришла.
  
  Пёс опять заскулил, поджав куцый обрубок хвоста. Сёму снова пробрал озноб, но уже не от леденящего ветра.
  
  Женщина в невменяемом состоянии, неделю где-то скрывавшаяся, чтобы потом повеситься в лесочке.
  
  Её осиротевшая семья.
  
  Её осиротевшая собака.
  
  И они сами, тщетно пытающиеся сделать то, на что нужны были другие специалисты. Сёма снова вспомнил Тони Хиггинса, инспектора из Скотланд-Ярда, работавшего с ними по обмену в мае. Тот уверял, что и в Англии долбоебизма хватает. И помог им раскрутить печальное происшествие со священником, отцом Александром, в которого вселялась какая-то неведомая тварь из-под процарапанной у него на стене подъезда ладони. Гризли не верил в существование твари, а вот Сёма верил. Он лично, дежуря тогда в злополучном подъезде, слышал её тихий, леденящий душу смех.
  
  Почему ему вдруг вспомнился не Тони с его забавным акцентом и серьёзным взглядом, а именно отец Александр, беспомощно распростёртый на постели в больничной палате? С перевязанным горлом.
  
  А, наверное, потому, что он тоже пытался покончить с собой, перерезав себе горло ножницами по наущению твари.
  
  Сёма так глубоко задумался, уйдя в эти воспоминания, что не заметил, как собака, покрутившись возле деревца и то и дело поскуливая, потянула куда-то Гризли.
  
  - Опа! - оживился Толян, поглядев на Сёму с уважением. - Сработало. Может, что и выгорит. Сейчас посмотрим, к какому дому она нас приведёт.
  
  Но собака привела их к драмтеатру.
  
  * * *
  Драмтеатр, место расположения которого всегда так изумляло Сёму, был весьма монументальным зданием с достаточно экстравагантной для своего времени архитектурой - этакий футуристический куб. Некогда его стены были белоснежными, сейчас скорее грязно-белыми, и именно к ним направлялись опера, ведомые Тайшетом.
  
  Площадь вокруг очага культуры тоже была достаточно загаженной, повсюду валялись окурки и сухие листья. Хлипкие деревца, как и в покинутом операми лесочке, не приживались, росли плохо, болели и засыхали, тогда их снова подсаживали. Всё это было очень странным, ведь вокруг города царила вековая тайга. Будто бы что-то высасывало силы именно из посаженных людьми деревьев.
  
  - Собака, не гони, - вполголоса сказал Толян, который органически не мог не комментировать происходящее вокруг. - Это же театр.
  
  - А почему не предположить, что потерпевшая была в театре? - возразил Сёма, сам в это не веривший. Но надо же было что-то сказать.
  
  - Неделю? - пробурчал Гризли. - И никто её там не заметил? Играла тень отца Гамлета, не иначе, - он угрюмо покривился.
  
  - Почему играла? - пожал плечами Сёма. - Допустим, покончила с собой, её кто-то обнаружил и, чтобы не привлекать к себе внимания, потихоньку вынес в лесок и там оставил.
  
  - Неделю, Сёма, алё, - Толян повертел пальцем у виска. - В театре неделю лежал труп?
  
  - Эксперты определят точное время смерти, - перебил его Гризли, - но по предварительным данным, Вася сказал, смерть наступила не более двенадцати часов назад. Хватку ты в своём Китае подрастерял, Сёма, время смерти - это первое, что надо у экспертов спрашивать, прежде чем предположения строить. Ты, Охрименко, тоже хорош.
  
  Сёма почесал в затылке. Гризли был кругом прав. Вот он-то всё успел: с экспертами поговорить, родных известить, собаку привезти. Только, увы, с собакой вышла осечка.
  
  - Ладно, давайте доставим пса домой, - бодро изрёк Толян. - Ясно же, что она с ним просто здесь гуляла, Молодогвардейская - через два квартала.
  
  - Погодите-ка, - охрипшим вдруг голосом произнёс Сёма. - Это вон там на стене - что такое?
  
  Пёс, которого тщетно пытался увести Гризли, уселся как раз у стены. И там, на этой стене, в полуденных лучах очень ясно стала видна процарапанная чем-то острым детская картинка. Ручки, ножки, огуречик - получился человечек. Только человечек этот висел на нарисованной же виселице. Но, отчего у Сёмы волосы на затылке буквально зашевелились: на человечке была прорисована юбка, а рядом с виселицей - туфля. Одна. Вторая была так же схематично изображена на ноге человечка.
  
  - Так, это что ещё за ****ь? - процедил Гризли.
  
  - Не могу знать, - бесцветным голосом откликнулся Сёма, - но тут точно нужен эксперт с фотоаппаратом. Наверняка в театре есть какой-нибудь вахтёр, а от него можно звякнуть к нам в ментовку. Чтобы Вася приехал.
  
  Вахтёром оказался суетливый лысоватый человек неопределённого возраста, допустивший их до телефона, когда Гризли предъявил ему свои "корочки", и всё время боязливо косившийся на собаку. Тайшет же смирно сидел у самого входа и, в свою очередь, боязливо поглядывал по сторонам.
  
  - Сейчас Вася на своей тачке подъедет, - буднично известил Гризли, положив трубку, и повернулся к вахтёру. - Ничего странного или подозрительного здесь не замечали?
  
  - Сегодня? - вытаращил блеклые глаза вахтёр.
  
  - Сегодня, вчера, неделю назад, - уточнил Гризли, внимательно глядя на него. - Вот мы только что труп пропавшей женщины нашли в лесу неподалёку от вас, а это, значится, собачка ейная, - он указал на Тайшета. - Почему-то привела нас сюда. Так что скажете? Кстати, представьтесь-ка.
  
  Вахтёр неожиданно побелел как полотно, схватился за сердце и осел на стуле.
  
  - Твою ж... - уже привычно простонал Сёма, берясь за телефон, чтобы набрать "03".
  
  * * *
  - Этот самый Ложкин Иван Матвеевич, пятьдесят пятого гэрэ, отсидел восемь лет по сто тридцать первой, - сообщил Гризли, входя в свой кабинет, где уже было накурено так, что хоть топор вешай. - Короче, дело мы, считай, раскрыли, и всё благодаря тебе, Сёма, - он одобрительно похлопал опера по плечу. - Молоток. Отлично с собакой сообразил. Извини, что я на тебя тогда наехал насчёт Китая. Нюх у тебя, как у... как у этого Тайшета.
  
  - Так ведь Ложкин-то признательных показаний не дал. Ну, отсидел он за изнасилование, и что? - вяло пробубнил Сёма.
  
  На душе у него было вовсе не радостно, а совсем наоборот. Чему радоваться-то...
  
  Ну, дело действительно раскрыли за два часа. И что? Девчонку-то не вернёшь. Сын сиротой остался. Да и выйти на подозреваемого случайно удалось: собака просто пришла на место, где гуляла с хозяйкой, а они трое просто увидели какую-то херню на стене и просто зашли в театр позвонить. Могли бы и не зайти. Хотя нет, дошли бы и до театра рано или поздно. И до паскудного Ложкина. Но тут он, скорее всего, решил, что собака потерпевшей его опознала.
  
  Херня на стене, однако, не выходила у Сёмы из головы. Вася так и не успел её сфотографировать. Не до того было, они сразу направились обыскивать каморку вахтёра - очередное нарушение, - взяв ордер задним числом.
  
  - Ложкин в больнице, - веско напомнил Гризли, усаживаясь за свой стол. - Под охраной. Врач говорит - сердце слабое, предынфарктное состояние, все дела. Но вещдоки у него в каморке мы собрали плюс экспертизу ДНК в край отправим, пусть пришлют результаты. Так что расколется паскуда, никуда не денется.
  
  - Если не помрёт, - ляпнул Сёма. На душе у него становилось всё муторнее и муторнее.
  
  - А помрёт - туда и дорога козлу, с ним уже всё ясно, - Гризли припечатал ладонью крякнувший стол. - Изложи лучше версию, покумекаю, как её начальству покруче подать.
  
  - Ну, предположительно, - заунывно затянул Толян, переглянувшись с Сёмой, отдавшим напарнику пальму первенства, - Митрохина, будучи несколько не в себе от, опять же предположительно, выписанных ей сильнодействующих... как их там... антидепрессантов, во, - он заглянул в бумажку, которую держал в руке, - пришла с собакой к драмтеатру. Собаку отпустила, а сама вошла в каптёрку к Ложкину, опять же пребывая в полубессознательном состоянии. Либо он увидел её снаружи и сам привёл к себе, что более вероятно. Экспертиза показала следы неоднократных половых сношений, а в крови потерпевшей - алкоголь. В общем, старый мудак держал её у себя, поил, трахал и радовался. Это то, что практически установлено. Дальнейшее пока можно только предполагать. Потерпевшая могла повеситься сама, очнувшись и обнаружив, что происходит. Мог её прикончить и сам Ложкин. Так или иначе, именно он отнёс её ночью в лесок, что доказывают следы на месте преступления: на его ботинках обнаружена почва и сосновые иглы из этого самого леска. Короче, колоть его не переколоть, но, в общем и целом, картина ясна. Светит вышка, если обнаружится, что убил всё-таки он.
  
  - Тогда смысл ему колоться вообще, - пробормотал Сёма, которому вдруг отчаянно захотелось выпить.
  
  Гризли, в очередной раз внимательно посмотрев на него, выразительно крякнул, поднялся, отпер сейф и достал оттуда бутылку дагестанского коньяка. Толян, снова оживившись, потёр ладони и предложил сбегать вниз, к ларьку, за шаурмой, которую там бойко вертели две симпатичные среднеазиатские девахи.
  
  - Чего смурной-то? - напрямик спросил Гризли Сёму после того, как все тяпнули по первой и налили по второй. - Давай, сам колись. Девку жалко, спору нет, но есть что-то ещё?
  
  От проницательного взгляда его медвежьих глазок трудно было хоть что-то утаить.
  
  - Есть, - кивнул Сёма, отставив стопку. - Картинка на стене.
  
  Толян застонал и начал было: "Да что ты гонишь", но приумолк под пронзительным взором Гризли.
  
  - Продолжай, - бесстрастно обронил тот.
  
  И Сёма продолжил:
  
  - Эта картинка - будто детская игра, я в такую в первом классе играл. Развивает этот, как его, тезаурус, - щегольнул он заумным словцом. - Кто-то загадывает слово, лучше подлиннее и поуматнее. Называет первую и последнюю буквы. А второй должен угадать другие буквы и само слово. Если не угадывает - попадает на виселицу.
  
  - Точно, точно, - подхватил Толян, которого сразу развезло, голубые глаза заблестели. Он перевернул свой клочок бумажки и схематично изобразил на нём повешенного человечка. - Сперва саму виселицу рисуешь. Потом...
  
  - Достаточно, я понял, - сдержанно прервал его Гризли. - И?.. - он снова посмотрел на насупившегося Сёму.
  
  - Кто это рисовал? - выпалил тот. - Сама девчонка? Ложкин этот сраный? И когда? Вы же видели туфлю.
  
  - Да видел я, видел, - проворчал враз помрачневший старший опер. - Ты мне мою стройную версию для начальства не рушь.
  
  - Да не рушу я! - горячо возразил Сёма и навернул вторую стопку. Коньяк ухнул в желудок и одновременно ударил в голову. Мир вспыхнул и поплыл, стало хорошо. Тепло, блаженно. Думать и говорить не хотелось, тем более обо всякой херне, но он всё-таки сказал: - Это послание для нас. Точно знаю. Это та тварюга, что науськала собаку и вселилась в попа. Зуб даю. Но вы, конечно, эдакого начальству не докладывайте, Фёдор Иваныч.
  
  - Да уж, не буду, - тяжело уронил тот, продолжая сверлить взглядом своего лучшего сотрудника. - Ладно, давай дождёмся показаний Ложкина. Тебе бы Тони, нашего инспектора, сюда, он бы живо твою теорию поддержал, а мы что? Мы атеисты.
  
  Толян зашлёпал было губами, явно намереваясь что-то вставить, но удержался. Было чревато.
  
  - Расскажи лучше в подробностях, чего ты из Суньки привёз, - велел Гризли, наливая всем по третьей. - Светке своей - шубу, как собирался? Отблагодарила она тебя?
  
  Сёма натужно усмехнулся и наконец полез в карман, чтобы вывалить на полированный стол китайские псевдо-"Ролексы". Настало время вручения подарков. Он это больше всего любил. Праздник к нам приходит, ёпта.
  
  * * *
  
  Расползлись они по хатам, как водится, на такси и поздней ночью. Сёма к осчастливленной Светке не поехал, незачем ей было в таком непотребном виде его лицезреть. Спал, не раздеваясь, у себя на холостяцком незастеленном диване. Утром долго стоял под душем, пил воду прямо из-под крана.
  
  А прибыв наконец в райотдел, с тоской узнал, что подозреваемый Ложкин Иван Матвеевич, пятьдесят пятого гэрэ, ночью умер в больнице.
  
  Всё.
  
  Дело, можно сказать, закрыто.
  
  И им теперь никогда было не узнать, кто же нацарапал на стене драмтеатра виселицу и женщину в сброшенной туфле. Кто играл с нею в эти игры. И с ними! С ними!
  
  Сёма был и правда готов звонить Энтони Хиггинсу, вот только бы знать куда.
  
  - И отец Александр здесь или нет, неизвестно, - беспомощно пробормотал он себе под нос, отрешённо разглядывая начальственный кабинет: стены в относительно свежих обоях, потрет Дзержинского над столом. - Да понимаю я всё! - вдруг вспыхнул он, поймав острый взгляд Гризли, такой же острый, как у портрета. - Но что нам делать, Фёдор Иваныч, если такая херня будет повторяться? Если эта... эта тварь найдёт кого-то ещё, как нашла Митрохину и Ложкина?!
  
  - Ты считаешь, она их нашла? - напряжённо спросил Гризли, внезапно не пославший взбесившегося подчинённого туда, куда солнце не заглядывает.
  
  Сёма убито кивнул. Сердце у него бухало где-то в горле, он то и дело судорожно сглатывал.
  
  - Иди уже, - махнув рукой, посоветовал Гризли. - Иди домой, Игнат, ты сегодня не работник. Разучилась пить молодёжь, эх, вы...
  
  Сёма хотел было с горя сморозить что-нибудь едкое, но поглядел на сумрачную физиономию Гризли и промолчал. Атеистическое начальство тоже переживало.
  
  Ну и чего тут успорять?
  
  Раздолбай Толян вообще на работу не вышел. И правда, разучилась пить молодёжь
  
  * * *
  
  Ноги сами понесли опера к драмтеатру. Он ещё немного постоял там на углу, рассматривая настенный рисунок. Человечек. Виселица. Туфля, процарапанная детальнее всего.
  
  Да, это нарисовал кто-то, кто раньше нарисовал на другой стене собаку, а потом - ещё на одной стене - ладонь. И один человек погиб, когда у этой стены с рисунком взбесился бойцовый стафф, а молодой священник сам чуть было не убил себя, поняв, что в него вселилась какая-то тварь.
  
  Ладонь на стене, шлепки ладоней по полу и тихий издевательский смех...
  
  Сёма тогда сам это слышал.
  
  Его опять пробил озноб.
  
  - Дядя, вы чего там смотрите? - раздался позади него удивлённый мальчишечий голос, и, обернувшись, Сёма увидел пацана лет семи, в полосатом свитерке и шортах, на новомодном скейте. Точно такой, он помнил, вывозил из Китая мужик, приторочив его к спине. Возможно, даже батя этого пацана.
  
  - Ничего, кати себе, - отрубил Сёма, но парнишка не уходил. Поковырял асфальт носком грязной кроссовки и пробурчал:
  
  - Стоят тут, на стенах рисуют, а нам нельзя.
  
  - Погоди, - Сёма наклонился к нему. - Я ничего не рисую, ты что. Я просто смотрю. А ты видел, кто рисовал?
  
  Пацан кивнул:
  
  - Тётя.
  
  - Какая... тётя? - осторожно спросил Сёма.
  
  - Красивая, - звонко ответил пацан. - Она тут с собакой своей гуляла, с ирландским сеттером, чёрно-белым, у меня есть энциклопедия "Твоя собака", я там такую видел. Она вот тут его усадила, а сама рисовала. Это такая игра, я знаю.
  
  - Рисовала или царапала на стене? - быстро уточнил Сёма. Это было важно.
  
  Пацан сосредоточенно нахмурился.
  
  - Она точно рисовала. Фломастером. А кто потом по ним процарапал, не знаю. Не я. И она разговаривала с кем-то. Тихо так разговаривала, хотя тут никого не было. Я не слышал, что она говорила.
  
  - Когда это было? - выпалил Сёма.
  
  Пацан пожал острыми плечами.
  
  - Недавно. Потом я её уже не видел.
  
  - Слушай, я из милиции, - решительно проговорил Сёма, вытаскивая из кармана куртки блокнот и шариковую ручку. - Скажи свой адрес и как тебя зовут. На всякий случай. Может, это и не понадобится.
  
  - Вы что, эту тётю в тюрьму посадите за то, что она нарисовала? - ахнул пацан и попятился. А потом быстро вскочил на свой скейт и покатил прочь.
  
  Сёма беспомощно гаркнул вслед: "Стой!" - но за мальчишкой не погнался. Его показания действительно не понадобятся, дело закрыто. Да и что такого рассказал пацан? Невменяемая женщина играла в "виселицу" с кем-то невидимым?
  
  Бред, вот что на это скажет Гризли. Бред.
  
  Он захлопнул блокнот и отправился по уже проторенному пути в хозмаг. Купить шпаклёвку, белую краску и кисть.
  
  Он мог сделать хотя бы это. Пускай на стене театра будет белое пятно. Ему насрать.
  
  "Аще бо и пойду посреде сени смертныя, не убоюся зла, яко ты со мною еси: жезл твой и палица твоя, та мя утешиста..." - вспомнил он отца Александра, механически, как робот, водя кистью по стене.
  
  Вот она, его палица.
  
  - Не убоюся зла, - с силой повторил он вслух и оглянулся.
  
  Ему показалось, что свинцово-серые воды Амура плещутся совсем рядом, хотя набережная была метрах в ста от драмтеатра. Набережная, дебаркадер, речвокзал.
  
  Река дышала, она жила, гневно смотрела. Тяжело ворочалась в своём русле, неся свинцовые волны к океану, как и сто лет назад.
  
  Сёма как-то вдруг сразу успокоился. Бросил кисть в ведёрко с краской, решив оставить и его, и банку шпатлёвки возле стены. Его новые китайские джинсы были в белых брызгах, руки заляпаны до самых локтей.
  
  Он решил, что непременно отыщет отца Александра.
  
  * * *
  
  А спустя несколько дней вода в Амуре начала подниматься.
  
  * * *
  
  - По данным метеорологов, причиной наводнения стали интенсивные ливневые дожди, охватившие верховья Амура. Максимальный уровень реки достиг 911 сантиметров. Критический - 650 сантиметров, могу отметить. Были затоплены оба городских района, промышленные предприятия, драматический театр и краеведческий музей. Из половины жилых застроек, особенно из частного сектора, жителей пришлось эвакуировать в пункты временного размещения. Объявлен режим чрезвычайной ситуации.
  
  Одним духом выпалив заученное, глава администрации на телеэкране нервно поправил очки.
  
  - Я слышала от местных жителей, что существует некая легенда - что однажды Амур за что-то разгневается и разольётся от сопок до сопок, - бодро прострекотала московская телеведущая в белой блузочке с чёрным бантиком у горла, придававшим ей вид дореволюционной курсистки.
  
  - Это всё чепуха, что вы, - явно сдерживаясь, отрезал глава администрации. - Суеверная чепуха. Ситуация под контролем.
  
  * * *
  
  Нечто огромное, непостижимое и лютое, что таилось под таёжным городом К., стоявшим на берегу самой широкой на этом краю материка реки, решило, что пора уходить, пока не поздно. Против него ополчилась сама эта река, тайга, вся эта земля, изгонявшая его прочь.
  
  Такой силе оно не могло противостоять. Сила была куда более древней. Чистой. Всесильной.
  
  "Чтоб вам всем утонуть", - яростно и беспомощно подумало оно, исчезая.
  
  * * *
  "К ликвидации последствий наводнения были привлечены свыше 300 тысяч человек (включая военнослужащих восточного военного округа). Они участвовали в эвакуации людей, строительстве дамб, доставке продуктов питания в затопленные районы, а также организовали понтонную переправу. Всего из опасных зон было эвакуировано более 32 тысяч человек, в том числе свыше 10 тысяч детей".
  
  
  ЧАСТЬ 4. СЁМА, РУС И АЙОГА
  
  "Маятник качнётся - сердце замирает.
  Что кому зачтётся - кто ж об этом знает?
  Кто кому по нраву, кто кого в опалу,
  Что кому по праву выпало-попало...
  Что судьба нам, братцы, к ночи напророчит?
  Станет улыбаться или не захочет?...
  Мы одни и плеть им, мы одни узда им.
  Мы всегда успеем, мы не опоздаем.
  Настал час заката - маятник качнётся...
  А без нас, ребята, драка не начнётся.
  А без нас, ребята, драка не случится.
  Надо ж нам когда-то с жизнью разлучиться...
  Что судьба нам, братцы, к ночи напророчит?
  Станет улыбаться, или не захочет?...
  Мы поставим свечи, мы грустить не станем
  Выпал чёт иль нечет - завтра же узнаем..."
  (Александр Градский)
  
  Пока "лихие девяностые" неспешно катились по стране, с неумолимостью и равнодушием Молоха перемалывая экономику когда-то великой страны и жизни её граждан в труху, в Ленинском райотделе милиции таёжного города К. тоже происходили перемены. Неизменным оставался только Гризли, стоически возглавлявший свою "уголовку", словно несокрушимый утёс в море творившегося вокруг бардака. Правда, микроинфаркт он всё-таки получил - не вынесла душа поэта, - но, как бы ни кудахтала над ним любящая супруга, требуя немедленного ухода с адовой работы, где к тому же, ещё и платили теперь крайне нерегулярно, свой райотдел и своих ребят он не бросил.
  
  Сёма, то есть Игнат Сёмин, так и не женился на своей Светке, с которой то разбегался, то снова сбегался, втихаря радуясь тому, что хотя бы спиногрызов с ней не завёл. Зато получил должность старшего опера вместе с горой нового головняка и гипотетической прибавкой к зарплате. А вот его напарник по розыскной работе, закадычный дружок Рыжий Толян, балабол и весельчак, оставил-таки родимый райотдел, чтобы заняться прибыльным, но весьма опасным бизнесом на пару с тестем - пригонять из Владика в город К. подержанные "японки". Сёме это ой как не нравилось - в тайге по краю находили немало трупов таких же предприимчивых "коммерсов", но Толян его разумных предупреждений слушать не желал, ехидно интересуясь, давно ли сам Сёма валялся в больничке с пулей в правом бедре. "То-то же, - назидательно говорил он в ответ на мрачное молчание друга, - я хоть своё бабло за риск имею". И подогнал Сёме тачку по дешману - вишнёвую "тойоту", которую Сёма про себя звал Деткой и всячески обихаживал. Толян же с беспечной ухмылкой ему заявил: "Замочат меня если - чтоб нашёл и урыл гадов". На что Гризли, присутствовавший при этом милом разговоре, традиционно показал долбоклюю пудовый кулак, а Сёма лишь безмолвно кивнул, соглашаясь. На том и порешили.
  
  Так или иначе, Сёме срочно требовался напарник. Наступала осень, сопки над Амуром порыжели и запунцовели, в разгаре была кетовая путина, а кадры в райотдел всё не приходили. Зато когда пришли, вернее, пришёл, то Сёма только крякнул.
  
  Случилось это поутру, когда от губ уже шёл парок на выдохе, а задница в джинсах без китайских шерстяных подштанников начинала подмерзать. Детка весело пиликнула сигналкой на стоянке, а Сёма бодро поскакал в родную ментовку, предвкушая утреннюю чашку кофе и весёлые балясы с Верочкой, новой секретаршей Гризли, рыженькой хохотушкой. Однако балясы и кофе обломились: Верочка смирно сидела на рабочем месте, мучая электрическую японскую пишмашинку, тоже, кстати, подогнанную вездесущим Толяном. Толян разорялся насчёт того, что у японцев, мол, на каждом портовом складе взаправдашние компьютеры стоят, но Сёма таким байкам не верил. На кой на складе компьютеры? Это всё равно что ему, Игнату Сёмину, матёрому оперу, сейчас компьютер выдать за каким-то рожном.
  
  Обитая чёрным дерматином дверь к кабинетик Гризли распахнулась, оттуда монументом выдвинулся он сам, смерил Сёму задумчивым взглядом из-под густых бровей и кратко проронил:
  
  - Заходи.
  
  Сёма так же, взглядом, попытался справиться у Верочки, что с начальством, - в воздухе явно пахло если не грозой, то чем-то тревожным, - но та лишь опустила густо накрашенные ресницы и едва заметно качнула головой: иди, мол, сам всё узнаешь.
  
  Но не утерпела - её страшный шёпот догнал Игната уже в дверях кабинета:
  
  - Там новенький! Кадровики прислали.
  
  Сёма только брови вскинул, и через полминуты уже пожимал крепкую ладонь поднявшегося с колченогого стула незнакомого парня в такой же, как у него, короткой коричневой кожанке и джинсах-варёнках.
  
  Встретив ответный цепкий взгляд незнакомца, Сёма по привычке тут же нарисовал его словесный портрет: двадцать восемь-тридцать лет, спортивного телосложения, рост примерно сто восемьдесят, плюс-минус, славянского типа, глаза серые, нос прямой, волосы русые, коротко стриженные, без особых примет... Тут он мысленно запнулся. Когда парень чуть развернулся, Игнат увидел на его лице шрам, перечеркнувший левую скулу и скрывающийся под волосами. "Пуля, вскользь прошла", - тут же определил он. И шрам был явно свежим.
  
  Бывалый новичок-то.
  
  Гризли, всё это время молча сидевший за своим столом, сложил перед собой огромные ладони домиком, как премьер Черномырдин, и наконец изрёк:
  
  - Игнат Сёмин, старший оперуполномоченный. Руслан Ковалев, наш новый опер, Красноярская школа милиции, два месяца как из Чечни.
  
  - Из Чечни? - невольно выдохнул Сёма.
  
  Гремевшая где-то в кавказских горах война далёкого от неё города К. коснулась мало, но новости по телику да передачки типа невзоровских "600 секунд" мотали нервы изрядно. Закончилась вся эта заваруха только что каким-то позорняком, но закончилась, и слава Богу.
  
  Раньше служить с "чеченцами", то бишь с теми,, кто вернулся оттуда, Игнату не доводилось.
  
  - А чего к нам? - вырвалось у него. - То есть... э-э-э... - спохватился он, сообразив, что вопрос прозвучал как-то не очень красиво.
  
  Парень кривовато усмехнулся.
  
  - Типа чего я по контракту в армейке не остался? Война задолбала.
  
  Без политесов, но честно.
  
  - Типа почему в такую даль, - вывернулся Сёма. - Родня здесь, что ли?
  
  Он ощущал непонятную робость перед этим парнем со шрамом на скуле. Хоть сам он прошёл, как говорится, в последние несколько лет и Крым, и Рим, но... между службой в ментовке, пускай она была опасна и трудна и далее по тексту... и настоящей войной была всё-таки разница.
  
  - Родня, - скупо проронил Руслан. Чересчур скупо, вот что.
  
  - Значится, так, - Гризли хлопнул ладонью по столу. - Присаживайтесь оба, чего встали, как надолбы. Давай, Игнат, вводи Руслана в курс дела, изложи, как у нас тут и что. Я тоже послушаю.
  
  - Э-э, - снова промямлил Сёма, попытавшись усовестить начальство укоризненным взором. Начальство злорадно ухмыльнулось, и Сёма, ещё раз вздохнув, с не меньшим злорадством сообщил: - Зарплату задерживают, типа выдали тебе ПМ и крутись как знаешь. Работы много, бумажек ещё больше, работа х...реновая, малолетник бандюков-беспредельщшиков развелось немерено.
  
  Гризли невозмутимо кивал большой, обритой наголо башкой на каждый Сёмин пассаж. Всё, что говорил подчинённый, было сущей правдой, сияющей, как алмаз: и денег вовремя не платили, и бумажками душили, и криминальная обстановка в городе К. оставляла желать. После отсидки тут задержались два крутых "вора в законе", местные уроженцы, быстренько начавшие с помощью своей кодлы прибирать к рукам тупой молодняк в школах и шарагах. Даже что-то типа пионерлагерей на амурских островах для них организовали, чтобы научить жизни "по понятиям". Научили. И начали притравливать этих волчат на своих противников - местные спортивные группировки. Тогда-то, разгоняя одну из "пацанских" разборок, Сёма и словил пулю в ногу. Перебитая кость по сию пору ныла к дождю, как у какого-то древнего деда.
  
  Всё это он изложил вновь прибывшему, опустив интимные подробности про ноющие кости. Руслан слушал сосредоточенно, хмурил тёмные брови, будто прикидывал что-то. Он вовсе не был похож на разбитного долбоклюя Толяна, вернее, был полной его противоположностью, если уж на то пошло. Сёма не знал, хорошо это для дела или плохо.
  
  - А что вообще в городе с экономикой? - внезапно спросил новенький, и Сёма снова ощутил прилив некоего почтения. Парень зрил в корень. Базис несёт на себе надстройку, с разваленными заводами и вообще хозяйством любой самый благополучный город превращается в гетто с озлобившимися аборигенами, готовыми пырнуть ножом всякого, кто поблагополучнее.
  
  - "Судак" и авиастроительный пока работают, - сдержанно пояснил он.
  
  "Судаком" все называли судостроительный завод, выпускавший когда-то атомные подлодки, а сейчас - катера на подводных крыльях для богачей, ну и нехай. Лишь бы цеха не закрывались. Модель подлодки в натуральную величину - для тренировки моряцкого состава - по сию пору высилась на окраине города, пугая приезжих, была она здоровенной, мрачной и более всего походила на заброшенную тюрьму. Зато верткие истребители Су, - "сушечки", как горожане их ласково называли" - авиазавод имени первого космонавта планеты исправно поставлял в Китай, расплачивавшийся с городом К. собачьими шубами и мясными консервами "Великая стена". Что, собственно, и позволило городу К. не вымереть в самые хреновые годы.
  
  Сёма навсегда запомнил, как после огромного перерыва в небе зарокотала первая "китайская" "сушка", и все прохожие, как один, остановились, запрокинули головы, почти благоговейно уставившись ввысь, где таял белый перистый след от пролетевшего наконец самолёта. У него у самого тогда аж в горле запершило, - завод был жив, город жив... - а женщины вокруг него без стеснения вытирали глаза. Одна старушка даже перекрестилась.
  
  Всё это он живописать приезжему новому оперу, конечно, не стал, просто повторил:
  
  - Оживело у нас всё малёхо, а бандюков, наоборот, поприжали. Но те не шибко довольны. Бузят.
  
  Руслан снова задумчиво кивнул. Сёма же поймал на себе внимательный взгляд начальства. Стало ясно, что Гризли очень интересуется мнением старого подчинённого о подчинённом новом. Сёме, как какому-то первоклашке, захотелось показать Гризли в ответ язык, но вместо этого он зачем-то брякнул:
  
  - У нас тут, конечно, не война, да и дела обычные: поножовщина там или ларёк кто вскроет... но иногда приходится мозгами пошевелить, чтобы разгадать комбинацию.
  
  "Типа похвастался, дурак", - хмуро подумал он. Сейчас этот Руслан законно огрызнётся: мол, на войне, выходит, мозгами шевелить не надо?
  
  Но тот в очередной раз кивнул, принимая информацию, и спросил:
  
  - Национальные группировки есть?
  
  - Нам и уркаганов со спартаками хватает, - буркнул Игнат и уточнил: - Чеченцев в городе почти нет. С Кавказа если - то даги, с Закавказья - азерры, торговые точки и заправки держат. Рынки за азерами, и китайцы вот появились. В путину то же самое: опять азеры перекупщиками. Кета - наше всё.
  
  Про себя он подумал, что приезжему сперва сложно будет разобраться в местной специфике. Но Руслан сбитым с толку не выглядел. Он снова сосредоточенно помолчал, что-то обдумывая, прежде чем вымолвить:
  
  - А с наркотой у вас как? В Красноярске вон и в Новосибе уже целые наркоотделы начали создавать. Один наркоша к барыге ещё пятерых приводит, а то и больше.
  
  - Пока что Бог миловал, - сдержанно проронил Сёма. - За коноплю чаще всего гоняем.
  
  Гризли побарабанил пальцами по столу, крякнул в знак согласия и внезапно предложил:
  
  - Ты, Руслан, как с документацией у старлея ознакомишься, домой не торопись. Можем вечером здесь же посидеть, - он кивком указал на сейф в углу, - коньячком отметить твоё прибытие. Дагестанским. Я-то сам не пью, инфаркт у меня недавно был, врачи запрещают.
  
  - Посидеть можно, но и я не пью, - спокойно отозвался после паузы новый опер.
  
  - Тоже инфаркт? Или ислам принял? - немедля поинтересовался Сёма и осёкся, в панике ощутив себя Толяном. Он осознал, что рядом с этим серьёзным и полным внутреннего напряжения парнем ощущает себя именно так - звездоболом и долбоклюем.
  
  Руслан тяжело глянул ему в лицо, и Сёма машинально изменил его словесный портрет - глаза у нового напарника стали почти чёрными.
  
  - Нет, - снова помедлив, бросил тот. - Инфаркта не было, ислам не принимал.
  
  - Что ж, тогда просто посидим вечером, если никто никуда не торопится, - резюмировал Гризли, поднимаясь с места и тем самым давая понять, что аудиенция окончена. - Старлей, про старые дела расскажешь. Вот хотя бы про отца Александра, к примеру.
  
  - Кхм. Окей, - покорно согласился Сёма, про себя подумав: если рассказывать про всю творившуюся несколько лет назад в городе К. чертовщину, предварительно придётся уполовинить отвергнутую Гризли и Русланом бутылку дагестанского коньяка из сейфа начальника. На меньшее он был не согласен.
  
  - А теперь идите, работайте, - Гризли махнул на них ручищей и снова уселся за стол.
  
  * * *
  Оба опера проскочили мимо с любопытством на них воззрившейся секретарши Верочки и, оказавшись в обшарпанном, сколь не ремонтируй, коридоре ментовки, хмуро уставились друг на друга.
  
  - Извини, обидеть не хотел, - наконец выдавил Сёма. - Насчёт ислама то есть. Сдуру ляпнул.
  
  - Я после контузии. Когда выпью, перестаю себя контролировать, - в свою очередь объяснил Руслан.
  
  Снова поглядев в его уже посветлевшие глаза, Сёма решил предупредить коллег - Кота и Мазая, чтобы не вздумали даже между собой кликать нового опера Чеченом, иначе огребут как пить дать.
  
  - Пошли до нашего кабинета, - с облегчением предложил он, надеясь, что ни Кота, ни Мазая там сейчас не окажется. Так и вышло: кабинет пустовал. Сёма, продолжая пребывать в роли гостеприимного хозяина, повесил куртки на вешалку в углу, щёлкнул кнопкой электрочайника, но, едва он вывалил перед новеньким на длинный полированный стол кучу бумаг, бумажечек и бумажоночек, как зазвонил телефон на тумбочке.
  
  - Я думал, он тебе в рожу засветит за ислам, уже разнимать приготовился, - вполголоса произнёс Гризли в трубке. - Нормально всё? Дела показываешь?
  
  - Угу, - промычал Игнат, глянув на стриженую макушку нового напарника, склонившегося над пожелтевшими папками. - Всё путём.
  
  Однако, не успел он положить трубку, как телефон затрезвонил снова, и спустя четверть минуты, выслушав скороговорку дежурного, Сёма скомандовал:
  
  - По коням, Рус. У нас мокруха.
  
  "Рус" этот сорвался с его губ непроизвольно, он запнулся было, но Руслан уже сдёрнул куртку с вешалки и заторопился к выходу. Сёме только и оставалось, что снова запереть папки в сейф и устремиться за ним, к потрёпанному милицейскому "бобику" с шофёром Эдиком за рулём. На происшествия он предпочитал ездить не на своей Детке, а на казённом транспорте с "козлятником".
  
  Покуда они тряслись на продавленных сиденьях (ходили слухи, что по краю распределялись подержанные "форды", но их райотделу такая роскошь явно не светила), Сёма лаконично ввёл напарника в курс дела:
  
  - Участковый летёха нашёл труп в общаге, в душевой. Общага эта на Пионерской. Раньше за "судаком" числилась, ну то есть...
  
  - За судостроительным заводом, я понял, - перебил его Руслан.
  
  - А сейчас там всякой твари по паре, - тут же ввернул из-за баранки разбитной Эдик. - Вплоть до китайцев. Глядишь, кто-то из них жмура и отоварил.
  
  Сёма незаметно поморщился. Гризли нещадно гонял оперов за блатную "феню", что было сейчас даже удивительно, учитывая появление необычайно популярного радио "Шансон". Но начальство справедливо считало, что в городе и без того засилье блатоты.
  
  Эдик затормозил, и опера выскочили у первого подъезда грязно-жёлтой трёхэтажной общаги, бывшего барака, когда-то возведённого здесь японскими военнопленными. Тут же стояла "скорая", возле которой философски курил водитель.
  
  - Долго нам тут ещё торчать? - это уже подала раздражённый голос пожилая худая докторица в белом халате под расстёгнутым тёмным пуховиком, выглянувшая из кабины "скорой". - Эксперт ваш где?
  
  - Он своим ходом подъедет, - бодро заверил Игнат, и оба милиционера нырнули в затхлую темноту подъезда, пропитанную неповторимым общажным духом: щи с кислой капустой, подгоревший лук, детские пелёнки и вездесущие кошки, одна из которых тут же серой тенью промелькнула под ногами, перерезав путь операм.
  
  - Не чёрная, и на том спасибо, - пропыхтел Игнат, и они наконец достигли третьего этажа, где на входе в длинную кишку коридора красовались угольные запятые от потушенных "косяков". А также выцарапанные и накаляканные фломастером надписи: "Томка - давалка", Панки, хой", "Всё идёт по плану", пацифики и прочее. Сёма скользнул по надписям настороженным взглядом, с невольным содроганием припомнив рисунки на стенах почти пятилетней давности, повлёкшие тогда за собой череду странных и страшных событий.
  
  В полутёмном коридоре (по известной песне, "на тридцать восемь комнаток всего одна уборная"), толпились бабки в засаленных халатах, основной контингент жильцов. Бабок уныло шугал от места преступления, то есть от душевой, молодой участковый лейтенант в новенькой форме. Вид у него был загнанный, и при виде подъехавших наконец оперов он просиял облегчённой улыбкой, которую тут же, спохватившись, согнал с розовощёкой физиономии и снова посуровел.
  
  - Эт-то что тут за слёт юных Василис?! - гаркнул Игнат. - Здравия желаю. Вы все свидетели? Протокольчик составлять будем? В отделение поедем?
  
  Заслышав магические слова "свидетели" и "протокольчик", юные Василисы живо растворились в полумраке коридора. Осталась только одна фигура в халате. Вернее, фигурка. Девушка лет двадцати-двадцати двух, возможно, меньше, рост около ста шестидесяти, азиатского типа, - как привычно отметил Сёма, - более чем худощавого телосложения, глаза карие, волосы чёрные, заплетены сзади в короткую косу. На ней, как и на других обитательницах общаги, красовался толстый байковый халат неопределённой расцветки, шерстяные носки и китайские сланцы. Такую униформу обусловливал промозглый холод, царивший в коридоре вместе с ароматом кислой капусты.
  
  - Лейтенант Панов, - запоздало представился участковый, козырнув операм, и те скороговоркой назвались в ответ.
  
  Руслан первым заглянул в приоткрытую дверь душевой, за ним - Сёма. Следом протолкался прибывший наконец судмедэксперт Михалыч со своим чемоданчиком, фотоаппаратом и штативом.
  
  Помещение было довольно мрачным. Стены, облицованные когда-то белым потрескавшимся кафелем, на вид казались осклизлыми, по углам виднелись чёрные пятна грибка. Справа тянулся ряд покрытых ржавчиной раковин, слева - крохотная ванна, тоже ржавая и больше похожая на корыто, за нею, ближе к окну, находившемуся под самым потолком, - квадратная выемка в полу, куда уныло капала вода из блямбы душевой лейки.
  
  Возле душа распростёрся на спине мужичок - в одних чёрных штопаных трениках и босой. Верхнюю часть его голого волосатого торса украшали нательный крест и синие татуировки - судя по ним, пострадавший был явным сидельцем. Правая рука - неестественно подвёрнута под поясницу, лысая голова запрокинута. Из-под неё растекалась небольшая багровая лужица.
  
  Пока Михалыч сосредоточенно возился с трупом, фотографиями и с отпечатками пальцев, Сёма повернулся к топтавшемуся у притолоки участковому.
  
  - Это же вы его обнаружили, лейтенант? Нам дежурный сказал.
  
  - Н-не совсем так, - промямлил тот, вертя в руках фуражку. - Я пришёл по заявлению гражданки Катасоновой Елены Михайловны, одна тысяча сорокового года рождения, из комнаты шестьдесят три. Жалоба поступила на соседей из шестьдесят четвёртой: украли кастрюлю прямо с плиты и не отдают, а ещё оттуда, от соседей то есть, подозрительно воняет палёным.
  
  - Тряпки жжём, смеёмся, - пробормотал Сёма себе под нос, заметив лёгкую усмешку Руслана. Толян бы уже сейчас ржанул в полный голос и стал сыпать анекдотами про нарколыг. - Окей, и что?
  
  - Только я поднялся, как в душевой начали кричать. Гражданка Катасонова и кричала. Я подбежал, заглянул, а он тут... лежит, - лейтенант кивнул на труп с некоторой опаской. - То есть гражданин Сидоренко Александр Иванович, одна тысяча девятьсот пятьдесят второго года рождения, проживал в комнате номер шестьдесят на этом же этаже.
  
  - Один проживал? - подал голос Руслан. Вопрос был дельный, поскольку никакие безутешные родственники возле душевой не толпились, хотя все оставшиеся в общаге обитатели наверняка сбежались к месту происшествия.
  
  - Один, - коротко ответил участковый. - Алкаш, работал то там, то сям. Жилплощадь ему после дядьки осталась.
  
  Сёма ещё раз внимательно оглядел покойника:
  
  - Сидел?
  
  Про себя он подумал, что этот обычный невинный глагол прошедшего времени имеет в России вполне однозначное истолкование.
  
  - Дважды по сто шестьдесят первой. Грабёж. Вышел в позапрошлом году, - исчерпывающе сообщил лейтенант. "Толковый, однако, парень, к нам бы его, - подумал Сёма, отметив ещё и то, что лейтенант сказал "вышел", а не "откинулся".
  
  - Рус, что думаешь? - развернулся он к Руслану, который тем времени внимательно осматривал душевую, не обращая внимания на недовольно косившегося на него Михалыча. - Поскользнулся, упал, потерял сознание..?
  
  - Но не очнулся и не гипс, - медленно проговорил Руслан. - Помыться он точно не успел - пятки то есть подошвы ног, - поправился он, - грязные, штаны сухие, да и вообще на нём никаких следов влаги. Вошёл и упал? Пьян был?
  
  В спёртом воздухе стоял явственный сивушный запашок.
  
  - Меня никто послушать не желает? - ехидно осведомился Михалыч, с кряхтением распрямляясь. - Радикулит, падла, невовремя вступил... - пожаловался он. - Итак, смерть наступила приблизительно два часа назад, то есть в семь - семь тридцать утра, причина смерти , опять же предположительно, травма головного мозга в результате падения, которое могло быть вызвано...
  
  - Сам упал или кто-то толкнул, - перебил его Руслан. - Пол-то сухой.
  
  Эксперт раздражённо поморщился, а Сёма незаметно ухмыльнулся: он знал, что Михалыч терпеть не может, когда его перебивают.
  
  - Больше никаких следов насилия не нахожу. Ни ссадин, ни ушибов. Кстати, пятки у этого гражданина ничем не отмыть, если он всё время разгуливает по своему обиталищу босиком, - выпустил эксперт парфянскую стрелу.
  
  Стрела, однако, просвистела мимо цели - Руслан с полнейшей невозмутимостью поправил его:
  
  -Разгуливал, - и обратился к участковому: - Если вы тут всё время караулили, товарищ лейтенант, то кто же позвонил к нам и в "скорую"?
  
  - Да вот же, - заторопился милиционер, почти с радостью выскакивая в коридор- вот же, гражданочка из шестьдесят седьмой!
  
  Гражданочкой из шестьдесят седьмой оказалась та самая девушка азиатской внешности, в халате и сланцах, она всё ещё терпеливо дожидалась снаружи, придерживая на груди распахивавшийся халат. Игнат глянул на неё повнимательнее, как и Руслан, но она вовсе не смутилась под их испытующими взглядами и тёмных, как смола, глаз не опустила. Смуглое, словно вырезанное из дерева лицо осталось бесстрастным, будто у какого-нибудь Чингачгука или Ульзаны, подумал Сёма, всё детство тащившийся с гэдээровских фильмов про благородных индейских воинов типа Гойко Митича.
  
  - Она потом подошла, когда гражданка Катасонова начала кричать, - проинформировал лейтенант Панов, - и я её попросил позвонить в милицию и в "скорую". Внизу автомат есть.
  
  Сёма вновь посмотрел на девушку из шестьдесят седьмой и сказал:
  
  - Пожалуйста, пока не уходите. Как вас зовут?
  
  Про себя он уже решил, что это какая-нибудь из китаянок с рынка.
  
  Девушка разжала пухлые губы и ровным голосом отрекомендовалась:
  
  - Айога Ингилеевна Кимонко.
  
  Ударение в имени и фамилии было на французский лад - на последнем слоге.
  
  Сёма слегка оторопел и заторможенно кивнул. Он не мог сразу вспомнить, где слышал это имя - Айога, но звучало оно красиво. Очень.
  
  А потом он вспомнил, как наяву увидев тоненькую книжечку с очень красивыми рисунками, на обложке которой стояла у озера девочка с лебедиными крыльями вместо рук и было написано: "Айога". Нанайская сказка. Или удэгейская. Точно, удэгейская. Только он всегда думал, что это имя произносится с ударением на "О". Оказывается, нет.
  
  В конце коридора уже нетерпеливо маячил шофёр "скорой" с носилками, а за ним - водитель Эдик, готовясь выносить покойника.
  
  - Пусть потерпевшего забирают, - отрывисто сказал Сёма Руслану. - Пошли к нему шестидесятую, всё осмотрим.
  
  Смотреть в шестидесятой оказалось особо нечего. Койка, превращённая в лежанку, возле неё - пустые бутылки, одна, - видимо, из неё покойник и похмелился, едва продрав глаза, - красовалась на битой тумбочке. Рядом - горбушка хлеба и огрызок свежего огурца.
  
  - Завтрак аристократа, - пробормотал Сёма, разом припомнив всем известную картину.
  
  На койке - ворох несвежего тряпья, в углу - явные следы засохшей блевотины. В платяном шкафу, едва Руслан распахнул заскрипевшие дверцы, - на вешалке скучал одинокий пиджак. Единственным приличным, не покоцанным и не дешёвым предметом обстановки был телевизор "Голд Стар", купленный хозяином, видимо, в ту славную пору, когда у него вдруг появились деньги. И, как ни странно, хозяином не пропитый.
  
  - Пипец, - вынес вердикт Руслан, занося в блокнот какие-то пометки. - Теперь куда?
  
  - Надо опломбировать, - пробурчал Сёма, выходя в коридор. - Давай к душевой. Ты ещё раз всё там внимательно осмотри, а я поищу эту... свидетельницу Катасонову из шестьдесят третьей, опрошу для протокола.
  
  На общей кухне около пяти облупившихся газовых плит и разномастных шкафчиков и столов топтались всё те же бабульки, которые не так давно улетучились из коридора, а потом провожали до "скорой" скорбное шествие с чёрным кулём на носилках. Они азартно атаковали опера вопросами и предположениями насчёт происшествия - каждое из них Сёма отмечал в уме, как всегда учил великий Гризли.
  
  Он встряхнулся и сурово посмотрел на гражданку Катасонову, худую тётку с желтоватым морщинистым лицом, вцепившуюся ему в рукав. Она толклась тут же, на кухне, упиваясь важной ролью свидетельницы и в десятый, наверное, раз живописуя, как она вошла, чтобы умыться, а Иваныч лежит, а выключатель сразу не сработал, и она об Иваныча почти споткнулась, но на ногах удержалась. Наклонилась, позвала его, пощупала и увидела кровь. И начала звать на помощь.
  
  - Пойдёмте к вам в комнату, протокол составим, - со вздохом распорядился Сёма.
  
  В шестьдесят третьей комнате (много старой полированной мебели и ещё больше вывязанных крючком белейших салфеточек, на подоконнике - горшки с геранью и алоэ, рядом дрыхнет круглый и рыжий, как тыква, кот) он ещё раз с самого начала выслушал рассказ об обнаружении трупа соседа, потом (страшным шёпотом) - о злодеях из шестьдесят четвёртой, и наконец спросил:
  
  - У покойного, то есть у Сидоренко Александра Ивановича были здесь враги? Кто-нибудь его особенно сильно недолюбливал? Может быть, какие-нибудь подозрительные люди приходили?
  
  - Да кто к нему только не ходил, к алкашу ентому, - махнула худой рукой гражданка Катасонова. - Ходили, пили, ели, на кухне свинячили. Синие. А враги - так он сам себе первый враг.
  
  Сильно сказано, одобрил про себя Сёма.
  
  - Синие - в смысле от татуировок или алкоголики? - насторожившись, быстро уточнил он.
  
  - И то, и другое, - отозвалась свидетельница и тут же заканючила: - А в шестьдесят четвёртую-то вы, товарищ милиционер, зайдёте? Попужать их, иродов, хотя бы. Пускай кастрюльку мою вернут. Кастрюлька новая, тефалевая, дочка подарила на восьмое марта, дорогущая! - похвасталась она.
  
  "В той кастрюльке небось чего только уже не варили, - меланхолично подумал опер. - Тефаль, он всегда думает о нас, он таковский". Вслух же Сёма скучным голосом сообщил:
  
  - Это не по оперативно-розыскной части. Мы убийство расследуем, - И поспешно добавил, увидев, что гражданка Катасонова открывает рот, намереваясь с новой силой запричитать: - Но я к ним зайду.
  
  В шестьдесят четвертую комнату он действительно зашёл. Там царил несусветный срач и такое же несусветное амбре со сложным букетом. Дверь была не заперта, ибо на пороге стоял участковый Панов и, явно стараясь неглубоко дышать, втолковывал что-то паре проживающих: лысому ханыге неопределённого возраста в застиранных полосатых семейниках до колен и его спутнице, такой же пропитой и прокуренной бабёнке в грязном халате. Удивительно, как он смог этой парочки добудиться - обоих всё ещё шкивало из стороны в сторону. Вряд ли они имели возможность и желание выходить утром в душевую, сделал Сёма резонный вывод и поспешил выскочить в коридор, подальше от амбре.
  
  Там он сразу увидел Руслана, методично стучавшего в одну запертую дверь за другой. За ним осторожно, почти на цыпочках, шествовали две бабульки, подсказывая ему, видимо, где могут находиться жильцы. Все были при деле. Сёма внутренне ухмыльнулся, но тут же настороженно покосился на оставленную новым опером душевую. В ней явно что-то происходило.
  
  Ни о чём не спрашивая Руслана, Сёма проскользнул вдоль стены и бесшумно заглянул в душевую. Там на коленях стояла девушка из шестьдесят седьмой, то есть Айога Ингилеевна Кимонко. Опер мог видеть только её согнутую спину и чёрную косу. Рядом с ней высилось жестяное ведро с водой, из которого списал хвост замызганной тряпки. Очевидно, Руслан, закончив с осмотром, разрешил ей убрать следы происшествия, дабы обитатели общаги смогли снова посещать свою купальню и совершать омовения. Но девушка не мыла полы. Она просто... она просто...
  
  Сёма неверяще сделал несколько шагов вперёд. Айога прижимала обе узкие ладони к кафелю, к подсохшей багровой лужице, рядом с которой эксперт Михалыч мелом начертил размашистый крест, обозначавший место происшествия.
  
  У Сёмы между лопаток пробежали мурашки, но он не успел даже выдохнуть. Девушка стремительно обернулась, увидела его и одним молниеносным плавным движением оказалась возле ведра, выхватив из него тряпку, с которой потекла вода прямо на её голубенькие сланцы и вязаные носки. Щёки у неё стали пепельно-серыми, пухлые губы сжались в нитку, округлившиеся глаза впились обалдевшему Сёме в лицо.
  
  - Вы... что здесь делаете? - наконец прохрипел он, откашлявшись.
  
  - Полы мою, ваш товарищ разрешил, - ответила она без малейшей запинки и наконец отвела свой пронзительный взгляд.
  
  И что ему было на это сказать?
  
  - Как закончите, подойдите к своей комнате, - резко распорядился он, вдруг разозлившись. Что это ещё за номера?!
  
  Айога только кивнула и отвернулась, принявшись сноровисто мыть полы. Начала она с левого угла, как машинально отметил опер, прежде чем повернуться и выйти.
  
  - Т-твою ж... - прошептал он себе под нос, потирая сзади шею. Мурашки всё ещё кололи ему кожу, он был готов поклясться, что Айога немигающе смотрит ему вслед. - Это что ж за хреновина опять творится?
  
  Он нашёл Руслана в конце коридора, возле пыльного окна, на подоконнике которого торчал одинокий горшок с останками засохшего там цветка. Теперь горшок служил обитателям общаги пепельницей. На полу стояла консервная банка из-под китайской тушёнки, тоже с окурками. Руслан, стараясь ни к чему не прислоняться, аккуратно заносил в блокнот какие-то данные.
  
  - И что узнал? - поинтересовался Сёма, подходя.
  
  Тот в ответ пожал плечами:
  
  - Да ничего. Всё те же пенсионерки. Работяги - на работе. Из шестьдесят первой, шестьдесят второй, шестьдесят пятой, шестьдесят шестой и шестьдесят девятой. Получается, ушли до предполагаемого убийства либо кто-то из них вообще в душевую не заходил.
  
  - Или убил, - проворчал Сёма, поглядывая на окурки в цветочном горшке. Курить хотелось зверски, зря бросил.
  
  - Или убил, - ровно согласился Руслан. - И на работу пошёл. В ту заводскую проходную, что в люди вывела меня.
  
  Сёма невольно хмыкнул. Он тоже знал эту песню.
  
  - Что с той девчонкой, с Айогой? Ты ей велел там помыть?
  
  - А что? - поднял брови напарник. - Эксперт всё сделал же. И сфотографировал. Ты смотрел, я смотрел. Мы сейчас отчалим, а людям мыться где-то надо.
  
  - Ты велел или она сама вызвалась? - уточнил Сёма. Картина эта - узкие девичьи ладони посреди кровавой засохшей лужи - не выходила у него из головы.
  
  - Она, наверное, - Руслан нахмурился. - Точно, она спросила: можно, типа, я зайду и полы вымою? Ты был занят, ну, я и разрешил. Не надо было?
  
  Взгляд его стал тревожным.
  
  - Пошли, поговорим с нею, - вместо ответа тяжело вымолвил Сёма. - Вон она, домой идёт.
  
  И действительно, из душевой показалась хрупкая фигурка в байковом халате не по росту, и опера мгновенно очутились возле неё.
  
  Айога взглянула на них через плечо непроницаемыми глазами, прошла к своей шестьдесят седьмой и распахнула дверь. к порогу, радостно сияя, стремительно выкатился пацанёнок лет трёх в синем комбинезоне, похожий на крохотного медвежонка, смуглый, крепко сбитый, черноволосый, щекастый, но, завидев чужих, тут же куда-то укатился и исчез из виду. Притаился.
  
  - Проходите, - ровно произнесла Айога, потуже затягивая пояс халата. Мальчик выбрался из-под стола и кинулся к ней, она подхватила его на руки и прижала к себе, словно укрывая от любопытных взглядов. Или укрываясь за ним.
  
  - Ваши документы, - официально проронил Сёма. Он никак не мог простить девчонке свой невольный испуг.
  
  Годом рождения гражданки Кимонко значился в паспорте семьдесят четвёртый. Местом рождения и прописки - приморский посёлок Красный Яр, местом временной регистрации - эта самая общага. Всё по закону, придраться не к чему. Судя по дате регистрации, приехала она в город К. в начале мая текущего года. Страница с семейным положением оставалась чистой, зато на страницу "Дети" был вписан сын Богдан Ильич Кимонко, одна тысяча девятьсот девяносто третьего года рождения.
  
  Сёма задумчиво повертел паспорт в руках, не спеша возвращать.
  
  - Почему из дому уехали? - спросил он резко, хотя тут всё было, в общем, понятно - нагуляла дитё, и родные, небось, загрызли.
  
  - Город большой, работа есть, - легко отозвалась Айога, поудобнее подхватывая сына под жопку. Весил бутуз, должно быть, немало, руки оттягивал. Мелкий застенчиво и настороженно косился на оперов, ни звука не проронив. В мать.
  
  Сёма хмыкнул, порылся в кармане - вчера ему выдали чупа-чупс в ларьке на сдачу. Достал его, протянул пацану. Тот мгновенно выхватил угощение, просиял щербатой улыбкой.
  
  - А почему не во Владик? - продолжал докапываться Сёма. - Он поближе и побольше.
  
  - Мне там не нравится, - коротко объяснила Айога. Её тонкое лицо более чем когда-либо походило на деревянную маску.
  
  - А работаете где? - спросил в свою очередь Руслан. - На судостроительном?
  
  - Без квалификации не берут, - девушка поставила на пол сынишку, деловито разворачивавшего чупа-чупс. - Нянечкой в садике, а он при мне.
  
  - А сегодня почему не на работе? - Спрашивая это, Сёма поймал досадливый и озадаченный взгляд Руслана - мол, чего прискрёбся к девке, - но Руслан-то не видел того, что видел он!
  
  - Богдан приболел, температурит, решила не водить. Отпросилась, подменили, - Айога снова посмотрела на сына, ответившего ей таким же серьёзным взглядом.
  
  - Холодно ту, - подал голос Руслан, и теперь пацанёнок, девушка и Сёма посмотрели на него. Он явно смутился и пояснил. - По полу сквозит, а он на полу играет. Коврик бы сюда какой-нибудь.
  
  - Да какой там коврик, - махнула рукой Айога, на миг оттаяв, но Сёма, не давая ей опомниться, выпалил:
  
  - Что вы всё-таки делали в душевой? Там, где лежал покойник?
  
  - Полы мыла, - девушка повела плечом, лицо её снова будто окаменело.
  
  - Вы его знали? Этого Сидоренко Александра Ивановича? - уточнил Сёма, незаметно вздохнув. Он понимал, что объяснений от неё не добиться. По крайней мере, сейчас, когда у них нет данных судмедэкспертизы... и вообще ничего толком нет.
  
  Айога предсказуемо покачала головой:
  
  - Даже не здоровались.
  
  - Он за вами ухаживать не пытался? - напрямик осведомился Сёма.
  
  Она сердито сверкнула глазами, и тут же снова стала бесстрастной, как изваяние.
  
  - Он за бутылкой ухаживал.
  
  Исчерпывающий ответ.
  
  Оставалось только признать своё поражение, настрочить протокол и дать гражданке Кимонко расписаться. Что она и сделала.
  
  * * *
  Выйдя из подъезда общаги, опера осмотрелись в поисках "бобика", но машины и след простыл - Эдика наверняка вызвонил кто-нибудь из отделения. Ветер с Амура багряным и жёлтым хороводом гонял вокруг палые листья.
  
  - Пошли на трамвай, что ли, - Сёма повернулся к Руслану, мимолётно пожалев, что не взял верную Детку со стоянки. - Заодно обсудим всю эту фигню. Прокуратура дело возбуждает по факту смерти, сейчас Гризли начнёт с нас версии трясти. Ну, помимо той, что сам упал, пьян был. Кстати, он реально бухой был, разило там будь здоров, и без экспертизы понятно.
  
  - Ты спросил, что она делала в душевой, - медленно проговорил Руслан. - Значит, ты что-то заметил. Что-то неладное. Что? - он нахмурился.
  
  - Чёрт, - пробормотал тот, снова начав потирать шею под воротником кожанки. - не знаю даже, как сказать-то. В общем, она сидела над этой засохшей кровякой и обе ладони к ней прижимала. Вот так, - Сёма показал, как. - Она меня сперва не заметила. А когда заметила, вскочила и кинулась к ведру, тряпку схватила, вроде пол моет.
  
  - Твою мать, - одними губами произнёс Руслан. Они оба уже стояли посреди узкого проулка, и редкие прохожие торопливо их огибали. Спохватившись, Сёма двинулся дальше, к остановке.
  
  - Точно? - с нажимом продолжал Руслан. - Ты не ошибся? Может, действительно мыла? Может, тряпка у не в руках была?
  
  Сёма отрицательно повертел головой и с сожалением сообщил:
  
  - Хорошо бы, но нет. Единственно, что она могла держать ладони над этой лужей, а не в ней, но вряд ли. У меня аж спину морозом взяло, если честно.
  
  - Да, ничего так себе, - признал Руслан. - А я гадал, с чего это у тебя такой... бледный вид и макаронная походка.
  
  Сёма через силу ухмыльнулся и решительно заявил, выруливая из проулка и устремляясь вслед громыхающему по рельсам старенькому трамваю:
  
  - Имеется предложение. Доедем до "Пикника", там пожрём и покалякаем... о делах наших скорбных. У меня на пустой желудок башка не варит.
  
  Руслан согласно кивнул, и оба едва ли не на ходу запрыгнули в тащившуюся с речного вокзала "четвёрку". Тётка в кабине укоризненно погрозила им пальцем и даже блямкнула звонком, но двери открыла.
  
  - Смотри, чо, - сказал Сёма уже в пресловутом "Пикнике", именуемом в народе "Разорви хлебало", где мастрячили гамбургеры куда вкуснее, чем в "Макдональдсе" и уж точно больше размером. - Версий несколько. Самая удобная - поскользнулся, упал, далее по тексту.
  
  - Маловероятно, - тотчас отозвался Руслан, осторожно откусывая от фирменного пикниковского бургера, который приходилось держать двумя руками. - Полы-то сухие были. Не мылся он, и до него никто там не мылся.
  
  - Да какая, нахрен, разница. Они, может, вообще не моются, - проворчал Сёма и машинально огляделся. "Пикник" наполнял обычный местный контингент - студенты из расположенного через дорогу технаря, весело галдевшие. Никто не обращал внимания на притулившихся за угловым столиком оперов. - Не мусульмане, блин. Чёрт... Извини, Рус, - он поморщился, покосившись на напарника, невозмутимо прихлёбывавшего чай из пластикового стакана с болтавшимся на краю жёлтым ярлычком "Липтона". Но тот лишь нетерпеливо хмыкнул:
  
  - Забей. Версия два - кто-то его укокошил по нечайке, толкнул, он упал и привет. Статья сто девятая.
  
  - Вопрос - кто? - подхватил Сёма, энергично работая челюстями. - Кто-то из бабулек? Айога эта? Работяга, потом сваливший на завод? Собутыльник или сожительница, которые у него ночевали и с ним бухали?
  
  - Бабульки показали, что в эту ночь у Сидоренко никто не оставался, - перебил его Руслан. - Если он бухал, то один. Всё остальное надо проверять, вернуться туда вечером, когда народ придёт со смены.
  
  - Вот же головняк, - тоскливо попенял покойнику Сёма. - Можно было бы, конечно, на тормозах это всё спустить, ханыга синий нахрен никому не сдался. Пусть бы рабочая версия была - поскользнулся и упал, - он остро глянул на Руслана, ответившего ему таким же прямым взглядом. - Ненавижу синюков этих, но...
  
  - Но? - тот поднял брови.
  
  Сёма поискал какие-то правильные слова и сказал лишь:
  
  - Нехорошо это. Знаешь, - он чуть помедлил, - я в розыске уже лет двенадцать и понял - если некий хер кого-то кончил и безнаказанно ушёл, хоть кого, хоть такого вот ханыгу безродного, он потом убьёт или покалечит ещё. Не факт, что обязательно, но очень часто так и бывает. Потому что если есть грех, должна быть и кара за него, а если нет кары, тем более за мокруху... - он снова в панике запнулся, уставившись на напарника.
  
  Руслан Ковалёв был на войне. Только что оттуда вернулся. И не цветочки же он там собирал.
  
  - Философ ты, - с короткой усмешкой проговорил тот, поднимаясь из-за шаткого столика. - А если он этот грех в церкви замолит, свечки поставит, все дела? Что, больше не убьёт? Типа застраховался?
  
  "К отцу Александру бы тебя", - сердито подумал Сёма, но вслух с сожалением признался:
  
  - Хрен знает, я во всех этих епитимьях или как их там, не силён.
  
  - Я тоже не особо, - спокойно отозвался Руслан. - Слыхал просто, что тех, кто на войне был, даже после Отечественной до причастия не допускали, если признавался, что убивал с ненавистью или ну... с удовольствием. Война работой должна быть. Или ты, или тебя.
  
  Сёма угрюмо поразмыслил и вслух честно признался, глядя Руслану в глаза:
  
   - Мне за все годы в ментовке никого не пришлось положить. Свезло, чо. Ладно, хорош болтать, - он тоже решительно встал, вытирая пальцы салфеткой. - Пошли уже бумажки писать и перед Гризли отчитываться, всё равно вечером в общагу возвращаться, работяг опрашивать. Арфы нет, возьмите бубен, короче.
  
  * * *
  Бубен оказался не фонтан. Ну то есть абсолютно.
  
  Когда опера в восемнадцать ноль-ноль вернулись в пресловутую общагу, уже начинало темнеть и холодать. С улицы потянулась домой игравшая на разбитой детской площадке мелюзга. Руслан и Сёма галантно раскланились с уже знакомыми бабульками, повысовывашимися с кухни, те явно готовили внукам ужин. Айоги среди них не наблюдалось, дверь в её шестьдесят седьмую комнату была плотно прикрыта.
  
  Руслан заглянул в свой блокнот и властно постучался в шестьдесят первую рядом с опечатанной поутру шестидесятой, принадлежавшей покойнику. Согласно ориентировке, там прожевали слесарь с "Судака" Анциферов Дмитрий Юрьевич и его супруга, работавшая там же табельщицей Анциферова Оксана Романовна. Оба были дома, собирались ужинать. На электроплитке остывала сковорода с жареной кетой (Сёма невольно сглотнул слюну), рядом весело закипал чайник, в углу у входа высился умело сделанный рукомойник. По крайней мере, умывалась парочка здесь, заключил Сёма.
  
  Представившись и в двух словах рассказав об утреннем происшествии с соседом, Сёма осведомился у главы семьи, сорокалетнего бодренького мужичка с залысинами, как у бывшего генсека, в китайских "адидасах" и синей майке навыпуск:
  
  - Вы часто общались со своим покойным соседом? Выпивали с ним? Что можете о нём рассказать?
  
  Мужичок быстро и виновато взглянул на подбоченившуюся супругу, - яркую дородную красавицу, - и Сёма мгновенно сообразил, кто тут действительно является главой семьи.
  
  - Один раз выпивал - у него, - лаконично отозвался Анциферов. - Больше не стал. И не общался. Когда у него сильно бузили, то ходил ругаться.
  
  - Вы лично ходили? - уточнил Руслан.
  
  - Иногда я... иногда супруга, - пробормотал Анциферов, отводя взгляд. - Вообще мы это... на квартиру копим, скоро съедем отсюда.
  
  Оксана Романовна лишь хмыкнула, скрестив руки под высокой грудью. Оба расписались в заполненном Русланом протоколе, и опера выкатились в коридор.
  
   - Вот для чего нормальные мужики женятся, - полушёпотом констатировал Сёма. - Хорошая жратва, хороший секс и ежовые рукавицы.
  
  Руслан усмехнулся и постучал в следующую дверь, за которой ориентировочно прожевал Соколов Владимир Дмитриевич, тысяча девятьсот пятьдесят первого года рождения, несудимый, токарь четвёртого разряда.
  
  Тут-то Сёма и почуял неладное. Милицейская чуйка - она такая.
  
  Внутри раздавался какой-то приглушенный галдёж. Низкий мужской голос бубнил что-то явно угрожающее, женский - быстро ему отвечал, как бы отнекиваясь.
  
  Среди всего этого бубнежа вдруг явственно прозвучало отчаянное:
  
  - Я же знаю, что вы не хотели его убивать, вы просто толкнули! - голос этот, женский, очень знакомый, вдруг оборвался вскриком: - Не надо!
  
  У Сёмы захолонуло сердце. Он кивком велел Руслану отойти, ударом ноги выбил замок, распахнул дверь и встал у притолоки. Руслан встал по другую сторону.
  
  - Милиция! - громко крикнул Сёма, разом охватив взглядом всю комнату.
  
  Там творился звездец.
  
  Токарь четвёртого разряда Соколов, левой рукой держа за волосы Айогу, правой приставлял нож - здоровенный, как показалось Сёме, тесак - к её тонкому горлу в вырезе распахнувшегося халата.
  
  - Сука, всё-таки мента привела! - процедил Соколов, играя желваками на небритых скулах. Казался он таким же здоровенным, как его тесак, особенно рядом с хрупкой Айогой.
  
  - Сам пришёл, - отозвался Сёма как мог хладнокровно, засунув руку за пазуху в поисках ствола и с ужасом осознав, что оставил ПМ в сейфе, долбоклюй хренов, уверенно шествующий путём Толяна. Надо было теперь делать хорошую мину при плохой игре. Спасать девчонку. О том, что имел в виду этот козлина под "всё-таки привела мента", следовало подумать потом - если таковое настанет. - Бросай нож!
  
  - Авотхуй! - в одно слово проорал козлина и, наоборот, сильней прижал свой тесак к горлу Айоги. Лицо у той стало пепельно-серым, но она не издала ни звука.
  
  - Ты же себе пожизненное шьёшь, дурак, - Сёма гнул своё, лихорадочно размышляя, как обезвредить гада и уберечь при этом Айогу. Кинуться гаду в ноги - тот всё равно легко успеет располосовать девчонку.
  
  Тут Руслан, чуть отступивший вглубь коридора, который, к превеликому счастью, оставался пустым, сделал Сёме знак рукой. Тот видел это боковым зрением, не отрывая глаз от насторожившегося, как зверь, Соколова. Сёма понимал, что тот второго опера попросту не заметил и решил, что мент тут один. На этом можно было сыграть, Руслан явно собирался это сделать, и Сёма даже знал, как именно. Рядом с окном шестьдесят второй комнаты, где не было решётки, снова к превеликому счастью, проходила пожарная лестница с крыши, сейчас неразличимая в сумерках, но утром Сёма намётанным глазом её заметил. Нужно было заговаривать Соколову зубы, пока Руслан спустится по ней с крыши, выбьет стекло, тем самым отвлекая козлину и давая Сёме шанс спасти девчонку.
  
  - Отпусти девушку, не ломай себе жизнь окончательно, - предложил Сёма как мог мягко. Дождался нового "авотхуя" и продолжил беседу: - Ты за что Сидоренко укокошил? Ведь он твой дружок был.
  
  Он рассчитал правильно, Соколов зло дёрнулся и взахлёб выпалил:
  
  - Какой ещё, нахер, дружок?! Бухали вместе, да и всё! А он, падла, повадился в душ ссать, если тубзик занят! Я ему сколько раз говорил, знал, что он это, больше некому! Ну, пошёл я по утрянке мыться, гляжу: он опять стоит и ссыт, тварина! Развернулся и ко мне - и лыбится ещё! Пихнул его только с психу, а он грохнулся, башкой ударился и сдох! Я выскочил оттуда, собрался - и на завод! Никто не видел! Никого не было, как ты узнала, ты, сучка узкоглазая! - он безжалостно встряхнул Айогу, мотнувшуюся в его ручищах, будто кукла.
  
  - Давай без оскорблений по национальному признаку, - процедил Сёма, в голове у которого наконец начала прорисовываться стройная картина случившегося. - Ты...
  
  Договорить он не успел. Оконное стекло за спиной убийцы разлетелось, его звона Сёма не услышал за грохотом выстрела. Новый опер райотдела Руслан Ковалёв, не вступая с преступником в разговоры, просто-напросто пальнул в него с пожарной лестницы.
  
  И уложил насмерть, как выяснил Сёма, метнувшись к распростёршемуся на потёртом коврике телу и подхватив сомлевшую Айогу, лёгкую, как пушинка, пока Руслан влезал в окно.
  
  Оказывается, у него был-таки ствол, машинально констатировал в край офигевший Сёма.
  
  Коридор позади них мгновенно наполнился народом, раздались охи, ахи и взвизги. Сёма взглядом выхватил из собравшейся толпы гражданку Катасонову из шестьдесят третьей и велел ей вызвать милицию и "скорую". Одновременно он передал возникшей на пороге Оксане Романовне из шестьдесят первой очнувшуюся девушку и так же непререкаемо велел увести её домой.
  
  - Пацан там один небось, - хмуро добавил он. Ему не хотелось, чтобы, окончательно придя в себя, Айога сразу увидела труп Соколова и кровищу вокруг.
  
  Остальных обитателей общаги он уже без всякого пиетета послал в жопу, плотно закрыл дверь, и они с Русланом сумрачно встали над трупом.
  
  - Писать нам теперь бумажек не переписать, - хмуро предрёк Сёма, прикрывая бывшего токаря Соколова сдёрнутым с его тахты китайским пледом в цветочек. - Мне - за то, что оружия не взял, тебе - за убийство подозреваемого при задержании. Ствол тебе кто выдал, Гризли?
  
  Руслан только кивнул, а потом негромко спросил:
  
  - А что писать-то?
  
  Вопрос был на сто баксов.
  
  - Я вот чего мозгую, - быстро выпалил Сёма, прислушиваясь, не воют ли под разбитым окном сирены. - Девчонка знала или догадывалась, что Сидоренко убил Соколов, как она это выяснила, пока опустим. Она пошла к нему, требуя явки с повинной, идиотка. Тот принялся ей угрожать, мы это слышали сквозь дверь и явились, как конница Чапаева. Я отвлекал Соколова дипломатической беседой, ты взобрался на крышу, спустился по пожарке и пальнул в него сквозь окно. Спас заложницу. Какого чёрта ты не сделал предупредительного выстрела и пальнул не по ногам, вот что тебя спросит комиссия по служебному соответствию. Гризли тоже, кстати, будет писать бумажку, на каком основании он выдал стажёру ствол, а стажёр из него устроил пальбу в общаге. Короче, звезды получат все и каждый. Только не на погоны.
  
  - Я стрелял по ногам, - легко сообщил Руслан.
  
  - А-а, то есть Акела промахнулся и попал прямо в шею, - прищурился Сёма, и Руслан, помедлив, уточнил:
  
  - Скажу, что стрелял по ногам.
  
  Сёма длинно и тяжело выдохнул. Хоть правду услышал. Всё произошедшее ему не нравилось до зубовного скрежета, мягко говоря. Вообще всё, с самого начала и до конца. Положительный во всех отношениях токарь четвёртого разряда Соколов толкнул ссавшего в общественном душе соседа-забулдыгу и убило его. Айога Кимонко, мать-одиночка, каким-то загадочным образом определила это, пришла к токарю Соколову и начала уговаривать его признаться. Тогда токарь Соколов принялся убивать и её, окончательно съехав с катушек. А Руслан Ковалёв, новый опер райотдела милиции, только что вернувшийся из Чечни, преспокойно уложил Соколова в могилу. Как говорила Игнатова бабка, отправил в Могилёвскую губернию. Сам же Игнат Сёмин, старший опер, в это время оказался без оружия и как бы вообще не при делах. Ну, стоял руки в брюки, звездел с преступником. Молодец, чо.
  
  Он ещё раз вдохнул и пробормотал:
  
  - Зато девку спасли, дитё сиротой
   не осталось. Хоть что-то хорошее во всём этом бардаке, - он услышал, как завыли за окном сирены и торопливо добавил: - Сейчас трупак сдадим и рысью к Айоге этой, пока нас к херам не отстранили от дела. Надо снять показания. Сперва - взаправдашние, потом - для протокола.
  
  Руслан в очередной раз молча кивнул. Был он так же немногословен, как сама Айога, Сёма давно это приметил. Просто два сапога пара.
  
  * * *
  На место происшествия прибыли Кот с Мазаем, оба при пушках - гражданка Катасонова явно доложила по телефону, что в общаге, мол, творится полный ужас-ужас. Сёма успокоил их, мрачно сообщив, что Ледовое побоище уже закончилось, и вкратце изложив свою версию событий. Те угрюмо покивали и отправились курить на крыльцо, ждать эксперта Михалыча.
  
  - Покоя от вас нету ни днём, ни ночью, оглоеды, - привычно посетовал прибывший наконец Михалыч, принимаясь за священнодействие с покойным токарем Соколовым. Сёма и Руслан терпеливо маячили в коридоре.
  
  - Мы это... закончим с потерпевшей здесь, в отделение не повезём, у неё ребёнок маленький- туманно пояснил Сёма Коту, когда "скорая" увезла труп.
  
  Мазай с явным облегчением дёрнул товарища за рукав, и оба тут же испарились вслед за экспертом. Навязываться не стали. Как говорилось в русской народной сказке "Мороз Иванович", "сама ведёрко уронила, сама и доставай". Руслану и Сёме это было только на руку.
  
  Дождавшись, когда коридор вновь опустеет, они направились к комнате Айоги, где всё ещё исправно несла дежурство Оксана Романовна, тихим певучим голосом читая прикорнувшему в своей кроватке Богдану толстую книжку, в которой Сёма опознал сборник сказок Успенского. Рановато, но ничего, пацан смышлёный. Закутанная в одеяло Айога зябко свернулась калачиком рядом на диване поджав коленки к груди.
  
  Сёма горячим шёпотом поблагодарил Оксану Романовну за неоценимую помощь, и та с неохотой удалилась. Ясно было, что ей очень нравилось чувствовать себя спасительницей жертвы преступления.
  
  Сама жертва, когда за соседкой захлопнулась дверь, пошевелилась и села, спустив с дивана тонкие смуглые ноги в неизменных шерстяных носках. Поправила халат, проворно переплела косу и уставилась на оперов с обычным непроницаемым выражением лица. Сынишка её уже вовсю сопел, убаюканный Успенским, машинально отметил Сёма. Слава Богу.
  
  - В больницу, может, для освидетельствования? - нерешительно предложил он, заранее зная ответ.
  
  Айога отрицательно покачала головой, ощупав шею, пересечённую длинной, но уже подсохшей царапиной. Разлепила губы и вымолвила только:
  
  - Не надо.
  
  - Тогда рассказывайте, как всё было, - сурово велел Сёма, усаживаясь на диван рядом с нею. - Не для протокола, для нас, - он оглянулся на Руслана, который тоже устроился на пододвинутом стуле. - Только правду. Протокол потом напишем. Что случилось с вами в душевой?
  
  Айога вздохнула и проговорила с хрипотцой, но свободно:
  
  - Я просто вижу, как всё бывает. Не всегда, но почти. Если ладони приложить, - она выставила перед собой узкие ладони, будто защищаясь.
  
  - Просто, значит, - пробормотал Сёма, ничуть не удивлённый. - Шаманите типа?
  
  У него в голове враз замелькали какие-то картины из приключенческих фильмов: кружащиеся у костра люди, гулкий зов бубна, протяжные песнопения.
  
  Айога так же легко пожала покатыми плечами и проронила:
  
  - Бабушка была. Я - нет. Но я всегда знала, что я такое могу. Потому и уехала из Красного Яра, не хотелось родных... читать. Мы там все - родня. Отец Богдана деньги присылал... присылает, сняла эту комнату.
  
  Сёма что-то такое и предполагал. На зарплату нянечки не шибко разгуляешься, кто-то должен был матери-одиночке помогать. Он намеревался было спросить, кто этот отец, но сдержался, к делу это отношения явно не имело. Ну, кто-то из тамошних таёжных шишек, председатель леспромхоза какой-нибудь или замглавы района, мало ли. Помог девке отправиться в город от греха.
  
  - Окей, - неловко кивнул Сёма. - А почему сразу не признались? Я же спрашивал! - закончил он даже с некоторой обидой, вспомнив, как Айога стояла на коленях в душевой и притворялась, что моет окровавленные полы.
  
  Она чуть потупилась, глянула искоса:
  
  - Вы бы всё равно не поверили. Так проще.
  
  - Во-первых, поверил бы, - проворчал Сёма. - Я, знаете ли, чего только в этой жизни не видел, -он опять вспомнил про рисунки, процарапанные на стенах. - Во-вторых, "проще" - это как? Проще заявиться к этому козлине и уговаривать его на явку с повинной? - он чувствовал, что снова начинает закипать. - Тупость же несусветная!
  
  Айога ещё сильнее понурилась и ничего не ответила.
  
  - Она за неё расплатилась, - подал голос Руслан. Девушка и Сёма удивлённо на него посмотрели, и Айога наконец прошептала:
  
  - Спасибо вам.
  
  Оба опера поняли, что благодарит она не за слова поддержки, а за меткий выстрел из окна.
  - Не за что, - ровно отозвался Руслан. - Это наша работа.
  
  - Ладно, - с очередным вздохом заключил Сёма. - теперь давайте сочинять протокол.
  
  Официальная версия событий, изложенная в подписанном Айогой протоколе, выглядела так: она случайно заметила Соколова выходившим из душевой перед тем, как был найден труп потерпевшего Сидоренко, испугалась, ничего не сообщила милиции. Соколов, видимо, тоже её заметил, потому что затащил в свою комнату, встретив в коридоре, и принялся угрожать. Тут пришли милиционеры, Соколов утратил душевное равновесие (этим оборотом Сёма даже возгордился)) и попытался взять Айогу в заложницы неизвестно с какой целью, уйти бы ему всё равно не удалось. Находясь у него в руках под угрозой ножа, она услышала выстрел, Соколов разжал руки, выпустил её и упал навзничь. Тут и она потеряла сознание и как её уводили из его комнаты, не помнит.
  
  - С моих слов записано верно, мною прочитано, дата, подпись с расшифровкой, - деревянным голосом отбарабанил Сёма привычную формулу и напоследок с нажимом добавил: - если вы нам так уж благодарны, не вздумайте никуда скрыться, вы нас подставите, - он оглянулся на молчавшего Руслана. - По крайней мере, до окончания следствия. Нас сейчас тягать будут ого-го как.
  
  Айога посмотрела на них недоумённо, а потом так замотала головой, что её чёрная блестящая коса опять рассыпалась.
  
  - Вы что! Нет, конечно, я не уеду!
  
  И Сёма с облегчением понял, что она не врёт.
  
  * * *
  Когда оба опера вывалились из подъезда на улицу, там уже вовсю светили фонари и луна. Хороший такой минус пощипывал скулы. Жрать хотелось неимоверно. Сёма с тоской вспомнил про жареную кету на сковороде у Анциферовых, поднял воротник кожанки и резво припустил к своей вишнёвой Детке, терпеливо дожидавшейся у обочины. Аллилуйя, он сообразил на ней приехать!
  
  Пока прогревался ровно рокочущий мотор, оба молчали. Наконец Сёма сказал:
  
  - Надеюсь, она не исчезнет.
  
  - Пообещала же, - уверенно заявил Руслан и в свою очередь спросил: - Если меня не попрут из органов, ну... - он на миг запнулся, - ты будешь ещё со мной работать?
  
  При свете приборной панели Сёма близко посмотрел в его тревожные серые глаза и негромко ответил:
  
  - Вот именно - работать. Рус, тут не война. Но... да, буду.
  
  Ему показалось, что при этих словах Руслан облегчённо вздохнул. Но, может быть, это ему действительно показалось.
   - Тебе понравилась эта Айога Кимонко, - неожиданно для себя с уверенностью выпалил он и, не дожидаясь ответа, тронул Детку с места. - Ладно, погнали, разживёмся где-нибудь пиццей на вынос - и к Гризли. Коньяк пьянствовать и безобразия нарушать, - он наконец усмехнулся, глянув на озадаченную физиономию Руслана. - Поехали.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"