Человек очень редко видит рассветы, хотя, говорят, смотреть на них очень полезно. Из тех же, что ты видел, всегда один-два запоминаются своей неповторимостью цветовой гаммы по какому-либо событию того времени.
Так случилось, что в течение нескольких лет я в одном и том же месте, в разное время года, наблюдал очень разные рассветы, мне навсегда запомнившиеся, и бывшие мне в тот момент чуть ли ни единственным облегчением среди всего окружающего. Заканчивались те рассветы, как и везде - восходом солнца. И всегда при этом солнце вставало над Москвой.
В каморке, где обычно навалена куча тряпья и полная неразбериха, у меня стояла старая картонная коробка, и каждый раз перед отъездом я доставал из нее специально отложенный набор "камуфляжа": брюки, рубашку и накидку. Это старье чуть ли не самое удобное из всей одежды, что у меня есть. По карманам распихивались: перочинный нож, платок, перчатки. Сумка набивалась полотенцем, салфетками, бутербродами, пачкой сока и горячим чаем в цветном стеклянном термосе.
Когда выходили, начинало смеркаться - осень уже, конец сентября. Но гараж еще можно отрыть без света, хотя фонарь тут вот, в руке, "шахтерский". Сквозь ветки деревьев солнце еще радует призрачным теплом, когда по непролазной грязи у гаража выволакиваем с отцом прицеп, небольшой, одноосный, и цепляем к нашему старому УАЗу.
Трогаемся. Уют относительный, но кресло немного откинуть можно - надо попытаться чуть вздремнуть. Там, ночью, поспать может не удаться. Но сон что-то в глаза не идет. Отец привычно выводит машину на широкую трассу - на Москву, в центр. Колеса мягко шуршат по непривычно хорошему асфальту. Здесь можно расслабиться в кресле - у нас-то, что ни поворот, то колдобина, и насколько видно впереди - ямы, ямы, ямы...
Слева, окинув нашу землю прощальным взглядом, садиться солнце. Через двадцать минут все - мы уже в тени, но на мимо проплывающей церкви кресты еще горят блеском меркнущих лучей. Скоро тут, у земли, становится совсем темно, а на небе еще видны редкие темно розовые облака вместе с искрами первых звезд. Вечерний холодок бодрит все крепче. Вокруг золотит посадки осень.
На трассе дикое количество машин даже ночью, и всем куда-то надо. Мы часть этого потока стальной реки, несемся вперед, чтобы ближе к полуночи влиться в бурун водоворота столичного движения. Но пока за стеклом окна чернеющие поля, мазки посадок и вдали - леса.
Кого-то осень привлекает погибающей красотой, других угнетает плаксивым настроением. На меня, как и бодрящая, направленная на испытание себя поездка, осень наводит мысли о лучшем будущем. О том, что хотелось бы перед собой видеть и к чему для этого следует идти; что на этом пути делать, к чему прислушиваться и что учитывать; что в себе принимать и что для себя решать. Осень - время переходное, время перемен. От нее нельзя отстать. Нельзя прийти к зиме тем, кем ты был летом.
Половина пути позади. Я, кажется, даже успел вздремнуть. Впереди километровый мост через самую полноводную в наших краях реку, а перед рекой - пост дорожной инспекции. По всей дороге во все стороны от поста наши фары вылавливают из темноты огромные грузовики с прицепами, часть которых, те что подальше, устроились на ночлег, а те что ближе к посту, с горящими фарами и суетящимися водителями остановлены на досмотр - на всеобщий сбор податей. Нас не останавливают - на такую "мелочь" времени у них нет. Минули несущую внизу холодные темные воды реку. Другой, "московский", по области, берег начинается крутым холмом, усеянным соснами.
Думаю о разном, но, в общем, обо всех тех только для меня важных мелочах, которые и составляют мою бытность. И никак иначе - не могу не думать. Сколько себя помню, не было мгновения, чтобы я ни о чем не думал. Наш путь только с виду прост - широкая ровная дорога; на самом же деле, если крепко не держаться, и на повороты, знаки, ямы и на других, рядом двигающихся, не реагировать, сразу вылетишь в кювет.
Чем ближе к столице, тем больше в ночной темноте, и справа и слева, обширных светлых пятен на черном небе - то небольшие города, глазу невидимые, бьют своим светом в глубину ночи. Но нам не к ним. Я жду, когда весь горизонт впереди набором таких пятен сольется в один всеобщий матовый блеск. Мы не едем к маленьким вспышкам по сторонам, нас ждет большой свет впереди.
В темноте дорога вдруг расширяется и движение усиливается. Позади лениво размахивают жезлами последние на сегодня инспекторы, и со всех сторон мелькают еле заметные дома, цеха, заборы... И вот поперек движения, на фоне горящих "высоток", появляется долгожданная кольцевая дорога. Мы сворачиваем на нее, пытаясь прибиться к уже неразмеренному и стабильному, но контрастно-бешеному потоку движения. Здесь люди не переходят через дорогу; здесь иногда по-настоящему страшно. Нам - в эту смесь света фар и мелькающего со всех сторон блеска стекол, бамперов и колес. А вокруг, со всех сторон, свет, свет, свет...
Столица не спит никогда, и представляется, что видно не до сна ей в наше неспокойное время. А было ли у нас спокойное время? И не предвидится... Так что будь на чеку, гори, реви, живи город. Сердце России? Сомневаюсь. Центр энергии и денег, гения и безумия - наверное, но все-таки не сердце...
Почти час по кольцевой дороге. Днем бы наверняка стояли б полдороги, хотя, завтра посмотрим. Слева проплывает искрящийся светом автосалон иномарок высшего класса. Блеск, комфорт, довольство. "Другой мир", - хочется сказать, но тут вспоминаю, что люди везде люди, разные очень уж только.
Наш съезд. С черепашьей скоростью, максимальной для нашего "старика", выкатываемся на новый, крышами бесконечных "домов-свечек" упирающийся в небо микрорайон, где в нескольких домах живет население нашего города. Слишком чужое - не мое, не дышащее. Без зависти и даже с облегчением проезжаем все эти дома и тут же сворачиваем на место нашей ночевки - полу асфальтированную стоянку машин с "номерами" самых разных регионов от Мурманска до Краснодара. Пытаемся найти местечко поближе к входу на рынок, но есть ребята и порезвее нас, и становимся где придется, но в общем-то как обычно - где-то в середине.
Выходим. Проверяем, как стала машина, и удобно ли завтра будет грузиться. Осенний ночной холодок приятно взбадривает. Приводим себя в порядок, выпиваем по чашке горячего чая и готовимся ко сну.
Выхожу на дорогу и смотрю на небо: что оно скажет? Что я услышу? Надомной, к счастью, звезды. Ночью может и морозец ударить, а в нашем дырявом и со всех сторон продуваемом "дружке" никакое тепло не держится. Но это ничего. Садясь в машину, по возможности раскладываю сиденье, нагребаю на себя кипу одеял и телогреек и, под грохот машин вокруг, иногда всю ночь "прогревающихся", бесконечный гомон голосов водителей и охраны со всех сторон, пытаюсь уснуть. Через лобовое стекло бьет в глаза висящий на столбе напротив фонарь, и я поворачиваюсь на бок. Уснуть все равно не удается - и шум и голоса, а главное, спать на боку не могу с недавних пор, только на спине, лицом небу. Время поджимает, до подъема часов пять осталось, и надо немного выспаться, и я снова, скрипя сиденьем, переворачиваюсь на спину и натягиваю на подбородок одеяла, а сверху, на глаза - старую потрепанную лыжную шапку, оставляя наружу только нос - чтобы дышать. Лежать на сиденье неудобно, ноги полусогнуты, начинает холодать, но ничего, не в первый, знаете ли, раз, не хуже, думаю, чем в поле в стогу. Неудобство неудобством, а усталость - усталостью, днем особо не расслаблялся, а завтра вообще день пахоты. В конце концов, все куда-то проваливается и я вместе с ним.
Просыпаюсь сам, хоть и хочется спать. Вокруг все также тесно, темно, но еще больше шума, голосов и заезжающих на рынок машин. Выхожу. Стало, кажется, еще холоднее, не май месяц. На небе еще звезды, но на востоке небо уже светлое.
Зачин нового дня. Дай ему, господи, света и радости. Самые наивные люди на земле, говорю про себя, те, кто верит, что все сбудется. Но они, кажется, самые правые.
Настает время запланированного пробуждения, отец уже на ногах, убирает ночной хлам, умываемся, завтракаем. Все тяжело, многое - гадко, но на зло всему и себе делаю это чуть ли не повторяя, больше об этом думаю и заставляю, принуждаю, закаляю. Ращу в себе зло, но зло не действующее и поглощающее, а ту озлобленность, без которого добра не узнать, чтоб добро средь всего заметить: вот оно, смотрите, питайтесь этим добром, впитывайте, распространяйте...
А народ вокруг уже во всю кричит, суетиться, хлопает дверцами, стучит телегами, толкается, возмущаясь, злиться, смеется, зевает, сопит себе в две дырки и думает, наверное, как бы после аппетитного завтрака получше и повкуснее пообедать.
На востоке уже совсем светло и легкое покраснение рассвета начинает разгораться над горизонтом. Мне пора. Переодеваюсь в затертую спецовку, достаю и раскладываю телегу, набиваю внутренние карманы хрустящими купюрами.
Когда выхожу на дорогу и вливаюсь во всеобщий людской поток, стремящийся к входу на рынок, смотрю, как впереди, яркой алой полусферой, разгорается край земли, и на его кроваво ярком для глаз фоне небывалого зрелища передо мной встают черные силуэты далеких домов, зданий, столбы труб. Я выхожу на открытую площадку с края рынка и смотрю вдаль. Слева черными пятнами по алому вьется полупрозрачный пар далекой котельной, рядом кардиограммой уходят в глубину города линии электропередач. Справа тонкими четкими конструкциями возвышаются над новостройками громады башенных кранов, а по центру очень явственно проступает силуэт небольшой церкви. Все четко, контрастно, впечатлительно. Лучший вид сегодняшнего дня. Он заражает меня свой яркой энергетикой рождения.
Сна как не бывало, настроение - по восходящей, и я, громыхая телегой по щебню, резво сворачиваю на один из торговых рядов рынка уже во всю копошащегося своей ничтожностью. И я - часть этой толпы, и меня эта мелочь то же кормит. Ощущение ничтожества перед небом и светом, но так вот оно и есть, здесь ни я, ни кто другой на большее не претендует, а четкое понимание своего положения лишь рождает еще большую, добро отчерчивающую злость и кричаще желание вырваться и заново воскреснуть.
Рассвет над Москвой полностью берет свои права на жизнь восставшим диском солнца, сначала охватившим лучами верхушки нескольких сосен невдалеке, а потом пролившим свет на землю.
После первого захода я возвращаюсь с нагруженной до отказа телегой к машине, а когда снова, отдышавшись и чуть согревшись от тяжести, выхожу на дорогу, ласкающее легким теплом солнце уже вовсю бьет светом в глаза и кажется, что кишащая вокруг меня толпа с телегами идет прямо на солнце, в Москву. Лиц не видно, фигуры черны, и только движение вперед выдает в них людей. Все мы будто стремимся к свету, где далеко, тысячами сердец бьется ключ жизни, где, кажется, нет грязи и тоски, всего этого ничтожества и завлекающей, уносящей толпы.
Но нам не туда. Нам всегда куда угодно, но только не туда, где всем, как кажется, было б хорошо. Где было бы легко и приятно, где можно первый раз расслабиться, ни о чем не переживать и не беспокоиться. Это представляется мне сказкой, не мечтой даже, а иллюзией мечты. Наша же, моя бытность - вот она, копошащаяся и злая, и добрее ее, кроме меня, всех нас, делать некому.
Тогда я еще не понимал, что есть на земле места, где людям легче и спокойнее, веселее и безмятежнее, но нет мест, где больше счастья, чем там, где есть ты. Жизнь всегда хороша тем, что это твоя, собственная жизнь, и чужого не надо. Чужое счастья не приносит.
А в то утро я восхищался дающим жизнь новому дню сияющим рассветом, носился по всем рядам какой-то серостью отдающего рынка, покупал, отбирал, грузил, привозил, складывал, и казалось, этому конца не будет. А для облегчения иногда мысленно переносился в свой город, где мои однокашники из группы уже встали, и едут или расходятся по аудиториям, обмениваясь пошлыми шутками, готовятся к лекции, дружно веселятся. Я радовался за них, но не завидовал. Мне было просто хорошо от мысли, что они где-то там есть, и они, может быть, изредка, да и вспомнят обо мне.
Солнце уже высоко, но никакого намека на летнюю жару нет, так, чуть потеплело, и хотя я и таскаюсь с груженой до отказа телегой по рядам уже часов пять, и устал до дрожи в коленях, но лишь немного согрелся, мельком перехватил чашку чая, пару раз с кем-то столкнулся, возмутился наглостью водителей, обменялся с кем-то дешевой шуткой, посмеялся над свежими столичными слухами и почувствовал первые приступы голода.
Время в беготне и пыхтении летит незаметно, прицеп уже почти полностью забит коробками, закупочных денег - кот наплакал, пора заканчивать, да и до зубного скрежета надоела вся эта беготня; осточертела. Выхожу на последний заход, а когда возвращаюсь, смотрю на юг - снова на солнце, туда, куда нам сейчас ехать, где мой дом.
На сегодня все: зачехляем прицеп, складываю телегу, пью остывший чай. Смотрю на осенний лесок невдалеке. Сквозь всеобщий смрад даже здесь пробивается его увядающая и поучительная красота прошедшего лета. Скоро он совсем уснет и, должно быть, будет немного счастлив в этом глубоком сне. Счастлив тем, что многого не увидит, что будет происходить вокруг.
Мне-то сюда через две-три недели снова возвращаться, может быть уже по первому снегу, а потом и зимой раза два, в самые холода приезжать. Тогда здесь будет еще грязнее и гаже - мы научились очернять даже белизну снега.
Походно-обеденная пятиминутка подходит к концу, мы снова в пути, и если бы не привычные автозаторы, "кольцевая" дорога пролетела бы почти незаметно. Не так тут днем ярко со всех сторон: дома как дома, чадящий выхлопами асфальт, торговые центры, и ничего интересного: та же суета, толкотня, озлобленность. Интересно только, что эти люди видели здесь, когда на горизонте разгорался рассвет. Смотрели ли они на небо? Видели ли эту красоту? О чем думали? Или, может, даже мечтали...
Два часа плетемся по дороге как раненые псы с одной лишь светлой мыслью, что все, кто нас вчера со свистом обгонял, сейчас такие же раненые и такие же псы - разве что шкуркой посытнее.
Наконец-то, про себя перекрестился даже, сворачиваем, отец с видимым облегчением переводит дух, и выезжаем на склад приемки товара, быстро разгружаемся, и - дальше, вперед, до ближайшей стоянки, где обед и радостная мысль, что теперь только и осталось, что до дома докатить. Помыв руки и улыбаясь, поглощаю массу наготовленных вчера мамой бутербродов, запиваю их соком, и только теперь думаю о том, что не так, в общем-то, все и плохо, и чем-то хорошо мне даже сейчас, и с ребятами теперь можно погулять, и пару светлых книг прикупить. Все что ни случается, говорю себе, есть монета, у которой две стороны, и твое дело лишь выбрать, что тебе ближе.
Снова едем, и вокруг день, поля, посадки, поселки, речушки, а столь зовущая и еще недавно предрассветная Москва теперь позади, и странно, но я ни о чем не жалею. В такие моменты мне кажется, что я просто взрослею.
Дорога домой всегда кажется быстрее, километры летят со скоростью дыхания, и я даже немного засыпаю, дремлю в пол глаза и думаю о своем. Мне отчего-то хорошо.
Вспоминаю сегодняшний рассвет и говорю ему "спасибо". За красоту, за энергетику, которой эта красота меня заразила на весь день, придала сил, и я все, что нужно смог и все успел. И это хорошо.
Когда же мы теперь уже через быстрых три часа приезжаем, ставим машину, грузно шагая, поднимаемся на наш этаж и видим по-тихому радостную маму, дико уставшем и голодным, со слипающимися глазами, все еще горит алым цветом рассвет над Москвой, горит энергией восхождения и гореть, я надеюсь, будет.
Мы редко смотрим на восход солнца. Часто встаем с рассветом и даже раньше, все что-то делаем, куда-то торопимся и затаенно все чего-то ждем и на что-то надеемся.
Мы редко смотрим на небо. Мы думаем, что у нас на это нет времени. Так мы лжем себе и хорошо, хоть, что сами в это не верим. И чтоб уйти от этой лжи надо дать себе волю, позволить себе посмотреть на небо, которое над нами всеми - одно, а мы перед ним равны; позволить себе посмотреть на восходящее солнце и не стыдиться идти к свету; смотреть на свет и знать, что ничего важнее и лучше для нас нет. И это есть правда. Мы, конечно, так не сделаем, и если украдкой и посмотрим на небо, то ничего себе или другим не скажем, но, к счастью, в это-то мы искренне верим.