К середине 2000-х годов на политической карте мира существовали две сверхдержавы. Россия, очнувшаяся от потрясений 90-х, смогла совершить мегарывок в своем экономическом развитии и достичь невероятных высот по всем важнейшим показателям. Надо сказать, что это случилось, во многом благодаря новым механизмам управления и пересмотре целей государства, предусматривающие теперь, прежде всего, повышение уровня жизни собственного населения. Оставаясь сырьевой державой, Россия успешно внедряла новые технологии, купленные за рубежом, в свое производство и к середине XXI века завершила модернизацию практически всех отраслей экономики. Шутка ли, российская автомобильная промышленность достигла таких высот, что смогла конкурировать на мировом рынке с признанными мировыми грандами. Их машины считались одними из самых безопасных, комфортных и надежных. А все благодаря тому, что на российском рынке появилось около десятка различных автомобильных компаний, конкурирующих между собой. Впоследствии они все объединились в один мощный концерн, выпускающий самые современные автомобили, отвечающие всем требованиям развивающейся автоиндустрии.
Таким же образом были созданы предприятия-Монополии во всех отраслях экономики, что обеспечило стабильный экономический рост. Государство поощряло процесс образования Монополий, считая их главным фактором развития экономики. И не прогадало. Сначала российские и зарубежные специалисты подвергали критике такие действия, однако после того, как они стали приносить ощутимые результаты, поспешили похвалить дальнозоркость руководителей России.
В процессе образования Монополий между ними и государством были заключены своеобразные договоры о сотрудничестве. Власть устанавливала желаемый уровень цен на продукцию Монополистов, исходя из проводимых исследований: социологических, экономических и т.д. Эти цены увеличивались на 20% по сравнению с результатами исследований, что обеспечивало стабильный доход Монополий. Государство могло контролировать расходование их средств, ограничив их только в одном: минимум 10% годовой прибыли должно было уходить на ежегодную амортизацию, т. е. на процесс обновления основного капитала предприятий. Эта норма была закреплена законодательно и поддержана всеми Монополиями.
Таким образом, была создана сильная и управляемая экономика, чем-то напоминающая командно-административную, однако эта модель удовлетворяла потребности населения в полной мере и не создавала дефицита или перенасыщения рынка.
Очень скоро эти предприятия смогли выйти на международный рынок и успешно конкурировать с новыми партнерами.
Результаты не заставили себя ждать. Очень быстро Россия превратилась в мировую супердержаву с очень сильной экономикой, постоянно развивающейся и поддерживаемой государством. Российский рубль во многих странах стал резервной валютой, потому что являлся одной из самых стабильных денежных единиц.
Предвидев эффективность инвестирования китайской экономики, Россия обрела выгодное стратегическое партнерство и главный рынок сбыта своего товара в лице КНР.
Еще одной сверхдержавой продолжали оставаться Соединенные Штаты Америки. На волнах сильной экономики с устоявшимся рынком они составляли основную конкуренцию российским Монополиям. Однако к середине XXI века руководители США объявили о топливном кризисе в стране. На тот момент Америка сама добывала нефть и газ, заполняя свои хранилища, а также покупала их у стран Азии. Однако в связи с расхождением взглядов на политическое развитие этих стран и попытку вмешаться в их внутренние дела, она получила от них отказ продавать сырье или продавать, но по цене, в десять раз превышающую рыночную.
Естественно, что США не согласились на такие условия и тогда их взгляд пал на Россию. Американские дипломаты заполонили российские посольства с предложениями о строительстве Тихоокеанской нефтегазовой трубы. Президент Джон Риппер лично встретился с главой Российской Федерации Кириллом Митрофановым, чтобы урегулировать все детали. Проведя деловое совещание с нефтяной и газовой Монополиями, на котором была рассмотрена эта перспектива, Митрофанов одобрил ее. И стройка началась. Но Америка пошла дальше. От нее поступило предложение о постройке союзного русско-американского флота опять же на Тихом океане. Дело в том, что Китай стал предъявлять свои претензии на несколько островов, по его словам, отобранных у него в ходе Второй Мировой войны, главным образом, на Тайвань. В США, разумеется, никто не собирался их возвращать, и они предложили провести расследование. Длилось оно очень долго и с серьезными нарушениями. Америка как могла, укрывала настоящие факты от своих партнеров, нарушала все нормы. Китай воспротивился этому и спровоцировал восстание. Само собой, Штаты не могли оставить это незамеченным, но в предстоящей войне они хотели заручиться поддержкой России, так как им было известно о достигнутых договоренностях между ней и КНР. Однако Россия считала Китай своим долгосрочным экономическим партнером и поэтому отказала США в их требованиях и призвала их к мирному разрешению назревающего конфликта, а также всевозможному сотрудничеству. Любезно откланявшись, Америка приступила к реализации плана B: заставить Россию вступить в войну на стороне Китая, разгромить русско-китайские силы и навязать России и Китаю, обоим сразу, свое мнение и позиции, заставив их работать на себя. Так выходило даже лучше, по мнению руководства Белого Дома: убивали сразу двух зайцев - этим шагом они установили бы неоспоримое мировое господство, как на политической, так и на экономической арене. Планов и стратегий по захвату и разделению России было представлено великое множество, однако американское правительство решило ограничиться установлением экономической экспансии, справедливо отвергая возможность больших жертв среди своих солдат. Цель не оправдывает средства, представлялось им. Более необходимой задачей являлся контроль над всеми ресурсами России. Этого можно было достичь, даже не захватывая ее обширные и непроходимые территории. Главное знать как.
Надо сказать, что Китай к тому моменту обладал самой огромной армией в мире. Однако их беда была в том, что ее оснащенность оставляла желать лучшего. В случае войны китайцы надеялись именно на численность своих войск и их безупречную выучку и старательность. На эту слабость и уповали в Америке, рассчитывая на блицкриг.
В ответ на неутешительные результаты расследования Китай ввел свои войска на территорию Тайваня. Благодаря мастерству своих элитных подразделений, столица Тайбэй была взята в течение двух недель, а глава республики убит. После этого лидер КНР объявил о воссоединении "единого Китая". Реакция последовала незамедлительно. В США назвали эту операцию кодовым словом "Free-T" (Свободный Тайвань). Американские войска оккупировали провинцию Шандунь, захватив крупнейшие морские порты Циндао, Вэйхай, Шидао, Яньтай и установив резиденцию командования в Вэньдэне - уездном городе Шандуня и логистическом узле, связывающем восточные провинции Китая с Кореей и Японией. Таким образом, практически полностью было перекрыто торговое сообщение с этими странами. Параллельно, в китайском хошуне Шинэ-Барга-Юци был высажен десантный отряд, сначала небольшой, но быстро растущий в числе людской силы и техники. Предположительно, этот контингент должен был остановить движение русских войск в случае вступления в войну России. После разгрома русских эти войска должны были продвигаться к Пекину, координируя свое движение с Шандуньской группировкой, до тех пор, пока китайское правительство не согласится на все условия американской стороны.
Готовились также планы по осаде и штурму Пекина. Однако рассчитанная вероятность такого сценария американскими спецслужбами была крайне низкой, и потому им уделялось меньшее внимание. Предполагалось, что на всю операцию "Free-T" уйдет не больше двух недель. По ее итогам будет подписано ряд соглашений, которые упрочат положение Америки в этом регионе и возведут ее в ранг единоличной сверхдержавы.
1
Капитолий. Мои великие предки строили это величественное сооружение для наших великих деяний. Потрясающая мощь этого монумента одних вдохновляет, а других заставляет трепетать. То большое дело, которое я задумал осуществить, положит конец всем спорам о главе этого мира и установит всеобщее благоденствие на этой планете. То, чего не удавалось всем моим предкам. Ах да, это являлось их целью. Все они, приходя к власти, ставили своей главной задачей сделать Америку центром мира. Каждый внес свой вклад в общее дело. Все, что происходит в любом уголке света, должно происходить с нашего одобрения. Мы - другое государство, основанное с нуля и готовое претворять в жизнь все новое и прогрессивное, благодаря чему добиваемся таких больших успехов. МЫ диктуем новое. НАС слушают. Кто не слушает - будет устранен, подчинен или уничтожен. Такова наша цель. И скоро она реализуется сполна. Четыреста лет. Четыреста лет мы шли к этому, и вот час пробил.
Джон Риппер не спеша поднимался по высокой лестнице, ведущей к парадному входу Капитолия. Сегодня она казалась ему куда длиннее, чем обычно. Настолько, что мысли, витавшие в голове у Президента по нескольку раз прокручивались: снова и снова... снова и снова. Он не был взволнован. Однако его не оставляло чувство чрезвычайной важности происходящего. Он понимал, что сегодня будет творить историю. Сегодняшнее выступление не совсем обычное. Оно даст новый толчок развитию всего мира. Да что там, оно, безусловно, перевернет его. Все разделится на "до" и "после". Риппер улыбнулся: "Такая честь!".
Вспышки сотен, если не тысяч фотокамер, возбужденные выкрики, галдеж представителей информационной элиты со всего мира не интересовали Президента.
"Стервятники, слетевшиеся на запах свежатины", - с брезгливым пренебрежением думал Джон Риппер, энергично размахивая обеими руками и широко сверкая ослепительной улыбкой в знак приветствия. Тысячи камер запечатлели его в тот момент. "Пусть снимают, сенсация должна быть не только громкой, но и красивой".
Однако там были не только журналисты. Присутствие ЭТИХ придавало событию еще более красочные оттенки. ИХ выступление подчеркивало благородность цели, которую МЫ поставили. МЫ несем свободу тем, кто ее просит. ИХ приезд означал, что нас поддержат ТАМ, главное теперь добиться поддержки ЗДЕСЬ.
ИХ плакаты, в большинстве на своем языке, развевались на ветру и разлетались во все стороны. Недоумевающие прохожие-американцы поднимали их и с интересом разглядывали. Риппер не понимал значения слов на этих бумажках, однако он знал, зачем ОНИ здесь. "Нельзя недооценивать угнетенных. О них нужно заботиться или жестоко карать, чтобы навязать свою волю. Иначе - это бомба замедленного действия. Идеальный инструмент НАШЕЙ цели. Лучше не придумать".
Многочисленные агенты и охранники были расставлены по пути следования Президента. Сегодня все должно пройти гладко. Никаких не предусмотренных случайностей. Толпа пыталась пробиться к нему, задать несколько вопросов, однако его служащие добросовестно делали свою работу.
Он взглянул вверх. Статуя Свободы. Кажется, она сегодня также замерла в ожидании принятия важнейшего в американской истории решения. На ее бронзовых боках играли солнечные блики. Казалось, будто она вся светится. "Да, дорогая, сегодня все будет хорошо!"
Двери ему открыл его личный охранник. Только он имел право. Риппер доверял ему. Он не раз проявлял себя, за что регулярно получал прибавки к зарплате и чем заслужил иное, более лояльное, отношение к себе у Президента.
Пустой зал тут же наполнился гулким эхом, прокатившимся от одного края в другой. Можно было распознать шаги ступивших в него, еще секунда, и шум слился в один, казалось, нескончаемый поток топота, едва не истерических криков и шарканья ног.
Пункт охраны отсутствовал сегодня на своем обычном месте. Сегодня охрана не нужна была здесь. Ее столько было внутри и за пределами Капитолия, что двое полицейских были явно лишними, и их убрали еще при составлении плана всей операции, задолго до появления Президента. Десятки снайперов были расставлены по всем возможным огневым позициям в радиусе двух километров, на улицах дежурили агенты в штатском, их были сотни, были готовы в случае нападения выполнить свою задачу отряды специального назначения. Над Капитолием зависли несколько спутников, обшаривающих территорию и выискивающих взрывные устройства, жучки и всякие электронные примочки, которые могли быть опасны. Высоко в небе боевой пост несли несколько истребителей, а ниже, практически над куполом Капитолия зависло с десяток вертолетов, готовых устранить любые наземные или воздушные цели. Сегодня ничто не должно помешать свершиться этому событию. Все меры предосторожности приняты. Ход за Президентом.
Перед парадными дверьми Риппер остановился и попросил секьюрити не торопиться. Прислушался. В зале было шумно. Все оживленно что-то обсуждали. "Ну, конечно, никакие спецслужбы не уберегут от распространения слухов, - усмехнулся Президент. - А когда узнаете все детали этой новости, вы будете убиты ее решительной дерзостью!".
Это выступление было срочным. Пять часов назад, когда он летел над Атлантическим океаном президентским самолетом, возвращаясь с деловой встречи с Президентом Франции, на которой они обсуждали детали проекта размещения систем ПРО в Восточной Европе, ему сообщили самую важную новость за последние два года. Нельзя сказать, что она его удивила, нет. Он ждал ее. Ждал долго. К этому все шло. Расследование, затеянное по инициативе американской стороны, было фарсом. Его целью было принуждение к действию. Рано или поздно китайцы поняли бы, что расследование - всего лишь бюрократический волчок, который крутился впустую, выигрывая время. И тогда бы они разозлились. Риппер совсем не считал этих азиатов глупыми, напротив, он с удовольствием учился опыту управления у лучших китайских менеджеров помимо стажировок в России. Можно сказать, что ему стали близки эти две страны, ведь он провел там большое количество времени.
Но в его голове всегда зрел план по установлению тотального контроля над всем миром. Править всеми должны были Соединенные Штаты Америки. Все мировые ресурсы, все тенденции должны были исходить из одного центра, все должно быть подчинено одной руке, и дающей, и карающей одновременно. Разобщенность государств, их постоянные перепалки на международных конференциях и в залах ООН вызывали у него отвращение и презрение. Даже когда он, уже будучи Президентом, присутствовал на подобных совещаниях, все вокруг казалось ему ненастоящим или, как он говорил, стеклянным. Стукни и рассыплется с громким звоном. Однако в этом он видел и их слабость. Они никогда не смогли бы договориться. И это нужно было использовать.
Опасность представляли два самых серьезных конкурента в лице Китая и России. Они являлись угрозой планам Риппера, и поэтому их надо было выключить из процесса или уничтожить. Он создал специальную последовательность действий - своеобразную логическую цепочку, конечным результатом которой должно было стать успешное претворение его замыслов в жизнь.
И вот, пять часов назад реализовался предпоследний элемент цепочки. Китай напал на Китайскую республику. Официального объявления военных действий не случилось, и поэтому медлить было нельзя. Он поручил пилоту изменить курс - на специальный аэропорт Пентагона, откуда на машине его доставили в Белый Дом. Все спецслужбы оповестили СМИ о готовящемся срочном выступлении. И через несколько часов он, на президентском лимузине, шурша по каменной плитке шинами, подъезжал к Капитолию.
Он кивнул охраннику. Тот показал непонятный для Риппера жест одному из своих напарников, и вот они уже стоят по разные стороны от дверей, готовясь открыть их одновременно.
Сердце готово было выпрыгнуть. Казалось, оно хотело вырваться и скрыться ото всех и ото всего. Вдруг стало страшно. Время остановилось. "На карту поставлено все, что только можно было поставить. Здесь собрался весь свет. Что, если... Смелее!"
Двери распахнулись, и в лицо Президенту ударил ровный свет десятков осветительных ламп, установленных по всей площади великолепного потолка Палаты Представителей. Сердце с бешеным желанием качало в кровь адреналин, наполняя мышцы решительностью.
Первое, что он увидел, были верхние ряды кресел, размещавшиеся под сводами Палаты. Странно, но он мог поклясться, что видел практически каждое лицо в отдельности, и некоторые были знакомы ему.
"Джефферсон, Райерс, Смит, Маклин, Уилсон" - сознание Риппера выхватывало их из огромного количества других конгрессменов, будто это что-то значило. На его лице появилась фирменная улыбка, которую он вырабатывал, еще стоя у зеркала в туалете Массачусетского технологического института.
Зал на мгновение стих, а затем поднялся и разразился бурными аплодисментами, приветствуя своего Президента. Можно было уловить беспокойство и напряжение, висящее в воздухе. Риппер поднял обе руки и, широко улыбаясь, прошел за трибуну. Еще пара мгновений и наступила гробовая тишина.
- Господин Председатель, господин вице-президент, члены Конгресса, уважаемые гости и сограждане-американцы:
- Сообщаю вам, что пять часов назад китайские вооруженные силы вторглись на территорию Тайваня, - зал взорвался, встревоженные взгляды конгрессменов ошалело обшаривали лицо Президента на предмет лукавства или очень злой шутки. Кое-кто выкрикивал короткие реплики, смысл которых можно выразить так: "Это неправда! Мы не получали никаких заявлений и сообщений! Что за шутки?". Риппер попросил всех успокоиться и продолжил:
- Уважаемые конгрессмены, официального объявления о начале военных действий Китай не представил миру. Тем опасней и серьезней выглядит ситуация. Сегодня эту информацию представила нам наша разведка, в правдивости которой сомневаться не вижу смысла. И в данный момент погибают десятки, если не сотни и не тысячи человек мирного населения Республики. Чем раньше мы примем решение, тем больше людей мы спасем. Излагаю ситуацию.
Два месяца назад мы начали расследование дела о претензиях Китайской народной республики на законное право владения островом Тайвань. Однако сегодня Китай пренебрег всеми своими обещаниями и решил действовать самостоятельно. В данной ситуации, когда под угрозой оказалось мирное население Китайской республики (Тайвань), мы не можем стоять в стороне и наблюдать, как уничтожают ни в чем не повинных людей. Несмотря на то, что статус Республики не признан официально, ее, безусловно, можно считать мирным государством, которое никоим образом не желало войны со своей бывшей метрополией.
Поэтому на каждое зло, чинимое в мире, должно найтись добро. И добро должно быть с кулаками, - зал загудел, осознавая логическую линию, которую выстраивал Риппер, и предугадывая ее конечный итог. Президент чуть заметно улыбнулся, приподняв уголок рта. Ему нравилось происходящее. "И последний штришок". - Китайские друзья не стали считаться с интересами Америки и вопреки нашим убеждениям начали боевые действия. Они решили, что мы не будем действовать, они решили, что нас можно не бояться!
Кровожадным образом, не объявляя о начале боевых действий, они стали уничтожать вооруженные силы Республики и ее мирное население, забыв обо всех нормах международного права!
Те, кто сами хотели мирного урегулирования вопроса, решили не дожидаться окончательных итогов и поступили самым омерзительнейшим образом! Они забыли, кто МЫ такие и где ИХ место!
Они бросили нам вызов... И мы должны принять его. Ради нашей оскорбленной чести, ради справедливости и, прежде всего, ради ни в чем не повинных граждан Республики.
Уважаемые конгрессмены, уважаемые американцы! Я обращаюсь к вам! Своим актом агрессии китайская сторона посягнула на авторитет Соединенных Штатов на мировой политической арене. Америка не может молчать и бездействовать в такой ситуации, когда затрагиваются ее внешнеполитические интересы. Сегодня я вношу законопроект на обсуждение в Конгрессе, который предусматривает введение американских войск на территорию острова Тайвань и его освобождение от вооруженных сил Китайской народной республики.
Помните о том, что мы - великая нация с великой историей, которая достойна защищать свою честь, когда на нее покушаются.
Я надеюсь, что решение будет принято быстро, и этот закон будет одобрен. Спасибо вам, американцы, мои дорогие друзья!
Зал шумел. Казалось, он ходил ходуном. Объединившиеся группки раскачивались из стороны в сторону, обсуждая сказанное. Последних слов никто не слышал. Никто не заметил, как зал покинул Риппер. Он сделал свое дело. Его роль на этом была окончена. Через полчаса зал опустел, и погасли все осветительные приборы. Палата Представителей погрузилась во тьму. Америка готовилась к войне.
2
Шумел легкий ветерок. В станице стояла весна. Пыльные заброшенные ларьки украшали базарную площадь, где давно уже никто не торговал. Все продавцы переехали в новый торговый центр, а эти лари так и остались стоять здесь, напоминая о былых временах, когда слышны были крики зазывающих теток-торгашек и споры покупателей по поводу высокой цены.
В конце площади высилось огромное чертово колесо. Оно было построено еще в начале 2000-х, поэтому кое-где облупилось и проржавело, однако исправно работало. Казалось, что оно вертится без остановки, вечно, даже если нет желающих покататься, даже если на улице ночь. Старый дяденька, который нажимал на кнопки и управлял всем колесом, зачастую спал на своем маленьком деревянном стуле, и его приходилось будить, если хотелось прокатиться. Наверное, он был почти ровесником аттракциону, настолько же стар и настолько же задет влиянием времени, отразившемся в его глубоких морщинах и седом щетинистом подбородке.
Мне тогда было около двадцати. Знаете, в голове ветер, гулянки, девочки. Беззаботным я тогда был. Раньше. Отец мой был довольно известным человеком. Когда-то у него был бизнес на этой самой базарной площади. Свой ларек с помидорами и огурцами. В общем, овощами он торговал. У нас был небольшой дом и машина. Матери я не помнил. В один прекрасный день в ларь к отцу зашли несколько мужчин, а когда вышли, то среди них был и отец. Подавленный. Он приказал мне выйти из машины, в которой я просидел, пока они там "беседовали". Отдал им ключи и потянул меня за руку. Мы шли к дому. Молча. По дороге он то сжимал сильно мою ладонь, так что становилось больно, и было слышно, как трутся друг о друга косточки, то вовсе почти отпускал ее.
После этого отец ни разу не обмолвился словом о ларе, и мы больше никогда туда не ходили и не торговали. Мне было еще не понятно, почему. Однако я не спрашивал. Отчего-то я знал, что это расстроит его. Поэтому я сам иногда тайком ходил и смотрел на наш ларь в свой детский бинокль. Там крутились какие-то дядьки со странной внешностью: смуглые и небритые. У нас раньше таких не было. Покупателей было немного. Всегда, после этих походов я был в недоумении, кто это такие, что они делают в нашем ларе, и почему мы туда не ходим. Как-то раз я увидел, что эти мужики отрывают куски металла, которым был обшит наш ларек. На глаза мои детские навернулись слезы, ведь я лично клепал эти листы. Мне захотелось отомстить им. И однажды, совсем обнаглев, я подобрался к ним очень близко и проколол им все шины на их машинах. Из дому, заблаговременно, я захватил бутылку уксуса и теперь на месте я обрызгал весь их товар: помидоры и огурцы, а в довесок еще и капусту этой смесью. Вонь стояла невыносимая.
Потом я дал деру. Засел на дерево и стал наблюдать. Как же я был счастлив, когда увидел, как они негодуют и как выкрикивают проклятия на непонятном мне языке. Вновь выступили слезы. Но я был уже счастлив.
С той поры отец стал много пить. Я не пытался поговорить с ним по поводу его бесконечных пьянок: отчего-то я знал, что это бесполезно. Однако я и понять его не мог. Все что мне оставалось - расти самому, молчать и слышать запах перегара по утрам, когда я просыпался с ним в одной комнате. Перешагивая через бесчувственное тело, мешком валявшееся на пороге, не доползшее до кровати, я невольно передергивал плечами. Относился я к нему со сдержанным пренебрежением.
Денег у нас было мало. Зато в каждом ларьке бывшие "партнеры" отца наливали нам выпить и давали поесть. Многого я не понимал, например, откуда меня знает человек, которого я вижу впервые. Иногда у меня складывалось впечатление, будто меня знает каждая дворовая собака, каждый угол и каждый бомж в станице. Поначалу это меня стесняло, но со временем я привык и даже стал злоупотреблять таким свойством.
Отец пользовался мной, когда приходил к очередному "другу". Рассказывал, как трудно растить меня одному, вспоминал мать и пускал слезу. А слезу надобно было подсушить. И ему наливали немного водки. А мне давали кусок хлеба и иногда конфету, похожую на просроченную ириску. Мне, в общем, было стыдно за отца, но сам я был ничем не лучше. Втайне от папки, когда мне очень хотелось есть, я сам посещал его приятелей. Они кормили меня. Когда мы вновь оказывались у этого друга, он, конечно же, поведывал папе о том, что я заходил раньше. Дома отец бил меня, молча. Я знал, что виноват, однако ж есть мне хотелось почти всегда, и потому ситуация повторялась с заметной частотой. Я рос пошлым, мерзким и наглым хамом, что очень угнетало меня, но в то же время доставляло неописуемое удовольствие. Да, мне такая жизнь нравилась.
Но по натуре я все-таки был романтиком. С детства я забирался в кладовую ночью, включал фонарь или керосинку и читал приключенческие романы. Это было моей страстью. Я представлял себя на месте этих героев с огромными сильными руками, холодным взглядом и храбрым сердцем. И, засыпая на грязных мешках, я мечтал о путешествиях, сражениях, невиданной любви... Частенько мне перепадало за это, но снова и снова, каждую ночь я читал и читал, мечтал и засыпал... Вся моя жизнь была таковой.
Война началась неожиданно. Хотя, если поразмыслить, этого момента ждали еще с начала XXI века. Однако наступил он только теперь. И довольно неожиданно.
Узнал я о ней из выпуска новостей по старому телевизору, работавшему у меня в комнатушке на полу, заваленном хламом. Он работал практически всегда. За свет нам платить с отцом не приходилось, потому что мы воровали его обычным способом. Отец так говорил: "Зачем платить за то, что и так наше?". Уроки в школе я посещал нечасто, и потому смотрел этот старый деревянный ящик целыми днями, кроме тех моментов, когда читал или уходил шляться по городу в поисках еды, работы или "приключений".
В общем, я был в курсе всех последних политических событий. Я знал, чем это все кончится и много думал над этим. Я размышлял, пойду ли на войну, буду ли умирать за страну или за свой дом или нет. В пьяных политических дискуссиях с отцом я давил на свои патриотические чувства, а он критиковал власть и называл ее "сборищем безмозглых буржуев", добравшихся до сладкого. Он не понимал, почему он должен будет умереть якобы за того, кто не смог защитить его семью, его бизнес, кто оставил его и меня в таком печальном положении. В такие минуты его слова доходили до моего сердца, и я невольно соглашался с ним. Мне еще предстояло сделать свой выбор.
Когда по ящику передавали выступление Риппера в прямом эфире, я был в комнате с кружкой теплой воды и коркой белого хлеба: разбирал завалы мусора на полу и параллельно обедал. Вдруг монотонное жужжание телепередачи про животных резко прекратилось, и на экране появилась надпись: "Срочное выступление Президента США Джона Риппера". Следующим кадром было изображение обратной стороны Большой печати США, что очень удивило меня. В своих книжках я не раз встречал это изображение. Чаще всего, когда речь заходила о тайных обществах и их деятельности. Но здесь что-то другое. Я вдруг вспомнил, что означают две надписи на латыни, которые разместились на печати. "Annuit Coeptis" и "Novus Ordo Seclorum". Их перевод означал: "Наши начинания благословенны" и "Новый мировой порядок" соответственно. Что-то подсказывало мне, что эту сторону Большой печати показали не случайно, так как гербом США является лицевая ее сторона, а не эта. И на всех официальных мероприятиях выставляется именно она: с изображением белоголового орлана, держащего в лапах оливковую ветвь и тринадцать стрел.
Постояв пару секунд, картинка пропала, и появилось изображение Палаты Представителей. Еще момент, и появился Риппер. Раздались бурные аплодисменты.
Выступление длилось около получаса. Я забыл про хлеб и кружку с водой, которую собирался выпить. Суть сказанного не сразу дошла до моего сознания. "США собирается атаковать китайцев! Господи, а ведь мы с китайцами повязаны экономическими соглашениями!". По телевизору последние полгода частенько мелькала информация о том, что российские Монополии развивают сотрудничество с китайскими партнерами, что азиатский рынок, а конкретнее китайский, является приоритетным с точки зрения инвестирования и экспорта продукции российской промышленности. "Господи! Во что же мы вляпались!". Грудь распирали различные чувства. Первым из них стал страх. Того, что придется воевать не сразу понятно за что. Вторым - чувство гордости и патриотический подъем - ведь это шанс показать, кто в мире хозяин. И третье - смятение. Непонятно было, как поведет себя наше руководство: вступит ли в войну или откажется от нее. Ни первый, ни второй вариант, на мой взгляд, не являлся выгодным для России. Вступить в войну на стороне Китая означало бы конец отношениям с Америкой, а значит и прекращение реализации перспективного проекта на Тихом океане, и совсем ведь не факт, что в грядущей войне мы победим, что дало бы нам возможность диктовать те условия, которые мы хотим. Отказаться - означало полный крах отношений с Китаем и кризис в экономике, только-только окрепшей.
Однако все сомнения развеялись уже этим вечером. Выступая перед Парламентом, Президент Российской Федерации Кирилл Митрофанов огласил позицию нашей страны: "Россия придет на помощь китайским братьям в неминуемой войне. Мы будем защищать принцип нерушимости китайских границ. С той поры, когда Республика провозгласила свой суверенитет, не прекращались кровопролитные столкновения между жителями соседних государств. Однако эти государства имеют общую историю и должны быть единым образованием, чего искренне желает Лиу Янг и китайский народ! И мы поможем им в их стремлении, ибо это законно и необходимо!". Кирилл Митрофанов огласил роль России в этом конфликте, обозначив ее как "маловажную, состоящую в том, чтобы обеспечить поддержку китайским войскам в случае нападения на Пекин". Ни слова не было сказано об Америке. Это удивляло.
* * *
Отец вернулся домой к вечеру. Состояние его было обычным. Пьяный. Шатаясь, он увалился на кровать, не сняв с себя одежду и обувь. Я оглянулся на него. Трудно было отличить сразу, где он, а где кровать и постельное белье - вдвоем они образовывали единое целое - грязное тряпичное месиво. Я подошел и снял с него насквозь пропахшие потом и дешевым одеколоном ботинки. Он глухо кашлянул и перевернулся на бок. Морщась от неприятного запаха, я вышел с ботами на улицу и швырнул их в корыто с водой, похлопав руками напоследок, чтоб немного проветрить их.
- Димон, курить! - услышал я из глубины дома голос бати. - Димка! Оглох? Что ли?
Я пошел внутрь. Пошарившись немного в темноватом коридоре, я обнаружил начатую пачку сигарет на полу. Из нее посыпался табак. Тихонько ругнувшись, я собрал, что смог, снова в коробок, и понес его отцу. Он часто вытрухивал бычки из-под разных сигарет, даже тех, что подбирал на дороге, в пачку, которую начал раскуривать. Все перемешивалось, а когда папиросы заканчивались, он с гордостью делал самокрутки из этой смеси. Сам я не курил и мне жутко не нравился табачный дым, поэтому я всегда морщился, если находился рядом с курящим человеком и, по возможности, просил его выйти или уходил сам подальше.
Закурив, отец сел на краешек дивана, обхватив себя руками, будто ему было холодно, и жадно затянулся.
- Ну что, Димон, как жизнь? Что делал без меня?
- Да уж получше твоего будет! - огрызнулся я.
- Ты не балуй у меня, пацан! Тише! А то как дам в глаз! Узнаешь потом! - после этих слов его одолел приступ сухого кашля, и он некоторое время не мог говорить. Я поморщился.
Мне плевать было на его угрозы, потому что они сыпались из его рта каждый день и никогда не исполнялись. Я перестал бояться его. По крайней мере, физически. Когда он был трезв, то был способен на многое: мог запросто убедить кого-нибудь сделать так, как он хотел, или просто поставить его на место, если зарвался. А в таком состоянии он был безобиден.
- Что нового, я тебя спрашиваю, малой? - его глаза были туманны, и его взгляд блуждал по комнате, тщетно пытаясь сосредоточиться на моем силуэте.
- Война... - все, что смог вымолвить я в тот момент. Действительно, больше ничего нового не случилось. Обычный день обычного нищего.
Он посмотрел на меня как-то снизу, помолчал, сплюнул, потушил сигарету и тихонько протянул:
- Шутки шутить вздумал с отцом, да, сосунок? Ну что ж, ладно! Вали отсюда! Пошел вон! - заорал он на меня. - Где это видано - издеваться над собственным отцом! Вконец обнаглел, паршивец.
Я молча включил телевизор и сделал звук погромче. Отец что-то бурчал себе под нос, однако вскоре он заметил источник, мешавший ему спать, и прислушался. Все пять минут, которые длилась передача, он сидел, не шевелясь, и было ощущение, что с каждой секундой он трезвел.
- Кранты... - тихонько буркнул он, когда новостную передачу сменила реклама подгузников.
Он встал, подошел к комоду, приткнутому к стене, постучал по нему пальцами. Затем поднатужился и немного отодвинул его. В образовавшейся щели он нашел бутылку водки. Достал стакан и с шумом наполнил его под самый краешек. Тут вдруг осекся, поставил бутылку на комод и вернулся на кровать. Было видно, что он лихорадочно думает, однако нормальному процессу работы мозга мешала недавняя попойка.
Тут вдруг он посмотрел на меня.
- Ты это видел?
- Видел.
- И что?
- Удивлен. Не меньше, чем ты.
Отец снова задумался на несколько минут. Таким я давно его не видел - думающим. Я радовался внутри себя, потому что уже сильно надоело его почти беспомощное состояние, в котором он пребывал вот уже вторую неделю. Хотелось поговорить с ним, сделать что-то вместе, не знаю.
Вскоре он очнулся от раздумий и спросил:
- Ну, что будешь делать?
- А что надо?
- Там, вообще-то объявляли набор добровольцев. Пойдешь, или нет?
- Пойду, - быстро ответил я и в тот же миг понял, какую глупость совершил. На самом деле я еще не определился, как раз хотел посоветоваться с отцом. Однако почему-то мне показалось, что в этот момент не стоит брать свои слова обратно. Точно не смогу позже принять такое решение. На душе заскребли кошки. Но менять свою позицию я не стал.
- За этих буржуинов пойдешь, да? За тех, кто не помог нам в трудную минуту? За тех, кто позволил нам с тобой прозябать в таком дерьме? - отец говорил с насмешкой, укором и упреком в голосе одновременно. К концу своей речи он почти взревел. Я оробел.
Взяв паузу, я глубоко вздохнул и попытался парировать:
- Я никогда тебе не говорил так, потому что боялся, но теперь скажу. Мне кажется, ты сам виноват в случившемся. Ты сам не пожелал бороться за свою семью, свой бизнес, свою жизнь. Потеряв все, ты не сумел найти в себе силы, чтобы вновь все приобрести, но их хватило на то, чтобы подружиться с бутылкой! Ты ходил и побирался у своих бывших друзей, жалуясь на судьбу! Мне кажется, что это должно быть намного тяжелей, чем попытаться все начать заново! Ведь ты - образованный человек, ты имеешь представление о чести и достоинстве! И у тебя хватило сил, чтобы осквернить их самому? Я молчал всегда, молчал, ничего не говорил, потому что боялся причинить тебе боль и все надеялся, что ты когда-нибудь образумишься, но нет! Я ошибался! Ведь так, отец? Ответь мне! - договорив, я вдруг понял, что, возможно, сегодня наступит конец нашим отношениям и что я, наверное, больше не увижу его никогда после этого дня, но пусть, пусть так! Я мечтал все сказать ему и вот я выложил все на стол. Это больше не могло быть только внутри меня. Это не злорадство вело мой язык, но скорее отчаяние, я устал от такой жизни, вот чаша и переполнилась. Пусть теперь пьет. Где-то в области подреберья я чувствовал сильное жжение, мое сердце билось в бешеном ритме - это адреналин, он поступал в кровь литрами, разжигая мой разум, уничтожая все страхи и барьеры перед отцом.
Лицо его побагровело, губы затряслись, и он весь как-то странно ссутулился. Послышался скрежет зубов, и мне показалось, что он меня сейчас ударит. Глаза налились слезами, но он не промолвил ни слова.
Руки его дрожали, когда он мелкими шагами прошаркал к старому трельяжу. Там у нас хранились семейные ценности - фотографии, книги, которые мы вместе читали, мамины работы, которые остались от нее, ведь она была знатной рукодельницей. Вязаные куклы, платьица, фигурки животных из глины лежали в специальной жестяной коробочке, которую отец бережно хранил. Иногда, вернувшись домой, я заставал его возле трельяжа. Тогда он был трезв. Его рук мне не было видно, но слышно было тихое бормотание. Когда он замечал меня, то с виноватым видом говорил, что решил прибрать, что бардак в ящике, даже начинал меня зачем-то ругать. Но все это было настолько картинно, что уже через пару минут он скрывался в кухне и не показывался мне на глаза несколько часов. А я не заходил к нему.
Я часто думал над его поведением в тот момент, но не находил объяснения. Что в этом постыдного или запрещенного? Все мои размышления заканчивались на том, что он пытался скрыть от меня свои чувства в такие моменты. Но зачем? У всех ведь бывает. Нахлынет, терзает, так, что не знаешь, куда деться. Но я ведь его сын. И это наша с ним трагедия. Мы семья ведь все-таки. Думаю, и он подозревал о том, что я знаю о его слабости. Но никогда не хотел обсудить это со мной. Может, считал, что не пойму.
И вот сейчас он достал эту коробочку, однако открывать ее не стал и отложил в сторону, порылся еще немного в ящике, вынул оттуда что-то, закрыл трельяж и пошел ко мне. Подойдя, он бросил рядом со мной старую фотографию, там, где мы с ним и с матерью, а мне всего год и тихо сказал:
- Можешь идти. Благословляю.
Внутри меня что-то защемило. Я почувствовал, как на глазах выступили слезы. К горлу подкатил комок. Я тяжело сглотнул и встал со стула. Посмотрев ему прямо в глаза, я поймал себя на мысли, что пытаюсь получше разглядеть его, запомнить что ли. И вдруг понял, что я совсем его не знаю. Прожил с ним столько лет, а вовсе не могу сказать определенно, что это за человек. И так захотелось спросить его обо всем, взахлеб буквально, говорить долго, интересоваться, задавать вопросы, слушать. Как много я упустил.
3
За окном медленно догорал закат. Риппер сидел в глубоком кожаном кресле, закинув ногу на ногу, и наслаждался пейзажем. Сегодня он был необычайно красив. Огненные лепестки пышущего жаром солнца в предсмертной агонии пожирали линию горизонта, прежде чем уступить место сумеркам.
Раздался стук в дверь. Риппер вздрогнул и поменял положение ног. Отхлебнув остывший кофе из белой чашечки, он закрыл глаза от блаженства и снова откинулся на спинку кресла.
- Войдите, - негромко попросил Президент.
В открывшуюся щель протиснулся человек с незаурядной внешностью. Мало того, что одет он был весьма вызывающе: в свитере и белых джинсах с рваными участками, что было абсолютно неприемлемым среди сотрудников Администрации Президента США по установленным нормам и являлось прямым свидетельством личного покровительства первого лица государства, так он еще был лысоват и ростом около полутора метров.
- Простите, сэр, я забыл занести бумаги, которые Вы запросили вчера. Я оставлю их Вам на столе? Это бухгалтерия... - Риппер сидел, не шелохнувшись и даже не открыв глаз. Парень замялся на секунду, но документы все-таки положил на стол. - Я слышал Ваше выступление. Оно производит впечатление, надо сказать, - Риппер снова не двигался. На лице служки появилось выражение легкого испуга. Он рванул к двери. Прежде чем выйти, он спросил:
Мэтью, крадучись, подошел к стулу, стоявшему напротив президентского, и аккуратно присел, не зная чего ждать от его милости.
- Ты сказал, что видел выступление? Как тебе оно?
Парень шумно выдохнул, пытаясь совместить два противоположных состояния Риппера у себя в голове, но тут же осекся, вспомнив, кто перед ним.
- Да, да, сэр! Видел! И не только я! Я был потрясен, - тут он замолчал, видимо, боясь произнести то, что промелькнуло у него в тот момент в голове.
- Не волнуйся, Мэтью. Все хорошо. Говори, я хочу услышать тебя. Смелее.
- Ну, понимаете, это было ведь довольно неожиданно для всех. Нет, мы, конечно знали о том, что Китай... Но все равно, когда наступил момент, он оказался громом. Полагаю, у Вас были дальновидные и высокие цели, в соответствии с которыми Вы сделали такое заявление. Вы, я думаю, не можете не понимать всей важности и смелости его. И то, как отреагирует Россия. Но главное американские граждане.
Мэтью умолк. Риппер с минуту оценивающе глядел ему в глаза, а потом, не отводя взгляда спросил:
- Парень, ты кем работаешь в Администрации? Ох, Господи, да не пугайся ты так! - спохватился Риппер, глядя, как лысина Мэтью покрывается капельками пота.
Тот и вовсе сжался весь в комок, как будто понял, что не вовремя зашел. Не зная, что делать, он просто молчал.
Риппер встал, налил дорогой виски в два стакана и подошел к нему. Улыбнулся и хлопнул по плечу:
- Ну что ты, Мэтью, совсем поник? Мы ведь с тобой давние друзья! Как там Мэри поживает, как дети? Да ты угощайся, угощайся! - подбадривал он собеседника, протягивая ему напиток.
Наконец на лице парня промелькнула легкая улыбка, и он сделал небольшой глоток.
- Спасибо! Не знаю что сказать, сэр. Признаться, Вы меня ошеломили! - выдохнул Мэтью.
- Давай на "ты", а? Не против? - предложил Риппер. - Так осточертело уже это "Вы", "Сэр"! Голова идет кругом.
Мэтью улыбнулся еще шире.
- Давай!
- Ну что, расскажешь свои впечатления? И как отреагировали в Администрации?
Сделав еще один глоток, но теперь уже побольше, клерк поерзал на стуле, устраиваясь поудобнее, и приготовился к продолжительной беседе.
- Честно говоря, ты нас всех удивил и ошарашил! Я уже говорил об этом. В Администрации тоже все были шокированы заявлением, спичрайтерам просто не давали проходу после выступления, но они открещивались ото всех с круглыми глазами, мол, мы тоже ничего не знали, и речь не готовилась заранее. Мы не знаем, что и думать! Джон, что у тебя на уме? Это ведь все не просто так, верно? - было видно, что виски сделал свое дело: Мэтью расслабился и чувствовал себя свободнее в обществе Президента.
Риппер на секунду задумался, осушил стакан и ответил:
- Конечно, не просто так! Ты что думаешь, можно так запросто объявить войну другому государству без настоящей цели, прикрываясь популистскими лозунгами о запятнанной чести Америки? Может, для непосвященных лиц, под которым я имею ввиду большую часть населения этой страны, это и нормальная цель, ради которой они согласны умирать и финансировать военные действия, но для Наших - это не цель, мой дорогой друг! Отнюдь. Очень скоро я оглашу в более неформальной обстановке за "закрытыми дверьми" наши истинные намерения тем, кто будет управлять этой войной. И ты ведь знаешь, что это не только генералы и главы частных военных корпораций, но и те, кто дает нам деньги, в чьих интересах мы, собственно, и действуем.
Глаза Риппера горели, он немного даже привстал с кресла и придвинулся поближе к своему собеседнику. Похоже, он вошел в раж. Сейчас он напоминал человека, который фанатично верит в свои невероятные мечты, которые окружающие назвали бы, мягко говоря, сумасшедшими.
- Я так понимаю, это большая честь то, что ты посвящаешь меня в свои замыслы, верно? - осторожно спросил Мэтью.
- Правильно думаешь. Мне даже придется взять с тебя письменное подтверждение о неразглашении. В противном случае ты знаешь, что может произойти. И это несмотря на всю нашу с тобой дружбу, - протянул Президент, опустив глаза.
Внутри у Мэтью все похолодело, а локотки стула, на котором он сидел, враз стали мокрыми от вспотевших рук. И зачем он явился сюда?
- Мэт, ты ведь никому не скажешь? Я знаю, не скажешь. Поэтому задавай любые вопросы, - и Риппер улыбнулся, да так, что от этой улыбки дохнуло холодом.
- То есть все это фарс? - выдавил Мэтью.
- А ты еще не понял? - Риппер снова улыбнулся и отошел, присев на краешек стола. - Мэт, ну ты ведь умный человек! Кому нужна война просто так? Кто станет давать деньги на войну, если она не приносит прибыли? Задай себе этот вопрос. На него не сложно ответить. В современном мире сложно заставить людей стрелять, играя на одних лишь чувствах и эмоциях. Сегодня нужны другие стимулы. Наша армия - армия наемников - убийц за деньги. Неразумный и не близкий к власти человек будет утверждать, что это неправильно, безумно, непатриотично, но мы то знаем, что именно они - реальный инструмент для достижения наших целей! Мэт, мы мечтали с тобой, еще когда учились в Массачусетсе, захватить мир; и помнишь, кого мы рассчитывали использовать? Тех самых наемников - профессионалов, которые не спрашивают зачем, а просто делают свою работу, за которую им платят деньги, хорошие, надо сказать, деньги. Такие люди - наше спасение, Мэт!
Что касается наших финансовых покровителей, то они также ищут выгоды в предстоящем конфликте. Мало кому нравится, что какие-то русские выскочки, которые ни черта не смыслят в экономике и финансах, вдруг стали заправлять мировым рынком. Это американские банкиры и финансисты строили эту систему, и им быть в ней хозяевами. Вечно. Так они считают. Поэтому они пойдут на все, чтобы устранить зарвавшихся мальчуганов. Кроме того, они поставят под себя всю финансовую систему России и Китая, не позволив им никогда более поднять головы. Таковы цели этих людей. Они полностью сливаются с нашими политическими целями. А значит, мы союзники. Мы - Сила!
- Но зачем воевать? Зачем будут умирать ни в чем не повинные американские солдаты? - Мэтью сильно вспотел, разговор захватил его и он махнул рукой на его конфиденциальность, вспомнив юность, когда они с Джоном гуляли по парку и строили планы на будущее. - Сегодня ведь существуют более человечные способы установления экономической зависимости. Ну, по крайней мере, без физического уничтожения, - поспешил добавить Мэтью под пристально-скептическим взглядом Риппера.
Риппер на секунду задумался, размышляя над тем, как корректнее ему ответить.
- Во-первых, я уже говорил, что воевать будут наемники. Эти люди берут деньги в обмен на свою жизнь. Им не важно, кто является целью и где она находится. Есть приказ: уничтожить, и они его исполняют. Во-вторых, насчет человечности, мы с тобой уже когда-то спорили на эту тему. Я помню твою позицию и вижу, что она не изменилась. Ты считаешь, что человечно, когда людям насильно меняют сознание, уничтожая моральные ценности и заменяя их массовой культурой. Когда человек не может сказать, кто он такой, где родился, в каком государстве живет, не знает своей собственной истории, кто его предки. Когда в газетах, на улице, в пьянках проклинает свою власть, поливая ее грязью, а то и вовсе не интересуется жизнью своей страны, запираясь в застенках собственной квартиры, мол, моя хата с краю, только потому, что Мы этого хотим - это, по-твоему, человечно, да? Хм... Ну что ж... По моему личному мнению, именно это абсолютно негуманно. Нужно действовать открыто, так, чтоб противник мог дать сдачи. Тогда и победить приятней будет. А какой толк будет в том, что ты победил абсолютно аморфное существо? Которое и само бы к тебе "притекло", если б не было слишком ленивым? Ставя целью победить в этой войне, мы хотим иметь в результате миллионы талантливых специалистов, которые будут полностью от нас зависимы, и которые будут строить наше новое будущее, даже не подозревая об этом. Сегодня Россия и Китай справились с проблемой "оттока кадров" из своих стран. Поэтому они на волне. Мы хотим, чтобы она вновь возникла, но решить ее было невозможно. А знаешь почему? Потому что никто и не поймет, что она существует, и поэтому ее не нужно решать. Пусть работают у себя в стране, но финансировать их будем мы. Без нас не обойдется ни один проект. Мы будем контролировать все и всех, - когда Риппер закончил говорить, на лице его было выражение дикого азарта, глаза светились ярким блеском.
Мэтью был поражен. Вот уже несколько месяцев - ровно с того момента, как окончилась президентская кампания, на которой и победил Риппер, - они с ним не общались плотно. Да, заняв самую высокую формальную должность в стране, Джон не забыл о своем лучшем друге, участвовавшем в подготовке избирательной программы, который, собственно, и придумал этот ход с установлением дружественных дипломатических отношений с Россией и переориентацией экономики на производство легкой промышленности с безумно непродуманного финансового обогащения. Мэтью был его спичрайтером и идейным вдохновителем. Решительностью он не отличался, являясь полной противоположностью Рипперу. Однако его таланты не остались незамеченным последним и были использованы в своих целях.
В день выборов, когда появились первые результаты голосования, эти двое находились в доме Риппера и пытались немного расслабиться после нескольких недель напряженной и кропотливой работы. Между ними разгорелся спор (позже ни один из них не смог вспомнить, из-за чего он начался), в ходе которого Мэтью ударил будущего президента по щеке и, ничего не сказав, скрылся. Через месяц Мэт получил факс из Администрации Президента. Его приглашали на работу, личным советником Риппера. Естественно, ему хотелось отказаться, однако он знал, что за люди работают в этой структуре. Если приглашают, отказывать нельзя. Ни в коем случае. Иначе можно остаться не только безработным.
Надо сказать, что до сегодняшнего дня они не встречались лично. Все бумаги от него к Президенту относил его личный секретарь (это было распоряжением Президента), да и Мэт не горел желанием его видеть. Сегодня же он задержался допоздна, и секретарь ушел, так и не дождавшись от него бумаг. По инструкции, в случае невозможности ее точного исполнения, все функции должен был выполнять советник. То есть Мэтью. Он еще прождал целый час, ругая себя за то, что не сделал отчет пораньше, отпустил секретаря, прежде чем решился пойти в кабинет к Рипперу.
И вот теперь они разговаривают с ним, как ни в чем ни бывало, будто не было этих месяцев... Но Мэтью почувствовал, как изменился Риппер. Он стал еще более целеустремленным, холодным, жестким, в какой-то степени алчным, но могущественным. В душе Мэт боролся с двумя чувствами. С одной стороны, он казался ему страшным и опасным, но с другой таким великим, что он трепетал пред ним, восторгаясь им, его замыслами.
- Хорошо... - выдавил Мэтью. Сглотнул. Набравшись духу, он добавил:
- А кто были эти люди перед Капитолием? Насколько я могу судить, они говорили не то по-русски, не то на каком-то своем языке, но плакаты... Они точно были с русскими буквами! Кто они, Джон?
Риппер задумчиво посмотрел на него и снова широко улыбнулся. Мэтью поежился.
- Это те, кто станет карающей дубиной в руке американского Президента, - загадочно протянул Риппер.
- ???
- Мой дорогой друг, если противник очень силен, даже больше, если он сильнее тебя, в два, три раза, что ты будешь делать для того, чтобы победить его?
Мэтью молча пожал плечами, не понимая, куда клонит Президент.
- Глупый! - резко крикнул Риппер, так что его собеседник едва не подскочил на стуле. - Глупец, где твои большие мозги, Ботаник, неужто ты проел их, пропил и над ними поглумились конторские крысы? - Мэтью вздрогнул. Ботаником его давно не называли. Это университетское прозвище, которое дал ему Джон в знак уважения его, казалось, безграничных знаний. Мэт очень гордился им и был бесконечно благодарен своему другу. И вот теперь, через столько лет... - Мэт, очнись, очнись, я тебе говорю! - последовала пара ударов по щекам.
- Это тебе за пощечину и за то, что бросил меня в такой момент. Я не забыл о тебе, я дал тебе работу, а ты пришел и сопли развесил передо мной! А... - Риппер махнул рукой в его сторону и пошел к карте мира, неправильной - в центре ее были очертания Америки, выведенные талантливым художником, яркими, сочными красками. Весь остальной мир был выполнен в виде набросков, очертания были размытыми и искаженными, подчас они не отвечали действительности, но, похоже такова была задумка заказчика, отдавшего добрых 200 000 долларов за работу. Когда-то, вспомнил Мэтью, эта карта висела у них в комнате в общежитии. Это был подарок отца Риппера на окончание первого курса института. Мэтью был сиротой, денег у него тоже было маловато, поэтому его участие было чисто символическим, он заплатил отцу Джона один доллар. Старик так любил Мэта и восхищался его талантами, что пустил слезу, когда тот пришел к нему с десятидолларовой купюрой и заявил о своем намерении. Он попросил дворецкого принести парню девять долларов сдачи и в торжественной обстановке карта была вручена молодому студенту - Джону Рипперу, после чего она заняла почетное место в их комнате - на стене, для чего даже потребовалось освободить ее от мешавшего деревянного шкафа.
После окончания вуза карта плавно перекочевала в дом Рипперов, но и Мэт имел к ней доступ, ибо фактически это был и его дом тоже.
- Так вот, мой друг, - продолжал Риппер, подойдя к этому произведению искусства. - Чтобы победить очень сильного врага, нужно использовать все возможные шансы и варианты, не чураясь никаких. - Он ткнул ладонью в то место, где на карте находились очертания Сибири и Урала. - Уничтожить врага изнутри - вот одна из главных наших целей. Воспользоваться их недостатками, нерешенными вопросами, проблемами.
- И какое отношение к этому имеют эти люди?
- Самое непосредственное! Это уникальные люди, мой друг! Это представители угнетенных народов. Среди них сибиряки, которые до сих пор считают себя колонизированными Ермаком, уральцы, которые воевали на стороне Гитлера во Второй Мировой войне, гордые татары и их неофициально действующий парламент "Милли меджлис", желающие отделиться от России с конца двадцатого века. Так же там были и чеченцы, и ингуши, и осетины - представители кавказских народов...
- Сепаратисты? - с недоверием протянул Мэтью.
- А что сепаратисты? Разумеется! Как только им стало известно о наших целях, они тут же выразил свое желание сотрудничать с нами, - ответил Риппер.
- Ты их оповестил? - холодно спросил Мэт.
- Я... - тут Президент на секунду запнулся, впервые за весь разговор. - Конечно, я. Не лично, но специальные люди сделали это. Мне хотелось использовать любое оружие против врага. Это будет одно из самых сильных. Россия решила экономические проблемы, но не решила национального вопроса, градус которого по-прежнему сохраняется на высоком уровне. Глупцы, именно с этого стоило начинать.
- Джон, я что-то не пойму, ты с кем воевать собираешься? С Китаем или с Россией? Или с ними обоими сразу? Ты о чем сегодня в парламенте сказал? И о чем мне сейчас говоришь?! - перешел в наступление раскрасневшийся Мэтью.
- С Россией, конечно, идиот! Зачем мне Китай? Они мало что представляют без своих друзей! Они слабы! Тем более Россия - наш давний соперник, которого считал честью победить каждый Президент Соединенных Штатов, начиная с Тридцать Третьего - Гарри Трумэна! Россия - это наша угроза, и ее необходимо устранить.
- По-моему, ты живешь своими юношескими фантазиями о мировом господстве, Джон. Подумал бы лучше о благополучии жителей собственной страны. На тебе такая ответственность. Неужели ты так и не вырос, Рипп? Неужто так и не понял, что важнее? - устало спросил Мэтью.
- Америка способна на данный момент обеспечить свое население, но она будет еще счастливее, если уничтожит своего главного и, пожалуй, единственного врага, Мэтью. Я не стал бы поступать настолько опрометчиво, если бы не был уверен в успехе этого действия, ясно тебе? И не тебе объяснять мне, что лучше для моих граждан. Ты ничего не знаешь. Но я приму твою критику и подумаю над ней, если хочешь. Не так, как над критикой профессиональных специалистов, но как бывшего друга.
- Джон, прошу, только не наделай глупостей, - Мэтью умолк на секунду. - Я поддерживаю тебя и голос, голос на выборах я отдал за тебя. Это так, к твоему сведению. Просто я тоже люблю свою страну, я патриот, как и все американцы, и мне небезразлична судьба Америки. Будь осторожен в решениях, хорошо? Действуй разумом. Джон, это очень большая ответственность! Помни об этом! Ну, тогда я, пожалуй, пойду.
Он встал и пошел к двери. Риппер так и сидел на стуле, не шелохнувшись, спокойный и серьезный. Его лицо выражало глубокую задумчивость.
- Джон, ты мой Президент. Я верю в тебя! Но ты и мой друг. Да сильна будет Америка! - с этими словами Мэтью покинул кабинет.
Риппер вздрогнул, будто вспомнил что-то чрезвычайно далекое и важное, но пульсирующая боль в голове не давала сосредоточиться. Он обмакнул пальцы в стакане с остатками виски и поднес их к своим вискам. По поверхности черепа побежал приятный холодок, а кожа на мгновение сжалась от прохлады. Риппер расплылся в глубоком кресле, наслаждаясь мигом чудесного наслаждения.
4
Я шел по площади. Справа, слева от меня по двое, по трое стояли пацаны. Площадь была небольшой, и потому казалось, что ребят целое море. Они были так же выбриты, как и я, и так же возбуждены. Но здесь были и их родные: мамы, папы, сестры, братья и т. д. Кто-то даже кошек или собачек зачем-то в клеточках притащил. Я же был совершенно один. Слонялся между этими группками, высматривая знакомые лица. Таковых было не так много, ведь в школу я ходил постольку поскольку, и друзей было маловато. Но вот вдали, возле здания администрации я таки высмотрел одного. Звали его Коля Рачковский. Наверное, он был единственным, кого я помнил из класса. Хотя нет, обманываю, еще Надю, но об этом ниже. Он был высокого роста, статный, подтянутый, с небольшой щетиной, пробивавшейся из-под молодой кожи. В форме, с рюкзаком. Здесь он был не один. Провожать его пришли мать, отец и сестренка Мила. Однажды я видел ее - она приносила ему в школу пирожки, кажется. Мы еще смеялись над ним, а он поблагодарил ее, отпустил, а потом покрутил пальцем у виска, глядя в нашу сторону.
Почему я помнил именно его? Да потому что я с ним дрался. Дрался из-за Нади. Она нравилась мне, мы общались, а он пытался подкатить к ней: цветы дарил, стихи читал, домой провожал, ну как провожал, шел за ней следом до калитки, не показываясь ей на глаза.
Однажды я поймал его, когда он в очередной раз, скрываясь, шел за ней. Тогда я не знал о его чувствах, и подумал, что он маньяк. Я набросился на него и избил. Нас разняли сбежавшиеся соседи и сама Надя, которая услышала шум. Позже, конечно, до меня дошли слухи о его ухаживаниях, но я не трогал его по просьбе Нади, хотя всегда ждал момента, чтобы нарушить обещание. В груди щипало и гудело, когда видел его. Вот и сейчас происходило то же самое.
Вокруг стоял шум и гам. Кто плакал, кто истошно кричал проклятия по неизвестным мне причинам, кто ворчал, кто раздавал последние наставления своим чадам в дорогу. Среди всей этой неразберихи особняком держалась семья Рачковских. У них все было довольно тихо и буднично, если так можно было сказать применительно к этой ситуации. Коля стоял молча, глядя куда-то вдаль, мать повисла у него на шее, поливая его слезами и что-то быстро-быстро причитая. Казалось, он не обращал на нее внимания, дожидаясь, когда она устанет и отойдет сама. Отец стоял в сторонке и курил папиросу. Рядом стояла Мила, прижав какой-то тряпичный мешочек к себе. Я остановился, чтобы понаблюдать за ними.
- Коленька, ну возьми, пожалуйста... ведь я, гык... ты, гык... будешь голодным там, возьми, возьми, Коленька! - быстро лепетала мать, тыча ему буханкой белого хлеба в грудь. Коля ничего ей не отвечал, даже не глядя на нее.
- Будь мужиком, сын! А ты, баба, не лезь, не порть пацана, взрослый он уже, сам сможет постоять за себя и Отечество! Давай, давай, поторопись, Колян, опоздаешь, наверное! - и отец отошел в сторону, не забивая себе голову не нужными переживаниями, хотя ведь он и отец, но мужик.
Мать еще сильнее зарыдала, и мне показалось, что Коля может не выдержать и зарыдать тоже. Но я ошибся. Тут к нему подошла Мила и взяла его за руку.
- Подожди, батенька, я еще не прощалась со своим братом. Как же я буду, если не попрощаюсь?
Она обращалась к отцу, но все это время смотрела на Колю, в его глаза, ни разу не подумав обернуться.
- Милый, милый Коляша, ты не переживай, все будет хорошо. Служи верно, не робей за Отечество, а чтобы мать успокоить, не нужно никаких слов, просто возвращайся поскорее. Ты знаешь, я люблю тебя, и вряд ли какая-нибудь женщина будет тебя еще так любить. Возвратись ты хоть без ног и без рук, героем или предателем, мудрым иль сумасшедшим, я буду любить тебя, милый Коляша. Помни о Боге, помни о том, что есть Всевышний, есть тот, кому ты не безразличен, кто позаботится о тебе всегда, где бы ты ни был. Помни это, Коляша! Не забывай о нас, хоть мы и будем далеко, пиши нам письма, а лучше мне, я-то все пойму и не так отреагирую, как мама! Но ты иди, иди, а напоследок возьми вот этот мешочек и набери в него нашей землицы, помолись за него, и я помолюсь за тебя, и поцелуй его в трудную минуту - он поможет тебе, не бывало еще такого, чтобы русская земля, да не помогла бы! Спаси тебя Бог! Иди с миром! - она перекрестила его на прощанье и отошла.
И тут он не выдержал. Из глаз его скатилась одинокая слеза. Он посмотрел на Милу, улыбнулся ей и подошел к матери. Поцеловал ее в лоб, что-то тихо шепнул и повернулся к отцу. Тот смерил его долгим взглядом, а потом они беззвучно обнялись, крепко, хлопая друг друга по спине. У меня побежали мурашки по телу.
Меня несколько ошарашило такое его поведение. Я сам чуть было не заплакал, хотя чувствовал, что к горлу подкатил комок, а в глазах стояли слезы. Коля и вот так! И что заставило его так поступить? Никогда не видел его таким. А Мила? Такая маленькая сестра, и так много любви. Где же в ней столько вместилось? Наверное, в самом сердце.
Коля уже отправился к военкомату. Я побежал следом. Сделав несколько шагов, я обернулся на его семью. Мила стояла и смотрела нам вслед - одна. Руки ее выводили нечто вроде креста. "Она крестится за него! Вот это любовь! Абсолютно бескорыстная!" - я недоуменно отвел голову и продолжил путь.
Конечно, та речь, которую она сказала, была такой чуткой, что любой человек на месте Коли, поступил бы точно так же. Она и меня чем-то задела. Просто желание, чтоб он вернулся, просто молитва, просто любовь! Бывает же так, бывает на свете. Русская душа. Какая там война, она любит его без меры! Хочет видеть его любым, но видит, что он по-другому не умеет и прощает, отпускает его умирать, но молится за него, ждет его, несмотря ни на что, ни на какие препятствия. И срок этой любви - бесконечность!
Это же обычные люди - та самая толпа, а ведь только она и может любить по-настоящему! Кто из тех, кто не похож, не входит в эту толпу хоть раз любил кого-нибудь как нужно, как подобает? Никто! Никто не любил, потому что, чтобы стать отличным от толпы, нужно ненавидеть каждого, кто стоит у тебя на пути, не стесняться пред убийством, преступлением и не останавливаться ни перед чем. Ведь только тогда и наступает то самое отличие. Как там пишет Достоевский "убийство по совести" - так, по-моему? Но зачем, мы же люди, и каждый из нас торопится прожить свою жизнь хорошо, так, чтоб те, с кем живешь рядом, были счастливы, просто счастливы!
Кем же хочу стать я?
Таким как они - фальшивым и практичным? А как же тогда моя любовь к Наде? Как она? Ведь мне придется забыть о ней...
"К черту", - подумал я и побежал к зданию военкомата навстречу своей судьбе.
Ярко светило солнышко, только-только пробудившееся ото сна, бирюзовое небо еще было во власти темной ночи, оставаясь серым и холодным, но только там, где его не коснулись лучи раннего солнца. Мирно щебетали птички, болтались туда-сюда скрипучие качели на детской площадке - и не скажешь, что где-то идет война. Я поежился. Затем улыбнулся. Повернувшись на триста шестьдесят градусов лицом к военкомату, я щелкнул пальцами и направился к входу. Духовой оркестр в лице полутора десятков бородатых музыкантов с мокрыми от пота физиономиями исполнял "славянку", и, проходя мимо них, я картинно стал маршировать, на что один из них, тот, что с тарелками, бросил играть и укоряющее покачал головой. А я усмехнулся и отдал ему честь, так же демонстративно.
В проходной было пусто. Девушка в окошке равнодушным взглядом посмотрела на меня и махнула рукой на дверь. Раздался хлопок, и я вздрогнул. Обернувшись, я увидел улыбающееся лицо все той же дежурной, облепленное жвачкой. Изобразив нечто вроде извинения в виде покрасневшего лица, она еще раз указала мне на дверь, но только теперь более энергично. Я пожал плечами и пошел дальше.
В коридорах так же было пусто. Все куда-то подевались, и не было даже обычного шума, наполнявшего в обычное время любые помещения такого типа. Ни разговоров, ни криков, ни шуршания бумаг.
Мое хорошее настроение сразу было блокировано такой обстановкой. Я помрачнел и стал лихорадочно искать таких же, как и я - подстриженных.
Нашел я их быстро. Около пятидесяти прыщавых пацанов с ломающимися голосами и напуганными глазами - вот что я увидел, когда вошел в просторный зал, где располагались все "добровольцы". На меня никто не обратил внимания, да и я не останавливался ни на ком подробно. Остановившись в уголке, я притих, опустив голову и ожидая развития событий.
Через несколько минут вошел крупный мужчина, как кто-то успел пустить шепоток, военком. В военных чинах я разбирался не особо, потому сказать, насколько высоким он был, не могу. Он оглядел нас и вдруг рявкнул армейским басом:
- Стро-о-ойся!
Началась суета и толкотня. Все бегали, пытались построиться по росту, впопыхах застегивались, поправлялись, чтобы не выглядеть как ошпаренные крысы. Мало ли чего можно ждать от военного человека. Прежде всего, это сила, ну и... возможные приступы сумасшествия. Никому не хотелось испытать их на себе.
Военком смеющимся взглядом обвел всех нас, пока мы строились, а затем, пристукивая каблуками, стал прохаживаться мимо неровной линии из кроссовок и туфлей, которую мы никак не могли привести к идеальному состоянию.
- Малыши! Вы куда хоть пришли, знаете? - рявкнул он, остановившись и поправив вспотевшие волосы.
По неровному строю прокатился тихий гул.
- Отставить! Отвечать следует четко, по одному и только тогда, когда вам разрешат, зелень поганая!
Мое настроение окончательно сошло на нет. Стало ясно, что будет трудно. Романтические мечтания здесь виделись всего лишь фантазиями. "Надо готовиться к худшему", - подумал я. Все так же притихли, не смея издать даже звука, не то что заговорить.
- Армия научит вас Родину любить и старших уважать! Многие из вас даже не знают, что это такое! А я вам скажу, ребятки! Родина - там, где жопе хорошо. Там, где пузу хорошо и там, где тепло. Никакие фантазии насчет великой страны, предков! Очень скоро вы это поймете. И будете готовы продать эту "Родину" с потрохами, лишь бы жопа была в тепле, да пузо набито. Как припекет, увидите! Моя задача - научить вас хотя бы уважению. Уважать старших - хорошо везде, где бы вы ни были, даже у черта на рогах! Будете уважать и соблюдать субординацию - будете живы, сыты и в тепле. А Родина... Не торопитесь говорить так громко и объявлять себя патриотами, если не можете одной фразой объяснить смысл этого слова! Лучше совсем держите язык за зубами, дорогие мои! Целее будете. А теперь живее, дамочки, по одному к столу. Называете имя и фамилию и вон на улицу за вещами и к поезду! Все, шаго-ом марш!
Из горла нельзя было выдавить ни звука. Многие молчали, опустив глаза. "Ну ничего себе напутственная речь, - думалось мне. - Это ж надо так!". Военком еще с минуту подождал, пока первые два человека выполнят указанную процедуру, тем самым давая остальным пример, а затем незаметно вышел на улицу и закурил.
Подошла моя очередь.
- Дмитрий Герасимович Книжин, 20 лет.
Мужчина в круглых очках пошуршал бумажками в поисках листка с моими данными, потом посмотрел на меня, прищурившись, несколько раз переводя взгляд с черно-белой фотографии на мое лицо, сравнивая, затем клацнул языком и промолвил:
- Проходите. Следующий!
До вокзала было не больше ста метров. Здесь уже собралась приличная толпа. Каким-то образом сюда смогли пробраться родственники вопреки всем запретам, а люди в форме, расставленные по периметру, видимо махнули рукой на это нарушение, зная, что остановить это они не в силах. Рыдания здесь были еще громче. Те, кто первым добрался до вагонов, в большинстве своем пытались оторвать от себя воющих женщин, которые были их матерями. Им помогали проводники и проводницы, а также мужья. Несколько человек уже были внутри, по-видимому, сироты. Они томно смотрели на весь этот балаган, высунувшись из окон.
Пробираясь сквозь толпу, я двигался к полупустому вагону, который был предпоследним и где пока почти никого не было. И тут кто-то потянул меня за руку. Я дернулся, подумав, что кто-то случайно зацепил меня, однако хватка не ослабевала. И вдруг я увидел лицо схватившего меня человека. Надо сказать, я был ошарашен. Кто угодно, только не он.
- Дим, Димка!
Это была Надя. Прекрасная Надя. Даже во сне я не мог представить себе ее такой красивой. На глазах выступила слеза. Я коснулся ее дивного лица, но сказать ничего не смог. Каштановые волосы упали на мне на руку. Она легонько потерлась о мою ладонь, прикрыв веки, вздохнула и отстранилась. В моих глазах читались ужас и смятение.
- Нет, - сказала она, едва сдерживая слезы, которые застыли у нее в глазах. - Нет!
Она закрыла лицо руками, развернулась и убежала. Сквозь шум до меня доносились ее рыдания. Еще секунда, и она пропала. Навсегда. Я стал озираться в поисках знакомой макушки, но нигде не замечал ее, как вдруг кто-то больно врезался мне в плечо. Озверев, я обернулся и увидел исчезающую в зияющей дыре вагона спину Рачковского. Захотелось догнать его и врезать хорошенько, но я сдержал себя, вытер намокшее от слезы лицо, поправил рубашку и залез в вагон.
Вместе со всеми я махал рукой на прощанье тем, кто остался на перроне. Отчего-то в груди щемило. В память врезались беспрестанные женские рыдания, запах мазута и яркое солнце, слепившее глаза. Я, как мог, отгораживался от него рукой, но это мало помогало. Раздался пронзительный гудок машиниста, и поезд тронулся. Я поспешил найти свое купе. Пока я стоял на перроне, вагон понемногу заполнился и из полупустого превратился в битком набитый. Но выбора не было. И потому я завалился в ближайшее купе, до какого только смог добраться. Быстро поздоровавшись и получив положительный ответ на вопрос, можно ли войти, я приткнул сумку в угол и пристроился рядом с ней. Почти сразу, не обращая внимания на гул и громкий смех ехавших со мной ребят, я уснул.
5
Сколько мы проехали, я не взялся бы сказать, но за небольшим окошком купе уже смеркалось. Я проснулся от того, что кто-то случайно или специально толкнул меня в бок. Устало протерев глаза, я огляделся вокруг. В купе было около десятка парней. Почти все они спали, пьяные. Я поморщился. Один тихонько плакал, и я стукнул его. Он затих, быстро глянул на меня испуганным взглядом, но рыдать больше не решился. Легонько отодвинув лежащего рядом пацана, я пробрался к двери. Здесь пришлось переступить через ноги, которые перегораживали мне проход. Где-то я слышал, что это нехорошо, но я отогнал эти мысли от себя и вышел в тамбур.
Здесь было тихо. Занавешенные цветными шторками небольшие окошки мигали светом от мелькавших за ними фонарей. Видимо, мы проезжали какой-то населенный пункт. Я пошел дальше, обращая внимание на двери купе в поисках туалета. Наконец, он нашелся. Притворив дверь на обратном пути, я заметил одиноко стоявшего парня, опершегося на стену с алюминиевой кружкой в руках. Мне стало интересно, что он здесь делает один. Вообще-то я не привык знакомиться первым, но сейчас я почувствовал, что не только хочу это сделать, но и могу.
- Эй! Привет! Можно к тебе? - поинтересовался я у него, подойдя к нему на метр.
Он оглянулся на звук, и я заметил легкое волнение в его движениях, прежде чем он успел беззвучно кивнуть. Я двинулся к нему, стараясь держаться как можно веселее.
- Я тут мимо шел и вдруг увидел тебя, дай, думаю, подойду, - осторожно начал я.
- Зачем? - сухо спросил он, не глядя на меня.
- Зачем? - замешкался я, смущенный его реакцией. Но быстро собрался, изобразил улыбку и сказал:
- Да вот... Я... Скучно мне в купе, все спят... Может, зайдешь, выпьем? - соврал я.
- Если хочешь поговорить со мной, изволь делать это правдиво, хорошо? - он так резко посмотрел на меня, что я не успел прикрыть отвисшую челюсть. - Ненавижу, когда люди лгут. Хотя ты, по-моему, не хотел этого делать, ведь так?
Я сглотнул и немного помолчал. "И чего я к нему вообще подошел? Странный он какой-то".
- Прости... - несколько секунд мы оба молчали, думая каждый о своем. - Расскажи о себе.
- А что рассказывать? Я такой же, как и все, один из многих, можно сказать, - он потрогал серебряное кольцо на среднем пальце и продолжил. - Оно досталось мне от матери, по крайней мере, так мне отец сказал. Вот, ношу его, не снимая, уже десять лет. А теперь и вовсе снять не могу - приросло.
- А сколько тебе?
- Не перебивай, ладно?
- Извини.
- Ничего. Мне двадцать, - он сделал небольшой глоток из кружки, немного пролив на шторку. Тихонько ругнувшись, он постарался вытереть пятно, смочив палец слюной и потерев испачканное место, но тщетно. Коричневое пятнышко лишь слегка поблекло. Он вздохнул - Блин. В общем, зовут меня Павел. Павел Смиринский. А тебя как?
- Дмитрий Книжин, - ответил я.
- Будем знакомы, Дмитрий. Ты ведь тоже доброволец? Как и я?
- А разве тут не все добровольцы?
- Нет. Здесь еще в первых вагонах с нами едут вполне себе приличные вояки - контрактники. Они уже успели кое-где повоевать.
А вот это была новость. Не думал, что буду ехать в одном поезде с настоящими военными. Хм. Надо бы наведаться к ним при случае, хоть взглянуть, что ли.
- Чего задумался? - окликнул меня Павел. - Небось, захотел подружиться с ними? Ты губу-то не раскатывай, они с гражданскими на коротком поводке, поосторожней.
Спасибо за предупреждение. Желание увидеть их поутихло, но не исчезло совсем.
- Ты один? - спросил его я.
- Нет, блин, с мамой и желтопузым котом, е-мае, - съехидничал Смиринский. - Один, конечно!
Я немного испугался такой его реакции. Нет, все-таки зря я к нему подошел, надо найти деликатный способ покинуть его, пусть сам тут стоит, мне его общество не приносит наслаждения.
- У тебя что-то случилось? - вместо того, чтобы поискать повод для прекращения беседы, я еще больше сделал для того, чтоб ее завязать. Эх, надо искать точки соприкосновения со своим подсознанием, черт его, как там выражался какой-то психолог.
А Павел в этот момент поменялся в лице. Не так, чтобы сильно, но я все же уловил мелькнувшее смятение в его глазах.
- Случилось что? - повторил я свой вопрос. И тут же стало стыдно за то, что спросил дважды. Никогда за собой не замечал такого. Если спрашиваю, то один раз - нет ответа, ну что ж, не хочет человек отвечать, а тут привязался. С чего это вдруг?
- Ты зачем вот пошел на службу? - вдруг спросил он, не подымая на меня глаз.
- Как зачем? Родину защищать, долг это мой. Мне ведь до армии всего полгода оставалось. Двадцать один в сентябре будет. А тут такая "возможность", - иронично пошутил я. - Да и не люблю я этих... американцев. Вечно суют свой нос в чужие дела, все им чего-то надо. Полезли китайцев бить, странные они, в общем. Ясно ведь, куда метят. Ну, вот и пошел.
Пока я говорил, лицо Павла становилось все равнодушнее. Видимо, у него были другие причины, чтобы записаться на фронт.
- Родину любишь? - сухо спросил он, так же, не глядя на меня, и шмыгнул носом.
- Люблю, конечно! Да, не сладко порой бывает, но это моя страна, мои люди, мои предки здесь жили, моя земля, в конце концов, - оттараторил я, как стишок на линейке.
- Это тебя предки на войну посылают? Или Урал, или Кавказский хребет? - закипал Павел.
- Нет, но мой долг. Я думаю, что знаю, чем закончится этот конфликт. Американцы попытаются захватить наши ресурсы, там, Дальний Восток, Сибирь. А там наши люди... - не очень уверенно ответил ему я, сомневаясь в необходимости этого разговора. Но делать нечего, адреналин захлестнул и меня, и похоже, Павла: он тоже продолжал говорить.
- "Ваши люди", как ты выразился, не в Сибири и не на Урале, и не на Дальнем Востоке живут, поверь мне. Они в центре. Все остальное - не ваши.
- Да как ты можешь? - взревел я. - Нет, ты послушай, о чем ты говоришь! Ты что в сепаратисты подался? Везде, где есть наш флаг, там и есть Россия! Там есть русский человек. Мы богатая, способная и неделимая страна - вот, что я тебе скажу, парень!
- Ты говоришь о государстве, Дим, не о стране, - будто поняв, что меня не переспорить, и устав много говорить, он отвернулся к окну.