Lotsp : другие произведения.

Ненависть и вороны

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:


Ненависть и вороны.

     
     
      1. Знакомство.
     
      Парк. Скамейка. На скамейке сидит человек в кожаном пальто, лаковых ботинках, очках с толстыми линзами и в шляпе. Черной шляпе. На нем брюки в полоску. Теплые, шерстяные. Несмотря на то, что апрель выдался довольно теплым и солнечным. Человек шумно ест яблоко. Большое, зеленое. Откусывает от него большие куски. Щурится через линзы на весеннее солнце.
      К скамейке не спеша подходит пожилой мужчина с тросточкой, претендующей на некоторое изящество.
      - Гады, - мужчина злобно сплевывает на парковую дорожку. - Уроды! Что они творят, а!
      Человек в шляпе продолжает безмятежно щурится на солнце.
      - Сволочи! Нет, это надо, а! - не унимается старик. Человек в шляпе привстает, держа яблоко в левой руке, правой массирует себе колени, садится обратно.
      - Дерьмоеды! Как их земля-то носит, е-ей, - старик возбужденно подпрыгивает. Человек в шляпе откусывает от яблока большой кусок и, шумно чавкая, глотает его.
      - Нет, вы только гляньте, что творится! И это среди бела дня, хочу заметить... - старик нервно постукивает тросточкой по спинке скамейки.
      - Петр, - человек в шляпе кладет яблочный огрызок в карман своего кожаного пальто, вытирает ладони о брюки и протягивает руку старику. Старик презрительно морщится, однако протягивает свою руку Петру, - Нахруй, Нахруй Некатович.
      - Пожизняк? - без особого энтузиазма интересуется Петр поглядывая на Нахруя Некатовича поверх своих диоптрий.
      - Да, это моя фамилия... - старик слегка опешил, но через мнгновение его лицо опять становится непроницаемой маской, сплетенной из морщин с частыми вкраплениями седых щетинок и бурых пятнышек. - Как я сразу не догадался! Мудила грешный! Ты один из НИХ!
      - Отец, яблочком не угостишь? - лицо Петра ничего не выражает, он смотрит куда-то мимо Пожизняка.
      - Да как ты смеешь, щенок! - старик бледнеет, его жилистая чешуйчатая рука судорожно сжимает трость, но вдруг внезапно расслабляется. - На те яблочко, сынок.
      Петр принимает из рук Пожизняка маленькое сморщенное яблочко, вытирает его о брюки и глотает целиком. Пожизняк достает из кармана еще два таких же яблока и протягивает их Петру, - Для своих, любимых рОстил. А то травят их тут химией, гниды гноеродные! А у меня-то садик, домик... эта-а-а, дачка в Петушках...
      - Нахруй Некатович, если не ошибаюсь, - деловым тоном зачем-то уточняет Петр.
      - Да-да, Пожизняк Нахруй Некатович, прошу любить и жаловать, - старик склоняет голову в легком поклоне. Петр глотает еще два яблока и выпускает сквозь зубы громкую отрыжку.
      - Домик в деревне говоришь... А моя фамилия Столыпин. Не слыхал чай про Петьку Столыпина, а? - Петр подмигнул Пожизняку.
      - Нет, вынужден признать. Не слыхал, - старик поежился, как будто от холода. - Так вы из этих, или как?
      - Кого этих-то? - лениво поинтересовался Петр.
      - Ну гадов этих, которые по паркам сидят и голубей крошками хлебными кормят, средь бела дня, ни стыда ни совести! Хлеб - наше все! - Нахруй Некатович опять начал распаляться.
      - Успокойся, папаша. Не люблю я птиц, глубей - особенно, - Петр встал рядом со стариком и дружески похлопал его по плечу. - А ты сам-то откуда? Имя у тебя странное.
      - Я из татар, крымских татар, - с достоинством сообщил Пожизняк. - А откуда, не сочтите мой вопрос за наглость, вы узнали мою фамилию?
      - Посмотрел я, батя на тебя, и понял - это все, пожизняк, пиздец не лечится, - добродушно пояснил Столыпин. Нахруй Некатович хотел было что-то возразить, но ему не дали - мужчин со всех сторон облепила стайка гомонящих нечто сбивчивое детишек. Ребят было человек десять, все крайне возбужденные, в съехавших на затылки шапочках и расхристанных курточках. Их лица раскраснелись, а глаза блестели.
     
     
     
      2. Труп.
     
      - Тихо, пацанва! - строго прикрикнул на детей Петр. Мальчишки притихли. - Что случилось?
      Опять защебетал хор детских звонких голосков, близких к ультразвуку. Понять что-либо было решительно невозможно.
      - Так, всем молчать! - скомандовал Петр. Дети опять умолкли, нетерпеливо сопя носами. Столыпин выбрал из кучки ребят полного мальчика, на вид самого спокойного и рассудительного и, глядя ему в глаза, сказал - Ты рассказывай. Остальным - цыц!
      - Мы с ребятами во-о-он там в футбол играли. Я на воротах стоял, а Лешка в нападении бегал, - начал мальчик. - Лешка ка-а-ак даст по мячику со всей дури - он в кусты и улетел.
      - Ну и что? - встрял в рассказ Пожизняк. - Я когда моложе был, так мог по мячу вдарить, что...
      - Не перебивай, папаша, мать твою! - раздраженно повел плечами Петр и кивком дал мальчику знак продолжать.
      - Ну во-о-от, Леха как даст по мячику - и в кусты его запулил, значит, - мальчишка дал пинка воображаемому мячику, показывая, видимо, как этот фокус проделал Леха. - Мы на него, конечно, сразу, типа это, сам запулил - сам и доставай. Леха обзываться начал, типа я - толстый, Вадик -рыжий, а у Сереги - мама проститутка. Мы, конечно, не обижаемся - Леха-то дурак - все это знают. Ну, побили его ногами и бросили...
      - Так-так, -Петр пристально смотрел мальчику в глаза. - Продолжай.
      - Так вот, Леха на поляне зубы выплевывает, а мячик так где-то в кустах и лежит. А мы с ребятами еще поиграть хотели, - с удвоенной скоростью затараторил мальчик.
      - Тебя-то как звать, карапуз? - ласково скалясь золотыми зубами ни с того ни с сего поинтересовался Пожизняк.
      - Павлик, - мальчик отмахнулся от старика, как от назойливой мухи. Все его внимание сосредоточилось на пытливом взоре Столыпина. - Решили с ребятами в камень-ножницы-бумагу скинуться - кому в кусты бежать. У меня камень выпал, у Вадика - бумага, а у Сереги - ножницы. Ну мы и говорим Вадику, типа звездуй за мячиком. Он и пошел - у нас все по честному. Потом слышим, чего-то он там шубуршится в кустах, ветки ломает. Мы ему кричим, типа, Вадик, где тебя черти носят! А он - ща, мячик найти не могу. Мы ему - протри гляделки. А Вадик вдруг как завопит, как будто его за письку оса укусила, и из кустов пулей!
      Павлик запыхался и возбудился еще больше от собственного красноречия. Переведя дух он продолжил: - Мы Вадика спрашиваем - тебя, Вадик, чего, оса за пиписку укусила? А он серьезно так пересрал по виду - глаза из орбит вылазят, коленки трясутся, на губах пена выступила розовая...
      - Кто из вас Вадик? - спросил Петр, перебив Павлика. Рыжий тощий паренек судорожно сглотнул и сделал шаг в сторону Столыпина. Петр ободряюще улыбнулся Вадику и спросил: - Чего ты в кустах-то увидал, постреленок?
      - М-м-м-м! - бешено вращая глазами замычал Вадик.
      - Он теперь только мычать и может, - деловым тоном заметил Павлик. Потом, подумав, добавил: - он с рождения глухонемой, Вадик-то наш...
      - Ты же говорил, что он из кустов отвечал, что мячик найти не может и так далее! - удивился Петр.
      - Ну, он так мычит с разными интонациями - мы его почти с пол-мычания понимаем, - ответил Павлик, остальные мальчики согласно закивали.
      - Кто-нибудь знает, что такое страшное Вадик увидел? - Петр обвел взглядом мальчишек.
      - Мертвяка! - выпалил Павлик.
      - Вот-те-на-а-а, - цокнув языком, протянул Нахруй Некатович. - Ни хрена себе! Среди бела-то дня!
      - Это уже интересно, не так ли, коллега? - Петр заговорщически подмигнул Пожизняку. Пожизняк нервно повел плечами и сплюнул на землю едкую старческую слюну. Петр обратился к мальчикам: - Где это? Показать сможете?
     
      3. Ворона.
     
      Тело лежало в кустах тальника. На спине. Поза покойника была довольно странной, как будто он прилег отдохнуть на бережку тихой речушки в знойный летний денек: левая нога была согнута в колене, правая - закинута поверх левой, руки сложены за головой - для полного сходства с отдыхающим не хватало только травинки в зубах. Несмотря на безмятежность позы, лицо мертвеца вселяло если не ужас или острое чувство брезгливости, то, по крайней мере, полную уверенность в том, что его обладатель отошел в эфирные миры. Правый глаз был широко раскрыт, его невидящий взор буравил бледное весеннее небо. Левый же, в отличие от своего напарника, по неведомой причине не захотел оставаться в своей орбите и теперь висел на ниточке возле левого уха. Губы отсутствовали - казалось, что их либо оторвали, либо откусили. Ничем не прикрытые зубы как-то неловко щерились. Из челюсти на правую щеку вываливался синий язык, невероятно длинный для человеческого. Картину дополняла ворона, которая нагло топталась на плече мертвеца и пыталась своим мощным клювом оторвать от вывалившегося языка кусочек побольше.
      - Кыш, бесстыжая! Кыш! - замахал на ворону тросточкой Пожизняк. Ворона обвела пристальным взглядом черных блестящих бусин-глаз мужчин и притихших поодаль мальчишек. Особенно долго она смотрела на Петра, точнее заглядывала ему в глаза. Петр дрогнул и отвел глаза. Ворона трижды пронзительно каркнула и, шумно хлопая крыльями, улетела. Столыпину показалось, что все вздохнули с облегчением.
      - Мда-а-а, дела, - проворчал себе под нос Нахруй Некатович.
      - Бестия! - Петр мрачно провожал взглядом ворону, которая уже успела превратиться в точку, чернеющую на бирюзовом небе. Мальчики, прижавшиеся друг к другу не проронили ни звука.
     
      4. Дело.
     
      - Спокойствие, - наконец произнес Петр Столыпин, достав из недр своего кожаного плаща красную потертую корочку и помахав ею в воздухе. - Я из органов. Мы с коллегой займемся этим делом.
      Пожизняк и мальчики смотрели на него открыв рты.
      - Коллега, не правда ли? - с нажимом произнес Столыпин, обращаясь к Нахрую Некатовичу.
      - А? Что, простите? - Пожизняк зашелся приступом сухого кашля.
      - Я говорю, коллега, что мы распутаем это дело. Дело, скажу вам, крайне необычное даже на первый взгляд. Что вы можете сказать, дорогой Нахруй Некатович, насчет возможных причин смерти жертвы?
      - Э-э-э, кхе-кхе, - Пожизняк сделал вид, что тщательно вглядывается в распростертое перед ним тело. Наконец он смог выдавить из себя: - Мне необходимо произвести вскрытие.
      Мальчишки раскрыли рты еще шире - такое они видели только по телевизору, в детективах. Каждый из них считал, что ничего более крутого в жизни и быть не может - ужасный труп и расследование. Они уже представляли, как придут завтра в школу и начнут рассказывать эту жуткую историю, а все будут слушать, и они станут самими популярными пацанами в школе, и все девчонки будут их, и... Резкий голос Столыпина вернул их на землю: - Прошу всех оставить свои адреса и номера телефонов, нам понадобятся ваши показания.
      - Вот, записывайтесь, ребятишки, - Пожизняк достал из заднего кармана брюк замусоленный блокнотик и карандаш с обкусанным ластиком и протянул детям. Мальчишки, деловито сопя, принялись выводить каракули своих координат, чуть не подравшись, кто будет записываться первым.
      - А теперь прошу покинуть это место - теперь это зона оцепления, - сообщил Столыпин, когда последний мальчик - рыженький с аккуратненькой плешкой на темечке Вадик, что-то мыча под нос, записался и вернул блокнот Пожизняку. Ребята стали нехотя расходится.
      - И, не вздумайте болтать. Никакая информация не должна разглашаться в интересах следствия, - крикнул им вслед Петр. Пацаны, не сговариваясь, огорченно вздохнули.
      - Надо бы с них еще подписку о невыезде взять, - задумчиво пробормотал Пожизняк. Но Столыпин его не слушал - он уверенными широкими движениями обматывал кусты по периметру зоны оцепления туалетной бумагой, невесть откуда возникшей в его руках.
      - Где будем вскрытие производить? - Петр скомкал и кинул за спину остатки туалетной бумаги.
      - Вы, молодой человек, должно быть шутите? Хе-хе... - Пожизняк сделал неловкую попытку засмеяться. Но Столыпин выглядел предельно серьезным: - какие могут быть шутки, коллега? У нас тут труп, на самоубийство дело явно не тянет. Вывод один - необходимо найти преступника. Что смешного в том, чтобы вскрыть труп? Вскрытие поможет нам понять методы, которыми действовал убийца, узнать предположительное время преступления. Может, на теле убийца оставил какие-нибудь следы, улики, послания.
      - Да вы что? Совсем рехнулись?! - Пожизняк позеленел. - Одно дело - разыгрывать детектива перед соплячьем, и совсем другое - в мокрухе путаться. Я, между прочим, не мент - я потомственный черноморский пляжный спасатель!
      - Нахруй Некатович, а-я-яй, - Петр неодобрительно покачал головой. - Нехорошо получается - дети уверены, что им ничего не угрожает, что отважный Пожизняк защитит их никчемные жизни от посягательств злобных маньяков. А "отважный" Пожизняк кровушки капельку увидал - обделался и в кусты. Так выходит?
      - Я?!!! - Нахруй Некатович затрясся от гнева. - Да я срал на опасность! Ясно вам - Пожизняк в кустах отродясь не прятался!
      Мужчины огляделись, и поняв, что на самом-то деле они сейчас стоят в самых настоящих кустах, дружно рассмеялись.
     
      5. Вскрытие.
     
      - Ну-с, - Пожизняк натянул на руки резиновые перчатки, а на лицо - марлевую повязку. - Голое посиневшее тело лежало перед ним на кухонном столе. Вскрытие решили делать на квартире Столыпина, так как Пожизняк в Москве жил в гостинице, куда, несмотря на вечно пьяную охрану и консьержку, пронести труп без привлечения излишнего внимания возможным не представлялось. А квартира Столыпина располагалась в пяти минутах ходьбы от парка, в котором был найден покойник - мужчины просто взяли тело под руки и "привели" к Петру домой. Чтобы не слишком смущать прохожих неаппетитным видом лица убитого, Петр даже пожертвовал своей черной шляпой, натянув ее несчастному до самого подбородка. Без шляпы Петр выглядел еще внушительнее, так как был лыс на манер бильярдного шара.
      В квартире Столыпина нашлось все необходимое для вскрытия - пара резиновых перчаток, большой кухонный стол, чистая скатерть и набор острых столовых ножей и нашедшаяся на балконе ножовка. Под марлевую повязку приспособили свернутую вчетверо накомарную сетку, снятую с форточки. Решили, что резать будет Пожизняк, потому что Столыпин, по его же словам "вегитарианец, и вообще противно". Столыпин должен был вести протокол вскрытия.
      - С чего начнем-с? - Пожизняк подкинул в воздух волосок и разрубил его в полете кухонным ножом.
      - Коллега! - Столыпину явно было не по себе. - Режьте уже...
      - Э-эх! - Пожизняк с видом заправского мясника всадил тесак между ребер трупа в области сердца и резко рванул на себя. Послышался треск.
      - Да ты еще крепкий старик, Пожизняк, - похвалил Петр. Пожизняк склонился на разверзшейся раной. - Несчастный умер от того, что его сердце разрезали пополам острым режущим предметом, предположительно - ножом.
      - Нахруй Некатович, сдается мне, что вы сами только что разрубили ему сердце, - скептически заметил Столыпин.
      - Ваша правда, буду аккуратнее, - Пожизняк рассек кожу на животе покойника и замер.
      - Что там? - Петр заглянул через плечо Пожизняка.
      - Известно что - требуха. Кишок одних метров на десять. Тьфу, дерьмо какое-то...
      - Так от чего он помер-то в результате?
      - Хрен его знает! Я доктор что ли? - Пожизняк подцепл лезвием какую-то пленочку и рассек желудок, из которого полезла полупереваренная гречневая каша. - О! С жареной печеночкой!
      Столыпин позеленел и шатаясь дошел до раковины, куда его обильно стошнило. Вытерев рот тыльной стороной ладони Петр поморщился и с трудом произнес: - Пойду, осмотрю его вещи, может хоть там какая-нибудь зацепка окажется...
      - А как же протокол? - напомнил Нахруй Некатович остервенело кромсая легкие жертвы.
      - Хер с ним! - уворачиваясь от летящих из под ножа Пожизняка ошметков плоти Петр спешно покинул кухню.
      - Ну а мы пока сделаем трепанацию... - мурлыкал себе под нос Нахруй Некатович. - Где у нас ножовочка?
     
     
     
     
      6. Барахло.
     
      Петр Столыпин достал из сливного бачка унитаза бутылку водки и жадно припал к горлышку. (Привычка хранить выпивку в бачке у него сохранилась с тех незапамятных времен, когда он был женат.) Вообще, водку он не любил, но лишь она могла его хоть как-то примирить с объективной реальностью, данной ему в ощущениях.
      Петр прополоскал водкой рот, хотел ее выплюнуть, но передумал и проглотил. Он попытался вспомнить, из-за чего они с женой разошлись. После нескольких секунд раздумий он, наконец, смог вспомнить - из-за барахла. Начиналось все довольно безобидно - они, тогда еще молодожены, как могли, старались наладить свой быт: покупали комплекты посуды, белья, одежды, обуви, занавесок и прочей мелочевки. Петру даже нравилось ходить со своей женой за покупками - ему казалось, что совместный выбор скатерти для праздничных застолий - самых лучших и ярких моментов семейной жизни, как он тогда думал - может их сблизить еще больше. Потом, когда аппетит на мелочи слегка поутих, жена начала привлекать его к более крупным покупкам - стиральная машина, микроволновка, телевизор, видеомагнитофон, компьютер ("Боже! Зачем ей компьютер - она и калькулятором-то не пользуется" - начал раздражаться Петр). В квартиру потекли бесконечные потоки бытовой техники. Следующим витком стало увлечение жены Петра всяким антикваром и произведениями псевдоискусства. Стены ощетинились африканскими масками, запестрели пятнами всевозможных репродукций, углы чернели мебелью викторианской эпохи, шкафы и полки ломились от всякой сувенирной хохломы и гжели. Петр начал испытывать приступы беспричинного страха, ночами он часто просыпался в холодном поту. Ему чудилось, что все эти предметы смотрят на него, тянут из него жизненные соки, душат его своей пылью, норовят упасть ему на голову, броситься под ноги, вцепиться в глотку. Петр запил. Жена это переживала крайне тяжело, вернувшись в своих пристрастиях на первую ступень - белье, посуда, занавески... Видя, как тяжело ей приходится, Петр попытался бросить пить, но тут же кошмары начали преследовать его с новой силой - он уже начал слышать голоса глиняных статуэток, шепчущие проклятья, видеть агрессивные движения на литографиях, диафрагмой ощущать ненавистный гул электроприборов, жадно пожирающих электрический ток. Петр начал прятать водку в сливной бачок...
      Но вскоре, даже изрядно набравшись, он перестал ощущать что-либо, кроме ненависти. Лютой ненависти к барахлу. Приходя домой, он запирался в туалете, затыкал уши и вопил: "Барахло! Сучье барахло! Будь ты проклято! Все, все пусть будет проклято!" Потом, затолкав в себя очередную бутылку водки, чувствуя, как спиртное жжет его слизистую оболочку, Петр постепенно успокаивался и выходил из туалета. Не глядя по сторонам, он добирался до кровати и сразу засыпал. Так продолжалось довольно долго. Но однажды ночью Петр проснулся оттого, что не мог дышать - что-то в горле мешало ему. Бешено колотя кулаками по груди он с трудом выхаркал на колени металлический цилиндрик - пальчиковую батарейку - такие были в фотоаппарате, плеере, фонарике и еще в сотне приборов, наводнявших его квартиру. Издав дикий вопль, разбудивший мирно спящую рядом с ним жену, Столыпин вскочил с кровати и как был - в трусах и майке - пулей вылетел из квартиры. Ничто в мире не смогло бы заставить его вернуться туда снова.
      С тех пор Петр своей жены не видел, официально они до сих пор были супругами, хоть с той ночи и прошли годы. Она даже не пыталась найти его, за что Петр в глубине души был очень благодарен. Петр силой неимоверных усилий заставил себя забыть все, отформатировал память и старался жить. Просто жить, как будто ничего этого никогда не было. Он не помнил ни где жил раньше, ни даже имени своей жены, хотя оно и было записано в штампике регистрации брака в его паспорте.
      Квартира, в которой Столыпин обитал теперь, больше походила на монашескую келью - железная кровать, тумбочка со сменой белья, в прихожей - вешалка с теплым зимним тулупом, на кухне - стол, раковина, заполненная посудой, ножами и вилками, крошечный холодильник и электроплитка, в ванной комнате - зеркало, мыло, шампунь, мочалка и принадлежности для бритья. На подоконниках не было цветов, на окнах - ни штор, ни тюля. Когда Петр покидал свое жилище, он каждый раз запирал дверь на ключ. Зачем? Это было неизвестно и ему самому.
      Петр Столыпин выстроил свой собственный замкнутый мирок, свободный от всяких признаков наличия БАРАХЛА.
      В сливном бачке унитаза всегда плавали несколько бутылок дешевой водки...
     
     
     
      7. Барахло II.
     
      После символического возлияния Петру стало значительно лучше. Мысли вновь обрели четкость и ясность. Спустив воду и сунув початую бутылку обратно в бачок, Столыпин решительно хлопнул дверью туалета и вернулся на кухню, где вовсю орудовал Пожизняк.
      - Какие-нибудь новости? - осведомился Петр. Фартук Нахруя Некатовича сплошь покрылся бурыми пятнами. Лицо имело вид крайне сосредоточенный.
      - В горле батарейка. Пальчиковая. "Варта", 1,2 v. Самая вероятная причина смерти - удушение. Травмы лица, очевидно, возникли уже после смерти, предположительно при доставке тела на место обнаружения. Признаков борьбы не обнаружено.
      - Это ж как надо было "доставлять"? - удивился Петр, пропустив слова про батарейку мимо ушей. - Чтоб глаз вывалился и губы оторвались, а на лбу и щеках - ни царапинки?
      - Хер его знает, но я больше уж и не знаю, чего путного тут можно выискать, - согласился Пожизняк. - Куда теперь тело-то девать?
      - В таком виде - только на свалку. Была бы кислота - мы бы его в ванне растворили, а так - расчленяйте помельче, суйте в пластиковые мешки, а там закопаем где-нибудь в парке.
      - Эх-хе-хе, - вздохнул Пожизняк и принялся угрюмо пилить ножовкой суставы и сухожилия. Батарейка, испачканная в крови, лежала рядом на столе.
      А Петр тем временем решил, наконец, поковыряться в карманах одежды убитого. Взглянув на сваленное в углу тряпье, Петр подавил повторный приступ тошноты и сквозь зубы злобно прошипел: "Гребаное барахло".
     
      8 Ангельская пыль
     
      За грязным окном бушует гроза,
      Завтрашний день нассыт мне в глаза.
      Ангелов пыль не ляжет на дверь.
      Никто мне не скажет, где ты теперь.
      Завтрашний день уйдет без следа,
      Растают глаза серебристого льда.
      Сможешь ли ты простить меня? Нет -
      Слышу безмолвный суровый ответ.
      Солнце взойдет и закатится в бездну,
      Следом за ним и я тихо исчезну.
      Ангельской пылью на грешной земле
      Мы станем завтра, так кажется мне.
      Скорее бы завтрашний день наступил!
      Здесь мне никто уже больше не мил.
      Ангельской пылью наполнив карманы
      Завтра отправлюсь к истокам нирваны.
      Ты меня там, конечно, не встретишь -
      Больше не веришь... и меньше не веришь...
      Пыль к праху, прах к пыли, к пыли, к пыли,
      К пыли, к пыли, к пыли... ко мне
     
      9. Мотивы.
     
      Петр озадаченно комкал в руках найденную в кармане куртки убитого записку.
      "Ангельская пыль... героин, что ли?" - пытался сообразить Столыпин, но что-то ему подсказывало, что в этом стихотворение речь шла не только и не столько о наркотиках. Петр чувствовал, что главный смысл стихотворения от него ускользает.
      Кроме бумажки со стихотворением в карманах одежды удалось отыскать записную книжку, совсем новую - даже уголки не успели обтрепаться, размашистым, слегка корявым почерком было исписано всего несколько первых страниц - три имени, женских, адреса и телефонные номера. Ни денег, ни документов - вообще ничего больше в карманах не было. Сама одежда была простой и грязной - попробуй, полежи в апреле в кустах и не испачкайся. "Может, деньги и другие вещички мальчишки прикарманили - те, что труп нашли? - подумал Петр, но тут же отмахнулся от этой идеи. - Они были слишком напуганы, ни за что не подошли бы к трупу ближе, чем на пять метров"
      - Ну как, результаты есть? - Петр вздрогнул, настолько неожиданно за его спиной возник Нахруй Некатович, видимо, закончивший расчленять тело.
      - Вот. Почитайте, - Столыпин протянул Пожизняку записку со стихотворением. Пожизняк пробежался глазами по тексту и вернул бумажку Петру, - Нет, я больше Байрона уважаю. Свобода и баррикады! Смерть и море!
      - Именно, что смерть, - Петр еще раз прочитал стихотворение. - Ангельская пыль...
      - Героин, - буднично заявил Пожизняк.
      - Как говорил Шерлок Холмс, ищите мотив и вы найдете преступника. Нам нужен мотив. Есть соображения? - Петр подумал, что хватит уже ходить вокруг да около - пора предпринимать решительные действия. Вот только какие, он никак не мог придумать.
      - Шерлок? Еврей, что ли? - Пожизняк неодобрительно покачал головой. - Какие мотивы, батенька? Мы даже не знаем, кто наша жертва - ни имени, ни профессии, ни адреса, ни знакомых, ни родных... Круг подозреваемых - вся Москва и московская область.
      - А вот тут, коллега, вы не совсем правы - кое-какая информация о круге знакомых имеется, - Петр потряс перед носом Пожизняка записной книжечкой. Нахруй Некатович выразительно чихнул.
     
     
     
      10. Катя.
     
      Катя лежала в пенной ванне и с наслаждением вдыхала лавандовый аромат. Внезапно, в Катином носу что-то засвербело и защекотало, как маленькое перышко или волосок. Катя зажмурилась и громко чихнула. Потом радостно рассмеялась - просто так, от полного ощущения счастья. "Будь здорова, Катенька" - сказала она себе вслух и вновь залилась искренним радостным смехом - таким беспечным, каким в наше время могут смеяться, пожалуй, лишь дети. В носу опять что-то защекотало, Кате захотелось чихнуть, но она усилием воли сдержала чих. Вместо этого воздух вырвался сквозь ее плотно сжатые губы - раздался звук, похожий на пуканье. "Ну ты здорова, Катюша!" - Катя опять засмеялась. Ей нравилось просто так лежать в теплой расслабляющей ванне, ни о чем не думать и радоваться жизни. Ей нравилось, что она может так счастливо и глупо хихикать - и никто слова ей не скажет, косо не посмотрит - в ванной-то она была одна. Когда кто-нибудь был рядом - не важно кто - Катя сразу напрягалась. Она давно, сколько себя помнила, уверилась в том, что никто не сможет понять и принять такой, какая она есть. Все судят и будут судить ее лишь по внешним поверхностным чертам и признакам, никто не посмотрит на красоту ее души (в бесспорности которой Катя не сомневалась). Стоит громко засмеяться - все зашушукаются, стоит пошутить - все отводят глаза, стоит просто улыбнуться своим мыслям - все зашепчутся "чего лыбится, дура? Дура - вот и лыбится.", скажешь что-нибудь погромче - все сразу умолкнут и напрягутся. Полной жизнью Катя могла только в полном одиночестве, которое ее нисколько не угнетало. Ее угнетали люди - толпа завистливых, зажатых до невозможности, закомплексованых моральных уродов, боящихся любого настоящего искреннего чувства, кроме своего стадного страха. Кате казалось, что все люди вокруг ходят ссутулившись, вжав голову в плечи, высматривая белых ворон - счастливых и свободных, не таких как они сами. И если они тебя высмотрят - конец - сломают, сделают таким же серым и сутулым. Катя не любила такие мысли, но они в последнее время все чаще и чаще стали приходить ей в голову. "Ненавижу!" - воскликнула Катя и стукнула кулаком по краешку ванны. Из глаз Кати брызнули слезы боли (сильно стукнула) и обиды. "НЕНАВИЖУ-У-У!!!" - взвыла Катя раненой волчицей. Ей очень хотелось, чтобы они сдохли жуткой медленной смертью - все эти "прилизы" - так она называла всех людей-статистов в своем маленьком театре жизни.
      Когда-то Катя услышала шутку - Вся жизнь театр, а люди в нем в буфете. Она подумала, что это чистая правда - вместо того, чтобы играть, или хотя бы наслаждаться игрой других, люди-"прилизы" только и делают, что жрут, набивают животы и ничем не интересуются, лишь шикают на тех, кто поднимает рыло от тарелки и пытается оглядеться вокруг. Катя даже придумала свою собственную сентенцию на эту тему: "Весь мир - буфет, коньяк закончился".
      Все эти умозаключения, однако, не помешали Кате в свое время выйти замуж - ей был нужен кто-то, кто ее пусть и не поймет, зато будет защищать от посторонних "прилиз". Но муж не смог прожить с ней и года - дома Катя уже не могла скрывать своего презрения, граничащего с агрессией. Ему казалось, что она его ненавидит больше всех остальных - в действительности же она просто пересказывала свои мысли об окружающем "буфете". Однажды муж просто исчез из их квартиры. Катя сделала вид, что не заметила этого исчезновения, и вскоре уже не могла вспомнить ни имени мужа, ни его лица.
      Вода в ванне остыла, Кате стало холодно и неуютно. От состояния безмятежного счастья не осталось и следа. Катя вылезла из ванны, вытерлась большим махровым полотенцем и вышла в комнату, которая называлась бы гостиной, если бы хоть кто-нибудь заходил в гости. Халаты Катя не носила - ее воображение уж чересчур живо рисовало румяных домохозяек в бигуди, расхаживающих по своим квартирам в цветастых халатиках и мягких тапочках - от этого Катю начинало тошнить. Поэтому девушка предпочитала ходить дома либо в уличной одежде, либо голой - как сейчас. Она была уверена, что порядочные домохозяйки голыми в принципе не бывают - ни в ванне, ни даже во время занятий сексом (с "прилизами").
      По полу гостиной задумчиво бродила большая серо-черная ворона. Катя называла ее Зойкой. Клюв Зойки открывался и закрывался, но ворона не издавала ни звука. Истоптанный ковер, покрывавший паркет не давал стучать черным когтистым лапам Зойки по полу. Зойка, увидев Катю, наклонила голову, зашлепала по полу крыльями, глаза пытались поймать взгляд хозяйки. Катя не любила, когда ворона заглядывала ей в глаза - по спине сразу начинали сновать мурашки, становилось очень неспокойно, поэтому сейчас Катя смотрела чуть выше Зойкиной головы.
      - Что ты разволновалась, Зоинька, негритяночка моя? - ласково заговорила Катя. Ворона подпрыгнула, села на подоконник, стукнула клювом в стекло и опять уставилась на Катю
      - Гулять хочешь? - спросила Катя. Зойка негромко каркнула.
      - Ну лети, погуляй, гулена, - Катя открыла форточку и отошла в сторону. Ворона сразу же вылетела из распахнутой форточки, сделала круг перед окном и исчезла из Катиного поля зрения.
      В дверь постучали - звонка у Кати не было никогда. Катя очень удивилась - кто это мог вдруг пожаловать, содей снизу она, кажется, не заливала.
      На пороге стоял мужчина. Определять возраст по внешнему виду Катя не умела. Сразу бросалось в глаза, что мужчина - не "прилиза", так как череп его был абсолютно лыс.
      - Катерина? - уточнил мужчина, не поздоровавшись. Катя кивнула.
      - Я пройду, с вашего позволения, - сказал мужчина и, не дожидаясь ответа, просочился в гостиную и устроился на диване.
      - Не сочтите за наглость, но что вам здесь надо? - нависла над ним Катя.
      - Все нормально, - успокаивающим тоном заверил ее мужчина. - Я задам вам пару вопросов и уйду.
      - Давайте, - легко согласилась Катя и села рядом с ним на краешек дивана.
      - Вы были знакомы с мужчиной?
      - С каким мужчиной? - Катя нахмурилась - не нравились ей такие вопросы.
      - Боюсь, этого я вам сказать не могу... В интересах следствия, - довольно уверенно заявил мужчина.
      - Вообще, я, как, наверное, и любая другая женщина, знаю несколько мужчин, - Катя начала раздражаться. - А что за следствие и при чем тут я?
      - Скажите, пожалуйста, - проигнорировав катин вопрос, продолжил мужчина, - вы никогда не желали смерти никому из своих знакомых мужчин?
      - Желала, и не только знакомым, - совершенно серьезно сообщила Катя и, чуть помолчав, добавила, - Ненавижу "прилиз".
      - Вы хоть кого-то не ненавидите? - не меняя тона, спросил мужчина.
      - Да, Зойку люблю - ворону свою.
      - Спасибо, - мужчина встал с дивана, прошел в коридор, наклонился, как будто искал ботинки, но увидев, что не разувался, открыл дверь и ушел. Не прощаясь. Так и не сказав своего имени.
      Все произошедшее показалось Кате чрезвычайно странным.
      Только закрыв за таинственным посетителем дверь, Катя поняла, что все это время была абсолютно голой. Она подумала, что это очень смешно, и залилась радостным смехом.
     
      11. Таня.
     
      Таня нетерпеливо поглядывала на большие настенные часы. 12:37 - Тане казалось, что последний раз она смотрела на часы вечность назад, а те издевательски показывали, будто прошло только 8 минут. "Это безнадежно" - простонала Таня.
      С тех пор как исчез ее муж, Тане приходилось работать. Раньше он обеспечивал ее всем необходимым и даже тем, без чего удалось бы легко обойтись. Теперь же Таня сама зарабатывала себе на жизнь. Так как она ничего не умела, ей пришлось стать бебиситером - приходящей няней. Для Тани такая работа была настоящим наказанием - скучная, муторная, особенно, учитывая то, что детей она не любила, считая капризными, взбалмошными и слюнявыми, с вечно потными, грязными и липкими ладошками.
      Тане часто снился один и тот же сон - Таня лежит на летнем лугу в высокой некошеной траве, вокруг нее вьются стрекозы, порхают бабочки, где-то невдалеке журчит река. Солнышко ласково греет танино тело, наполняя его приятной тяжестью. Таня лежит, нежится, знает, что скоро она пойдет домой, где ее ждет гамак, натянутый в тени яблонь, кувшин прохладного молока и свежие бабушкины пирожки. Вдруг какая-то тень закрывает солнце. Таня поднимает глаза и видит склонившийся над ней силуэт. Детская фигурка с коротенькими ножками, покатыми плечиками и ореолом светящихся в солнечных лучах пушинок вокруг головы. Лицо фигурки находится в тени, видно только большие блестящие глаза и темнеющие пятнышки веснушек. Девочка.
     
      Птица с черным опереньем,
      Подскажи мне, где дорога
      В мягкий сумрак опьяненья,
      Где меня еще не много.
     
      В мрачном шорохе забвенья
      Не ходи - там ждет опасность.
      Там найдешь лишь отреченье
      От себя и слова "радость".
     
      Слово "радость" - это я,
      И любовь моей могилы.
      В знойном мареве звеня,
      Ты поможешь мне, мой милый?
     
      Ворон каркнул "невер мор",
      Принял облик мой - Леноры,
      В злых глазах сверкнул задор,
      Указал крылом на горы.
     
      Там, за горною грядою,
      Ты найдешь свое забвенье,
      Но не станешь больше мною!
      Знай, не я твое спасенье!
     
      Таня хочет взять девочку за руку, но видит, что у той вместо рук крылья, черные, как у вороны. Девочка кричит "НЕВЕР МОР". Таня просыпается в холодном поту.
      Таня даже нашла в англо-русском словаре перевод этого крика-карканья - "больше никогда". Что это может значить, Таня не знает. Знает только одно - она ненавидит всей душой две вещи - детей и ворон.
      12:42 - Таня подумала, что не плохо было бы сдохнуть - терпеть эти муки и дальше нет никаких сил. Каждую ночь - лето, луг, девочка, "больше никогда". Каждый день - сопливые дети. Таня понимает, что у белки в адском колесе есть только один шанс вырваться - сдохнуть окончательно и, по возможности, бесповоротно.
      12:46 - Уложив подопечного (им, на сей раз, оказался очень тихий и покладистый мальчик по имени Никита) спать, попутно объяснив ему всю важность и пользу послеобеденного отдыха, Таня плотно закрыла за собой дверь детской спальни. Таня знала, что действовать надо быстро - иначе они ее никогда не отпустят. Они будут держать ее как пусть и любимую домашнюю белку, но в тесной стальной клетке. Никогда ее клетке не стать золотой. Таня ясно видела перед собой прутья, не дающие ей выбраться на волю - исчезнуть из этого мира, не важно куда. Мама, ее глаза, руки, какие-то детские воспоминания, осознанное удовольствие, получаемое от сна и вкусной пищи, знакомые, которым она была рада, и которые отвечали взаимностью, робкое смутное счастье, приходящее ранней весной с первыми солнечными днями, необходимость как-то жить вообще. Таня отчетливо понимала, что решаться нужно сейчас, в этот короткий момент, когда над ней нет власти этих соломинок, этих ниточек, связывающих ее с жизнью.
      Таня распахнула окно, вспугнув пару ворон, дремавших на карнизе, взобралась на подоконник и посмотрела вниз. Двенадцатый этаж, под ногами детская площадка. Совершенно пустая, что было странно в это время. Грибок песочницы, пара покосившихся качелей, низенькие турники и брусья, скрипучая хромая карусель, "избушка на курьих ножках" - излюбленная препараторская уличных людей, горка - так близко - сделай шаг и ты с веселым визгом скатишься с нее. Горка призывно блестела отполированным детскими попами жестяным языком. Тане сразу вспомнился преследующий ее сон - сверкающие на жарком солнце снежные пики гор, на которые указывал ворон.
      12:49 - Таня сделала шаг вперед, чувствуя, как она выпадает из своей клетки, просачивается между ее прутьями.
      - Тетя Таня! - взъерошенный Никита подбежал к открытому окну и перегнулся через подоконник. - Я тоже хочу на горке покататься!
     
      12. Нина.
     
      Нина сидела на паркетном полу и двумя руками сжимала молоток. По ее щекам катились слезы, тушь потекла черными разводами.
      - Папа, папочка, - всхлипывала Нина. - Папа, я так больше никогда не буду. Честное слово. Никогда-а-а!
      Но ни ее слезы, ни обещанья не могли заставить папу ответить - он лежал у ног Нины с пробитой головой, из раны на пол текла загустевшая кровь. Нина выронила молоток, закрыла лицо руками и разрыдалась. Плечи ее тряслись.
     
      Вызов был брошен, но, увы, в никуда,
      Перчатка вернулась к своей госпоже.
      От чувства обиды не стало стыда.
      Я стала взрослой, наверно, уже...
     
      Плюшевый мишка застыл в вожделенье,
      Кукла кокетливо взор отвела,
      Игрушечный пес, не скрывая томленья,
      Смотрит стекляшками на зеркала.
     
     
     
     
      В этих глазах отразились начала,
      Эти глаза не видали конца.
      В теле моем только жизнь ночевала,
      Это чело не знало венца.
     
      Детские книжки сгорели от страсти,
      В веселых картинках живет Сатана.
      Эта душа не хотела несчастья,
      Ему же отныне она отдана.
     
      Ветер застрянет в промерзлой земле -
      Там он тебя не потревожит.
      Ты будешь тенью на мокрой золе.
      Никто не полюбит? Значит, он тоже...
     
      Разве не знала? Он такой же, как все -
      Любит тепло, немного течет.
      Как я могла? По своей полосе
      Как станет светло тихо уйдет.
     
      Нина горько усмехнулась - мокрая зола - как будто кто-то тушил костер по-пионерски. А тень на мокрой золе наверняка принадлежит тому, кто этот костер тушит. А костер разгорелся из детских книжек. А поджег их Сатана. А папа был таким, как все, мужчины, которых она когда-либо знала в своей недолгой жизни. А в ее жизни ни один мужчина не любил ее. А она не любила вообще никого, даже папу. А себя она ненавидит настолько сильно, что даже убить не хочется - противно ручки пачкать. А... А что теперь делать? А делать теперь выводы. А вывод такой: как немного рассветет закопать папу поглубже - хоть уже весна, но по ночам очень холодно. Там, под землей он не простудится.
      Нина перестала плакать - пора было немного прибраться. Мама всегда говорила - кровь на полу не к добру.
     
      13. Детство.
     
      Нахруй Некатович похлопал Столыпина по плечу, - Знаете, Петенька? Не понимаю я сегодняшнюю молодежь. Не понимаю и не одобряю. Все у них есть, души только нету.
      - К чему вы это мне говорите? - Петр нервно стряхнул с плеча руку Пожизняка. Он только что вернулся от Кати и пребывал не в лучшем расположении духа.
      - Я вот помню свое детство, - Нахруй Нектович не обратил на слова Столыпина никакого внимания. - Ух, какое времечко-то было! Золотое!
      - У тебя дети есть? - Петр понял, что если не уведет тему куда-нибудь в сторону, то придется часа два выслушивать рассказы про "ребят с нашего двора", пионерские лагеря, ночные бдения у костра, ловлю раков и "все хорошее, что было тогда, и безнадежно хизнулось сейчас".
      - Дети... - губы Пожизняка задрожали, но он молниеносно взял себя в руки и бесстрастно ответил: - Нет у меня дочки.
      Столыпин заметил, что Нахруй Некатович ответил очень странно - сказал, что дочки нет. А была ли? Или сын? Петр не стал задавать дополнительных вопросов, а вместо этого оседлал унитаз и припал к бутылке, выловленной из бачка.
      - Дети - кресты жизни, - одними губами сказал Пожизняк и заплакал, пользуясь тем, что его никто не видит.
     
      14. Катя II.
     
      - Она меня ненавидит, - с грустью подумала Катя, глядя на то, с какой злобой Зойка рвала клювом цветы на подоконнике.
      Зеленые листочки летели вокруг и, чуть кружась в восходящих потоках, невесть откуда взявшихся в квартире, падали на пол. Катя подошла к подоконнику, опустила глаза и невольно вскрикнула - разодранные зойкиным клювом листья складывались на полу в какой-то символ.
     
      Это было похоже зубья пилы, какой-то график
      или схематичное, как на детских рисунках, изображение
      зубцов кремлевской стены.
      Но линии были слишком четкими для того, чтобы можно
      было предположить случайность их появления.
     
      Катя отвернулась от символа и негодующей Зойки.
     
      Ворон с черной тенью ночи,
      Ты же знаешь - я не сплю.
      Жду тебя, не смежив очи,
      До утра в окно смотрю.
     
      Ты летаешь в вечной тьме -
      Только там, где ты один.
      И не помнишь обо мне -
      Невер Мор твой господин.
     
      Ненависть хлестким ударом по телу
      Выплеснет боль из усталых глазниц.
      Журавль - не то. Цель - верное дело.
      Для наших рук - миллионы синиц.
     
      Сжать бы их в пальцах, стереть об ладони,
      Размять на поверхности твердой колен.
      Пусть их капли крови текут по болонье,
      Ненависть плавя на души и тлен.
     
      - Боже мой! - Катя закрыла лицо руками. - Кажется, я кого-то убила... Папа говорил "больше никогда" - невер мор, а я все спорила - "а если меньше, то когда?" - ван мор.
      Катя ожидала, что Зойка сейчас заговорит человеческим голосом, изречет какое-нибудь зловещее пророчество или что-то типа этого, выклюет ей глаз (а, может оба сразу), разобьет стекло и улетит прочь. Но ничего этого не произошло.
     
      Мистику метят метиловым спиртом,
      Быстро метут, не стеснясь при том.
      С чертом самим, меряясь флиртом,
      Ненависть красят прекрасным бантом.
     
      - Ненависть, - подумала Катя. - Это как-то слишком. Даже для меня.
     
     
      15. Таня II.
     
      Таня слышала только вой ветра и ничего больше. Ветер влетал в ее широко открытый рот и беззвучно вырывался через задний проход. Когда танин муж исчез, она решилась на небольшую операцию - тогда ей это казалось забавным - вшить в анальное отверстие обручальное кольцо. Операцию делал настоящий мастер - пока он мелкими стежками натягивал сфинктер на золотое колечко, Таня не испытывала ни малейшего дискомфорта, что вряд ли можно было списать на местный наркоз. Потом, конечно, недельку попа болела, но не так чтоб уж чересчур сильно. Она ни разу не пожалела о своем неординарном поступке. Даже расписала для себя все преимущества такого пирсинга:
     
      1. когда ты всегда открыта, потоки космической энергии циркулируют, проходят через твое тело, не встречая препятствий.
      2. классные ощущения при ходьбе.
      3. очень прикольно какать колбасками полутора сантиметрового диаметра.
      4. выглядит изящно, восхитительно блестит, вызывает зависть и у эстетов и у экстремалов.
      5. никто в попку не трахнет.
      6. теперь я - Властелина Колец!
      7. вот что я думаю про него (мужа) и все, что от него осталось.
     
      Дыра в моем сознании
      Заменит Бога.
      Дыра в нагрудном кармане
      Заменит мне сердце.
      До остроты понимания
      Ведет дорога,
      Утопшая в смрадном тумане.
      И никуда не деться.
     
      Съела тебя безвозвратно,
      Провела лабиринтом кишечника.
      Знаю, тебе неприятно
      Задницы стать наконечником.
     
      Ты растворился в желудке,
      Соком всосался в сосуды.
      Пляшешь теперь под дудки
      Аминокислотной паскуды.
     
      - Вот он исчез, а теперь и я исчезаю вслед за ним, - подумалось Тане. От этой мысли на душе стало так тоскливо, что Таня чуть не завыла в унисон с ветром. Нет, ей очень хотелось исчезнуть, но только не вслед за мужем, а получалось именно так. Как же раньше она этого не понимала?
      А в глазах уже сверкали слезы, отражающие ослепительную белизну надвигающихся гор.
     
      16. Живот.
     
      - Нахруй Некатович, какие у вас соображения по нашему делу? - Петр устало массировал виски.
      - Хотите знать? - в голосе Пожизняка резкой нотой прозвучал вызов. - Нахрй Некатович скажет вам, чего он думает. Нахруй Некатович думает, что дела нет, не было и не будет! Это же смешно - обезображенный воронами безымянный труп, задохнувшийся батарейкой, записная книжка - три адреса, из которых по двум никто не живет...
      - Не "никто не живет", а "все умерли", - поправил Петр. - Такова официальная версия. Я же думаю, что убийцу надо искать среди этих "трупов". Смерть, знаете ли, самое лучшее алиби - нет человека - и подозревать его не в чем.
      - Да умерли они все! Нюхом чую - тут ото всего такой смертищей смердит, как бы самому не преставиться, - Пожизняк перекрестился.
      - Я, Нахруй Некатович, как-то пару фильмов таких видел. Там персонажи себя всю дорогу живыми считали, удивлялись каким-то мистическим событиям в своей жизни, пили-ели-совокуплялись, спортом занимались и так далее. А потом - бац - и понимали, что жизнь-то их закончилась уже бог весть когда, а они и не заметили по привычке. Жизнь такая привычка, что за пол часа не бросишь.
      - Глупости все это. Призраки призраками, а мы люди простые, - отмахнулся Пожизняк.
      - Да я не говорю, что мы нелюди. Просто вот откуда вы знаете, что еще не умерли?
      - Я хожу, разговариваю, живот периодически жрачкой набиваю...
      - Я же говорю - это все по привычке может происходить. В вашем окоченевшем подсознании сфотографированы эти процессы, вот вы их и прокручиваете три раза в день. Все происходит в вашем подсознании, а тельце ваше уже давным-давно гниет в земных пластах.
      - Не шутите так, молодой человек! Совершенно не смешно!
      - Конечно не смешно, - согласился Столыпин. - Просто я говорю, что вас уже, к примеру нет давно, а сон ваш остался. Во сне вы тот, кем были при жизни и делаете то же, что и обычно. Ничего странного. Все происходит в вашем бесхозном подсознании.
      - Это у тебя, Петя, - "ку-ку, сиди я сам открою", в смысле, сознание бесхозное. Я тоже, между прочим, фильм про матрицу видел, - Нахруй Некатович выдержал паузу и не без гордости добавил: - Все три части.
      - Вот! Значит, тем более, вы должны понимать, что, скорее всего, уже давно умерли.
      - Это почему еще "тем более"?
      - Ну, жизнь так скоротечна. Смерть - вот истинная стабильность: живым можно быть лет семьдесят - восемьдесят, ну сто от силы, а мертвым - до скончания времен.
      - Хорошо, допустим, что мы с вами померли. Так можем ли мы ощущать боль, страх, голод?
      - Конечно - это все телесные привычки, законсервированные в подсознании, которым мы с вами и являемся по сути.
      - Даже страх смерти остается после смерти?
      - Конечно. Вы же не помните, как умирали. Если бы помнили, было бы не так страшно.
      - Ладно. А я вот сейчас возьму и нож себе в живот воткну! Что, кровь не пойдет?
      - Еще как пойдет. Ваше подсознание не обманешь - оно знает наизусть такие механизмы: воткнул нож - стало больно - потекла кровь - склеил ласты.
      - Как же я "склею ласты", если я, по вашим словам, их давно уже склеил?
      - Нахруй Некатович, вот скажите пожалуйста, вы кого-нибудь ненавидели? - вопросом на вопрос ответил Петр.
      - Не вижу связи... - Пожизняк помрачнел, чуть помедлил, и прошептал: - Нет у меня больше дочки.
      - Вот вы дочь свою ненавидете. Прекрасно, - Петр радостно потер руки. - А ваше подсознанье ненавидит вас - оно будет вас убивать раз за разом, но по настоящему вы уже умерли и не можете ничего вспомнить, кроме жизни.
      - Почему это мое подсознание ненавидит меня? - Пожизняк уже не сопротивлялся могучему потоку рассуждений Столыпина, а скорее вяло барахтался в нем.
      - Ну как же?! Всю жизнь вы возитесь со своим сознанием, расширяете его, боитесь потерять хоть на минуту. А до подсознания вам и дела нет - чего там, набор комплексов, рефлексов и страхов - тьфу на него. Тем более унизительно то, что сознание при вашей жизни еще и имеет это подсознание и в хвост и в гриву, дерет, как подстилку - вслушайтесь в само слово "подсознание". Зато теперь ваше сознание гниет вместе с бренным телом, а подсознание отыгрывается по полной программе.
      - Но оно же все равно мое? Это ведь я, просто не осознанный?
      - Я бы сказал, подосознанный. Ну и что ж с того, что ваше? Хвост скорпиона жалит его самого прямо между глаз.
      - А-а-а-а!!! - Нахруй Некатович с воплем схватил кухонный нож, которым недавно препарировал жертву, и по рукоять вогнал его себе в живот. Изо рта брызнула кровавая слюна. Хрипя, Пожизняк свалился на пол.
      Столыпин покачал головой, впрочем, без особых эмоций: - Ай-я-я.
      Потом хмыкнул пошел в туалет, где, предварительно заперев дверь, принялся методично опустошать бутылку за бутылкой.
     
      17. Нина II.
     
      Нина тяжело вздохнула и выпустила лопату из рук. Черенок лопаты глухо стукнулся о сырую землю.
      - Ну вот и все - нет у меня больше папы, - подумала Нина и засмеялась чистым мелодичным смехом, каким умеют смеяться только очень красивые женщины.
     
      18. Нахруй Некатович.
     
      Нахруй Некатович открыл глаза и облизал высохшие губы. Голова раскалывалась от боли, во рту стоял неприятный металлический привкус. Нахруй Некатович огляделся - ножка стола, нож, испачканный кровью, пыльный пол. Встав, Пожизняк с кряхтеньм ощупал живот - ничего не болело. Пожизняк сплюнул на пол и горько вздохнул. Что-то во всем этом ему очень не нравилось - то ли отчетливые воспоминания о разговоре с Петром, то ли разбитое состояние, то ли невозможность собственноручно сделать такую элементарную вещь, как зарезаться и сдохнуть.
      - Нет порядка, прогнило что-то в муДатском королевстве, - брюзгливо проворчал себе под нос Нахруй Некатович и, громко шаркая поплелся в ванную комнату.
      Пожизняк толкнул дверь ванной, та глухо стукнулась о невидимую преграду. Пожизняк подналег на дверь чуть сильнее, но полостью открыть ее так и не получилось. В образовавшуюся щель Нахруй Некатович разглядел свернувшееся на полу тело.
      - Петя, - хрипло позвал Пожизняк. Столыпин не отозвался. Нахруй Некатович повысил голос: - Петр! Мне теперь, может, на балкон ссать ходить?
      Ответа не последовало и в этот раз. Покачав головой, Пожизняк вернулся на кухню, подобрал с пола нож, обтер его об штаны, и посмотрел на свое мутное отражение в широком лезвии.
      Теперь Нахруй Некатович погружал нож в свою плоть медленно, ощущая, как под его напором расходятся ткани, как во внутренних органах образуются бреши, наполняемые горячей кровью, как боль электрическими разрядами пробегает по оголенным нервным окончаниям.
      Через полчаса Пожизняк, угрюмо глядя невидящим взором на кусок мяса, некогда приходившегося ему сердце, выронил нож и исчез из собственного восприятия. От него осталась только немного белесой пыли и последняя горькая мысль: "меня обманули!".
     
      19. Катя III.
     
      Катя неспешно оделась и вышла на улицу. Весеннее солнце уже скрылось за горизонтом, но было еще довольно светло. Пройдя мимо метро, Катя свернула на дорожку, ведущую к парку. Обойдя площадку-полянку, на которой дети гоняли мяч, Катя углубилась в заросли кустарника. Продираться было довольно тяжело, но Катя твердо шла к заветному месту.
      - Вот и оно, - подумала Катя, рассеянно осматривая рыхлый чернозем.
      - Его здесь нет, - Катя обернулась. За ее спиной с лопатой на плече стояла Нина. - Они взяли его и вернулись. Смотри, как живые.
      Нина сделала шаг в сторону, открывая Катиному взору неглубокую ямку, в которой лежало два тела.
      - Тут для меня места мало, - расстроилась Катя. - Странная штука - меня нет, а место нужно.
      - Не волнуйся, у тети Нины есть нужный фокус, - Нина весело потрясла в воздухе лопатой. - Для тебя - три штыка в ширину - ваше крыши.
      - Спасибо, - искренне поблагодарила Катя. - Я хочу к нему. Ты не против?
      - Он, в общем, пока еще официально является мужем Тани. Ты разве забыла?
      - Помню. Но они ведь уже давно не вместе. Тебе-то одной не тяжело будет? Нас троих-то?
      - Заботливая ты моя! - умилилась Нина. - Ну, допустим, папу- этой мой священный долг. А с тобой и им мне Таня поможет. Он же ее муж, как никак. Последние почести, так сказать. Мы же тебя так любим!
      Катя так растрогалась, что на ее глазах заблестели слезы. На губах играла счастливая улыбка.
      - А забрали его правильно, - Нина вздохнула. - Вам вчетвером тут делать нечего.
      - Да, ты как всегда права, - согласилась Катя.
      - А! Вот и Таня подошла , опоздала - обычное дело - капуша! - Нина шутливо погрозила Тане пальцем.
     
      20. Конец.
     
      Через час над землей остался лишь еле приметный холмик. Нина и Таня с наслаждением вдыхали свежий весенний воздух, наполненный вечерней прохладой.
      - До встречи, папа - сказала Нина.
      - До встречи, Катя, - сказала Таня и, чуть подумав, добавила: - И ты, Петя, береги себя.
     
     
     
     
      Скромный приют убогого духом,
      Роскошь убранства счастливых ловцов -
      Пусть станет все небом и пухом.
      Да будет так вовеки концов.
     
      На холмик с ближайшего куста слетела большая серо-черная ворона. Глаза ее влажно блестели.
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"