"Штиль" Иоганн Гёте (перевод с нем. Морра Моргенштерн)
Я Амброз Эглтон, хранитель маяка "Путеводная звезда". До меня его хранителями были мои отец и дед. Видимый издалека, он возвышается среди серых скал, открывающихся для обзора только при отливе, но коварно подстерегающих свою жертву под водой во время прилива. В течение века мимо маяка гордо проходили величественные корабли всех морей: во времена моего деда их было очень много, а в бытность отца стало значительно меньше. Сейчас корабли появляются совсем редко, и порой меня охватывает томящее чувство одиночества, словно я последний человек на земле.
Мрачной безлунной ночью, когда на воды, околдованные штилем, опускается туман, противотуманная сирена маяка одиноко завывает во тьме. И тяготящие меня воспоминания мелкими кривыми строчками ложатся на последние страницы журнала смотрителя маяка. Технический прогресс неумолимо движется вперёд, и потребность в моей профессии постепенно уходит в небытие. Холодные механизмы заменяют человека, и вместе с ним с маяков уходит душевная теплота, веками служившая путеводным лучиком света во тьме для кораблей, бороздивших в ненастье морские просторы. Однако это не единственная причина, по которой я собираюсь покинуть маяк "Путеводная звезда".
В этой истории роковым образом переплелись судьбы маяка, меня самого и моего отца, пропавшего без вести в одну из таких ночей. Я никогда не забуду его заботливые руки, твёрдые как скала, но тёплые как волны южного моря. И его глаза, отражавшие приветливый свет маяка, навсегда останутся в моей памяти. Половину своей жизни отец провёл в море на торговых кораблях, и однажды, познакомившись с моей матерью, решил остепениться. Не в силах расстаться с морем, он поселился с ней на самом краю материка в небольшом рыбацком городке, где когда-то прошло его детство и началось моё. Сперва, занявшись рыболовством, отец не покладая рук трудился на благо нашей маленькой семьи, вкладывая каждую заработанную монету в обустройство дома, доставшегося ему в наследство, расширение хозяйства и моё воспитание. Но однажды он переменился. Это произошло, когда с маяка "Путеводная звезда" пришло известие о смерти моего деда. "Море забрало его" - единственная фраза, которую отец проронил тогда. Затем он перебрался на маяк, оставив нас с матерью, хоть и полностью обеспеченными и ни в чём не нуждавшимися, но сильно тосковавшими по нему, даже несмотря на то, что он навещал нас, хоть и очень редко.
Достигнув совершеннолетия, я решил пойти по отцовским стопам и для начала устроился на рыбацкий катер. Каждый вечер, возвращаясь в порт, с тоской в сердце я наблюдал свет маяка, пока однажды не получил приглашение отца помочь ему на "Путеводной звезде". Так, промозглым августовским утром, моя лодка причалила к огромному серому колоссу, одиноко возвышавшемуся над свинцовой гладью моря. На каменной пристани меня ждал отец: его могучая фигура и безумный взгляд внушали страх, но мягкость рук не изменилась и навевала воспоминания о счастливом детстве. С этого дня я перебрался на маяк. Осваивая обязанности его хранителя, я зачастую исполнял роль посредника между отцом и континентом. Из порта мне приходилось переправлять на маяк крепко заколоченные ящики, получаемые у личностей сомнительного вида. Чаще всего это был один человек: средних лет, крайне эксцентричный, с острыми усиками и огромным лбом, неизменно одетый в строгий костюм тёмных тонов с высоким воротничком - пережиток далёкой Викторианской эпохи. При первой встречи он назвался Сетом Делавэром, и впоследствии мы ни разу не обмолвились и словом.
Получая свои посылки, отец запирался в кабинете, занимавшим верхнюю часть маяка, и, казалось, вновь превращался в затворника. Однажды, помогая втащить очередную посылку, отличавшуюся большим весом, я наконец-то смог проникнуть в его тайную обитель, куда до этого путь мне был закрыт. Стеллажи книг стройными рядами высились от самого пола до потолка, иногда фолианты перемежались артефактами невероятных форм. Несколько столов были завалены кипами бумаг, лежавших в опасной близости от причудливых масляных ламп. Интерьер кабинета, по-видимому, являлся наследием не одного хранителя маяка, и многое из этого принадлежало ещё моему деду, которого я никогда не видел и о котором практически ничего не знал. Отцовская ветвь родословной вообще представлялась для меня загадкой.
Так и в этот раз, получив, наконец, тяжёлый ящик в своё распоряжение, отец запер за мной дверь, из-за которой немедля раздались звуки ломаемых досок. Вечером того же дня на воду лёг туман, но отец не показывался из своего кабинета, и я поспешил сам включить противотуманную сирену. Спускаясь по лестнице, я обратил внимание на странные отблески света под дверью кабинета, из-за которой доносились еле различимые напевы, заглушаемые рёвом сирены. Неведомый мотив напоминал религиозные песнопения тибетских жрецов, в какой-то момент мне даже почудился сладковатый аромат благовоний.
Последующие несколько дней поведение отца было до крайности странным, он то находился в прострации, то приходил в возбуждение и пытался мне что-то рассказать, но в тот же момент его взгляд мерк, и он вновь погружался в свои раздумья. Кончилось всё это тем, что одним утром отец попросил меня вернуться на неделю к матери в город, оставив его на маяке одного. Несмотря на все подозрения, связанные с его просьбой, я исполнил её, о чём впоследствии пожалел. На четвёртый день моего пребывания в городе погода начала портиться, и уже к вечеру все прибрежные воды окутал необычайно густой туман, закрывший свет маяка. Вопреки правилам безопасности противотуманная сирена не была включена, и волнение среди горожан начало возрастать. В течение четверти часа была снаряжена лодка, в которой разместилось трое человек, включая меня.
Найти маяк в таком густом тумане было крайне сложно, но всё же лучи наших фонарей высветили призрачный выступ скалы, на которой возвышался маяк. Недоумение охватило нас ещё на подходе, когда наши глаза не уловили ни единого проблеска огней маяка: сам по себе туман не мог противостоять мощному лучу света, и все поняли - "Путеводная звезда" погасла. Однако недоумение наше возросло, когда на маяке не обнаружилось смотрителя. Все вещи отца лежали на своих местах, кабинет не был заперт и всё ещё хранил следы недавнего пребывания в нём хозяина: даже чайник, стоявший на плите с потухшими, а вернее потушенными водой, угольями оказался ещё горячим. Отец исчез, и, поскольку также исчезла одна лодка, мы предположили, что на маяке произошла какая-то поломка, и, не сумев с ней справиться, он отплыл на лодке в город и заблудился в тумане. Но внимательно осмотрев механизмы маяка, мы отбросили это предположение, поскольку его огни и противотуманная сирена были в полной исправности и попросту выключены. Восстановив необходимую работу маяка, мы обследовали его ещё раз, и, убедившись, что смотрителя нигде нет, двое сопровождавших меня поспешили вернуться в город, где, как оказалось, тот так и не появлялся. Ужасная мысль закралась в мою душу - в таком тумане лодка отца могла наскочить на скалы.
Всю ночь я провёл в нервном ожидании на маяке, но отец так и не появился. Как только под утро пелена тумана спала, было снаряжено несколько лодок с баграми, которые в течение всего дня обследовали прибрежные территории. Однако ни тела, ни обломков лодки найдено не было - они исчезли бесследно. Тогда-то мне и вспомнились слова отца о смерти деда - "Море забрало его". Лишь сейчас я задумался, почему похорон деда так и не было. Выходит и он, и отец пропали в море, но каким образом и почему? Что значат эти совпадения? Вопросы эти не давали мне покоя, и ответ на них я решил искать в кабинете смотрителя маяка.
Перед своим исчезновением отец навёл порядок в кабинете: кипы бумаг исчезли, а вместе с ними и некоторые книги - в глаза бросились пустовавшие места на стеллажах. Хотя остальные вещи, в том числе и причудливые статуэтки, остались на своих местах. Последние представляли собой тотемы, вырезанные из кости, мыльного камня или дерева. Но фантазия каких туземцев могла соединить воедино образы морских обитателей и людей? Одни статуэтки изображали человеческие тела с осьминогами вместо голов и крыльями летучих мышей, другие - лягушек и рыб с антропоморфными чертами, третьи - морских звёзд на бочкообразных тельцах с веерообразными плавниками, а четвёртые вообще являлись клубком щупалец с множеством глаз, ртов и всевозможных конечностей.
Литература, соседствовавшая с удивительными статуэтками, в основном представляла собой географические заметки или была посвящена морским путешествиям, истории континентов и народов, а также их мифологии. Обособленно стояло несколько томов сомнительного содержания на тему оккультизма и эзотерических учений на незнакомых мне языках.
Но больше всего моё внимание привлёк массивный шкаф, изготовленный, по-видимому, из эбенового дерева и обшитый медью. Он напоминал своим видом саркофаг. К сожалению, он оказался запертым. В ящиках столов ключа к нему не нашлось, скорее всего, он пропал вместе с отцом. Однако в одном из ящиков я обнаружил конверт, подписанный моим именем. Записка в нём содержала лишь одну строчку - "Омут Шогготов, я должен прервать проклятие, тяготящее наш род". Это послание отца лишь добавило мне вопросов. Что за проклятие - как представитель рода я должен был знать о нём - и что ещё за Омут Шогготов? Всё это не давало мне покоя, и я проводил в раздумьях бессонные ночи, поднимаясь на вершину маяка и вглядываясь в морские дали, сливавшиеся с чёрными небесами, усыпанными звёздами.
После почти двух изнурительных недель на маяке я, наконец, решился вернуться в город, чтобы навестить мать. Проведя у неё весь день и собравшись ещё до заката вернуться на маяк, я зашёл по дороге в местную пивнушку. Расположившись в одиночестве и тишине подальше от шумной компании вернувшихся с работы рыбаков, я не мог не заметить их косые взгляды. Судя по долетавшим до меня обрывкам фраз, они обсуждали исчезновение моего отца. В какой-то момент мои уши уловили фамилию Делавэр. Тут же в памяти вспыхнул эксцентричный образ типа, который чаще всего присылал отцу загадочные посылки. С решительным видом я подошёл к сразу же затихшей компании и с напором заметил, что слышал, о чём они говорили. На лицах рыбаков читалась неприязнь, однако, всё же понимая моё душевное состояние, один из них произнёс:
- Ты ведь знаешь, что и твой отец, и твой дед пропали с маяка при одинаковых обстоятельствах? Оба они перед этим общались с Сетом Делавэром, а о нём здесь ходит недобрая молва.
Я поинтересовался, как найти Делавэра, но, отвернувшись, рыбак лишь бросил:
- Он сам тебя найдёт.
Каково же было моё удивление, когда на пристани я действительно увидел Сета Делавэра. В закатных лучах его фигура казалась объятой пламенем и выглядела поистине демонической. Без лишних слов он протянул мне визитку со своим адресом и поспешил скрыться за ближайшей чередой домов. "Сет Делавэр - какое странное имя, - думал я, рассматривая визитку. - Имя египетского бога зла". Спрятав визитку во внутренний карман куртки, я поспешил отчалить: уже опускались сумерки, и я не имел права медлить.
Охраняя огонь маяка всю ночь, я беспрестанно клевал носом. Перед внутренним взором проносились отрывочные сновидения, похожие на наркотические галлюцинации. Мне грезились русла подземных рек, ведущих в огромные гроты, где бурлили, перемещались и пузырились какие-то чёрные массы. Они устремлялись вверх, к основанию самых глубоких колодцев, и, когда казалось, что они вот-вот вторгнутся явственным ужасом в земной мир, я просыпался, вздрагивая и обливаясь холодным потом. Так, наконец, на горизонте забрезжил рассвет, и, выключив огонь маяка, я в дикой усталости рухнул в кровать и провалился в забытье, к счастью, лишённое всяких сновидений.
Проснувшись ближе к полудню, я вспомнил о "приглашении" Сета Делавэра и всё ещё с затуманенным сознанием начал собираться. Его дом, как оказалось, располагался на окраине города. Двухэтажное строение, под стать своему хозяину, имело вид крайне эксцентричный: в нём гротескно слились различные архитектурные стили. Я взошёл на порог и постучал медным молоточком. Его отголоски резонирующим эхом разнеслись по дому. Дверь медленно отворилась, и Делавэр, разодетый в тёмно-синий бархатный шлафрок, жестом пригласил меня войти. Мы расположились в гостиной, освещённой пылающим камином, и он начал разговор:
- Вас привели ко мне поиски отца. Я был хорошо с ним знаком, и с вашими дедом и прадедом тоже.
На вид Делавэру было не более сорока лет, поэтому его абсурдные слова вызвали у меня подозрения, что этот тип наверняка не в своём уме. Вообще весь его образ приводил меня в какое-то беспокойство.
- Я душеприказчик вашего рода. Во всех отношениях, - продолжал он. - Вы наверняка не знаете, кем были ваши предки, и ваш отец настойчиво просил меня никогда не рассказывать вам ни о них, ни об их делах.
Я вопросительно взглянул на Делавэра.
- Ваш отец хотел исправить содеянное его предками, но раз и вы, и я здесь, то ему это не удалось, - голос Делавэра вибрировал в унисон со всем домом, казалось, что мы находимся в каком-то ином мире, с другими физическими законами, где я был лишь безмолвным гостем. Я не мог понять, что именно пугало меня в его лице. Оно казалось каким-то неестественным. Делавэр продолжал:
- Однако я не смею нарушать Клятву и, тем более, противоречить Закону, но и не могу ослушаться вашего отца. Вы, как его наследник, тоже несёте на себе Клятву и обязаны выполнить её условия.
Делавэр прервался, мне казалось, что он вслушивается в вибрации собственного голоса, тонущего в тишине большого дома, но, видимо, он слышал нечто другое, недоступное моему слуху, поскольку уже в следующее мгновение он поспешно вытащил из кармана шлафрока металлический ключ и, передав его мне, проговорил:
- Вы найдёте ответы на свои вопросы, но сейчас вам пора.
Стоя в недоумении уже на крыльце, за захлопнувшейся дверью, я принялся рассматривать ключ: массивный медный, он был покрыт какими-то письменами, извивающимися и закручивающимися в спирали. Похожими письменами была испещрена медная оковка огромного шкафа-саркофага в кабинете смотрителя маяка. В надежде, что ключ откроет мне секреты, хранившиеся в нём, я поспешил в сторону пристани и спустя час уже плыл на лодке к маяку. Выполнив с наступлением темноты свои обязанности смотрителя, я спустился в кабинет, вставил ключ в замочную скважину и повернул до упора. Раздался щелчок, створки саркофага подались вперёд, и из тёмного проёма потянуло приторным ароматом благовоний. Раздвинув обе створки, я осветил фонарём внутренности шкафа - передо мной оказалась святая святых служителя некоего культа. Задняя стенка была украшена чёрным полотном с изображением некоего символа, в изгибах немыслимой геометрии которого угадывались всё те же причудливые письмена, что были на ключе. Перед полотном стоял вырезанный из камня осьминогоголовый идол, похожий на туземные статуэтки на стеллажах. По обе стороны от него располагались ещё два идола поменьше размером. Один, с чертами рыбы и лягушки, крепко обхватывал человеческими руками резной посох; второй, имевший женские антропоморфные черты, поражал массой щупалец, соединённых перепонками. Перед триадой этих языческих идолов стояла бронзовая кадильница, источавшая благовонные ароматы.
Ещё одна находка ожидала меня в нижнем отделении шкафа - папка с бумагами. Помимо неё там же хранилась пара сосудов с какими-то эссенциями. Один представлял собой банку из тёмного стекла с металлической крышкой, к которой был приклеен пожелтевший клочок бумаги со странной надписью "Zkauba". Судя по исходившему от банки дурманящему аромату, это было благовоние. Второй же сосуд, выполненный из алебастра, напоминал своей крышкой в форме кошачьей головы египетский каноп и содержал какую-то бурую мазь. От запаха благовоний мне стало дурно, и, приоткрыв окно, я перенёс на стол папку с бумагами. Их было сравнительно немного по сравнению с теми горами бумаг, что мне довелось видеть в кабинете ранее, всё же остальное, вероятно, было либо уничтожено отцом, либо перешло к Сету Делавэру.
Часть бумаг, судя по почерку, принадлежала руке моего отца, остальные же были написаны тремя различными людьми. Эти записи были отнюдь не скучной беллетристикой, а подробнейшим сводом обрядов поклонения неким Владыкам Древности или же просто Древним. "Культ Ктулху" - значилось на потрёпанном титульном листе. Это же имя часто встречалось и в самих записях, наряду с двумя другими - Дагона и Гидры, благоговейно именовавшимися Отцом и Матерью, в то время как первый, видимо, почитался верховным Божеством. Значит, догадался я, именно эту языческую триаду изображали каменные идолы, которым в туманные ночи возносил молитвы мой отец. Неужели и он, и, судя по записям, его предки, были поклонниками какого-то туземного культа?! Мысль эта уже давно начала закрадываться в моё сознание и всякий раз я отвергал её, но открывшиеся факты лишь подтверждали мои домыслы. В контексте этого, мне стали более ясны причины того, что наша семья никогда не посещала христианскую церковь и не отмечала соответствующих праздников, даже Рождество проходило скорее как тихий семейный вечер. Но дальше этого дело не заходило, в детстве я никогда не замечал, чтобы мой отец проводил какие либо таинственные обряды или хотя бы читал тематическую литературу. И тогда я вспомнил тот злополучный день, ознаменовавшийся смертью моего неизвестного деда, после которого отец переменился. "Море забрало его" - фраза, слетевшая с губ отца, сейчас приобретала для меня зловещий смысл.
Я погрузился в записи, вчитываясь в каждую строчку. Имена и ритуалы, разворачивавшиеся перед моим взором, не походили ни на одну священную мистерию мира, а молитвы, или скорее заклинания, и вовсе поражали - нагромождения гласных и согласных образовывали некие гортанные завывания, какие не были свойственны человеческому речевому аппарату. Из их числа было и имя Ктулху, выговорить которое мне удалось лишь с третьей попытки, в то время как имена месопотамского Дагона и греческой Гидры у меня затруднений не вызывали. Этим трём богам возносились нечеловеческие молитвы и приносились человеческие жертвы. А также давались мистические клятвы.
"Клятвы!" - вспомнились мне слова Делавэра, но поразмыслить над этим как следует мне не удалось - в тот же момент на одной из страниц в глаза бросилось - "Омут Шогготов". Я жадно впился в строки, в которых обнаружилось это словосочетание. В отличие от остальных записей, эта не содержала каких-либо разъяснений и пояснений, лишь чёткие шаги ритуала и заклинание, после которого следовала фраза: "Когда в воздухе замрет отголосок последнего слова, соверши Знак Киш и погрузись в Омут Шогготов".
Большего я не мог вынести, невыносимая усталость одолевала меня. Я убрал бумаги в папку, с трудом поднялся, отчего в глазах всё поплыло, и сделал лишь пару шагов по направлению к шкафу, чтобы закрыть распахнутые дверцы, как рухнул без сознания на пол. Но казалось, что моё падение на этом не прекратилось, и мне грезилось, что с головокружительной скоростью я низвергаюсь в невероятно глубокий колодец, мимо меня пролетают выложенные из камня стены. В какой-то момент их стала покрывать чёрная аморфная масса, и тысячи глаз возникали в ней, и сотни пастей её разверзались в хищных рёвах, она тянула ко мне свои протуберанцы. И когда они вот-вот должны были коснуться меня, видение померкло, и я ощутил что лежу на жёстком холодном полу.
Осознание реальности постепенно начало приходить ко мне, лучи восходившего солнца проникали в окна, я попытался встать и на полусогнутых ногах побрёл выполнять обязанности смотрителя маяка. После приготовленного на скорую руку завтрака, выпив согревающую и бодрящую кружку крепкого кофе, я, наконец, полностью пришёл в себя и, выбросив из памяти жуткое ночное видение, возвратился к размышлениям об открывшемся накануне секрете моих предков. Во что бы то ни стало, мне было необходимо узнать, чем являлся этот самый Омут Шогготов, и, поскольку в папке с записями ответа не было, я принял решение искать его у "душеприказчика". Через полтора часа, я уже стоял на пороге дома Делавэра, и вновь стук дверного молоточка разнёсся неестественным эхом. Для открывшего дверь хозяина дома, моё появление, казалось, не было неожиданностью.
Наш разговор начался уже в коридоре:
- Что такое Омут Шогготов? - напрямую спросил я.
Сет тяжело вздохнул:
- Безумный араб Абдулла Аль-Хазред считал Шогготов результатом наркотических видений, столкнувшись с которыми люди теряли душу, то есть сходили с ума.
Ни имя, ни название, упомянутые Делавэром, ничего не говорили мне, и, заметив это, он на мгновение умолк, а затем продолжил:
- В видениях, описываемых Ибн-Шакабао в "Грёзах Долины Пнакт", он однажды оказался у края огромного колодца, где в неутолимой жажде бурлили Шогготы, отсюда и название Омут Шогготов. Согласно же "De Vermis Mysteriis" Аббата Бартоломью, Шогготы являются аморфными порождениями самых глубоких Областей Подземного мира, их тела покрывают стены жертвенных колодцев и тоннелей, ведущих в них. Шогготы ловят потоки крови жертв, которые проливаются в эти колодцы, и поглощают её, а кровь, как известно, обитель души. Так же и судьба многих путешественников, искавших забвения или дерзнувших вторгнуться через колодцы в Город меж полюсов, оканчивалась в хищных пастях этих паразитов.
- Чего же в этом Омуте искал мой отец? - задумчиво произнёс я, выслушав всю эту чепуху.
- Явно не забвения, - заметил Делавэр.
- И вы в самом деле верите, что мой отец в действительности мог совершить какой-то ритуал и попасть в этот самый Омут Шогготов? - я устремил взгляд на застывшее лицо собеседника.
- Важнее, верите ли в это вы? - его губы дрогнули в неком подобии улыбки.
Ранее мне уже пришлось поверить в то, что мои предки оказались поклонниками Древних Богов, но на то были основания, а верить в какие-то предрассудки неизвестных авторов, упомянутых, а, может быть, и выдуманных сумасшедшим Делавэром, без каких-либо доказательств я не собирался. И тут в мою голову закралась дерзкая мысль: исполнить языческий ритуал, прочитанный накануне, ведь я ничего не теряю, но, возможно, мне удастся найти отца. Решимость всё возрастала, и с этой мыслью я вернулся на "Путеводную звезду", а с наступлением сумерек, включив маяк, приступил к воплощению задуманного. Я вновь перечитал записи о ритуале. Первой ступенью была семидневная подготовка: мне надлежало поститься и бодрствовать, проводя ночи в молитве перед тремя идолами, и, тем самым очиститься телесно и духовно, добившись единения с Владыками Древности.
Неделя подготовки выдалась тяжёлой. Количество еды я сокращал постепенно, но всё равно ощущал апатию и частую головную боль. Чтобы не заработать проблем с желудком, я стал пить много воды, и через несколько дней почувствовал себя лучше. Головные боли прошли, апатия сменилась умиротворением, появилось ощущение лёгкости, и я даже почувствовал прилив сил, хотя ещё недавно с трудом справлялся со своими обязанностями на маяке. Ночные бдения, похожие на продолжительные медитации, тоже оказали на меня удивительное влияние. Каждую ночь я зажигал в бронзовой кадильнице перед триадой идолов благовония из склянки с надписью "Zkauba". Это действо я сопровождал усердными попытками чтения неудобопроизносимых заклинаний, к которым быстро подобрал ключик, вспомнив, какие напевы разносились из закрытого кабинета отца. Акцентируя своё внимание на гласных и переходах согласных в строках заклинаний, при некоторой практике, я смог воспроизвести слышанный ранее речитатив на длительных выдохах. От этого мой разум, одурманенный дымом благовоний, погружался в транс, и каменные идолы высились передо мной колоссами, наполнялись мистическим свечением, подобным арктическому сиянию, и оживали. Они медленно плыли средь мириад звёзд в чёрной космической бездне и нашёптывали мне о далёких мирах, сотворённых Владыками Древности, об их могуществе и мудрости, заключённых в оковах сна, и о грядущем пробуждении.
Наконец семь дней миновали, и моя подготовка была завершена. Настало время ритуала. Ещё с самого утра небо затянули облака, а к полудню воды, окружавшие маяк, сковал штиль. Следуя прочитанным указаниям, я провёл большим пальцем по лбу, вверх от бровей, нанеся на кожу бурую мазь из алебастрового сосуда. Через несколько минут область лба начало жечь, краски окружавших меня предметов стали ярче, а три идола вспыхнули мистическим свечением как в моих видениях. Вероятно, мазь содержала некий алкалоид, от которого у меня начались галлюцинации, но это меня не могло остановить, и я поспешил к основанию маяка на пристань.
Оказалось, что к вечеру на воду лёг густой туман, как и в ночь исчезновения отца. Тем не менее, я решил не включать противотуманную сирену, иначе она заглушала бы меня. Однако огонь на маяке я предусмотрительно зажёг, тем самым, оставив путеводную нить в лабиринте тумана. Отвязав лодку и сориентировавшись по компасу, я отчалил. Туман был настолько густой, что даже при сильном свете фонаря в приделах вытянутой руки не было видно ни зги, так что через пару десятков футов даже огонь маяка стал меркнуть. Оставив вёсла, я встал в небольшой лодке, и, вынув из-за пазухи лист с текстом ритуала, сделал глубокий вдох, за которым наполнил туман мистическими вибрациями. Как только вновь воцарилась тишина, я вознёс руку, складывая пальцы в причудливом знаке, отчего пелена как будто ожившего тумана пришла в движение и сперва расступилась в стороны, а затем медленно обвилась вокруг лодки, сделав свет фонаря еле различимым.
Я опустился в лодку, пытаясь нащупать металлический корпус фонаря, но к своему ужасу задел его рукой. Издав гулкий всплеск, он погас навсегда. Окутанный туманом, в кромешной тьме, я не видел ничего, казалось, что всё, включая моё тело, растворилось в чёрной бездне, и остался лишь разум, погружённый в забвение. "Неужели мою душу поглотили Шогготы, и я теперь вечно буду пребывать в пустоте?!" - с этой мыслью я невольно закрыл руками лицо. Однако именно это действие дало мне понять, что тело моё всё ещё существует, а значит, окружавшая меня тьма была порождена всего лишь туманом и ночной мглой. Я отнял руки от лица, оставив глаза закрытыми, и в то же мгновение заметил, как от меня далеко вперёд протянулась фосфоресцирующая дорожка. Это не было ни сиянием луны, ни огнём маяка - дорожка была тем же мистическим свечением, какое исходило от идолов. Не открывая глаз из-за боязни, что видение исчезнет, я осторожно нащупал вёсла и двинулся по намеченному пути.
Казалось, я плыл вечность. Уж чего здесь не существовало, так это времени, нельзя было понять бежит ли оно или же тянется из-за однообразности видения. Однако, в какой-то момент, впереди появился новый источник сияния, я налёг на вёсла и вскоре причалил к островку. Вернее, лодка моя села на мель и вёсла упёрлись в жёсткий грунт. Встав, я наконец осмелился открыть глаза, но видение сияния не пропало - далеко вперёди раскинулась водная гладь, лишь слегка окутанная туманом. Я перекинул через край лодки ногу и попробовал мыском ботинка грунт. Он представлял собой ровную скальную породу, покрытую несколькими дюймами воды. Выбравшись из лодки и твёрдо встав на обе ноги, я окинул взглядом берег островка. Невдалеке виднелся какой-то движущийся продолговатый объект. Осторожно ступая, чтобы обезопасить себя от скрытых под водой провалов, я приблизился к нему - это оказалась мерно раскачивавшаяся небольшая лодка, похожая на мою. На её борту, обращённом в мою сторону, поблёскивала медная табличка с выгравированным ромбическим символом звезды, увековечившая когда-то столетний юбилей маяка "Путеводная звезда".
Сомнений не возникало. Это была та самая лодка, пропавшая с маяка вместе с отцом! Видимо он, как и я, приплыл к этой скале. Следовало немедленно приступить к его поискам. Вынув из кармана компас, чтобы сориентироваться и отметить расположение лодок, я к своему ужасу заметил, что его стрелка бешено вращалась по кругу. По всей видимости, я находился в зоне какой-то геологической магнитной аномалии. Тем не менее, я двинулся в предполагаемую глубь островка, периодически оборачиваясь, чтобы свериться, на сколько я отошёл от берега и не сбился ли с маршрута по отношению к лодкам.
Вскоре моё обоняние уловило какой-то неприятный запах. По мере продвижения он становился всё ощутимее и представлял собой смесь гнили и миазмов разверзшейся могильной бездны. Я настолько был увлечён этим новым маяком, что совсем забыл о необходимости сверяться с ориентирами, а когда же спохватился и обернулся, то позади меня простиралась лишь сияющая гладь. Меня охватила паника. Я не просто потерял ориентиры, я вообще не имел понятия, где находится берег с лодками, без которых невозможно было возвращение. "А возможно ли оно было вообще?" - пронеслась в голове пугающая мысль. Я абсолютно не понимал, в какой стороне маяк, не говоря уже о том, что сомневался, в каком мире сейчас нахожусь. Тут же вспомнились слова Сета, что дерзнувший вступить в Омут Шогготов должен либо сгинуть в нём, либо пройти через него до конца, и обратной дороги нет.
Я стоял, окружённый сияющей водной гладью, и как идиот крутился то в одну, то в другую сторону, пока, наконец, не решил идти на единственный ориентир - запах. С каждым шагом он усиливался, перерастая в нестерпимый смрад. Вскоре впереди показался какой-то длинный гребень, выступавший из воды примерно на фут и протянувшийся на добрую сотню. Рядом различалось тёмное пятно, я ускорил шаг, закрывая рот мокрым рукавом, хоть как-то спасавшим от мерзкой вони. По мере приближения в пятне стали угадываться человеческие очертания, и я, не веря своим глазам, узнал в нём могучую фигуру отца. Он стоял в нескольких шагах от гребня, из-за которого периодически вырывались яркие всполохи.
- Отец! - прокричал я срывающимся голосом, но он поднял руку и приложил вытянутый палец к губам, требуя тишины.
- Я искал тебя, я говорил с Делавэром, провёл ритуал, я... - я остановился перед серой фигурой, выделявшейся на фоне льющегося из-за гребня сияния. Странная чёрная тень тянулась от отца.
- Амброз, сын мой, ты подвергаешь себя огромной опасности, находясь здесь, - каким-то неестественным голосом промолвил отец. - Я бросил вас, но я лишь хотел оградить вас от ужасного наследия моих предков. Они дали клятву Древним, но ни я, ни мой отец, не смогли выполнить её аморальных условий, и мы дерзнули разорвать её. Но цена была слишком высока. Мы оказались слишком слабы и дерзки, - фигура отца поблекла и слилась с тенью.
- Беги, Амброз, мы не смогли пройти через Омут Шогготов, и тебе не пройти! - чёрная тень скользнула за гребень, но, вопреки словам отца, я бросился за ней.
Ибн-Шакабао, один из немногих когда-либо живших, способен понять тот безграничный ужас, который мне пришлось испытать, когда, перешагнув гребень, я подбежал к такому же, резко заворачивавшемуся и опоясывавшему огромный круглый провал. Гигантский зев бездны разверзся посреди этого священного знака, оставленного Древними богами. Волна смрада обдала меня, когда из невообразимых глубин вместе с ярким сиянием вырвался вздох Подземного мира. В голове помутилось, горло сдавило удушье, ноги подкосились. Выложенные камнем стены гигантского колодца отвесно уходили вниз - туда, откуда прямиком ко мне устремляла свои протуберанцы мерзкая чёрная масса, пузырившаяся и ревевшая тысячами хищных пастей.
Я смутно помню, как бежал прочь, всхлипывая и надрывая лёгкие, но в моей памяти навсегда запечатлелся хищный взгляд устремившихся на меня сотен глаз, когда из глубин древней бездны в космическом сиянии возник невероятных размеров чёрный колосс. Заполнив мою душу ужасом, он не оставил в ней места для воспоминаний о чудесном спасении, я помню лишь что смог добежать до лодки и отчалить, когда холодная волна, отправленная мне обрушившейся на островок гигантской массой, накрыла деревянную лодчонку.
Очнулся я уже в материнском доме. Старушка сидела у моей кровати в окружении знакомых. Я был спасён. Её счастью, как и моему, не было предела, и, находясь в тёплой ярко освещённой комнате, я не желал возвращаться к давящим воспоминаниям о произошедшем, сочтя их очередным жутким сновидением, вызванным телесными и душевными истязаниями в одиночестве на маяке. Как рассказали мне позднее, в тот роковой вечер со мной повторилась история отца: на воды лёг густой туман, закрывший свет молчавшего маяка, и отправленная на него экспедиция обнаружила "Путеводную звезду" заброшенной, с отключёнными огнями и противотуманной сиреной. К утру туман рассеялся, и уже новая экспедиция начала мои поиски. Она обнаружила меня еле живого, но крепко цепляющегося за обломок лодки, прибитый волнами к берегу.
Причины, побудившие меня в тот вечер оставить маяк и выйти на лодке в море, впоследствии разбившейся о скалы, остались для всех неизвестными. Доктор, наблюдавший за мной, сказал, что к этому привели мои переживания из-за потери отца. А рыбаки из пивнушки в один голос твердили, что мистическим образом я повторил судьбу своих предков, и что это результат общения с Сетом Делавэром, которого, кстати, больше никто не видел. Также для всех останутся неведомы истинные причины, побудившие меня вновь вернуться на маяк, а затем перебраться вместе с большим деревянным саркофагом, обшитым медью, в тихий городок с поэтичным названием Провиденс, издревле служивший приютом для приверженцев различных культов и верований, где меня уже ожидает "душеприказчик".
Лишь я один знаю, что причина всего этого заключалась в небольшой медной табличке с выгравированным на ней ромбическим символом звезды, уцелевшей на обломке лодки, за который я цеплялся, плавая в холодных водах.
