Неведов Михаил : другие произведения.

Бракованная Деталь

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Единственное, что оценила моя бывшая жена, после двух лет травли за это пристрастие к сочинительству. Вероятно ей просто захотелось достать меня и в том, что было ей в принципе недоступно, но это ничуть не умаляло моего счастья: "А ты молодец, Владимира какого-то прицепил", - сказала она на первый абзац, уже имея обо всем достаточное мнение. Прежде она использовала это словцо только когда у меня оставалось что-то от пищи на лице, как то: "Что ты себе на нос прицепил? Морковь?"...
   Бракованная Деталь
  
  
   Сорокалетний Владимир был на хорошем счету на шведском заводе в своей родной глуши. Прилежный и гладко выбритый, выглядел он ни старше, ни младше своих лет, был высок и сух, рабочая одежда была чиста безукоризненно, а морщины лица были таковы, точно он за ними ухаживал. В его маленькие мутные глаза было неприятно смотреть, так как они были красные и слезились, от чего у его собеседника невольно начинались предслезные спазмы. Десятилетие труда не сделало ему карьеры, так как ее делают больше языком, чем руками. Этот же помалкивал и ухмылялся чему-то своему. Самой приятной его мыслью была надежда, что он не хуже, чем его немецкий станок. Машины он уважал, считая их лучше и надежнее людей. Людей считал подлыми и хитрыми, боялся их и не верил им.
   Свой фрезеровочный станок он чистил при первой возможности. Станок был немолодой, а потому с характером, как все машины в возрасте, и это развлекало Владимира. 'Шалишь', говорил он с ухмылкой, если станок выливал лужу эмульсии на пол.
   К удачным деталям он питал опекунские теплые чувства, мысленно представляя их будущее при деле, к всевозможному браку он испытывал отвращение, точно к виду источенного кариесом зуба. Когда он принимался за дело, ему становилось радостно на душе от ощущения, будто бы уже нельзя наверняка сказать, где он, а где механика.
   На обеде Владимир довольствовался лишь хлебцем с сыром и кофе 'для смазки', тоже из соображений, что хорошая машина должна быть экономичной, а не должна жрать три раза в день. На чужие тазики с пельменями он поглядывал с загадочной ухмылкой и иногда говаривал что-нибудь: 'Любо-дорого поглядеть, как ты ешь...' Он всегда так говорил, что было непонятно, хорошее он думает или плохое. Особенно много он комментировал бригаду механиков, двоих седых мужиков с радиоантеннами на наушниках, которых презирал за уклончивость и которым ласково говорил: 'Муравьишки'...
   В свободное от работы время он смирно сидел перед телевизором, едва ли о чем-нибудь думая. Семьи у него не было, как не было ни вредных, ни здоровых увлечений. Единственным его дорогим другом был старый Опель, тоже имевший характер. 'Ну, отвези меня куда хочешь', говорил ему Владимир, и тот всегда вез его на завод. Единственным ему близким человеком был сводный брат, благополучно осевший в Англии. Тот почти ежедневно названивал и говорил что-нибудь: 'Купил себе новый телевизор в полстены размером. В старый, представь, дочка кинула коллекционную вазу. Я тебе говорил у меня коллекция ваз?'.
  
   Когда-то, в первые месяцы на этом заводе, Владимир своей настоящей жизнью считал все то, что происходит после работы. Тогда он еще был молодой баловник и каждый рабочий день переносил лишь при помощи мысли, что он последний на этом заводе. Работа была вынужденной, так как ему нужны были деньги на девушку. Одних только стихов им уже давно не хватало. Неприязненное ощущение, что его призванием может стать роль придатка к подержанным станкам, постоянно провоцировало его на бунт. Полсмены он мог проспать пьяным в бане, мог приклеить рабочие боты старшего по смене к полу в раздевалке и придумывал шутливые капканы для следующей смены. Однажды он обнаружил, что если во время работы двинуть защитную дверцу, то сразу летел какой-то необходимый размер. Полдня механики и мастера совещались у расстроенной машины, а Владимир пошел к матерым литейщикам из соседнего цеха и заявил:
   'Мужики, вам тут все понятно? Если че будет не ясно, спрашивайте. Не стесняйтесь'...
   Те недобро переглянулись, а один с бровью на глазу спросил:
   'Че ты на завод приперся, в цирк иди'...
   'Врач сказал, организму металлов не хватает', ответил ему Владимир и с таким вызовом на него взглянул, что у того задрожала бровь.
   На бланках для регистрации бракованных изделий он писал стихи:
   'Уголек моей сигареты освещает
   Своим бледным светом в памяти
   Твое любимое лицо'...
  
   Время, когда он стал серьезнее относиться к своему труду, была порой смутных любовных переживаний, которое оставило ему в наследство тик и кошмар про то, как он несся собою жертвовать, и как Надя с растекшейся по лицу тушью сказала в ванной комнате: 'Наш ребеночек теперь родится пьяный'...
   'Я счастливый человек, но доказать не могу!
   Я ненавижу свою работу, я ненавижу свою жену!'
   Писал он в то время на замасленном бланке. Потом его память стала вялой. Казалось, он все время бредет по темному тоннелю с угасающей лампой в руке, где совершенно не на что оглядываться. В его последнем стихе, который он написал на бланке для одобренных изделий, были такие слова: 'Звон в ушах стоял от фрези,
   Я тобой уже не грезил!'
  
   Настало время, совершенно лишенное всяческих переживаний, когда настоящей жизни он уже не видел ни в рабочее время, и ни после. Теперь она загадочно зарождалась под мутным от эмульсии стеклом дверцы в недрах станка...
  
   В понедельник через фрезеровочный цех продвигалась или стояла и топталась делегация шведских рабовладельцев. На заводе было принято их недолюбливать. Начальство по прибытию таких гостей с перепугу рассаживалось на погрузчики и ехало на склад путать ящики с изделиями. Владимир, бывало, даже их не замечал, и на этот раз он не обратил бы внимания, если бы не один замечательный человек среди них. Это был маленький энергичный старик из ветеранов труда в модном рабочем комбинезоне, которого за выслугу лет привезли владельцы компании. От него не было совершенно никакой пользы, потому как он сильно отстал от технологий, и единственное, в чем он мог проявиться, это всем собой являть любовь в отношении инструмента. Сперва он держался группы, потом, не выдержав подозрительной симфонии звуков, влез на высоченный станок, где стал наблюдать за работой ножей.
   'Замечательный какой человек', подумал Владимир, засмотрелся на него, гадая, разберется или нет (Владимир знал, что дело было в неустойчивой паллете). Потом сладко подумал: 'Меня бы высоко ценили в Швеции'. От рассеянности таких мыслей он криво насадил головку пневматического пистолета на гайку. Раздался шум соскочившего с граней инструмента и гайку несколько помяло. К нему тут же подскочил этот самый швед, выхватил у него пистолет и стал лаять на него на плохом английском вперемешку с чем-то еще более плохим.
   - Да ничего страшного, гайки у нас не в дефиците... - утешал шведа Владимир, но иноземец не сразу еще утих.
   Как перевели Владимиру, швед выдвинул предположение, что отношение к гайке показывает сущность человека и ценность его как работника, и что если рабочему нельзя доверить гайку, то и речи быть не может о том, чтобы ему доверять сложную, компьютеризированную машину.
   Сперва Владимир и не принял слова старого дурака близко к сердцу. Тем более что не подшучивали. В центре внимания он жутко боялся быть. Сам швед забыл о гайке уже после того, как разредился и получил приятное чувство к полудню, с которым и пообедал.
   Однако после смены, уже в раздевалке, Владимира вдруг с головой охватила тревога с неудобным ощущением под сердцем. Вечером в полутемной комнате, озаряемой экраном телевизора, его стали беспокоить вспышки воспоминаний - он начал наблюдать непривычно яркие виды из прошлого, из юности и даже из детства. И он улыбался, когда видел, как пятилетним собирает из конструктора луноход, или пугался, видя, как десятилетним взбирается на тополь с огромными сухими ветвями. Он слышал запах, чувствовал вкус, боялся высоты, вскрикивал от угрызений и позора. Поздно вечером позвонил хмельной брат и сказал:
   - Пью коньяк... Знаешь, что я тут подумал: машину пора менять. Как там у вас, если на дорогой машине к вам приеду, не украдут? Хочу себе мерседес эр класса. Есть у вас там такие?..
   Неделю Владимир нечем не выдавал процессов, происходящих у него в душе, но в пятницу явился на работу несвежий с темной щетиной, как если бы всю ночь мучительно не спал. Ко всему его одолевал сильный кашель. Ему со вчерашнего дня казалось, что в горле засела металлическая стружка, и он пытался ее то сглотнуть, то как-нибудь переварить на месте. С самого утра ему не стоялось за станком, и он делал много бессмысленных движений, чем сразу стал отличаться от механики, которая исполняет только нужные. Прежде он всегда стройно стоял перед машиной, теперь же то и дело оглядывался по сторонам, искал чьих-то взглядов, пытался кому-то улыбаться...
   Рядом стоял заводской стол с деревянной поверхностью, изрубленной и залитой маслом. На этот стол Владимир с самого утра клал металлическую стружку, которая напоминала ему космических гусениц. Кашляя и стукая себя в грудь, он нарушил автоматику движений, стал путаться и, наконец, допустил серьезный промах, простительный только новичку. Он настежь отворил защитную дверцу станка еще до того, как зажглась красная лампа. Его окатило мыльной эмульсией, а станок прекратил работу, немного не завершив деталь. И Владимир уже приготовился ее отбросить, как вдруг заметил какой-то бред. У этой детали были особенности. Формами она казалась правильной, но странное случилось с ее поверхностью, которая напоминала собой перьевой покров. Владимир тут же подумал: 'Красивая, как уточка или павлин', - и положил деталь на стол к космическим гусеницам.
   Дерево рабочего стола было местами черным от какой-то смоли, местами нежно белым от свежих ран, древесный узор был подчеркнут машинным маслом, и чего только тут не было вбито, и гвозди, и скобы и даже гайка на восемь. Картина этой замученной столешницы стала вибрировать и испускать муторную музыку, от которой Владимиру сделалось тошно и произошел упадок сил. Угнетал вид мутного стекла и 'звук боли металла'. 'Зачем резать живое!' подумал он и вышел на улицу, где сел на скамейку у ангара и закурил. Левая нога отнималась и исходила коликами. Ветер за углом обдирал жесть, а тут человеку было тепло на мартовском солнце. Слева проходила железная дорога и редкой стеночкой вдоль нее росли деревца, но Владимиру почему-то казалось, что там река и что оттуда тянет рыбой. За парковкой был весенний простор, вдали стояли красные автобусы и какой-то автосалон. Проскочила мысль: 'Беги не хочу, через поле и в лес, зайчиком, и чего я тут в тюрьме!' На парковке среди многих машин стоял синий форд с разбитой фарой, и Владимиру вдруг стало невыносимо гадко это видеть, точно это была не фара, а вырванный человеческий глаз на жиле.
   По реке пронеслась электричка, и Владимир пошел в цех, однако работать больше не стал, а взял бракованную деталь и пошел к контролеру.
   Кабинет контролера был маленький и светлый с одним пластиковым окном, смотрящим во фрезеровочный цех. Сам контролер сгибался над измерительным устройством. 'Чистенький какой', подумал Владимир и взахлеб закашлял, постукивая себя в грудь.
   - Детальку измерий, - попросил он и звучно попытался сглотнуть стружку.
   Контролер разогнулся и взглянул на вещицу.
   - Это брак...
   - Да, я сам вижу, но только я так подумал, что может быть те самые размеры, которые нужны для работы, может быть сохранились, то есть те, что соприкасаются с работой... Дело в том, что вещь по сути хорошая. Хотелось бы, чтобы она поработала, как живая...
   Контролер выслушал его с улыбкой, внимательно на него глядя, и замотал головой.
   - Выбрось, - сказал он и нагнулся над прибором.
   Выходя из кабинета, Владимир выругался.
   - Сам ты брак... Чертов измеритель... - и направился к старшему смены.
   Тот тоже посмеялся, в шутку назвал его 'браконьером', как называл новичков, и посоветовал не пить, если уж не привык.
   После обеда Владимиру наконец сделалось светло на душе, и он стал улыбаться. Ему казалось, что он весело пошутил насчет детали и теперь был доволен. Иногда он смеялся вголос. Особенно громко он смеялся, если кто-нибудь проходил мимо, чтобы и те разделили его веселье. По радио проиграла песня о коне и поле и сообщила Владимиру возвышенное томное чувство. Ему впервые за долгое время захотелось написать стих, который бы тоже сообщал всем такое нестерпимое чувство или даже еще более сильное. Он попробовал слепить какие-то слова, но никакие слова на это чувство лечь не смогли, и он удовлетворился лишь рифмованным бормотанием. Если он видел гусениц только на периферии зрения, то они начинали ползать по всему столу, а некоторые падали на пол, где невообразимо страдали в металлической пыли и масле. От этого Владимиру вновь сделалось дурно. Одна из гусениц вскарабкалась Владимиру по волосатой ноге до самого паха и чего-то там копошилась. Владимир ожесточенно чесался, морщил лицо и скрежетал зубами. Это назойливое существо доставляло ему столько неприятных ощущений, что он, в конце концов, изловчился всю работу проделывать одной рукой, оставив вторую свободной для борьбы с насекомым. Потом он догадался, что все неприятности исходят от стола, и решил от него избавиться. Битый час он возил стол по цеху, не зная, куда его приткнуть, так как он везде мешал и везде был не к месту. В укромной комнате для теста Бринелля он застал двоих седых механиков, которые зачем-то отвернули от него монитор компьютера... Завод это такого рода образование в культуре труда, где единица человеческого труда ничего не решает, и главное здесь не сидеть сложа руки, не попадаться начальству на глаза, и тогда что бы ты ни делал, к этому, скорее всего, отнесутся с пониманием. Однако скоро этот стол стал мешаться, и на Владимира закричали. Тогда он решил, что стол подлый, как вообще все живое, и решил спрятаться от него сам в натопленной бане.
   В бане он полчаса сидел с открытым ртом и глубоко дышал над раскаленными камнями, чтобы расплавилась заноза в горле. Потом полуголый в раздевалке, с красным от ожогов лицом говорил мужикам, закончившим работу.
   - Собачонки шведские! Может те самые места, где эти размеры сидят, целехоньки остались... Чего ей так жить без смысла, поработать надо на славу... Пожить!
   Мужики, послушав его и поняв, что он едва шутит, засмущались и разбрелись. Остался лишь литейщик Сергей, которому вообще все печальное и болезненное было близко по духу. Новым рабочим Сергей всегда говорил: 'Тут в том году станок одному голову раздавил' или 'С мастером вам повезло, сука еще та, подержит испытательный срок и новых наймет'... Его лицо по причине плохой кожи и тусклого освещения казалось Владимиру фиолетовым. Сергей выпучивал глаза, облизывал надломленный передний зуб, быстро кивал, едва слушая, потом спешил сказать свое:
   - Слышал уже премию не дадут? Всем снимут, коллективное наказание, как у фашистов. Много брака с Швеции пришло, чей не знаю, но ваш. На что жить, не ясно. Видел, как я фару разбил? Не знаешь, сколько стоить будет? Шеф себе Вольво купил, видал, патриот хренов, думает шведы его за это любить будут...
   - Я тоже говорю, - радовался сочувствующей душе Владимир, - что вещь как живая, ей жить надо, ты ее работать заставь, она крылья распустит!
   - Кто распустит крылья? - спросил Сергей и облизал сломанный зуб.
   - Ну, деталь эта...
   - Ты бухой? Че морда красная?
   - А ну тебя, - рассерчал Владимир, спрятал деталь в сумку и быстро засобирался.
   На коленях перед унитазом, он зубной щеткой пытался достать занозу в горле, но рвотные спазмы не позволяли. Потом он ел хлеб, чтобы протолкнуть ее, как рыбью кость. Все было бесполезно. Позвонил брат из Англии и долго жаловался на жену, которая заказала мебель из ореха, тогда как он хотел из дуба. Владимир, не слушая брата, включил телевизор и прилег на кушетку. В полудреме ему привиделся завод во всех подробностях, и он ходил по нему и старался приступить к работе, но его почему-то не замечали, точно он был дух. Здесь ему везде было не место. Это было невыносимо, хотелось рыдать и молиться. На его станке работал ребенок и все делал правильно. И тут Владимир упал на пол и стал извиваться от горя в масле и металлической пыли. Возле него страдали космические гусеницы. Они взбирались друг на друга, все из холодного пластилина, потели, открывали рты, чтобы пищать, но на это не было сил.
  
   К утру в понедельник председатель домашнего товарищества и мужик с заячьей губой взломали дверь. Владимира нашли в углу в кухне, где у электроплитки тлел плакат. Он сдвигал и раздвигал колени, щетина у него поседела. На плите лежала растерзанная деталь, из которой торчало поломанное сверло и штопор. Вошедшим Владимир протянул руку, точно прося милостыню, и хрипло пробормотал:
   - Мы гайку нашли. Скажите Наде!
   Конец
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"