Черные могучие мухи опасно ползали наверху у самого обода, через который слабо пробивался утренний свет. Муса сидел здесь уже девять часов и все это время он не шевелился, боясь погрузиться еще глубже и испортить этим то, ради чего он проник во дворец. От нестерпимой вони не спасал даже платок, закрывавший низ лица. Со стен вместе с мухами что-то сочилось и отваливалось, пропадая в темноте дна. Муса, чтобы не потерять сознание, вспоминал все прочитанные поэмы о гуриях, великих воинах и падишахах. Иногда, в минуты слабости и дурноты, взор его туманился и ему казалось, что прекрасные пери поднимаются прямо из дерьма и танцуют вокруг него свои райские танцы. Муса едва удерживал плечи и руки, которые против его воли хотели хлопать в ритм неземных движений этих красавиц. Потом он не в силах сдержаться протягивал руку к телу ближайшей пери, ладонь погружалась в дерьмо и сон стремительно убегал.
Муса вспомнил вдруг, как он с отцом пас овец, а одна убежала, мальчик отправился ее искать, но не нашел. Когда он вернулся, отец неподвижно стоял на краю обрыва и смотрел на стадо. "Сколько овец..." - задумчиво прошептал он. Тогда Муса не понял отца, как не понял его и в тот день, когда отец ни с того ни с сего набросился на брата своей жены - торговца-гончара и с криком "Зачем тебе столько горшков!" разбил их все саблей. Но сейчас ему неожиданно показалось, что он все понял. Это было неожиданное, словно молния в ясный день, прозрение, одно из тех, которые приходят лишь гениям. Муса почувствовал небывалый прилив сил и эмоций, по его узловатому натренированному телу пошла дрожь - ему казалось, что он проник в самую суть вещей, заглянул в закоулки непознанного, прикоснулся к главной тайне этого мира...
Сверху послышалось кряхтенье, Муса дернулся и затаился. Чей-то огромный и рыхлый волосатый зад украл весь и без того скупой свет. На голову Мусы упал первый увесистый кусок царских испражнений. Муса выдохнул, с тоской вспомнил отца и, гаркнув "Умри, проклятый тиран!", изо всех сил выбросил вверх руку с кривым отравленным кинжалом. Он знал, что обратного пути отсюда не будет. Когда исступленные стражники втрамбовывали Мусу алебардами в вязкое дно, он вспомнил кровавый понос, обильно льющийся на него из проткнутого шаха и, уходя к гуриям на райские пастбища, пробормотал с улыбкой: "сколько...".