Петрович и судьба (монолог передвижника)

Я влезал, как змея, прокурорским надзором в душу,
выжигал твой профиль с прикусом гвоздём на киче,
жил на озере, плохо мыл уши
и не мог отыскать в журнале десять отличий.
С эшелона 8200 я озирал предместья,
четырежды падал с парашютом, пятый без оного.
Бросил жену и безобразно глупого тестя,
и намеренно не слушал их злобные стоны.
Я слонялся в казармах, помнящих дембельский ужас,
и снимал  с себя всё до трусов и майки,
сеял доброе, его называл разумным
и не трогал только выпотрошенные в аптечку фуфайки.
Я отправил в расход от каурого мерина зубы,
пожирая билет профсоюзный вместе с цветною фоткой,
разрешил им лязгать по вятским гей-клубам,
перешёл с сухого спирта на "палёную" водку.
Что сказать мне теперь о том странном бульдоге?
В схватке с ним я чувствую некоторую лапидарность.
Но пока ещё у меня всё ж длиннее ноги,
я дразнить его буду, не взирая на собственную элитарность.






Петрович и Акунин (монолог жуира)

Это, в общем-то, просто,
это можно понять.
Не люблю я бульдогов
против шерсти чесать.
Разлюбезный Акунин
мне вчера подгадал:
Пелагию подсунул... 
Просто полный скандал...

А душа неустанно
в пятках тихо сидит...
Хвост купирован. Странно,
весь домашний на вид.
И какого же беса
я несмелый такой?
С дамой - дерзкий  повеса,
а с бульдогом другой...

     
Словно вижу себя же
у себя в закромах...
Это, впрочем, не важно,
важен только лишь страх.
Словно лентою пёстрой
мистер Дойл освятил.
Эх, зачем с Пелагией
я вот так поступил?