Аннотация: рассказ участвовал в конкурсе РБЖ -Азимут, тема "Лабиринт". Прошел и играл в финале Сентябрь 2010
Храброе Сердце
Запах клевера и тимьяна, и еще чего-то очень свежего и пряного, щекотал ноздри. Ванька проснулся и, не открывая глаз, потянулся за ним всем телом. Зевнул сладко и широко и, перекатившись на спину, раскинулся на зеленом ковре. Зарылся пальцами и голыми пятками в сочные стебли луговых трав. Втянул носом разбудивший его аромат цветущей душицы и засмеялся. Э-эх, трава-мурава! До чего хорошо-то!
Гнедой конь, пощипывающий невдалеке клевер, поднял от земли голову и посмотрел с готовностью на молодого хозяина. Волоча по земле поводья, подошел к Ваньке и ткнулся темной мордой в расстегнутый ворот рубахи, в изгиб мальчишеской шеи у плеча.
- Уйди, Савка! Защекочешь ведь до смерти! - засмеялся Ванька и, привстав на локоть, потрепал коня за загривок. - Будет тебе ласкаться... Хорош, говорю!
Конь прянул ушами и нехотя отступил, а парнишка, громко вздохнув, стал натягивать на ноги лежащие в сторонке высокие сапоги. Солнце постояло, да и на закат пошло. Пора было глядеть: как там на озере, не случилось ли чего.
Странные гости, прибывшие прошлым вечером на хутор Оштыня, занимали все мысли парнишки. Остановившись на ночлег в доме, где сирота Ванька жил с дедом, немногословные, они представились группой иностранных ученых ведущих историко-археологические исследования края, и попросили помощи. Объяснившись с хозяевами на хорошем русском, женщина (худая, бледная, с седой до пояса косой) попросила указать им путь к Медвежьему озеру, известному в местном фольклоре как "Спящее", и поблагодарила рублём.
- Странные они какие-то, - за поздним чаем бормотал дед Тихон, почесывая бороду и со значением глядя на пятнадцатилетнего Ваньку. - Всё молчком, да молчком. Сторонятся по углам, точно и не знакомы промеж собой. Бабы не добрые, студёные; друг на дружку смотрят не по-хорошему. Сдается, зазевайся одна, другая, какой сухой корягой тут и хватит товарку по потылице!
Япошка, что с ними, нервный. Стрекочет, шелудивый, глазенками по сторонам, вродь как боится чего. Ну да я объяснил ему, как сумел, - старик весело крякнул и легонько стукнул о стол кружкой, - что в краю нашем лесном окромя лешего бояться некого. Зверь шуганный. А медведь один, да и то - каменный! Только не понял он, Ванька, ни черта, япошка-то. Сел на коврик и шашку наголо обнажил, басурман плешивый. Втемяшился глазенками в того, - Тихон мотнул головой в сторону спящего за стенкой худого длинноволосого мужчины, - горбоносого аглица, будто у него должок какой к нему имеется. И так и сверлит его, так и сверлит. Ох, неспокойно мне что-то, внучок. Неспокойно. Ну да теперича что? Гости они наши как-никак, хоть и незваные. Надо бы людям помочь.
Помочь Ванька был не против, а потому и вызвался проводить гостей к Медвежьему озеру. А чтоб не заблудились иностранцы в незнакомой стороне, решил далеко от них не отходить. Хоть и не просили его о том.
- И что за интерес такой к нашей стороне, а, Савка? - обратился Ванька к коню и сморщил в удивлении высокий лоб. - По болотам да по грязи чужой страны шастать удовольствие малое. Какой их черт сюда пригнал? Дома им не сидится, что ли?
Ванька встал с земли, отряхнул от сорных травинок заправленные в сапоги джинсы. Достал из кармана кепку и, нахлобучив её на голову, принялся старательно заправлять за уши непослушные рыжие вихри.
Гнедой Савка всхрапнул и замотал головой, хлестнул нетерпеливо себя по боку хвостом.
- Вот старый ты, Савка, - продолжил разговор Ванька. - И грива седая у тебя, и бока. Годков то тебе... - Он покачал головой, поднял с земли дедову котомку и, перекинув её на широкое плечо, задумался: - Да, поди, как деду Тихону и есть, это если по-человечьи. Так скажи, старина, что за странный народ к нам пожаловал? А? За какой такой надобностью? И самое главное - с чем?! Эх, - сокрушился парнишка, - знать бы, зачем им оружие. Хорошо дед не досмотрел, вредно ему волноваться, калибр-то не игрушечный...
Словно понимая, о чем толкует парнишка, конь негромко заржал и стал нетерпеливо перебирать передними ногами. Заиграл длинной гривой, повернулся, подставляя Ваньке стремена.
- Эх, Савка! Умнейшая ты животина! - шутливо рассердился Ванька и отпихнул впалый, вычесанный скребком бок. - Поехали, что ли, к озеру.
Их было четверо. Ни больше, ни меньше. Их было ровно столько, сколько требовал древний закон этого мира, дабы дороги четырех сторон света пересеклись, и врата в Безвременье открылись.
У каждого было оружие и заплечный рюкзак. И каждый принес с собой знания. Рваную четверть некогда цельного слога, долгие века сберегаемого в анналах тайного Ордена его стороны. Нечто первобытное и столь древнее, как ускользающая сквозь пальцы земляная труха. И в тоже время столь сильное, как прорастающее в этой трухе, обуянное жизненной силой, пшеничное семя.
Четыре души принадлежащие двум женщинам и двум мужчинам встали рука об руку у горбатого отрога Черной скалы и вступили в воду Медвежьего озера (со всех сторон омывающую камень). Готовые закончить один путь и начать другой. Готовые исполнить задуманное и на десять столетий раньше назначенного древними часа, нарушив данный Ордену "обет Оберега", следуя зову бессмертия, открыть тайную тропу. Тропу, по которой предки пришли в этот мир.
- Ра Бох Ка Твах! Амэн!
- Кат Сун Дэр Изарэх! Амэн!
- Би Тора Вэфа! Амэн!
- Прах Ацу Югар-Ом! Амэн!
Едва солнце горячим краем коснулось черного камня скалы, над водой Медвежьего озера скрестились все части некогда цельного слога. Горбатая глыба (по древним поверьям спина дремлющего на дне исполинского зверя) задрожала, ожила, и вспенила его зеркальную гладь. Воздух над озером вскипел, помутился, и миллиарды мельчайших капелек озерной дымки отразили рожденный в его недрах холодный свет. Свет столь яркий, что отрезал собой страшное видение, открывшееся Ванькиным глазам: каменный зверь, невиданное чудище, распрямляя горбатую спину, поднимал со дна озера покрытую илом медвежью голову.
Ванька, наблюдавший с пригорка за странным поведением незнакомцев, ахнул, зажмурился, и захлестнул скрещенными запястьями перекошенное страхом лицо. Но прежде, до того как все поглотил вырвавшийся из пасти исполина свет, он увидел зияющую пустотой бездну. А после услышал, как страшной силы рев сотряс спящую округу.
Гнедой конь под Ванькой взвеял гриву, встал на дыбы, и, прижав уши к голове, заржал. Попятился от прилившей воды назад, замотал головой. Но, попав в сети освобожденной из Безвременья силы, не имея возможности ей сопротивляться, ринулся вперед как в омут.
- Стой, Савка! Стой! Куда?! - кажется, успел крикнуть Ванька, перед тем, как всё в его голове вспыхнуло и поплыло. И перед тем, как потерял себя.
А четверо людей вставших у края пропасти, отпустив руки, шагнули вперед.
Дорога прямой линией уходила вдаль и терялась в мглистой кромке горизонта. Когда человек открыл глаза, он увидел раскинувшуюся по обе стороны от дороги голую, окрашенную янтарными красками степь. Сухой ветер качал увядшую траву и нагибал властной рукой иссушенные зноем стебли. Ветер швырял в спину дорожную пыль и гнал коня и седока прочь, вслед за перекати-полем. Не оставляя им иного выбора как следовать за собой.
Человек тронул сапогами бока коня и вскинул глаза на красный диск солнца затянутый рваной пеленой низко плывущих облаков. Посмотрел на такое чужое и далекое небо. Обнажив голову, склонил плечи к земле и поблагодарил степь за то, что она приняла его, а поблагодарив, в который раз начал свой путь.
Он ехал долго, так долго, что когда очутился на пороге яви и сна, уже не мог сопротивляться последнему. Из дремы, которая вот-вот готова была окутать человека сладким туманом, его вырвал зычный крик ворона. Его громкий гортанный клич огласил серое небо над бескрайнею степью и призвал взмыть вверх тысячи и тысячи черных птиц.
Они появились отовсюду, со всех сторон, куда ни падал взгляд, черные горластые полчища, и, слетевшись в огромное кольцо, стали кружить над всадником образуя воронку. Превращаясь в дикий вороний смерч. Когда их карканье, слитое со звуком хлопающих крыльев, стало невыносимым, человек зажмурил глаза и прижал руки к голове. Он мог чувствовать, но не мог видеть, как черный вихрь спустился с неба и оторвал его и коня от земли...
И вдруг все смолкло. Словно чья-то воля одним взмахом руки очистила небо от птиц и вернула округе первоначальную тишину.
Где-то высоко, там, где есть место покою и забвению, где слова обретают особый смысл и текут подобно реке времени по хрустальному руслу вселенной, одинокий черный ворон сел на выстеленную из перьев дорогу и, пригнув шею, расправил огромные крылья. Глубокие ползущие тени, словно плащ мрака, легли позади ворона, и подняли вверх преобразившуюся в высокого монаха фигуру.
- "Ты устал, сынок, пора возвращаться.
- Да, отец, я устал. И хочу домой.
- Не ты выбирал свой путь. Не кори себя.
- Не могу, отец. Не могу. Мой дух слаб, я не в силах противиться выбору. Я не в силах выбраться из лабиринта.
- Мой мальчик, это не так. Однажды, дорога вернет тебя домой, как увела когда-то.
- Может быть, отец. Может быть. Но я устал терять себя и проживать чужие жизни. Устал скитаться по мирам и забывать кто я. И, отец, я устал обретать новое имя.
- Твоё имя хранит твой дом. Вернувшись, ты вновь обретешь его.
- Но, кто я? Ради Бога, отец, скажи - кто я?!
- Сынок... ты тот, кто сумеет вернуться к началу..."
Чей это голос? Человек остановил коня и оглянулся. Кажется, он уснул на какое-то время и монах ему причудился.... Да. Дорога перед ним была пуста. Сколько же он спал? Путник с надеждой взглянул на небосвод. Туда, где замерло, спрятавшись в тучах, холодное и чужое, такое незнакомое ему солнце. Туда, где остановив свой ход недалеко от кромки горизонта, застыло время.
Желая стряхнуть затуманивший голову морок, человек смежил веки и провел ладонью по обветренному лицу. Открыв флягу, плеснул на себя водой, пытаясь избавиться от охватывающего его чувства. Странного ощущения, будто мир волнуется и прогибается под тобой. Оплавляется как на огне слюда и стекает в огромную чашу, меняя очередное обличье. Оставляя тебя один на один с пустотой...
Прочь. Человек отер лицо от воды, охватил взглядом горизонт, и нерадостно усмехнулся: пелена не покинула его, а лишь сменила декорации.
Когда всадник открыл глаза, он увидел, что стоит на холме, на зеленом лесистом взгорье, а под ним, в долине, лежит город. С бурыми треугольниками черепичных крыш и тонкой паутиной пустынных улочек. С белыми башенками, венчающими строение городской ратуши, с высокой часовней и каменной церковной колокольней. С городской стеной и с большими, забранными решеткой, городскими воротами.
Длинные черные ленты, повязанные на прутья решетки, развевались далеко внизу, переплетаясь и шурша на ветру точно змеи. Остерегая безмолвным криком всякого перехожего от намеренья вступить за эти врата.
Город Проклятых встал на пути всадника отгородившись от мира каменной стеной.
Что ж, выбор сделан и иного пути нет. Широкие кожаные браслеты с начертанными на них рунами (послушные чужой воле) сдавили крепкие запястья всадника и заставили руки дернуть поводья. Человек тронул коня и начал неспешный спуск с холма.
Нехитрой петлей легла тропка под ноги коню и, огибая камни и ложбинки, вывела всадника к воротам. Подъехав, он поднял железное воротное кольцо и со стуком опустил его на решетку. Голосом низким и хриплым от долгого молчания человек громко сказал:
- Откроет ли город ворота проезжему путнику?
Ответа не последовало, и он вновь трижды поднял кольцо.
- Эй! - руки человека сложились у рта в полумесяцы. - Есть кто живой?! О ночлеге прошу!
- Нечего делать доброму путнику в оставленном богом месте. Уходи! Тебе не найти здесь ночлега.
Голос раздался позади всадника, и он удивленно обернулся. Вся в лохмотьях, подпоясанная драной шалью, дорогой плелась старуха. Опираясь на клюку, она волочила по земле какой-то грязный предмет похожий на тряпку. Когда старуха поравнялась с всадником, он увидел, что взбивающий дорожную пыль предмет, не что иное, как привязанный к веревке дохлый кот.
- Никто не откроет тебе. Хочешь войти - иди, - сказала старуха и, не отрывая глаз от дороги, поплелась дальше.
- Что ж.... - Человек погладил коня и окинул взглядом дорогу. - Спасибо и на том, добрая женщина.
Он отвернулся и не увидел, как от его слов дрогнули плечи старухи, и блеснул взгляд. И не расслышал, как шамкающие губы прошептали:
- Долгим же был твой путь, сынок. Ох, долгим...
С сухим скрипом ворота ползли вверх, постепенно обнажая из земли ржавые колья. В руках путника было достаточно силы, но и ему приходилось нелегко. Продев руки сквозь длинные прутья решетки, он тянул на себя крепкую подъемную цепь. Заставляя механизм, раз за разом, всего на несколько дюймов поднимать над землёй железное забрало.
Наконец решетка была поднята, и путник въехал в город. Не спеша, не понукая коня, он двинулся по мощеной камнем центральной улочке, оглядывая закрытые ставнями окна домов и наглухо заколоченные двери. Ветер стелил под ноги коню опавшую листву и грязный соломенный сор. И ветер вторил эху топота копыт протяжным перестуком подков о камень.
Город как будто вымер, не было видно ни души, но человек знал, что он обитаем. Еще с холма он заметил тонкую струйку дыма, устремившуюся в небо от остроконечной крыши церковного прихода, прятавшегося в тени высокой колокольни. Три сухих тополя разрывали дымок в клочья и пускали по ветру, не давая возможности чужому глазу за него зацепиться, но человек стал исключением.
Он почти миновал базарную площадь - разделившую собой церковь, ратушу и дома городской знати, - уснувшую в хаосе разрушения, когда запах гнилой плоти внезапно остановил его. Ветер, хохоча и завывая, швырнул мертвый дух в спину человека и заставил его стремительно обернуться. А, обернувшись, застыть от неожиданности.
Среди пустующих деревянных прилавков, заколоченных торговых палаток и брошенных телег, среди пустоты наполняющей некогда оживленное место, в центре площади, невидимый шутник соорудил карусель. По мановению волшебной палочки, в один короткий миг, установив на небольшом возвышении круглую вращающуюся платформу.
Всадник мог поклясться, что мгновение назад ничего этого не было, что площадь в этом месте была пуста, но перед видением открывшимся его глазами, слова клятвы сорвавшись с уст, обратились бы в пыль и легли под ноги.
Карусель казалась блеклой и серой все время, пока тень заходящего солнца, как вор, кралась по булыжной мостовой и наползала на площадь. Но как только свет отступил и сумерки, слившись с ветром в игривых объятиях, накрыли округу, большое колесо под платформой дрогнуло и ожило. Платформа покачнулась, заскрипела, и издала глухое: "Клок-клок, клок-клок, клок-клок...".
Белый разрушенный остов старой кобылы, лишенный живой плоти, проступил в легком, еще сгущающемся сумраке, и привел в движение карусель. Привязанная к деревянному колесу под платформой за цепь, кобыла-скелет недовольно заржала и поплелась по кругу. Заводя тишину всё более динамичным перестуком бряцающих о булыжник подков: клок-клок, клок-клок, клок-клок.
Ветер запел, завыл, взвихрил с земли опавшую листву, и раздул своим дыханием высокий купол, раскинувшийся над каруселью цветным шатром. Украшенный сотней флажков, китайских фонариков и трепещущих на ветру пестрых лент, купол закружился, осветился огнями и заиграл красками.
Послышался легкий прозрачный смех, и несущихся по кругу лошадок, оленей, осликов, - весело вскидывающих на бегу деревянные копытца и взвивающих разноцветные гривы, - оседлали призрачные фигурки. Несколько десятков прозрачных детских фигурок заполнило карусель, разместившись на длинных широких сидениях окаймляющих круг. Рядом с поддерживающими купол шестами.
Всадник, слившись с конем, казалось, окаменел. Странная мысль о невидимом ярмарочном зазывале, ведущем в поводу раскручивающую карусель кобылу, пронеслась у него в голове, когда её повод натянулся, а в воздухе раздался резкий щелчок кнута.
- Яков, мой брат. Тот, что смеется у центрального шеста и машет флажком. Он был последним...
Кто-то тронул человека за брючину. Он опустил глаза и сжал в руках удила. Ребенок, девочка лет десяти, стояла рядом с конем и смотрела на человека снизу вверх немигающим взглядом. Запах гнилой плоти, горькой травы и крепкого мускуса исходил от неё, а по жилету и длинным темным волосам к лицу ползли белые черви.
- Уходи, - сказала девочка и указала человеку рукой на здание покосившейся церквушки, прислонившееся кривым боком к заколоченной досками колокольне. На улице стемнело, и сизый дымок над церквушкой на фоне темного неба теперь был виден всаднику куда отчетливее, чем с холма.
- Уходи же! Если ты тот, кто я думаю, ты погибнешь. Ты не готов... - Рука ребенка осталась лежать на ноге человека, и он видел как белый червь, скользя по маленьким хрупким пальцам, перетягивает прозрачную кожицу и переползает на его сапог.
Поборов охватившую его оторопь, всадник склонился вниз и схватил девчушку за тонкое запястье. К его удивлению оно оказалось осязаемым и теплым. Живым! Таким горячим, что человек, решивший для себя, что перед ним лишенное жизни создание, едва не одернул руку от неожиданности.
И все же, хватка его не ослабла. Он притянул девчушку к себе и заглянул в её широко открытые карие глаза. В его глазах - цвета дождливого серого неба - лежал иней и дул ветер недоверия.
- Мои сны темны и тревожны. Они глубоки как бездна и туманны как млечный путь. Они полны тайн и загадок, и нехоженых троп. И в них живут кошмары. В них нет одного... - От голоса человека веки ребёнка испуганно дрогнули, а подбородок поджался. - В них нет места детям. Откуда ты взялась, малышка?
Взгляд незнакомца - долгий, внимательный, приковывал к себе и держал. Он проникал в душу и собирал осколки своего отражения, и пути ему были открыты. Но то, что человек увидел в этот раз, смутило его и заставило одернуть руку. Тонкий лучик надежды в детских глазах, едва различимый шаткий мостик, протянутый от ребенка к нему, качался и грозил обрушиться от его слов.
Ответом всаднику стал взволнованный шепот:
- Я звала, и ты услышал. Я ждала, так долго, и вот ты пришёл! Я придумала тебя - Храброе сердце, а ты ... - с горечью выдохнул ребенок, - ты меня не узнал. Теперь Храброе Сердце уйдет, и всё... всё! окажется зря.
Всадник, глядя на робко щебечущую девчушку, невольно улыбнулся:
- Храброе Сердце... - тихо повторил он. - Я стал стар и забывчив, детка. Моя душа износилась, а память потеряла имя. Но глаз мой по-прежнему точен и остер слух. Разве не ты, малышка, просила меня уйти? - спросил человек.
Девочка моргнула и кивнула головой:
- Да, - сказала она. - Я. Но только потому, что знаю: вошедший в город Проклятых, разделит их участь раньше, чем отопьет воды из колодца. Так говорит Книга Познания. А я не хочу, что б так случилось. Ни за что не хочу!
Лицо человека отразило удивление и грусть.
- Рано тебе, крошка, забивать голову подобной ерундой, - с укоризной сказал он. - Даже в склепе, должны быть вещи куда более интересные, чем начертанные древними письмена. Зерно не всегда прорастает, пусть оно истинно и брошено в благодатную почву. А слова не всегда верны, даже когда сказаны мудрецом.
- Но я хотела помочь тебе, Храброе Сердце, - простодушно ответил ребенок. - Я хотела укрыть тебя! Беатрис предсказала, что если ты придешь с вечером, ты можешь погибнуть!
- Малышка, - теперь грусть жила в каждой черточке лица незнакомца, - смерть не самое страшное, что уготовано миром. Мне некуда идти и не от кого прятаться, - ответил он. - Что бы меня ни ожидало здесь, не я выбирал этот путь. И потом, - спросил человек, - ты же не хочешь остаться одна? С тем, чего ты так боишься?
Тело девчушки натянулось как струна. Глаза распахнулись, рот приоткрылся, а ручки сжались в крепкие кулачки. Казалось еще секунда, и она закричит. От страха ли, от боли, всё равно. Сорвется с места, и кинется прочь.
- Нет, не хочу. Я пойду с тобой, - наконец сказала девочка, совладав с охватившими её чувствами. - Как бы я ни выглядела, Храброе Сердце, склеп - не мой дом. Он там, - она указала рукой на домик церквушки. - Там, где отпечаток божьего слова еще хранит силу, подобно тлеющему на ветру огоньку. Где сила света сдерживает преграду между явью и сном, и натиск тьмы отступает. Так говорит старая Беатрис, - уточнила малышка и важно нахмурила брови. - А Беатрис всегда говорит правду. Вот и про тебя она сказала.
На мгновение сердце человека забилось в груди, ухнуло в бездну и остановилось, пронзённое горячей стрелой, таким огромным оказалось желание узнать прошлое, скрытое в глубинах собственной памяти. Но дальнейшие слова ребенка отрезвили сознание и привели человека в чувство:
- Она сказала, что если я устою перед незваной гостьей, если буду смелой и терпеливой, и сильно-сильно захочу и подумаю, то придет человек, имя которому Храброе Сердце, и спасет нас.
Девочка подошла и обняла ногу всадника.
- И вот - ты пришел, - сказала она. - Ведьма не обманула. Только ты не узнал меня, как было в сказке. Но это я. Слышишь, Храброе Сердце, - я! - девочка подняла лицо к всаднику. - Кьяра!
Человек склонился к ребенку и провел обветренной в неизвестных походах рукой по её темным струящимся волосам. Смахнул с детской головки несколько извивающихся червей и удивился затеплившемуся в душе огоньку. Странное дело, но среди отвратительных запахов окружающих Кьяру, он уловил аромат жизни и человеческого тепла. В первый раз, с тех пор как человек пришел в себя, сердце его откликнулось и ожило. Слова вышли из самой середки, из души, а потому дались нелегко:
- Малышка, - осторожно начал он. - Я не Храброе Сердце. Я не герой старых преданий и сказок, не человек дороги. Я человек, потерявший свой дом. - С неба стал накрапывать дождь, и незнакомец снял со своей головы широкополую шляпу и надел её на ребенка. На его загорелое, чуть тронутое румянцем лицо, упали длинные пряди темно- рыжих волос. - Твоя Беатрис не солгала. Сказочное Храброе Сердце, которого так ждут, обязательно придет и узнает тебя. Это случится.
- Неправда, - тихо-тихо, словно несмело прошелестел по морозной траве родившийся на свет ручеек, возразила человеку девочка и обняла его еще сильней. - Это ты.
- Правда, Кьяра.
Человек впервые назвал девочку по имени и от звука его голоса плечи малышки легонько вздрогнули.
- Я не Храброе Сердце, малышка, но я здесь и не оставлю тебя. Если захочешь, я пойду с тобой...
- Кьяра! Эй, Кьяра! Иди к нам! - Детский голосок, такой же прозрачный, как и сама фигурка Якова, тонким колокольчиком зазвенел в опустившихся на город сумерках, разливаясь в воздухе призрачным смехом. - Скорей же, сестрица, иди! Здесь так весело! Весело!
- К нам! К нам! - подхватили другие детские голоса. - Эй, Кьяра! Иди к нам! Иди,... иди...
Карусель кружилась, детские фигурки радостно смеялись, и множество светлых мерцающих нитей тянулись от их головок и уходили вверх, к небу. Постепенно переплетаясь между собой и закручиваясь над каруселью в толстый сияющий пучок. Петля огромной виселицы, проступившей над каруселью черной горой, перехватывала эти нити тугим узлом и, крепко удерживая концы, раскачивала на ветру.
Всадник поднял глаза кверху и не в силах сдержать чувств от увиденного, воскликнул:
- Господи - имя тебе! Не сплю ли я?!.. Что же должны были сотворить жители этого города, чтобы ты оставил заботой их детей!
Ответом на его слова стала вспышка молнии и удар грома разорвавший надвое сине-черное варево неба над площадью. Яркий небесный факел, вспыхнув, осветил изнутри розовым плотную стену кучевых облаков и, опалив пламенем края, заставил их сронить горькие слезы. Холодные и тяжелые они пролились на сухую землю и омыли камень.
Словно вторя щебету дождливых струй, в воздухе зазвучали тихие разливы кампанеллы: "Дрлинннь-динь-день-динь-дили-тинь, дрлинннь-динь-день-динь-дили-тинь!". Это мелкие серебряные колокольца вплетенные в длинную кружевную вязь, увесившую двери церковного прихода, тонко-тонко зазвенели на все голоса. Сливаясь с дождем в единую тревожную мелодию.
Следы земли, мелкие торфяные крошки, травяная труха и черви, под всё усиливающимися дождевыми струями, стали сползать и стекать с одежды ребенка на землю, вызвав у девчушки испуганный вскрик.
- Уходи же! - Детские ладошки легли на бедро всадника и с силой надавили на него. - Слышишь, Храброе Сердце, нам надо успеть. Наяра идет! Скорее! Скорее...
В подтверждение слов девочки над площадью пронесся низкий кошачий вой. Юркие гибкие тени высыпали из темноты переулка и, вжимаясь в камень, стали расползаться по площади. Мерзким гласом предваряя появление хозяйки.
Она возникла из темноты - высокая худая женщина в длинном светлом одеянии, окруженная ореолом вздыбленных седых волос. Она шла, распрямив плечи и призывно виляя бедрами. Её ступни скользили над землей, а ладони держали схваченную у колен юбку. Поравнявшись с каруселью, Наяра остановилась, запрокинула голову и, взметнув подол, громко рассмеялась:
- Весело моим деточкам! Ох, и весело! - крикнула она. На её одежде заплясали радужные отблески цветных огней. - Так кружитесь же! Кружитесь же быстрее! Пошла, Эфа! Пошла! - Женщина взмахнула рукой вслед бредущей по кругу кобыле и рассекла воздух появившимся в руке хлыстом. В ответ на взмах, кобыла споткнулась, присела на задние ноги, и недовольно заржав, ускорила ход. - Одна, всего одна нить, и я вернусь в мир людей в новом обличье! Бессмертная и молодая! Так закручивай же дорогу к свободе, проклятая Эфа! Закручивай! Да потуже!!
Как только светлая фигура появилась на площади, человек обнял ребенка и усадил перед собой на коня. Колокольные переливы не смолкали. Раскачиваясь на ветру, колокольца заводили мелодию всё тревожней и тревожней, вселяя в душу всадника холодное чувство смятения и беспокойства. Конь, чувствуя настроение хозяина, стал гарцевать и нетерпеливо притоптывать на месте. Готовый тут же, по первому зову, сорваться на бег.
- Спокойно, дружок. Спокойно...
Человек погладил коня и крепче прижал к себе Кьяру. Плечики малышки вздымались, а сердечко бешено колотилось в груди, когда новый порыв ветра принес с собой косые ледяные струи. Словно злые плети, они обрушились на спину всадника, закрывшего собой ребенка, и унесли их слившееся дыханье прочь.
- О-ох! - коротким вздохом Наяра оборвала свой смех. Стремительно, с жаждой изголодавшегося зверя, она втянула носом воздух и задрожала. Повернула седую косматую голову и посмотрела долгим взглядом в сторону наблюдавших за ней людей. Окинула зеницами холодных глаз всадника и остановила их на испуганном ребенке. Медленно повернулась, опустив голову, и, раскачиваясь на ходу, направилась к девчушке.
С её шагами кошачий вой разом стих, а вместо него по воздуху поплыли нежные детские голоса:
- Иди к нам, Кьяра! Эй, Кьяра!
По мере того как женщина приближалась к ребенку, одежда её разглаживалась, а волосы опадали на плечи и сами собой сплетались в толстую белую косу. Что-то знакомое показалось человеку в её облике, что-то такое появилось вдруг, на короткий миг, что он уже видел когда-то, но что? Что? - человек сказать не мог.
- Ты пришла покататься на карусели, радость моя? - заговорила женщина, и голос её зазвучал необыкновенно нежно и ласково. - Иди же ко мне! Иди, милая! Я посажу тебя на самую красивую лошадку. - Она улыбнулась и протянула к девочке руки. - Я прокачу тебя по серебристому полю, расцвеченному огнями, и подарю тебе радость. Ну же, детка! Иди! Ты больше не будешь прятаться от Наяры?
- Нет! - Кьяра в бессилии подалась назад. В её безмолвном крике было столько страха и отчаянья, что человек, не раздумывая далее, твердой рукой направил верного коня к дверям церкви. Желая остаться с неведомым один на один.
- Прочь! - крикнул он, когда костлявая, бледная как мел рука вцепилась мертвой хваткой в поводья и рванула их на себя. Другая рука Наяры взлетела вверх и, метя коню в глаза, длинными ногтями оцарапала морду животного.
- Прочь, негодная! - Всадник наотмашь ударил женщину по лицу и отбросил её в сторону. Он почти достиг дверей церкви, когда Наяра встала перед ними так внезапно, что конь, увидев неожиданную преграду, захрипел, заартачился, и встал на дыбы.
- Поздно! - крикнула женщина и от гнева её коса зашевелилась. - Она моя! Отдай её мне, человек! Или ты умрешь раньше, чем копыта твоего коня коснуться земли! Отдай!
- Сегодня смерть изменит себе и не станет орудием мести такой гадины, как ты, - ответил человек вставшему на их пути созданию и замахнулся рукой. - Убирайся с дороги, порождение тьмы! Убирайся!
Наяра закинула голову и захохотала. Её волосы расплелись и вздыбились, а плечи затряслись. Она вскинула вверх руки, застонала, и всадник увидел, как в одной из них появился хлыст. Наяра взмахнула им над собой, и хлыст со свистом рассек воздух. На его тонком конце алым жаром занялся огонь.
- Глупец! - закричала она. - Этот ребенок обещан мне! Даже погибнув, ты не спасёшь девчонку! Отступись, человек, и я не трону тебя. Старуха проиграла. Проиграла! Час расплаты настал, и сегодня, маленькая негодница станет последней! А я, Наяра, я - на пороге вечности обретшая новую веру, получу, наконец, от города долгожданную награду!
- Наградой твоею стану я, - сказал человек, - и только. Или погибелью!
Он ударил сапогами коня в бока и тот взвился на дыбы выше прежнего, а взвившись, обрушился копытами на фигуру, подмяв её под себя и откинув прочь. Вместе с обомлевшей девчушкой всадник перелетел через поверженную наземь Наяру и, направив коня вперед, поскакал к церкви.
Колокольца по-прежнему голосили. Человек спешился, снял девчушку с коня и поднес к распахнутым дверям церкви. Две руки возникли из темного проема, подхватили у него малышку и втянули внутрь храма. Вовремя, ибо как только Кьяра пересекла церковный порог и исчезла внутри, яростный женский крик, слившийся с кошачьим воем, огласил площадь.
- Иди же и ты, скиталец, под божий кров! Укройся с нами! - было сказано человеку, но человек отвернулся и вскочил на коня. Чтобы через секунду застыть вместе с верным другом в ожидании врага под льющимися с неба ледяными струями.
С громким гласом негодования приближалась Наяра к застывшему всаднику. Земля под её ногами дыбилась и курилась, а хлыст в руке описывал огненные круги. На её седых волосах сверкал иней и на губах лежал снег. Чертова дюжина орущих котов шла за хозяйкой следом, разметая на пути листву и подступая к всаднику ближе и ближе.
Человек не имел никакого оружия кроме кожаного поясного ремня с кованой пряжкой. Он медленно снял его и обмотал конец ремня вокруг правой руки. Левой рукой удерживая удила, он стал медленно раскручивать пояс в воздухе, готовый отразить приближающуюся атаку.
Но первый удар Наяра нанесла не человеку, а его коню. Она взмахнула хлыстом и хватила коня под ногами. Взмахнула еще раз, и огненный конец плети опоясал круп животного. Удар вызвал судорогу боли, конь неистово заржал, осел, и, разрывая узду, сбросил седока на землю. И тут же вскочил, не успев опомниться, встал на защиту хозяина от набросившихся на него тварей.
Они жалили и кусали, они впивались в руки и ноги и рвали сильную плоть. Человек отбивался: он хватал бешеных тварей, бил ремнем и кидал оземь, а конь топтал их. Но силы человека и коня иссякали. Хлыст Наяры щелкал всё веселей, а злой хохот раздавался всё громче. Огненный полосы ложились на плечи и спину человека и коня картой дорог, лишая их тела сил и наполняя воздух запахом горелой плоти. Когда последняя иссеченная рана легла на плечо, человек упал и потерял сознание, а полная белого сияния луна вышла из рваных облаков.
- За своей погибелью пришел ты сюда, человек! - вскричала Наяра, потрясая над головой поверженного человека огненной плетью. - По своей воле встал ты на моём пути и лишил обещанного. Так погибни же, строптивый!
Она подошла и опустила ногу на исполосованное плечо. Свернула хлыст в послушную петлю и оглянулась на церковь, где тревожным звоном заливались серебряные колокольца.
- Заткни свои трещалки, Беатрис! Они тебе больше не помогут! - радостно крикнула Наяра и, смеясь, накинула петлю человеку на голову.
Не мог человек умереть. Хоть силы и оставили его, воля к жизни его не иссякла. Он не знал, сколько плутал в лабиринте, как не знал и того, зачем судьба привела его в этот город. Но если для того, чтоб он принял здесь свою смерть, то недостойного вершить высшую волю избрала она для него.
Запястья словно обожгло огнём. Руны на широких браслетах вспыхнули, да так ярко, что Наяра от неожиданности отпрянула от человека и закрыла лицо руками. Мягкая сеть, сотканная из извивающихся червей и испачканная землей, кишащая личинками и земляными жуками, наброшенная сзади кем-то невидимым, опрокинула её навзничь и привела в ужас.
- Беатрис!! - Наяра неистово забилась под живой сетью. - Ты все-таки подобралась ко мне, проклятая карга! Мало тебе моих тварей! Ох, подожди, старая... - зашипела она. - Твоей сети не сдержать меня вечно и тогда расплата придет! Слышишь! Я достану тебя с девчонкой! Достану даже в вашей вшивой церквушке! Убери же эту мерзость, Беатрис! Ох, убери!
Наяре ответил тихий старушечий голос, хриплый и сердитый:
- Я долго ждала этого случая, Наяра, и своего не упущу. Бог мне поможет... и земля. Твои твари в смертных судорогах корчатся на ней, побитые славным конем, быть и тебе при них. А меня ты не достанешь. Видит Бог, не достанешь. Если случится по-моему, не ходить тебе боле белыми ножками по земле, не жить вечной жизнью подле людей, забрав столько жизней, а гореть тебе, змее, в аду!
- Ох, не мешай Беатриссс! Пожалеешшшь! Оххх...
- Храброе Сердце.... Эй, Храброе Сердце! - прошелестел над ухом поверженного человека испуганный голосок. Мягкая теплая ладошка легла на заострившееся лицо, откинула влажные пряди волос и осторожно погладила щеку, заросшую щетиной. - Ты слышишь? Это я...
- Кьяра? - Человек медленно открыл глаза и посмотрел на склонившуюся над ним темноволосую головку. - Малышка? - Он улыбнулся девчушке, но улыбка его вышла жалкой. Спину жгло огнём, и мокрый камень вовсе не облегчал страдания. Сжав зубы, человек попытался подняться, но взявшаяся из ниоткуда грубая старушечья рука опустилась на широкое плечо и прижала его к земле.
- Погоди, сынок! Не время еще. Дай-ка сюда руку.
Луна светила полным светом и человек узнал нависшее над ним лицо. Это была та самая старуха, что встретилась ему у ворот города.
- Почему.... Почему не сказала мне там, у ворот? - собрав остатки сил, спросил человек и после горького вздоха сожаления, сорвавшегося с узких морщинистых губ, услышал короткое:
- Сам должен был. Сам.
Старуха поднесла руку к глазам, повернула ладонью к себе и провела длинным ногтем по глубокой сетке линий, пролегших меж мозолистых бугорков.
- Так я и думала, - через мгновение прошамкала она и указала притихшей Кьяре на линию жизни человека: - Коротка... Коротка дорожка его, дочка. В том беда была.
- Пусть... - выдохнул человек и закрыл глаза. Он уже не слышал ничего. Холодное течение накатило из темноты, подхватило лодку несущую его тело и понесло прочь. В страну забвения и покоя.
- Что?! Вот еще! Пусть, да не пусть! - сердито выдохнула старуха в бледнеющее лицо и повернулась к Кьяре. - В том, что пришел он сюда, наше с тобой желание было, дочка, - сказала она. - Нам и ответ держать. То, о чем говорила тебе, всё исполни. Нет кроме него надежды нам, потому как божий заступник он. Только мается, бедолага, что не может про то прознать. Что не так было, прости. А сейчас, - старуха шикнула на девчонку и махнула рукой, - неси скорей колокольца, милая. Поспеть бы...
Длинным кольцом разложила Кьяра по земле колокольную вязь и, подчинившись воле старухи, села подле человека. В центре круга, замкнув вязь особым узлом, замерла старая Беатрис. Шепча под нос заклинания, женщина опустилась над человеком и уложила его голову к себе на колени. Извлекла из-за пазухи холщовый мешочек, перетянутый черным шнурком, и осыпала себя и незнакомца мелкой трухой сухих трав. Их запах, брошенный в лицо человеку, долетел, остановил, и удержал его где-то на тонком краю сознания. Веки его дрогнули и затрепетали. Облегченно вздохнув, старуха окрестила гостя скрюченной горстью и обронила Кьяре:
- Холодно и одиноко ему там одному. Время сказку сказывать, дочка. - И зашептала, благословясь, земле, тайное и ведомое ей слово:
- Земля, прими колдовство моё темное, как есть оно: завязанное на магии и крови. Ибо ты, мать Земля, - тело ему и душа. И только праху твоему подчиняется моя сила. Тьма стоит на земле, но не за землёй, что принимает жизнь и дарит её. Не вправе тьма отобрать божье и наречь его подвластным себе. И не в том будет моя просьба. А в том, чтоб исполнить волю твою, и волю того, кто вершит всем. Мне, ведьме, имя которой Беатрис...
Кьяра огляделась. Новые и новые гибкие твари подступали к разложенному по холодному камню кольцу, обступая троицу со всех сторон. Истошно вопя, они испуганно пятились от израненного коня, что, раздувая ноздри и тяжело перебирая копытами, стоял над корчащейся под сотканной из земляных червей сетью Наярой.
- Боженька, услышь нас! - попросила девочка, закрыла глаза и осторожно легла на землю возле человека. Обняв его руку, она зашептала ему на ухо, стараясь не слышать злой крик Наяры:
- Когда сады славного города Геларии сбросили цвет и укрылись плодами; когда стадам овец пасущихся на его лесистых взгорьях стало не счесть числа; в день великого равноденствия и высокого солнцестояния, погиб Большой Волк.
Тот, кто убил его, пришел к Лабиринту ни в свой час и был гостем не званым. Тот, кто убил его, знал, что убить Волка можно только в четыре правых руки и в четыре оружия, и воспользовался этим знанием. Тот, кто убил его, - не ведал, что творил.
Много лет спал Большой Волк у подножья Судьбы-горы, что уходила вверх к небу и нисходила вниз к земле, сторожа вход в Лабиринт, а вокруг него, убаюкивая зверя тихим шелестом, перекатывались разноцветные клубки-шары: черные, красные, синие, желтые, белые дороги...
Удивлен был зверь, в силу того, что наделен был умом и знал: отведенный для смерти час не настал. А потому, умирая, перемешал он множество смотанных в клубок дорог, да и раскатил по свету. Спутав путь тем, кто, преисполнившись злой отваги, пришел к нему за единственным клубком - тонкой зеленой тропкой - тайной дорогой ведущей в мир предков.
Да только не знали они, те, кто, воспользовавшись знаниями, свершили задуманное, что даже отыщи они среди множества дорог ту единственную, размотать её им окажется не под силу. А под силу это лишь только живому зубу волка, спрятанному зверем среди клубков. Вот именно тот клубок, в котором и был этот зуб, покатался по свету, да и прикатился к старой вдове, что служила ризничей при церковном приходе.
Было так кому угодно или нет, но только вдова та оказалась женщиной не простой, а в седьмом поколении ведуньей и знахаркой, и тайну клубка открыла. А открыв, обязалась ту тайну беречь, ибо догадалась она сколь великий соблазн стоит за ней. Для тех, кто в желании ступить на путь предков оказался готов порушить предписанный миру закон и его временное равновесие.
Много лет прошло с тех пор, и растеряла вдова все зубы, кроме одного, что продлевал ей жизнь. И дожила до того дня, когда к воротам города пришла седая женщина.
Черная нить темной дороги вилась у её ног заставляя увядать листву и траву, и хоть видна оказалась только вдове, многое ей о той перехожей рассказала.
Испугалась старуха и стала просить людей не впускать в город пришлую женщину, да только напрасным был клич её. Усладила незваная гостья слух жителей Геларии вестью о том, что, якобы, явилось ей великое откровение, и узнала она, что одарил их Бог неслыханно щедрым даром - доверив одному из жителей города хранение древней реликвии. Живого ключа способного проложить путь сквозь Лабиринт времени в мир предков. И стоит лишь отыскать его, как расстелет она перед ними дорогу, вступив на которую, перестанут они быть людьми, преисполнятся волшебной силы, и станут подобно богам вечными.
А в награду, что отыщет ключ и откроет дорогу, попросила гостья отдать ей то, чего у жителей города имеется в избытке. То, что год за годом только прибывает у них.
"...Надежно укрыт от глаз путь тот. Не верьте ей! Не найти его никому..." - отвечала вдова, глядя на людей вставших у церковного порога. - "О том ли должны быть печали ваши? - и вопрошала: - Опомнитесь! Мало ли вам дано!" - да только никто не слышал глас её, пока коса пришлого косаря не скосила первую жатву.
Жатвой той оказались детские души, брошенные гостьей на алтарь бессмертия. Черные птицы, вестники божьего гнева, оглашая небо плачем, спустились на стены города и прокляли его жителей, что в глубокой печали в тот же день установили виселицу и казнили незваную гостью.
Её казнили на площади, под крик девяти петухов, но даже этот заутренний крик не отделил от мертвого тела злой души Наяры. Вера её и принесенная темным силам дань оказались сильнее смерти.
Ужас и горе охватили жителей города, а косарь всё не унимался. Каждую ночь приходила висельница за обещанным. Новые и новые детские жизни тонким мерцанием нитей уходили в небо, свивая дорогу к вечности, что пряла на своей виселичной прялке Наяра. Отцы и матери, старики и дети, отдавали души чудо-станку, что ночь от ночи рос ввысь, по мере того, чем длиннее и крепче становилась нить новой дороги. Волчий клубок, знала, знала Наяра, не найти ей никогда...
....На раскрытую ладонь человека упали мелкие комья земли. Старая ведьма вырвала из своего рта Волчий зуб и вонзила его острый край в переплетение линий, в тонкий короткий оборвыш. Вонзив, трижды повернула зуб и, разрывая огрубевшую кожу, прочертила, проложила новую линию жизни человека, опоясав запястье. Крупные капли крови выступили из ладони и стекли на вмиг вспыхнувшие браслеты.
- Вот и всё, сынок, - сказала старая Беатрис, глядя, как смешиваясь с кровью исчезает Волчий зуб и рубцуется кожа на руке человека. - Вот и все, - повторила и, сронив слезы на морщинистые щеки, улыбнулась уснувшей на его плече Кьяре. - Дальше, дочка, без меня.
Через мгновение прах старухи Беатрис унес ветер.
Лодка не качалась. Течение воды остановилось, и река отпустила человека. Он больше не плыл. Теперь он спал и видел сон: рыжеволосый мальчишка на гнедом скакуне мчался во весь дух через цветущий в июньском цвете луг и, смеясь, что-то радостно кричал. Ветер рвал его рыжие вихри и надувал рубаху на спине пузырём. Ветер подхватывал его крик и относил далеко-далеко вперёд, на все стороны света:
- Э-ге-гей! Эх-ха, Савка-а-а!... Э-ге-гей!!!
И было в том крике что-то знакомое, такое родное и близкое, отчего сердце человека сжалось, а душа заныла. Он проснулся и вскинулся, и очнувшись, закричал от отчаяния. Вместе со сном память опять отняла у него всё.
Малышка Кьяра, умытая дождем и освобожденная от оберегов старой ведьмы, тихо спала, свернувшись калачиком на земле, под его боком, и человек нежно погладил её волосы. От рубцов на спине не осталось и следа. Человек встал, поднял малышку на руки и коротким свистом подозвал к себе верного коня. Теперь он знал, что делать. Знание пришло само. Отныне не во власти Наяры было что-либо совершить с ним - под сильной защитой был человек, - и, чувствуя это, замерла она, сжавшись, под стерегущей её сетью.
- Ты попадешь туда, куда стремилась твоя душа, - встав над незваной гостьей, сказал человек и посмотрел в небо. Зарево уже окрасило горизонт и стало видно, как в рванном рассветном небе, окрашенном багряно-розовыми красками, к городу широким клином летит черная стая.
- Ты пришла не одна, Наяра, я знаю. Кьяра рассказала мне. Я найду всех. А сейчас, призванная к ответу, ты попадешь в мир тех, кто были первыми, а я отведу тебя.
Человек отвел глаза от злого, мертвенно-бледного лица женщины и посмотрел в лицо мирно посапывающей на его груди девчушки. Подняв с земли шаль старухи Беатрис, он укрыл ею хрупкие плечики и сказал:
- Мы отведем тебя. Я... и верное, Храброе Сердце.
Звонкая трель сверчка разбудила Ваньку. Тонкий стебелёк, стрела подорожника, осыпая тугие семечки, забралась за воротник и пощекотала нежную кожу.
-Тьху ты! - вскинулся Ванька, смахнул с шеи траву и озадаченно взглянул на Савку, пощипывающего траву.
Дивный сон приснился ему. Испуганно ахнув, Ванька вскинул ладони к лицу и взглянул на длинные нити жизни, широким витком охватывающие его тонкие запястья. Облегченно вздохнув, он широко улыбнулся.