Я стал бояться, что она зарежет Джамки...

Помню, в эксперименте среди прочих мне выпал симохинский недочеловек. Впервые их расу описал Петр Симохин - легендарная "мышь". Не дав образоваться союзам, Петр победил всухую, одного за другим прикончив конкурентов на ранней стадии игры. В моем случае так действовать не вышло - расклад оказался ровным, к тому же гоминид и панцирник были физически сильны.

В присутствии человека нормальной расы симохинцы улыбались виновато и трясясь уступали дорогу. Щуплые, глупые, невзрачные. В эксперименте их оказалось двое, но даже пару никто не воспринимал всерьез. Не было нужды портить их кривоватые землянки, похожие на норки, их огород.

А через год появился Джамки и спутал все карты...

Я часто вспоминаю Кошу. Гибкая чертовски, с кожей, сплошь покрытой мелким бледно-голубым пушком. Гребень, спускавшийся меж лопаток и сходящийся на нет там, где начинался живущий своей жизнью хвост. Внешне она напоминала человека немногим более, чем прочие участники игры, а по повадкам, скорее, походила на наглого дикого кота.

Спаривались мы еженедельно, назначая встречи то у меня в хижине, то в ее похожем на гнездышко навесном шалашике среди ветвей. Но, постепенно обрастая бытовым инвентарем, перебрались в общее жилище. Всё верно... Мне нужен был союзник, впрочем, как и ей. В эти минуты я не позволял себе думать о жене...

Первое правило мыши: "Не питай иллюзий..." В учебке его вдалбливали в головы каждый божий день.

Я мышь.

Быть мышью почетный и нелегкий труд. Сперва суровый отбор, спецподготовка. Потом работа-подвиг, работа-жизнь.

Перед отбывкой прощался с семьей как все - слёзы, красивые слова. Танька врала, что дождется, и прятала глаза. Я ее почти и не помню. Но дочь она вырастит достойным человеком - за это я был спокоен.

Никогда не знаешь, в каких условиях доведется сражаться, кому противостоять - лабораторных мышей не ставят в известность о сути эксперимента. Не согласен с этим - не участвуй, а играешь - правила принимай, как есть. Вот выиграю, - мечтал я, - и селекционеры позволят нам продвинуться чуть дальше в космос, как некогда позволили осваивать Марс. Но с годами всё чаще одолевают сомнения - не простирается ли эксперимент гораздо дальше, чем казалось со стороны?

- Попрятали, обезьяньи дети! - помню, в тот раз выругался я и кинул Джамки: - Идем.

Недолюди брали числом. Каждому из них в очередной визит селекционеров досталось по фишке или две, а в сумме накапало прилично. Вечером в тот же день, прихватив для страховки Джамки, я наведался к этим бедолагам, чтобы их хорошенько потрясти. Но те лишь безропотно терпели, пока я выворачивал вверх дном их пещерки, боязливо жались в кучки, разводили руками и мотали головой.

- Попрятали, обезьяньи дети! - под конец выругался я и кинул Джамки: - Идем.

Ветряк сожгли...

Я перебирал потускневшие фишки. Годы жизни, годы упорного труда. Не знаю, может, зря мы меряем селекционеров по себе? Может, нет никакой связи между экспериментами, нашей мышиной возней и теми благами, что достаются временами человечеству от старшего космического брата.

А иногда я думаю: кто больше дал своему миру - панцирник, подаривший свои богатства Джамки, или я, отбиравший крохи у недолюдей?

Да... к прилету селекционеров был совершен поджог. Ветряк сгорел почти дотла. Просто с ним превосходство панцирного человека становилось слишком очевидным.

Собрались все и со смутной скорбью смотрели на пепелище. Отмеченным грустью казался даже массивный, никогда не выказывавший эмоций гоминид.

Но все понимали - иначе никак.

Задолго до тех событий недолюди у нас с Кошей выкрали огонь, соорудили подобие алтаря и, словно храму во славу разума, отправляли молитвы в сторону ветряка. Он таковым и был в нашем первобытном мире.

Пришлось сжечь...

Чем селекционеров впечатлить? Уютным, прочным домом, возделанной землей, предметами искусства. Выкраивая свободные минуты, горбатился я день ото дня, выпиливая статуи из дерева и мастеря из глины безделушки. У Коши получалось рисовать. На расписных статуэтках могли б заработать кучу фишек. Но, чёрт возьми, пришлось делиться бы с ней пятьдесят-на-пятьдесят.

Иногда я жалел, что присвоил себе единственную в эксперименте женщину (недобаба-симохинка не в счет). Когда об этом я задумался впервые? Возможно, когда в первый раз она откликнулась на Кошу. Или в то утро, когда, проснувшись, я обнаружил свою ногу, легонько обвитую хвостом.

Направив эксперимент в подобное русло, я дал слабину. Нам завидовали, от нас отгородились, и в этом противостоянии родился мощнейший союз - человек пигментный, человек трехпалый, узковисочный гоминид. Чаша весов склонилась в их сторону. Панцирный человек держался один.

Лишь однажды на ломаном русском Коша спросила:

- У тебя дома есть я?

Конечно же есть - мышей-холостяков не бывает. Когда вступаешь в игру, нужно иметь, кого защищать, ради кого жить. Чувствовать за спиной свою семью, свое человечество, свой дом большой и малый. Иначе никак.

Трехпалого не любили ни чужие, ни свои. Он воровал почти в открытую, не гнушался задирать недолюдей, портил имущество своего же клана, а вину спихивал на нас. Гаденыш пользовался тем, что даже гоминиду было ясно - три больше, чем два. А в одиночку в игре не побеждают. Нужны соратники, друзья.

Гоминид, компенсируя недостаток ума физической силой, защищал трехпалого от внешних посягательств, и при этом сам же щедро раздавал тому тумаки. Я же благодарил трехпалого за тот раздор, что сеял он внутри клана. Будь их союз крепче - мне б несдобровать.

Конечно, когда выпадал случай, мы с Кошей по мелочи наносили вред имуществу соседей, а по ночам дежурили по очереди, справедливо ожидая ответных мер. Действовать внаглую ни одна мышь не решалась - не те противники, не тот расклад сил.

А через год родился Джамки и спутал все карты.

Селекционеры прибыли немедля. Осмотрели, обмерили, ощупали младенца. До самого их отлета Коша не шелохнулась ни на миг, замерев в полуприсяде и зажав в руке заточенный камень. А когда, оставив малыша в покое, наши покровители отбыли, совсем по-бабски разрыдалась на моем плече.

За Джамки нам отвалили горсть фишек. С Кошей мы их поделили пополам...

Панцирный человек обустроился в одиночестве на холме. Он занялся кузнечным делом и не прогадал. Как ни пытались остальные дружить против него, организовывая мены исключительно друг с другом, каждый понимал - медный инструмент даст возможность заработать фишек, а оружие - их защитить.

Джамки подрос и здорово помогал по хозяйству. В одиночку, бывало, ходил на мены с панцирным человеком. Джамки тот выделял среди прочих и, быть может, по-своему, по-иночеловечески любил.

Ветряк сожгли. Остатки досок растащили и приспособили под хозяйственные нужды. А панцирный человек замкнулся и никого, кроме Джамки, близко к себе не подпускал. Ощущалось, что панцирник сломался, словно его ранее несокрушимая броня надтреснула изнутри. По существу, он сдался. Когда Джамки задаром относил ему еду, тот, пусть с неохотой, принимал ее. Не чувствовалось в нем прежней силы. Только уныние и тоска, желание порвать с экспериментом или вовсе убраться в мир иной.

А вскоре панцирный человек без лишних слов передал накопленные фишки Джамки. Так у нас появился третий сундук.

С той поры словно гниль завелась в нашем доме. Снова вспомнились времена, когда я опасался поворачиваться к Коше спиной. Я стал бояться, что она зарежет Джамки. Променяет жизнь сына-полукровки на выигрыш ее далекой родины и счастье ее первого дитя.

Без конца меня тревожили вопросы - кому сундук достанется? как его делить?

Первое правило мыши... Оно гласит: "Не питай иллюзий - рядом сплошь враги. Враги по определению".

Эксперимент затянулся. Всё чаще стало казаться, что прежний мир - всего лишь вымысел, призрак. Иногда Земля виделась во сне.

С каждым днем ближе и родней становился хвостатый Джамки, а не размытый образ дочки, всё реже приходящий в воспоминаниях и снах. И у Таньки, небось, уже другая семья. Нет, всё правильно - не мне ее винить.

А соседи? Отпрыски иных человеческих ветвей, вчерашние исключительно противники. Волей-неволей приходилось налаживать с ними контакт, и жаль бывало осознавать, что в погоне за фишками не сделал этого годы тому назад. Да и сейчас мешала обоюдная зависть, ранее нанесенные обиды и изначальная, насажденная условиями эксперимента вражда.

Фишки... Вот он сундук - пылится в углу. Открываешь его крышку лишь затем, чтоб кинуть подачку селекционеров за часто казавшийся напрасным труд.

Это случилось весной...

Недолюди вызревали быстро, лет за пять-семь. Но из-за внутрисемейных связей мёрли, как мухи. И всё же их род окреп. Симохинцы к той поре заняли обширные земли в низине и уступали их неохотно, плевались на обидчиков, мыча в их адрес невнятные ругательства, а по ночам пакостили, выковыривая с их полей брошенные в землю семена.

Да... те события происходили весной. Когда боги, словно узрев, наконец-то, сотворенный симохинцами алтарь, переметнулись на сторону слабых.

Недолюди наносили красную глину на лица, жгли костры. В какой-то момент они осознали свою силу, почуяли, поверили в нее. Становилось ясно - быть войне.

Джамки вечно путал все карты... Он привел ее в наш дом, молча взял за руку и, опустив глаза к полу, неподвижно остался стоять. Только хвост его нервно стегал по ногам.

То было весной, после смерти основателя рода. Свататься довелось идти к праматери недолюдей.

Джамки выставил свой ящик с фишками - ни дать ни взять серьезный жених. А недолюди, собравшись в кружок, посовещались, видимо, и добавили фишек с десять горстей, урезав свои запасы почти наполовину. Так в лидеры нежданно вырвалась новая семья.

Говорить избранница Джамки так и не научилась, зато со временем готовить стала как вполне приличная разумная жена.

Вслед за Джамки к недолюдям потянулся клан гоминида. Сам гоминид с дюжину девок перепортил, пока, наконец, не обрюхатил одну из них. С тех пор как соперник он фактически выбыл из игры, наплевав на добычу очков и только и носясь со своей женщиной, как с королевой.

Время шло, тускнели фишки, а вместе с этим становилась пресной горечь былых обид.

Панцирник принялся отстраивать ветряк. Освободившийся от груза фишек, теперь он трудился обстоятельно, с видимым удовольствием, с философским спокойствием и расстановкой, понимая, что никто ему теперь не станет мешать.

Я тоже выкроил время и, пока симохинцы за глиняную утварь и несколько фишек пропалывали наш огород, занялся привычным делом удовольствия ради. Вырезал Кошу из дерева - вышла чертовски хороша!

"Сожгут, сукины дети!" - закончив работу, с сожалением осознал я, наплевал на саму суть эксперимента и, позволив себе маленькую толику счастья, полез в сундук.

Фишек я отсыпал каждому, взяв обещание, чтоб не жгли. Сдержат ли слово? Многие околачивались поодаль, высматривали, приценивались, но всё же деревянная Коша выстояла до конца.

Эксперимент завершался буднично. Селекционеры раздали фишки за последний сезон и стали паковать результаты нашего многолетнего труда, обмерять хижины и огороды, оценивать прочность укреплений, переносить в грузовые корабли картины, статуи и лопасти ветряка.

Люди всей мастей сами собой собрались на последнюю сходку. Фишки ссыпали в кучу и поделили поровну на всех.