Аннотация: Молодой житель глубинки Саша Предыбайло, помимо пристрастия к вишне на коньяке в компании однокашников, имеет куда более пугающую тайну...
Кисонька
Пурпурное небо становилось всё темнее и темнее, и вот, когда уже начали гаснуть некоторые фонари, круглые, трапециевидные, ромбические, когда носовые пазухи, чувствительные их части уже как пару часов привыкли к запаху, доносившемуся из люков и водостоков, когда даже перекрёстки перестали бить зелёным и красным, а остался лишь мигающий в такт лунной сонате жёлтый, Саша Предыбайло потащил своё пышное тело домой. Дав с товарищем по институту по десятку рюмашек не самой лучшей "вишни на коньяке", распрощавшись с ним тремя горячими поцелуями по щетинистым щекам, после каждого из которых почти синхронно звучало "бля", Саша отправился через свою старую школу, через двор с цветущей сиренью, через липовую рощицу, по мокрой земле, шершавой дороге и битой плитке. В этот район воля и крепкая рука седых усов ещё не дошла, хотя в Сашином сердце патриота надежда жила, цвела крымскими магнолиями и пахла реликтовыми соснами. Из шавермачной доносились пронзительные вопли и запах жареной курицы и чеснока, двери круглосуточного магазина на остановке от наплыва посетителей в ночные часы болтались туда-сюда, машины одинаково шумели по асфальту ещё не поменянной резиной. Изредка, конечно, кто-то проносился по соседствующему шоссе на весьма высокой скорости, но для ночного времени это дело привычное и незаметное. Сашиному дому предшествовал дом, выкрашенный в яркий красный, почти бордовый цвет. Там было много тёмных окон, балконов, с которых постоянно сыпалась штукатурка. Несколько высоких тополей создавали с домом своеобразную арку - всегда тенистое, а ночами почти тёмное, мрачное пространство. Природа уж совсем с ума сходила и жёлтые листья порою падали даже весной. Прямо перед лицом поддатого путника на землю опустилось что-то похожее на круглый лист. "Быть этого не может", - подумал Саша и присел на одно колено, чтобы приглядеться. Сашин нос сразу учуял знакомый запах. Перед ним лежал презерватив. "Вот же блядство и разврат развели, понимаешь. Управы на вас нет!", - подумал он, но в силу характера всего лишь топнул ногой и отправился дальше.
Сразу на входе в подъезд Сашиного дома была маленькая дверца - там когда-то располагались подвалы, но ещё в девяностые дом осел и их затопило густым и смрадным илом, на котором стоял почти весь город. И правда, глупое было решение строиться здесь - одни болота, топи и реки - но предкам было виднее. Сейчас то грех жаловаться - везде сравнительно сухо, но старожилы помнят времена, когда вода из Митрополицы доходила до площади и почти подбиралась к порогу обкома партии.
Сашины шаги гулом раздавались по подъезду, кое-где лупилась синяя краска, падали куски побелки. Он был крупным пареньком, немного даже полноватым, но бесконечно добрым и чувственным - от него всегда можно было ждать поддержи, внезапной, но необходимой заботы. Его душа была похожа на миокард, она то втягивала в себя все невзгоды его близких друзей, то толкала их на путь к счастью, отдавала всю свою энергию и все жизненные силы другим. Сперва прохрустел центральный замок его двери, потом проехался верхний, сувальдный, и, наконец, звякнул нижний, скрытый за медным лепестком. Женщина лет сорока сидела на выцветшем ковре и читала один из сорока томов большой энциклопедии, которую Сашина maman, живущая ныне где-то в средней Азии, купила незадолго до смерти его отца.
- Ирина Николаевна! Я шо-то не понял до конца, - протянул Саша с явным украинским акцентом, - И где вы одежду нашли, - он стал переходить на крик, - И кто, пардоньте, давал вам право копаться в моей комнате, а?
Женщина испуганно глянула на него, отбросила книжку и убежала в дальнюю комнату.
- Э-э-эх! - протянул Саша, после чего подошёл к иконам, зажёг бензиновой зажигалкой восковую свечу и стал сбивчиво молиться на иврите, периодически крестясь и целуя лики святых, угодников, святых угодников и угодных святых.
- Ирина Николаевна! Иришка! Ты где? - перестал он молиться и двинулся в спальню, - Давай по-быстренькому, да я пойду курить и искусством заниматься.
Ирина Николаевна Генич переселилась к Сашке четыре месяца назад. Ну как переселилась - он заманил её домой, напоил и стал каждый день, с помощью специального инструмента, вводить ей жидкости, жизни без которых она представить более не могла. Сашка же всегда любил женщин постарше - кандидатура матери одного из его товарищей была весьма подходящей для домашнего рабства. Четыре месяца обитания не в самых лучших условиях без прогулок на улице и сколько-нибудь нормального общения сделали Ирину Николаевну дикой, у неё одна за одной появлялись и шелушились язвы на лице, зрачки дёргались в нистагме, глазные яблоки окрасились в неестественны цвет, прогрессировал рахит - но она всё же оставалась, как это возможно, красивой женщиной, ведь объёмы тела и черты лица никуда не делись, разве что рёбра можно было без труда пересчитать.
- Не рыпайся, я тебя прошу, по-хорошему. - он быстро отымел её, вытерся влажными салфетками, поцеловал её в лоб, затем в щёки, слюняво в губы, слегка толкнул на белоснежную и мягкую кровать, и ушёл на кухню, курить и залипать в телефон.
Водопроводные трубы стали шумно вибрировать, вырисовывать в воздухе невидимые глазу причудливые округлые формы. Саша стал то открывать, то закрывать разные краны, желая своим пытливым умом понять, где так прерывисто подтекает, что трясёт всю систему - и отводы, и колонки, и фитинги. Какой неказистый китайский кран из низкопробного метала стал наконец-то выполнять своё предназначение, заложенное ещё на этапе производства - течь, ломаться, вставлять палки в колёса всему на свете, портить ментальное здоровье потребителей, знающих, но не проецирующих на свою не самую лучшую жизнь известное "жадность фраера сгубила"? Хотя фраера же, этимологически, свободные люди, стало быть свободны они и от того, что может "сгубить". Или нет?
Были проверены винтообразные, блестящие от света ламп накаливания открыватели и закрыватели горячей и холодной, мутной и пахнущей хлоркой воды из местного святониколаевского водохранилища, которое местные почему-то называли морем. Дело оставалось за отхожим местом, говоря по-французски, сортиром. Саша не любил там копаться, даже не потому, что место по определению грязное - просто Саше было часто лень убирать, в особенности там, где всегда что-то капало, струилось и смердело. Будучи невероятным инсектофобом, он, совершенно без всякого удовольствия (а по жизни-то он был энтузиастом), залез под белый, испещрённый чёрными паутинками, царапинками и жёлтыми пятнами унитаз, и отключил водоснабжение во всей квартире. Вибрация кашлянула и исчезла. Главная труба, поменянная ещё когда maman обитала в этом месте, наливалась холодным конденсатом, капли которого пронзали Сашино темечко и останавливали своё течение где-то в районе бровей, некоторые доходили до носа, где обрывались и падали, то на выложенную ещё при сдаче дома зелёную плитку неправильной формы и расположения, то прямиком в воронку унитаза, создавая на входе в воду характерные короткие круги. Саша оглянулся, открутил гранёный шарик со стержня поплавка, и бросил его в таз, стоящий под старой раковиной, аккурат на сморщенное, посеревшее, когда-то жёлтое и приятное на ощупь полотенце из хозяйственного, что на углу Патриаршего проспекта. Крышка была поднята и положена вверх дном на коврик.
- Вот оно что! - Саша не заметил, как заговорил сам с собой вслух - А я-то пенял на китаёзов! У-у-у-у бля, - он убрал чёрный, замотанный в скотч пакет на покрытую засохшими разводами стиральную машинку, пошевелил поплавок, собрал всю конструкцию и пустил воду. Трубы поперхнулись ржавчиной и понесли живительную, но умертвляющую любое растение, влагу. Вибраций более не наблюдалось.
Он хотел было двинуть на кухню, но за его спиной нарисовалась Ирина с дёргающимися ещё сильнее, с большей оттяжкой, однако теперь уже, судя по овалу, просящими глазами.
- И как я только мог забыть! Прости меня, моя любовь, - искренне выпалил он и тут же напел Земфиру, - "прости меня моя любовь".
Ирина, как думалось в эту секунду, была сперва привязана к Саше переносицей, а потом верёвку каким-то образом, возможно полив чем-то вроде воска, затвердили - она ходила за ним ровно по пятам, не отводя от него своего странного взгляда, который домашнего обывателя мог бы напугать. Саша достал из черного пакета инструмент, прокипятил его в горячей воде в сотейнике, бросил тонуть в лёд, после чего набрал инструментом розовой жидкости и ввёл её резким движением в шею Ирине. Ирина отправилась в свою комнату.
- Ave, ave, versus-christus... прости господи... - пробубнил себе Саша под нос, после чего сел в пропитанное просыпанной мукой и пролитым подсолнечным маслом кресло на кухне, закурил и стал сочинять стихи, хотя, сказать, не очень то у него это получалось.
- Трясись, трясись, за тобой, но не до конца, - наливая молоко и расставляя всё по местам говорил он пакету.
- И на вашу жилплощадь сегодня пожалуем, граждане - говорил он сдобе.
- Э-ге-гей! Но без мужеложцев, а исключительно в качестве словоформы, - вещал он во вселенную, и уже переходил на крик, - Э-ге-гей!
Насытившись духом и молоком со сдобой, Саша улёгся спать прямо в одежде. Наутро встал, приготовил яичницу и отправился в комнату Ирины.
- С добрым утром! А вот и завтрак. Яешня предыбайловская!
Ирина никак не реагировала, едва открытые глаза её блестели и смотрели как будто в пустоту. Тогда он подошёл к её голове, отломил кусок яичного белка и запихнул ей в рот, сминая вилкой бледные и потрескавшиеся губы. Она не пошевелилась и не глотнула рефлекторно слюну.
- Ирина Николавна? - возмутился он и похлопал её по щекам. Изо рта её тонкой струйкой вытекло немного крови вперемешку со слюной.
- Ирина Николавна!!!
Он аккуратно поставил тарелку на журнальный столик, смахнув перед этим какие-то старые газеты в сторону, одернул одеяло, перевернул женщину и задрал бирюзовую майку с едва заметными серыми пятнышками. Спина её отдавала синевой и холодом. Он принюхался и почувствовал нехарактерный запах, зачем-то прищурился, прислонился ухом к её рту и прислушался - раздражителей не было. Саша кинулся в ванную и стал извергать в унитаз с паутинками и трещинками всё, что было съедено вчера. Набухшее кровью и лимфой лицо выдавливало округлённые глаза, которыми он видел перед собой запачканный и опустошённый чёрный пакет. Он снова бросился к Ирине, снова повернул её на спину, снова прислушался - на этот раз прильнув ухом к груди - раздражителей не было, разве что за окном громко мурчала какая-то кошка. Саша улыбнулся.