Аннотация: Все события вымышлены, Все совпадения случайны.
Для того чтобы понять что нет на Земле места, которое могло бы стать домом не обязательно пересекать весь мир.
Проходя тысячи миль и футов, погружаясь на сотни лье, пролетая километры, идя на ноющих ногах улицу за улицей, город за городом, пока в голову лезут забавные мысли. Наступает тишина и покой, прошлое забывается совсем, будущее предстает неясными картинами, можно слиться с пейзажем и пропасть из эфира жизни и времени. Твои волны, запах, следы больше не будут считываться миллионами живущих поблизости. Ты стерт. И там в этом безвременье становится прозрачно и необязательно. Там можно запросто сойти с ума, стать навсегда никем и ничем, а возвращаться совсем необязательно. Только вот незадача - жизнь выдергивает тебя сама, она не спрашивает разрешения, ей безразлично, что ты там себе выдумал и снова ты стоишь где-то посреди каменных домов и черепичных крыш, брусчатых мостовых, сжимая в руке коробку с клубникой, а с неба на тебя падают крупные хлопья снега. И откусывая от крупных красных ягод немного мякоти, летишь со скоростью кометы в свои грезы, зажмуриваясь от кисло-сладкого аромата свежести, где тебя ждут родные лица из прошлых лет и твои фантазии, которые так долго позволяли тебе идти не сдаваясь. Ты слышишь их голоса, рядом с собой, готовый уже сказать ответное приветствие. И улыбаешься сквозь слезы, зная наверняка, что это всего лишь выдумка, но разве не она согревала тебя в месяцы твоей болезни, где всегда было темно и были вечные снега, мороз и стужа.
Болезнь началась с погони за собственными ночными кошмарами, в попытке удержать их рядом и при свете дня, вытащить их к этому свету и сделать чем-то ощутимым. С каждым пробуждением казалось, что это невозможно, но как только наступала темнота, они подкрадывались ближе и ближе. Они прятались от солнца, но все же, оставались где-то рядом, где-то поблизости, где-то там, где их всегда можно было найти. Необязательно. Или они находили тебя сами, а вернее не находили, они врывались в тебя словно это был их собственный дом, уютно рассаживаясь смеялись над тобой, и над твоими мыслями. Единственным способом их прогнать, немного забыть о них хотя бы на время были грезы, в которые уносился мой горящий от страха мозг.
Что это были за фантазии? Это были океаны, полные голубизны, блестящей на солнце, скрывающие от меня свои подводные секреты, загадочные и манящие. Это были золотые, горячие пески, равнодушно расстилающиеся на бесконечность берегов и не ждущие твоих ступней, но и не прогоняющие их. Это были душные, пыльные города, под палящим солнцем, где всегда играет музыка, а из прибрежных кабачков льется песней незнакомая речь, где портовые моряки с радостью младенцев тянутся в объятья придорожных шлюх, а те с манящими улыбками поют им зазывные песни. Там были танцы, музыка и смех, там меня ждали и любили, там хотели подарить мне много счастливых ночей и дней. И я был там, я бежал к тем городам, портам и кораблям, чтобы навсегда остаться с ними.
Но они же, были безразличны. Они не ждали меня и порой даже выталкивали меня к моим снегам и вьюгам обратно, чтобы я, открывая глаза, смог вновь попасть в капканы всех своих кошмаров.
Мое выздоровление. Оно случилось несколькими годами спустя, когда я вдруг осознал, что грезы могут стать явью и нашел место на Земле, что может стать мне домом. Ведь только там, в том Городе, где нищие играют на скрипках, где деревья украшают лентами, а сувенирные лавки с пройдохами внутри манящи и таинственны, только там я смог бы жить. И я собрался уехать. А вместе с тем мне пришлось вспомнить, что у меня есть пол (он женский), есть чувства, нервная система и множество обязательств перед теми, кто был приручен мной. Итак, я живу в попытках убежать, но продолжаю оставаться в том месте, где никогда не была по-настоящему счастлива и вместе с тем никогда по-настоящему несчастлива. А более того, я кажется, влюбилась.
Родом из гетто
Мы оба не помним, как мы познакомились. Где мы встретились. Когда первый раз друг друга увидели. Мы просто откуда-то друг друга знали. Но никогда не заговаривали. Улыбались и смотрели друг на друга. И было хорошо от того, что мы не подходили друг к другу. Было приятно просто знать о том, что мы есть, а на все остальное было плевать. Вообще-то нам на все было плевать. И даже друг на друга. Такая у нас среда, такое у нас прошлое. Чистоту и очарование долго сохранять не получается.
А впрочем, на все наплевать. Ну, влюбились и влюбились, ну поиграли в разные игры по случаю, может еще что-то было. Но потом мы расстались. И ничего особенного не произошло. Мир не рухнул, луна в небе, звезды зажигаются. Нет такого мужчины на Земле, который смог бы меня полюбить. И я все время где-то там, где не существует обычной жизни.
Когда он сказал мне, что мы должны быть вместе и он счастлив со мной, я почему-то выдала ему длинную речь про то, как мне одиноко. Это не боль, не жалость к самой себе, это так и есть. И я так привыкла. Я и не хочу по-другому, знаю, что могу по-другому, но не хочу. И вот тогда я ему сказала примерно следующее: "Знаешь, я все время думаю, вот могу ли я как обычная женщина, мечтать о своем единственном, хотеть от него детей, полный счастливый дом, думать про это все время, страстно этого желать, но я знаю, что все те парни, которых я знаю, они не дотягивают до меня. То есть они какие-то совсем люди - мелочные, злобные, эгоистичные, слабые. А я вроде не могу так. Мне надо сказку и чтобы все вокруг волшебно. И поэтому, раз так все получается мне вообще никого не надо. Я буду вечным странником, скитаться из дома в дом, из города в город, через континенты и океаны и к черту все эти социальные штучки, пусть живут без меня. И если ты не способен меня полюбить и все мне отдать, получая взамен то же самое (вот это вот все, все что у меня есть), то давай просто не будем ничего. Будем приятелями и на этом и остановимся". И тогда он мне сказал, что он хочет этого не меньше. А уже через три дня я все-таки от него ушла. Почему? А потому что он все-таки человек. Глупый, злобный и мелочный.
Нет места на Земле, что станет мне домом, и нет мужчины, который сможет меня полюбить.
С другой стороны, он может не это совсем имел в виду. Может он и не хотел быть со мной, и он со мной несчастлив, просто я все не так поняла. Да, такое тоже возможно. Может быть, все его слова вообще ничего не значат? Но сколько, же было этих слов! Их были тысячи, они текли из него горными водопадами, и сколько там было грязи порой. Вот поэтому я и ухожу. Да, я еще не совсем решилась на уход, но пока я молчу и ничего не делаю. Вот подкоплю немного сил и уйду. До своего сумасшествия, которое наступило после болезни я, наверное бы, плакала, звонила и что-нибудь говорила или совершала бы еще кучу всяких ненужных поступков. Но теперь я так не умею и мне уже все равно. Где-то там отголоски боли, а я радуюсь: ведь это значит, что я все-таки живая, раз могу чувствовать что-либо. То есть мои нервные окончания еще не до конца отмерли, а значит, подлежат восстановлению, что в свою очередь значит, что я еще могу вернуться в мир человеком.
Для того чтобы узнать насколько ты одинок не обязательно уезжать туда где ты не можешь сказать ни слова.
Слова, слова. Как же я порой страстно желаю забыть их все. А думать хочу не словами, а образами и никак их не называть. Ведь сколько же прекрасных и удивительных вещей и явлений портится от того, что мы их как-то называем. Они превращаются в некий стереотип, и мы забываем за названиями их истинную сущность. Вот и его слова били по самым нежным местам. А больнее всего, что сказаны они изначально были не мне, а всем в округе. Он родом из гетто: там не бывает правил для игр, там правила диктует тот, кто считает себя сильным, а если ты слаб, то ты и не выживаешь. А он выжил там, и стал там лучшим, поэтому он играет со мной по своим правилам. Но ключевое слово: играет. Игры, игры - только играя, ты можешь придавать словам столь большой смысл. И он наркозависимый от слов. Они ему нужны, чтобы была свобода для маневра. Ах, сколько мною было сказано ему. Но у него короткая память и большую часть он и не помнит.
Не нужно обольщаться: мир вращается вокруг нас только в нашем же представлении, на самом деле миру нет до нас никакого дела, все слишком заняты собой.
- Почему у тебя такой грустный взгляд? У тебя было такое лицо! У тебя такой грустный голос....
И как объяснить, что на самом деле все это никак не связано с ним, что я совсем не грущу, я просто где-то там, в себе, и нет мне дела до других, даже до него. Сегодня дело только в человеке, который умер пару недель назад, пока я сходила с ума среди холмов и цветущих каштанов. И этот человек как выяснилось после его смерти, был значим для меня. Я переживаю из-за его смерти. Он был положительным героем и у него был туберкулез, и вот в возрасте тридцати с небольшим он задохнулся во сне. Спокойная, быстрая смерть, но абсолютно неожиданная.
Этой весной я самая счастливая. У меня этих весен уже было две. Может уехать еще подальше на север и встретить там третью в этот год? Хорошее хобби: ехать с юга и встречать весну, везде, где она приходит. А потом ехать обратно следом за осенью. Зимовать в теплых краях. Только бы не сидеть на одном месте, не оставаться где-либо, не находить себе дома и покоя, не находить единомышленников, ни от кого не зависеть, никому ничего не обещать, не быть должным, быть свободным, жить самой по себе. Не мучиться вопросами что писать в ответ на его: "Прости....": что я могу простить или не простить? Разве мыслю я такими категориями, могу я злиться или обижаться, могу ли я себе позволить все эти радости? Да и за что он просит прощения? За ложь, за лицедейство, за игры? Нет, он думает, что все дело в каких-то претензиях, которыми так изобилуют парные отношения, что-то вроде кто кому, сколько должен и как должна вести себя идеальная вторая половина. А меня это тоже не трогает, трогает его игра на чувствах, как холоден он и расчетлив, как много он положил на то, чтобы я научилась верить, а после этого сделать все, ровно в обратном порядке, чтобы я разуверилась, да еще так быстро, как на спуске с американских горок. Хотя это все излишняя драма, и не так-то уж все и сложно. Просто не судьба, просто не сложилось, просто мы разные. Мы родом из гетто, там нас научили выживать, и мы выживаем, каждый по своему, не особо-то задумываясь о чувствах ближних.
Где найти мне человека, который мог бы меня понять.
Мы стояли посреди оживленной улицы, в разгар теплого апрельского денька и он мне соврал. Просто так и безыскусно. Он сказал мне то, во что я не могла бы поверить, даже будь я трижды идиоткой. И я смотрю в его глаза, они так близко от моих, а он отшатывается назад, и я вижу его удивление и непонимание происходящего, и легкая улыбка на губах, как защита от страха. Со мной не просто, со мной все всегда непросто.
А я же в этот момент смотрела в его глаза, и лишь на долю секунды мой взгляд скользнул по его щеке, как будто гладя след от удара. И он все понял. В эту самую секунду он действительно все обо мне узнал, увидел все мои чувства, а я даже хотела расплакаться от того, как же я сглупила, не сумев сдержать это в себе, раскрывшись так быстро, и в столь короткий промежуток времени.
Но это, впрочем, ерунда, зато он теперь все знает обо мне без слов. Много месяцев он звонил воскресными вечерами, и мы коротали их за долгими телефонными беседами. Мы рассказывали друг другу так много, что стали как одно целое, зная, казалось, друг про друга абсолютно все (тогда я так и думала, сейчас я в этом сомневаюсь). Мы говорили и говорили, не могли остановиться, мы вываливали друг на друга все эмоции, переживания, события из прошлого, настоящего, будущего. И сейчас именно это меня и подкашивает, бьет по лодыжкам больнее бейсбольной биты. Ведь именно во время этих бесед я научилась ему доверять. Я привыкла к нему настолько, что могла, есть из его рук даже отраву, и при этом он еще бы и получал мою благодарную улыбку.
Его болезнь. Лицедейство, игры, - как странно, ведь я сама когда-то пережила ее в полной мере, и не так-то уж давно это было, вроде бы я могла бы его раскусить. Но почему-то, я этого не сделала. Он не казался мне ненормальным, он был для меня необычным. А это разные вещи, если вы улавливаете разницу. Я помню все симптомы моей, но не смогла найти этого в нем, хотя он поражен больше меня и, может быть, это с детства. Все мы родом из гетто. Все мы родом из гетто такие.
А сейчас можно забыть про долгие зимние вечера с трубкой во вспотевших ладошках, можно уже не помнить те прогулки, когда вы оба, словно сорвавшиеся с цепи, рассказывали друг другу все что можно и все что нельзя, абсолютно при этом не стесняясь. Нужно было сказать друг другу столько слов, чтобы научится верить, и достаточно было одного взгляда, чтобы перестать верить навсегда.
Его слова, мои слова. Глупые, никчемные. Два обманщика, что попытались хотя бы одну минуту в день не врать. И ничего из этого хорошего не вышло. Вышло только хуже. Потому что это в привычке - не верить, проверять, узнавать по друзьям, а кто что, кому, когда и как говорит. Главное вовремя подобраться для маневра. Сжать зубы, чтобы не заплакать от обиды, собрать волю в кулак, чтобы не приведи Господь, что-то не то не промелькнуло во взгляде, в интонации голоса. И как с этим жить? Можно не жить, можно никак, можно плюнуть и идти дальше, все равно времени уже на глупости не осталось, только если в следующей жизни.
Мы выходили с ним из гостей, откуда нас прогнали в четверг, держась за руки, веря, кажется даже вдвоем, что теперь мы вместе навсегда, мы неразлучны, и я сказала ему, что у меня нечеловеческая интуиция, звериное чутье. Я все знаю заранее и наперед. В тот субботний день, два дня спустя после того четверга, я стояла на этой апрельской улице среди молодых мам с детьми, держащими шарики, танцующими и радующимися первому солнцу, и я тоже знала, что конец вот-вот настанет. Что не хватает последней капли, после которой можно уйти, соблюдая все приличия, ритуал должен быть исполнен, - ведь мы играем в простые человеческие игры. Я и ждала этого и не могла поверить, что такое может случиться. А когда оно случилось, когда я вспомнила, как же это больно ото лжи дорогого сердцу человека, тогда я вновь стала сумасшедшей, недавно пережившей болезнь, которой теперь уже ничего не страшно. Я сбросила с себя все эти сомнения, страхи, очарование и после я стала свободной. Для того чтобы понять каково это, надо это пережить, надо сделать так чтобы в тебе все сжалось до предела, чтобы тебе начало казаться, будто твоя черепная коробка сейчас лопнет от мыслей, а сердце уже выпрыгивает из груди, пробивая ткани, разламывая кости. И достаточно одной маленькой, глупой лжи, чтобы все наконец-то разжалось и стало свободнее дышать. И уходит боль, уходят обстоятельства, уходят слова "Нет" и "Не могу", а вместе с ними "Не в этот раз", "Не сегодня", "Я позвоню и договоримся". Все эти глупости уходят, уплывают в реку времени, без права на возврат. Теперь ты играешь сама с собой, по своим правилам, а если кто-то отказывается играть в твои игры их всегда можно исключить из игры, из жизни. После того как тебя ранят прямо в сердце все становится безразлично, и потеря пары-тройки людей не грозит сильными душевными расстройствами.
Он просит меня простить его. А за что? Да и как я могу, если бы умела? Прощать за ложь, за предательство, за нелюбовь, за обиду? Не слишком ли высокая цена за несколько минут счастья? Простить, не простить. Как же это все глупо. И как легко жить без вот этой ерунды, для чего мы сами придумываем столько ненужных препятствий. Горные перевалы, что предстоит пройти, бурные реки, что надо переплыть, ради иллюзии счастья, ради надежды на сказочное будущее, что сделает нас совершенными. А оба понимаем, что хоть это и возможно, но не в нашем случае.
Я родом из гетто, и мне приходилось там нелегко. Мне надо было учиться подстраиваться, прогибаться, где-то идти против себя. Я рано оттуда уехала и мне вроде бы повезло, но куда бы ты ни поехал, ты всегда возьмешь с собой себя. И теперь, где бы я ни оказывалась, это гетто давит на меня, оно одерживает надо мной победу за победой, и как бы я не старалась я все равно навсегда останусь запуганным человечком с окраин города, с окраин жизни. Я не могу кивком головы простить людям их слабости, мне надо будет поначалу выслушать их - эмоциональная наркомания. У него же эмоциональное извращение. Я не знаю, что он думает на самом деле, ведь он врет мне, но это ровным счетом уже ничего не значит. Обманщики обманывают друг друга, мы продолжаем копошиться и жизнь продолжается.
А я закрываю горящие веки и снова сбегаю в свою грезы, моя болезнь начинает прогрессировать - я вижу серые мостовые моих городов, себя бредущую по ним и запинающуюся об их камни, я вижу людей с кожей разных цветов, их равнодушные улыбки, официантов, накрывающих столы, стоящие на улице. Я вижу местных бандитов, наркоманов, бродяг, забулдыг, я улыбаюсь им в ответ с самой искренней любовью внутри себя, я хочу каждого из них сделать самым счастливым. Я иду себе по своим городам и снам, я ищу где-то там того, кто однажды на секунду показался мне родным, кто сможет полюбить меня. Ах, какой милый эгоизм! Но это ровным счетом не имеет никакого значения.
Нет мне дома на Земле, нет мне любимого в этом мире.
Милые люди
- Милым людям многое прощается, - говорю я.
- Это точно, я сам это знаю, милый человек, наверное, - отвечает он мне в тон.
И он прав. Нам, действительно, многое прощается. Там, где-то в далеком детстве, мы же все думали, что надо быть правильными детками, хорошими мальчиками и девочками, не ругаться, не обижаться, не говорить неправды, слушаться взрослых. Мы выросли и в процессе жизни стало понятно, что хорошим быть не получается, ну вот никак, хоть ты тресни. Рано или поздно появляется в тебе что-то такое, что толкает тебя на множество очень даже неприятных поступков и потом еще (если не совсем повезло) за это приходиться как-то отвечать. А мы милые люди, и у нас нет ответственности за наши действия. Мы делаем кому-нибудь плохо и взятки гладки. Потому что нечем нам дорожить. Да и некем. А люди сами к нам тянутся - это у них в природе. Им зачем-то нужно быть там, где их не любят, не ценят, не уважают и им начинает казаться, что надо любыми путями добиться любви милых людей, чтобы чувствовать себя на пике жизни. Поэтому всегда, везде, при любых обстоятельствах рядом с нами толпы каких-то неизвестных, которые спешат поделиться своими радостями и заботами, заинтересовать собой, привлечь чем-то, что-то подарить на память о себе.
И все же до сих пор приходит переживание по поводу каждого неправильного поступка. Я где-то кого-то когда-то обидела, не уделила время, не обратила внимания, не помогла? Ах, простите меня все, это я не со зла, на самом деле я очень вас люблю и вами дорожу. Просто иногда настолько никого не хочется видеть и знать, что ты даже не можешь поднять трубку телефона и позвонить тому, кто казалось бы, столько времени тебя так хорошо понимал. Ты даже не можешь отправить сообщение кому-то по поводу чего-нибудь важного, о чем вы договорились еще несколько недель назад, и ты так этого хотела, мечтала об этом, рвалась на встречу и тут раз! И как отрубило. А они пристают с вопросами, почему, что случилось, тебе грустно, тебя обидели. Да никто и ничего, все в порядке, просто не хочется никого видеть.
И все же почему? Почему там, в детстве было все так просто, вы увидели друг друга, познакомились и вам уже обоим больше некуда спешить. Занимаетесь одним делом: лепите куличики, строите дороги, кормите кукол, мечтаете о взрослой жизни.
- Я хочу быть путешественником!
- А я! А я! А я хочу быть капитаном дальнего плавания!
Потом вроде взрослеешь, понимаешь, что мир не всегда дружелюбен и где-то там есть что-то злое, люди, которые тебя не любят, которым нет до тебя дела, которым ты просто не нравишься, есть обида, злость, ненависть, есть обстоятельства, которые не побороть, есть парни, с которыми что-то надо делать, и не задумываться еще при этом. Но все-таки еще появляются какие- то настоящие люди, глядя на которых в первый раз ты просто так говоришь:
- Меня зовут Лена, - и улыбаешься.
- А меня Саша, - улыбается в ответ.
И все. Вам опять некуда спешить, вы уже ничего не планируете, вам обоим некуда пойти и нет у вас места, куда надо было бы пойти. Вы просто начинаете вместе шататься по пыльным тротуарам, и ничегошеньки ровным счетом не делать. Но вам при этом хорошо.
И вы дружите на протяжении многих лет потом, у вас уже у обоих семьи, работа, долги, но все равно видя друг друга вы вспоминаете, как однажды вы сидели прохладным осенним вечером на скамейке в парке и мечтали съесть винограда. А потом пошли в гости и там оказался виноград. Вкусный, сочный, сладкий, с косточками внутри, сорта "дамские пальчики". И вообще ваша встреча так много определила в ваших же жизнях - одни компании, одна музыка, одни гулянки. Вы взрослеете и уже можно позвонить с вопросом: "А у тебя никого в ГАИ нет?", а вот раньше можно было просто так позвонить. Безо всяких вопросов, без конкретных предложений "Давай встретимся в спортбаре, сегодня Франция-Италия, пива выпьем?", просто так, потому что захотелось увидеть, услышать дорого друга, немного побыть рядом.
И ты приходишь к нему в гости, и на столе стоит виноград, там еще много чего стоит, и апельсины и яблоки, но ты отламываешь одну маленькую ягодку (они потому что без косточек, а плеваться косточками уже неприлично), съедаешь ее, и тут на кухню вбегает маленький человек, который смутно тебе напоминает твоего друга, а он, твой друг говорит ему: "Вот Алисочка, познакомься, это тетя Лена".
Да какая я тетя! Я совсем еще не тетя! Я еще такая же, как Алисочка, такая же маленькая и хорошая, такая же беспомощная и требующая любви. И мне кажется, что вот сейчас мы обменяемся фразами: "Давай дружить!", как нас научили родители, в целях налаживания наших детских социальных связей, и пойдем к ней в комнату, где она будет показывать мне свои игрушки, а я ей буду рассказывать ей про свои. Мы будем сидеть на ковре, строить дворцы, где будут жить принцессы, которых всегда похищают драконы, а потом спасают рыцари. Где плюшевые медведи всегда лучшие друзья то рыцарей, то этих самых ветреных принцесс, а слуги у принцессы это шахматные пешки, которые мы достанем из тех папиных шахмат, которые ему так дороги, но там потеряно несколько фигур. А я ей расскажу, что мне мама разрешила построить кукольный домик и коробок от обуви и как мы его обклеили обоями, сшили мебель, простынки, одеяльца, а еще расскажу ей про всех тамошних обитателей. И нас так захватит идея сделать еще один кукольный домик, что мы потом долго будем приставать к родителям, которые сейчас сидят перед своими тарелками и рюмками, и абсолютно заняты, но мы будем к ним приставать и просить, то коробок из-под обуви, то кусочков обоев, оставшиеся после ремонта.
Только вот беда, нет у меня уже родителей, я для них выросла и стала самостоятельной, обо мне уже можно не заботиться.
И когда ты знаешь, насколько ты одинок, насколько нет никого в этом мире, кто смог бы подарить тебе тот ласковый, теплый взгляд, довериться тебе, не думать о тебе плохо, ждать тебя в гости зимними холодными вечерами где-то там, в том маленьком доме, где всегда тепло и вкусно пахнет. И вот когда ты знаешь, что нет этого ничего, то поначалу ты просто не можешь в это поверить. Ты в удивлении оглядываешься по сторонам, ты пытаешься кого-то позвать, с кем-то подружится, рассказываешь ему о себе, своих радостях и заботах, оставляешь что-то на память о себе, но ему уже нет до тебя никакого дела. То есть может быть и есть, но это явно не то дело, которое тебе хотелось бы. Это что-то другое: что-то вроде "ты мне - я тебе".
А ты с упорством, которое позволяло тебе жить все это время, толкало тебя вперед, помогало преодолеть все страхи (перед экзаменами, перед первым поцелуем, перед старшими, перед зубным врачом) продолжаешь искать, искать, искать. Не находишь, сканируешь людей уже с первых нот знакомства, опять видишь, что не твое, тоскуешь по светлому лету своего детства, по дальним поездкам, где ты обязательно, не смотря ни на что, вопреки всему станешь самой счастливой. Ты грезишь, иногда даже наяву, в автобусе, что везет тебя на работу, в столовых, которые навсегда пропахли невкусной едой, в компаниях случайных персонажей - ты все это время грезишь и вспоминаешь. И снова ничего. Принцев не бывает, драконы уже рвут тебя на части, а он так и не пришел, плюшевый медведь лежит пыльный, на самой верхней полке книжного шкафа. И ты относишься к нему, как к куску искусственного меха, с пуговицами вместо глаз, и он больше не Мишка, а так, какая-то игрушка, за привязанность к которой где-то в глубине сердца, тебе безумно стыдно порой.
И все-то ты знаешь, наперед все известно - чем это закончится, к чему это приведет, но продолжаешь, подключая упорство и волю к победе, бежать и рваться, крепко держась за свои иллюзии спокойной, гармоничной жизни. А потом....
А потом наступает тишина. Не звенящая, и от того бьющая по голове, словно молоток. Нет, самая настоящая, спокойная тишина. Такая тишина, как если бы кто-то долго и громко слушал неприятную музыку рядом, а потом выключил ее. И вот эта первая секунда без раздражающего рева и есть тот самый миг моей любимой приятной тишины. Раз! И по телу начинает разливаться тепло.
И когда это наступило, когда я почувствовала тепло, когда я осознала насколько я одна в этом мире, и насколько в тоже время я могу быть безграничной, тогда я нашла свое место, а вернее то место, которое я готова назвать своим домом.
Вместе с тем наступил покой, который уже так давно требовался моей беспокойной натуре, и вот тогда то и произошло рождение этого милого человека - меня. И этому милому человеку, то есть, мне, уже не нужны были другие люди, уже не было необходимости в доверии, просьбах, болтовне, совместных посиделках и прочая, прочая. Все что нужно было - это тишина, ради которой было не жаль попрощаться со всем, что так дорого миллионам. Им это дорого, а ты с этим легко прощаешься, так легко, что это не оставляет следа в тебе. То на что ты смотришь свысока, и что само приходит к тебе в руки для них кажется самым желанным, жизненно необходимым.
Рождение - смерть. Жизнь как она есть. А в промежутке, когда тебе кажется что вот это все и есть твоя жизнь, твоя судьба, твой путь, ты просто милый. Приходишь куда-то, улыбаешься, прощаешься, обнимаешься. Говоришь что-то про то, что хорошо, что не в последний, да и что не в первый, хорошо, что мы есть, и я тоже есть. Хорошо, что мы такие счастливые, пусть и на всю голову, что мы опять увидимся. Нет, нет. Это я приду, я увижусь, я есть, потому что когда "мы", то слишком уж это смахивает на сценарий к молодежной комедии. И пусть даже наши фотографии похожи на скрин-шоты из детских кинофильмов периода советского детства, про добрых волшебников, но, тем не менее, давай будут просто два милых человека - ты и я, а еще будут остальные.
И та милая фотокарточка, которую ты вряд ли даже увидишь - где-то она уже потерялась на жестких дисках общих знакомых, и которая стояла у меня заставкой на рабочий стол три дня в мае, которые я была счастлива, благодаря тебе. Или подожди? Я опять все напутала - это были последние три дня апреля, как раз перед маем, и вот тогда я была счастлива. А вот в мае я уже погрузилась далеко в саму себя, и мне пришлось вспоминать, как это больно - забывать.
Последние три дня апреля. Опять танцы вдоль линии круга: рождение - смерть. Я открывала глаза по утрам с верой, что мир прекрасен, а засыпала, зная, что нет ничего страшнее этого мира. Я просыпалась со словами: "прости" и "не сержусь", а засыпала в пьяных слезах, проклиная. И весь этот месяц была великая скорбь, неземная боль.
Но лучше смотреть на фото, где огнями за окнами ездят машины, где твой мечтательный профиль и мой удивленный взгляд. Я помню этот день так, если бы пережила все сегодня. И так каждый день - я переживаю заново, как сегодня.
Один день в застывшей фотографии. Конечно, так не бывает: всегда есть какое-то "до" и не менее определенное "после", но кто же виноват, что наша с тобой история - это фотографии кинопроб, вырезанные кадры из киноленты, афиши к кинофильмам. И кто бы мог подумать, что мы теперь навсегда останемся по ту сторону живых и трехмерных, застывшими навсегда в чьих-то воспоминаниях, которые никогда не поверят в то, что это было по-настоящему.
Побег
Ты говоришь: "Мы еще молоды".
Ты говоришь: "Ах, ты вот так вот умеешь?"
Ты говоришь: "Это вселенское равнодушие".
Я же молчу. Молчу от того, что не привыкла говорить то, что думаю на самом деле. И во мне зреет чувство, что это все от того, что я постоянно бегу. Хожу быстро, думаю быстро, решения принимаю в ту же секунду, мало ем и сплю - потому, что надо бежать, нет времени. Мне не скучно потому, что надо бежать. И поэтому когда ты говоришь, у меня нет времени подумать над твоими словами - мне надо убегать, нет времени, сам понимаешь. А ты заставляешь. Сесть и задуматься. Никуда не спешить, подумать и ответить. А я по привычке машу рукой на это все и говорю про то, что мне надо уходить, мне пора, у меня нет времени, как же ты не понимаешь. И я бегу не от тебя, а от себя, потому что если сесть и задуматься над твоими словами, то очень скоро я начну задумываться надо всем, что происходит в моей жизни, в этом самом глобальном масштабе и мне станет неуютно. Потому, что я не на своем месте, и на нем я, потому что мне не захотелось пойти на свое из-за тебя, - это была минутная слабость, но я ей поддалась. А сейчас у меня нет тебя и нет места.
Я говорю: "У меня еще все впереди".
Я говорю: "Все, проехали".
Я говорю: "Мне надо бежать от тебя, если я хочу выжить".
И все. Финальная сцена: свежая летняя зелень, в маленьком парке, зажатом между главных городских, пыльных магистралей. Мы на скамейке, синего цвета, разрисованной ромашками и в моих руках кулек. В кульке подарок для тебя, последний, как повод для разговора. А рядом с тобой велосипед, тоже синего цвета, а на тебе одета бежевая олимпийка, а перед моими глазами выход из парка и светофор. И я смеюсь, шучу, рассказываю тебе про свои дела, а ты отвечаешь мне улыбками и байками, да только когда я делюсь своими планами, в которых нет тебя, ты грустнеешь. Почему бы это? Но я не задумываюсь, у меня нет времени, мне надо бежать дальше по дороге своих цветастых рассказов о моей счастливой жизни без тебя. А ты все также аккуратен - намекаешь, я вроде таю, но тут же спохватываюсь и продолжаю разговоры в которых не участвуют наши судьбы. А потом ты спрашиваешь: "Ты неужели не сердишься?" и все мою радость и спокойствие смывает волнами страха и боли, и я понимаю, как же я далека еще от счастья и покоя одиночества. И тогда я начинаю говорить. И говорю ровно столько, сколько курится моя короткая сигаретка. А выход из парка и светофор перед моими глазами время от времени застилает влажная дымка, но я держусь. И не смотрю тебе в глаза. Чтобы ты не смог понять всю правду.
- Мне надо бежать от тебя, чтобы выжить, чтобы сохранить хоть капельку душевного покоя.
- Это - вселенское равнодушие.
- Угу, вот и я говорю: а смысл-то какой?
Мы просто встретились, но сложно разошлись.
А до этого: унылый май за окнами, первое тепло, но все это летит к черту, потому что я опять трогаю рукой свое одиночество, и понимаю, насколько я тебе не нужна. И день за днем, свернувшись в клубок, лежу на огромном матрасе, еле-еле улавливая звуки извне - музыку, пение птиц, шум деревьев. И слышу я так плохо от того, что все глушит в моем теле звон колоколов боли и страха. Единственное, что могу я слышать хорошо - это телефонные сигналы, но этот аппарат молчит, а я жду, хоть и понапрасну. А еще я так хорошо научилась тебя представлять за все это время, что не могу избавиться от твоего образа перед глазами - открытыми ли, закрытыми ли, неважно - и сейчас вот тоже. И я представляю как тебе безразлично, как наплевать на мою боль и мою печаль и от этого мне становится в сто раз больнее и грустнее. И хочется опять побежать, только уже, в первую очередь за тобой, а во вторую от себя, чтобы узнать про все эти "почему?" и "за что?". Но что-то держит. Держит наедине с собой, оглохшую, без сил для побега, догонялок и без возможности думать.
- Одного не могу понять: почему ты все это время лез в мою жизнь, когда тебя туда не просили, не ждали, не звали?
- Я хотел, - полушепотом.
- Ты что хотел, то получил, я не в претензии.
И бежать, бежать, бежать. Сигареты докурены, кулек отдан, подарен, а мне пора бежать. Да только вот неприятность - запинаюсь, но все же продолжаю путь. По ошибке думая, что если буду идти быстро, то быстрее приду к финалу. Кто бы напомнил то мне, что финал будет в отведенный срок, а если бежать быстро, то к конечной части пути придешь изрядно уставшей.
И наш с тобой финал именно такой. И у каждого из нас к нему свой путь - своя история. Но истории всегда три: ее, его и общая. Хотя их может быть больше - история каждого из свидетелей.
Один из них, в каком-то уже определенном "после" передал от тебя мне привет. А ведь это моя привычка - передавать приветы всем и вся от всех и вся. Мало ли, вдруг кому-то пригодится? А мне никто никогда не передавал приветы, а ты вот взял и передал. И опять это странное "почему?" и "за что?". А к ним еще и фыркающее "с какой радости?". Вот ведь опять судьба сводит странно: я сплю после поездки в загородный дом, уставшая после свежего воздуха и веселой компании, а ты в этот момент приходишь в те же гости, и первое что ты видишь, это диван, прямо возле входа, а на нем меня, закутанную в одеяло. И считай, что это еще один скрин-шот к статье о нашем кинофильме: как ты стоишь и смотришь, скрывая удивление, изумление, а может столь полюбившееся тебе равнодушие, а я сплю, не подозревая, что ты рядом. И потом я проснусь, а для меня будет лежать привет, на чьих-то языках и ладонях, и тогда придет моя очередь удивляться, изумляться и скрывать это под маской равнодушия.
Я бы поставила точку еще тогда, на кадре бегущей меня из парка, без кулька, который только что был подарен, запинающуюся, но бегущую дальше, к выходу, к светофору, где вот-вот загорится зеленый - быстрее бы успеть, чтобы не столкнуться с ним - он же тоже пойдет из этого парка. А точка ставиться не захотела. И тогда было даже не многоточие, сценарий был отправлен на доработку самым жестоким цензором - самой жизнью. Но может пора поставить точку на привете? Пока да, давай, оставим так.
Итак, финал истории, ставший началом фильма, смонтирован, давай по закону жанра начнем повествование с предыстории. Кадр за кадром.
Наша первая встреча, которую помню я. Помню, ты говорил, что ты помнишь меня еще раньше, из далеких лет, но я помню тебя первый раз в начале лета, в центре города, на площади. Мне опять надо куда-то идти, но я сижу с Сашкой, а ты стоишь напротив и смотришь. И ничего больше. Нас даже не представили. Но я уже тогда откуда-то знаю твое имя. Откуда? Я не знаю. А потом я убегаю. Спустя три минуты - ровно столько, сколько нужно, чтобы выкурить сигарету. После этого случая, полгода спустя ты подходишь ко мне и протягиваешь конфету - маленькую и кислую, но я удивляюсь. И благодарю. Не только за конфету, но и за то, что ты есть. Как странно. Эти фотографии вырезаны негативами на моем сердце и никогда никуда оттуда не исчезнут, да. Проходит время, и однажды ты проходишь мимо, слегка прикасаясь к моей макушке. И в этом жесте для нас двоих ровным счетом ничего нет - потому что мы оба не готовы к чудесам, мы оба слишком хорошо знаем, как это, когда ты думаешь, что это правда, а это всего лишь еще одна игра судьбы. Но, тем не менее, мы продолжаем.
Я помниться подарила тебе диск со своими любимыми песнями, а потом, встречая тебя случайно, рада была слушать, что тебе он понравился. Но это не осталось у меня в памяти, это лишь событийный ряд и можно из этого смонтировать лишь инсталляцию. А следующий кинокадр - это наша осень. Ты помнишь? Как нас забросило вдвоем в одно место и как при этом у нас украли время. Мы оказались там, где его нет. И сколько мы его прожили, я не помню. Но помню хорошо твои длинные пальцы и как ты спал на поляне под лучами последнего теплого солнца. И через множество минут, сколько их было - я не помню, мы расстаемся с тобой - тебе надо уходить, а мне, как всегда, бежать. И я стою на остановке, а ты идешь по другой стороне и машешь мне рукой, машешь, машешь, до тех пор, пока не приходит время повернуть. А я улыбаюсь и мне спокойно, потому что несмотря на все "против" и "нельзя" уже тогда знаю, что вот это и есть мой путь, что так и должно случиться. А после мы еще что-то с тобой делали - ты пригласил меня на свой день рождения, а я сделала самый лучший подарок, и мне было от этого очень хорошо. А потом мы что-то не поняли друг в друге, не уловили чего-то главного, засуетились, заторопились, напугались, отскочили, попробовали вернуться на прежние позиции, но все было зря. И тогда наступила холодная зима. Ты уехал, следом и я. И новые города, незнакомцы, бредущие уныло, кутаясь в капюшоны по скользким тротуарам, видимо, заставили меня забыть, а тебя, наоборот, вспомнить обо мне.
И я хорошо помню этот сырой московский полдень, метрополитен где-то в центре и твою смс, откуда-то взявшуюся в моем телефоне. Удивилась ли я, напугалась ли? Нет, но и не обрадовалась - тогда мне уже было все равно. Я была на своем пути, на своем месте и для тебя там не было уголка. Но, тем не менее, хоть я и не знаю почему, но все же, я на нее ответила. И думаю, что поступила правильно тогда. И как же странно опять, что мы вернулись из наших странствий в один день. И вновь улыбки с небес наших богов.
Мы договорились тогда, уже вернувшись, что останемся только друзьями, и оба не будем помнить зла. И как хорошо у тебя получалось быть чуть-чуть влюбленным, а у меня твоим другом. И мне тогда совершенно не хотелось убегать. Ни вперед к неизвестности, ни назад к прежним позициям. Я стояла на одном месте, а вокруг был ты. И ты заполнил собой все настолько, что уже сколько-то там времени спустя я помню нас на джазовом концерте, сидящих рядышком и робкие поцелуи. И когда ты заполнил все, чем является моя жизнь, вот тогда-то я и увидела этот кинофильм о нас - двух милых, добрых волшебниках, творцах чудес из своих судеб и жизней.
И вот они наши с тобой кинокадры: у тебя дома, перед экраном с кинофильмом про нас, про нашу с тобой историю - бывает такое, один в один. Кто-то уже это пережил за нас, прожил, а мы повторяем путь. Но я лежу, уткнувшись тебе в плечо, а ты меня обнимаешь, и меня переполняет нежность, а тебя покой. Розовые цветы на розовом шелке моей юбки, в которых тонет твоя рука. И я думаю. И ты думаешь, и ровным счетом нечего сказать, но это не от усталости, а от покоя.
А следующий: я стою на пороге балкона, дома у Сашки, а в дверь заходишь ты. А ведь еще утром, накануне я решила, что пора расстаться, что все закончилось, но вот ты приходишь, и я вижу, что это еще не конец истории, я вижу это в твоих глазах. И весь вечер, среди шумной толпы, ты всегда где-то рядом, где-то за моей спиной. Но поначалу за твою спину встала я, когда ты подошел к балкону, где стояла я, а Сашка нас сфотографировал. И та сама фотография, которая затерялась в памяти компьютеров и голов наших общих знакомых и стояла на моем рабочем столе три последних дня апреля, когда я была счастлива. Твой мечтательный профиль и мой удивленный взгляд.
И после: утро вместе, ты сидишь в моих ногах, а я плету тебе косичку, а ты что-то мне говоришь.
И уже совсем потом, в первую ночь мая мы сидим с тобой на скамейке, во внутреннем дворике ангара, и нам абсолютно нечего сказать друг другу. Нечего хотя бы потому, что все уже и так ясно. Ясно, что на этом фильм и закончится. Вот это и есть наши финальные кадры. Мы сидим, молчим, я курю, а ты говоришь:
- Мне надо пойти собирать пластинки.
- Да, конечно, пойдем.
Встаем и расходимся. На этом все. Титры.
И кто-то из кинокритиков может сказать, что так в жизни не бывает. Что люди не расходятся просто с ничего, не из-за чего, когда не ясно и не рассказано "а почему?". Но уверяю, что жизнь проходит именно так, оправдание своим поступкам люди не находят порой, а просто делают как им угодно, и на этом истории заканчиваются или продолжаются, но равнодушным небесам до этого нет ровным счетом никакого дела. Проанализируйте, добавьте мнения, прикрепите скрин-шоты и на этом хватит. Вопросы неуместны.
***
И я просыпаюсь, а за окнами жаркое лето, мне душно и радостно, у меня слишком сильно все изменилось, мне надо бежать, чтобы поскорее прийти на свое место, уже без тебя, но все же. Я просыпаюсь и не думаю о плохом, у меня нет желания что-то выяснить и разузнать, и нет желания тебя видеть. Твоей истории я не знаю, но впрочем, это тоже не интересно. Меня ждут новые повороты дороги судьбы, которая иногда уходит слишком высоко, так что приходится подниматься к самым небесам. Я поднималась к ним все это время, пока была с тобой, пока ты был со мной, пока у нас была общая история, но после я вернулась назад, на землю. И не сожалею. Потому что в небесах хорошо, и на земле хорошо.
И эти небеса могут показаться жестокими, могут показать равнодушными, но только там пески столь горячи, что по ним невозможно брести без цели, по ним надо бежать туда, куда тебе бы хотелось. Только там океаны и моря голубы и прохладны, что хочется нырнуть в самую глубь. Только там влюбленные не расстаются и счастливы, только там портовые города утопают в ароматах пряностей, доселе невиданных никем из живущих на Земле. Только там улыбки шлюх радостны и приветливы, а моряки тянутся в их объятья, как младенцы к матерям, только там, на этих небесах к которым так хочется подняться есть ты и я, а здесь, на Земле только наши фотографии, переплетенные между собой в кинопленку, ставшую фильмом с причудливым сюжетом.
Там на небесах не обязательно говорить слов, потому что взгляды правдивей, и только они могут тебе донести истинный смысл. Не обязательно что-то обещать друг другу, потому что судьбы ваши пересекутся там где угодно богам, а не там, где хотелось бы вам. И там все случается из-за совпадений и намеков, случайности становятся обыденностью. И это, конечно же, удивительно, само собой, фантастично, но мы с тобой люди, а поэтому нам надо говорить друг другу слова. И мы еще пока не готовы к небу.
Нам нужно было подняться к небесам, но только лишь для того, чтобы вернуться назад.