- Почему-то о любви не хочется писать рассказ, а только стихотворения.
С этой фразой моя бывшая жена подходит к столику в кафе, где я ожидаю ее уже около получаса.
- Да, серьезно? - чуть приподнимая бровь, иронизирую я.
- Вот в том то все и дело, - не замечая иронии, продолжает она, - Кофе, пожалуйста, - это уже официантке. - Я думала об этом вчера весь вечер. Бытовые подробности, фантастические приключения, авантюры, человеческие отношения, описания природы - все это возможно уместить в рассказе, а вот любовь, как чувство, можно выразить только стихами.
Моя бывшая жена, Мила, зарабатывает себе на жизнь написанием рассказов, хотя ее стихи мне нравятся больше. Писательский дар открылся у нее тот час после нашего расставания и с тех пор она ни о чем другом, кроме как о писательском мастерстве, и не желает говорить. Каждый раз, когда я вижу ее, мне приходится выслушивать о ее чувствах от того или иного переживания, и вот, она, кажется, влюбилась.
- Тогда пиши стихи, - замечаю я.
- Я и пишу. А хочется рассказа о любви, - склоняя голову, говорит она.
Ладно, думаю я, будет тебе рассказ о любви. И рассказываю ей о своих посиделках с друзьями на прошлой неделе в пятницу, а она, наконец-то, отключается от своих постоянных раздумий и из взрослой женщины превращается в маленькую веселую девочку.
Мы заказываем еще кофе, и она спрашивает меня о моей работе.
- Ты же знаешь, я не люблю работу, и у меня ее и нет, - отвечаю я.
Она многозначительно хмыкает, опять склоняет голову, и я вижу морщинку между ее бровями и легкую тень под глазами. Как же она похорошела, - думается мне в этот момент, - если бы только было возможно все вернуть....
Допив кофе, я расплачиваюсь по счету и предлагаю ее проводить. Она отказывается, ссылаясь на еще одну встречу, и уже на улице целует меня в щеку.
- Знаешь, - говорит она мне на прощанье, - у счастливых людей нет прошлого.
Провожая ее взглядом, я еще долго буду стоять на крыльце у входа в кафе, закуривая одну за другой сигарету и сквозь ветер слышать ее слова: "У счастливых людей нет прошлого".
У меня же этого прошлого хоть отбавляй. Видя ее фигурку вдалеке, уже размером с куклу, немного сутуленную, быстро перебирающую ногами по гололеду я вспоминал, как однажды очень давно летом, я уже стоял вот так, и мое сердце билось от волнения из-за предстоящей с ней встречи. Она шла медленно, слегка покачивая подолом юбки в такт шагам, и щурясь от солнца. Завидев ее улыбку в тот солнечный, августовский вечер я разучился дышать. Мои легкие сдавило, а сердце перестало биться. Едва сдерживая крик счастья, который вот-вот уже готов был вырваться из груди, я прохрипел: "Здравствуй, я люблю тебя". Она тогда, помнится, звонко рассмеялась, заставив плывущий от зноя воздух содрогнуться и заиграть солнечными бликами. В тот день я впервые ее поцеловал. А после мы уже не могли расстаться ни на секунду. Я хотел быть с ней всегда рядом, хотел не отпускать ее от себя. Она же продолжала жить своей жизнью, хоть и говорила мне, что любит меня. Но, тем не менее, каждое утро она уходила на работу в институт, где преподавала философию и логику, а я сидел в четырех стенах, дома, боясь пропустить телефонный звонок или случайный стук в дверь. Просиживая дома, я перестал нуждаться в общении с людьми, и вся действительность для меня сузилась до размеров полоски света из проема входной двери, когда она входила в квартиру. Каждый вечер я с удовольствием слушал о ее работе, о ее друзьях, с которыми она встречалась, но не мог не признаться себе и в уколах ревности. "Почему, - спрашивал я себя, - почему она идет к кому-то вместо меня, неужели ее желание меня видеть не столь сильно, как мое. Мне же никто, абсолютно никто не нужен, я люблю ее, я хочу видеть и слышать только ее, а она сегодня весь вечер пробыла у подруги, вместо того, чтобы прийти ко мне раньше. Неужели она меня не любит".
Вспоминая все свои переживания сейчас, мне, конечно же, кажется это все глупостью. Я понимаю, что невозможно быть все время только вместе и никого не пускать в вашу жизнь. Да и надоедает это быстро, как и надоело мне. После того, как она стала моей женой, я обзавелся невыносимым характером и парой привычек, которые были призваны усадить Милу дома, навсегда и без дальнейших попыток добиться чего-либо в этой жизни. Она меня любила и, думаю, что поэтому, пусть и нелегко ей приходилось, но все-таки уступала мне. И когда она, наконец-то, сдала все позиции, я изменил ей. А вернее будет сказать, что не только изменил, но и ушел к другой девушке. Не могу сказать сейчас, что я сделал это специально или из-за того, что она наскучила мне. Нет. Просто так получилось. А почему - я не знаю. Не знала и Мила. Хотя она всегда была умнее меня и могла более трезво оценить ситуацию, но тут этот ее талант ее и подвел. После того, как я ушел, уже через три дня мне пришлось навестить ее в больнице, где она лежала с сильнейшим отравлением от барбитуратов. Попытка суицида.
Я все это помню, как сейчас. Первые числа мая, люди в праздничном марше по улицам, уже летнее солнце, зеленые, сочные деревья и трава, а я еду в автобусе и глядя на счастливые лица людей, думаю о парадоксах: Мила чуть не умерла, а мир ни капельки не изменился. А когда-то мне казалось, что если она исчезнет, то померкнет солнце.
Подходя к ее палате, я слышу, как оттуда доносится сдавленный крик, полный нечеловеческой боли, ударяя меня как острой бритвой по лицу. Я открываю дверь и вижу ее, лежащую неподвижно, с открытыми немигающими глазами, взъерошенную, бледную.
- Привет, - только это мне почему-то приходит на ум.
Она молчит, ничего не говорит мне и не поворачивает голову в мою сторону. Какое-то время я стою рядом, потом присаживаюсь на стул и пытаюсь выдавить из себя хоть одно слово.
- Как ты? - в конце концов, говорю я.
- Ты высушил мои слезы, а боль душит меня, и поэтому я научилась кричать, - отвечает она мне и закрывает глаза. После она не произносит ни одного слова, а я оставляю на прикроватной тумбочке деньги в конверте, сетку с фруктами и соком, целую ее в щеку и ухожу.
Стоит ли говорить, что больше я не навещал ее в больнице. И зная, что она успешно пролечилась и выписалась, не звонил ей еще очень долго. Я хотел позвонить, но у меня все время не было слов, я не знал, что сказать ей. Иногда, видя наших общих друзей, я спрашивал их о Миле и они рассказывали мне какие-то новости: она работает в такой-то фирме секретарем (как выяснилось позже, после отравления барбитуратами она не могла понимать текст и поэтому путь в преподаватели был ей заказан - даже сейчас, рассказывала она мне, она не всегда понимает, о чем идет речь, читая какую-нибудь книгу или журнал), или, что она съездила к морю в отпуск, ее первый опубликованный рассказ, ее первый сборник, ее стихи. Вся ее жизнь после меня была мне известна в деталях, но я так ни разу и не отважился позвонить ей, хотя бы для того, чтобы поздравить ее с успехом на писательском поприще.
Кстати, об успехе. После того, как я узнал, что ее роман публикуют, и она заключила выгодный контракт с издательством, я решил назло ей написать свой роман. Да, да, я разозлился на нее. Помню, в тот день я напился, и беспокойно расхаживая по квартире, думал, что это несправедливо. Это я хотел стать писателем, это я хотел заключить контракт с издательством, это я хотел успеха и признания, почему она, а не я, почему, почему, почему... Я впивался ногтями в кожу головы, отпивая вина из стакана, закуривал сигарету и злился, злился.
Уже на следующий день я написал порядка сорока страниц, через неделю их было почти двести. Я назвал его "Следы Ангела", в надежде узнать могут ли эти неземные существа оставлять следы. Есть ли у них зубы, чтобы оставить след укуса, есть ли у них гениталии, чтобы оставить следы на теле женщины. Я писал, как умалишенный, не зная покоя, забыв о сне, еде, сигаретах, выпивке и случайных подружках. И уже через месяц я вел переговоры с издательством, где мне сказали, что, прочитав рукопись, они готовы заключить со мной контракт, как только я его закончу и отредактирую. Это был мой триумф. Помню, я опять напился, только на этот раз уже не в одиночестве, а в компании друзей, где с удовольствием похвалялся своими успехами.
Я даже не удивился, когда через два дня Мила позвонила мне и поздравила меня со скорой публикацией. Самодовольно, я помню, я поблагодарил ее и предложил, не без неожиданности для самого себя, выпить кофе. Она согласилась, и мы договорились о встрече на следующий день.
Так мы стали встречаться время от времени. Сначала наши встречи носили несколько смущенный характер и происходили не чаще одного раза в месяц. Постепенно, когда волнение ушло, и мы попривыкли вновь друг к другу, они участились до одного раза в неделю. Это стало что-то вроде традиции - пить кофе по воскресеньям. Роман я так и не дописал, уже год как я все кормлю обещаниями свое издательство, аванс давно потрачен, девушка, к которой я ушел от Милы, бросила меня через пару месяцев, и полтора года спустя как мы расстались с Милой, я впервые пожалел обо всем мной содеянном.
Уже не видя ее фигуру, но, по-прежнему, смотря в ту сторону, стоя на заснеженном тротуаре, я думаю, что мне нужна любовь. "У счастливых людей нет прошлого", - снова и снова слышу я ее слова, и решаю, что хочу напиться. Разворачиваюсь на каблуках и полный решимости открываю дверь того же кафе, где расстался с Милой не так давно, вхожу, отряхивая с плеч снежинки, успевшие упасть на мое пальто.
- Мне, пожалуйста, виски и кружку светлого пива. Разливного, немецкого. И пепельницу. И не мешайте мне, отойдите. Последняя фраза уже про себя, но официантка все понимает по моим глазам и ретируется.
Я же закуриваю сигарету, не без отвращения подумывая о том, что я слишком много курю. Окидываю взглядом публику и у дальнего края стойки бара я вижу девчушку лет восемнадцати, с поставленным перед ней бокалом вина, почти еще не тронутым. Светлые, вьющиеся волосы, ровная спина, мобильный телефон в игривых, красивых, с длинными пальцами руках. Я чуть задерживаю свой взгляд на ней, но решаю, что сегодня мне ничего не хочется, хотя кто знает, как получится - вечер еще только начинается. Я зажмуриваюсь от удовольствия, делая первый глоток холодного пузырящегося пива и откидываясь назад, на спинку стула, закрываю глаза, чтобы почувствовать, как тепло растекается от гортани к желудку.
Мое уединение прерывает чье-то похлопывание по плечу. Я открываю глаза и вижу перед собой огромного парня, с коротко стриженными волосами, и слегка глуповатой улыбкой. Его большой живот нависает надо мной, а глаза заплыли темной синевой нижних век, но смотрит он дружелюбно. Я улыбаюсь ему и киваю, а он в ответ показывает мне жестом, что ему нужен огонь, чтобы прикурить сигарету. Я протягиваю ему зажигалку, он прикуривает, улыбается, кивает и отходит от меня. Взглядом я прослеживаю, как он идет, колыхая всем телом, по залу кафе и подходит к барной стойке, где заказывает выпить. Также от моего взгляда не ускользает и то, что блондинка сидящая за стойкой, которую я с таким удовольствием разглядывал несколько минут назад, отрывается от своего мобильного телефона и слегка кивает ему головой. Он еле заметно улыбается ей и кивает в ответ. Расплатившись с барменом за выпивку, он проделывает обратный путь к своему столику позади меня. Я невольно оглядываюсь, чтобы посмотреть, как он будет умещать свое огромное тело в маленький алюминиевый стул, но тут мое внимание перехватывает девушка - блондинка, которая встает из-за барной стойки и направляется в туалет. Я наблюдаю за ней, за ее подпрыгивающей походкой, с четко выверенными шагами, за движением ее бедер в узких джинсах, с удовольствием замечаю, что тонкая материя кофточки обволакивает голое тело. Ну вот, кажется, я уже напился. Или влюбился. Невольно ухмыляясь про себя этому идиотскому каламбуру и подзываю официантку.
По возвращению девушки из туалета, рядом с ее бокалом стоял коктейль. Я смотрел, как она удивленно спрашивает бармена, а после улыбнулся, когда она помахала мне бокалом в воздухе, как бы чокаясь со мной. Я отсалютовал стаканом с виски и жестом пригласил сесть за мой столик.
- Меня зовут Маргаритка. Можно Марго. Можно даже Марка. Но не в коем случае, не Рита. Хорошо? - сказала она мне, садясь на стул напротив меня.
- Хорошо. Так все-таки, Марго, Маргаритка и Марка - как тебе больше нравится? - спросил я.
- Ну, для этого места, я думаю, больше подходит Марго, - рассмеялась она.
- Договорились, - улыбнулся в ответ я.
Минуту мы сидим молча и решаем с чего начать разговор. Не люблю, когда девушки начинают чрезмерно жеманничать и корчить из себя неприступных красавиц. И в тот вечер я ждал, что Марго не окажется такой, а случится что-то непременно удивительное.
- Ты юрист или экономит? - неожиданно она вдруг спрашивает меня.
- Почему ты так решила?
- В последнее время почему-то все люди поделились на юристов и экономистов, а вот поэтов не осталось, - улыбаясь, отвечает мне она.
- Ты не поверишь, но я поэт. И еще иногда прозаик.
- Правда? А что ты пишешь?
- Роман. Он у меня один, на всю жизнь.
Тут мы уже смеемся вместе. И глядя на лучики в уголках ее глаз, я невольно ловлю себя на мысли, что теперь у меня уже нет прошлого. Может, я становлюсь счастливым человеком?
Потом, отпивая маленькими глотками виски из стакана, я не без удовольствия слушаю Марго. Она рассказывает мне множество историй о своих друзьях, об институте, где она учится (в нем же, кстати, и преподавала когда-то Мила), о своей недавней поездке в Аргентину. Маргаритка младше меня на семь лет, ей всего лишь двадцать один, она учится на режиссера (ох, уж эти юные амбициозные девушки! - думается мне в тот момент), и в следующем году собирается переводиться в Петербург на режиссера кино. Сейчас пока она учит итальянский (наверное, из-за любви к Федерико Феллини, - решаю я) и любит гулять в одиночестве. Часто во время своих одиноких прогулок она заходит в этот бар, чтобы выпить немного вина и капуччино, и, глядя на проходящие мимо толпы людей за окном, она еще больше и острее чувствует свое одиночество. Последнему она уделила огромное внимание в нашей беседе.
- Понимаешь, - сказала она мне, - я люблю людей. Мне нравятся большие шумные компании, вечеринки с друзьями, знакомство с новыми людьми, но есть некая граница, дальше которой никому не удавалось зайти. И поэтому, наверное, у меня до сих пор нет настоящего друга. Раньше я считала, что друг не обязательно нужен, а вот если есть любимый человек, то тогда с ним и можно будет разделить все горести и печали, но, увы, мы предполагаем, а Бог располагает. И сейчас, после очередного неудавшегося романа, я думаю, что одиночество - это единственное счастье, что мне доступно. Я и не хочу, уже сейчас, ни друзей, ни врагов, ни любимых. Мне настолько хорошо одной, что я, пожалуй, начинаю подумывать, чтобы уехать куда-нибудь в глушь, на край света, чтобы там даже случайно не встретить ни одного человека и построить себе там маленький домик, неплохо, если бы на берегу озера и жить в полной изоляции ото всех. Ты можешь мне не поверить, но мне даже секс не нужен, хотя раньше я думала, что не смогу без него прожить и дня. И мне не грустно. Когда-то возможно, я и боялась одиночества, мне даже казалось, что я не проживу без близких людей рядом, а сейчас... Я сама, сознательно, никого не хочу видеть большую часть времени. Я устаю от людей, с их привычками, с их эгоизмом, желанием забрать себе побольше, извернуться, получить какую-то выгоду, выглядеть успешными, держаться толпой, чтобы не проиграть, - и ведь все это, по большому счету, их страхи, которые настолько очевидны, что порой изумляешься, как же они этого не видят сами? Я не хочу гнаться за всеми этими мифическими благами человеческой цивилизации, я не хочу тратить свою жизнь на придание иллюзиям права на правдивость (тут она смеется, и добавляет: "Если можно так выразится, конечно"). Я хочу, чтобы было все по-честному: чтобы я всегда могла слышать мое сердце и поступать согласно своим желаниям. А, живя среди людей, постоянно с ними соприкасаясь, взаимодействуя, этого очень сложно добиться.
- Но почему бы тебе не перестать думать обо всем этом, расслабиться и плыть по течению, встречая людей на своем пути, становясь им другом, принимая их дружбу, а после с легкостью расходясь, - спрашиваю я.
- Я думаю, что для меня это невозможно. Я идеалистка и мне все время хочется найти родственную душу, а когда понимаешь, что и этот человек не тот, испытываешь огромную боль и разочарование.
- Может быть я родственная душа? - улыбаясь, говорю я. Не без мысли, что уже третий стакан виски допит и добавив сюда еще пива, можно прийти к выводу, что пьян и готов стать родственной душой хоть самого дьявола.
- Прости, - в тон мне, отвечает она, - я думаю, что нет. Потому, что двух родственных душ не бывает.
Я улыбаюсь и в тоже время замечаю, как она чуть напрягается, смотря на большого парня, сидящего за столиком позади меня. Парня, не имеющего свою зажигалку, парня с огромными синими кругами под глазами, парня с глуповатой улыбкой. Тут он проходит мимо и вновь слегка кивает ей. Она отвечает ему движением глаз, опуская веки.
- Ты знаешь его? - спрашиваю я.
- Нет, - говорит она, - первый раз вижу.
Я решаю, что сейчас, когда эйфория от выпитого пульсирует в моей голове, отстукивая приятный мотив кровью в висках, я не хочу думать о странностях ее поведения. Они, и это очевидно, знакомы, но почему-то она решает не посвящать меня в это. Может, он тоже любитель посидеть в этом баре и, как-то раз он увидел ее и решил познакомиться, а она его отшила, после чего иногда они встречаются здесь, случайно, но он знает, что у него нет шансов, хотя питает еще робкую надежду остаться с ней в приятельских отношениях. Может быть, дело совсем в другом, но она не хочет мне говорить - и это понятно - мы знакомы то несколько часов.
Я смотрю на нее сквозь туман сигаретного дыма и плывущего от алкоголя изображения, и она кажется мне все красивее и красивее. Стоп, - говорю я себе, - все понятно. Девчонка пришла в бар, чтобы выпить и возможно подцепить кого-нибудь, вроде тебя, стойкого романтика, претворяющегося прожженным цинком, готовым выслушать ее, заплатить за выпивку и вообще, в целом, предоставить приятное времяпрепровождение. Ты же сам пришел сюда за этим же, никакой любви - это, исключительно, инстинкты, которые так любят просыпаться после трех стаканов виски, запитых восхитительным пивом. Но, вновь глядя на нее, на ее улыбку, на ее светлые с хитринкой глаза, я думаю, что сегодня можно забыть все постулаты психоанализа и просто влюбиться. Пусть безответно, пусть ненадолго, но мне, до тоскливо-щемящей боли в сердце, захотелось снова испытать всю прелесть первого очарования, бессонных ночей, беспочвенных страхов, исписанных стихами огрызков бумаги, - именно того, чем так щедро одаривает нас любовь.
- Ты веришь в любовь? - спрашиваю я ее.
- А как можно в нее не верить? - отвечает она.
И я предлагаю пойти из этого бара. Она соглашается, вопросительно глядя на меня.
- Я хочу тебе проводить. Где ты живешь? - говорю я.
- В двух кварталах отсюда, это недалеко, - улыбается она.
Хорошо, моя милая, хорошо. Сейчас, я готов идти на край света, лишь бы с тобой, пусть даже за тобой, но только бы знать, что ты рядом.
Она ловит мой восхищенный взгляд и немного смущается. Я беру ее за руку и перестаю чувствовать землю под ногами, ощущая тепло ее ладони в перчатке. Немного пошатываясь и смеясь беспрестанно, поскальзываясь на обледеневших тротуарах и иногда, невзначай, прижимаясь друг к другу, мы идем в снежной ночи, чтобы прийти когда-нибудь к нашему счастью.
Остановившись возле ее дома мы долго не можем проститься. Я смотрю на ее волосы, обсыпанные бисером снега, а она улыбается. Я снимаю перчатку и провожу рукой по ее волосам, она кладет свою ладонь на мою руку и прижимает к щеке. Я целую ее, она страстно отвечает на мой поцелуй и я не в силах остановится, продолжаю с еще большим напором. Мне хочется слиться с ней в одно целое, стать частью ее. Все-таки кто-то из нас останавливается первым, и я снова вижу ее глаза, глажу ее волосы и не знаю что сказать.
Все также молча она берет меня за руку и заводит в подъезд, я же иду покорно за ней, поднимаясь по ступенькам, прислушиваясь к бешенному ритму своего сердца, понимая, что мое головокружение не имеет ничего общего с алкогольным опьянением, а скорее это неуемное волнение от скорой встречи с самым сокровенным мечтанием. Мы проходим темные этажи, с мертвыми глазницами чужих дверей, скрывающими, возможно, мириады увлекательнейших историй о любви, счастливой и несчастной, о смехе, о душевном тепле, о тягучих жарких ночах, о желаниях и радости от их исполнения. Иногда она поворачивается ко мне, и я слепну от белизны ее улыбки, а после я вновь погружаюсь в это свое состояние дрожащих коленей и вспотевших ладоней. Она открывает дверь, по-прежнему, держа меня за руку. Мы входим, и она целует меня, коротким, быстрым, нежным поцелуем в уголок губ. Я закрываю дверь, и все также в темноте целую ее в ответ. Она целует меня, я целую ее, она целует меня, я целую ее.
Уже потом, утром, когда я буду лежать на восхитительно мягкой кровати, щурясь от рассветного зимнего солнца, я пойму, что вкус ее губ я запомню надолго. Может быть навсегда. И навсегда же запомню ее, входящую, в то утро, в комнату, в моей футболке с чашкой кофе в руках, улыбающуюся чуть смущенно, но счастливую. И теперь, каждый раз, оставаясь в одиночестве, я буду закрывать глаза, и помнить, как она ложится рядом со мной и обнимает меня, а я, обнимая ее, вдыхаю запах ее волос и чувствую любовь.
- Только не уходи сейчас, - шепчу я.
- Я никуда не уйду теперь. И ты не уходи.
- Я не смогу уйти. Я хочу быть с тобой всегда.
И это остановившееся, а вернее, исчезнувшее время вокруг. Одна секунда, тянущаяся целую вечность. Эта гибкая субстанция, обхватывающая меня, поглощающая меня всего, без остатка.
- Хочешь есть? - спрашивает она меня.
- Ммммм? А да... Не... Не знаю, - смеюсь я.
- Я пожарила гренки. Если хочешь, я принесу их сюда.
- Можно. Да! А почему бы и не гренки в это прекрасное зимнее утро!
Она смотрит на меня удивленно, но не может сдержать улыбку. Я откидываюсь на подушки, чтобы из-за полузакрытых век наблюдать за грациозностью походки и жестов Маргаритки (именно так я стал называть ее про себя - она так беззащитна и по-детски наивна, что это имя подходит ей больше всего), а после, все также полулежа, поглощать одну за одной удивительно вкусные горячие гренки, запивая их сладким чаем с лимоном.
Мне хотелось бы написать больше об этом утре, с ярким зимним солнцем за раскрашенными причудливыми узорами окнами, с его тишиной, изредка разбивающейся о пение птиц, с розовой кожи девушки, которую я полюбил и с которой никогда уже теперь не готов был расстаться.
Я готов был не выдержать и, набрав полные воздуха легкие прокричать: "Я люблю тебя!", да так, чтобы услышал весь мир. И, ловя ее завороженный взгляд, мне хотелось подхватить ее на руки и убежать с ней в далекие края, чтобы нас никто и никогда не нашел, где мы могли бы быть вдвоем, и только вдвоем.
Однако, все чувства которые я переживал в ту зиму были так банальны и до мельчайших подробностей похожи на те, что переживали до меня великое множество влюбленных. Мы гуляли по замерзшим улицам, грелись по маленьким кинотеатрам и полупустым кафе, целовались в подъездах, кидались друг в друга снежками, обнимались ночами до ломоты в костях, засыпали друг у друга на плече, просыпались от поцелуев, катались на коньках, знакомились с друзьями, - одним словом, ничего нового в любви мы не открыли, но оба были неимоверно счастливы.
Где-то в промежутках между этими событиями я иногда встречал того парня из кафе, который все также кивал приветственно Маргаритке, но мое счастье сделало меня легкомысленным, и я больше не хотел задавать вопросов. Один раз я заметил его в кинотеатре - он сидел позади нас. В новогоднюю ночь, когда мы с Марго шатались из дома в дом, поздравляя многочисленных друзей и родственников, я видел его в толпе неоднократно, с той же глуповатой улыбкой на добродушном расплывшемся лице. Помню, я кажется, находясь в легком подпитии, помахал ему. Марго отследила мой взгляд и равнодушно отвернулась, а я ждал вопроса, чтобы задать свой. Но она решила оставить сей инцидент без внимания. После той ночи я встречал его не раз, но он всегда оставался в тени, не выходя на авансцену, стараясь не привлекать к себе лишнего внимания. Я даже начинал подумывать, что он моя галлюцинация, или ангел-хранитель. Но, поразмыслив, пришел к выводу, что ко мне он никакого отношения не имеет хотя бы потому, что я никогда не встречал его, находясь один. Мне не казалось его поведение странным, я, если честно, вообще не думал о такой странной случайности, как наши постоянные встречи.
Через полгода, как я встретил Марго, ее, как одну из лучших учениц своего курса направили на стажировку в Санкт - Петербург на два месяца, а я, чтобы скоротать время в ожидании, устроился преподавать зарубежную литературу в один из технических вузов. За окном щебетал апрель, солнце грело все больше и вечерами, после занятий, я сидел в комнате, в своей квартире, за письменным столом и дописывал роман. Погода в тот год удивляла, и, не смотря на середину весны, солнце пекло нещадно. Чтобы хоть как-то спастись от духоты я заматывался во влажную простыню, и так и сидел: с красными глазами, осунувшимся лицом, лихорадочным взглядом, мокрыми от воды и пота, взъерошенными волосами, в мокрой простыне с бутылкой воды у ног. Марго звонила мне из Питера почти каждый день, но мне не хватало ее, и я считал минуты до ее приезда в конце мая. Иногда, чтобы отвлечься, я включал радио, где умирающие от жары дикторы растекались по динамикам печальными голосами, сообщая, что ожидается еще большее повышение температуры. Удивительно то, что каждый день столбик термометра подпрыгивал на один - полтора градуса и, таким образом, уже к середине мая прогнозировали что-то около сорока пяти градусов по Цельсию.
Жара, отсутствие Марго рядом, ее успокаивающего голоса, мысли о странном парне, преследующем ее, повышение температуры, муки творчества из-за ненаписанного романа, балбесы студенты, не способные отличить Кафку от Борхеса, медленно, но верно делали со мной свое дело. Я становился более агрессивным, и мне все хотелось как-то отвлечься и чем-то занять себя. Я решил достать велосипед и назавтра, в субботу, отправится куда-нибудь за город, к воде, где легче дышится. И вот, пятничный вечер, я трезв и думаю о работе, складываю фразы у себя в голове наиболее удачным образом и все также замотанный в простыню я лезу в кладовку.
Кладовая представляет собой комнатку, размером примерно метр на полтора, заваленную различным хламом - старыми журналами, изношенной одеждой, кусками фанеры и плинтусами, оставшимися от ремонта. Вдоль стен расположены полки с не менее старинной и ненужной ерундой, вроде гвоздей, цветочных горшков и прочая. Велосипед же, как вздыбленный конь стоит у противоположной стены. Пробираясь к нему, балансируя, как канатоходец, я все же умудряюсь впечатать свою ногу в картонную коробку. Резкая боль сгибает меня пополам и, чертыхаясь, я открываю ее, чтобы посмотреть, что же это такое. И тут меня ожидает сюрприз - это пластинки Милы. Pink Floyd, The Doors, Soft Cell, The Beatles, Elvis, - воспоминания волной накрывают меня. Я представляю ее лицо, вижу как кинохронику, как она танцует и смеется. Ну что же - пластинки, так пластинки. Нужно, наверное, их вернуть.
Выбираясь из этого коридора с сокровищами, пыльный и весь взмокший (ох уж эта чертова жара), я набираю телефон Милы. И тут меня поджидает новый сюрприз:
- Алло, - мужской бас.
- Ээээ..... Здравствуйте. А могу я услышать Милу? - теряюсь я, потому как Мила всегда жила одна и насколько я помню у нее не было ни друга, ни мужа, которые могли бы взять трубку.
- А кто ее спрашивает?
- Это... Ее бывший муж.
- Очень приятно. Я ее будущий муж. У Вас какие-то вопросы к Миле?
- Да нет, наверное... У меня ее пластинки. Она дорожила ими, а я только сейчас их нашел у себя дома. Хотел бы передать.
- Это хорошо. Когда Вам удобно будет их принести?
- Например, сегодня. В семь? Вас устроит?
- Да, вполне. Приходите. Я Вас жду.
И короткие гудки.
Не могу сказать, что я был безмерно счастлив за Милу. Но и ревности я не испытывал. Очень уж мне хотелось посмотреть на этого парня, но в тоже время я как-то и не особо верил в их абсолютное счастье. Может это все из-за жары?
Вечером я, все-таки на велосипеде, проезжал кварталы до дома Милы. Не удивился, когда моя рука, поднятая к звонку двери ее квартиры начала дрожать. Дверь мне открыл высокий темноволосый парень. "А он красавчик!" - подумал я в тот момент. И действительно, этот таинственный жених Милы представлял собой тот роковой тип мужчин, который сводит с ума всех женщин. Черты его лица не были правильными, но гармоничными - миндалевидные глаза, светло-карие, небольшой, аккуратный рот над мужественным, почти квадратным подбородком, выступающие скулы, густые, разлетающиеся брови. Одним словом, он был хорош собой и располагал к себе.
- Добрый вечер, - поздоровался я.
- Да, здравствуйте. Проходите, - ответил он.
- Можно на "ты", - решил быть дружелюбным я.
- Хорошо. Я тоже не люблю официоз. Тем более, что у нас есть нечто общее.
- И что же? - уже в прихожей Милиной квартиры спросил я.
Оглядевшись по сторонам, я заметил, что вокруг все заставлено коробками с вещами, как если бы они переезжали.
- Любовь к удивительной женщине, - улыбнулся он.
- Вы куда-то переезжаете? - улыбнулся я в ответ. - Вы - это в смысле ты и Мила.
- Да, мы уезжаем.
- А куда?
- Мы уезжаем в Шотландию. В Эдинбург. У меня там отец. А Миле нравится тамошний климат и природа. Она уже уехала, я же остался собрать вещи и отправить их туда, к ней. Сам уезжаю послезавтра. Это хорошо, что ты принес пластинки - для нее это будет приятным сюрпризом. Она говорила мне, что оставила их у тебя и уже не надеялась их вернуть себе обратно.
- Я тоже рад, что нашел их. Надолго вы в Шотландию?
- Надеюсь, что навсегда.
- Это хорошо. Но я буду скучать по Миле. Она добрая. С ней легко. Жаль, что так....
- Не стоит. Не жалей ни о чем. Погода тут ужасная. Хотя у нас в Эдинбурге творится тоже самое. Удивительный катаклизм. Воды хочешь?
- Не откажусь.
Он идет на кухню, высоко поднимая ноги, переступая через коробки с книгами и одеждой. А я, немного с грустью, в последний раз окидываю взглядом ее прихожую, вход в комнату, полоску света из ванной. Жених (так я его окрестил про себя) приносит мне воды в стакане, и, выпив ее в три больших глотка, я протягиваю стакан ему обратно.
- Спасибо. И счастливого пути. Передавай от меня привет Миле. И пожелания счастья.
- Непременно. А тебе счастливо оставаться.
Щелчок закрывающегося замка, жужжание разъезжающихся дверей лифта и мертвая тишина плавящейся улицы. Я сажусь на велосипед и решаю все-таки поехать за город, к озеру. Проехав пару кварталов, я сворачиваю на тихий проулок, с узким тротуаром и двухэтажными кирпичными домами. Когда-то в прошлом веке здесь были торговый лавки купцов, а сейчас исторический центр города, где я так любил гулять с Марго. Впрочем, как и до этого любил гулять с Милой, да и с другими девушками. Тоска по любимой (в данном случае подразумевается некий собирательный образ любимой - не конкретная персона: не подумайте ничего такого, просто глупо ведь утверждать, что мы любим какого-то определенного человека - как правило, мы любим свою любовь или некий мифический образ, а уже это чувство переносим на кого-то), которая уже вот-вот могла меня захватить и заставить остановить велосипед, сесть на бордюр и заплакать, прервалась случайным взглядом в большое окно кафе, где я, как мне показалось, увидел Марго.
Я развернулся на сто восемьдесят градусов и подъехал к этому кафе. Так и есть, за столиком спиной к окну (и ко мне) сидела Марго. А рядом с ней сидел, кто бы вы думали, - тот самый огромный парень с синими мешками под глазами. Стараясь не привлекать к себе внимания, я перешел на другую сторону улицы, ведя велосипед рядом с собой, и спрятался за афишную тумбу.
Сказать, что в моей голове роился миллиард вопросов - это не сказать ничего. На долю секунды мне даже показалось, что от всех этих мимолетных стрел с вопросительным знаком в конце, больно жалящих мой мозг, моя голова разлетится на мелкие куски.
Маргаритка должна была вернуться еще только через неделю. То есть это она мне так сказала в нашем последнем телефонном разговоре. Если она вернулась, то почему она не позвонила? Не предупредила? Как давно она вернулась? День назад, два, неделю? Или она никуда не уезжала? Почему она ни о чем таком не предупредила? Что она делает с этим парнем? Может у нее какие-то проблемы, о которых она не хотела говорить мне? И почему этот парень с ней? Кто вообще, черт возьми, этот парень? Выкурив три сигареты подряд я наконец-то набираюсь решимости, и звоню ей на мобильный.
После долгого ожидания я слышу ее голос и одновременно вижу сквозь толщу стекла ее немного искаженную руку, поднятую к уху, с телефоном.
- Алло, - ее спокойный голос.
- Привет любимая. Как ты? - мне бы ее мужество. Мой голос предательски дрожит.
- Здравствуй, родной. Что случилось? Ты чем-то взволнован.
- Когда ты приедешь?
- Скоро, милый, очень скоро. Я пока не могу говорить, но знай - скоро все закончится. Все изменится. И все будет очень хорошо. Извини, я больше не могу говорить. Пока. Я люблю тебя.
Тишина.
Я вскакиваю на велосипед и, крутя педали, как велогонщик на Tour de France стараюсь скрыться поскорее с этого проулка. Мои легкие обжигает горячий воздух и желание разрыдаться. В тот момент я действительно решил, что она не любит меня, да, наверное, и не любила - ведь вся эта история с этим парнем, разрешившаяся столь неожиданным образом прямое тому доказательство. Как же можно обманывать того, кого любишь. И никакие обстоятельства, пусть самые крайние, самые тяжелые не позволяют оправдать это предательство.
Понимая, что поездка к озеру уже не доставит такого удовольствия, я поворачиваю в сторону дома и по пути заезжаю в магазин, чтобы купить бутылку текиллы. Естественно, в своем горе я не отличаюсь от большинства из нас и решаю напиться. Пусть даже немного не по-мужски, со скупыми слезами, дрожащими руками и вопросами шепотом "почему?" и "за что?".
Именно так все и было. Я не допил текиллу и без снов уснул через несколько часов, как приехал домой. Мне было настолько больно и плохо, что алкоголь оказался не лучшим помощником и, отпивая из горлышка, я каждый раз помимо всех своих вопросов просил прощения у всех за свой цинизм, за свою грубость, за неумение любить и ценить то, что я имею. Подобное отпущение грехов при постоянной почти сорокоградусной жаре чревато тяжелыми последствиями. Следующим утром я проснулся абсолютно разбитым, с тяжелой головой и болью в каждой клетке тела от любого движения. Поход на кухню за стаканом воды грозил обернуться потерей сознания. Но все-таки я пережил этот день, и следующим вечером допив текиллу смог уснуть.
И уже на третий день раздался звонок Марго. Я так упивался все это время своим горем, что совершенно позабыл, что так или иначе, но мы еще не расстались и она еще ничего не знает о том, что я видел ее.
- Алло, - теперь мой голос был абсолютно спокоен. Неправдоподобно спокоен.
- Дорогой мой, как ты? Я вернулась.
- Я рад. Хочешь встретиться?
- Да, но только сначала выслушай меня.
Я внутренне напрягся и подобрался, чувствуя, что сейчас она скажет мне что-то важное, что возможно разрешит часть моих вопросов.
- Да, конечно, я слушаю.
- Да что с тобой? Почему у тебя такой голос? Милый, у нас очень мало времени. Я прошу тебя, сделай все, так как я скажу. Если ты что-то не поймешь и не сделаешь как надо, то все пропало. Понимаешь? Я прошу тебя - это все очень важно.
Тут я невольно испугался - вариант с возможными серьезными проблемами в жизни Марго, о которых я не знал, начинал становиться все более реальным.
- Сейчас, после разговора со мной, ты оденешься и выйдешь на улицу. Что бы ты не увидел там, ни на что не обращай внимание. Понимаешь? Никуда не смотри и не сворачивай. Не останавливайся из праздного любопытства ни в коем случае. Просто иди. Это будет немного сложно сделать из-за жары и суматохи, которая начнется, но ты сможешь, я знаю. Иди в сторону заброшенного завода - он в пяти кварталах от тебя. Помнишь как туда идти?
- Да, конечно. Марго, но я не понимаю...
- Ничего не говори. Слушай меня. Когда ты дойдешь до этого завода, обойди его и, перейдя улицу, ты увидишь торговый центр. Его открыли только неделю назад.
Тут меня снова укололо чувство предательства - если она была в Петербурге то, как она может знать, когда его открыли?
- Зайди в этот торговый центр и встань посреди холла. Там будет фонтан посередине. Вот ты и встань в этот фонтан. Вода все смягчит. Я понимаю, что это звучит глупо, но я сама буду ждать тебя там. Милый, времени почти не остается. Я не могла позвонить раньше, да и слишком долго все объяснять - ты бы мне не поверил. Просто сделай все так как я тебя прошу. Я тебя умоляю - приди туда. Времени у тебя полчаса - самое большее. Я заклинаю тебя, ради меня, ради своей жизни, ради моей любви. У тебя...
Помехи резким скрипом врываются в наш разговор, и я кричу "Алло! Алло!", но меня уже никто не слышит. Я же продолжаю орать: "Марго! Где ты?! Я не слышу! Маргаритка! Что происходит? Где ты милая....".
Надо ли говорить, что мной овладела паника. Резкий шум, вырывающийся из телефонной трубки, гул клаксонов за окном, неожиданно ворвавшийся в мое здесь и сейчас, жара, раскалившая стены и потолок и накалившая меня до предела, - все это лишь способствовало моему беспокойству, растущему вверх на безумной скорости. И я понимал, что мне ничего другого не остается кроме как сделать все, что она сказала. В каком-то сумбуре я начал бегать по дому, разбрасывая вещи, опрокидывая посуду и цветочные горшки. Так же, абсолютно не осознавая, зачем я это делаю, я включил телевизор и вот тут то я наконец-то я понял, о чем говорила. Паника в глазах нарядной телеведущей, сказала все сама за себя.
- Сегодня наступил пятьдесят восьмой день с момента появления необычного природного явления - постоянного повышения температуры воздуха. Впервые за всю историю планеты отметка на столбике термометра неуклонно росла вверх и сегодня достигла сорока семи градусов по Цельсию. Более того, с каждым днем сила солнечных лучей увеличивается. Если в начале апреля динамика составляла один - полтора градуса в сутки, то на конец мая уже можно говорить о двух-трех градусах ежедневно. Ученые не берутся прогнозировать дальнейшее развитие событий, также они отказываются комментировать причину возникновения этого явления.
Последние слова съедаются помехами и, в конце концов, телевизор начинает показывать только белый шуршащий экран. В этот момент я начинал понимать неизбежность происходящего и страх в моей душе уступил место спокойствию. Все мысли из головы ушли, осталось только пустота и желание действовать - мне нужно было найти Марго. Даже если сегодня все умрут, я хочу, чтобы мы умерли с ней, крепко обнявшись.
Я выбежал на улицу - во дворе было пустынно, но с проезжей части был слышен гул клаксонов, создававший прекрасный саундтрек к происходящему (жуткая какофония, надо заметить). Земля на клумбах трескалась у меня на глазах. Эти трещины ползли и ползли, а воздух казалось, нагревается с каждой секундой. Поначалу мной овладело желание побежать, чтобы поскорее зайти в торговый центр, о котором говорила Марго, но уже через минуту я понял, что это невозможно. Воздух, как будто бы, превратился в тягучее желе, и любое движение требовало невероятных усилий. Пот лил с меня градом, а жажда мучила все сильнее. Через пару кварталов я увидел толпу людей, медленно идущих взявшись за руки. Они бы походили на туристический отряд, направляющийся на пикник за город, если бы не их глаза, широко открытые от страха. Машины на проезжей части замерли и к безумной симфонии клаксонов, нет-нет да прибавлялся новый инструмент - кто-то из водителей умирал от жары, утыкаясь лбом в центр руля. Я видел это все своими глазами: люди гибли тут же, неожиданно для них самих. Они умирали, удивляясь, и как бы говоря всеми своими позами: "нет, это не я должен умереть, это какая-то ошибка". Никто никуда не бежал - все двигались медленно, и поэтому ощущение правдоподобности этого апокалипсиса не приходило.
Я же старался идти быстрее, чем многие, но у меня это не всегда хорошо получалось. Толпы людей, разом высыпавших на улицу тоже осложняли передвижение. Но мои мысли о Марго заставляла собрать волю в кулак и продолжать идти. Один раз я чуть было не умер - лопнуло стекло в окне магазина на первом этаже и осколки, разлетевшись, чуть было не попали мне в лицо и шею. Но к счастью, я успел вовремя пригнуться, что было по-настоящему чудом, так как эта жара притупляла реакцию.
Обогнув завод, я увидел торговый центр, в который заходило, наверное, около нескольких тысяч людей. Они надеялись на работу кондиционеров, но, увы, они были не правы. Все системы вышли из строя около часа назад. И вот тут то у меня открылось второе дыхание: я смог почти побежать. Мысль о том, что там Марго, которую возможно давит эта толпа, заставила меня двигаться быстрее, насколько это было возможно. Из обожженных легких вырывался хриплый шепот, который при более удачном стечении обстоятельств мог стать криком: "Марго, где ты?".
Вбежав в самую гущу толпы, я, отчаянно работая локтями и коленками, стал прокладывать себе дорогу внутрь центра. Это на удивление легко мне давалось, но причина тут кроется, наверное, в том, что вся эта многоликая толпа превратилась в живых мертвецов, не способных протестовать или сопротивляться. Наконец зайдя в просторный холл, я увидел Марго. Она стояла посреди фонтана, который, разумеется, уже не работал, но вода в нем еще сохранилась. Она крикнула: "Быстрее, сюда, милый" - а вернее сказать, что она прошептала это сухими губами, но в моей голове это прозвучало как крик.
Вообще, если немного попробовать описать происходящее, со стороны, то это напоминало кинофильм, просматриваемый на замедленной перемотке и без звука. Тишина стояла действительно звенящая. Приглушались даже звуки шагов, случайные хрипы умирающих, звон разбивающегося стекла, треск опор фундамента здания. Даже гудки автомобильных клаксонов стали звучать на порядок тише, и у меня возникло ощущение, что у меня заложило уши, или что я наблюдаю за происходящим из аквариума. Лишь постоянное потрескивание в воздухе, - даже и не знаю, что это было. Наверное, что-то связанное с электричеством.
Пробравшись, наконец, к фонтану я почувствовал, как все здание начинает крениться, земля стала уходить у меня из под ног, - скорее всего это начал проседать фундамент. Обернувшись, я увидел, как волной в черную бездну валятся люди. Они все, как по команде открывали рты и вскидывали вверх руки, когда эта подземельная темнота поглощала их.
Что я чувствовал в тот момент? Даже не знаю. Четкой была одна-единственная мысль, что я не хочу умирать. И сожаление: о всех тех днях, когда я не умел ценить и радоваться жизни, просто так, без обязательных материальных подтверждений, как то деньги, книги, фильмы, женщины, сигареты и прочая. Я думал о том, что люди все врали мне - не надо говорить, что вся жизнь проносится перед глазами за долю секунды перед смертью. Ничего подобного. Я с большим удовольствием вспомнил свои сны, свои мечты, свои надежды. В такие минуты мне, вдруг, легко посмотрелось на мою жизнь, и я осознал все свои ошибки - это было так просто и грустно вместе с тем. Я знал, что я смог бы все исправить, будь у меня такой шанс, но этого шанса мне больше никто и никогда не предоставит.
Я почувствовал, как падаю, и из последних сил, выбираясь из толпы, свалившейся на меня, зацепился за край фонтана. Я закрыл глаза, чтобы не видеть происходящего вокруг кошмара, чтобы помечтать в последние минуты жизни, чтобы представить себе Марго, рядом, целующую меня и смеющуюся. Видимо, я потерял сознание тогда или мной овладела своеобразная эйфория, схожая с глубокой комой. Там, в своем придуманном мире я лежал посреди огромной пустыни, а рядом танцевала Марго. Нам было жарко, но мы были вместе, и это было хорошо.
Вода.
Кругом вода. Она спасет меня, и я это знаю. Я открыл глаза и вдохнул свежего, чистого, легкого (жидкого, как я тогда подумал) воздуха. Я увидел вокруг развалины торгового центра и попробовал пошевелиться. Ничего не болело и мне подумалось, что я в раю. И еще я весь был мокрый. А где-то рядом звучал такой дорогой сердцу голос: "Милый, ты в порядке?".
- Марго! - прохрипел я. - Ты здесь? Хотя чего удивляться, мы же в раю, а я думал о тебе, когда умирал.
И ее звонкий смех.
- Глупый! Мы не в раю. Мы на Земле. Мы выжили, понимаешь. Получилось! Получилось!
Последние слова она уже проговаривала плача и смеясь одновременно.
- Что получилось? - уже не хрипя и вставая, спросил я.
Увидев ее запачканное лицо, растрепанные волосы, огромную царапину через левую щеку, я зарыдал. Я ревел, как десятилетний сорванец, которого поймали на краже яблок из соседского сада, - навзрыд, захлебываясь и не стесняясь. Марго обняла меня и, уткнувшись носом в мою макушку, ревела так же как и я, приговаривая при этом:
- Поплачь, милый, поплачь. Это хорошо, все хорошо, ты же видишь.
Немного успокоившись, я стал целовать ее, покрывая поцелуями каждый миллиметр ее нежной кожи, не веря, что она существует, что она рядом со мной, что это все не сон, не выдумка, не предсмертная фантазия. Царапины на ее лице, ее руках, порванная одежда, всклокоченные волосы служили мне прямым доказательством, - ведь в наших фантазиях люди выглядят всегда хорошо, - это происходит по умолчанию, а здесь все было по-настоящему. Она также целовала и обнимала меня, смеясь и плача.
- Марго, что случилось, что произошло? Ты ведь знаешь, ты же предупредила меня, - наконец не выдерживаю я.
- Да, родной, я все знаю, но это долгий разговор, а пока кратко: наступил конец света, - как ни странно, в момент, когда она произносила эти слова, она улыбалась, а ее глаза излучали радость.
Я не мог поверить:
- То есть как это конец света? И что, все погибли? Никого не осталось?
- Давай попробуем найти какую-нибудь еду, и я отвечу на все твои вопросы. Чертовски хочется есть после таких удивительных событий, - рассмеялась она.
Мы идем, взявшись за руки, аккуратно переступая через развалины зданий, находя небольшие тропки между расколовшимися бетонными плитами, кусками свай и опор, автомобильными шинами, битым стеклом, чьей-то мебелью и детскими игрушками. Нам везет: мы находим колонку с водой, потом почти целый супермаркет. Марго долго вздыхает у витрины с молоком: "Наверно, из-за жары оно все скисло", - в конце концов, говорит она и берет себе бутылку газировки. Я аккуратно ставлю диск в музыкальный центр - выставочный экземпляр - и музыка разливается по второму этажу супермаркета, а Марго принимается танцевать, немного комично подражая балетным танцорам. Наступает ночь, воздух становится прохладным, а мы, укутавшись в пледы, сидим на полу супермаркета и едим крекеры, запивая их ванильной шипучкой. Марго рассказывает мне всю историю от начала и до конца, а я внимательно слушаю ее, словно пес, склонив голову набок.
Она все знала еще до того, как встретила меня. Ей рассказал тот самый большой, толстый парень, который когда-то явился ей во сне, а после и наяву. Она называет его Коломбиано, - так он ей представился. Когда я спросил, как такое может быть, она ответила, что и конец света кажется неправдоподобным, но она поверила ему. Он был кем-то вроде Ангела Апокалипсиса. (Тут она смеется и говорит, что все это как-то глупо, но другого термина она не может придумать). Коломбиано, в своей здешней жизни, ну, то есть, как человек, торговал наркотиками, всегда улыбался и не знал ни одного слова, ни на одном языке мира.
- Ты всегда хотел знать - оставляют ли ангелы следы? - говорит она. - Да, оставляют. У меня теперь есть следы от его дуновения. Смотри.
И она показывает свои ладони - на них нет линий.
- Он дунул на мои руки и все морщинки, все складки исчезли. Ты этого не замечал, да и я особо на это не обращала внимания, а теперь посмотри на свои руки.
То же самое. Тоже нет линий. Я улыбаюсь ей и наклоняю голову, чтобы вглядеться в свои ладони получше.
- Это и есть его следы. Он был со мной все это время, он всегда был рядом - ты это помнишь. Он сказал мне,
(Тут я ее перебиваю: "Он же не знает ни одного языка. Как он смог тебе сказать это?" Она терпеливо отвечает: "Слова ангелам не нужны. Они умеют по-другому").
Он сказал мне, когда пришел, что я прощена потому, что умею любить. Он сказал мне и про тебя. Ты тоже прощен. Его отметка появилась на тебе в тот вечер, когда мы все встретились в первый раз, и он попросил у тебя зажигалку. С того дня я знала, что скоро это случится, и просто ждала. Копила силы, если угодно.
- Понимаешь, я все знала, но в то же время я ничего не знаю. Я счастлива теперь, что мы с тобой только вдвоем и больше никого вокруг. Но есть ли кто-то еще, и как много их - этого я сказать не могу, - продолжает она.
- А где сам Коломбиано? - спрашиваю я.
- Этого я тоже не знаю, - улыбаясь, говорит она.
- Черт побери, - сквозь смех произношу я, - я бы выпил с ним сейчас за успех всего этого мероприятия.
Тут мы оба смеемся.
- Интересно, жива ли Мила?
- Я не могу сказать, я этого не знаю, но если ты хочешь, мы можем оба верить, что она и ее жених живы, - говорит она.
- Хорошо, пусть так. Mr. и Mss. White живы. Ура! И давайте поднимем бокалы за их счастливое совместное будущее, - кривляюсь я, поднимая пластиковую бутылку с шипучкой.
- Хорошо, хорошо, - смеется Марго, - но почему Mr. и Mss. White?
- А почему бы и нет? Почему-то мне кажется, что White - типичная шотландская фамилия.
- Пусть так, пусть так! - уже заливается смехом Марго.
Мы пойдем с ней, уже скоро, из этого супермаркета, унося в пакетах немного провизии - ровно столько, сколько нам нужно, чтобы найти следующий. Судя по пейзажу, кое-где еще есть не разрушенные здания. Может нам посчастливиться, и мы найдем целый автомобиль, на ходу - хотя по этим осколкам цивилизации не сможет проехать даже трактор. Я еще не знаю, что ждет меня в будущем, меня и мою Марго, но сейчас это не имеет ровным счетом никакого смысла. Я держу ее за руку - и это для меня самое важное. А дальше.... Дальше, весь мир может рухнуть еще раз, главное, чтобы я смог в этот момент почувствовать тепло ее руки в своей.