Сегодня ночью мне приснился странный и тревожный сон...
Привиделось, будто Гестер выбрался из пещеры прямо среди бела дня и сидит себе на пляже, нисколько не боясь Госпожи. И будто не один он на берегу, а вместе с огромным и очень странным на вид стариком. Глаза у деда блеклые, почти прозрачные, зрачки похожи на черные маслянистые капли. Сам он весь какой-то блескучий и студенистый, словно не человек, а медуза. Вместо мужской повязки и накидки он прилепил на себя большие пучки мохнатых коричневых водорослей. Под носом у него пышные, будто пена, усы. А на голове торчат во все стороны буйные космы грязно-зеленого цвета. И старикан этот нависает над бедным Гестером, как штормовая волна над мелководной бухтой, беспрестанно хихикая и пританцовывая, словно от нетерпения. Но Гестер эту громадину ни капельки не боится, только отодвигается и отмахивается, неприязненно морщась, словно на лягушку наступил. И даже дерзит мокрому гиганту:
- Сегодня ты на редкость отвратителен, Иллебуль!
- Какое непочтение! - с обидой восклицает тот, и в голосе его слышится шум надвигающейся бури. - Ты забываешь, смертный, с кем разговариваешь!
А Гестеру и тут ни капельки не страшно.
- Я не обязан почитать тебя, - бросает он в суровое морщинистое лицо великана. - Я человек, а не морскат, и верю в Лита!
- Морскаты тоже люди, - бурчит в усы старик и наконец перестает застилать Гестеру свет. - Но не будем сейчас о них! Мне важен только ты.
- Что тебе нужно на этот раз? - устало спрашивает Гестер. - И сколько я еще должен расплачиваться за спасение своего корабля?.. Которого теперь, кстати говоря, и нет больше...
- Это уже не важно, есть он или нет, - горячится старик и снова склоняется почти к самой макушке Гестера. - Ты не сумел потом сохранить свое судно, кто же виноват?! Но я-то помог тебе, когда ты воззвал ко мне, и требую за это платы! Отдай мне свои ноги!
- А что так скромно? - Гестер усмехается, но от его смешка становится жутко. - Когда ты прошлый раз поднялся из глубин океана, твои аппетиты были куда больше...
- Но тогда ты и твой пройдоха-братец сумели выйти сухими из воды! - от ярости старик так и булькает, того гляди закипит. - Я и сейчас не готов довольствоваться малым! Отдай мне впридачу еще и то, чего у себя дома не знаешь!
- Да бери, пожалуйста, мне не жалко, - неожиданно легко уступает Гестер. - Я же, как ты сам говоришь, не знаю, что это.
Тут старик испускает торжествующий гортанный клич и устремляется... ко мне?!! Я и не заметила, как успела оказаться в нашей с Гестером пещере. Отползаю как можно быстрее от входа, пока спина не упирается в стенку - и только тут замечаю, что смотрит этот ужасный Иллебуль мне не в лицо, а куда-то ниже. Опускаю глаза и сама... Ой, что же это, мамочки?.. На коленях у меня спит младенец! Откуда он взялся?!
- Как же так... - растерянно шепчет Гестер.
- Да, ты не знал! - торжествует Иллебуль. - Он был твоим, а теперь он мой!
И тут же у меня закладывает уши от крика Гестера:
- Не отдавай его, Лейми, не отдава-ай!!!
А я бы и рада послушаться, но не могу и пальцем шевельнуть... " Ай... авай... вай..." - отдается эхом в голове. Пещера, чадящий костерок, кошмарный Иллебуль с протянутыми к ребенку загребущими руками, полные отчаяния глаза Гестера - все вдруг содрогается, расплывается, исчезает...
И вот уже я снова в своей постели, и мама тормошит меня:
- Лейми, вставай!
...Потом все утро я ходила сама не своя. За завтраком кусок в горло не лез, корзинка для яиц куда-то подевалась и никак не желала отыскиваться, накидку я надела наизнанку, будто опозоренная невеста... Мама еле сдерживалась, чтобы не накричать на меня, а я - чтобы не разреветься от такого невезения, и мы обе вздохнули с облегчением, когда я наконец собралась и выбежала вон.
Лес тонул в тумане. Прохладный дымчатый сумрак струился меж деревьев, клубился в высокой траве, густел в лохматых кустах и отступал, истончаясь до почти неощутимой дымки, на полянах. Где-то над головой пронзительно свистела пичужка, в зарослях шуршали мелкие зверьки, звенели над ухом стайки насекомых. Грибной запах так и щекотал ноздри, и даже с тропы, невзирая на туман, можно было разглядеть то тут, то там призывно желтеющие шляпки. Лианы степенно покачивались под легким утренним ветерком.
Я медленно, равнодушно брела к пляжу, и дела мне не было до всей этой привычной и порядком надоевшей сонной красоты. Тяжелые думы клонили мою голову к земле.
Сезон кладки яиц закончился, сегодня я последний раз в этом году иду на берег. Прощайте, соленые ветры, говорливые волны, ласковый песок! И здравствуйте, чтоб вам сгореть да пепла не оставить, ненавистное рукоделие, грязные буйволиные кормушки, вонючие загаженные стойла... Мне только под предлогом сбора яиц удавалось отбрехиваться от выгребания навоза - а теперь все, попалась птичка, с завтрашнего дня лопату в руки! Ах, почему, ну почему же мама такая строгая?!
Но, главное, что я скажу Гестеру, и как ему теперь выкручиваться одному, без меня? Плот-то мы с ним так до сих пор и не построили.
А я ведь каждое утро выходила из дома именно с этой мыслью: "Надо, надо поскорее сплавить моряка подальше от нашей опасной земли!" - но все время нам что-то мешало. То ожоги от яда синкуции так изукрасили мне лицо, что Гестер не узнал меня и не хотел подпускать к себе, пока волдыри не сошли... То с утра принимался лить дождь, и мне приходилось, украдкой сунув в пещеру еду, по-быстрому набирать яиц и нестись прочь, даже не заглянув повидаться - в дождливые дни Темной госпоже не страшен солнечный свет, а двигается она так быстро и бесшумно, что не скроешься, уж лучше не рисковать попадаться ей на глаза... То вдруг Гестеру раздуло сломанные ноги, и, что бы я ни делала, опухоль нипочем не хотела проходить... То бедный моряк впадал в черную тоску, гнал меня прочь и слышать ни о каком плоте не желал... То, наоборот, страсть его внезапно разгоралась с такой яростью, что он, едва завидев, втаскивал меня в пещеру, и ни на что другое, кроме любви, у нас уже не оставалось ни времени, ни сил... Вот и пролетели двадцать дней, как один, не успели мы оглянуться.
Лес расступился, я вышла на пляж и даже не стала задерживаться рядом с другими сборщицами. Мое заветное место у пещеры, где я прячу Гестера, то самое место, куда приплывают особенные черепахи, что несут красные яйца, еще неблизко - а в пусть я сегодня пустилась что-то уж очень поздно...
Эйне-длинноножка, завидев меня, прошипела под нос что-то недоброе и запустила в мою сторону комом влажного песка. Я без труда увернулась и только плечами пожала. А нечего было меня выслеживать!
Этой дылде любопытной вздумалось однажды пойти за мной. И я чуть не привела ее к Гестеру... привела бы, кабы не ее тень. Солнце светило нам в спину, а тень у Эйне еще длиннее, чем она сама - вот я ее и заметила. Но поздновато, мы уже почти добрались до места. Тогда от досады я и выкинула штуку, которую мне девчонки до сих пор простить не могут.
Мы как раз шли мимо логова песчаного кота, в двух шагах от нашей с Гестером пещеры. Подняла я гальку поувесистее, прицелилась и кинула прямо в грот, а сама бегом к лесу! Кот выскочил, злющий, на меня и ухом не повел, увидел только Эйне - за ней и погнался. Чуть не поймал, насилу она от него в воде спаслась. Вот за этот страх, а еще за то, что пришлось ей потом плестись обратно мокрой курицей, так и не выведав, где я нахожу кладки красных яиц, Эйне на меня зубы свои редкие и точит. Ну и пусть! Такими острыми, как у Госпожи, ее кусалки все равно не станут.
Я вздохнула и прибавила шагу. Гестер, наверное, уже заждался.
Мы будем очень скучать друг без друга... Во всяком случае, я - точно. Наш народ живет на этих островах безвылазно уже многие века, и никто мне не расскажет о других землях так, как Гестер. Он ведь видел их своими глазами, сам ходил за моря и океаны, а не пересказывал чужие слухи!
Я могла бы слушать его рассказы часами... Поначалу нам было трудно понимать друг друга, но потом я так привыкла к его цокающему гундосому выговору, что порой даже переставала его замечать или начинала невольно подражать ему. А на родине Гестера, в Норскапе, все гудят и брякают, как он! И не мудрено: там у них так холодно, что, наверное, круглый год весь народ чихает да сморкается.
Моряк поведал мне, что Норскап - это тоже остров, и, наверное, раза в два побольше нашего. К югу от него лежит огромная земля, и называется она уже не островом, а материком. Вокруг Норскапа в море разбросаны несколько островов поменьше - это шхеры. Все они оторвались от того самого материка: волны пролизали сушу, как языком, вот и отломились кусочки. Подойти к Норскапу с моря довольно трудно, берега его очень сильно изрезаны. Их рассекают узкие извилистые проливы - фьорды, тут и там глубоко вдаются в сушу каменистые бухточки. Северный берег весь скалистый, на нем сплошь птичьи базары. Я думала, что там и вправду торгуют - но Гестер сказал, что это, оказывается, много-много птичьих гнезд прямо на отвесных скалах! Смельчаки лазают туда собирать яйца, и это куда труднее, чем у нас на берегу песочек разгребать. Да и птицы - не то что черепахи, так яростно защищают свои гнезда!
А когда проходит сезон кладки яиц, на землю Норскапа прилетают стаи белых мух. Гестер говорит, что они не настоящие, а из очень холодной воды, и называет их снегом. Снега падает с неба так много, что он засыпает все вокруг, будто прячет под толстым пушистым одеялом, и лежит целых четыре луны, а на севере Норскапа даже семь. Он защищает землю от сильных холодов, а когда снова приходит тепло - опять становится водой и утекает в море. Гестер рассказывал, как красиво бывает тихим снежным утром в лесу. В Норскапе тоже есть густые леса, как у нас, только не такие высокие и совсем без лиан.
Я никогда в жизни не видела снега, и мне трудно было поверить, что брызги воды могут порхать, как мухи или бабочки! Я до сих пор думаю, что тут не обошлось без волшебства - хоть Гестер и спорит. Он говорит, у них мало кто умеет ворожить, разве что лекари - но им совсем не нужно вытворять всякие шутки с водой, они серьезные, уважаемые люди. А колдунов из других земель верховный вождь Норскапа, которого народ называет герцогом, не особенно жалует...
И вдруг словно что-то толкнуло меня в грудь. Я остановилась, огляделась кругом - и не сразу поняла, куда попала. Так увлеклась грезами наяву, что прошагала мимо нашей пещеры и забрела на незнакомую часть пляжа. Прямо передо мной высилась странная темная громада - я чуть не столкнулась с ней. На линии прибоя были навалены кособокой горой мокрые доски, обрывки веревок, серые изодранные лоскуты... Я приблизилась и обошла нагромождение кругом, с опаской вытянула шею и принюхалась. В ноздри ударил резкий, тревожащий запах. Пахло морем, прелыми водорослями и еще чем-то затхлым. Меж досок чернели провалы, а сами они были так истерзаны, что тут и там щепа дыбилась торчком. Я поежилась, но подняла свободную руку и дотронулась до холодного влажного дерева. На пальцах остался скользкий след. Меня так и передернуло! Я поскорей захватила горсть песка, помяла в кулаке, выбросила и как следует отряхнула ладонь. Брр!..
Кругом были раскиданы в беспорядке куски дерева поменьше. Я присела и осторожно, подложив под пальцы край юбки, подняла один из обломков. Всю его нижнюю сторону облепляли толстым слоем мелкие ракушки. Гестер рассказывал, что такое происходит с днищами кораблей во время долгого плавания. Значит, эта деревяшка - тоже часть корабля? Может быть, даже того самого, на котором буря принесла сюда моего любимого?.. Так, выходит, это - все, что осталось от его судна?! Свирепая же была буря...
И снова тревожно толкнулось сердце. Как я здесь оказалась? Почему Гестер не окликнул меня, дал пройти мимо? А вдруг с ним что-то случилось??
Я бросила деревяшку, развернулась и побежала обратно. Невесть откуда взявшийся ветер ударил в лицо, растрепал мне волосы, будто хотел остановить. Но я только прибавила ходу.
И опять чуть не проскочила наш пляж - хорошо, что вовремя заметила песчаного кота. Он метнулся прочь от входа в нашу пещеру, юркнул в свой грот и оттуда глухо заворчал на меня. Странно, раньше он никогда по своей воле не показывался днем...
Я остановилась и наклонилась, перевести дух. Потом повернулась к морю спиной и дважды подпрыгнула, хлопнув в воздухе одной ногой о другую - так я всегда давала Гестеру знать, что я здесь и могу войти. Но, сколько я ни прислушивалась, не услышала ответного свиста.
Ледяные когти снова впились мне в сердце и сжали так, что стало трудно дышать. Я выронила пустую корзинку и медленно пошла к пещере. Чем меньше до нее оставалось, тем хуже меня слушались ноги.
Я не могла оторвать глаз от бесформенной кучи тряпья перед самым входом в нашу пещеру. Это ее обнюхивал кот, когда я прибежала...
Наконец я приблизилась настолько, что следующим шагом переступила бы через темную груду, закрывавшую вход - и с беспощадной четкостью увидела то, чему отказывались верить глаза.
Передо мной лежал Гестер. Тело его было как-то странно перекручено - руки в одну сторону, ноги в другую, словно это не человек, а выжатая простыня. Голова, вырванная с мясом, валялась тут же - но ни кровинки не впитал песок... Так убивает только Темная госпожа.
Я изо всех сил втянула воздух, разинула рот, но голос пропал. Ноги обмякли, будто восковые, я рухнула лицом в песок и провалилась в черную пропасть ужаса и отчаяния...