Аннотация: (Франция, наши дни) История о том, как Эррензи стал хозяином Туниса :)
Яркие солнечные дни. Почти такие же, как на родине, в Уруке. Небо лазурное, безоблачное, похожее на шатер из дорогой шелковой ткани. И у Тику новое платье - как раз под цвет неба. Таких ярких красок раньше не умели делать, зато теперь голова просто кругом идет от разнообразия. Винно-бордовый, ярко-оранжевый, насыщенный голубой, солнечно-желтый - всё такое красивое, как тут можно сделать выбор?
Эррензи с неизменной улыбкой наблюдал, как Тику восхищенно застывала перед витриной, увидев очередной яркий платок или юбку. Ему нравилось дарить подарки, и ловить в её взгляде восторг и искреннюю радость.
Мир менялся прямо на глазах, и эти перемены были, несомненно, к лучшему.
В Каннах даже Эррензи вел себя не совсем обычно. В Париже он всегда был таким серьезным - Тику иногда казалось, что хозяин сердится. Приехав на юг, он ни разу не одел делового костюма, хотя пару раз ходил на какие-то встречи. Волосы Эррензи тоже носил распущенными, как много лет назад, и собирал их в хвост лишь перед тем, как пойти на пляж.
Тику нравилось ходить по берегу, по самой кромке, где волны нежно касаются босых ног, и тут же убегают назад, унося песчинки и ниточки водорослей.
Она находила большие раковины и складывала их на подоконник, чтобы потом отвезти в Париж и слушать зимними вечерами, как в глубине завитков шумит море.
Вечерами, когда жара спадала, Эррензи показывал ей город. Все было красиво, как на глянцевой картинке. А площадь возде дворца кинофестивалей Тику удивила. Зачем нужно оставлять отпечатки ладони там, где все ходят? Имена обладателей этих многочисленных рук ей ничего не говорили, но по рассказам Эррензи удалось понять, что это люди не простые. Вроде они такие же актеры, как те, что по выходным дают представление возле дворца.
Субботние выступления Тику смотрела с удовольствием, но искренне считала, что хозяин все равно поёт гораздо лучше.
Канны казались ей сказочным местом. Потому что быть настолько счастливой возможно только в старых легендах и ещё, наверное, в кино.
Увиденный фестиваль фейерверков ещё больше подчеркнул нереальность происходящего.
В такт музыке в темном небе распускались разноцветные цветы, разлетались искры, складывались замысловатые фигуры, одна причудливее другой. А Эррензи стоял рядом и держал её за руку. И Тику мечтала, чтобы так было всегда.
На следующий день они проснулись позднее обычного и, не завтракая, отправились к морю. По дороге хозяин купил Тику мороженого. Это лакомство она впервые попробовала тоже здесь, в Каннах, и теперь не могла спокойно пройти мимо магазинчиков с завлекающими надписями.
По обыкновению они устроились возле открытого кафе, располагающегося прямо на пляже. Тику с удовольствием принялась за вторую порцию мороженого с вишней и мятой. Себе Эррензи взял кофе и пакет спелой черешни.
День обещал быть хорошим, и похожим на многие другие дни, если бы не одно обстоятельство.
Эррензи почувствовал его сразу, и хорошее настроение мгновенно улетучилось.
Смуглый египтянин с шезлонгом под мышкой тоже заметил старого знакомого, и решил подойти поздороваться, хотя в этом совершенно не было надобности.
Как же зовут этого нарушителя спокойствия? У них в Египте такие странные имена... Амоннахт, кажется.
- Опять ты, - вырвалось у француза вместо приветствия
- Я тоже рад видеть тебя, Эррензи, - усмехнулся подошедший, - или теперь мсье следует называть Камилл Леблан?
Они виделись всего дважды. И оба раза их интересы сталкивались. К тому же, египтянин был другом Лабарту, что само по себе не могло служить хорошей рекомендацией.
Первый раз эти двое приплыли в Лейнстер, грабить и пить кровь. Эррензи встретил их. До рукоприкладства не дошло, но после разговора взаимная неприязнь возросла многократно.
В следующий раз судьба столкнула их в Париже, куда Амоннахт заявился в середине девятнадцатого века. Он решил, что можно не спрашивать разрешения у хозяина города, и поселил на окраине двух своих обращенных. Неизвестно, о чем египтянин думал, только глупо было надеяться, что Камилл не узнает об этом самовольном вторжении, а, узнав, не станет ничего предпринимать. Хозяин Парижа был очень зол. Гораздо больше, чем тогда, в Ирландии. В прошлый раз Лабарту и его друг могли в самом деле не знать, на чью территорию лезут. Но теперь-то Амоннахт должен был понимать, что делает.
В этот раз тоже обошлось без драки. Почти. Разъяренный Камилл просто выставил напуганных молодых вампиров из города, пообещав, что если увидит их в Париже ещё раз, то не станет церемониться. А вот самому Амоннахту старый знакомец от души съездил по физиономии, полагая, что этого будет достаточно, чтобы навсегда отучить хамоватого египтянина селиться на чужой земле.
Видимо от этих воспоминаний лицо француза помрачнело настолько, что Амоннахт забеспокоился.
- Эй, ты чего? Сейчас я не на твоей территории, и имею полное право тут отдыхать, - произнес он, глядя на нахмурившегося собеседника, - я получил разрешение у хозяина Канн.
- Значит, моя наука пошла тебе на пользу, - ответил парижанин, добирая из бумажного пакета остатки черешни.
Египтянин скривился, словно лимон проглотил, но нашел в себе силы промолчать.
А Эррензи невозмутимо подлил масла в огонь:
- Отойди немного в сторону, ты загораживаешь мне солнце, - он поудобнее устроился на шезлонге, словно не замечая, что собеседник покраснел, как вулкан перед извержением, и разве что не дымится.
Тику испуганно прижалась к хозяину. Она чувствовала колоссальное напряжение, исходящее от чужого вампира. Если бы взглядом можно было плавить песок, то вокруг уже, наверное, блестело бы сплошное стекло.
А египтянин вдруг уставился на Тику и улыбнулся. Нехорошо так, словно что-то задумал.
- Я вижу, ты счастлив, - обратился он к Эррензи, - интересно, надолго ли?
- Ты это о чем? - в голосе хозяина Парижа послышалась явная угроза. Он мог пропустить колкость, направленную на него самого, но не на Тику.
- Да так... говорят, эта женщина приносит несчастье, - Амоннахт сказал это, глядя куда-то в пространство, словно беседуя сам с собой. Но Эррензи сразу понял, чьи слова повторил сейчас египтянин.
- Ты что, веришь всему, что говорит Лабарту?
- Только тому, что действительно похоже на правду, - собеседник снова бросил взгляд на притихшую Тику и добавил, - мне кажется, вы очень подходите друг другу.
Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что это отнюдь не комплимент. Египтянин никогда не хамил открыто, но был весьма искусен в умении говорить откровенные гадости с милой улыбкой на лице.
- Лабарту говорил, что именно из-за неё случилась та бойня... Ну, когда в Шумере убили всех вампиров. Кроме, разумеется, тех, кому удалось бежать. - фраза прозвучала не вопросительно, а следовательно, ответа не требовала, поэтому Эррензи промолчал.
Его раздражало, что египтянин вдруг пустился в рассуждения о событиях, в которых не участвовал лично. Он тогда даже ещё не родился. Что бы там ни было в Шумере, это касается только тех, кто выжил. Самого Эррензи, Тику и... да, и Лабарту. А Амоннахту не следует совать нос не в своё дело.
- Ты ведь поэтому не стал её распечатывать? Может, лучше было бы так и оставить её в песках, как ты сделал сначала? - египтянин знал, что наступает французу на больную мозоль. Но он даже не мог догадываться, насколько метко его фраза попала в цель.
Впрочем, радости насмешнику это не принесло. Потому что собеседник стремительно поднялся из шезлонга и без предупреждения ударил. Амоннахт отлетел на несколько метров, и, не удержав равновесия, свалился на бок.
- Ты что, с ума сошел?- заорал он, прижимая пальцы к разбитой губе, - шуток не понимаешь?
- Правилам приличия я тебя уже научил. Теперь буду отучать от глупых шуток, - Эррензи приближался, явно намереваясь продолжить начатое дело.
Люди с интересом взирали на происходящее, кто-то из администрации пляжа уже набирал номер полиции.
Амоннахт с тоской подумал, что демонстрировать свою способность к левитации в такой обстановке, пожалуй, не стоит. Пока все это может сойти за банальную драку. Только вот силы были очень уж неравные. Египтянин вдруг понял, что противник без малейшего колебания может его убить прямо сейчас. Умирать не хотелось совершенно. Оставалось только уповать на собственное хваленое красноречие. Чего только не попытаешься сделать, когда хочется жить?
- Эррензи.. постой! Я всё понял, признаю свою ошибку... - от летящего в переносицу кулака Амоннахту удалось увернуться практически чудом, - я уже ухожу, к себе домой, в Тунис, и больше никогда...
- Ах, к себе в Тунис! - усмехнулся Эррензи, оказавшись вдруг совсем рядом с противником, - Теперь это мой Тунис, понял? Проваливай, и чтобы я тебя больше не видел!
Амоннахт замер в немом изумлении. До него дошло, что прямо сейчас убивать его, видимо, не собираются. Ох, кажется, у Эррензи тоже своеобразное чувство юмора. Впрочем, лучше лишиться территории, чем жизни.
Рассудив подобным образом, египтянин поднялся и быстро рванул прочь, пока грозный хозяин Парижа не передумал.
А между тем, Эррензи, потеряв к поверженному противнику всякий интерес, с улыбкой обратился к невольным зрителям всего этого безобразия:
- Прошу прощения, господа. Помощь не понадобится, все в порядке...
Голос древнего звучал так, что никто не подумал бы усомниться в искренности его слов. Зеваки начали расходиться, а на Эррензи неожиданно обрушилось острое чувство безысходности и одиночества. Мгновенно догадавшись о причине, он обернулся и крепко прижал к себе Тику. Слезы девушки огнём обожгли кожу.
- Почему ты плачешь? Ведь все хорошо, я с тобой... -
От голоса хозяина она постепенно успокаивалась, но не так быстро, как обычно.
- Это правда, что я приношу несчастье? - тихо спросила Тику, едва сдерживаясь, чтобы не разрыдаться снова.
- Конечно, нет. Амоннахт сказал это просто для того, чтобы позлить меня. А если кто-нибудь попытается обидеть тебя, то я ...сам принесу ему такое несчастье, что мало не покажется.
Тику улыбнулась. Хозяин обнимает её и ни капельки не сердится - разве это не лучшее подтверждение тому, что она не виновата в чужих бедах? И Эррензи вовсе не нужно убеждать кого-то, что он не бросал свою обращенную там, в песках Урука. Тику это знает и так.
- Когда ты станешь взрослой, я подарю тебе Тунис. Хочешь быть хозяйкой Туниса?
Девушка отрицательно покачала головой.
- Нет. Я хочу всегда быть рядом с тобой, Эррензи.
Он рассмеялся, нежно касаясь губами её виска.
- Посмотрим, что ты скажешь, спустя пару столетий ...
Тику не стала спорить с хозяином. Она твердо знала, что ни через двести, ни через триста, ни даже через тысячу лет не изменит своего мнения.