Предрассветная хмарь обнимала еще сонную землю сизой дымкой. По траве, собирая ранние росы, шла женщина. Подол юбки простого некрашеного сукна впитывал капли, рубаха пристала к телу, напоенная туманной сырью. Женщина шла медленно, узнавая каждый камешек под босой ногой. Путь был известен. Из рассеивающейся молочной пелены донесся приглушенный матовым маревом звук речки, весело журчащей в предчувствии утра.
У самого берега росла старая ива. Ее ветви терялись в молоке тумана, склоняясь к воде, разбавляя утреннюю серость бледной, едва угадываемой зеленью. Женщина присела на торчащий из земли узловатый, будто много раз переломанный перст, корень, достала из-за пояса гребень и принялась расплетать косу черных волос. Перекинув богатство на левое плечо, стала чесать его частым гребнем и тихо напевать песню-колыбельную. Подпев речки прошил стежком шелковой нити едва слышный всплеск.
- Хороша ты, красавица. Ох, хороша.
Мотив оборвался недопетым. Женщина, замерев, взглянула на речную гладь. Из воды на нее смотрела другая. Бледная, с волосами цвета тины болотной, чертами острыми, другая глядела глазами, заполненными туманом. Жадно глядела.
- Что не спится тебе, красавица? Душу мутит? Сердце крутит?
Женщина склонила голову к плечу.
- Не до дремы в такое утро.
- А какое утро? Навроде же обыкновенное.
Другая подплыла ближе.
- Для одних обыкновенное. Для других - памятное.
Женщина снова стала делить гребнем пряди. В мутных глазах другой зажглась алчность. Она сделала еще одно плавное движение навстречу ранней беспечной гостье, но слова живой заставили ее остановиться, не достигнув берега.
- Хочешь, расскажу тебе историю?
Другая зачерпнула туман в ладонь. Неестественно изогнула шею, склонив ту не то к плечу, не то к груди, прикрытой мокрыми паклями. До рассвета времени было достаточно.
- Расскажи, красавица. Отчего бы не послушать?
- Зденка.
Высокий чубатый Перко смотрел на чернявую молодку рядом с собой. Та исподволь любовалась и широкими плечами, и сильными руками парня. Стати Перко было не занимать. Первый жених на селе, справный. Работа в его руках горит, спорится, а девки плавятся. Который год, бедолажные, по нему слезы льют. Зденка шла, задрав подбородок. Пусть льют дурехи. Все одно Перко ее будет.
- Слыхала, к Грабкам родня приезжает.
- Гостить штоль? В глушь?
Зденкины брови вскинулись, выражая хозяйское удивление. Нет. Дом свой она любила. Село на три десятка дворов, поля житные, лес добрый, зверье в ближней округе шуганное, да и речка веселая. Вот только сел таких - гороха россыпь на грядке. Кому ж надобно гостевать в таком, когда не случилось ни свадьбы, ни похорон?
- Да, нет, навроде. Говорят, проездом, - пожал могутными плечами Перко, вызывая тянущую истому у девицы под сердцем.
- Ну, так и пусть себе.
- Говорят, у дядьки Грабкового дочка в возраст вошла.
Зденка прицокнула.
- Что мне с Грабковой девки?
Перко ухмыльнулся.
- Что, и не ревнуешь совсем?
- А чего мне ревновать?- молодка сверкнула темными глазищами. - Ты, Перко, тоже не один единый, как перст. И покраше парни...
Договорить не случилось. Перко знал лишь один способ закрыть рот девке, зато тот работал без промаху. Млела Зденка в крепких руках, ласкалась, губы подставляла охотно. Только что не мурлыкала.
- Сватов зашлю по жатве. Погодишь?
- Я-то погожу, Перко... - вздохнула молодка и опустила взгляд на живот.
- Луна осталась. За луну не заметит никто, - хитро усмехнулся парень.
- Будто люди поры года не посчитают!
Зденка нахмурилась. Черные брови складку заложили. Перко устами к той прижался, разглаживая.
- Что тебе до людей, Зденка?
До людей ей и правда дела не было. Особенно, когда Перко рядом был, обнимал крепко, в глаза заглядывал ласково. Зашлет сватов. Коли обещал, то и сделает. Перко в слове своем тверд всегда был. Обещал зятю, коли тот еще раз напьется да на жену с кулаками полезет, в морду дать - и дал. Да так дал, что морда зятева на пару седьмиц оплыла, а потом еще с луну радугой переливалась. Теперь шепелявит зять Перков дырками выбитых зубов да трезвость блюдет.
А коли напасть приключится, то найдется, кому потолковать с парнем. Зря, что ли, она, Зденка - кузнецова дочь? А у батьки рука тяжелая. Коль узнает, что спортили дочку, всем достанется. Ну и пусть. А все одно Перко ее будет.
Другая сделала незаметный гребок, чтоб оказаться ближе. Авось рассказчица не заметит. Зубы водяницы заострились, а мутные глаза блестеть стали.
- Сказку баешь. Ну, оженит на себе мужика брюхатая девица. Мне-то что с того?
Женщина перекинула волосы на другое плечо и сызнова взялась за гребень, разбирая пряди зубьями да пальцами.
- Ты слушай.
- Слушаю, красавица. Сказывай, - промурлыкала другая, будто кошка.
Грабковым родичам пришлось седьмицу в селе простаивать. Некстати охромевшей кобыле был надобен отдых. Так что уже вечор первого дня все селище знало, не только, что приехал Грабков дядька не один, а с дочкой, но и то, что едет он в город в десятке верст от нашего селища, что везет яблоки, а там отовариться мыслит лоскутами бабам на юбки да табаком заграничным.
Люди головами покачали да поцокали. Блажит мужик. Чем ему свой табак плох? Крепкий же, что не вздохнуть по первости. Да и лоскуты сразу всем бабам - не бережливо. Купил бы дочке на приданое, а жинка без обновок чай бы не померла. Всего-то другой год в них ходит. Ишь ты, пава, выискалась. А крюк к селу нашему сделать решил, чтоб, значит, долг у братцева сына забрать, который тот в прошлую зиму заделал. Грабко долги отдавать особо не любил, то в селе все знали, вот только дядька его неспроста в большой хате жил да хозяйство имел богатое: знал, как деньгу воротить, да еще и с прибылью.
Оляна, дочка его, была девка красивая: волосы - белый лён, глаза - небо голубое, стан - гибкая лоза, на шее бусы червонные. Сельским девкам она сразу не понравилась, но все ж не чужачка, деться некуда. А парни уже на другой день пропадать стали у Грабкового двора: зазывали красу ненаглядную на гулянья, домой провожали, оставляя своих девчат плеваться вслед поганой змеище и дурням безголовым. Полюбилась Оляна парням. Да и как не полюбиться такой? Не девка - топь для глаз.
Зденка же спокойна была. Перко ее лишь улыбался насмешливо да прижимал к себе стройный стан своей черновласой молодки. По первости Оляну то не особо заботило, вот только Перко был лучшим, то только слепая не заметила б. Стала девка Грабкова в глаза парню чужому заглядывать, места подгадывать, разговоры заводить. Перко лишь отговаривался да отшучивался. Мало, что ль, у красы женихов? Но, видать, все же, мало было Оляне.
День сменился, а вслед за ним и Перко. Будто подменили духи леса парня. Глаз от приезжички не отводил, тенью ходить стал. Словно позабыл свою Зденку.
- Перко. Перко, глянь на меня.
Не было в глазах парня больше тепла, не было нежности. Руки крепкие оторвали Зденкины пальцы от рубахи, хоть и сильно ухватилась она. Не придут сваты. Не быть свадьбе веселой в доме кузнеца. Скажут, принесла Зденка в подоле, позорница. Станут сельские мужики за подол дергать, девки косу обрежут. А дитя... Не дай боги дочка - яблочко от яблоньки. Да и за сына ни едина семья добрая дочку не отдаст. Помутилось в глазах Зденки, потемнело. Схватилась она за сердце да побрела от села к речке. Уж лучше на дно, чем такой позор.
Только поглядев на отражение свое в воде текучей, рябью размытое, нахмурилась молодка. Разве ж Перко ее - ветер, чтоб в одночасье так перемениться? Разве не верен Перко данному слову? Река завсегда рядом будет. А она, Зденка, погодит водицы речной нахлебаться.
Непроста была краса-Оляна. В самый полдень, когда зенитное солнце палило не щадя ничто тенью, шла девка Грабкова в лес. Только не туда, где селянки бруснику собирали, а поодаль. Пробиралась сквозь кусты, юбку не щадила. А чего ее щадить, коли батька новую купит? Шла бедовая к жертвенному камню, в руках кутенка несла - целый выводок привела Грабкам матерая сука. Несла и по лбу поглаживала. А как дошла, посадила кутенка на плоский камень, яростью солнечной ожженный. Почесала щёна за ухом да ударила ножом острым по шее, даже тявкнуть не успел. Наново обагрился выцветший червленый камень. Прозвучали слова страшные.
- Вовек Перко мой станет. Я одна пред взором его буду.
Усолонь обходила Зденка село. Шла к крайней хате, где ворожка жила. Старая бабка, согнутая поперек себя, кряхтела, шепелявила и противно причмокивала губами, оглаживая языком беззубые десны. Грязные лохмотья да немытое тело смердели отвратно. На голове - маслянисто-седой колтун, давно нечесаный. Не боясь, вошла в дом Зденка. Забегали маленькие блеклые глазки старухи при виде гостьюшки.
- Ты Грабкову девку ворожбе научила проклятой?
Отошла бабка к печке, горбом прислонилась. Ничего не сказала, только в драном, трепанном вырезе рубахи мелькнули алые бусины.
- Напрасно, старуха, ты на счастье мое замахнулась. Я ж и молвить могу, что ворожейка старая своих с чужими путает. Посмотрим тогда, какую жертву полю по жатве нести станут.
Ворожка запричитала, ринулась к Зденке. Стала хватать ее за руки, молить, улещивать. Тяжело посмотрела на нее кузнецова дочь.
Хмарь незаметно рассеивалась. Уже не молоко - полог прозрачный: вот он, а горстью уже не зачерпнешь. Другая повела плечами беспокойно. Скоро рассвет. Как бы не упустить сказочницу. Двинулась было вперед она, да всплеск звуком выдал, предал. Замерла рассказчица, умолкла, настороженно на другую глянула. Кинуться? Так отскочить успеет. Далеко больно.
- Что же далее было, красавица? - Вновь изогнула другая шею, будто вывернула.
Женщина сызнова повела рассказ, не сводя глаз с реки.
Девичьи песни звонче голоса пастушьего рожка, мягче капели. Заводили песни сельские девки да плескались в воде. Терли песком грубую ткань, били одежду да простыни вальками. Стук да звон стоял знатный. Гурьбой с работой такой управляться всяко веселее, и зверья загулявшего не страшно.
Зденка остервенело била отцовы портки. Ей весело не было. Будто и не замечала гама девчачьего. Смотрела исподлобья на Оляну. Та подол за пояс заткнула, зашла в речку по колено да, задорно над головой мокрым платком размахивая, голосила громче всех. На Зденку и не глядела, разлучница злая.
Словно сами собой выскользнули алые бусины из кулака Зденкиного, еще миг назад сжатого накрепко. Где уж разнестись всплеску среди оранья и запевов веселых? Вдруг заволновалась речка. Смолкли голоса девичьи, чтобы спустя удар сердца взвиться ласточками до одури громко.
Выходило из реки чудище страшное, черной чешуею покрытое. Побросали девки тряпье свое, ринулись врассыпную, голося на весь окрест. Только не для того водяной показался, чтобы страшить селянок. За добычей пришел. Не успела Оляна вдохнуть, как сжали ее руки холодные сильные, прижали к чешуе твердой, а над макушкой воды речные сомкнулись.
Всполошенные девками, пришли мужики на реку. Сколько ни ныряли, не нашли тела бедолажной утопленницы. Дядька Грабков седой, словно лунь стал, едва сам не утоп. Насилу сельчане из воды вытащили. Лицо мужика страшное сделалось, глаза пустые, а слезы будто иссохли. Оплакали Оляну-красу перепуганные девки. Да было в том плаче больше радости, что не они в объятия водяному попались, а, хоть и своя, но все одно, чужачка.
А со смертью Оляны ушла за край и ворожба проклятая. И сваты были, и свадьба. И сынок здоровый на радость всей родне. Только подчас смотрел Перко на свою Зденку так, будто исчезает она. Не позволял к речке ходить.За стирку соседке приплачивал. Поговаривали, блажит мужик, зря жинку балует, но Зденка знала, чуял Перко договор нечистый. Чуял сердцем, боялся за свою Зденку да прижимал к себе крепче. Только на роду у Оляны смерть водная была написана - вот и пришел за ней жених, ну и пускай, что раньше сроку, все одно дуре-девке замуж не терпелось. А у Зденки другая судьба, она то ведала.
Оскалилась другая зубами острыми, зашипела, вспомнила. Пальцы когтистые скрючила.
- Ты! Ты!
- Не я, Оляна. Ты! Ты ворожбу проклятую вспомнила. Перко подневолила. Я свое берегла. Сама ты виновная.
Взметнулись брызги. Ринулась водяница к берегу. Схватить предательницу, затащить в речку, сжать грудь медным обручем, весь воздух выдавить и смотреть, смотреть, как жизнь оставляет гадину, выпить последний взгляд, полный ужаса. Налились белесые глаза кровью. Вскочила Женщина с корня, отпрыгнула от воды подальше. Рассвет запел первым лучом, разрезая туманы острым лезвием. Закричала водяница страшно, яростно, упала в реку, рассыпав водный жемчуг по берегу. Миг - и успокоилась речка. Величаво текли ее воды. Успокоилось и сердце Зденки. Заплела она косу наново, вплела в нее ленту алую и домой поворотила.