Аннотация: Сказ о том, как речную деву замуж выдать непросто; об Иванушке, идеей-фикс озаренном, и о Ваське-коте, потому что какая сказка без кота рыжего, хитрого и слегка вороватого?
Пробуждение моё вышло громкое: щебет птиц за окном, веселый, утренний, заглушал чей-то храп громогласный. Громогласный да раскатистый, похожий на звук камнепада. Славного камнепада, как тот, что о позапрошлом году был по осени. Ох, и грохотала гора. Вся долина сотрясалась. Эти устрашающие звуки заслышав, я попервой и не поняла-то ничего. Подхватилась с постели. Неужто опять? Так дождей же не было три седмицы! 'Хр-р-р-р-р-р' раздалось совсем близко. До того ж забористый был храп, аж нутро все содрогнулось. Я глаза потерла, сгоняя дремы пелену, и по сторонам осмотрелась.
Оказалось, что подхватилась я и не с постели вовсе, а с лавки, да так подхватилась, что не стой она у стены, наверняка опрокинулась бы, а так только ногам неудобно. И чего это я вздумала за столом ночевничать?
'Хр-р-р-р-р-р-р'
В этот раз на весь дом раскаты громыхнули. Да что ж такое-то?! Кто может храпеть так чудовищно? Уперла я руки в боки и окинула грозным взглядом комнату. Навроде все было по обыкновению: занавесочки на окнах, печка чистая, только вчера всю золу выгребла, Прялка и ткацкий станок на месте своем, стол... Батюшки светы!
Стол имел вид непотребства полного: грибочки маринованные рассыпались, будто вздумали прям на скатерке расти, огурчики малосольные плавали в тарелке в какой-то жидкости неопознанной, кружки лежали на боку, словно тоже спать улеглись. А венцом безобразия в центре стола лежал Васька. Васька одно ухо лапой накрывал, щурился страдальчески на каждое 'р-р-р' и колбасу жевал мученически.
Колбасу! Со стола! Ах ты ж зараза рыжая!
Я уже было потянулась за полотенцем, скрутить то в жгут да отходить негодное животное по месту мягкому, когда снова раздалось 'Хр-р-р-р-р'. Да так раздалось, что весь дом пронизало, до дрожи проняло. У Васьки морда сделалась ну совсем измученной, усы поникли, а кружок колбасы исчез в пасти, выпуская наружу мявк скорбный, полный страдания неизбывного.
Бедненький. Я наклонилась над столом и погладила рыженького по голове. В ответ на меня подняли глаза почти полные слез. Коли б коты умели плакать, скатерть можно было б выкручивать. А так только от шерсти рыжей чистить. Вот зараза! Легонько потрепав негодника за загривок, подхватила того на руки и пересадила на лавку.
- Еще раз на столе увижу - Дуньке подарю! - сурово промолвила я.
Кот принял вид притихший и раскаявшийся, и только хвост выдавал морду усатую, весело выплясывая: не верит. Ну, ничего-ничего. Подарить - не подарю, но на пару лучин точно отдам в целях воспитательных. Хвост замер, чуя неладное. Я улыбнулась зловеще и стала поправлять съехавшую аж до пола скатертерку. Ткань поднялась, и я увидела прямёхонько под ней руку. Рука была узкой, белокожей до бледноты, ухоженной. Длинные пальцы были перстнями унизаны. Я нахмурилась и заглянула под стол, сильно подозревая, что кистью дело не ограничится, и у меня там полный комплект конечностей, с головою до кучи.
И подозрениям моим суждено было оправдаться. На полу, раскинув руки в разные стороны, лежал высокий седой средних лет мужик и самозабвенно храпел. А я вспомнила. Вчера вечор снова был отведен для проклятий судьбы окаянной.
- Невзор Доброжирович, - позвала я гостя.
- Х-р-р-р-р, - ответил он.
- Невзор Доброжирович! - гаркнула я чуть не в самое его ухо.
Сосед вскинулся от неожиданности и стукнулся лбом о стол, после чего снова шмякнулся на пол, но уже с открытыми глазами и не храпящий. Со стороны Васьки раздалось мурчание блаженное.
Гость похлопал глазами, изучил изнанку стола, а потом перевел взгляд затуманенных дремой и похмельем глаз на меня:
- Василисушка, - выдал он, а в глазах засветилась радостная искорка узнавания.
- Утречка доброго, Невзор Доброжирович, выберайтесь-ка из-под стола, я вам рассольчика со вчерашних огурчиков налью.
Невзор Доброжирович посмотрел на меня как на спасительницу, даже в уголках глаз подозрительно блеснуло. Нет. Не годится. Надо приводить грозу всего нашего леса в состояние годное. Если его увидят в таком облике разомлевшем - он же на десять лет в своем замке закроется и в депрессию впадет.
Пока гость выползал из-под стола да водружался на лавку, путаясь в черном плаще и разворачивая перстни каменьями от ладони, я быстренько налила в ополоснутую кружку рассола из стоявшей тут же ладьи деревянной.
Мужчина приложился к питью и с минуту смаковал кисло-соленую жидкость. А после аккуратно поставил ее на стол, крякнул, резко шмыгнул носом и залихватским движением подкрутил усы седые. В черных глазах засветились грозные искры, брови нахмурились. Я улыбнулась одобрительно.
Другое дело. Теперь Невзора Доброжировича и Кощеем назвать не стыдно.
- Спасибо, Василиса. Спасибо, дочка, - причмокнув, сказал Кощей.
- Да было б за что, Невзор Доброжирович, - махнула рукой я.
- Как же не за что! Никому с хандрой своей пойти не могу. Только к тебе. Ты одна меня понимаешь. А все потому, что умница, - с такими словами Кощей полез за пазуху, а оттуда вытащил зеркальце, маленькое, всего в ладонь, зато по оправе золотой каменьями драгоценными усыпанное. - Я ж не с пустыми руками-то пришел, Василисушка. Вот. Подарок тебе принес.
- Ну что вы, Невзор Доброжирович! Я ж ... - хотела было отговориться я, да то занятие бестолковое.
Кощей нахмурил брови, глазами сверкнул, ладонью о стол ударил и промолвил:
- Знаю. Знаю, что и без подарков мне рада. Но такова моя воля. Принимай, да отговариваться не думай.
Я улыбнулась и с поклоном легким приняла дар дорогой.
- Благодарствую
- Ну, пойду я. Дел невпроворот: богатыри непуганы, сокровища несчитаны. - Поднялся гость с лавки, сделав вид, что и не было тут никаких подарков-благодарностей и быстрым широким шагом ко двери направился.
Я едва окликнуть его успела.
- Невзор Доброжирович...
- Ну что еще? - недовольно поинтересовался гость, оборачиваясь.
- Вы сосуд забыли, - ответила я, поднимая бутыль увесистую пузатую мутного стекла и поднося ту соседу. Кощей всегда ко мне с этой бутылью заглядывал. Ни пиво, ни медовуха не брали соседа. Только зелье, сваренное водяным, веселило гостя. Уж не знаю, чего Водомил Брожеевич туда накидал, пробовать мне было боязно.
Кощей неловко принял сосуд и спрятал в глубине плаща, после чего дверь открыл, двор да околицу из щелочки оглядел и выскользнул тенью из сеней, чтоб, отгородившись от мира колодцем, удариться о земь, да и исчезнуть. И что там у него за плащ такой, все прячет: ничего из него не проливается, ничего не торчит, а ведь я доподлинно знаю, что Невзор Доброжирович не иначе как с полным арсеналом мечей-ножей-кинжалов не ходит, помнится один разок он оттуда алебарду вытащил, да полночи смеялся с моих округлившихся глаз.
Я вздохнула, оставила дверь нараспашку и в дом воротилась. Быстро прибрала со стола посуду в кадушку с водой, скатерку сложила, чтоб постирать, шикнув попутно на Ваську, состроившего морду безвинную, и пошла за печку. Там открыла сундук и, вытянув из-за пояса зеркальце, положила к остальному добру. Что-то Кощей зачастил. Скоро второй сундук сюда ставить придется. Аккурат поверх первого. Нет, подарки он дарил красивые, глаз радовался на них глядючи. Но пусть лучше тут лежат. А то, не ровен час, увидит их Яга Ярослава Ратиборовна, леса всем станет мало, а Кощею опять придется новый замок возводить. А чтоб замок построить, скалы нужны. А скал у нас не так много осталось. Ровнехонько еще на два скандала.
Выйдя из-за печки, отыскала взглядом груду меха рыжего и, улыбнувшись, пропела елейно:
- Васенька, а отгадай, куда мы сейчас отправимся?
Кот повел ухом настороженно. Лапа, коей он хитрую мордаху умывал, зависла между той самой мордой и полом. Я подошла к лавке, взяла скатерть сложенную и улыбнулась злорадно.
- А пойдем мы скатерку стирать, - подтвердила я самые боязные Васькины опасения.
Усы рыжего кота поникли, а глаза наполнились грустью неизбывной. Вопль 'хозяйка, за чтоооо?' огласил бы стены избы, коли б коты говорить могли.
Я хихикнула довольно и направилась к выходу. Захватив в сенях доску стиральную, оставила двери отпертыми и, напевая мотивчик веселый, пошла по тропке к речке. Васька поначалу тащился за мной, мявком тоскливым на жалость давя, но ему это надоело, едва токмо мы за калитку вышли. По тропинке к речке он бежал вперед меня, подняв хвост трубой, да с таким видом важным, будто это я за ним вослед увязалась, а и не он за мной вовсе.
Речка у нас была широкая, а по берегам весело шуршала. Рыбы в ней было много, только я не рыбачила. А вот стирать приходила с удовольствием, но не часто и только скатерку. А все потому, что был у меня ларь волшебный, от бабки мне доставшийся. В ларь тот, что ни положишь, все чистым становится: одежда, занавесочки, салфеточки, даже обувка. Помню раз один, когда я при бабке словечко бранное обронила. А она у меня была на расправу скорой: пригрозила, засунуть в этот самый ларь мой язык. Ох, и испугалась я тогда, рот дланями прикрыла и больше никогда при бабке не бранилась - язык ведь вынуть несложно, а вот обратно приделать как?
Одно плохо с этим ларем: посуду в нем чистить еще худо-бедно можно, но после нее он дня два работать отказывается - то ли переваривает, то ли еще что - а вот бутыль после медовухи или пива... Помню раз один я положила в него сарафан, облитый наливкой. Так опьяневшая кладь всю ночь крышкой громыхала и издавала звуки странные рыгающие, а опосля еще седмицу поскрипывала жалобно, даже затворенной стоячи.
На берегу я устроилась на давно облюбованном камне, рукава закатала, подол юбки подвернула, за пояс его заправила, опустив босые ноги в воду по колено, села. Между ногами доску стиральную положила на покатый бок камня да и опустила скатерку в воду. Ожидая, пока та водой пропитается, я принялась ногами дрыгать, поднимая брызг дуги над речным потоком. Как вдруг одна из струек ко мне вернулась, лицо и грудь намочив. Васька, неподалеку залегший, вспушился и заворчал, а со стороны воды раздался смех тихий, будто журчание ручейка.
Из воды появилась макушка зеленовласая.
- Дунька! Ты чего шалишь? - весело крикнула я, под водой скатеркой помахивая.
Дунька вынырнула и широким жестом раскинула руки бледные, будто желая обнять подруженьку и единовременно окатывая меня другой волной брызг.
Кот позади меня уж на одной ноте выл, плевался, шипел, но не убегал. Заслышав выступление кошачье, Дунька прекратила дебоширить и подплыла поближе.
- Васенька, так ты тоже тут? Прости, миленький, не хотела я, - стала ворковать русалка, на моего кота большими и честными глазами поглядывая. Ну-ну. Не знала она, лиса зеленовласая! Весь лес знает, что Васька за мной всюду хвостом таскается. - Ай, какой же ты красавец, Васенька! Ну подойди ко мне, дай хоть погладить шерстку твою блестящую.
Васька зашипел, дугой выгнулся, шерсть дыбом встопорщил и юркнул в кусты, чтобы там затаиться и зыркать обвинительно на меня глазищами зелеными. А будешь знать, как на стол лапами лазать и колбасу хозяйскую без спросу жрать, поганец!
Евдокия вздохнула в притворном огорчении и снова на меня свой взор обратила.
- Вот давно спросить тебя хотела, Василиса, отчего ты скатерку свою в ларце не чистишь?
- Согласно договору о найме скатерти-самобранке предоставляется выходной каждый первый день седмицы, а так же разрешается только аккуратная ручная стирка по мере загрязнения, но не реже раза в луну, - повторила я уложение того самого договора.
Русалка рассмеялась весело, а я перестала полоскать скатерку, промылила ее килом и принялась легко тереть об доску.
- Как живешь, Дунька, чего нового? - спросила я деву речную.
Ухмыльнулась Евдокия, поближе подплыла, со стороны течения устроилась и принялась сказывать:
- Ой, я ж недавеча, представь, сплавать вниз по течению решила. К деревушке, значит. Слыхала, у них там гулянье затеивалось, - я головой покивала. О гулянье том я тоже слыхала. Весь лес слыхал. Когда еще порезвиться, как не в ночь, когда народ деревенский веселый да пьяненький, да глазам не верит? - Ну вот. Сижу я, значит, волосы гребнем расчесываю, нити жемчужные вплетаю, светом лунным любуюсь, напеваю себе тихохонько. Вдруг, чу! Кусты трещат так, словно медведь-берендей сквозь них ломится. И тут из кустов - раз! - валится пара: мужик да девка. Обнимаются, лобызаются. Тут мужик меня заприметил. Ну, ты ведь знаешь, я барышня видная, - Дунька грудь, зелеными власами прикрытую, выпятила, а я закивала. Как не знать. Видать же, что видная. Размера на два виднее, чем я. - Заприметил меня и остолбенел. - Еще б ему не остолбенеть от вида нагой русалки! - Стоит и таращится. Девка его, недоросток, вот как доска твоя, годков четырнадцать верно, неладное почуяла и обернулась. Как увидала меня, глазами захлопала, рот раззявила да и как давай голосить, мол, изыйди, найди себе другого мужика, а этот мой, и вообще, хоть бы срам прикрыла, нечисть!
- А ты что?
- А что я? - Дунька улыбнулась хитро. - Я плечики расправила, косы откинула, потянулась... Дождалась пока у мужика слюна по подбородку течь начнет, а потом и говорю, мол, у меня, девка, достоинство! А срам, это когда достоинства нетути. Вот тогда прикрываться и след. Так что правильно делаешь, девка, правильно. А потом нырнула в речку и с лучину слушала, как эта деревенская мужика своего со зла чихвостит.
- Ну и шалунья ты, Евдокия, - смеясь, сказала я.
А подружка только хитро глазами блеснула.
Я снова стала тереть скатерку о доску стиральную, когда вдруг почуяла, что о деревянную ножку что-то стукнуло. Подумала, камушек и снова разговор с Дунькой завела, когда сызнова едва слышный удар почуяла. Наклонилась, рукой пошарила да и вытащила два камушка речного жемчуга.
Дунька подплыла, мне в длань заглянула, вздохнула и промолвила тихим шепотом: Глашка.
Вместе мы в сторону ивы глянули, что недалеча опускала ветви свои в воду реки бегущей. На ветке нижней сидела русалка, с власами неба синего. Она расчесывала пряди голубые, а из глаз ее жемчужинки катились, кои потоком к нам и сносило.
- Неужто, сызнова? - тишком я у Дуньки спросила. Та в ответ вздохнула лишь.
Сызнова.
Глафира была красавицей. Такой же видной, как Дунька, толкмо глаза ее синющие в пол лица были чуть больше, черты помягше, а волосы мало не на локоть длинней. Русалки плачут нечасто. Токмо коли любовь несчастная приключится. А любовь несчастная у русалок не часто приключается: всего раз пяток за всю жизнь, самое большее - с десяток. А все потому, что девы речные влюбчивые зело и долго страдать не умеют. А утешить русалку и вовсе рад любой. Ну, или без малого любой.
- Глашенька, - обратилась я к ревущей деве речной, - милая, ну что ж ты?
- Он меня не люу-у-убит, - простонала Глафира и всхлипнула душераздирающе.
- Кто не любит, Глашенька? - вопросила я сызнова, уже про себя починая обидные клички и бранные прозвища пока незнакомому представителю полу мужеского придумывать.
- Водоми-и-и-ил, - провыла русалка.
А я поперхнулась и закашлялась, сглотнув все слова заготовленные да придуманные, вместе с ядом их пропитавшим.
- Водомил Брожеевич? - уточнила я. Мало ли? А никак у нас тут еще кто с таким именем завелся, окромя водяного?
- Да, - всхлип неожиданный сделал ответ страдалицы до нежданного коротким, подвывания оборвав. Зато жемчуг из глаз ее пуще прежнего покатился.
Мы с Дунькой переглянулись. Развела руками зеленовласая. Да и что тут скажешь? Глашка была русалкой неправильной. Раз в полгода сидела она на этом самом месте и слезы лила о любви водяным не разделенной. Опосля, знамо дело, оттаивала и влюблялась в кого другого, но покуда та любовь проходила, сызнова грустить принималась о Водомиле Брожеевиче.
Нет. Водяной, знамо дело, был мужик статный, с бородой-водорослями знатною, руками крепкими, даром что лысый. Зато его три деревни по округе боялись да дарами задабривали. Ну и пускай, что с брюшком небольшим, зато удали да ярости в нем было на троих.
А еще он был дядькой мудрым. Потому как на прелести русалочьи никогда падок не был. А на все их заигрывания отвечал, что один раз женат уже был и долг свой демографический исполнил сполна, как и отеческий. Во трех озер пределах в него любая русалка бывала влюблена хоть единожды. Но, отплакав с бутыль жемчуга речного, находили девы речные любовь новую, а за ней другую, а опосля следующую. А вот Глашка наша уж пятый год страдает, пущай и с перерывами.
Малое время я тихо терла скатерку о доску стиральную, затем полоскала, опосля выжимала - аккуратненько, не выкручивая, соблюдая договор о найме - а потом такая во мне обида взыграла за подруженьку, что я встала, шлепнула скатертью о камень, и промолвила:
- Так, Глашка, кончай реветь! Слазь с ветки, идем ко мне чай кушать!
Глафира икнула от неожиданности, дернулась, равновесие потеряла и в воду бултыхнулась, хвостом по той ударив, а на берег уже ноженьками вышла. Дунька глянула на меня хитро, булькнула что-то ободрительное и под воду ушла. А я подол опустила, рукава раскатала, влажную скатерть на плечо закинула, доску стиральную подняла и голубовласой русалке кивнула:
- Идем, Глашенька. Будем с тобой думу думать.
Васька из кустов выбрался, мрявком недовольным о себе напоминаючи. Глашка, кота завидев, разулыбалась. Все русалки Ваську любили, а вот он их, мокрых водянок, - не очень. Вот и теперь бежал рыжик с моей стороны тропинки и на Глашку зыркал опасливо.
Русалка даже звать пробовала на кис-кис обормота рыжего, но тот такое гордое морды выражение сотворил, что перестала Глафира с неподдающимся на русалочьи чары животным заигрывать.
Недолго шли мы каждая о своем думаючи, а опосля Глашка спросила:
- Послушай, Василиса, все спросить у тебя хотела...
- Спрашивай, Глашенька, - подбодрила я ее.
- Ты зачем кота в честь себя назвала Васькой? - задала вопрос русалка.
Васька, то заслышав, обернулся и фыркнул возмущенно, а я рассмеялась.
- Нет, Глашенька. Не я его так назвала. А хозяйка его прошлая.
- А я думала, он всегда твой был... - растерялась русалка, а затем спросила сызнова: - А кто ж тогда его хозяйка прежняя?
- Аленушка, - ответила я.
- Аленушка, жена купцова?
- А кто ж? Жена купцова да Иванушки сестрица.
- Это что ль того Иванушки, с которым оказия неловкая вышла? -уточнила Глашка с заминкою.
- С ним самым, рогатым, - кивнула я, и обе мы со смеху фыркнули.
- Ох, и Иванов развелось! С лучину разбираться приходится, о коем именно речь ведется... - посетовала русалка, а потом сызнова стала расспрашивать. - А чего вдруг Аленушка тебе кота своего отдать решилась?
- Так из-за братца своего непутевого и решилась. Тот в какой-то книжке замудреной вычитал, что ежели зелье особое сварить да выпить, то последствия той самой оказии возьмут да отвалятся, а для зелья нужен, представь только, хвост кошачий на три части поделенный. - Глашка руками всплеснула. Васька строил вид независимый, но утробное ворчание то и дело со сторонки его слышалось. - И кот тот должен быть непременно домашний, с рук кормленный. Вот и стал Иванушка сестрицыного питомца приручать, а опосля Аленушка заметила, что братец как-то странно на Ваську посматривать стал. Повыспрашивала у Иванушки. А как узнала, так книжку ту сожгла, а Ваську мне отослала. Потому как зелье зельем да оказии оказиями, а остерегаться все же надобно: а ну как окромя последствий срамных у него еще чего отвалится спереди, задля симметрии?
Глашка сверкнула глазами, приложила длань к устам, а после весело да заливисто рассмеялась, словно капель весенняя.
- Ай да Иванушка! Ай да придумщик!
Васька же насупился и хвост поднял трубой воинственно.
Лишек пути был уже и не грустный вовсе. История про братца Аленушки знатно развеселила Глафиру, так что в избу мы заходили, весело разговаривая. А потому я не сразу приметила звук странный, из-за печи доносившийся. Да и Васька вел себя странно, все прислушивался, да принюхивался. К печи подкрался, да время от времени за нее заглядывал и тотчас отстранялся. Глашка тоже странные повадки кота заприметила и притихла. А потому в тишине четко послышалось: 'шлеп', 'шлеп', 'шлеп', а опосля из-за печи лягушка выпрыгнула.
Лягушачье 'ква' приветственное, прыжок Васькин и крик мой 'не смей, зараза рыжая!' случились единовременно. А уже в следующий миг у печи стояла красавица-девица и вцепившийся ей в ногу кот, с выражением на морде ополоумевшим. Девица косой тряхнула, голову опустила да так на Ваську неласково зыркнула, что тот плавнехонько так стек с ноги чужой, едва затяжки на сарафане за собой не заправляя, и опрометью, стелясь к полу на лапах присогнутых, ринулся под стол.
- Ну, здравствуй, Василиса, - промолвила гостья, брови расправляя да губы складывая в улыбку приветливую. - Примешь гостью незваную?
Я же только улыбнулась и обнимать красавицу кинулась.
- Как же не принять, Васёнка! Да какими ж судьбами ты ко мне? Глашка, глянь! Сестрица ко мне дважды родная приехала!
Глафира улыбнулась приветственно да ближе к кадушке с водицей да посудой немытой села, а Васёнка улыбнулась уже живей, хоть и не так радостно, да и ответила:
- Да вот решила в гости к тебе наведаться. Давно не видались. Соскучилась...
- Нешто опять твой Иван учудил что? -кивнула я понимающе.
- Ой, да сил нет, Василиса! Никаких уж нет! - воскликнула сестрица, да кулаком по стене стукнула, из бруса деревянного стон выколачивая.
- Ты садись, Васёнка, садись да рассказывай, - пригласила я сестрицу к столу, а сама стала споро накрывать: постелила скатерку - не самобранку, та в свой выходной законный на тыне просыхала, постиранная - чайник на стол поставила, булочки, баранки, варенье, медок - как же без него? - да фрукты. Глашку за стол пересадила. А сестрица тем временем свой сказ вела:
- Ты же помнишь, Василиса, что муженек мой в прошлый раз вытворил, верно? Шкурку мою лягушачью сжег. В медовый месяц! Любимую мою шкурку лягушачью сжег! В красную крапинку! Я тогда вспылила сильно, помнишь? Решила, что, видать, легко ему слишком досталась, вот и улетела к Кощею.
Я кивала. Как не помнить? Кощею с Васёной тогда вдоволь повозиться пришлось, погибель и попрание злого колдуна невмиручего изображая, потому как злость прошла, а любовь-то осталась. Так они и жили уж лет пять: Васёнка прежней скромницей-мастерицей, а Иван олухом, о вспыльчивом женином характере не ведающим.
- И вот сегодня прихожу я и вижу, как он перья мои лебединые жжет! Белые те! Любимые! Я, видите ли, слишком часто к матушке в гости летаю, да слишком надолго! Он, де, скучает за мной и волнуется! А как сказать, не ведал, потому как разумная половина семьи нашей - я! Вот уж в чем сомнений у меня с самой встречи не было! Какой дурак на лягушке женится?!
- Иван... - тихо выдохнули мы вместе с Глашкой.
- Вот-вот! - согласилась Васёнка, ударила кулаком об стол и всхлипнула. Да не с расстройства девичьего, а от досады.
Глафира вздохнула грустно-прегрустно. А по полу застучали жемчужинки речные. Я посмотрела на подружку жалостливо, да мисочку к ней пододвинула. Горе горюшком, да вот только после скорби ее и упасть, на горошине перламутровой подскользнувшись, запросто.
Может, чрез часок-другой не только Глашка, но и мы с Васёнкой слезы лить начали б, кто мужа-дурака, кто судьбу свою одинокую оплакивая, да только послышался с улицы звук странный и до того противный, что аж зубы свело.
'Вжик-вжик-вжеиииииыыыыык'
Васька из-под стола зашипел. Васёнка скривилась, а русалка плакать позабыла.
'Вжиуиуиуиуиуик'
Да кто ж там так разрывается?! Я из-за стола подскочила и к окну подбежала, чтобы аккуратно из-за занавесочки выглянуть, да и в сердцах слово бранное молвила. Тут же бабку вспомянула да и язык прикусила.
- Что там, Василиса? - вопросила сестрица.
- Помяни дурака... - ответила я и за печку юркнула.
- Неужто, мой? - изумилась Васёнка.
- Да где там! - проворчала я из-за печки, открывая один из ларей с инвентарем специфическим. - Сызнова Аленушкин родственничек притащился.
- Сызнова? - удивилась Глашка.
- Сызнова-сызнова, - пробурчала я, пучок пакли побольше выбирая. - Я ж тебе про Ваську рассказывала. Втемяшилось этому олуху в голову, что только Васькин хвост в его беде поможет, вот и ходит ко мне, выпрашивает. Чего только не придумывает. И выкупить предлагал и выменять. Да только что я изверг какой, ни в чем не повинного котика изуверу отдавать?
Нахлобучив грязного цвета паклю на голову, поверх криво платком стареньким выцветшим повязала и вышла из-за печи, чтобы до кадушки с мукою добраться. Зачерпнув горсть, зажмурилась, да и от души себе в лицо швырнула, после одежку отряхнула и в печь двумя перстами полезла, чтобы остатки золы зачерпнуть. Посмотрела на черные пальцы, нахмурилась, да и решительно по зубам прошлась. Какая ж гадость! Опосля метнулась к сеням за дерюжкой и на плечи ту накинула.
Повернулась к гостьям. Глашка икнула, да так, что жемчужинки в миске подпрыгнули, а Васёнка, та девка крепкая, только глаза выпучила. Ну и ладненько. Хороший вид, значицца, впечатлительный.
Высоко подняв голову, я выплыла на крылечко. Срамные звуки увяли немедля, а Иванушка, не будь дурак, попытался за скрипочку свою спрятаться.
- Здрава будь, к-к-красна де-девица, - проблеял приходец, я едва смех удержала.
- И тебе здоровичка, добрый молодец. С чем пожаловал? - картавя и каркая, спросила я.
- Дык... эт самое... - я бровь вздернула. Иванушка запнулся, а затем выпалил:
- Свататься, к-красавица пришел. Жениться хочу!
Ах ты ж батюшки светы... совсем ополоумел, штоль? Нешто ему тот рыжий хвост так сдался, что и на страхолюдине жениться готов? - я на цельный миг остолбенела, а потом улыбнулась широко - Иванушка вздрогнул, но не отступился.
- Жениться, говоришь, хочешь? - молвила я. - Добро! Будут тебе сватки! Заходи, женишок, в дом.
Иванушка сглотнул судорожно, покрепче в скрипку свою вцепился - где только достал эту невидаль заграничную? Никак у зятя стащил - к крылечку подошел медлехонько, а затем прытко внутрь юркнул, так чтоб не коснуться меня, страшенной такой.
Я улыбнулась злобненько, в сени зашла, двери заперла, а ключик за пазуху опустила. Попался голубчик! То есть козленочек.
В комнату воротившись, вытолкнула Иванушку вперед себя и промолвила:
- Вот, жених, будь знаком! Глафира. Невеста твоя. К ней и будешь свататься.
Иванушка оглядел подруженьку, у которой из одежки-то только волосы и были, а в руках мисочка с жемчугом речным одобрительно, а затем такая тоска неизбывная в его глазах засветилась. Поворотил он ко мне голову и промолвил чуть не плачущим шепотом:
- Дык ведь.. Василисушка... я ж к тебе...
- А у меня, буде тебе известно, молодец добрый, приданного нет никакого и коса накладная. Ты лучше на Глашеньку глянь, какая красавица.
Глаза Глашки округлились.
- Ты чего это, Василисушка, никак перегрелась?
Я на русалку зыркнула и далее речь повела:
- А на свадебку вашу подарочек у меня есть. Небогатый, зато теплый. Котика вам своего подарю, Васеньку.
Иванушка в миг преобразился такие слова заслышав. Плечи распрямил, прядку за рожок заправил, подмигнул Глашке залихватски и ответствовал:
- Согласен я на такой расклад, Василиса.
- Вот и хорошо. Вот и ладненько. Коли так, завтра вечор сватов засылай, - улыбнулась я пугая подруг и молодца козлиного улыбкой чернозубою.
- Будут сваты. Вечор у крыльца твоего будут, - закивал Иванушка, аки оглашенный.
- Нет, - я головой покачала, отчего пакля с платком на бок покосились, а гость шаг от меня сделал опасливый. - Сваты пусть к озеру большому приходят. На вечерней зарнице.
Молодец снова оглядел невестино достоинство да приданное, сглотнул, кивнул да стал скрипку поднимать к плечу.
- Ты чего это делать удумал, Иванушка? - прищурилась я со всей подозрительностью.
Руки молодца дрогнули, а в ответ он промолвил жалобно:
- Дык... это... сирнинаду... невесте...
- Погоди с сирнинадой до свадебки! - предложила я. Ишь как слово испохабил, неуч! Да и слышали мы, как он играет, до сих пор вон зубы сводит. Понахватался слов мудреных у зятя, а запомнить-то и не удосужился.
Девицы согласно закивали, мол, не нать нам до свадьбы никаких сирнинад
Иванушка вздохнул и из комнаты к двери умчался, чтоб в нее со всего размаху лбом припечататься, когда та отвориться не изволила.
- Ты чего это, Иванушка, - участливо спросила я, - никак бежать вздумал?
- Дык... за сватами жеж... - ответил гость, собирая глаза до кучи.
- За сватами - это хорошо. За сватами - это правильно, - согласилась я и отперла дверь ключиком. - Завтра на вечерней зарнице! - напомнила я слегка окосевшему от такого счастья молодцу.
- Ыгы - проблеял Иванушка в ответ и перемахнул через калитку горным козликом.
А я скинула дерюжку, да паклю с платком и кинулась к колодцу умываться да рот полоскать-чистить. Ох, и гадость эта зола. Наглоталась мерзоты, но хоть благого дела задля.
Обратно в избу воротившись, натолкнулась на два взгляда беспокойных.
- Василиса, ты чтоль о земь башкой приложилась? Чего творишь-то?! - изумленная, по-прежнему сурово вопросила сестра дважды родная мне.
- Нет, девоньки. Василиса при своем уме да здравии, - ответствовала я девицам, а потом разом весь свой план и выложила.
Подружка с сестрицею слушали, нервно мои сказы баранками закусывали, да чаем с самовара подслащенным запивали.
- И все одно, как-то это неправильно с Иванушкиной стороны. Он же к тебе первой свататься пришел. А тут так просто взял и согласился на невесты замену, - неодобрительно покачала головой Глашка.
Я вздохнула и кивнула согласно:
- Мужики они такие. Все они... - и снова вздохнула.
- Козлы! - за меня фразу хмурая Васёнка докончила и с остервенением грозным в другую баранку зубами вцепилась.
Цельную ночь напролетмы с сестрой и Глафирой трудились. Я и сама была ткачиха недурная, но Васёнка же и вовсе мастерицей была сказочной, так что узор она ткала, я с полотна изделье шила, Глашка низала жемчуг, а Васька сидел под столом и носа не казал, сильно подозревая хозяйку в намерении жертвоприносительном.
А как только первые солнца лучики показались над деревьями, все уж готово было. Переглянулись мы с Васёнкой да улыбнулись. Собрали Глашке узелок да отправили спать. Негоже невесте на сватках лицом помятым да несвежим светить.
Русалка переживала зело.
- Ой, боюсь я, Василисушка, а как не сладится? - причитала она, выходя на крылечко.
- Сладится, Глашка, сладится! - уверила я подруженьку, а про себя подумала: а коли и не сладится, хоть поедим вкусно, а Глашке другого жениха сыщем, не хужее.
До полудня немного перекимарив, стали мы с Васёнкой готовиться к сваткам, а там, может, и к свадебке. Заплетали косы тугие, да вплетали в них ленты шелковы. Надевали рубахи белёные да сарафаны нарядные, да подпоясывались поясами золотым шитьем расшитыми. А голову венчали кокошниками, каменьями да жемчугом обрамленными. Не абы кого: подруженьку милую идем замуж выдавать. К вечерней зарнице аккурат управились да к большому озеру подоспели. Васька по обыкновению за мною увязался, но как пришли, тот же час в кусты юркнул и затих. Чуял кот, хвост беречь надо да прятать надежней.
Не оплошал и Иванушка, братец Аленушкин. Пришел сам нарядный, молодец удалой, да со сватами, да с подарками, да с музыкантами.
Увидев нас с Васёнкой, спросил:
- А где же Василиса?
- Так вот же я, Иванушка, али не признал? - улыбнулась я насмешливо.
Глаза у Иванушки загорелись, щеки раскраснелись, рот приоткрылся. Так что ясно стало: нельзя медлить, не то сорвется рыбка с крючка.
- Ну что же ты, жених, медлишь, аль забыл красу свою ненаглядную? Самое время засватать деву речную, - бойко проговорила я.
- Дык... это... а как? - выдавил из себя молодец, насупившись.
- А ты ударь по воде шапкою. На твой зов водяной явится. Он у народа речного за главного. Вот у него и будешь сватать невестушку, - подсказала Васёнка, а я тем временем, пока нахмуренный Иванушка передумывал услышанное, подскочила к нему, сняла шапку, да и бросила в озеро. А никак и в самом деле передумает?
Шапка, каменьями расшитая, под воду ушла что твой камень. А потом забурлила вода, завертелась, а из водоворота того появился водяной: грозного вида мужик, с бровями темной зелени кустистыми, с бородою-водорослями окладистой, да с шапкой иванушкиной на лысине поблескивающей.
- Ну, кто тут звал меня? - молвил водяной гласом раскатистым, так что все лягушки и сверчки стихли на озере, и воцарилась тишь неслыханная, только иком утробным Иванушкиным нарушаемая.
Я пихнула молодца вперед, так чтоб отступаться не вздумал и ответила:
- Он, вот, звал, Водомил свет Брожеевич.
- Что за хмы...хм... молодец? - вопросил меня водяной, руки на груди скрещивая.
Васёнка рядом со мной вздохнула томно. Да уж, руки у нашего Водомила Брожеевича - загляденье, сильные, крепкие, мускулами бугрятся, венами перевитые. Не зря, ой не зря Глашка пять лет по нему убивается. Мы, девки, и за меньшее влюбляемся, а тут такое богатство.
- Молодец добрый! - уверено рекла я - Музыку любит, ученые слова знает, из семьи хорошей да богатой, - принялась я нахваливать жениха. - Жениться вот хочет, пришел к тебе, любезный Водомил Брожеевич, за невестушкой.
- За какой еще невестушкой? - еще пуще нахмурил брови водяной.
- Так за Глафирой-красавицей! - воскликнула я. - Дары принес богатые.
Сваты позади Иванушки согласно загалдели, ларями потрясая.
Хозяин вод поворотил голову к бледному Иванушке и спросил его сурово:
- Значит, жениться хочешь?
- Дык... это... ну да, - робко согласился молодец.
- Значит, на Глафире-русалке? - сызнова вопросил водяной.
Кивнул в ответ Иванушка утвердительно, знать язык с перепугу перед новым родственничком к небу прилип.
- Что ж, спросим прежде у невесты, - изрек Водомил Брожеевич и всплеснул хвостом по воде. - Глафира!
Но водица на зов хозяина не откликнулась, а появилась Глафира спустя пяток минут, да не из озера, а из-за дерева вышла. Вышла русалка, а Иванушка со сватами ахнули, а мы с Васёнкой переглянулись довольные. Водомил Брожеевич же еще суровей нахмурился, хоть и думалось мне, что суровей уж некуда, ан нет!
Вышла Глашка, да не вышла, а лебедушкой выплыла. Волосы голубые русалкины блестели да в косы стали уложены, сарафан - диво дивное, словно вода в реке играл да переливался. А жемчуга на девице на ларь набралося бы: кокошник им всем усыпаный, бусами нанизанный на груди у красавицы лег, в волосы жемчужные нити вплетены, да и пояс весь в жемчугах перламутровых. Лучи солнца закатного заиграли заплясали в убранстве ее богатом. У меня ажно сердце защемило, до того Глашка красивой была. Только глаза грустные, да на одного Водомила Брожеевича глядят.
Подошла Глафира к нам павою, остановилась, да взор до земли опустила.
- Зачем звал меня, хозяин вод, Водомил Брожеевич?
- Да вот, полюбуйся, дева водная, - ответил водяной. Ответил, да запнулся. - Жених за тобою пожаловал.
Иванушка подбоченился, да хотел было подойти к невестушке, только Водомил Брожеевич бровью повел неодобрительно, да глазом синим зыркнул грозно, и не отважился тот и шажку ступить.
- Ну-ка скажи мне, жених, - обратился водяной к добру молодцу. - А куда ты жену молодую приведешь жизнь житовать? Есть у тебя дом крепкий, печь сложенная?
- Дык... это... Как не быть? - ответствовал Иванушка, затылок лихо почесывая. - Жить будем у сестрицы моей Аленушки и мужа ее, купца богатого. Семьей большой и дружной.
Скривил губы Водомил Брожеевич, не понравился ему ответ Иванушкин.
- Хата - дело наживное. Другой ответ мне дай, добрый... молодец, каким достоинством удивишь жену молодую?
Мы с Васёнкой отворотились да и в кулаки прыснули. Было у Иванушки, чем удивить молодуху, ой было. Цельный хвост в достоинствах водился. Водомил Брожеевич цыкнул на нас и стал молодца слушать.
- Дык... это... я на шкрипке играть умею. Сирнинады там всякие. Да и просто... - признался Иванушка, румянцем смущенным покрываючись.
Подали сваты жениху скрипку. Одухотворенным стало лицо молодецкое. Поднял он инструмент музыкальный к плечу... Сложила я ручки так, чтобы хоть одно ухо прикрыть.
'Вжик-вжииуик-вжейжииик' проплакала скрипка.
'Мрияууууыыы' - возопил от страданий невыносимых из кустов Васька.
Дернул головой водяной, да и соскользнул смычок со струн у Иванушки, всем присутствующим радость даря с облегчением.
- Последний вопрос задам тебе, жених, - изрек Водомил Брожеевич. - Люба ли тебе Глафира-русалка?
Покраснел Иванушка, воздуха в грудь набрал побольше, распрямился, окинул невестушку взглядом пылким.
- Люба. Ой, как люба.
- А тебе, дева водная, - обратился водяной к русалке, зубами скрежеща, - неужто замуж так хочется?
- Хочется, Водомил Брожеевич, - тихо промолвила Глашка, под ноги себе глядючи.
- Неужто мил тебе этот хмы.. добрый молодец? - навроде и спокойно вопросил водяной, да только воды озера взволновались.
И тут Глашка подняла очи на хозяина вод и ответила с твердостью:
- Мил мне, Водомил Брожеевич, другой. Да только я ему не мила. Все глаза выплакала, вон, на наряд свадебный хватило и еще осталось. А раз не за него, то и все одно за кого.
Поворотил голову хозяин вод к улыбающемуся Иванушке, да голосом тихим добрым да ласковым молвил:
- Шел бы ты отсюда, добрый молодец, со всеми своими скоморохами по добру - по здорову.
- Дык.. это... а как же свадебка? - проблеял Иванушка.
- Будет свадебка! Да без твоего участия, - обронил водяной.
Глашка, как то услышала, расцвела улыбкою ясною, да как была кинулась к милому на грудь.
Зашипела Васёнка, глядючи, как ткань шитья волшебного мокреет. Да только я ее ущипнула тихонько, чтобы миг счастья Глашкиного не портила.
- Дык... это... а как же хвост? - чуть не плача вопросил Иванушка, протягивая руки к водяному.
- С этим помогу, - раздобрился Водомил Брожеевич нежданно-негаданно. - Сымай порты.
Покраснел Иванушка, побледнел, а опосля задал такого стрекача, что только пятки сверкали.
И была в лесу свадьба знатная да веселая. И была невеста красавица, да счастливая. И был жених радостен да доволен, и жену молодую с рук не спускал совсем. И был пир богатый. И был Васька на радостях сметаной объевшийся и все усы измаравший.
А опосля свадебки стало время домой воротатися. Позвала я Васёнку. Сестрица моя глянула на молодых со светлой грустью да и ответила:
- Нет, Василиса. Пришло мне время домой воротаться.
- А как же перья твои лебяжьи, сестрица, любимые и полеты к матушке? - улыбаясь, спросила я.
- Перья отрастут новые, - пожала плечами дважды родная мне, а затем прищурилась хитро. - А маму я к нам погостить приглашу. Года на два.
Я рассмеялась и обняла Васёнку. Ай да Иван. Ну, теперь заречешься женины вещи жечь, пироман ревнивый, теща живо тебя порядкам научит.
Попрощавшись с сетрицею и подруженьками, я свое рыжее счастие, на лапах не держащееся и теперича все в пятнах сметаны обмазанное, на руки подхватила и домой пошла, приговаривая:
- Эх, хороша была свадьба, верно, Васенька?
- Мяв, - ответил Васенька, даже хвостом не шевелючи, потому как лень и тяжко.