Паровоз сегодня - это артефакт из прошлого. Ну, как лошадь в каком-нибудь парке отдыха или корова для городского ребенка. Между тем, в некоторых областях жизни замены им пока не существует.
Окраина Санкт-Петербурга. Мы сидим в курилке депо с машинистом Павлом Некрасовым, давим бычки о дно консервной банки, по стеклу ручьи дождя. В ногах у Павла, точно собака - дорожная сумка с простенькой снедью, куртка машиниста с погонами. Через три часа ему в рейс. Правда, он пока не знает на чем. Может, на паровозе, а может и на более современном локомотиве, который "топится" электричеством. Петербургское депо чуть ли не единственное на сети дорог, где мгновенно можно переменить время. Некрасов так по эпохам с 1985 года шмыгает. Если маневры, киносъемки или ретро-поезд - фуфайка, рукавицы, копоть. Если, как он выражается, "гонялки" - отутюженная рубашка, ножевое острие на брюках и торжественная спина.
-Что это значит - "гонялки"? -интересуюсь я.
Павел шевелит улыбкой усы.
-Значит, куда пошлют, туда и едешь.
Вообще же машинист Некрасов и в кино давно уже, можно сказать, свой человек. За четверть века на железной дороге успел принять участие в съемках таких фильмов, как "Гибель Империи", "Утомленные солнцем -2", "Есенин", в нескольких музыкальных клипах. Правда, узнать его в тех картинах довольно сложно. То выставленный локоть из окошка паровоза мелькнет, то контровой силуэт его двухметровой фигуры на фоне пышущей жаром топки покажется. Однако эти обстоятельства Павла совсем не огорчают, в кинотеатре он сидит тихо, помалкивает, только иногда ерзает, подмечает: эх, вот здесь вот надо было побольше заслонку открыть, чтоб дым на фоне желтого леса.
Девять месяцев минувшего года Павел был задействован на съемках фильма "Край", где учил актера Машкова управлять паровозом. И "гонялки", вернее гонки на паровозах там тоже присутствовали.
- И что же, в реальности могло такое быть?
- Ой, да сколько угодно. В те-то блаженные времена, да еще в тайге. При нынешних технологиях это, конечно, все можно было бы сделать и на компьютере, как в клипе Леонида Агутина "Паровоз умчится" - просто прокрутили потом с большей, чем нужно скоростью пленку. Но режиссер Алексей Учитель хотел, чтоб все было как по-правде. И Машков хотел научиться. У него дед в Туле машинистом когда-то был. Меня отрядили на площадку. Я весь чумазый поджидал Володю у подножки, а паровоз на холостых, как кипящий самовар, пыхтит, парит. Он подошел, я и говорю "Добро пожаловать в ад". Он так посмотрел. Потом залезли в кабину, отсюда сипит, оттуда плюется - поначалу ему как-то не по себе было. Но Машков мировой мужик, с невероятной какой-то жаждой жизни. Я видел как паровоз его пугал, но все-таки нравился, ему хотелось научиться.
- Сложно было?
- Мне? Нет. Я ему объяснил, что паровоз нужно чувствовать, как, скажем, коня. Потому что он живой, теплый. Объяснил, что регулятор может так двинуть в челюсть, что мало не покажется. И вот на разъезд 164 километра, там полигон железнодорожный, мы тренировались. Причем, на самом сложном по управляемости паровозе, "Овечке". Там, где было в гору - я ехал, он смотрел. С горки он садился. Я говорю: "Оттолкнись, так, так, поехали". Сначала он так внимательно на все смотрел, интересовался: "Паш, а вот это для чего? Паш, а это что?" Как-то стояли долго, что-то у них там не складывалось, я уходил. А в паровозе же надо, можно сказать, жить. Топить постоянно. Только я собрался уголь пойти покидать, Володя говорит: "Паш, да я уж все сделал. Погрелся маленько. Глянь иди, как? Нормально?"
- Больше всего, говорит Павел, разные киногруппы поражает, когда он готовит яичницу на лопате.
- Это как?
-Ну, меня этому еще старики-паровозники учили. Берешь лопату, ошпариваешь кипяточком, и в топку, чтоб шлак отошел. Потом отмываешь. Маслица туда подсолнечного. Опять нагреваешь. Сало, лук, можно колбасы, если есть. Лопата-то паровозная длинная, пять человек можно накормить.
Дождь прекращается. Некрасову сообщают, что сегодня он следует на ретро-поезде в Царское Село. Он облачается в форму, и мы идем по депо. Два человека у ворот "купают" из шлангов паровоз. От него валит пар.
- Дима, ты "брюхо", "брюхо" -то ему получше помой, - говорит бригадир слесарей Алексей, проходя мимо. Паровоз почищен, "причесан", будто конь перед ярмаркой.
Мы шагаем дальше. Некоторое время назад здесь, в депо Санкт-Петербург -Сортировочный -Московский на базе нескольких стойл для промывки так называемых "самоваров" ценой усердных усилий таких энтузиастов как Алексей, и был создан цех по ремонту паровозов.
Восстановление депо стало возможным благодаря умильному интересу к паровозам со стороны иностранцев, которым очень полюбились поездки на этих "железных конях" по российским просторам. Ну, и, конечно, благодаря заказам киношников.
Впрочем, для Алексея и компании - это вовсе декорация прошлого. Для них это настоящая мужская работа.
- Железная дорога - не музей, чтоб хранить раритеты. На ней главенствует принцип целесообразности. Любая техника должна приносить отдачу. Сегодня содержание одного паровоза обходится примерно в 300 тысяч рублей в год. Поэтому для того, чтоб занимать любимым делом, пришлось найти такую нишу. Но все равно, когда какой-нибудь из них просят отрядить для кино, для меня это прямо кинжалом в сердце, - серьезно говорит Алексей. - Потому что им главное снять, что будет с машиной - не так уж и важно, они думают, что паровоз это груда железа. К концу девяностых их тут совсем немного оставалось. Их разрезали, продавали как металлолом, но кое-где еще были. И вот мы, несколько человек ("заводилой" был И.Г. Куликов) ездили по базам, так сказать, в целях оказания технической помощи, искали. А когда находили, пытались "приписать" к своему депо. Или детали клянчили. Бывало, и втихаря снимали что-нибудь. Вывозили, что называется, на своих плечах. Некоторые машины приходилось восстанавливать чуть ли не с нуля. Заказывали болванки из котельной стали, точили здесь, благо еще остались специалисты-станочники, которые это умеют. Вообще же ветераны бывают просто счастливы, когда у них интересуются чем-то. Они готовы здесь проводить дни и ночи напролет. Так потихоньку собрали одиннадцать паровозов. В каждом кусок сердца остался, моток нервов, - улыбается он. - Но для нас это не просто машины. Они одушевленные существа. Поэтому хотелось знать их прошлое.
Солнце пробивает тугую взвесь и три отремонтированных локомотива, собравшиеся на поворотном круге, как мужики перед поездкой, стоят, балаболят на холостых.
- Вон та "Овечка", - кивнув на паровоз серии "Ов", говорит Алексей, - 1905 года выпуска. Она попала в плен к финнам. Работала там исправно некое время, но потом забарахлила регулировка перераспределения пара, а финны не знали, как делать расточку цилиндров. И паровоз встал, взбрыкнул, что называется. Так он и был на приколе, пока в 1944 году наши войска туда не пришли. Его пригнали снова в Питер, а здесь отремонтировали и он пахал на линиях. "Эушка" 1928 года выпуска- вообще героический паровоз. "Участвовала" в Сталинградской битве - живого места на ней не было. Но потом обновили "сердце", работала в депо на "хозяйстве", и сейчас, в общем-то, любимица наша. Неприхотливая, экономичная, надежная. "Сошку" когда-то сделали здесь же, В Петербурге по заказу Уссурийского депо. Своим ходом она прошла всю страну, поработала там, через какое-то время ее отдали в Забайкалье, потом на Урал. И так потихоньку, волей стечения обстоятельств, опять оказалась, в Питере. Так что каждый паровоз со своей, выходит, судьбой. Иной раз характер проявляет, ломаться вдруг каждый день начинает, приходится остужать, латать. Какой-то надо просто обкатать, будто норовистого коня.
Мы еще обходим паровозы, мощные их моторы работают не в такт. Появляется помощник Некрасова Сергей - лет сорока пяти. Вскарабкиваемся по ступенькам в кабину "Овечки". Сергей открывает шуровку, где зыбко шевелиться жар. Подставляем ладони теплу.
Помощник берется за лоснящийся черенок. Камушки угля из тендера ссыпаются ему прямо в лопату.
- И сколько уходит этого угля? - спрашиваю.
- Тонна на сто километров, - ритмично, в такт холостым оборотам орудует он. Когда помощник поворачивается к топке, лицо его бронзовеет. Видны крупные капли пота, струящиеся по желобкам морщин. - Зато замены паровозу в черзвычайных ситуациях на железной дороги ему пока не придумали, - говорит он, передыхая. - Да, есть более мощные, есть более скоростные. Но когда случается что-то... Например, котельная из строя выходит - можно им отапливать целые цеха и жилые дома.
Он снова открывает створки. - Кочегар сегодня заболел, - поясняет.- Вот и приходится за него отдуваться.
- А один умер, - затягиваясь сигаретой, ни с того ни с сего произносит машинист Некрасов.- Сердце. 33 года было пацану.
И он дергает за веревочку с узелком на конце, паровоз издает истошный вопль.
Мы тихо-тихо трогаемся. Меня охватывает какой-то прямо щенячий восторг. Маршрут наш нехитрый. Проследовать к нескольким пассажирским вагонам. Подцепить их. А потом ехать на вокзал. Там эти вагоны будут штурмовать, склочные, как воробьи, школьники, степенные иностранцы. После чего нужно будет доехать до Царского села, забрать там других пассажиров и довезти до вокзала. Это сегодня такой план. Завтра, может быть, этот паровоз будет работать на меневрах и, как шахматы, двигать по какой-нибудь станции двигать вагоны.
Стоим на перегоне. Пропускаем пассажирский. Паровоз выпускает "из ноздрей" пар. Из пробитого клапана брызжет на котел вода. Котел страшно шипит и парит. Сергей открывает кран, вода с шумом заполняет тендер.
- В паровозе главное не уголь, - говорит он сквозь шум. - В паровозе вода главное. И снова шуровка, открывается, закрывается, после нее в глазах долго держутся солнечные зайчики. Жар скукоживает лицо печеным яблоком. Температура у котла достигает шестидесяти градусов. Курить уже не хочется. А машинисту нашему хоть бы хны. Он ждет зеленый свет и, высунув локоть в окно, прокуривает роскошные усы.
- А я тоже все детство в паровозах провел, - говорит оперевшись на черенок лопаты Сергей.. Вот такой еще был, - он сгибает колени, чтоб показать, каким он был шпинделем, когда отец стал брать его в рейсы. Мы с ним по пути и песни пели, и рассказывал он мне много чего. Так что это своего рода некое возвращение в детство.
- А правда, что раньше машинисты паровозов, обливали фуфайку водой и лезли в топку чинить колосники?
- Да и сейчас так, - изумляется он, делая брови домиком. - А как иначе, чтоб его остудить, нужно минимум шесть часов. А потом еще растуганить столько же. А где столько времени взять? Вот и залезаем туда, поработаешь немножко, высунешь голову, воздуха глотнешь и обратно. Но надо обязательно, чтоб еще один человек рядом был.
- Он залезает туда, а я с этой стороны шуровку проволокой заматываю, - смеется машинист.
Защелкала рация, раздался голос. Дали зеленый. Некрасов отогнул ручку регулятора.
Стрелки манометров и давления тихонько подрагивают.
Из окон струится осенний ветерок. Но от жары не спасает.
Мы едем и люди на станциях, завидев паровоз, машут руками, улыбаются, фотографируют мобильниками. окрый Питер плывет за окном.
На вокзале гомонящая толпа иностранцев за вычурным металлическим забором, глаза у всех, как у Чебурашки из мультфильма. Пока стоим, Сергей убегает в буфет за пирожками. Я кидаю уголь в топку. Трудно дышать. Потом пересаживаюсь в вагон, в кабине нельзя - безопасность движения. Немцы, французы, итальянцы, как дикие, фотографируют все, что попадается на глаза. Их речи на три четверти состоят из восторженных междометий. Они дуреют от увиденного.
К вечеру, я опять перебираюсь в кабину. Паровоз со скоростью пятьдесят километров в час везет нас обратно в депо. Но, кажется, что меж многоэтажек с зажигающимися огнями мы летим.
Когда заправляемся водой уже в депо, Некрасову сообщают, что завтра опять на "Овечку". Он не подпрыгивает до потолка, не говорит "ейс", сжав ладонь в кулак, а три раза, обозначая остановку, дергает за веревочку с узелком на конце, паровоз трубит, как олень в брачный период.
Затем, когда едем по домам на электричке, говорит:
- Кто-то марки собирает, кто-то бабочек изучает, а для кого-то жизнь без этого вот этого огнедышащего железа почему-то неполная. Прямо вот не хватает чего-то. Так, бывает, намаешься, устанешь чертовски, клянешь всю эту работу. А утром приходишь, подкинешь угольку, бросишь спичку в топку, и машина начинает потихоньку оживать.