Аннотация: герой рассказа сталкивается с несколькими версиями искупления и задумывается о некогда отвергаемых высших материях, придя к выводу. что и самому пора искупить вину...
Искупление
Лина Богданова
Март - не самое лучшее время для визитов в деревню. Набухший вешними водами снег проваливается на каждом шагу. Ноги вязнут глубоко, едва ли не по самое колено. В ботинки просачивается влага. Пока добредешь от остановки, уже не остается ни сил, ни настроения на оживленный диалог.
Тут бы элементарно обсохнуть, согреться и уснуть. До обеда. А там уж...
Можно, конечно, было рискнуть и приехать на стареньком фордике. Но не факт, что достигнешь цели. Все тот же снег скрывает каверзы проселочных дорог. Того и гляди, угодишь в ров. Или разбитую по осени колею. И завязнешь окончательно.
Придется ждать у моря погоды - попутки в эту пору редки. А водители - мрачны и безразличны к чужим бедам. Разве что шуровать пешим ходом опять в ту же деревню, срывать с насиженного места у телевизора дядьку Антона. Выманивать из стойла старенькую Рябушку. Тащиться в обратный путь. Себе дороже - и вымокнешь дважды, если не трижды - тянуть из вязкого снежного плена машину работа, мягко говоря, неблагодарная. Да и времени уйму потратишь.
Лешка сопротивлялся до последнего. Но мама стояла на своем: поросенка собирались колоть на эти выходные. Не ждать же, когда мясо протухнет. И потом, за субботу воскресенье очень многое надо успеть. Пока холодец сваришь, пока колбасы накрутишь, пора на работу собираться.
- Да и бабушку давно не проведывали. Поехали уж. Будь другом.
С мамой особо не поспоришь. Надо, значит, надо.
К тому же следовало искупить вину за прошлое воскресенье. Лешка тогда укатил с друзьями на рыбалку без маминого разрешения. Не хотел беспокоить, а вышло наоборот. Мама подняла на ноги соседей. Обежали всю округу. Только к вечеру догадались позвонить Вадькиной матери, которая оказалась (Вадька догадался-таки отпроситься, как положено) в курсе приятельских планов. Лешка даже не пытался - мама знать не желала никаких самостоятельных вылазок за город.
Потом пришлось долго объясняться. Каяться. И страдать - отец настоял на домашнем режиме. А мама почти неделю не разговаривала со своевольным сыном. Только в пятницу начала. И сразу с места в карьер - едем в деревню.
Деваться некуда. Лешка отменил все свои субботне-воскресные мероприятия, сгонял на автовокзал, купил пару билетов туда. Пару обратно. Помог маме закупить гостинцы для родственников. Нашел в кладовой старые ботинки. И почувствовал себя почти героем. Иногда полезно признавать свою вину. И каяться. А лучше искупать чем-то полезным и приятным. Особенно когда это тебе почти ничего не стоит.
Дорога заняла не слишком много времени. И оказалась совсем не скучной.
Напротив, сначала в салоне транслировали хоккейный матч с участием любимой Лешкиной команды. Потом автобус съехал с основной трассы, и в окне началась демонстрация эпизодов из сельской жизни. Лешка и не думал никогда, что наблюдать за жизнью людей из окна автобуса может быть так увлекательно. Обычно они с родителями подъезжали к деревне лесом. Елки-березки его мало интересовали. Косули и лисы показывались на глаза исключительно редко. А ойкать над цветочками-грибочками предпочитала мама.
И вот теперь он смог увидеть столько всего...
Картинки сменяли одна одну с частотой рекламных роликов. Мужик нагружал телегу порыжелым сеном. Его коник нетерпеливо встряхивал гривой, выпускал из ноздрей сизыми клубочками пар, бил копытом в сугробе. Замотанная огромным платком тетка неуклюже полоскала в пруду белье. Дети с визгом и радостными воплями катались с горки на кусках рваного картона.
За прозрачным по ходу движения штакетником рыжий парень в нахлобученной на одно ухо старой меховой шапке колол пестрые березовые поленья. Девушка несла на настоящем - прежде Лешка видел подобное только на картинках - коромысле ведра с водой.
У магазина толпа нарядно одетых мужчин и женщин усаживалась в украшенные шарами и лентами сани. Мужик с гармошкой прохаживался среди толпы, широко раскрывая рот - должно быть, в песне. Чуть поодаль собралась кучка детей, поглядывающих на взрослых с заметной завистью.
Деревня кончилась обвитым плющом и еловыми ветками крестом. За окном замелькали темные проплешины пригорков. Покрытые потемневшим снегом поляны. Гребешки сизых елей на горизонте. Скрытые за ветками деревьев хозяйственные постройки и хутора.
Снова началась деревня. Из окон на проезжающий транспорт глядели старушки. У церкви строили леса румяные мужики. Поп в нелепо торчащей из-под короткой куртки рясе тянул в их сторону несколько досок.
У крыльца покосившейся избушки старуха кормила курей. Два косматых пса с энтузиазмом сопровождали трактор с прицепом, абсолютно игнорируя автобус.
Стайка серых гусей копошилась в ручье. На заборе, не обращая ни на кого внимания, старательно умывалась кошка.
- Собирайся, сынок, - напомнила о себе мама. - Подъезжаем. Сумку сверху не забудь снять.
Где ж тут забудешь, когда в сумке любимый планшет! Даже странно, что Лешке он вспомнился только сейчас. А ведь собирался с ребятами переписываться всю дорогу. Обсудить вчерашний поход на стадион. Забыл... надо же!
Обходя подозрительные впадины на снегу, Лешка задержался у оврага. Заметил отчаянно карабкающегося по огромной липе мальчугана лет семи. С чего бы это пацана на такую высоту занесло? Рядом, задрав голову, стояла девчонка. Красная шапка с большущим помпоном, заледенелые варежки. Красные глаза. В тон комплекту - нос. По всему видно - девчонка недавно плакала. Быть может, даже ревела. Неудивительно - у всех малявок глаза на мокром месте.
Лешка презрительно ухмыльнулся - его одноклассницы теперь не плачут - боятся, что тушь потечет. Терпят, горемыки. А у этой все впереди.
- С какого перепугу брательник на елку полез? - небрежно осведомился он.
- Не на елку, - всхлипнула девчонка и вытерла нос мокрой грязной варежкой. - И никакой он мне не брательник. А обыкновенный гад!
Лешка ждал продолжения, с интересом поглядывая на "альпиниста". Чего напрягаться, когда собеседница вот-вот снизойдет до пространного диалога. И снизошла.
- Гад он, Ромка, - снова шмыгнула девчонка многострадальным носом. - Дерется почитай каждый день. Или другие пакости придумывает. Доведет до слез, весь день испортит, а потом вон, геройствует. Подвигами всякими моего прощения добивается. Вчера за синим льдом в колодец лазал. Сегодня вон, за омелой. И чего дурит? А вдруг свалится? Отвечай потом...
Девочка еще что-то говорила. И сердито грозила грязной варежкой вслед обидчику. А Лешка уже бежал вдогонку за мамой. Удивляясь неожиданному совпадению. Не один он, оказывается, свои промахи добрыми делами прикрывает. Надо же, мал-мал, а понимает, как из ситуации выйти.
- Поколение-некст, все слету ловят, - ворчал он, открывая знакомую калитку.
- Ты это о чем, сынок? - поинтересовалась мама.
- Да так, философствую помаленьку. Привет, дядя Антон! Как дела?
Он остался во дворе, отчего-то не хотелось объясняться с мамой по поводу высших материй. Дядю он любил с детства. Обожал возиться в его гараже, наблюдать за ремонтом могучего МАЗа. Нравилось помогать дяде на сенокосе и в лесу. Управляться с конской упряжью. Вместе таскать на чердак ящики с яблоками. Да мало ли работы в деревне! И сразу понятно, какая женская, а какая наоборот.
Именно здесь Лешке казалось, что он становился настоящим мужчиной. Все чаще и все увереннее взмахивал косой, все точнее выводил "восьмерки" колесами грузовика. Освоил бензопилу и мотоблок. Самостоятельно отвозил на приемный пункт молоко. И с вожделением поглядывал на старенький "Урал", ожидающий своей очереди в глубине просторного гаража.
- С чего начнем? Ножи точить? Или воду таскать?
- Не торопись, помощничек! С утречка кабанчика завалили. Чуток остынет, разделаем как в аптеке. По полочкам разложим. Бабам на радость. А пока мне по делам в Долгую прокатиться надобно. Запрягай Рябушку.
- Не вопрос.
Лешка стянул с забора конскую упряжь. Небрежным жестом отворил ведущую в сад калитку. Подошел к хлеву, где держали Рябушку.
- Привет, красотка!
Кобылка негромко хмыкнула, выражая радость от свидания со старым приятелем. Тряхнула поседевшей гривой. Неловко заковыляла к выходу.
- Старая ты совсем стала, Рябушка! Пора на заслуженный отдых, - Лешка нащупал в кармане печенюшку, протянул кобыле, - даже ржать разучилась.
- Не скажи, - сзади подошел дядя Антон, - при желании она еще ого-го как горлопанит. Хотя все реже к ней подобные желания приходят. А на работу я ее почти не вывожу. Так, по мелочи. Молоко завезти, бабулю в церковь, тетку твою в магазин.
Вдвоем они впрягли Рябушку в возок за несколько минут.
- А как же поля-огороды? - продолжил разговор Лешка, усаживаясь в возок. - Бензина не напасешься. Дорого нынче машинное пойло.
- Не напасешься. Да и жалко мотоблок по кочкам бить. Для таких нужд я конягу в хозяйстве выписываю. На пару дней. Недорого выходит.
- Может, пора кобылку обменять?
- Может и пора, - почесал затылок дядя Антон, выводя возок на дорогу. - Но у нас Рябушкой своя арифметика.
Дядька уселся рядом с племянником, тронул кобылку и задумался.
- Поделитесь, если не секрет.
- А и расскажу, дело нехитрое. Как раз на дорогу туда и обратно хватит.
Март - не самое лучшее время для торговли. По крайней мере, Антон считал именно так. Яблоки потеряли товарный вид. Морковки только для себя и осталось. Картошку народ не брал. На соленья косился подозрительно. От меда вообще отворачивался.
Сухие грибы кончились. Куры неслись через день, а то и через два. Разве кабанчика заколоть. Так ведь и самим есть что-то надо.
И кобылу просто так туда-сюда гонять не дело. Да и стоять весь день разинув рот стыдно. Холодно к тому же. В общем, старались попусту на рынок не ездить. Ждали тепла, первой зелени и роста цен на картошку.
Но однажды пришлось изменить традиции. Сына забирали в армию. Мать настояла на приличном застолье. Пришлось поднапрячься Антону. Выгрести из сундука неприкосновенный запас.
- Не хватает, - подсчитала деньги жена. - Придется кабанчика заколоть и яичек собрать с сотню.
- А не объедятся твои гости яйцами? - хитро прищурился Антон.
- Это я не им, - не приняла шутку озадаченная проблемой жена. - Им за глаза двух десятков хватит. На салаты-котлеты. Это я на рынок соберу. Продашь, выручку на городские присмаки потратишь. Единственного сына в люди отправляешь, скупиться не пристало.
В общем, собрали возок. Варенья-соленья. Сало свежее. Сотню яиц сверху.
- И майонеза не забудь! - давала последние указания мать. - Без майонеза и праздник не праздник. И селедочки посочнее.
- В нашем магазине купите! - отмахивался от наставлений Антон.
- В нашем такого не купить. К столу городские закуски подавать положено.
Подруга моргнула черным глазом. Одобрительно буркнула через плечо. И побежала частой рысью.
- Эй, полегче! - осадил кобылу Антон. - Не дрова везешь! Яиц полон возок. Поаккуратничай с часик, будь другом. Разобьем товар - нас бабы дома засмеют. Если не побьют. А тут не дорога, а американские горки. Ох, как бы добраться без потерь. Кому сказал?!
Рябушка поутихла. Пошла ровным скорым шагом. А за околицей снова приспустила, обрадованная ярким солнечным днем, теплым, остро пахнущим ветерком и свободой.
- Я тебе! - время от времени прикрикивал на молодую неумелую лошадку Антон. - Я тебе!
А вокруг просыпалась весна. Подставляя свои остывшие за зиму земные бока солнцу. Слепила глаза солнечными зайчиками, полощущимися в лужах. Серебрилась сосульками на проводах. Дурманила сладковатыми запахами открывающихся почек. Темнела полыньями на болоте. Шелестела пожухлыми камышами на ветру. Скользила по заезженной колее...
Доскользилась.
Зазевавшаяся Рябушка оступилась и покатилась по крутому берегу. Прямо на лед! Тот не выдержал натиска. Затрещал, осел, выпустил из-под себя воду.
- Куда? - запоздало спохватился Антон. Потянул на себя. Да поздно. Рябушка провалилась по грудь. Возок накренился.
Пришлось соскакивать с насиженного местечка. Прыгать в воду, тянуть на себя и кобылу и воз. Куда там! Еще немного, и поплыл бы Антон вместе с Рябушкой и товаром в дальние дали! Благо мимо знакомый тракторист проезжал. Спас незадачливого возницу вместе с транспортным средством. И багажом.
- Привет моржам! - осклабился золотозубой улыбкой. И посоветовал на прощанье: - Вы полегче-то с ранними купаньями. Кругом гать непролазная, не ровен час затянет.
- Учи ученого! - процедил сквозь зубы Антон, разворачивая возок. - Какие тут купанья! Тут бы до дому добраться. Вымок по уши, теперь не до рынка. Придется вернуться. Переоденусь по-быстрому, сто грамм на грудь приму, на рынок еще поспею. Было бы что везти. Напрямки в один миг домчимся. Пока подморожено, нас и болото выдержит.
Он потянул вожжи и свернул на тропу вдоль болота. Рука ощупывала ведра и банки на предмет сохранности. Добралась до корзины с яйцами:
- Твою маковку! Ах ты, паразитка! Весь товар угробила! Да я тебя щас!
Рябушка не поняла намека. Рванула вперед, опрокинув Антона на остатки яичного запаса. Тот выматерился, потянул на себя вожжи. Остановил возок.
- Ну, держись у меня, самовольница!
Замахнулся кнутом. И пошел на кобылу. Та захрипела, отступила на пару шагов. Смешалась. Приняла на себя удар. Второй. Обиженно заржала, забила копытом, обдав хозяина грязью с головы до ног. Противный липкий комок пощечиной шлепнул по щеке.
- Ах так?!
Антон захватил удила и принялся лупить Рябушку кнутом, что есть силы. Быстрее, еще быстрее.
- Я тебе покажу самоуправство! Я те покажу! - нестерпимая ярость охватила его, лишив разума и сострадания.
Рябушка истошно ржала, призывая на помощь. Рвалась прочь. Билась в тесных путах. Дико вращала свои огромные глаза. Текущие потоком слезы смешивались с кровавой пеной и стекали на грязно-снежное крошево под ногами. На спине кобылы рвалась под ударами кнута кожа. Открывшаяся кровь пульсировала робкими фонтанчиками, прорезала в короткой серой шерсти дорожки-ручейки. Теплые кровяные брызги попали в лицо Антону. Прямо в глаза.
- Что это я? - пронеслось в ослепленном страстью сознании. - Зачем это я?
Он замер с поднятым вверх кнутом. Опустил вожжи. Отступил на шаг. Вытер глаза. И взглянул на себя со стороны. Изуродованное ненавистью лицо. Заляпанные грязью и кровью щеки. Искривленный рот. А рядом... рядом наполненные болью и тоской глаза с длинными пушистыми ресницами. Изумленный взгляд. И кровь... кровь... кровь...
- Господи... да что же я... да что же это такое нашло... - Антон закрыл глаза и отпрянул от Рябушки.
Да что там отпрянул! Впору было бежать, куда глаза глядят! Лететь на крыльях прочь от своего позора. Провалиться сквозь землю и угодить прямо в ад! Испытать в сто раз большие муки, только бы не видеть этих несчастных глаз и этой пролитой собственной рукой крови. Забыть. Забыться. Сгореть от стыда. Просить прощения... каяться...
Еще шаг. Нога, лишившись опоры, поскользнулась на липком от крови снегу и угодила в трясину. Антон потерял равновесие, качнулся назад и упал навзничь. Прямо в холодную болотную жижу, окруженную мелкими лохматыми кочками.
- Так мне и надо! - рявкнул он в небо. - И мало еще! Убить такого мало! У-БИТЬ! Сделай это, Господи! Иначе я в глаза кобыле взглянуть не смогу! Сделай!
Возможно, на небесах его призыв был услышан. По крайней мере, в ту же секунду Антон осознал, насколько близок к гибели. Рванулся назад. Но поздно. Вертикальное положение принять удалось, лишь до половины увязнув в ледяной жиже. Антон выругался. Испуганно оглянулся. Из подручных средств рядом оказался лишь бесполезный кнут.
Чуть поодаль заметил выступающую над гатью кочку, покрытую снегом.
- Вот оно, мое спасение! Раз в снегу, значит, сухая! - он вывернулся в обратную сторону и бросил тело на кочку.
Трясина не собиралась отдавать добычу. Стратегия вышла для Антона боком - тело увязло по грудь. Он беспомощно оглядел окрестности. Какое там! Сам выбрал себе долю - место гиблое, редко посещаемое. Местный люд старался обходить коварную трясину стороной. Разве что осенью, сокращая себе дорогу до грибных мест. И то с опаской. Зимой же ни одному нормальному человеку не приходило в голову оказаться в этих местах. Да и ранней весной в этих краях одни дуралеи попадались. Вернее, один попался.
- Кажись, конец... - сипло просвистел в никуда Антон. - Обидный к тому же. Кому скажи, что наш "сусанин" сам себе засаду устроил - не поверят... И что теперь делать - песни петь или молиться?
Он пытался вспомнить, как и положено перед смертью, все самое важное в своей недлинной, увы, жизни. Тщетно. Вспоминались какие-то глупости. Сборы на рынок. Бестолковая суета. Шматок перевязанного целлофаном сала в старой бабкиной сумке. Раздавленные Рябушкой яйца. Сама страдалица в потеках крови.
- Я-то пропаду не за грош, а как же кобылка? - Антон попытался повернуться к берегу и еще больше увяз. Одна рука уже погрузилась в грязную жижу.
Сзади послышался храп. Рябушка!
- Жива, стало быть, а я за своими бедами про тебя позабыл. Ты уж прости меня, грешного. Сам не знаю, что нашло. Ярость разум застила. Больно тебе, должно быть? Да чего пытать - больно. Не держи на хозяина зла. Домой беги. Вернешься, поймут родные, что конец Антохе пришел. Народ соберут, округу прочешут. А может, ты их до могилки моей доведешь. Анюта веночек на березку повесит. На радуницу придет помолиться. И то хлеб. Иди уж... раны твои обработать надо...
Соленая горячая слеза скатилась в перекошенный обидой рот. Антон не удержался, заплакал. Глупый, никому не нужный конец. Глупый, никому не нужный мужик! Глупый, никому...
Горячее дыхание обожгло мокрый затылок. Будто агнел за спиной... Вот еще! Какие ангелы в двадцать первом веке! Что-то теплое потекло по шее.
Что?! Не сам же Антон придумал? Значит, ангелы? Но почему...
- Жалеешь? Простила, значит? За то спасибо - прощенному легче уходить. Ну, не тянись, не тянись, все одно я не смогу повернуться. И за голову не схвачу, руку почти не чувствую... домой беги, родная. Домой...
Что-то потянуло свободную руку назад. Антон скосил глаза: кнут! Кнут сам собой тянулся к берегу. Нет, не сам собой... Рябушка!
Собравшись с последними силами, Антон дернулся и повернулся к берегу боком. Кобыла тянула кнут зубами. Нетерпеливо фыркала, смахивала с глаз мокрую от крови челку. Снова тянула...
Антон ухватился за конец кнута. Не то! Вот если бы вожжи...
- Думай, Рябушка, думай!
Кобыла отступила на шаг. Встала на колени. Прямо как много лет назад, когда сын Антона играл с маленьким жеребенком в цирк. А сам Антон угощал "артистов" молодыми яблоками и медовыми пряниками. Помнит, надо же!
- Помнишь... прости... - комок в горле не давал говорить. Слезы лились ручьем. Антон уже не чувствовал их солености и тепла. - Домой иди... домой...
Кобыла недовольно фыркнула и наклонилась ближе. Потрясла головой. Снова фыркнула. Вожжи! Теперь они плавали рядом со свободной Антоновой рукой. Стоило лишь ухватиться покрепче...
- И я ухватился, - дядя Антон заканчивал свой рассказ на подъезде к дому. - А она, представляешь, будто и ждала того. Встала на ноги. Потянула. Долго мучилась - больно ей было, горемыке - раны-то не зажили еще. Терпела.
- Спасла? - шепотом встрял в монолог Лешка.
- Сам видишь. Ни за грош, исключительно из-за доброты сердечной. Не то что некоторые... Животные, они чище людей. Порядочнее. Но долг платежом красен. Теперь я перед ней в неоплатном долгу. Балую. Кормлю на убой. Женка смеется, а я ей каждый день кашу гречневую варю. Ее любимую. Яблок не жалею. Овса, опять же. Купаю теплой водой. Загончик у теплой стенки поставил. А все одно, до сих пор стыдно своей любимке в глаза смотреть. Когда уж искуплю вину свою, сам не знаю...
- Искупишь? Это тоже искупление?
- Вряд ли, слишком уж громко сказано. Мой дед вину свою перед Родиной жизнью в войну искупил. Это я понимаю, искупление. А тут... мелочи внимания не стоящие. Так ведь и о них не деться никуда. Жизнь, брат, такая штуковина...
Вечером, ворочаясь под непривычно тяжелым и мягким одеялом, Лешка услышал молитву матери. Та робко крестилась под образами, тихонько нашептывая свои просьбы Матери Божьей:
- И с чего я сорвала сына? Могла бы и сама справиться, да и брат помог бы. Прости меня, Матерь всех матерей. И мужу наказывала завтра приехать. А ведь у них свои дела имеются. И планы свои. Просвети, святая заступница! Дай вину свою перед любимыми людьми искупить. Пошли мне мудрость...
Лешка вдохнул. Повернулся на другой бок. Прислушался к себе. Под ложечкой ни с того, ни с сего образовался комок. Тугой, тяжелый, давящий на душу. Прямо как грушу неспелую съел. В сознании выстраивались в ряд и перемешивались, снова выстраивались и перемешивались, будто недовольные определенным порядком маленькие оловянные солдатики. Хотя нет, некоторые из них существенно отличались размером. Но не торопились занять передовые позиции в нестройном ряду.
Лешка присмотрелся. И кажется, понял. Не солдатики сновали туда-сюда на плацу его памяти. Искупления. Такие разные. И такие схожие в чем-то важно-неосознаваемом. Прадед... Рябушка... мама... мальчишка на липе... сам Лешка... Его утреннее геройство сплющивалось под напором нового понимания сути одной из высших материй.
Нашел себе искупление! Хвост распушил, герой! Да одна Рябушка тебя за пояс заткнет своим поступком. Или мама. О прадеде лучше вообще не говорить...
Лешка поднялся.
- Ты куда? - всполошилась мама.
- Водички попить...
Вышел в сени. Темно. Тихо. Холодно. Хорошо... Вот только уши горят. И грушевый комок все еще не дает покоя. Зачерпнул из ведра воды. Отпил пару глотков. Уже легче.
Нагнулся, выглянул в окно. Спит деревня. Только фонарь над механическим двором на ветру качается. Допил воду. Поставил кружку. Завтра утром вставать рано. Лешке хотелось опередить маму. Сделать до ее пробуждения побольше. Просто так. Без всяких высших матерей.