Аннотация: Симбиоз сна и научной фантастики. И лирики в чём-то...
"ВЕРНИТЕ МНЕ ОБРАЗ!".
Возлюби ближнего своего, как самого себя.
Библия.
Я пробирался по осколкам разбитых холодом луж, кутаясь в своё тоненькое пальто, а навстречу мне сильными порывами ветра кидало сгустки недавно выпавшего снега. Природа застыла в оцепенении последнего движения осени и последнего шороха листьев, и теперь месяцев пять или даже шесть всё будет одноцветно белым, как альбомный лист; будет холодно и грустно и душа также заснёт без внешних проявлений душевного тепла или простого внимания, сочувствия и любви.
Не знаю, сколько я уже шёл навстречу ветру и неизвестно куда; я не помню, что в тот момент думал, - наверное, то, о чём сейчас написал, - но в один определённый момент что-то у меня в голове щёлкнуло, и я поднял глаза...
Навстречу мне двигался маленький пушистый комок в серенькой шубке и пушистой шапке с помпонами. Наверное, ей было так же холодно, как и мне, так как вся она в своей тёплой одежде как-то сжалась. Только когда она подошла поближе, я смог разглядеть её милое детское личико со слегка вздёрнутыми щёчками, маленькими пухлыми губками и искрящимися радостным летним светом глазами. А из-под шапки проглядывали её рыжие волосы, завитые маленькими кудряшками. Вся она была такая миниатюрная, что больше походила на куклу из магазина детских игрушек, чем на человека.
Я, конечно, не отношусь к любителям заговаривать на улице с первыми встречными, пусть даже они и очень милые девушки, но тут меня как будто кто-то в спину подтолкнул и я остановился, глядя в её наивные солнечные глаза:
- Интересно, вы не подскажете, что такая милая кукла делает одна на пустынной улице в морозную погоду, - и, произнеся такую ретираду, я невольно улыбнулся, а потом чуть было также невольно не сел в сугроб, когда услышал её ответ:
- За тобой иду, Дин; пойдём домой, а то я уже замерзать начинаю потихоньку.
Я начал думать: откуда она, кто она и какое я к ней имею отношение?! Не знаю, сколько я стоял в таком идиотском замешательстве, но она это заметила и как-то смутилась; потом её наивное детское личико как-то посуровело и повзрослело.
- Я - Аня, Дин! Что с тобой?
Со стороны это выглядело, наверное, очень даже забавно - моё лицо стало расплываться в улыбке, - потихоньку я начал вспоминать: кто она и кто я! Всё как-то само собой "выплывало на свет" без особых усилий. Одно, конечно, меня тревожит и по сей день, а правда ли это всё, что: эта девочка семнадцати лет (младше меня на десять) любит меня крепко и бескорыстно; что ей не нужны ни горы золота, ни долины серебра, а только моё сердце, в котором живёт ответная к ней любовь, и моя душа, в которой её образ заслонил весь этот скучный тоскливый мир? Подумать только, ей нужно какое-то там сердце и какая-то душа, которые в этом мире предложи кому-нибудь ещё - даром не возьмут...
- А ты помнишь, как мы познакомились? - выпытывала она у меня, смотря искренним, любопытным и всё также наивным взглядом.
- Конечно, мой ангел. Это жаркое лето я никогда не забуду! Всё вокруг тогда просто плыло, будто бы расплавленное солнечными лучами, и даже птицы перестали петь, собирая в свои маленькие клювы жалкие остатки прохладного воздуха, прячущегося в листве деревьев и растекающегося над журчанием редких фонтанов. И среди этого ослепительного блеска солнца появляется нечто мягкое и пушистое, более яркое и слепящее, чем солнечные лучи. Глоток прохлады и успокоения для моего перегревшегося измученного сердца!
Я поглаживал её тонкие хрупкие пальцы, доверчиво покоящиеся на моих ладонях и изредка забавлялся с её кудряшками, пытаясь их распрямить, а она смотрела на меня своим милым нежным взглядом, как на мечту, как на бога, убаюкивающая все мои тревоги и сомнения. И лишь иногда, на неуловимые мгновения, в её взгляде проскакивало что-то грустное, что-то тревожное, что впоследствии я распознал, как страх утери, боязнь потерять то немногое и то безграничное, что было между нами на тот миг, на тот день, на тот год, на всю ту жизнь, которая уже не раз заканчивалась и начиналась вновь.
Так проходили годы, - я взрослел, старел, становился всё менее привлекательным, и лишь она всегда оставалась тою маленькой наивной семнадцатилетней девчушкой, какой я её запомнил в тот жаркий летний день. Я уходил на работу и приходил с неё, не видясь с моей куклой долгие томительные часы, а она ждала меня, открывала дверь и обнимала так нежно, как вряд ли мог обнимать простой человек из плоти и крови; опускала свою кудрявую головку мне на грудь и начинала щебетать словно маленькая весенняя птичка. Иногда мне даже начинало казаться, что без меня её нет, что без меня она не существует, но она, если только она оказывалась рядом, заставляла меня чувствовать, что без неё меня также нет.
Ах, эти секунды, минуты, часы отчаянья и счастья, когда ты покидаешь всё то, что наслаивалось на тебя всю жизнь со стороны мира, когда ты становишься тем, чем появился на этот свет! Это блаженство и радость нового рождения и отчаянье оттого, что всё это не бесконечно и короткие мгновения длинных часов рано или поздно заканчиваются! Я любил это маленькое существо как жену, сестру и иногда даже мою маленькую дочь, которой у меня никогда не было и не будет. И как же сладко щемило в груди, там, где сердце сливается с душой!
Я даже не помню, когда мне её стало не хватать в те часы, которые я проводил вне дома, но моё сердце стало ныть и разрываться на части, если её рядом не было. Я только больше стал ощущать, что она моя вторая половинка, такая, какую все ищут всю свою жизнь, однако так и не находят. Мы стали, как два полюса одного магнита, которые вечно тянутся друг к другу и, какие бы на их пути не стояли преграды, рано или поздно они их разрушат, чтобы навсегда соединиться вместе. Сначала были звонки домой, потом я всё реже стал появляться на работе, пока меня оттуда не выгнали совсем. Я был с ней! И пока были деньги, мы разъезжали по миру, любуясь на рукотворные и нерукотворные его уголки, и сливаясь друг с другом, мы также сливались с окружающим: природой, людьми и их творениями.
Когда я стал замечать что-то странное? Наверное, когда стал считать деньги. Не в том, конечно, смысле "считать", что мне их было жалко, но в том смысле, что я подметил странную вещь. Первый раз мне показалось забавным, что сколько бы мы ни тратили, у нас всегда оставалось сто бумажек по сто; затем мне стало казаться уже странным, что эта сумма застыла; и вот однажды я имел неосторожность сказать себе: "Нет, они обязательно должны кончиться!". И вот тогда то они и стали исчезать сначала медленно, а затем уже катастрофически быстро, пока не превратились в полный ноль. Мы жили впроголодь и холодной зимой нам было уже не так жарко, хотя нас и грела наша любовь и наши сердца.
Нет, ну почему она не остановила меня? Почему она не сказала, что становится плохо? Почему она не отправила меня на новую работу? Я оглох, ослеп, онемел, чтобы видеть и слышать то, что творится вокруг, а не то, чтобы об этом говорить; а она, она так меня любила, что даже Ад со мной был для неё Раем или вообще кроме меня внешнего мира для неё не было, да и я был не внешним, а внутренним...
- Сделайте что-нибудь! Электрошок!
- Нет, он уже начинает остывать.
- Две минуты ещё не потеря... Подключайте биореактор. Мы его запустим! И где специалист по клонированию?
- Копию его сердца я уже подготовил; вчера. Сейчас она в криогене.
- Тогда не стойте истуканом, переключайте этого пациента на клон.
- Мне нужно время на разморозку.
- Минута, не больше!
Голоса прозвучали так быстро, что мне показалось будто они звучат одновременно. И свет и тьма - мелькания. Ни лиц, ни обстановки, а только голоса, и то какие-то далёкие, далёкие, вовсе не принадлежащие тому реальному миру, где была она и где был я. Что было дальше, - я не помню. Это была потеря себя, но самое страшное - это была потеря её, её, без которой я уже был не я и мир вокруг переставал быть миром. А потом всё стало белым, - и стены, и потолок, и пол, и кровать; и всё это слитое в один единый массив не дающих теней объектов без углов, поворотов, начала и конца. Свет режет глаза!
- Как вы себя чувствуете? - это нечто выплывает откуда-то из этого белого массива, такое же белое и бесформенное, хотя несколько хранящее черты человеческого существа.
- Вроде бы цел, но сердце чужое...
- Нет, оно ваше, хотя вроде бы и не ваше. Нет, всё-таки ваше!
- А вы кто? - голос мой показался мне усталым и слабым. Конечно, моим, но чтобы таким слабым и дрожащим...
- В.Я. - голос этого существа звучал откуда-то отовсюду, даже создавалось странное ощущение, будто он звучит изнутри меня и существует более психически, чем физически.
- В.Я.? А что это?
- Ваше "я". Погодите, не удивляйтесь! Как бы это вам сказать так, чтобы вас не испугать...Я - копия вашего сознания, копия вашей памяти и ваших знаний. Однако, я вне телесная копия...
- Почему?
- Потому что тело мне как-то и не нужно.
- Нет, почему у меня вообще есть копия, что за бред?!
- Во-первых, не бред, а во-вторых, даже не копия, а копии, поскольку нас много - ваших копий. Чувствуете удивление? Ладно, расскажу о том, в чём мы различны. Я знаю (точнее мы знаем) то, чего не знаете вы...
- И что это?
- Как бы вам объяснить...
- Да не тяните же!
- Хорошо, вы сами просили. Того вас, которого вы себе представляете или может быть помните, нет, не существует. Нет, конечно, если вы посмотрите в зеркало, то даже не испугаетесь, потому что в зеркале будете всё тот же вы. Различие известно только нам. Вы - это сборка из ваших органов, клонированных нами на основе собранных нами воедино фрагментов ген.
- Не понимаю.
- А что тут понимать!? Когда разбился портальный челнок из-за просчётов компьютера - непредвиденного элемента - взрывом вас разнесло на маленькие молекулы, отловив которые и проведя их исследование, мы выделили характерные цепочки ген, по которым и воссоздали ваш образ.
- Но вы говорите, что я, точнее вы...Запутался! Что вы - это я и всё, что вы умеете и помните, умею и помню я.
- Ну, не всё. То, что сделали мы, вы делать ещё не научились, хотя многие прогрессивные врачи вашего времени применяли знания в этой области довольно часто. У них мы и научились. Здесь мы умеем больше вашего и в этом-то мы от вас и отличаемся. Поэтому я и предупреждал, что мы не до конца вы.
- Стоп! Две тысячи сто двадцать седьмой... Какой сейчас год?
- Никакой! В годах уже нет того значения, которое мы и вы вкладывали в них раньше. Нет значения потому, что нет самого мира. Но если бы вас интересовала условная единица, отсчитанная как и раньше от условного времени, то это: сто шестьдесят девять тысяч восемьсот пятьдесят третий год, май месяц, 13-е число. Но, как я уже сказал, это не имеет смысла, то есть эти условные, ничего за собой не несущие числа.
- Ерунда! Если бы вы действительно развивались вне меня, то знали бы уже столько, что мы бы не смогли общаться...
- Мир перестал существовать через пару сотен лет после вас. На этом уровне мы и остановились.
- В две тысячи триста двадцать седьмом году?
- Нет, люди уничтожили себя в две тысячи триста пятьдесят пятом. И самое передовое в науке исследование было посвящено психосинапсике - формированию искусственного мозга из органических тканей, его программирование и перепрограммирование. Но, в целом, в этом было нечто большее - это была робкая попытка клонировать душу и воссоздать её заново из подручного материала: психологии, знаний, воспоминаний, умений, эмоций и других составляющих. Мы смогли продвинуться несколько дальше и заложили в душу то, чего в ней реально и никаким другим образом не содержалось. Вы - наша гордость!
- Я - эксперимент? - я истерически захохотал. - Я собственный эксперимент?!
- Нет, всё-таки больше не эксперимент, а лучшие мы. Даже - наше будущее. Вы продолжите то, чего не можем завершить мы.
- Не понимаю! Я не могу понять того, что вы тут наговорили! Ложь!
- Реальность! А понимать просто не хотите, хотя и можете. А "её" на самом деле не было и нет, и не будет. Есть только мы, а "её" мы запрограммировали и всё, что связано с ней - навязано вашим сверх процессором. Но это был просто образ, смоделированный нами, считанный в процессор с диска и воспринятый вами, как реальность, как воспоминание.
- Ложь!
- Не будьте ребёнком. Если вам нужны доказательства, попробуйте вспомнить то, что было между моментом вашей первой встречи и той зимой, когда вы встретились с ней снова. Ничего! Ничего не было! Это специально оставленный нами пробел для того, чтобы в нужный момент доказать вам, что это модель, оформленная вашей душой от фантазии до реальности. А вспомните, что было до вашей первой встречи. Тоже пробел, поскольку мы не подгрузили этого в вашу память. Точнее, подгрузили, но только что, а не раньше, к тому же ключ у нас, а без этого ключа доступа не будет.
- Но зачем была нужна она?
- Не она, а образ. Это модель, дополненная вами и вашими представлениями о противоположном поле - вашем и нашем идеале. На основании этого образа мы создадим наши вторые половинки. Если вас интересует вопрос "зачем?", то скажу: для того, чтобы размножаться и создать новую расу, новое человечество. Теперь у нас всё для этого есть: материалы и формы, куда следует залить материалы.
- Нет, меня больше интересует: почему я должен был достроить её образ? Почему вы не сделали этого сами?
- Я уже сказал: мы - копии. Мы лишь те снимки с вашего сознания, которые были сделаны до того, как вы были отправлены в челноке за границы вселенной. В том челноке, в котором вы и погибли. Вы были собраны по кусочкам, но вашим же собственным, или созданным из вашего же собственного материала, а мы - лишь только ваши снимки, в которых, в отличие от вас, чего-то не хватало...
- Но чего же? Чего?
- Любви, той самой идиотской любви, которой понять машинам, пусть даже самым совершенным, нельзя. И только ощутив синтез этого явления по аналогии того, что у вас было внутри, с вашим образом, мы сможем достроить себя и такие же образы, какой был у вас внутри.
- Нет, не сможете. Как бы вы ни пытались, вы навсегда останетесь только копиями, если я - оригинал, а если и я - копия, то имеет ли это существование смысл вообще? Неважно! Верните мне образ! Верните всё, что вам не принадлежит.
- Даже не думайте. Ваша помощь нам пригодится. Спасибо, как когда-то говорили друг другу, за оказанные услуги! Для нас вы не больше, чем мы, вы такой же, а мы настолько же реальны и мыслящи, насколько реален и мыслящ ты.
- Как это случилось, я помню лишь смутно. Он слился с пространством, но не по собственной воле, - его ударил я! Я подключился к его разуму и понял, что её образ у меня внутри, они просто его отключили, чтобы подключиться к нему самим. Всё во мне! Странно, они не ожидали, что я смогу поднять руку на самого себя, чего ни один человек (нормальный, по крайней мере) бы не сделал. Но, признаться, от их откровений у меня в душе в душе всё взорвалось и тогда я повернулся на сто восемьдесят градусов, лицом к себе, по которому и ударил, как по изображению в зеркале, к которому испытываешь резкий приступ ненависти.
- Дайте ключ.
- Нет, ты не вернёшься оттуда. Если...
- Ключ!!!
- Нет!
- Верните мне образ!!!
Это было последнее, что я сказал. Затем приступ потерянного, большой любви к ней, моей маленькой пушистой милашке, затем ненависть к тому, кто её отнял - ненависть к самому себе! Разбег, падение и удар, и жгучее желание уничтожить всё то, что держит тебя здесь, как нити дешёвую куклу - уничтожить их и себя!..
- А они говорили, что ты не существуешь, моя любимая Аня!
- Нет, Дин, я такая же реальная, как и ты. Я - твоя половинка.
- А как же то, что было раньше? Где это?
- В тебе, Дин!
А действительно, об этом надо было только задуматься, только захотеть это вспомнить и тогда минута складывалась с минутой, а образ с образом. И вот она летит вдоль нашей неглубокой речушки на своём маленьком трёхколёсном велосипеде, доставшемся как память о её прабабушке (которую тоже звали Аня). Она всегда была такая же рыжая и кудрявая, но тогда она была более миниатюрная и смешная, чем в свои застывшие семнадцать. А я наблюдаю за ней с ветки высокого дуба, куда я так часто забирался в детстве, где был мой тайник и шалаш. Сердце моё уже тогда начинало биться чаще, когда я её видел, - уже тогда я любил этого маленького ребёнка, всем сердцем и всей душой своей.
А впереди нас ждала вечность - вечность для двоих: для неё и для меня...