День снова выдался неудачный. С раннего утра Кингар рылся в отвалах заброшенной самоцветной шахты, просеивая рыхлый грунт, осторожно дробя куски породы и переби-рая горсти мелкого щебня в поисках пропущенных старателями мелких драгоценных кам-ней, только дважды оторвавшись от работы, чтобы перекусить и напиться. Ну, и так, по разным надобностям... Но в его мешочке по-прежнему сиротливо перекатывались не-сколько светлых гранатов, столь мелких, что огранка их будет сущим наказанием, четыре кристалла дымчатого горного хрусталя, да пара трещиноватых топазов. Если и дальше промысел будет столь же урожаен, зиму ему не протянуть.
Конечно, в рабочей шахте не дали бы умереть с голоду, платили работникам щедро - чтобы не прятали добытых самоцветов. Но когда Кингар был завален обвалившимся по-толком шахты и чудом выжил после тяжкого увечья, ходить он мог только с трудом и не-далеко. На шахте такие работники были не нужны. Волей-неволей пришлось ему освоить ремесло гранильщика, и очень удачно - как оказалось, у Кингара был незаурядный талант. Из бросового камня он мог сделать вещь, от которой нельзя было оторвать глаз. Но в по-следнее время ему не везло - даже и бросовый камень обходил стороной его загрубевшие ладони.
Уже без всякой надежды увечный горняк ковырнул отвал. К его ногам посыпался ще-бень, потом на ступню съехал достаточно крупный каменный желвак. Ругнувшись и под-дев булыжник сапогом, Кингар вдруг замер. Именно в таких желваках иногда попадались внутренние пустоты, усеянные кристаллами драгоценных камней... Подхватив добычу, он заковылял к своему лагерю, разбитому уже месяц назад между скалой и большим гра-нитным валуном. Из валунов поменьше он соорудил две стены, надежно ограждавших его убежище от дикого зверя, буде таковые найдутся поблизости. Проход в лагерь на ночь за-крывался развесистым колючим кустом.
Пристроив камень на маленькую походную наковальню, Кингар мысленно вознес мо-литву Тигайне - всем ведь известно, что именно Самоцветная Змея может сделать бога-чом самого оборванного бедняка, во время линьки потершись о камни в его забое и щедро разбросав тут и там свои драгоценные чешуйки... Правда, беспокоить всемогущую и, в общем, достаточно отзывчивую богиню следовало как можно реже. А лучше вообще не беспокоить - разве что при жизненной необходимости... "Только бы не повредить само-цвет!" - с этой мыслью он привычным движением расколол желвак. В глаза ему ударили разноцветные брызги.
Камень действительно был пуст внутри. И действительно стенки его внутренней по-лости угрожающе топорщились берилловой щеткой. Сама по себе такая щетка могла сде-лать его жизнь обеспеченной до самой старости, но в ней сверкали несколько прозрачных камней величиной с крупную фасолину, а один был даже размером с лесной орех. Еще один берилл, чуть крупнее всех остальных, был безнадежно испорчен - скол пришелся как раз на его грани, но даже и без него можно было больше никогда не ходить к отвалам. И все-таки Кингар медлил, вертя в руках искалеченный камень, пронизанный паутиной внутренних трещин... Не денег потерянных было ему жаль - жаль было бесполезно за-губленной красоты...
- Что ты хочешь сделать с ним, добрый человек? - послышался сверху мелодичный го-лос. Вздрогнув, Кингар поднял голову и выронил камень. На вершине валуна сидел эльф. Ловко спрыгнув на землю, Перворожденный показал калеке пустые ладони и дружелюбно улыбнулся:
- Я не причиню тебе зла, добрый человек. Если позволишь разделить с тобой отдых, я найду, чем угостить тебя, а потом пойду дальше своей дорогой.
- Большая честь для меня, - опомнился Кингар, прижимая к груди драгоценную добы-чу. Впрочем, эльф, похоже, не собирался на нее посягать... Торопливо спрятав свое со-кровище в мешочек, калека нагнулся за испорченным бериллом, все еще не в силах рас-статься с ним.
- Ты позволишь мне взглянуть? - спросил эльф.
Вздрогнув, Кингар протянул ему камень. Перворожденный взял его бережно, словно птенца, покачал на ладони.
- Боюсь, он для тебя потерян, - покачал он головой. - Нет-нет, я не собираюсь отбирать его у тебя. Если ты сможешь спасти этот берилл, забирай назад. Но мне кажется, челове-ческим рукам с этой задачей не справиться...
- Мне тоже так кажется, - вынужден был признать Кингар. - Я лучший гранильщик по эту сторону Туманного Хребта, но мне его уже не огранить. Жаль, это был прекрасный камень. Лучший из всех, виденных мною.
- Я мог бы попытаться, - задумчиво сказал эльф. - Возьмешь за него золотую монету?
Несколько мгновений честность и жадность боролись в душе калеки. Честность побе-дила.
- Я все равно выкинул бы его, господин, - хмуро сказал он. - Возьми его и сделай, что сможешь. Жаль, мне не увидеть, каким он станет в твоих руках... А мне на безбедную старость хватит и того, что я нашел сегодня. Тигайна была милостива ко мне.
Кивнув, эльф осторожно спрятал загубленный берилл в мешочек, расшитый искусной вышивкой, который носил на шее - как показалось было Кингару, на золотой цепи. Толь-ко уж очень гибкой и какой-то живой казалась эта цепь...
- Твой народ воистину искусен, - сказал он, указав на мешочек. - Я еще ни разу не ви-дел, чтобы золото так горело на солнце.
Глаза эльфа засияли.
- Благодарю на добром слове, мастер. Но это не золото, - сказал он, ласково проведя пальцем по цепи. - Этот шнурок сплела мне из своих волос моя невеста. Может, тебя утешит, что и я был обманут, пока не взял его в руки... Она носит сделанный мною кулон на шнурке из моих волос. Так мы обручаемся на некоторый срок перед свадьбой.
Еда, предложенная эльфом, была проста, но необыкновенно вкусна и придавала сил. Кингар попытался было расспросить своего гостя о том, как это все готовилось, но эльф пожал плечами.
- Я не могу научить тебя этому, мастер, - печально сказал он. - Все, что мы делаем, мы делаем, прислушиваясь к душе того, с чем работаем. Все имеет свою душу. Только вот люди не слышат этой души... как правило.
Уже собравшись уходить, эльф спросил калеку об его имени.
- Кингаром меня зовут, господин. А зачем тебе мое имя?
- Ты пожалел, что не увидишь, каким станет раненый камень. Теперь я знаю твое имя и смогу найти тебя, чтобы показать его. Если бы ты просто бросил берилл, я не подошел бы к тебе. Но тебе было жаль камень... наверное, ты не так глух к миру, как твои соплемен-ники. Я вернусь. Удачи тебе, мастер.
Бесшумной поступью эльф ушел за поворот тропы. Кингар посидел немного, посмот-рел на небо. Солнце клонилось к закату. Сегодня уже поздно трогаться в путь, но до тем-ноты еще можно было успеть собрать свое небогатое имущество во вьючные мешки, что-бы с рассветом вернуться домой...
Тигайна воистину была милостива к нему. За два маленьких кусочка щетки он купил серебряный самородок с телячью головку. К осени Кингар вывез в город столько перстней и кулонов из берилловой щетки, оправленной в серебряное кружево, что выручки за них достало бы и его детям, если бы они у него были. Можно было даже не продавать камни - но он все-таки продал их, оставив только два. Тот, что был близнецом потрескавшегося берилла, и один из тех, что помельче. Маленький берилл Кингар любовно огранил и отвез туда, где нашел желвак с драгоценным нутром. Он оставил его в шахте, в нескольких ша-гах от входа - дальше идти не рискнул, не надеясь на свои слабые ноги. Поклонился, по-благодарил благодетельницу Тигайну и вернулся домой.
Вообще-то Самоцветная Змея никогда не требовала ответного дара, но любой горняк знал: если бедность вынуждала человека полностью продать подаренную ею добычу, с нищетой он расставался навсегда. Но если оказывался излишек и все равно пускался на прибыль ради прибыли, а не на доброе дело, нежданное богатство могло развеяться пра-хом так же стремительно, как пришло. Потому при нежданной удаче горные мастера ста-рались либо отдарить саму Тигайну, либо помочь кому-то, кто был в нужде. Бедняков особых в деревне Кингара не было, и камень он решил вернуть хозяйке - пусть отдаст его тому, кому он нужнее.
Со вторым камнем ничего не выходило. Его Кингар решил оставить себе - то ли на черный день, то ли в память о встрече с эльфом и его уроке - слушать душу всего, чего коснулся. Мастер и сам не смог бы объяснить, зачем ему этот камень. Сердцем чуял - так надо. Долгими осенними вечерами он часто брал берилл в руки, но не приступал к огран-ке. Он хотел, чтобы камень сам рассказал ему, каким он желает стать. Но дивный само-цвет молчал. Кингар откладывал его в сторону, чтобы спустя время снова взять, грел в ла-дони, всматривался в совершенную гармонию граней.
Камень молчал...
Кингар стал известен, теперь ему уже не приходилось рыться в отвалах в поисках ка-мешка, которым пренебрегли сотню лет назад. Лучшие самоцветы богатые люди везли к нему, чтобы потом гордо выставлять напоказ работу Кингара. Он не отказывал никому, потому что просто сидеть на мешке денег казалось ему кощунством. Он никогда не назна-чал цену своей работе, брал столько, сколько дадут - теперь он мог себе это позволить. Впрочем, давали все равно много: знать словно соперничала не только в красоте, но и в стоимости работы.
Кингар неожиданно обнаружил, что стал желанным женихом - теперь его увечье нико-го не волновало. Впрочем, томные взгляды, адресованные не столько ему, сколько его бо-гатству, не волновали его, к великому огорчению деревенских красавиц. Избегая их вни-мания, он снова стал уходить в горы. Как знать, не надеялся ли он встретить там того, кто научит его слушать душу не только камня, но и человека?..
В одно из таких странствий, бросив кобылу пастись на травянистом склоне, Кингар спустился к ручью в распадке. Говорливые струйки играли в прятки среди камней, и он присел на плоский камень, машинально перебирая мокрый галечник. В ладони мягко за-теплился агат, потом еще один. Гранильщик залюбовался тончайшим рисунком полосок, снова склонился над ручьем. Вскоре рядом с ним выросла горка агатовых галек, вполне достаточная, чтобы сделать из них убор впору и королеве. Увлеченный своим занятием, он не услышал тихого шелеста шагов.
- Зачем тебе эти камни? - спросил тихий женский голос. - Это ведь простая галька. Может, ты волшебник и можешь превратить их в сыр?
Он обернулся и увидел бедно одетую девушку, с искренним интересом изучавшую его добычу.
- Ты пастушка? - спросил он вместо ответа.
- Откуда ты знаешь? - удивилась она.
- А я правда волшебник, - рассмеялся он. Ему вдруг стало удивительно светло и легко на сердце. Эта девушка была похожа на агатовую галечку - такая же чистая, свежая, с та-ким же нежным рисунком... души. - Не бойся, я добрый волшебник. Хотя если честно, то вон там я вижу твою отару, а твои руки пахнут овечьим сыром. Камни я в сыр превратить не могу, но если через месяц ты придешь сюда, я покажу тебе, что это не простая галька.
Доверчиво улыбнувшись, девушка присела рядом и взяла в ладошку несколько камней.
- А они красивые, оказывается, - сказала она удивленно. - Я каждый день пою здесь овец, но никогда мне не приходило в голову, что простой камень может быть красивым. Ты правда волшебник.
- Приходи через месяц, - сказал Кингар, с трудом поднимаясь на ноги. - Обещаю, тебе понравится то, что ты увидишь.
- Ой, - сказала она. - А что с тобой такое?
Собирая свою добычу, он опасливо покосился на пастушку, боясь увидеть в ее глазах уже привычную брезгливую жалость. Но девушка смотрела на него с искренним сочувст-вием.
- Я попал под обвал, - нехотя отозвался Кингар. - С тех пор я почти не могу ходить.
- Тогда обязательно приходи через месяц, - решительно тряхнула она волосами. - Я ус-пею приготовить лекарство. Хуже тебе не станет, а вот лучше стать может. Мы, овечьи пастухи, многое знаем о душе трав.
Свистом подозвав лошадь, мастер взобрался в седло, помахал девушке рукой и поехал домой. Ему уже не терпелось приступить к работе. Он так давно не делал ничего просто так, для души! Этой милой пастушке с ясными глазами и задорно вздернутым носиком так пойдет агатовое ожерелье!..
Месяц Кингар корпел над своим подарком, распиливая, обтачивая, полируя агаты. Он не стал оправлять камни в благородное серебро - в металле они потерялись бы, погасли. Он осторожно просверлил сделанные бусины и нанизал их на крепкий шнурок, сплетен-ный из прочной льняной нити и собственных волос. Бусины разделялись сложными и кра-сивыми узлами, а замок ожерелья он украсил моховым агатом, рисунок которого напоми-нал тонкое деревце, еле видимое в тумане.
Ожерелье получилось прекрасным - настолько, что одна из знатных дам, некстати при-бывшая заказать себе "что-нибудь работы Кингара", долго уговаривала мастера продать ей эту вещь. Все заверения мастера, что ожерелье сделано на заказ и не продается, дейст-вовали на нее, как красная тряпка на быка: она только надбавляла цену. В конце концов Кингар не выдержал.
- Миледи, - сказал он, - я могу продать украшение, но не могу продать свою репутацию. У всего мира не хватит денег, чтобы ее купить. Я никогда не продаю вещь, сделанную для одного человека, другому заказчику. Я никогда не повторяю своих работ. Это ожерелье сделано не для вас. Оно не сделает вас красивее, чем вы есть. Я могу только обещать, что украшение, которое я сделаю для вас и только для вас, будет неповторимым и подойдет вам гораздо больше, чем то, что сделано для другой женщины.
После этого дама успокоилась и больше не настаивала. Сделав заказ, она удалилась в сопровождении своей свиты. А Кингар продолжил отделку ожерелья. Месяц спустя он си-дел на берегу ручья, сжимая в неожиданно вспотевших ладонях завернутый в платок из дымчато-серебристого шелка подарок, и благодарил Тигайну за возможность сделать ко-му-то дар пусть и менее щедрый, чем тот, что сделала она сама ему, но от того не менее ценный.
Ждать ему пришлось недолго. Вскоре послышалось блеяние овец, собачий лай, а потом появилась пастушка в сопровождении большого лохматого пса. Пес деловито обнюхал гранильщика и счел его заслуживающим доверия, после чего отправился к овцам. А пас-тушка присела рядом с Кингаром.
- Я обещал показать тебе, для чего мне понадобились простые камни из ручья, - мастер протянул ей шелковый сверток. - Это тебе.
Девушка с любопытством развернула платок и ахнула. По серебристому шелку струи-лась нить отполированных агатов, любовно подобранных по рисунку и оттенку, похожая на струйку ручья, из которого не так давно вышла.
- Я... я не могу это взять! - она беспомощно посмотрела на Кингара. - Это слишком красиво! Это должна носить какая-нибудь дама, а я всего лишь...
- А ты всего лишь та единственная дама, которая может это носить, - перебил ее мастер. - Я делал это для тебя. Не обижай меня отказом.
- Но чем я могу расплатиться за него?
- Это подарок, - отрезал Кингар. - Будь ты самой королевой, и тогда я не взял бы ника-кой платы. Мне будет приятно просто знать, что ожерелье понравилось тебе и ты его но-сишь.
Девушка смотрела на него широко раскрытыми глазами, боясь поверить.
- Надень, - попросил он. - Мне хочется убедиться, что оно и впрямь тебя достойно.
Пастушка робко застегнула на шее агатовое ожерелье и растерянно посмотрела на шел-ковый платок.
- Это тоже тебе, - сказал Кингар.
- Но... - девушка зарделась таким густым румянцем, что мастер почти испугался.
- Что такое? - спросил он.
- У нас в горах принято дарить платки, когда сватают невесту, - прошептала она, боясь поднять глаза.
Несколько секунд Кингар молчал. Он представил себя в роли жениха. Горная серна - и рядом с ней калека...
- Прости, - сказал он. - Я не знал. Но все равно - можешь оставить его себе. Просто так. Он тебе тоже очень подойдет. Или подари кому-нибудь...
- Спасибо за подарок, добрый волшебник, - помолчав, сказала девушка. - Позволь те-перь мне побыть волшебницей и помочь тебе.
- Чем? - искренне удивился Кингар.
- Я ведь обещала сделать лекарство.
Домой Кингар вернулся только через две недели. Пастушка Джахен не смогла выле-чить его слабые ноги, но смогла сделать их сильнее. Две недели она поила его отварами трав, растирала густой мазью из травяных настоев и черной горной смолы мышцы ног и спину, водила к горячему болоту, пахнущему тухлыми яйцами, и заставляла лежать там, погрузившись до пояса в липкую теплую грязь, пока сердце его не начинало биться, как пойманная горлинка. Через две недели, убедившись, что большего не достичь, она отпус-тила его, вручив напоследок горшочек с мазью и велев натираться ею каждую неделю по-сле горячей ванны. Увечный мастер не стал здоровым, но теперь он мог без особого труда пройти несколько миль по горным тропам, мог сам вскопать клочок земли возле своего дома и посадить зелень и овощи. И теперь он мог значительно дольше просиживать за гранильным станком...
Кингар вновь вернулся к своему бериллу, но вынужден был отступиться. Камень по-прежнему молчал... хотя порой мастеру казалось, что он сердцем слышит нечто, исходя-щее от этого самоцвета. Нечто, от чего ему хотелось плакать или выть на луну, задыхаясь от тоски и одиночества. Тогда он седлал свою кобылу и ехал в горы, к Агатовому Ручью, где пасла своих овец пастушка Джахен...
Когда наступила новая осень, и тропы стали скользкими от дождей, он засел в своей мастерской. Заказов накопилось много, за осень и зиму надо было успеть выполнить их все. Он мог не брать заказов, но уж раз взялся, следовало поторапливаться.
Зима выдалась снежной. С работой Кингар справился быстрее, чем ожидал - зимние ночи долги, а его словно кто-то подгонял, и порой он засиживался в мастерской далеко заполночь, шлифуя камни и сплетая в оправу серебряную нить. Уже к концу зимы он об-наружил, что заняться ему больше нечем - в шкафу, где хранились камни, серебро и эски-зы, стало пусто, а большой кованый сундук был доверху забит лакированными коробоч-ками темного дерева, в которых хранились готовые украшения. И тогда он снова достал из своего старательского мешочка прозрачный берилл...
В очаге плясало синеватое пламя, свечи из янтарного воска горели ровно и ярко, ста-рый каменный дом, завешанный толстыми коврами горской работы, свидетельствовал о достатке своего владельца, но не было в нем уюта и тепла. Не было того, что приносит с собой женщина, входя хозяйкой на порог жилища... Кингар особенно остро ощутил свое одиночество. И таким же одиночеством дышал камень. Теперь мастер слышал его: камень был пуст. Пуст, как жилище одинокого калеки, при всей своей сияющей роскоши. Камень умирал от одиночества... если уже не был мертв.
До середины весны, когда просохнут дороги и явятся заказчики, оставалось еще почти три месяца. И Кингар взял берилл в мастерскую. Закрепив камень на гранильном станке, он долго всматривался в него. Можно было, конечно, просто огранить его, вставить в брошь или в перстень... или в ожерелье... продать какой-нибудь знатной даме... Но мерт-вый камень нельзя выпускать в мир. Он принесет с собой смерть. Эльф, наверное, мог бы заставить жить его, но как человеку, простому смертному, пусть даже и талантливому гранильщику, вернуть к жизни мертвые грани камня? Как?
Мастер медленно протянул руку и коснулся берилла. Вот он, сверкающий, мертвый. Холодный, пустой. Бездушный... А каким он мог бы стать, если бы душа его была жива? Кингар закрыл глаза и попытался представить себе такой камень. Долго у него не было перед внутренним взором ничего, кроме пустоты. Потом медленно стало разгораться теп-лое свечение. Он увидел глазами своей души самоцвет необычной формы, похожий на сердце, покрытый обилием мелких граней неправильной формы - но живой, изливающий пульсирующий свет, словно это каменное сердечко действительно билось и дышало. Этот камень был воистину прекрасен...
Кингар открыл глаза и наткнулся взглядом на безжизненный блеск кристалла. Попы-тался прикинуть, как его гранить - и понял, что у него ничего не выйдет, пока это мертвое сияние будет слепить ему глаза. Но если не видеть, то как тогда работать? С закрытыми глазами? Смотреть на живой камень глазами души, а руками касаться мертвого? Немыс-лимо... но другого способа он не знал. И, сев за станок, решительно зажмурился...
Кингар работал как одержимый - да он и был одержим своим камнем. Два месяца он вслепую, на ощупь, ни на миг не позволяя себе упустить образ живого берилла, гранил самоцвет. Но ни разу за долгих два месяца он не взглянул на свою работу. Он боялся уви-деть все тот же мертвый блеск и потерять последнюю надежду. Он закрывал глаза, входя в мастерскую, и не открывал их, пока не затворял за собой дверь, выйдя из мастерской. И только отшлифовав последнюю грань, после долгого колебания решился наконец открыть глаза...
Он увидел мягкий пульсирующий свет, льющийся сквозь неправильной формы грани, и у него перехватило дыхание. Он не верил своим глазам, но он сделал это! Он вернул кам-ню погибшую душу! Он сделал эльфийский берилл!
Рухнув на колени возле станка и сжимая в кулаке созданное сокровище, мастер вознес хвалу Тигайне за дарованное чудо...
Проводив взглядом последнего заказчика, Кингар захлопнул опустевший сундук и от-нес в каменный подвал последний мешочек с золотом. Потом поднялся в комнатку под самой крышей, где ночевал, и где хранился на подставке, обтянутой темным бархатом, оживший самоцвет. Камень лукаво подмигнул мастеру: мол, я-то живу, а ты что же? Так и будешь век один коротать?
- Она ведь, наверное, давно уже замужем, - покачал головой мастер. - В горах, я слы-шал, рано выходят замуж. А она так красива...
Берилл засветился ярче. Иногда Кингар подумывал, не сошел ли он тогда с ума от ра-дости, но не мог отделаться от чувства, что камень его слышит. Понимает и даже отвечает - по-своему, конечно. Ощущение, исходившее от него сейчас, было сродни смеху. Словно самоцвет знал нечто, еще неизвестное самому Кингару, и заранее веселился.
- А съезжу я, пожалуй, на Агатовый Ручей, - сказал он бериллу. - Только сначала наве-даюсь в город...
В городе он долго бродил по лавкам, выбирая самый красивый платок, потом сходил в школу писцов, попросил позвать мастера-летописца. К нему вышел сухонький старичок, спросил, зачем понадобился.
- Не мог бы ты, почтенный, рассказать мне про обычаи горцев? - спросил Кингар. - Видишь ли, я хочу взять в жены горянку, но не знаю, как у них принято свататься и справлять свадьбу, обычаи-то у нас разные. Знаю только, что положено платок дарить. Платок я уже купил. А что еще нужно?
Старичок поманил его за собой, провел в свою комнатку, загроможденную книгами и бумагами, усадил на спешно освобожденную от бумажных залежей скамью, сам уселся напротив на хромой трехногий табурет.
- Платок дарить нужно, - сказал он, - но его могут и не принять. Тогда это полный от-каз, и повторно лучше не свататься, могут прогнать с позором, а то и побить. Если примут платок, тогда надо просить родителей невесты или тех, кто ее воспитывал, чтобы разре-шили жениться. Они начнут спрашивать, кто ты таков и какого рода, достаточно ли у тебя земли, скота и денег, чтобы прокормить семью, не был ли ты уже женат и если был, то по-чему теперь холост. У горцев нет разводов, и женятся они раз на всю жизнь, повторно в брак не вступают, если кто-то из супругов умер. Если даже человек с равнины сватается, и если он не холостяк или вдовец, а разведенный, свадьбы не будет. Если решат, что тут препятствий нет, могут разрешить. А могут и не разрешить. Если невеста согласна, а ро-дители нет, то можно попытаться ее украсть. Будут гнаться, догонят - убьют обоих. Не догонят - сами на свадьбу приедут, благословят, и сердиться не будут, раз сумел свое от-стоять. Но обычно если невеста не против, то и родители не отказывают. А если не со-гласна, понуждать не станут ни за что. Если разрешат жениться, надо их одарить, выкуп заплатить за то, что они ее с рождения кормили-одевали. А больше ничего не надо. Свадьбу за счет обоих семейств устраивают.
- А какой выкуп нужен, почтенный? - спросил Кингар, почти устрашенный разнообра-зием возможных отказов.
- А какой скажут. Могут денег взять, могут скота попросить сколько-нибудь. Это уж они сами решат.
- Благодарю, почтенный, - Кингар поклонился старику. Попытался заплатить за полу-ченные сведения, но золотая монета была с возмущением отвергнута. Пришлось пойти до писчей лавки, набрать лучших чернил, хорошей бумаги, и попросить отослать все это в школу писцов.
Не заезжая домой, Кингар отправился в горы.
Агатовый Ручей как раз окружали овцы. Пес Джахен узнал гостя, лениво гавкнул, по-здоровавшись, и потрусил дальше, подгонять блеющих подопечных. Но самой пастушки нигде не было видно. Спешившись, мастер подозвал пса и спросил, где искать его хозяй-ку. Пес махнул хвостом, тявкнул в сторону нескольких валунов неподалеку, и умчался к разбредающимся овцам. Кингар пошел к камням. Пастушку он нашел за ними - она дре-мала на весеннем солнышке, прикрыв лицо платком из серебристого шелка. Агатовое ожерелье подрагивало на ее груди в такт дыханию.
- Джахен, - тихонько позвал Кингар, вдосталь налюбовавшись спящей. Девушка поше-велилась, убрала платок с лица и села.
- Здравствуй, Кингар, - улыбнулась она. - Как дела, добрый волшебник? Ты давно не приходил - наверное, снова творил волшебство?
- Угадала, - серьезно сказал мастер. - Я был очень занят, прости. Я хотел спросить у те-бя... можно?
- Конечно! - улыбнулась пастушка. - Что ты хотел узнать?
Кингар немного помолчал.
- Когда я хотел подарить тебе платок, ты сказала, что по вашим обычаям его дарят, ко-гда сватают невесту. Тогда я этого не знал. Теперь знаю. Джахен... если я подарю тебе платок, ты примешь его?
Она молчала, глядя на него удивленными глазами, и он с тоской и страхом почувство-вал, как его сердце гулко ударило где-то у самого горла, а потом стремительно рухнуло куда-то вниз.
- Прости, Джахен, - тихо сказал он. - Я все понимаю. Ты красавица, а я... - он с отвра-щением показал на свои ноги. - Но я не мог не спросить. Всю эту долгую зиму я думал о тебе... я не переставал думать о тебе с тех пор, как ты подошла и спросила, не собираюсь ли я превратить камни в сыр... Прости.
- Кингар, - так же тихо ответила Джахен. - Но ведь я уже приняла твой платок.
И она показала ему лоскут серебристого шелка, в котором он когда-то привез ей агато-вое ожерелье.
- Я только удивлялась, что ты так долго не ехал к моим родителям, - добавила она ми-нуту спустя, наблюдая, как беспросветное отчаяние постепенно сменяется на его лице не-доверием к собственному слуху. - Я бы ни за что не взяла этого платка тогда, если бы не была согласна. И уж тем более не стала бы его носить. Меня и так уже почти два года пы-тают, кому я дала слово...
- Почему? - вырвалось у Кингара. - Почему ты его приняла? Ты ведь совсем меня не знала. Ты видела, что я калека...
- А еще я видела твои глаза. Они у тебя как у ребенка, добрый волшебник. Ты был ка-лекой, но не озлобился на весь свет. Ты сделал мне ожерелье, из-за которого все мои под-руги изошли желчью, и сделал его просто так. Просто сделал и все. Так солнце - просто светит и все. И ничего не ждет взамен.
- Так Тигайна - просто подарила мне чудо, и все... - прошептал Кингар. - Джахен, я не знал ваших обычаев. Только вчера я спрашивал в городе у мастера-летописца, как мне по-свататься к тебе. Почему ты мне сама не рассказала?
Девушка зарделась.
- Я... я думала, ты не очень богат и стараешься собрать выкуп. Я не хотела торопить тебя. Ведь делать такие вещи, - она дотронулась до своего ожерелья, - наверное, очень трудно и долго...
У Кингара пересохло в горле. Таким же ласковым, любовным движением когда-то кос-нулся эльф шнурка из волос своей любимой...
- Тогда выходит, я к тебе еще и по эльфийскому обычаю посватался, - вдруг улыбнулся мастер. - Шнурок в твоем ожерелье - из моих волос, Джахен. Эльфы так обручаются пе-ред свадьбой.
Ахнув, девушка схватилась за агатовую нить, рассматривая узлы между бусинами. По-том подняла сияющие глаза.
- Придется мне тогда тоже прядь волос отстричь, - сказала она. - Я тоже кое-что для тебя сделала, только не могла придумать, на что подвесить... А откуда ты знаешь? Ну, про эльфов?
И Кингар рассказал: как был искалечен в завале, как годами рылся в отвалах, обнару-жив у себя талант гранильщика, как обеднел вконец, как взмолился о помощи, и как Ти-гайна послала ему желвак с бериллами, как он расколол этот желвак и испортил самый лучший из камней...
- Бериллы - это дорогие камни? - спросила Джахен.
- Самые дорогие после алмазов. Но алмазов у нас не водится, так что по нашим местам - самые дорогие. И самые красивые. Так что я стал богат. Но прежде я встретил эльфа...
И мастер продолжил рассказ: как спрыгнул к нему с валуна Перворожденный, как раз-делил с ним еду и научил слушать душу вещей. Как взял испорченный камень и обещал, если сможет спасти его, принести показать, что у него вышло. Как до самой осени он, Кингар, делал украшения из берилловой щетки и гранил бериллы. Как удачно продал свои изделия. Как стал известен. И как понял, что у самого крупного и красивого камня, остав-ленного для себя, умерла душа...
- И что с ним стало? - тревожно спросила Джахен.
- Увидишь, - загадочным голосом пообещал Кингар. - А теперь я хотел бы поговорить с твоими родителями...
К вечеру они пригнали отару к пастушьему лагерю. Лохматый бурый пес подгонял овец, а Кингар вел под уздцы кобылу, на которой сидела Джахен - с платком из серебри-стого шелка на волосах. Им навстречу вышел пожилой горец.
- Это отец, - сказала Джахен, проворно спрыгивая наземь.
Мастер поклонился овчару:
- Здравствуй, добрый человек, - сказал он. - Прими гостя.
- Гость в доме - радость в доме, - отозвался горец. - Раздели с нами кров и пищу, чело-век с равнин, и не обессудь - здесь у нас походный лагерь, без особого уюта.
- Благодарю, добрый человек, - снова поклонился Кингар. - К походной жизни мне не привыкать.
Он заметил быстрый взгляд, которым обменялся отец Джахен с вышедшей следом женщиной, чье лицо еще хранило следы былой красоты, и понял, что его разгадали. Но раз не выгнали сразу взашей, возможно, и не придется рисковать жизнью Джахен и своей, убегая по горам от погони...
Трапеза была простой и сытной: овечий сыр, вареная баранина, холодное молоко из глиняного кувшина... Подождав, пока насытятся все, Кингар встал, поблагодарил за уго-щение и подсел к отцу Джахен.
- Два года назад встретил я твою дочь, добрый человек, и полюбил ее. За два года чув-ство мое не остыло, но стало сильнее. Прошу тебя, дозволь мне сделать ее хозяйкой в мо-ем доме.
- Два года долгий срок, - невозмутимо сказал горец. - Но жизнь - срок куда больший. Знаешь ли ты, человек с равнин, что мы не меняем мужей и жен?
- Знаю, добрый человек. Не был я женат ранее, но пока живы были мои родители, я мог научиться тому, как следует супругам уживаться друг с другом в горе и в радости. Они не искали других супругов, не стану искать и я.
- Это хорошо, человек с равнин, что твое дерево растет от доброго корня. Но прежде чем оставлять на зиму отару, следует рассчитать, довольно ли у тебя сена, чтобы прокор-мить ее до весны. Прежде чем жениться, следует рассчитать, сможешь ли ты содержать семью, не будет ли голодать твоя жена, не будут ли просить подаяния твои дети.
- Я не ряжусь в шелка и ношу простое сукно, добрый человек. Но я богат, и богатство свое я составил трудом своих рук, не обманом или разбоем. Самоцветная Змея была добра ко мне. Если ты позволишь мне ввести Джахен в мой дом, ни ей, ни ее детям, ни ее внукам и правнукам не придется узнать, что такое нищета.
- Ты сказал - Самоцветная Змея была добра к тебе? - насторожился горец. - Расскажи мне.
- Я был горняком и добывал самоцветы под землей, пока не рухнул свод шахты и не придавил меня. Я выжил, но стал калекой и больше не мог работать в шахте. Тогда я стал гранильщиком. Тигайна послала мне богатую россыпь камней, и так я разбогател. Теперь каждый год я зарабатываю много золота, потому что знатные люди приходят ко мне, что-бы заказать украшения. С каждым годом я становлюсь богаче благодаря моим рукам и милости Тигайны. Твоя дочь не будет бедствовать в моем доме, добрый человек, если ты позволишь...
- Я сам буду просить тебя жениться на ней, мастер Кингар, - сказал горец. - Для моего рода не может быть чести выше, чем породниться с человеком, чей камень носит в своей короне сама Тигайна.
Кингар подумал, что ослышался.
- Прости, добрый человек, - осторожно сказал он, - я не понял тебя: при чем тут корона Тигайны?
- А ты не знаешь, мастер? - удивился горец. - Впрочем, откуда тебе знать... Один из наших детей заблудился в заброшенной шахте и взмолился Тигайне о помощи, когда по-нял, что не сможет выбраться сам. Ты, наверное, не знаешь и того, что к моему народу Ти-гайна всегда была особо милостива, ведь мы живем в горах. И особенно милостива она к нашим детям. Тигайна пришла к ребенку и вывела его на поверхность. Путь ей освещал дивный камень в короне. Ребенок спросил, что это за камень, и Тигайна ответила, что это дар ей от мастера Кингара, чье увечье и бедность заставили ее сжалиться и ответить на его молитву. Она сказала также, что за дар, сделанный с такой благодарностью и любовью, она никогда не оставит его своей милостью и будет хранить его род, когда ему самому придет время покинуть этот мир. Ты благословен Тигайной, мастер Кингар. Прими мою дочь и пусть она станет для тебя единственной спутницей на всю жизнь.
- Благодарю тебя, добрый человек, - поклонился Кингар. - Скажи мне только, какой выкуп ты хочешь получить? Я не пожалею ничего.
- Ты уже принес свой выкуп, мастер, - покачал головой горец. - Благословение Тигай-ны детям моей дочери - что ты можешь дать мне более ценного?
Кингар снова поклонился - молча. Но про себя пообещал Тигайне, что позаботится о родителях жены.
Так пастушка Джахен стала хозяйкой в доме Кингара, к великому расстройству тех, кто метил на ее место. В качестве свадебного подарка она поднесла мужу старательно спле-тенный из мелких цветных бусинок оберег, подвешенный на шнурок из собственных во-лос. Кингар принял его, как святыню, и с тех пор не снимал.
Через год на свет явился их первенец, потом дети пошли один за другим, и дом напол-нился детским смехом и топотом резвых ножек, а в маленькой спаленке под крышей сиял трепетным живым светом самоцвет. Джахен относилась к нему как к живому существу, часто разговаривала с ним и даже советовалась. Для нее берилл был членом семьи - вроде чудаковатого, но мудрого дядюшки. Кингар смотрел на это с улыбкой, но и сам ловил се-бя на том, что прислушивается к молчаливым советам камня.
Теперь он был счастлив. И только одно желание грызло его иногда изнутри: увидеть, что же сделал с треснувшим самоцветом эльф. Если ему, человеку, удалось сотворить та-кое чудо, хоть и с помощью Тигайны - в этом мастер никогда не сомневался, - то что же создал Перворожденный? Он ведь обещал показать...
Поначалу Кингар ждал эльфа, но годы шли, а тот не приходил. Осень сменялась зимой, зима весной, дети росли, перенимали ремесло отца, женились, разлетались из-под крыши родного дома, как оперившиеся птенцы... Уже внуки смеялись и бегали по толстым ков-рам, а эльфа все не было. И Кингар перестал ждать. Мало ли, сказал он себе. Может, ка-мень все-таки рассыпался при огранке на щепотку тонких прозрачных осколков, с кото-рыми и эльфу не сделать уже ничего. Может, эльф просто забыл о нем - кто их знает, Перворожденных? Может, тоже женился и теперь нянчит внуков, и ему не до обещания, данного когда-то калеке-человеку...
Годы шли.
Век человека недолог, и Кингар уже чувствовал близость того времени, когда ему при-дется проститься с этим миром. Он все чаще проводил весь день в постели, глядя, как бьется живой огонь в берилловом сердечке, все реже выходил посидеть возле дома на солнышке. В мастерскую он не ходил уже давно - там теперь хозяйничал старший сын Кингара, унаследовавший талант отца.
В один из тех редких дней, когда Кингар сидел на ступеньках крыльца, его окликнули.
- Скажи мне, добрый человек, здесь ли живет мастер Кингар?
Он поднял голову и увидел эльфа. И сам удивился собственному равнодушию - ожида-ние перегорело в нем, так долго шел Перворожденный к его порогу...
- Здесь, только не живет, а доживает, - ответил он глухим старческим голосом. - Ты не узнал своего ученика, господин?
- Прости меня, мастер, - тихо сказал эльф после минутного молчания. - Я забыл, как мало вы живете... Я принес тебе берилл.
- Что ж, мне тоже есть что показать тебе, господин. Твой урок не пропал даром. Будь так добр, помоги мне подняться.
С неожиданной почтительностью эльф протянул ему руку и, поддерживая под локоть, помог встать. Не отпуская старческой руки, Перворожденный повел его вверх по ступень-кам. Деревенские кумушки проводили странную пару такими ошарашенными взглядами, что Кингар почуял их даже спиной, но только хмыкнул, представив, как долго этот визит будет пищей для пересудов и таких сплетен, что по сравнению с ними даже рыбацкие байки покажутся всего лишь робким преувеличением.
Он провел гостя в свою комнатку под крышей, взмахом руки указал на кресло у ками-на, сам присел у стола, где под серебристым шелковым платком хранился самоцвет.
- Покажи, господин, что тебе удалось сделать. Этот урок, наверное, уже не понадобится мне, но мой старший сын стал настоящим мастером - может, пригодится ему.
Кивнув, эльф вынул из мешочка на груди камень и протянул Кингару. Старый мастер поднес к глазам ладонь. Некоторое время он молчал, любуясь - эльф обработал камень против всех правил искусства огранки, так разместив грани, что внутренние трещины ста-ли зеркалами, отражающими свет. При самом слабом освещении камень сиял как звезда.
- Твой народ воистину искусен, господин, - вздохнул Кингар. - Я не смог бы сделать подобного. Будь добр, покажи потом моему сыну твою работу и расскажи ему, как убе-речь треснувший камень от рассыпания при огранке.
- Обязательно, - кивнул эльф. - Но ты что-то хотел показать мне?
- Да. Самый крупный камень я оставил себе. Взгляни, господин, все ли я сделал верно.
И Кингар откинул платок.
Через мгновение эльф стоял возле стола, боясь прикоснуться к сияющему самоцвету.
- Возьми, господин, не бойся, - сказал Кингар. - Он живой, но добрый.
Некоторое время в комнатке стояла мертвая тишина. Эльф держал на ладони берилло-вое сердечко и, казалось, даже не дышал. Потом посмотрел на старого мастера, и по гла-зам его Кингар понял, что Перворожденный потрясен до глубины души.
- Этого не может быть, мастер, - выдохнул эльф. - Умоляю тебя, расскажи, как ты это сделал? Этого не может быть, но ты это сделал - как?! Ради всего святого в этом мире...
- Что ты хочешь узнать, господин?
- Этот камень был мертв! Я видел его - он был мертв уже тогда, когда ты разбил жел-вак. Даже мы не знаем, как вернуть жизнь мертвому камню! Мастер, как ты это сделал?!
- Всего лишь сделал, как ты сказал - постарался услышать его душу... Он был мертв, да. Я не сразу понял это. Но когда понял... Мне стало жаль его, господин. Я не жалел так о разбитом камне, который ты унес с собой - у него была надежда. У этого - не было. И тогда я постарался представить себе, каким мог бы быть этот камень, если бы не погибла его душа. Я увидел это. И два месяца вслепую гранил его, потому что не мог делать этого с открытыми глазами. В сердце я держал его таким, каким увидел. А руки повторили то, что увидело сердце. Вот и все.
Эльф долго молчал, не отрывая взгляда от старика. Потом низко поклонился ему:
- Благодарю за урок, учитель... Ты и сам не понял, что сделал... зато понял я. Ты не воскресил душу камня, учитель. Ты дал ему другую. Кусочек собственной души... Этот камень благословен твоей душой и твоими руками... Благодарю, учитель...
- Я не смог бы этого сделать, господин, если бы не тот твой урок. И не милость Тигай-ны. Моей заслуги в этом нет... Расскажи мне, господин, как живешь ты, если моя просьба не дерзость. Женился ли ты на своей возлюбленной? Есть ли у тебя дети? Знаешь, я ведь обручился со своей женой по вашему обычаю - до самой смерти она носила агатовое оже-релье, которое я нанизал на шнурок, сплетенный из моих волос. Ее так и похоронили в нем. А я до сей поры ношу ее оберег - он на шнурке из ее волос...
- Я еще не женился, - покачал головой эльф. - Мы не торопимся ни в чем. Но мы дума-ем пожениться вскоре. До сей поры я гранил тот камень, что ты отдал мне... пятьдесят лет. А ты справился с мертвым камнем за два месяца... Может быть, вы бываете так та-лантливы потому, что живете так мало?
- Не знаю, господин. Это воля богов - кому что они дадут... кому талант, кому бездар-ность. Я делал, что мог...Не откажи мне в чести, проведи эту ночь под крышей моего до-ма. Мой сын будет рад поучиться у тебя.
- Почту за честь, - серьезно ответил эльф, бережно положил камень на подставку и отошел от стола. Кингар положил рядом берилл эльфийской работы.
- Пусть пока полежат рядом, - сказал он. - Они братья, им найдется о чем поведать друг другу. Пойдем, посмотрим, чем угостит нас сноха...
Утром эльф поднялся в спальню мастера. Два камня лучились на подставке, Кингар си-дел рядом, глядя на них.
- Мне пора уходить, учитель, - сказал эльф. - Благодарю за кров и угощение. Знаешь, женщины в твоем доме готовят ничуть не хуже, чем у нас...
- Мне тоже пора уходить, - отозвался Кингар. - Я всю ночь сидел здесь и думал... Ско-ро я уйду, и хозяином здесь будет мой сын. Но если я оставлю ему этот камень, он нико-гда не сможет в полной мере проявить свой талант - потому что не сможет повторить то, что сделал я, и перестанет верить в себя. Забрать его с собой в могилу я тоже не хочу - он живой, а хоронить живых не дело. Ты сказал, что скоро твоя свадьба, господин. Возьми его и подари своей возлюбленной - от меня и моей покойной жены. Ты говоришь, я вло-жил в него свою душу. Что ж, пусть эта душа еще походит по свету...
Он говорил голосом, не допускающим возражений, и эльф только молча кивнул.
- Тогда прими мой камень в дар твоему сыну, учитель, - тихо сказал он. - Я буду рад вручить его достойному наследнику такого великого мастера...
Кингар ответил таким же молчаливым кивком.
Эльфийский берилл остался на подставке. Оживший самоцвет скрылся в нагрудном мешочке эльфа.
Через несколько месяцев сын Кингара похоронил отца рядом с могилой матери и стал хозяином в доме. Найденный в спальне старика камень он берег как величайшую драго-ценность, дал ему имя Гир - Звезда, и это сокровище впоследствии передавалось из поко-ления в поколение в роду мастеров Кингаров - потому что старший сын в семье неизмен-но наследовал имя родоначальника. Умение гранить растрескавшиеся при добыче само-цветы было их фамильным секретом и принесло немало славы и денег этому роду.
Судьба камня, в котором жила душа старого мастера, осталась неизвестной.