Кирьякова Инна : другие произведения.

Таинственный портрет

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Полностью роман выложен на Призрачных мирах. Детективная история, немного юмора, чуть-чуть мистики и мечта о любви... РОМАН ЗАКОНЧЕН. Иллюстрации и обложка - Галины Прокофьевой.
  
   Разглядывать чужие вещи в чужой комнате - занятие непривычное, но это... как-то бодрит... Я приоткрыла дверь в мастерскую своего соседа, художника, осторожно (у него такой развал) вошла и включила свет. Люблю разглядывать готовые картины, еще не проданные, и даже эскизы или неоконченные работы.
  
  Так, вот эту картину я вообще не видела, поглядим-ка. (Лучше бы я ее и дальше не видела, часто потом думалось мне. Вот стремишься, стремишься найти таинственное приключение, а ведь такая мечта может сбыться, но это не так, чтобы гарантировано весело и приятно. То есть найти приключение или нарваться на него... Будешь как хоббит, устремившийся в неведомый путь и так часто с тоской вспоминавший потом уют родного дома). Я закрыла форточку и начала, как знаток, изучать картину. Ну не как знаток, как соседка знатока. Так вот, как соседка знатока, я хочу спросить: неужели у нас покупают или заказывают только такое нечто? На нее смотришь, и "чем дальше, тем страньше"...
  
  Отвлекусь немного и вернусь на полчаса назад. Чудесное это время - предновогодний вечер. Лучше всего не сам праздник с застольем и весельем, а вот это ожидание. Снег, снег... Ждешь чего-то таинственного, словно перейдешь рубеж, и новом году начнется действительно новая жизнь. И что странно: это острое, захватывающее ощущение, что завтра начнется нечто сказочное, волшебное... Ведь никогда не сбывалось. Разве что в самом раннем детстве, когда я просыпалась раньше взрослых и с сестрой прокрадывалась к елке. Мы собирали все подарки и тащили к себе в комнату, разглядывали, начинали играть. Даже если просыпались в пять утра, если хотелось спать. Но сейчас, как ни радуют подарки, даже самые необыкновенные и долгожданные, на реальный поворот судьбы это не тянет. И все равно не могу не ждать чуда. Раньше, когда я читала Цветаеву: " Новый год я встретила одна..." я относилась к этому чувству с жалостью и некоторым недоверием. И первый раз в жизни такое случилось со мной. У родителей болеет мой младший брат, сестра уехала с женихом в Питер. Бабушка полвечера просидит за компьютером, а потом, как я думаю, выпьет немного коньячку и заляжет спать.
  
  ...Метель, метель... Летят белые кареты с вьюжными лошадьми, вереница белых слуг тянется за ними. Завернул ветер в другую сторону, и закружились снежные фрейлины и кавалеры на новогоднем балу между небом и землей...
  
  Я стою в темной комнате у окна и гляжу вниз. Фонари желтеют тут и там в этом океане снега, темноты и одиночества. Ощущение таинственности, неожиданного подарка от жизни (а с чего бы, собственно) шевелится в душе. И будет это ощущение шебуршиться и царапаться до завтрашнего вечера, пока не станет очевидно, что в новом году все идет как всегда.
  
  - Алина, можно тебя на минуточку? - позвал меня из-за двери Николай Ильич. Он шуршит какими-то пакетами или обертками. Отлично, обожаю подарки. Я тоже припасла. Мужчинам (родным и близким, я имею в виду) я обычно дарю носки. Но сосед по коммунальной квартире - другое дело. Я бы долго мучилась в раздумьях, но наши изредка прорезающиеся спонсоры подарили нам на работе каждому по бутылке шампанского - знающие люди говорят, неплохого. Я не пью, ноотчего же не порадовать ъорошего человека. В подарочный пакет я положила еще мехового маленького панду с колокольчиком на шее - для внучки Николая Ильича, Марины. Они собираются уехать и погостить несколько дней у сына Николая Ильича, а его дочь Аня, мать Марины, с ними давно не живет. Она устраивает свою личную жизнь - к счастью, не у нас в квартире. Марина же, инвалид с детства, живет с дедушкой. Николай Ильич - художник, очень хороший и интеллигентный человек. Его картины продаются сравнительно неплохо. Не на авторских выставках, естественно, а в переходах и в, кажется, Измайловском парке. Иногда по субботам, когда Марину он не отводит в специальный детский садик, он оставляет ее под моим присмотром - за что мне постоянно предлагает приплачивать, но я отказываюсь - а сам едет продавать свои натюрморты, пейзажи и сюрреалистические ужасы. Он на все руки мастер. А что делать? Жить-то надо. Он пишет и на заказ, например, портреты или копии известных картин.
  
  Я подхватила пакет с подарками, и вышла из комнаты.
  
  - С Новым Годом, Алиночка, желаю вам счастья, удачи в работе, главное здоровья!
  
  - Да-да, и вам... - я повторила с легкими вариациями все его пожелания. Мы обменялись сумками с подарками и заглянули одновременно внутрь своих пакетов. В моем оказалась бутылка шампанского и коричневый медвежонок с бубенчиком на шее. Спасибо, и вам того же? Да, как люди стереотипно мыслят...
  
  Мы посмеялись над столь бесполезным обменом. Николай Ильич пообещал:
  
  - На день рожденья подарю вам что-нибудь посущественнее!
  
  - Да нет, ничего не надо, правда!
  
  Уходя, он попросил через полчаса закрыть форточку в его мастерской. Мы распрощались, он поднял уже одетую в темно-синюю дубленку Маришку и понес ее к машине - с пятого этажа без лифта. Она рассеянно улыбнулась мне. Колокольчик на шее панды легонько позвякивал, когда Николай Ильич шагал по ступенькам или перенимал Марину поудобнее. Итак, на пару суток я одна - в огромной пустой квартире с высокими потолками, длинным коридором и просторной кухней. Как здорово! Наконец-то могу делать, что хочу - полночи телевизор смотреть, греметь на кухне чайником в такое время, когда добрые люди давно спят. Даже петь могу. Я люблю петь, но слуха нет совсем - из десяти нот не попаду и одного разу, разве что случайно. Я пошла в мастерскую. В коридоре кое-где отлетают паркетины, на шкафах нагромождены рулоны эскизов, лыи и старые кастрюли... ну и ладно, все равно квартиру свою я очень люблю. Комнаты мы друг от друга не запираем, а сомнительные личности у нас не появляются.
  
  Картина стояла перед мольбертом, а на мольберте была ее неоконченная копия. Назвалась она "Портрет актрисы". Молодая женщина с прической, как любили делать в 60-е годы: гладкие волосы, пучок на затылке. Лицо яркое, оригинальное, даже, кажется, знакомое. Черное длинное платье, строгое, без изысков. Но второй план! По всей картине... как бы это сказать... игриво так разбросаны часы: наручные, будильники, часы с кукушкой. Причем разной формы, разных цветов и показывающие разное время. А слева, внизу, череп и кости. Умиляет строгая светло-бежевая портьера, ниспадающая за плечами женщины как основной фон. Учитывая маразматичность всей картины, эта строгость так необходима. И что это значит? Все быстротечно, красота не вечна? Не влезай в мир искусства - убьет? И ведь много оказалось желающих иметь такой шедевр, еще копии снимать приходится.
  
  У меня на стене в моей собственной комнате висит картина Николая Ильича, подаренная мне на позапрошлый день рожденья.
  
  Я ее очень люблю: на небольшом столике с резными гнутыми ножками в вазе, сверкающей хрустальными гранями, стоят бледно-желтые гладиолусы, перед столиком диван, накрытый мягким светлым пледом. А над ним висит картина. Крохотная картина в картине: точная копия Левитана "Над вечным покоем". Вот это вещь. А "Портрет актрисы"... ни уму, ни сердцу.
  
  Я выключила свет, закрыла форточку и отправилась праздновать. В старых домах, как вы знаете, большие окна и широкие подоконники. Вот на этот подоконник я поставила свой чай с лимоном, кусочек пирога с джемом. Погасила свет на кухне, протерла запотевшее стекло.
  
  Снежинки вьются вокруг фонаря, появляются в желтом круге, теряются в темноте. Хорошо таким вот метельным вечером сидеть в тепле и уюте, есть пирог или торт с орешками и мечтать. Вот спешит женщина с укутанным малышом лет трех. И я представляю, как это не она, а я иду темным вечером, веду домой своего любимого зайца по такой непогоде, он отворачивается от снега, а дома нас ждет тушеная курица с приправами и только что испеченный пирог (вопрос лишь: кем испеченный?). И мы с ним будем пировать, и никто нам не нужен.
  
  Но это только мечты. В очень далекой юности, пять - восемь назад, у меня было немало знакомых молодых людей. Тогда, хоть я и училась на филологическом факультете, но ходила к приятельницам - ныне замужним - на праздники. Бывала на каких-то вечерах... Но как-то серьезных отношений не сложилось. Во-первых, из-за странной какой-то особенности моего характера: если молодой человек обращал на меня внимание, он мне почему-то сразу становился неинтересен. Во-вторых, я была чрезмерно разборчива. Одного весьма приятного и интеллигентного мальчика я забраковала из-за того, что у него были чересчур большие зубы. Именно не некрасивые, а большие. Сейчас, когда прошли годы, и я стала взрослее и мудрее, я понимаю, что, собственно, не такие уж они были и большие. Но поздно! Другой показался мне слишком вульгарным и недостаточно начитанным... И так далее. И, в-третьих, неизвестно почему, я ни разу не могла влюбиться дольше, чем на два месяца. А при нынешних очередях в Загс ждать нужно почти столько же. Но надо же и на знакомство, на привыкание друг к другу время оставить. И что мы имеем?
  
  Словом, год назад, в такой же метельный новогодний вечер, я дала себе слово: если появится любой ухажер (а после того, как я окончила Университет и перестала активно общаться со студенческими знакомыми и знакомыми знакомых, редкие кавалеры начисто иссякли), так вот - я выйду замуж за любого. Хоть за кого-нибудь. Только, конечно, не за пьяницу, дурака какого-нибудь или страхолюда, не за сектанта, не за бабника, зануду или грязнулю, не за слабака, не за разведенного с двумя и более детьми, не за старика, не за бандита или просто нечестного человека. Конечно, черный список длинноват, но еще много кто остается.
  
  И вот год прошел, и ничего. А мне через месяц будет уже тридцать лет. Моя тетя Катя говорит: "Кто до тридцати лет замуж не выйдет, уже никогда не выйдет..." Просто суеверие. Однако угнетает...
  
  Из темноты, с холодильника, зазвонил телефон.
  
  - Алло!
  
  - Алина, с Новым годом! - это звонил мой отец из Израиля, с исторической родины своей второй жены, Наташи. Живут они в Нетании, он работает там шофером, она - домработницей. Не знаю, чего было рваться, такая карьера у них могла быть и здесь, на папиной исторической родине в Медведково.
  
  - Я тебя тоже поздравляю, - закричала я в трубку. Хотя слышно всегда было отлично, но мне почему-то каждый раз кажется, что, если не кричать, то в такую даль звук не дойдет. В подобных случаях родные говорят: "Филолог..." Это произносится с ехидной усмешкой и неодобрительным покачиванием головы. После долгих поздравлений и краткого рассказа и своей жизни отец замялся и попросил:
  
  - Алина, тебе не трудно будет подъехать восьмого в аэропорт?
  
  - Ну... Если очень надо... - согласилась я безрадостно. Я люблю полежать в кровати, почитать книжку в тепле и уюте и совершенно не люблю лишний раз выходить из дома. Тем более, сейчас, во время редких каникул. И Николай Ильич наверняка с Мариной будет ездить по гостям, а я всегда стараюсь сидеть дома, когда остаюсь в квартире одна.
  
  - Значит, так... Там будет две посылки. Не бойся, они не тяжелые. Одна тебе, а вот другую тебе придется кое-куда подвезти.
  
  Этого-то я и боялась, когда не хотела никуда ехать. Сейчас наверняка скажет, что надо отвезти посылку в Южное Бутово или Митино. А тот человек, конечно, будет страшно занят и сам никуда подъехать не сможет.
  
  - Она живет в Солнцево.
  
  Предчувствия меня не обманули...
  
  - Она очень занята, почти никуда не выезжает...
  
  Какая я догадливая.
  
  - Я тебе продиктую адрес и телефон.
  
  - А это, собственно, кто?
  
  - Да ты ее как-то видела. Племянница сводной сестры второй жены друга Наташиного старшего сына от первого брака. Она к нам на старую квартиру однажды приходила, мы ей котенка отдали. Помнишь?
  
  Не только не помню ни ее, ни котенка, но даже от одних объяснений голова заболела. Позвоню ей, и какая она там не занятая, а к ближайшему метро подойдет. Я записала ее координаты.
  
  - Ты уж извини, может это тебе не слишком удобно, но такая оказия редко бывает...
  
  - Ладно, съезжу. Не переживай. Ну, с Новым Годом вас! Да, кстати, а кого мне надо встретить? А то простою, как в прошлом году, когда я ждала чью-то бабушку, а прилетел почему-то внук, к тому же его никто не предупредил, и он начал возмущаться, мол, что вы, девушка, ко мне пристаете...
  
  - Да ты его знаешь. Антон Луховский, ну, он как-то к нам заходил. Тебя, правда, не было... Такой высокий, в черной куртке. Конечно , сейчас он ее уже не носит. Ну, вспомнила?
  
  - Нет, - мрачно сказала я.
  
  - Да ты его знаешь, он скрипач...
  
  - Он будет со скрипкой?
  
  - С чего ты взяла? - изумился отец.
  
  Я тяжко вздохнула и хмуро сказала:
  
  - Перезвони мне седьмого и скажи четко, во что он будет одет и как я его узнаю. Если опять придется два часа стоять, ждать неизвестно кого... Помнишь, как ты перепутал число и я стояла в аэропорту как дура неизвестно сколько?
  
  - Нет-нет, это было в последний раз...
  
  - Так вот. Если не перезвонишь, то извини, но я туда просто не поеду. И жду я его не более получаса.
  
  - Да-да, что ты, конечно-конечно.
  
  Мы распрощались, я мрачно посмотрела на адрес и телефон. В прошлый раз, осенью, отец "с оказией", как он это любит называть, прислал мне коробку печенья и томик Акунина. Я так и не поняла, зачем. Вроде бы и Акунин, и даже кое-какое печенье в Москве есть. Подозреваю, что в посылке и сейчас окажется какой-нибудь сувенир и коробка конфет, а о том, какую ерунду я повезу в Солнцево, лучше и не думать. И эти "знакомые", которых я почему-то должна всегда помнить... Однажды отец на полном серьезе заявил:
  
  - Да ты ее сразу узнаешь, вы же все детство, чуть не до двух лет, в одной песочнице сидели.
  
  Да, но с тех пор и я, и предполагаемая знакомая несколько изменились...
  
   Едва я повесила трубку, как позвонила Лера, сестра, из Питера, затем я сама позвонили маме и брату. Так в приятных разговорах время прошло почти до двенадцати.
  
  Я взглянула на часы. Пока еще не слишком поздно, я обязательно должна поздравить Марию Аристарховну. В моей жизни нищего музейного работника материальная радость одна-единственная: частные ученики. Одного из них нашел мне года два назад Николай Ильич. Зовут его Валера Вархушев, и, что особенно приятно, мы занимаемся два раза в неделю. А поскольку платят они десять долларов за урок (в месяц выходит больше, чем в музее зарплата), то жить можно. Хоть на скромную жизнь, но хватает. Надо позвонить, поздравить кормильцев.
  
  К телефону подошла Мария Аристарховна. После взаимных поздравлений и разговоров о житье-бытье надо было бы распрощаться, но что-то будто подтолкнуло меня. Я зачем-то поделилась:
  
  - Да, чего только современные художники не рисуют... Вот представьте...Эту картину я у Николая Ильича видела. Да, называется это нечто "Портрет актрисы".
  
  - А, вы видели? Ну и как?
  
  - А вы ее тоже знаете?
  
  - Разумеется, это ведь работа моего дедушки. Николай Ильич разве вам не говорил?
  
  - Эта жуткая картина с часами?- брякнула я. Эх, что ж никак не научусь хоть пару секунд подумать, прежде чем высказаться.
  
  - Да, это портрет актрисы Ариадны Петровской,- в голосе Марии Аристарховны появилась прохладца. - У деда на родине уже давно открыт его музей, но эта работа, как вы понимаете, так не вписывается в его творчество...
  
  - Вот уж да, никак. Нет, очень оригинальная работа, нестандартная такая... - начала я разводить дипломатию. Может быть, Мария Аристарховна забудет про "жуткую" и "нечто".
  
  - Портрет обычно находится в квартире моей мамы, а для музея мы решили сделать копию. Они решили сделать небольшой зальчик, только для нее. Дед велел картину из дома не отдавать.
  
  Мария Аристарховна не любит долго болтать по пустякам. Она напомнила, что у нас урок второго января. Валера никак не осилит сочинение "Реализм и классицизм в "Горе от ума". Я обещала прийти, хотя и подумала с досадой, что второго все отдыхают после первого, а нормальные дети уже должны вовсю изучать биографию Пушкина и зачитываться его лирикой раннего и южного периодов. Ну, кто с Грибоедовым до зимних каникул тянет! Но я не должна жаловаться, наоборот. Деньги-то нужны. На новые джинсы не хватает, а ведь мои уже истрепываются внизу. По опыту знаю, жизни им месяца полтора. На зимних сапогах содран кожзам на носках. Это, положим, я закрашу черным обувным кремом. Если не приглядываться, то и ничего. Но джинсы...
  
  Я ведь работаю в музее. В маленьком музее, посвященном жизни и творчеству Алексея Изумрудного (это псевдоним, по-настоящему - Петр Рыжиков). Вы его не читали? Еще бы! У меня ощущение, что кроме девяти человек - сотрудников музея - его вообще никто не знает. Даже те, кто живут рядом с музеем, в соседнем, таком же маленьком дворике. И девушки из соседних офисов, которые курят иногда почти рядом с нашей дверью. Я сама слышала, как кто-то из учителей, приведших одиннадцатиклассников на экскурсию, спросил: "А где находится музей...м-м-м...Алексея... Изумрудного?" "А кто это?" - изумились офисные барышни, стоявшие под новой мемориальной доской.
  
  Он был поэт Серебряного века, современник Блока, Цветаевой, Мандельштама... порой мне думается, что это - единственное его достоинство. В начале 90-х, когда стали доступны книги малоизвестных в СССР писателей, интерес к Серебряному веку был огромен. На волне этого интереса руководители одного только вылупившегося банка сделали широкий рекламный жест: профинансировали создание музея. Пробили для нас эту квартиру, принадлежавшую когда-то родне Алексея Изумрудного, сделали ремонт, купили мебель. И почти забыли о музее. Почему они выбрали именно Алексея Изумрудного? Видимо, методом тыка.
  
  Он писал манерные стихи в духе младших символистов. Революцию ему удалось пережить, но до 30-х годов он не дожил, что тоже можно считать везением, помня о судьбе того же Мандельштама. Непонятно, почему он не эмигрировал. Он так любил описывать светскую жизнь, маркизов, графинь, маскарады, интриги, причем происходил все это исключительно в Париже, Венеции, на худой конец, в Севилье. Естественно, никто не требует от писателя такого же стопроцентного реализма, как в описании процессов сталелитейного производства, но все настолько высосано из пальца...
  
  Я помню, читала его поэму "Проклятие дожей". Я писала тогда для "Литературной учебы" статью о его творчестве (ее не напечатали). Статья называлась "Философия цвета у символистов". Творчество Алексея Изумрудного было у меня примером "обобщения опыта младших символистов" - то есть, говоря нормальным языком, его вирши являлись перепевами их стихов. Поэма была длинной... Молодая графиня и сын венецианского дожа плывут в гондоле при свете желтоватой луны. Плывут себе, плывут... на трехстах пятидесяти страницах. Сын дожа все это время рассуждает о таинственном блуждании их душ еще до их рождения где-то среди звезд и убеждает ее бежать прочь от злобного мужа далеко-далеко. Интересно, читал это кто-нибудь, кроме меня? Ведь сил никаких нет...
  
  И вот этот поклонник едва ли так уж известной ему жизни светского общества (его отец - приказчик в купеческой лавки) никуда не эмигрировал после революции, уехал из Москвы в маленький подмосковный городок - Верею. И начал писать детские книги, причем довольно неплохие, в сравнении с его обычными стихами.
  
  ...Да, все это прекрасно, только платят нам как-то символически (не так, как в начале 20-го века символистам, а очень-очень мало). Из моего оклада почти половина уходит на коммуналку и дорогу. И куда филологу податься?
  
  Приблизилась полночь. Я налила сок в высокий бокал, включила телевизор без звука. Поздравления главы государства я всегда смотрю без звука, мне так намного приятнее. Когда на экране появились часы, я включила звук. Это был первый Новый год, встреченный в одиночестве. Может, он действительно будет не таким, как прежние годы? Я никогда не загадываю желание под бой курантов, потому что считаю, что это - суеверие, но вопреки всякой логике я надеюсь... на что-то новое... Я посмотрела в окно, в темноту, на черно-белые деревья и желтый круг фонаря. И повторила - я надеюсь...
  Бой курантов сменился грохотом петард. До двух часов ночи я бродила по квартире, пила чай, ела бутерброды, смотрела телевизор - хотя смотреть было нечего, снова пила чай, снова бродила...Словом, наслаждалась свободой. Хорошо в одиночестве!
  Ночью приснился мирный и радостный сон: я иду, вокруг туман, сквозь него - солнце. Рядом кто-то идет, выше меня, сильнее. За секунду до пробуждения я его увидела, мельком...
  
  Первое я провела так же замечательно: слонялась по квартире, читала, написала два стиха. Посмотрела телевизор, поела... И так до глубокой ночи. Хорошо, что еще в конце декабря я съездила на Проспект Мира и в одном давно присмотренном местечке накупила подержанных и потому дешевых детективов. На лотках в городе это очень уж дорого, а так получилось на двести рублей тринадцать штук. Помнится, летом я тоже так прикупила кучу криминальных романов и читала их по выходным и вечерам до одури. Собственно, мне очень мало надо для счастья - какая-нибудь книжка, чай с бутербродом... После этого летнего беспрерывного чтения, когда я отпирала дверь в квартиру, у меня в голове почему-то начинали всплывать слова: "Она вошла в комнату и увидела труп...". Избавилась я от этого лишь к октябрю.
  
  Утром второго января я еле встала, позавтракала, вышла из дома и направилась к Вархушевым. Только я спустилась по лестнице и открыла дверь своего подъезда, как внутренний голос зашептал: "Ты ничего не забыла взять с собой? Утюг выключила?"
  
  Поразмыслив, я решила, что кроме фотоаппарата мне ничего не надо брать, а утюг я и не включала. "Может, ты чайник не выключила?" - продолжал тревожиться внутренний голос. А ведь действительно! Хотя что это я... У меня же электрический чайник. Что тут можно забыть выключить? "Да, верно...А вдруг у него кнопка заела, и он не перестал кипеть и сейчас загорится?" - придумал внутренний голос. "Так, все, это уже психоз. Чтоб я тебя больше не слышала!" - цыкнула я на зануду. Внутренний голос постоянно советует мне что-то проверить, вспомнить, пойти не туда, а куда-то в другую сторону. Особенно его беспокоят электроприборы. Я действительно очень рассеянная, но внутренний голос иногда просто достает. И отчего он всегда пробуждается, когда я уже вышла из дома, нет бы около двери квартиры. Впрочем, иногда его советы бывают не бредовые, а очень полезные.
  
  Однажды летом я хотела сократить путь к метро, но голос зудел: "Надо больше ходить, движение - это жизнь, не ходи тем переулком, не ходи..." Я послушалась, и очень хорошо сделала. В том переулке, более дальнем, куда я пошла, стояла старенькая бабушка и продавала дешевую клубнику. Я ее потом дня два ела с мороженым. С другой стороны, я как-то выронила кошелек, а голос даже и не подумал предупредить, наоборот, сказал что-то вроде: "Иди-иди, не оглядывайся". Потом голос оправдывался: "Ну, зачем тебе этот кошелек? Денег в нем почти не было, он старый, некрасивый, да он никогда мне не нравился..."
  
  Около соседнего подъезда копошился со своей "Волгой" парень в перепачканной куртке. Он кивнул мне и хотел то ли что-то сказать, то ли поздороваться, но я уже прошла. Вечно он по утрам с машиной возиться, что ему в праздники-то неймется? Периодически он порывается со мной поздороваться, но не то стесняется, не то не успевает. Не знаю, какой-то он неприкаянный. В общем, не нравится он мне. Иногда мне кажется, что он хочет со мной познакомиться, но стесняется или не знает, как и что сказать. Интересно, где он работает? Странно, столько лет живем в одном доме, сталкиваемся постоянно во дворе, а я с ним ни разу словом не перемолвилась. Да и не очень хочется.
  
  ...Написав с Валерой сочинение, я пила кофе с Марией Аристарховной. Кофейный сервиз блестел перламутром, на блюдечках лежали изящные серебряные ложечки, сделанные из множества скрепленных друг с другом колечек, завершаось все изогнутым кружочком, которым нельзя было ничего зачерпнуть, но зато - так утонченно. Как поэмы Алексея Изумрудного. Я, когда смотрю на эти ложечки, почему-то вспоминаю стихи:
  
  -Были вы в гостях у нас,
  
  После вас пропали калоши у нас.
  
  Мы не думаем на вас,
  
  Но после вас никого не было у нас...
  
  Вроде непонятно, к чему, но так в голову и лезут.
  
  Мария Аристарховна - бизнес-леди. Она старше меня лет на десять. Высокая, энергичная, с короткими мелированными волосами, резковатая и умная. От мира искусства она очень далека, закончила не помню какой институт, но что-то экономическое и престижное.
  Мы ели пышный пирог, испеченный домработницей, с яблоками, корицей и изюмом. Поговорили об успехах Валеры, а затем она неожиданно сказала:
  
  - Алина, у меня к вам деловое предложение. Я хочу издать небольшую брошюру: "Игорь Сергеев - судьба и творчество". Старые советские издания о нем уже совершенно не годятся, а для музея надо. Сами они ничего издать не смогут, нет денег, так что я проспонсирую. Я статью, естественно, не напишу, а у вас вполне получиться.
  
  - Я же ничего в живописи не понимаю!
  
  - Я вам отыщу старые статьи советских времен, надо всего лишь сделать выдержки их них, отредактировать стиль, чтобы не пахло нафталином. Основной упор в статье делаем на его жизнь, знакомства, а ведь он общался со многими известными людьми, например, с Вертинским, Прокофьевым, я уже не говорю про известных художников. У мамы - целая пачка дедушкиных писем, их толком никто не разбирал. О творчестве много писать не надо, понятно, вы не специалист. Да неважно. У меня есть знакомые искуссвоведы, кого-нибудь найму, пару страниц добавят. Напишите, и я вам, естественно, заплачу. У меня есть возможность напечатать не слишком дорого. Знаете, у нас столько семейных историй, связанных с Игорем Александровичем. Вообще, мне хочется, чтобы статья была живой, интересной, не просто: жил, родился, нет, а то , что любопытно всем - бурные романы, захватывающие истории... У него, правда, не было неистовых романов, но что-нибудь придумаем. Я плачу триста долларов. Сто - авансом прямо сейчас, договор?
  
  - Что ж, заманчиво, - раздумывала я. Не слишком-то хотелось мучиться с чужим почерком, и обещать как-то неловко: вдруг я не отыщу ничего примечательного, а выдумывать не хочется. Но деньги... - А не лучше ли, чтобы всю статью написал человек, хоть немного ориентирующийся в мире искусства?
  
  - Ну, я же повторяю: нужно не эссе об этапах творчества или различиях в ранней и поздней манере. Нужен рассказ о любви, о жизненных драмах. Рассказ о деде как о яркой личности. Я думаю, это работа явно литературная, а не искусствоведческая. И еще. Его письма, потом, целая пачка писем к нему, да, есть еще дневники - это очень семейное, личное, понимаете? Там наверняка будет что-то не для чужих глаз, так?
  
  Да, вот это верно. Я с Валерой уже третий год занимаюсь, с седьмого класса. Чего только не навидалась, чего не наслушалась! В общем, маленькие семейные тайны. То есть, им не обязательно общаться со мной при полном параде, можно и в халате, фигурально выражаясь. И поэтому она вполне может доверить мне разобрать какое угодно количество семейных писем и дневников, я у них - человек проверенный.
  
  - А мне самой с этим всерьез разбираться некогда. Так вы возьметесь?
  
  Я кивнула.
  
  Мария Аристарховна принесла кипу бумаг, видимо, заранее подготовленных. Затем притащила еще одну пачку статей о его творчестве, репродукций. И несколько фотографий. На них был в разных ракурсах тот самый портрет. Ну да, ясное дело. Ведь подобный сюрреализм вряд ли напечатали бы в каком-нибудь каталоге в советское время.
  
  - Эта дедушкина работа висит у мамы на даче. Вы заметили, очень странная картина? Необычная. О ней в статье должно быть непременно сказано. Знаете, я про нее даже спрашивала у одной своей знакомой, она целительница (меня передернуло, ненавижу шарлатанов и прохиндеев, но Мария Аристарховна продолжала свой рассказ, не обратив на это внимания). Она столько мне про эту картину рассказала! У нее потрясающая аура! У картины, конечно, не у целительницы. Сначала она висела в маминой квартире как память о моем деде. Затем, это было три года назад, у них начался ремонт, все дедушкины работы сняли и перенесли в другое место. Так вот, как только эту картину сняли, мама потеряла работу, а она, хоть и на пенсии, но совершенно не готова сидеть дома у телевизора, к тому же, она привыкла иметь лишние деньги, никогда у меня не берет. И тут вдруг лишилась работы. Можете представить такое? Мы сначала не связали, естественно, одно с другим. Потом все картины переехали к нам, ремонт затянулся, надоело таскать их с места на место, и, вообще, мама предложила мне взять насовсем одну-две. Я начала выбирать. У меня тогда была только одна дедушкина картина в моем кабинете. Так вот, когда картины перевезли к нам, я повесила " Портрет актрисы" в спальне над кроватью. И что вы думаете? На следующий день мой муж ушел к другой!
  
  Я взглянула на фотографию...Что ж, впечатление производит, и мужа где-то можно понять...
  
  -М-да, страшная сила искусства...
  
  - Нет, у них роман был тогда уже два месяца. Но я-то узнала именно в тот день! И выгнала его. Идем дальше. Проходит неделя, и вдруг "Портрет" упал. Мы закрепили его неудачно, и я опять решила повесить, но уже в гостиной. И что же: мама в тот же самый день нашла работу, а муж позвонил, начал просить прощенья... Ну что тут можно сказать?
  
  На мой взгляд, ничего.
  
  - Это еще не все. Мама однажды сказала мне: "Маша, отец очень любил эту работу, и я все же хочу, чтобы она хранилась у меня, а еще лучше, в том месте, где жил отец. Отвезем ее на дачу". Отвезли. А на следующий день наша фирма выиграла тендер на очень крупный заказ. Это было потрясающе!
  
  - Что непонятно: это влияние доброе или враждебное? - спросила я, не слишком, впрочем, интересуясь ответом. Поскользнется человек на льду или сдачу в магазине оставят - обидно, но через час забудут. Но если вспомнят, что в тот день какая-нибудь бабка-соседка на них не так глянула - все. Сделают выводы, запомнят на многие годы и будут бесконечно рассказывать об этих исключительных событиях долгими зимними вечерами.
  
  - А это непонятно: доброе влияние или нет. Я специально спрашивала о таких вот странных вещах у одной целительницы, ну, я уже говорила, и она объяснила, что картина просто предупреждает о грядущих событиях.
  
  - Но вы же сами ее перевешиваете!
  
  - Правильно, что-то тянет нас ее перевесить, переместить - и это предупреждение.
  
  - Тогда вы легко можете справиться, если в семье случиться беда. Берете "Портрет", перевешиваете его в другую комнату - и все как рукой снимет. Удобно.
  
  - Не все так просто. Во-первых, вдруг еще хуже будет. Во-вторых, это не должно происходить искусственно. Картина сама...
  
  Ну да, картина сама! Чем дальше в лес, тем толще зайцы. Но вслух я этого не сказала. Карман не должен ссориться с деньгами. Тем более, что мы уже с ней столько раз говорили о разных приметах, суевериях и тому подобном, она во все это верит, а я просто устала с ней спорить и доказывать, что все это - от лукавого. Она такая умная, самостоятельная женщина, но когда речь идет о загадочном, мистическом... ну просто как ребенок.
  
  - А вам, Алина, она должна принести удачу, вы ведь будете писать о ее творце.
  
  - Хочется надеяться, - сдержанно сказала я с ней.
  
  - Итак, вот бумаги, вот репродукции. Вот сто долларов аванс. Вроде это вполне нормально?
  
  Я хотела было радостно ляпнуть: "Не то что нормально - отлично", но сдержалась и сказала с достоинством:
  
  - Я попробую взяться за эту работу, надеюсь, у меня получиться.
  Она протянула мне зеленую бумажку:
  
  - У меня только доллары. Стараемся без необходимости не менять, сами знаете, так что сегодня с рублями напряженка.
  
  Я взяла доллары и подумала: "У меня те же проблемы, тоже с рублями напряженка".
  
  - И еще... Я обещала рассказать вам некоторые семейные истории. Пожалуй, уже не сегодня. Тем более, мы же так и так встречаемся в конце каникул, у Валеры еще один урок. Вот после урока я вам и поведаю наши семейные сказки. О'кей?
  
  Еще бы не о'кей. Одно движение руки, и сто долларов превратятся в новые джинсы, сапоги и кучу рублей в придачу.
  
  Я вышла от Вархушевых около двух часов. На вечер я была приглашена к Ксеньке, своей музейной подруге. У меня две подруги: Алла, еще с институтских времен, и Ксенька. В детстве я дружила с Лерой, но где-то класса с третьего наша дружба начала сходить на нет. Я очень люблю сестру, но у меня всегда было такое чувство, что она всегда была взрослее меня лет на десять...
  Итак, у меня всего две подруги. Алла называет Ксеньку "человек - фейерверк". Ксенька ужасно эмоциональная, просто фонтан чувств. Хохочет так, что люди пугаются: "Мы думали, это рыдает кто-то..." Обидеться может до слез. Спорит до упора, то есть упор бывает у собеседника. Если же говорить об одежде, то ее бурный характер проявляется в перепадах стилей. Иногда она носит яркие свитера, длинные пестрые бусы, на лице - боевой окрас. Иногда наоборот: одевает нечто невзрачное, серенькое или коричневое, это она называет почему-то "классическим стилем".
  Я думаю, она просто немного зашугана матерью, дамой властной и несколько истеричной. Наталья Сергеевна - учитель математики. По школьной привычке пытается строить всех и вся. Ксения просто не всегда понимает, как ей вести себя в этой сложной жизни: мама говорит одно, здравый смысл - иное... Оттого она то перебарщивает, то старается выглядеть понезаметнее. Это называется "держаться с достоинством". В довесок к прочим незадачам, летом у Ксеньки начался роман с неким Шокальским. Начался этот роман совершенно в ксенькином духе. Она шла по улице и увидела какого-то человека, копающегося в машине. Машина сломалась и, видимо, безнадежно. Вид у молодого человека был грустный и тоже какой-то безнадежный. Ксеня, добрая душа, подошла и спросила:
  
  - Вам помочь?
  
  Интересно, чем бы она могла ему помочь? Она намного больше филолог, чем я, если говорить об отношении к технике. Помочь она ему, конечно, не смогла, но злое дело было сделано: они познакомились.
  
  Я его называю Шакалом. Ксенька последнее время не всегда протестует против этой клички. Он женат (от одного этого стоило бы бежать прочь), трудится где-то менеджером. Не знаю только, менеджером по чему: по рекламе, по продажам? Может, он просто дворник - "менеджер по чистоте прилегающих территорий"? Тонкое это дело - менеджмент... Разводиться он не думает, с Ксенькой встречается раз или два в неделю, видимо, чтобы оттенить этими встречами семейную обыденность. На праздники иногда дарит ей подарки, а иногда забывает. Но и отпускать Ксеньку не собирается.
  
  Алла называет Ксеньку - по классику - "исторической личностью". Иногда она, правда, может учудить... Помню, мы с ней зашли в Макдональдс. Дело было в октябре, Ксеня одела тогда новое модное пальто, купленное на долго откладываемые деньги. Довольно дорогое, ее вещи в основном попроще. И шла Ксенька, под влиянием этого пальто как надменная элегантная дама. Она изящно-небрежным движением сняла его, поправила волосы. Я поставила сумку на стул и направилась к кассе. Вдруг я заметила, что все оглядываются на нее. "Молодец, Ксенька, вот, приоделась, народ и оценил". Но когда я возвращалась с подносом, я почувствовала, что внимание было не восхищенное, а, напротив, какое-то нездоровое. Глянула я на подругу, и мне стало нехорошо. А она стоит, в сумке роется.
  
  - Так, берем гамбургеры, коктейли и на улицу, быстро! - тихо шепнула я ей. Она недоуменно потопталась, но послушалась. Мало того, что она забыла надеть юбку, она к тому же заправила свитер в колготки, а колготки натянула почти до подмышек. Они сверху были рваные в нескольких местах, но это уже не могло сильно ухудшить картину. Ксения посмотрела на себя, только когда начала застегивать пальто. Она дернулась было, но потом тряхнула волосами и спокойно, с равнодушным лицом вышла из ресторана. Что ж поделаешь, творческая, углубленная в себя натура...
  
  Жила Ксения рядом с лесом. Это, конечно, полезно для здоровья, но добираться туда нелегко. От метро Чертановская на автобусе, потом еще пешком минут пятнадцать. Снега было мало, кое-где он подтаял, и ноги скользили на дорожках, покрытых не то подтаявшим снегом, не то ручьями. Обещают морозы, но что-то не чувствуется пока. Сумка с бумагами Вархушевых казалась неподъемной. Я прикупила к тому же кое-что из продуктов, тут-то пакет и порвался. Я кое-как завязала ручки и мрачно подумала, что если совсем порвется, то все, что ухвачу, понесу в руках, вафельный торт возьму в зубы, а остальное буду подпихивать ногами. Консервы можно катить. Лишь бы не разбить фотоаппарат. Он был старый, пленочный, подарок от мамы на мое двадцатилетие. Мы с Ксенькой хотели пофотографироваться около елки и на улице с Капкой, ее таксой. Осталось, правда, всего семь кадров, так что пришлось прикупить еще одну пленку.
  
  Ксенькина мама наготовила кучу салатов и вообще всяких вкусностей. По моей просьбе все салаты она приготовила с постным майонезом и, где можно было, вместо мяса и яиц положила крабовые палочки. Когда мы немного попировали, она сказала: "Надо вам с Капкой погулять засветло. Рановато, конечно, но у нас теперь каждый вечер гремят фейерверки, а Капка их боится. Ну что за безобразие! И громыхают и громыхают. Бывает и после полуночи, просто невозможно!"
  
  Она одела на сонную и объевшуюся таксу красный клетчатый комбинезончик и какие-то ботиночки, похожие на ее лапах почему-то на валенки. Живут они скромно, а собачий наряд не дешевый. Интересно, неужели себе во всем отказывали, а Капку одели? Выяснилось, что у Натальи Сергеевны, Ксениной мамы, есть подруга, у той тоже такса, но уже с годами растолстевшая. Вот эта богатая такса и подарила Капке наряд со своего плеча. Я взяла фотоаппарат, и мы пошли снимать Капку на улице при параде.
  
  Мы шли к лесу. Нарядная такса неспешно семенила по дорожке, снег падал редкими хлопьями, а мы с Ксенькой говорили обо всем подряд: о Шокальском, о странной картине, о музейной жизни и безденежье. Когда мы встречаемся, то никогда не можем наговориться от души, а мы ведь к тому же и по телефону много общаемся, ну полчаса-час в день это почти всегда, даже если виделись на работе.
  
  Мы выпустили таксу побродить в заснеженной яблоневой рощице - летом тут растут мелкие яблоки, и Наталья Сергеевна варит из них компот. Народу было немного, две мамы с колясками и еще одна женщина с собакой, наверно, тоже выгуливала ее до темноты и до фейерверков. Группа подростков бродила на окраине яблоневой рощи, мы заподозрили нехорошее: мало ли идиотов повзрывать петарды до темноты? И решили отойти поближе к лесу. Добрели до опушки, где были кое-какие сугробы, это было необходимо, что заснять Капку на зимнем фоне. Я сфотографировала таксу на фоне дуба, потом в сугробе, на дорожке, около коряги... Гулять ей не хотелось, она была сонная и недовольная, так что снимать ее было легко, надо было просто переставлять Капку с места на место, и все. Потом Ксенька взяла таксу на руки, и я щелкнула их вдвоем.
  
  - Ну, еще пару раз сниму, и все. Встань-ка между деревьями, вот-вот, на фоне сугроба и рябины. Красиво - ветка с красными ягодами под снегом. Пусть она нависает сбоку, ага, вот так...
  
  Тут выяснилось, что пленка кончилась. Я быстро, пока солнце хоть как-то проглядывает, перезарядила пленку и щелкнула два раза.
  
  - Теперь полшага влево... - и Ксенька повернула безразличную ко всему собаку мордой к объективу. Я нацелилась, и тут грохнули петарды.. Видимо, детишки нашли-таки подходящее место... Я от испуга автоматически щелкнула. Капка рванула из Ксенькиных рук и понеслась быстрее лани. Мы закричали:
  
  - Стой! Ко мне! - но та неслась к домам, только лапы взбрыкивали во все стороны и уши мотались. Мы побежали за ней. Тут еще машина какая-то с шумом выехала из леса, это придало ошалевшей Капке дополнительное ускорение. Она выбежала на детскую площадку и принялась нарезать по ней круги. Мы уже совсем выдохлись. Так бы мы и ловили ее до ночи, к счастью, один из редких прохожих, спешивших с батоном домой, ухватил ее за волочащийся поводок и вручил нам. Вид у таксы был растерзанный, один ботинок она где-то потеряла. Золушка из собачьего королевства... Странно, что остальные не свалились. Ксенька не ругала ее, а поцеловала в нос и погладила по голове.
  
  Дома Наталия Сергеевна возмущалась:
  
  - Уже с собакой не погуляешь! Что они, бесстыжие, творят!
  
  Поев в утешение салатов, мы начали фотографироваться около елки, причем Капку положили в виде подарка под ветки. Ей снова стало все равно, и она подремывала, лежа на боку. Наконец мы переместились в Ксенькину комнату и устроились на диване. Я пила чай с пирогом, а она разглядывала, сидя на диване по-турецки, альбомы с репродукциями, которые я так и везла от Вархушевых, домой-то заехать было некогда. Я рассказала Ксеньке о новой работе. Она не слишком разбиралась в живописи, но "Портрет" ее восхитил. А когда я поведала ей о странных случаях, происходивших - якобы - из-за этой картины, у нее глаза загорелись (я рассказывала с иронией, но Ксенька - человек увлекающийся).
  
  - Это абсурд! Дивно! Хочу такую! Алина, оставь мне одну фотографию "Портрета", ладно?
  
  - Ну, если тебе она нравиться...
  
  - Я ее поставлю на стол. Она такая странная... И еще я хочу поэкспериментировать: а вдруг и у меня в жизни что-то изменится?
  
  - Ну-ну... Бери, мне не жалко. У меня их несколько.
  
  Ксенька взяла фотографию и поставила среди книг на письменном столе, немного полюбовалась на нее и задумчиво сказала:
  
  - Как бы я хотела, чтобы все изменилось...
  
  Вернулась я поздно вечером и так устала, что решила побыстрее упасть в постель. Наутро, поднявшись около полудня, я, не торопясь, позавтракала, а потом решила потихоньку поразбирать бумаги. Дело это долгое, буду работать не спеша. Я немного прибралась в комнате, вытерла пыль. Затем, вздохнув, достала сумку с бумагами. Выложила письма, отдельно положила репродукции, а фотографию поставила на перед собой на столе: буду смотреть и вдохновляться творчеством Сергеева. Интересно, а у Николая Ильича, который копирует картину и, наверно, передвигает ее иногда по мастерской - то повернет к свету, то к стене прислонит, если есть другая работа, - у него тоже что-нибудь происходит? Подвинул картину - завыла сигнализация угоняемой "Волги". Подвинул обратно - звонок и предложение организовать персональную выставку. Слегка повернул "Портрет" к окошку - из серванта вываливается дорогущий фарфоровый сервиз на шесть персон и разбивается в мелкое крошево, переставил полотно на время в угол - осколки быстро-быстро собираются, склеиваются и вспрыгивают обратно на полку. Или влияние картины распространяется только на родственников Сергеева?
  
  Полистав письма, я решила рассортировать их по адресатам, авторам, а внутри каждой кучки - по хронологии. За окном медленно падал снег. Я смотрела на него и думала о том, что снег будет падать и падать, и до того все изменится, что улицу не узнаешь, она будет белой-белой, тихой и новой... А моя жизнь останется все такой же, как и была. Я подумала, что даже Ксенька со своим Шокальским счастливее меня. Ведь даже такая глупая и неудачная любовь лучше, чем полное отсутствие перемен, событий, эмоций. Кроме книжных. Кажется, книжные переживания - это единственное, что у меня будет в жизни, все к тому идет...
  А вообще-то надо не философствовать, а отрабатывать сто долларов. Почитать статьи об Игоре Сергееве. Разобрать все эти бесконечные письма. Хорошо бы их хотя бы примерно систематизировать: творчество, семейные письмо, послания от знакомых. Но, боюсь, даже если Мария Аристарховна расскажет мне несколько сногсшибательных семейных историй, вряд ли это так уж мне поможет. По моим ощущениям и детским воспоминаниям, в советское время люди жили так размерено и пристойно, что и зацепиться не за что. И все равно, хоть какое-то представление о его творчестве должно быть. Я и раньше видела его картины в доме Вархушевых, кроме того, Мария Аристарховна очень гордилась дедом и часто показывала мне альбомы с репродукциями. Мне его картины, кроме "Портрета", всегда очень нравились. Начал он писать в 30-е годы. Его обошла стороной мода на красные агитплакаты и революционный сюрреализм в духе Филонова. Сергеев писал традиционные, спокойные пейзажи, реже - портреты. Все его леса, луга, реки всегда как-то неясно-туманны, словно в них есть никому не видимая тайна. Детали не вырисовываются четко, все расплывается, тает... луга в утреннем тумане, за ними смутно поблескивает река. Дымка над рекой, неясный силуэт девушки на том берегу. Осенний лес под дождем - темный, без красно-золотого и ярко-черного. Смотришь - так жалко становится эту бедную землю. Так хочется войти в картину, пройтись, раздвигая мокрую траву, вдохнуть сырой и зябкий утренний воздух...
  
  Вот и странно, что на той картине, с часами, все так несвойственно манере Сергеева: и краски яркие, четкие, и любая деталь, каждая циферка на часах, даже крохотная, видна.
  
  Правда, полистав альбомы, я наткнулась на цикл "Сказочный лес". Я о нем забыла. Все же я не специалист, чтобы так определенно рассуждать о его творческой манере. В "Сказочном лесу" краски яркие, почти нет привычных мне полутонов. И сюжеты картин необычны.
  
  Вот семейство зайцев. Мама в синем платье ведет зайчат по деревянному мостику через юркую лесную речушку. На девочках-зайчишках - клетчатые платья, на мальчиках-зайчатах - штаны до колен и белые рубашки.
  
  Вот рыцарь в черном плаще стоит около розового куста, уходящего куда-то в небо, выше его головы. Он трогает шпагой лист, а капля росы, радужно переливаясь, вот-вот упадет ему на голову, гриб с блестящей красной шляпкой доходит рыцарю до плеча.
  
  Кощей вынимает добро из сундуков - проветрить... Русалки выглядывают из-за кустов и тайком наблюдают за деревенским праздником...
  
  Что-то отдаленно общее у этих картин с "Портретом", пожалуй, есть. Тут мне пришла в голову неожиданная мысль: а вдруг "Портрет" вообще не его картина? Вот бы разведать это. Хотя это такая необычная работа, вдруг критики со временем объявят Сергеева "русским Дали". Так что еще непонятно, будет ли лучше, если я докажу, что ее приписывают Сергееву ошибочно. Надо поговорить с Николаем Ильичем.
  
  Накануне Рождества у меня был урок с Валерой. После урока Мария Аристарховна увела меня на кухню, предложила чай с пирогами. Я отказалась - пока не появится звезда. Мы выглянули в окно: небо было затянуто серой тусклой мглой, есть ли какие-нибудь звезды - не углядишь. Я решила продержаться часов до четырех. Мария Аристарховна позвала меня не только ради пирогов. Она усадила меня и принялась выспрашивать, как продвигается работа над статьей. Вспомнив те пять или шесть кучек писем, разложенных "по науке", я уверенно ответила:
  
  - Я разбираю письма и сортирую тематически.
  
  Мария Аристарховна удовлетворилась ответом и напомнила про обещанные семейные секреты. Я навострила уши. Она вышла, пошелестела чем-то в комнате, затем вернулась с несколькими толстыми альбомами с фотографиями и принялась энергично их листать, комментируя и объясняя, где Игорь Александрович с семьей, где на отдыхе, где с учениками. К сожалению, особых тайн и скелетов в шкафу у них не было. Родился он в 1910 году, в Рязани. Потом с родителями переехал в Москву. В 20-е годы работал на фабрике и ходил по вечерам в художественную мастерскую. Потом устроился оформителем в каком-то то ли самодеятельном театре, то ли клубе. Затем стал работать в своей мастерской. В 41-м ушел на войну. Вернувшись, продолжал работать, писать картины, появились ученики...
  Семейная жизнь тоже шла ровно и гладко. Еще до войны женился, родились сын и дочь. В 50-е годы он стал знаменит, учеников у него было множество, выставки его работ проводились постоянно. Ну, совершенно ничего не тянет на бестселлер "Неизвестные страницы жизни Игоря Сергеева". Никаких секретов Мария Аристарховна мне так и не открыла. Конечно, интересно было слушать, как он летом 43-го сбежал из подмосковного госпиталя и на одну ночь явился домой, с букетом сорванных полевых цветов. Или как однажды сыну надо было для школьного спектакля склеить и раскрасить картонную шкатулку. Склеить-то он склеил, раскрасить же не успел. Игорь Александрович утешил его, что, мол, утро вечера мудренее, и уложил спать. Сам же, ночью, расписал весь этот сундучок под Хохлому цветами, завитушками и ягодами. Получилось такое загляденье, что до сих пор эту шкатулку они хранят. Правда, в школе отреагировали совсем не так, как предполагалось. Спектакль-то поставили по "Хижине дяди Тома". В этом сундучке дядя Том носил свое скромное имущество. Когда на сцену выходил исполнитель главной роли, весь черный, загримированный под негра, и говорил что-то вроде: "Вот в этом бедном сундучке все мои пожитки", - показывая хохломское чудо, зал начинал шумно веселиться. Сундучок изъяли после первого или второго спектакля.
  
  Это все действительно очень интересно, но для статьи маловато. Я полистала альбом и увидела фотографию, подписанную: "Красный рассвет, 1933 год". Ничего особого не было в ней: Игорь Александрович с каким-то приятелем, в летних шляпах, загорелые, на фоне огромного стога. Но такое ощущение, что часть фотографии сбоку отрезана. Я спросила об этом у Марии Аристарховны. Она присмотрелась:
  
  - Не знаю, ни разу внимания не обращала. Наверно, дефект какой-нибудь оказался, а снимок жалко было выкидывать, вот и отрезали.
  
  - А что такое "Красный рассвет"?
  
  - Колхоз раньше был, теперь просто деревня. Они там дачу на лето снимали. Потом, кстати, купили этот дом. А мама его продала в 94-м, брату нужны были деньги на бизнес, да и мне тоже. Дом не очень далеко от Москвы, так что продали мы его удачно. Кстати, именно там Игорь Александрович познакомился с бабушкой. Где-то была ее фотография, тоже там сделанная. А, вот.
  
  На фотографии стояла рядом с велосипедом девочка в простеньком платье в цветочек, выглядела она довольно страшненькой. Наверно, если Игорь Александрович в нее влюбился, это действительно была настоящая любовь - за внешностью гадкого утенка он разглядел прекрасную душу... Другого объяснения нет. Поженились они, судя по датам на фотографиях - вот и свадебные - лет через пять, значит, на снимке ей лет тринадцать-четырнадцать. Ну, может, она похорошела, хотя по свадебным фотографиям не поймешь. Впрочем, я сейчас рассуждаю как сплетница у подъезда, какое мое дело...
  
  На этом мы расстались. Ничего, остаются еще письма. И я отправилась домой, поглядывая на небо: не проглянет ли первая крохотная звездочка?
  
  На Рождество я поехала к маме, она приготовила вкуснющую курицу в фольге, мы вместе нарезали оливье, и еще был йогуртовый торт. Я привезла фотоаппарат - надо же было отщелкать оставшиеся двадцать кадров и отпечатать. Правда, пленку я тогда так и не дощелкала, все равно много осталось. Ксенька обожает Капу и собирает ее снимки в особый альбом, я ей обещала десятка два снимков. Кстати, перед Рождеством, шестого, я собралась ей звонить, а тут она сама объявилась.
  
  - Алинка, представь, а ботинок Капкин нам вернули. Его один молодой человек нашел.
  
  - Вот повезло! - я за них очень порадовалась, ботиночки дорогие, было бы обидно, если бы пришлось покупать новый комплект.
  
  - Да уж...
  
  - Не слышу радости? - удивилась я.
  
  - Понимаешь... У нас звонки какие-то начались...
  
  - В смысле?
  
  - Ну, по телефону. Звонят, помолчат-помолчат и вешают трубку.
  
  - Да не бери в голову. Это, небось, воры...
  
  - Ничего себе " не бери в голову"!
  
  - Они так разведывают, когда в квартире никого нет. Но ты же почти всегда утром дома сидишь, а днем мама из школы рано приходит. И с Капкой вы с мамой вместе не гуляете. Когда вас обворовывать-то? И что у вас можно взять? И, знаешь, в прошлом или позапрошлом году у нас тоже такое было. Звонили, молчали и вешали трубку.
  
  - И что?
  
  - Да нечего, это было-то пару раз, и все. Я просто уверена - это домушники. Или как там называются квартирные воры? Ищут пустые квартиры или такие, в которых люди в основном весь день на работе. Вы их вряд ли заинтересуете.
  
  - Может, это "Портрет" так действует?
  
  - Глупости, поверь, на воров искусство никак не действует. Но, если сомневаешься, выброси фотографию, и не мучайся.
  
  - Нет, жалко...
  
  - Да ничего, не волнуйся. Нам позвонили-позвонили и перестали. И у тебя так же будет. Я же говорю, они ищут, где целыми днями дома никого нет. Ну, я так думаю.
  
  - И Андрей не звонит...
  
  - Этому можно порадоваться.
  
  - Ты ничего не понимаешь!
  
  - А ты-то понимаешь?
  
  Мы с Ксюшей чуть не поругались, но я быстренько посулила ей кучу Капкиных фотографий, и она остыла.
  
  - Слушай, а тебе не кажется, что эти звонки как раз из-за твоего Шокальского?
  
  - Почему?
  
  - А, может, это его жена. Нашла твой телефон и решила выяснить отношения. Но боится поговорить начистоту, вот и молчит. Немного нелогично, но, если у них с Шокальским родство душ и ума... Он тоже особым интеллектом не блещет. И не жалко тебе разбивать такую чудесную пару?
  
  - Нет, ты правда так думаешь? Что это из-за Андрея?
  
  - Просто предполагаю, что такое может быть.
  
  - Вряд ли это жена. Там был мужской голос.
  
  - Стоп, ты же только что сказала, что они молчали, те, кто звонили? Или они этот человек молчал мужским голосом?
  
  - Один раз они не молчали...
  
  - Так что сказали-то?
  
  Ксенька замялась.
  
  - Я лучше не буду вспоминать. Мало ли дураков...
  
  - Нет уж, теперь рассказывай. Он тебе нахамил?
  
  - Ну, вроде того. Да не хочу я вспоминать!
  
  - Точно, это из-за Шакала. Небось, какой-нибудь родственник его жены. У них ведь дети есть?
  
  - Сын... Три года...
  
  - Вот видишь. И, между прочим, я бы на месте его жены не сидела бы молча. Я бы такой скандал учинила. А, может, еще и будет скандал. Смотри, я ведь тебя предупреждала: не будет ничего хорошего от твоего романа. Во-первых, семью разрушаешь, во-вторых, он сам по себе кретин.
  
  - Нет, это не из-за него. Я точно знаю.
  
  - А что он тебе сказал? Псих телефонный?
  
  Ксенька испугалась:
  
  - Почему псих?
  
  - А ты расскажи, что он тебе сказал, тогда и объясню, почему.
  
  - Ну, он как-то непонятно сказал. "Молчи, а не то тебе не жить". И еще гадость сказал, не хочу повторять.
  
  - Странно. А, может, не туда попали?
  
  - Не знаю... А потом стали звонить и молчать. Мне как-то не по-себе. А вчера два раза позвонили ночью. Я так испугалась! Хорошо, мама не проснулась, а то так бы ругалась!
  
  - Ты-то причем?
  
  - Ну, у нее всегда я виновата.
  
  - Слушай, а вдруг это ей звонки? У вас голоса так похожи, по телефону и не различишь. Он тебя назвал по имени?
  
  - Нет.
  
  - Ну вот. Правда, ей вроде тоже никто не может звонить. Ксень, а хочешь, я тебе мой телефон отдам с определителем номера? А вы мне ваш. Мне-то все равно. Наверно, к Шакалу все это и впрямь отношения не имеет... Хотя послать его куда подальше все равно надо. А ты действительно не понимаешь, о чем они? О чем тебе надо молчать?
  
  - Я целый день вчера думала-думала, но понять ничего не могу.
  
  - Так ты приезжай ко мне восьмого. На Рождество я уеду в гости, а восьмого приходи. Обменяемся телефонами. Вечером я еду в аэропорт, будь он неладен, но утром надеюсь быть дома.
  
  Из гостей я вернулась домой чуть не в одиннадцать. Побродила туда-сюда, забрела на кухню. Есть я уже (или еще) не могла, но спать не хотелось. А раз так, то хоть чаю попить.
  
  Кухня у нас не только большая, с высокими потолками, но и недавно отремонтированная. Мы с Николаем Ильичем скинулись, а ремонт делал приятель Женьки Каца, друга детства. У нас с Николаем Ильичем схожие вкусы, из-за дизайна мы не спорили. Нам нравится, когда все обустроено традиционно, чтобы было уютно, спокойно и светло. Обои мы выбрали светло-бежевые с розовыми и сиреневыми цветочками на бледно-зеленых стеблях. Розовая люстра в форме тюльпана. Линолеум выбрали под паркет, бежевый с коричневым. Занавески и скатерть в красную клетку, днем окно закрыто тонким тюлем, а на ночь задвигаем темные бархатные шторы. Вышло очень уютно. Все хвалят. Теперь копим на коридор.
  Затрезвонил телефон.
  -Алина? Ну где же ты? - это отец.
  -В гостях была. Ну, что, сообщишь приметы заезжего музыканта?
  -Конечно. Он высокий и волосы рыжие. Самолет прилетает в восемь. Ну, так ты где-нибудь в наале девятого... Ты сделай табличку с его именем и стой после паспортного контроля. Кстати, он не женат. Нет, я ничего такого не имею в виду...
  -Пап, ну не женат так не женат. Встречу, раз обещала.
  
  Я поставила чашку на подоконник, выключила свет и стала смотреть в окно. В желтых кругах фонарей - редкие медленные снежинки. Переулок у нас пустынный. Всего пять минут до Таганки, почти центр, а такая тишина, безлюдье. Изредка пройдут один два прохожих, проедет редкий автомобиль. В будни оживленнее, но вечером все равно пустыня. Прошла одинокая запоздалая парочка: он поддерживает девушку под локоть, она ест пирожок. Он то и дело откусывает от ее пирожка. И мне грустно, что никто, замерзая, не ждет меня после работы, не покупает мне горячий кофе и какие-нибудь блинчики со сгущенкой. Не с кем переброситься снежками, никто не названивает заполночь. Вот уже и родственники принялись женихов подбирать... Тишина и одиночество так угнетали, что я решила позвонить Алле и излить душу. Ей можно звонить хоть в час ночи.
  
  - Что ж,- сказала она, размешивая что-то в кастрюльке (был слышен характерный железный перестук), - вряд ли тебе можно надеяться вот так, запросто, выскочить замуж.
  
  - Это почему же?
  
  - Ну, раз этого не случилось до сих пор... ведь понятно, что поклонники к тебе в очередь не стоят.
  
  - Вот прямо так сразу и понятно, с первого взгляда?
  
  - Ну, ты же понимаешь, что вряд ли можешь очаровывать и, хм, пленять. Впрочем, вышла же замуж Ольга Стрешнева, а она далеко не эталон.
  
  - А нужно, чтобы обязательно эталон?
  
  - Хм, скажем так, ты не первая красавица на деревне. Ладно, извини, я взбиваю безе. Встретимся после праздников, пока.
  
  Очень мило... И по-дружески честно...
  
  Мы дружим с Аллой с первого курса филфака. Однажды в задушевной беседе она проговорилась:
  
  - Я никогда не стала бы дружить с теми, кто умнее меня.
  
  Добавлю: еще с теми, кто счастливее или удачливее. Если бы я возразила, что я вообще-то тоже не дура, она бы сказала: "Не дура, конечно... Но всем понятно, что ты не Эйнштейн". Мне кажется, будь у меня нечто, чему она могла бы завидовать (прекрасный муж, работа с хорошей зарплатой и так далее), она просто раздружилась бы со мной или убедила бы себя в том, что "несмотря на зарплату, Алина в этом ничего не смыслит", "муж-умница, иногда в жизни везет без всякого повода: не за внешность же он на ней женился"... И все в подобном духе. Словом, убедила бы себя в том, что моя удачливость - исключение на блеклом фоне всей моей бесталанной жизни. Хотя в сложной ситуации она все же не предаст, поможет, посочувствует. По крайней мере, надеюсь на это. Зависть - тяжелое чувство. И хотя меня это раздражает, но мне бывает жаль ее. И еще мне почему-то всегда бывает неловко, когда кто-то мне завидует.
  
  
  Восьмого утром я пила кофе с молоком, ела привезенный от мамы салат и размышляла, приедет ли Ксенька и как мне провести день, если она не сможет. Заманчиво поваляться на диване с книгой, но я итак все праздники провалялась...
  
  Поскольку я уже рассмотрела все репродукции Сергеева, я решала взяться за письма. Тем более, я их уже рассортировала. Положив на стол несколько пачек писем и дневник Игоря Александровича, я принесла из кухни заново заваренный кофе с молоком - над чашкой вился ароматный пар - и изрядный кусок торта. Подумав, перенесла это все на журнальный столик, стоящий очень удобно для работы - около дивана. Я стала перебирать письма. Долго ничего любопытного не попадалось. Самые разные люди переписывались с Игорем Александровичем, но письма были такие заурядные: они обсуждали свои дела, жаловались на различные проблемы или сообщали о редких радостях. Странно было бы, конечно, если бы они в своих посланиях описывали жизнь самого Игоря Александровича... Но мне от этих писем пока мало толку. Да и всей корреспонденции было немного: небольшая пачка писем родственников из Петербурга, еще с десяток от учеников, живших в различных крупных и провинциальных городах.
  
  Несколько писем самого Сергеева, возвращенных семье, были малоинформативны. Он всегда писал только о необходимом, очень кратко, вполне доброжелательно, но сдержанно. Разговор редко касался каких-то личных вопросов. Если было нужно, он давал ученикам разумные и вполне ненавязчивые советы. И вообще, если судить по его письмам, то никак не подумаешь, что их писал человек, в сущности, вполне пролетарского происхождения, настолько они интеллигентны и даже литературны. Хотя я всегда считала, что интеллигентность - это не столько образование, сколько состояние души.
  О себе почти ничего не рассказывал, кроме самых общих сведений: какую работу закончил, как прошла выставка и так далее. Разве что в письмах к родным иногда писал об учебе или здоровье детей или о летнем отдыхе. Но и в этих письмах Игорь Александрович был сдержан, о своих или чужих несчастьях не распространялся. А в ответах ему если и попадались намеки на чей-нибудь роман или происки и интриги, словом, хоть на что-то экстраординарное, то все это было бегло и невнятно. Если так и дальше будет, никкой статьи не получится. Мария Аристарховна хотела сделать из жизни Игоря Александровича захватывающий роман. А я, честно говоря, вообще не понимаю, о тут напишешь.
  
  Последней была небольшая пачка писем от каких-то Орловых, сюда же я приложила неотправленное письмо к ним от художника. Все они написаны в начале 60-х годов, то есть за несколько лет до смерти Сергеева. Кто такие Орловы, если не потомки фаворита Екатерины, пока не знаю. В письмах, кроме кратких сообщений о семейных делах (Иван развелся, у его бывшей жены Ольги уже второй сын), были постоянные упоминания о полученных денежных переводах. На большие, кстати, суммы. Любопытно, почему Сергеев им переводил деньги?
  
  Я взялась за неотправленное письмо.
  
  "Не имею возможности, уважаемый Иван Дмитриевич, навестить вас и поговорить обо всем лично. Я хотел приехать, но расхворался, иногда побаливает сердце. Работа и ученики тоже не позволяют сейчас уехать и отдохнуть. Я прошу Вас, когда будут у Вас время и силы, приехать к нам в Москву. Ваш дядя был, безусловно, незаурядным человеком. У меня остались только светлые воспоминания о нем. Я бы непременно хотел, чтобы мы побеседовали не эпистолярно, а лично. Как вам известно, у меня осталось несколько его писем, рукопись, которую никак не могут издать, некоторые фотографии и еще одна вещь, которая теперь, конечно, должна принадлежать Вам. Может случиться так, что Вы не сможете приехать в ближайшее время, а я, честно говоря, боюсь, как бы не попасть надолго в больницу. Но Вы все же должны получить то, что так долго у меня хранилось. Я посылаю Вам одну свою работу, "Портрет актрисы". Посмотрев на нее, Вы поймете, где лежит то, что я хочу Вам передать. Мои родные знают, что должны Вам помочь. Вы покажете им это письмо и картину, и они приведут Вас в нужное место. Но я надеюсь, что я успею увидеть Вас и лично отдать то, что хотел.
  
  Павел был моим лучшим другом, и ниточка, ведущая в прошлое, не должна порваться".
  
  Я была ошеломлена. Вот в чем дело!
  
  Итак, вот что мы имеем. Во-первых, странную картину, написанную в нетипичной для художника манере. Да и вообще странную для советского искусства. Во-вторых, у нас есть вполне определенное указание: "Глядя на нее, Вы поймете, где искать". Я, естественно, не пойму, а Орлов поймет. Или уже понял и нашел? Надо это разведать и первым делом узнать у Марии Аристарховны все, что она может сказать об Орловых. Но Орловы не получили письмо. Значит, та вещь может находиться по-прежнему в тайнике. Поразмыслив, я решила, что, несомненно, в "Портрете" художник зашифровал какую-то информацию, причем сделал это таким образом, что она понятна исключительно тому, кому должна быть понятна. Какие-то семейные тайны... Какие тайны могут быть связаны с часами?! Или Орловы - часовщики?
  
  В-третьих, разгадав тайну картины, мы сможем найти... Интересно, что? Что можно так долго и тщательно хранить? Он говорил о рукописи, фотографиях, письмах и еще какой-то вещи. Но почему письма и фотографии прошлых лет надо было прятать в потайном месте, не доверяя даже семье? Художник прятал что-то такое, что не хотел или боялся оставить жене и детям. Что же это может быть? Какое-нибудь антисоветское сочинение? Или документы, которые опасно хранить? А может, дядя Ивана Орлова сфотографировался с каким-нибудь известным, но впоследствии репрессированным человеком? Хотя зачем скрывать это в годы хрущевской оттепели... Что же это может быть? Архивы, дневники или письма известных людей, допустим, эмигрантов или бывших дворян, оставшихся в России. Или то, что в тайнике, было не опасным, а ценным. Бриллианты какие-нибудь... Надо срочно позвонить Марии Аристарховне и постараться разузнать все, что удастся.
  
  Я набрала номер Вархушевых, но, они, похоже, уехали на оставшиеся выходные на дачу. Только я положила трубку, раздался телефонный звонок.
  
  - Алин, ты? Можно я к тебе сейчас приеду или ты занята? - спросила Ксенька упавшим голосом.
  
  - Конечно, мы же с тобой договаривались. Когда будешь?
  
  - Ой, как хорошо! Вообще-то я уже у метро. У Таганки. Вот, на всякий случай позвонила из автомата.
  
  - Я тебе всегда рада, только через час - полтора мне выходить. Нет, ты приходи, просто мы с тобой на пораньше договаривались... Надеюсь, у тебя ничего ужасного не случилось?
  
  - Да нет, все то же. Я приду и расскажу.
  
  Раздался звонок, я открыла, и Ксенька вошла. Сняла старую дубленку, которая у нее одна на все случаи жизни: на гулянье с собакой, на работу, на светский выход. Я выдала Ксене гостевые тапочки с заячьими ушами, и мы прошли на кухню. Я налила ей кофе и предложила салат и кусок маминого торта. Как бы Ксении не было плохо, от угощения она никогда не откажется.
  
  Она ела молча. Глаза были грустные и заплаканные.
  
  - Все так плохо? - осторожно спросила я.
  
  - Нет. Намного хуже. Что за жизнь такая! Дома невозможно. Мама у меня хорошая, но ведь за каждый пустяк пилит. И даже новые перчатки купить не на что. То есть опять у мамы просить. Надоело! Вообще, где мы живем? В какой-то помойке! На улицах скользко и грязно, в метро ездят жуткие личности, кошмар!
  
  - Насчет метро, тут ты немного... Мы с тобой тоже ездим в метро, разве мы такие уж жуткие?
  
  - Нет, ты представь. Я вхожу в вагон, стою спокойно. Рядом какая-то женщина, кстати, неплохо одетая, с сумочкой. Я принюхалась - представь себе, запах помойки! Каких-то очистков, что ли, и рыбой воняет. Я отошла. Рядом совершенно нормальные люди: молодой человек с девушкой и женщина с ребенком лет шести-семи. И снова пахнет помойкой! Опять не то рыба, не то еще что-то протухлое. Я еще раз отошла. Потом вообще перешла в другой вагон. Ты представь себе, то же самое! Неужели они не моются никогда? Или одежду не стирают?
  
  - Ну, я думаю, это просто невезенье. Может, ехало в вагоне один-два алкоголика, а ты на приличных людей подумала.
  
  Ксеня потянула носом.
  
  - И у тебя здесь тот же запах. Ты принюхайся.
  
  - Да, я тоже чувствую. И правда, чем-то таким несет... Ведро я выносила. Видно, под стол завалилось что-то. Дай я посмотрю, отодвинь стул.
  
  Ксенька встала, подхватила свой пакет и раздраженно заметила:
  
  - Чувствуешь, пахнуло?
  
  - Ага, вот отсюда. Так... Ксенька! Что у тебя в пакете?!
  
  - Что-что. Шарф, телефон, кни...Ой!
  
  Мы открыли пакет: в нем были перемешаны рыбьи кости, картофельные очистки и еще какая-то дрянь.
  
  - Ой! - с ужасом сказала Ксенька, - я сумки перепутала. Мама этот пакет поставила, чтобы я его выкинула, а я...
  
  - А ты его через пол-Москвы везла. Эх, чудо ты, чудо.
  
  Мусор мы выбросили, дышать стало легче. Ксенька, доев торт, могла теперь сосредоточиться на своих несчастьях.
  
  - Это все тянется и тянется...("Это" - роман с Шокальским) и надоело до невозможности, и расстаться я с ним не могу, просто не могу. И что делать, что?
  
  - Как известно, из любой ситуации всегда найдется три-четыре выхода.
  
  - Я что-то ни одного не вижу.
  
  - Первое: попробовать изменить ситуацию: послать его подальше или потребовать сделать выбор, ты или она. Хотя знаешь, лучше бы послать. Если он с тобой изменяет, так и тебе потом изменит. Второй вариант: поменяй свое отношение к ситуации, реши для себя, что Шокальский устраивает тебя в роли вечного маятника. Только не удивляйся, если потом жена тебе будет устраивать скандалы и по телефону ночами названивать. Третье: ничего не меняй ни в жизни, ни в своем отношении к ней плачь, наживай себе морщины и седые волосы. И жди что мерзавец превратится в прекрасного принца. Вдруг. Почему-то.
  
  - Он не мерзавец!
  
  - Мерзавец-мерзавец. Не реви ты. Я на четыре года старше, и ничего, надеюсь еще.
  
  - И что это за выход такой: все оставить как есть?
  
  - Не волнуйся, если будешь вести себя, как сейчас, все очень скоро изменится.
  
  - С чего это?
  
  - Ну, поскольку ты не будешь изображать радость и счастье от ваших мимолетных встреч, то он тебя сам бросит. Нужна ему вечно ноющая тетка с седыми волосами. Правда, ты красишься...Кстати, вот этот рыжий с золотистым оттенком - точно твой цвет... Все равно бросит.
  
  Мне стало неловко, что я так резко высказала все Ксеньке, но ведь ей самой плохо от этих отношений...
  
  Ксенька не радовалась вместе со мной, что скоро освободится от Шакала, но и не возмущалась, как было бы месяца два назад, что обнадеживало. Она помолчала, затем вздохнула и мрачно произнесла:
  - А звонки не прекратились. И грозили еще раз. "Если расскажешь, тебе не жить".
  
  - Так и сказали?
  
  - Ну, примерно. Дословно я не помню, смысл такой.
  
  - Тогда сделаем так, как решили: меняемся телефонами, запиши номер, когда он высветится. А если будут угрозы, иди в милицию. Даже не сомневайся.
   Я отдала ей свой аппарат. А поскольку она привезла мусор вместо подготовленного пакета, пришлось для себя достать с антресолей старый телефон. Он такой древний, странно, что вообще работает, он даже по виду похож на дореволюционные аппараты. Слышно по нему плохо, диск - этот телефон не с кнопками, а еще с диском - периодически застревает. Но Ксеня обещала, что точно привезет мне свой, и я не переживала. Пару дней можно потерпеть. Пока мы копались с телефоном, Ксенька снова проголодалась, я подогрела суп, и мы сели обедать. Ксенька вздохнула и сказала:
  
  - А я завтра иду в театр.
  
  - С мамой? А куда и на что?
  
  - В оперетту. Только не с мамой.
  
  И она как-то замялась. Я стала торопить:
  
  - Ну, так с кем? Тебя мама с кем-нибудь познакомить хочет?
  
  Ксенька опять пробурчала нечто невразумительное. Наконец я выяснила, что потерянный Капкин валенок нашел молодой человек, гулявший в лесу со своим псом. Он увидел, как наша Капка неслась быстрее горной козы, потом нашел ботинок. Капку, благодаря ее яркому комбинезончику и общительному нраву, знают многие собачники, вот и показали Ксенин дом и подъезд.
  А через день они случайно встретились в магазине. Жил молодой человек рядом с аптекой на Чертановской, недалеко от Ксеньки, звали его Игорь. Он проводил ее домой, попросил телефон. Раза три потом они гуляли с собаками, у него был спаниель, и Капка с ним подружилась. А завтра они с Ксенькой идут в Оперетту.
  
  - А почему у тебя такой смущенный вид? По-моему, все прекрасно. Даже не понимаю, чего ты жаловалась на жизнь. Ты разведала, где и кем он работает? Сколько получает? Да-да, не вздыхай, это тоже важно.
  
  Ксенька начала бормотать что-то о том, что сердцу не прикажешь.
  
  - Я понимаю, что такое сокровище, как Андрей, сразу не забудешь. Но ты попробуй. Знаешь, я тебя не очень понимаю. Вот, появляется приличный молодой человек...Он ведь приличный молодой человек?
  
  Ксеня кивнула.
  
  - Так о чем думать? Или ты готова ждать Шакала до гробовой доски?
  
  Ксенька помотала головой: нет, не готова.
  
  - Тем более, он ведь тебя в театр зовет, а не в ЗАГС. Пока. Не знаю, чего ты переживаешь. Такова жизнь. Я всю жизнь мечтала пойти на свиданье с одним, а приходилось идти с другим. У всех так.
  
  Ксенька с грустным видом съела еще две тарелки супа, и отправилась домой, а я проводила ее до метро и поехала за посылками.
  
  Я немного опоздала, самолет уже прилетел, и пассажиры получали свои вещи. Надеюсь, этот Луховский подождет меня минут пять, если уже успел получить багаж. Я осмотрелась по сторонам. Отец вчера подробно объяснил мне, что прилетит некто высокий, рыжеволосый, в темном пальто. Но я все равно присматривалась ко всем подряд и была готова к тому, что подойти может вообще кто угодно, включая невысоких брюнетов в зеленых или красных куртках. Горький опыт научил меня быть готовой ко всему. Табличку держала как можно выше. Ко мне подошел какой-то мужчина и спросил:
  
  - Вы Алина?
  
  - Да, а вы Антон?
  
  Он кивнул. Что ж, все не так плохо, пальто у него, конечно, не черное, а светло-коричневое, но в остальном все сходится. Антон протянул мне два пакета, на одном надпись: "Алине". Второй, значит, в Солнцево.
  
  - Я возьму такси. Вас подвезти?
  
  - Да, спасибо.
  
  В дороге мы немного поговорили о жизни в Израиле. Антон, поглядывая в окно, заметил:
  
  - Моя мама страшно волнуется из-за того, что я к вам поехал. Да и многие знакомые тоже.
  
  - Почему?
  
  - Ну, как же? - он даже удивился. - Такое положение в России...
  
  - Какое?
  
  - Нестабильное. Теракты всякие. Очень у вас стало опасно, как вы тут живете, не понимаю.
  
  Я страшно удивилась. Это у нас опасно? А в Израиле?
  
  - Нет, что у нас... У нас все тихо-спокойно...
  
  Ну, если это тихо-спокойно, я уж и не знаю...
  
  Антон всю дорогу удивлялся, как мы тут живем, и моим заверениям, что живем очень неплохо, не верил.
  
   Дома я развернула сверток, лежавший в пакете. Я была готова к тому, что увижу, например, коробку конфет фабрики "Красный Октябрь" и восторженное письмо: смотри, у нас их тоже продают! Но все было не так плохо. Наташа прислала мне набор кремов для лица и масок из глины Мертвого моря. Отец положил несколько забавных мягких игрушек и календарь с фотографиями разных израильских достопримечательностей. Вот и хорошо, все-таки не зря ездила. А племяннице чьей-то сестры я позвоню завтра.
  
  Прошли выходные. В первый рабочий день нового года я, хоть и без энтузиазма, поехала на работу в музей. Я числюсь старшим хранителем экспонатов. Большая часть нашего музея - это фонды, занимающие три маленькие комнатки и одну большую - "зал для совещаний", там мы пьем чай. Маленький коридор соединяет нас (фонды) с просторным залом - экспозицией.
  У нас нет специального экскурсионного отдела. Поэтому экскурсии мы проводим сами по очереди. Еще у нас нет уборщицы - ее ставку поделили Алла и ее начальница Женя. Разнорабочего, положенного для переноса тяжелых экспонатов из фонда в экспозицию и обратно, а также производящего мелкий ремонт, у нас тоже нет. И его ставка поделена, тем более что тяжелых предметов у нас в экспозиции не бывает. И завхоза нет. И сторожа нет. И дворника. Полставки завхоза - мои, и если прибавить оплату экскурсий, то это еще несколько тысяч. А поскольку от основной зарплаты почти ничего не остается, как я уже говорила, коммунальные платежи и проездной съедают треть зарплаты, то... Впрочем, у нас все кто в школе подрабатывает, кто уроки дает. Крутимся, как можем. Летом все эти подработки иссякнут, даже такие копейки, как наша зарплата, пригодятся.
  
  Я взяла ключи от фондов и своей комнаты на входе. Наша (моя и Лиды, начальницы) комната называется отдел рукописей. Рукописи - это отдельная песня, расскажу после. Я сегодня дежурю по музею, то есть прихожу вовремя, в девять, подхожу к телефону, если вдруг кто-то позвонит, веду экскурсии, если они запланированы на этот день, а тот, кто должен вести их, заболеет, ну, и ухожу последняя и запираю фонды и экспозицию. Начальство (Елизавета Вячеславовна) обычно приходит к двенадцати, если вообще приходит. Да и прочие сотрудники не горят на работе, являются к одиннадцати, а то и позже, и отпрашиваемся мы тоже частенько. Раза три-четыре в месяц - это уж обязательно.
  
  Я всегда беру на работу интересную книгу и еще тетрадь, куда записываю свои стихи. И время до прихода начальства не бывает потерянным.
  
  Я пишу не обычные стихи, не какие-нибудь там ямбы и анапесты. Мне больше нравится японская система стихосложения, и я сочиняю трехстишия и пятистишия. Правда, я не вполне соблюдаю нужное количество слогов. Но почему-то все равно считаю, что пишу хокку и танка. И вообще, должна быть свобода творчества. У меня есть давняя и заветная мечта, я о ней ни с кем почти не говорю: накопить денег и издать хотя бы тоненькую книжечку. Алла как-то высказалась о моих стихах:
  
  - М-да, вряд ли кто-нибудь это будет читать. Но ты пиши, конечно. Все-таки занятие.
  
  Я положила перед собой свою тетрадь со стихами. Посмотрела в окно, но не увидела старой и грязной стены соседнего дома, которому уже сто лет (в прямом смысле). Когда я пишу стихи, я не замечаю никого и ничего. В это утро я, после долгих творческих раздумий, записала в тетрадь три стихотворения, а, значит, по моим меркам, оно прожито не зря.
  
  Стол мой с зажженной лампой -
  
  Маленький островок
  
  В океане бездушной зимы.
  
  
  Черная ветка, быстрая птица ней,
  
  Следы на снегу.
  
  И вчера, и сегодня...
  
  Глядишь -
  
  И скучает душа.
  
  
  В книге
  
  Мертвый цветок.
  
  О многом он должен напомнить.
  
  В руки возьму -
  
  И в сердце нет ничего.
  
  
  Я закрыла тетрадь и снова посмотрела в окно. На душе всегда после того, как я пишу стихи, бывает странное ощущение: пусто, торжественно и легко. И теперь, вернувшись в обычную жизнь, первый раз увидела медленно и бесконечно опускающуюся завесу снега, прячущую от нас весь мир.
  
  Снег... Значит, я еще некотрое время буду одна. Лида, моя начальница, заведующая отделом рукописей, работает еще и за дворника. Так что пока начальство зимой, как сейчас, долбит лед а осенью сгребает листья, я пишу стихи, пью чай, могу подремать немного на диванчике. Книгу - хоть какую-нибудь - я беру с собой обязательно. Я, собственно, читаю все: классику, стихи. Детективы, даже рекламу иногда изучаю. Только газеты с новостями или какими-нибудь политическими и экономическими рассуждениями не выношу. Еще хорошо позвонить с работы подругу или сестре и наговориться от души. Так что и работа может приносить радость. Особенно, когда у начальства библиотечные дни или совещания. "Где ваш дворник?" - "А у него библиотечный день...".
  
  Наш музейный двор - совсем небольшой, весной мы высаживаем на двух клумбах цветы, рядом с дорожкой к дверям музея - скамеечка. Вот и весь дворик. Ходим мы в музей через Большую Полянку, а с нее сворачиваем в переулочки. Можно войти в наш переулок через Ордынку, от Третьяковской, но это дальше от метро, и у нас никто так не ходит. А вспомнила я об этом потому, что увидела Аллу, идущую как раз со стороны Ордынки. В руках у нее была необыкновенно красивая бордовая роза на длинном стебле. Я не очень люблю розы, а она, я знаю, любит, и вот именно такие, высокие, на длинном стебле. Я подумала, что, наверно, это какой-то тайный поклонник... Конечно, это слишком романтично - "тайный поклонник"... Но ведь он не проводил ее до музея, и шли они, получается, специально длинной дорогой, чтобы пообщаться подольше. Или чтобы никого не встретить.
  Тут мне припомнилось, что перед Новым годом Алла тоже как-то раз принесла на работу розу. Тоже на длинном стебле, белую, полураскрывшуюся. Я тогда подумала, что, наверно, это какой-то ее знакомый, с которым Алла встречалась по какому-либо делу, подарил ей из вежливости. Слишком задумчивое...даже так - непроницаемое - было у нее лицо. А романтическое свидание предполагает, что возвращается с него человек счастливый, переполненный тайной радостью.
  Но две розы - это уже неспроста. В тот раз мы приставали к Алле, кто же подарил такую красоту, но она ответила нечто уклончивое. Она никогда не обманывает, а сказать правду ей отчего-то не хотелось. Надо сейчас выпытать. Ведь если отношения зашли так далеко... целых две розы... как можно не спросить? Алла прошла в библиотеку. Точнее, библиотеки там две: шкаф с репринтными изданиями начала 20-го века, которые мы храним (по-настоящему старых книг у нас почти нет), и несколько полок современной литературы - фентэзи, любовные романы, детективы, которые мы приносим из дома и читаем. Когда создавался музей и наши спонсоры стали формировать фонды и библиотеку, мы набросились на первые издания Мандельштама, Ахматовой, Гумилева, тем более что там были малоизвестные или редко печатавшиеся стихи. А теперь...
  Теперь мы все давно купили себе книги любимых поэтов, у нас есть все, что прежде переписывалось от руки или бралось на одну ночь, вожделенные прежде тома пылятся в шкафу, несколько экземпляров - в экспозиции. Вот и все... Елизавета Вячеславовна разрешает школьникам, приходящим к нам на экскурсии, ходить в "читальный зал", то есть сидеть с двух до пяти в Аллиной комнате. Иногда приходят девочки из старших классов, долго сидят, готовятся к докладам, что-то выписывают. Видно, что стихи захватывают их. Они чувствуют то же, что Колумб, увидевший незнакомую землю... И я вспоминаю себя двенадцать лет назад в университетской библиотеке, когда я тоже была первооткрывателем чужих миров. И я этим девочкам тогда ужасно завидую.
  
  Алла заглянула ко мне:
  
  - Привет. Елизавета здесь?
  
  - Нет еще.
  
  Я хотела спросить ее о розах, только как-нибудь поделикатнее, но в голову ничего дипломатичного не приходило; что ж, я решила, что надо быть проще и осведомилась:
  
  - Откуда роза?
  
  Алла загадочно улыбнулась:
  
  - Так...
  
  - Как так?
  
  Она не ответила, и я решила не лезть в душу. Пока. Как известно, надо просто ждать у берега реки, и течение само принесет тебе труп твоего врага... Вот опять трупы в голову лезут, чтоб им неладно было, глупость какая. Я имела в виду: все равно станет известно, рано или поздно.
  
  Было около двенадцати, и народ стал подтягиваться. Пришла Ксенька, она работает в художественном отделе, где хранятся картины и разного рода черновые наброски, относящиеся к тому времени. Кроме того, ее начальница, Светлана, - человек очень инициативный. Она решила собирать все, имеющее отношение к началу 20-го века. И насобирала столько, что картотеку заводить можно всю жизнь а ведь предполагается, что кто-то будет это изучать, писать статьи. Светлана тащит все, что может добыть. Она зачем-то принесла две фотографии Фадеева, потом добыла альбом какого-то малоизвестного художника с иллюстрациями к ранним рассказам Шолохова - иллюстрации были так себе и никакие сборники Шолохова с ними не издавались. Мы поинтересовались: имеет ли это не слишком талантливое творение какое-то отношение к Серебряному веку? Светлана долго и невнятно объясняла, что да, имеет. Мы ее объяснений не поняли, но решили не вникать. В конце концов, принес нам не помню кто из доброжелателей и энтузиастов первое издание "За далью даль". А это тоже совсем не Серебряный век. А уж что твориться в моем отделе рукописей, страшно и подумать.
  Однажды очередной энтузиаст притащил "уникальный автограф". Это был одинокий пожелтевший листок с дореволюционной орфографией. Энтузиаст уверял, что он хранился долгие годы среди вещей его бабушки, и это если не Блок, то наверняка Андрей Белый или Зинаида Гиппиус. На листке нельзя разобрать почти ничего, все перечеркнуто, кроме одной строчки: "В кружении пространства мирового...", на обратной стороне карандашом нарисован домик с кривой трубой и размашистыми кольцами дыма. Я подумала-подумала, что с этим делать и завела карточку: " В кружении пространства мирового..." - неизданный отрывок, рукопись неизвестного автора с иллюстрацией". Елизавета этой карточки, к счастью, не видела.
  Вообще Елизавета периодически начинает ворчать, что у нас не музей Алексея Изумрудного, а склад забытых вещей. А, с другой стороны, если бы мы собирали только то, что связано с Алексеем Изумрудным, у нас было бы ровно семь экспонатов на весь музей. Два сборника стихов, журнал советского времени с детскими рассказами, одно письмо к его маме от его же бабушки с рецептом засолки огурцов, две фотографии (на одной он вместе со всем университетским выпуском, виден край уха и плечо во втором ряду, на другой - с собакой, качество снимка скверное, и, собственно, где кто, понять нельзя). Да, и еще чернильница его брата.
  
  Было уже двенадцать. Мы в музее, садясь обедать в полдень, то есть, сразу, как придем на работу, обедаем часа полтора, компенсируя часы каторжного труда. А за обедом сочиняем разные истории, пародии на классиков, играем в "чепуху" или "мафию". Да мало ли что могут еще придумать интеллигентные люди. Начальство (Елизавета) наши забавы игнорирует - мы от этого не скорбим. Сегодня мы бросили жребий, и выпало сочинять пародию на Жуковского. Получилось очень неплохо... Словом, не только утро, но и весь день явно прошел не зря.
  
  После обеда я зашла к Ксеньке, рассказала ей о розе и спросила, наконец, как дела со странными звонками и как прошло свиданье с Игорем.
  
  - Опять звонили.
  
  - А номер определился?
  
  - Нет. То есть звонили из автомата.
  
  - Молчали?
  
  - По-разному... - Ксенька горестно вздохнула.
  
  - Иди в милицию. Даже не сомневайся, точно тебе говорю. А мама знает? Она подходила?
  
  - Один раз.
  
  - И что?
  
  - Ничего. Говорит, хулиганы. Не знаю... они теперь и ночью звонят.
  
  - Сколько раз?
  
  - Мы после первого звонка телефон отключили.
  
  Она помолчала, а потом сказала:
  
  - А вдруг это правда, из-за портрета? Раньше ведь такого не было.
  
  - Так возьми и выкинь. Прямо в мусоропровод.
  
  - А-а, значит, ты тоже думаешь, что все из-за него?
  
  - Нет, не думаю, конечно. Но если тебя картина нервирует, то зачем это надо? Выкинь и забудь.
  
  Ксеня посмотрела в окно и сказала:
  
  - А после театра Игорь меня в кафе пригласил. И утром мы вместе с собаками гуляли. Он Капку фотографировал. Кстати, когда те фотографии будут готовы?
  
  - Ох, совсем забыла... Ладно, завтра с утра отдам в проявку и печать
  
  - Он хочет мне помочь альбом составить. И знаешь, это так приятно, он не говорит, что я на Капке помешалась.
  
  - А кто это говорит?
  
  - Андрей...
  
  - Вот видишь! Нет, этот Игорь - просто спасение для тебя. Ты его привечай, привечай.
  
  - Да, конечно... Только сердцу не прикажешь...
  
  Я решила немного поработать и даже подвинула к себе картотеку, но тут появилась Елизавета, и позвала всех почаевничать. Время приближалось к четырем, так что, в самом деле, пора было перекусить. Обычно наш директор общается только с музейными работниками высшего звена, а тут на тебе. Еще и какие-то фрукты принесла. Чай она всегда пьет у себя в кабинете. Ну, что ж, если начальство зовет, мы всегда готовы не работать.
  Алла заварила чай и разлила по чашкам. Елизавета объявила, что в ближайшие две недели все экскурсии отменяются, возможно, и работать не будем, потому что наступают холода - мы дождались, слякоть закончилась, грядут морозы. Действительно, утром на градуснике было около двадцати, и, по прогнозам, это не предел. Если завтра будет больше минус двадцати, то работать мы вообще не будем. У нас в музее, может, из-за старых труб и стен, может еще из-за чего-то в сильные морозы невыносимо холодно. Даже сейчас кутаемся в шали и сидим в свитерах. Мы тихо радовались про себя, и тут Елизавета повернулась к Ксеньке и несколько игриво спросила:
  
  - Ты с кем это перед Новым годом покупала торт у метро? Высокий такой молодой человек в длинном пальто, с дипломатом...
  
  Ксенька напряглась: о Шокальском знали только мы с Аллой. Я поспешно сказала:
  
  - Да это была не она.
  
  - Но я точно видела...
  
  - Это был фантом.
  
  Наступило гробовое молчание. Все странно взглянули на меня, Алла покрутила пальцем у виска. Все еще немного помолчали, потом как-то одновременно заговорили о новой экспозиции, которую предполагалось начать оформлять в феврале.
  
  Кто-то посмотрел в окно и заметил
  
  - Ну и ну, метель-то какая...
  
  Я как всегда не смогла промолчать и заявила:
  
  - Если так будет продолжаться, нас просто завалит. И вход, и окна - до форточки. Будем общаться с миром как Железная Маска: писать послания на железных тарелках и бросать их форточку. У нас есть железные тарелки?
  
  Алла опять постучала по лбу, и все потянулись работать. Точнее, мы разошлись по отделам, не столько трудиться, сколько собираться домой, а Елизавета неожиданно вызвала Ксеню в свой кабинет. Я подождала, когда Ксенька выйдет, но она все никак не выходила. Больше того - Елизавета отпустила меня домой - мол, она сама закроет музей. Неужели Елизавету так обуяло любопытство, что она решила непременно все у нее выведать, хоть даже у себя в кабинете, куда простых музейных служащих почти никогда не приглашают? Не даждавшись, мы с Аллой ушли вместе, она несла свою загадочную розу, бережно укрывая ее от холода.
  
  Когда я пришла домой, Николай Ильич и Марина были на кухне и ужинали. Вчера мы толком не пообщались, потому что они приехали уже поздно, и сейчас он принялся делиться новостями, как они отдыхали, гуляли каждый день в Воронцовском парке, съездили в цирк. Я тоже села пить чай, подлила себе молока, предложила Марине купленное по дороге печенье. Марина пила сок, сидя на удобном стуле с подлокотниками. Николай Ильич взял салфетку, вытер Марине рот и вдруг усмехнулся:
  
  - Знаете, Алина, вот бывают на Рождество чудеса. Я долго стоял в очереди - Марине как инвалиду давным-давно положена новая машина, наша уже совсем старая. Я не надеялся, что до нас очередь дойдет раньше, чем через год. И вдруг сегодня мне звонят и говорят: "Приезжайте, вам выделяют деньги, подошла ваша очередь". И я помчался, Марину оставил в садике до вечера. Ох, сколько я сегодня ходил по кабинетам! Не буду вас перегружать ненужными подробностями, словом, на той неделе, видимо, покупаем новую машину!
  
  - Вот уж подарок так подарок! Поздравляю, - от души сказала я.
  
  Николай Ильич помог Марине дойти до комнаты и включил ей телевизор. Потом вернулся и начал мыть посуду. Я решила все-таки спросить его про "Портрет", я ведь могла ошибиться, в письме говорилось о другой картине, а эта - действительно не его работа.
  
  - Николай Ильич, а вы хорошо знаете художника Сергеева? Я имею в виду, не лично, а картины?
  
  - Как раз - лично, а не только знаю творчество, я же ходил в его мастерскую, был его учеником.
  
  - Любопытно... Я вас потом кое о чем спрошу, только надо это обдумать... А вот как вы думаете, та картина, "Портрет актрисы", - это действительно его работа?
  
  - В каком смысле?
  
  - Ну, может быть, она просто хранилась у него дома, а написал ее кто-то другой?
  
  - Почему вы вдруг так решили?
  
  Я объяснила, что думаю о разнице в творческой манере между "Портретом" и остальными картинами.
  
  - Согласитесь, все его работы такие тонкие, лирические. А тут какой-то сюрреализм. Я в этом мало понимаю, но ведь разница очевидна.
  
  Николай Ильич покачал головой.
  
  - Во-первых, творческая манера не заключается только в тонах или полутонах. Есть множество других признаков. Вообще-то, в художественном мире, среди очень немногих, кому эта работа стала известна, были разные споры о картине, но никому не приходило в голову сказать, что это не его творение. Да, вы правы, то, как написана эта картина, совсем Сергееву не свойственно. И, тем не менее, не сомневайтесь, именно он ее написал. Я могу объяснить вам все это по-научному...
  
  - Да нет, я верю...
  
  - Но, поскольку я видел, как он ее писал - я ведь часто бывал у него и дома, и в мастерской - то можно не сомневаться.
  
  Он поставил тарелки и чашки на свою полку, затем неожиданно просил:
  
   - А как вы думаете, "Холстомер" Толстого - это его произведение, или только приписывается ему, а автор - кто-то другой? Тема очень странна для Толстого, и вообще для 19-го века. Рассказ о жизни лошади, да еще рассказывает сама лошадь...
  
  
   - Да никто не сомневается, что это его рассказ. И по стилю, и по психологизму рассказа... Если начать доказывать, найдешь тысячу признаков. Ну в общем, да... мне ход ваших мыслей понятен. Может, "Холстомер" и необычный рассказ, но это, безусловно, вещь Толстого. Несмотря на странность сюжета.
  
   - Вот и с этой картиной так же. Невозможный сюжет, но вещь, безусловно, написана Сергеевым.
  
   Да, в этом доказательстве что-то есть. Я допила чай и направилась к себе, на заслуженный трудовыми подвигами отдых.
  
   Зазвонил телефон. Я взяла трубку.
  
  - Алло? Привет, мам.
  
  Хотя я была у них на празднике, и мы поговорили обо всех своих делах, и вообще видимся часто, мама все равно любит проверить, как у меня и что. Когда мы жили вместе, ее опека иногда раздражала. А сейчас, пожалуй, даже приятно. Я рассказала, как прошел день, мы минут пять поболтали о том, о сем.
  
  - Алина, сестра вчера вечером прилетела из Питера, ей надо о чем-то с тобой поговорить. Кстати, вы пойдете в четверг к Кацам?
  
  - Конечно.
  
  - Так вот, решите сейчас, что подарите.
  
  - А ты не пойдешь?
  
  - Я, наверно, приеду пораньше, помогу салаты порезать. И о подарке с Аней я договорилась. Так что вы решайте сами, что дарить, и приезжайте уже к празднику. Вот Лера подошла, передаю трубку, счастливо, одевайся потеплее, если пойдешь на улицу, мороз обещают до тридцати градусов.
  
  Лера взяла трубку и сказала своим обычным, ровным, прохладным голосом:
  
  - Знаешь, мне сегодня звонила Татьяна. Она хочет тебе предложить отличную работу, точнее, подработку, в частной школе. Вот тебе ее телефон, позвони прямо сейчас и все выясни. Это прекрасное место, нельзя упустить.
  
  Я обрадовалась, потому что работать в простой школе очень уж не хотелось, труд тяжелый и, на мой взгляд, материальная выгода не соответствует затраченным силам и нервам. В частных школах хоть платят побольше.
  
  - Ну что ж, если у тебя нет никаких новостей, тогда пока, - сказала Лера.
  
  - Как так "пока"? Я твоей Татьяне позвоню через пять минут, а сейчас я хочу с тобой пообщаться, мы же полторы или две недели не виделись!
  
  Ответа не было. На другом конце провода слышен легкий шелест, перелистывание страниц. Лера явно что-то читает. Как мило...
  
  - Что там у тебя?
  
  - По работе. Статья по налогообложению. В общем, тебе это вряд ли будет интересно.
  
  - Ах да, конечно. Ты смотри, не забудь: слева - дебет, справа -кредит. Не перепутай.
  
  - Так. Я могу считать, что мы уже пообщались?
  
  - Погоди, я сегодня сочинила стихотворение. Очень смешное. Все так хохотали!
  
  - Поздравляю. Можно в другой раз?
  
  - Нельзя. Сядь и слушай.
  
  - Мне некогда. Найди себе другого слушателя.
  
  - Да где же я его найду?
  
  - Меня твои стихи утомляют.
  
  - Да что же это такое! Ты мне сестра или нет? Слушай сейчас же!
  
  И я стала читать мою сегодняшнюю пародию на Жуковского.
  
  "Лесной президент".
  
  С малюткою мчится во мраке ночном
  
  Ездок запоздалый в прикиде крутом.
  
  "Родимый, взгляни! Не охранник, не мент,
  
  Там, в дальнем овраге, лесной президент.
  
  Он зубы оскалил. Глаза как огни...
  
  Родимый, коня своего тормозни!"
  
  "Ты, сына, что мелешь-то? Там ведь темно.
  
  В овраге помойка с весны уж давно".
  
  "Нет, страшно! Меня он как будто зовет.
  
  Вдруг вцепится, схватит, к себе унесет?"
  
  "Наплюй! Никого и не может там быть.
  
  Ты понял? И хватит. Кончай уже ныть!".
  
  До дома ездок, торопясь, доскакал.
  
  В руках его...
  
  - Алин, это еще долго? - Лера явно ничего не слушала. Для кого стараюсь? Хотя, действительно, сегодня первое место заняла не я, а Лида. Мне самой ее пародия больше понравилась. Наверно, правда, у меня сегодня неудачные стихи... - Не забудь перезвонить Татьяне. Да, и еще. Что предлагаешь подарить Кацам?
  
  - Что-нибудь запоминающееся, необычное.
  
  Послышался шум - Лера, видимо, отложила журнал.
  
  -Ну, давай свои варианты.
  
  - Давай подарим книгу. Или книги, - предложила я.
  
  - Алина, тебя, что, заклинило на литературе? Надо что-то серьезное, необходимое. Может, деньгами?
  
  - Да ну, это пошло.
  
  - Зато приятно. Впрочем, я уже решила, что неплохо бы...
  
  - Нет, знаешь, ты без меня ничего не покупай. И я зайду все-таки в книжный.
  
  - Значит, так. Встречаемся в четверг у моей работы. Ровно в шесть. Покупаем цептеровские кастрюли, цветы, торт и едем к Кацам.
  
  Лера всегда подавляет меня своим непонятно с чего возникшим авторитетом. Она старше меня примерно на полтора года, но, видимо, не в возрасте дело. Она рассудительная, серьезная, без шальных мыслей и порывов неизвестно куда. Такое ощущение, что ей - лет сорок, тогда как мне - не больше двадцати. Если вдуматься, я ведь действительно чувствую себя лет на двадцать. А Лера и в детском саду вела себя солидно и рассудительно. Возможно, у каждого человека есть некий идеальный для него возраст, к которому он в детстве стремится и который в зрелости или старости перерастает. Если этот возраст - десять лет или, напротив, семьдесят - это не слишком здорово, встречала я таких людей: первые до седых волос инфантильны, вторые могут стать вечными занудами. А хуже всего, если человек застревает в переходном возрасте, постоянно обижается, ноет, самоутверждается... вот где ужас-то.
  Наверно, мы так непохожи (по характеру, внешне-то наоборот, очень похожи), потому что Лера пошла в своего отца, она от первого маминого брака. Я - от второго. От третьего маминого замужества осталась люстра в большой комнате, а четвертый брак вполне благополучен, они женаты уже двенадцать лет. Правда, фамилия у нас с Лерой одна, мы Алексеевы. Выйдя второй раз замуж, мама фамилию не поменяла. Мой родной отец прозывался Антон Шпындурько, хотя, женившись второй раз, он все-таки не выдержал и взял Наташину фамилию. Быть Шпындурькой мама не захотела, и я ей очень благодарна. Лера, видимо, многое унаследовала от мамы. По крайней мере, замуж она собирается уже второй раз. Маму ей, впрочем, вряд ли перегнать... но мне и того не удалось.
  
  - Да, и еще. Полагаю, ты понимаешь, что там не надо читать свои стихи?
  
  Странно, подумала я, когда мы распрощались, вот и мама не любит поэзию, во всяком случае, мою. У Леры это, наверно, наследственное. Насчет стихов, кстати, она не права. Женька и его жена слушают их с большим удовольствием, что бы там мама ни говорила , что они просто хорошо воспитаны.
  
  Я решила немедленно позвонить Татьяне, потому что хвататься надо за любую подработку. Очень хочется отремонтировать коридор.
  
  - А, это ты, привет, Алина. Так вот, я уже Лере говорила, есть неплохой вариант: в одну частную школу требуется учитель русского языка. Ты ведь раньше преподавала?
  
  - Да, года два назад. И меня туда возьмут? Там, наверно, огромный конкурс?
  
  - Ты ведь придешь не с улицы, а по моей рекомендации. Я хорошо знаю их завуча. Там предпочитают брать своих. Платят прилично. Дают один класс, так что совмещать тебе убдет легко. Тебе, скорее всего, предложат пятый. Девять часов в неделю. Заметь, что приезжать туда тебе нужно будет не каждый день. Расписание стараются делать удобное. Находиться школа на Тульской, так что и до работы, и домой ехать удобно. Подъехать надо в следующий понедельник, позвони только предварительно. Там одна, в сущности, формальность: надо пройти тестирование на компьютере. Но, думаю, это быстро и несложно. Я обо всем договорилась, так что считай - тебя уже взяли.
  
  - Просто отлично, даже не верится, слишком хорошо, - недоверчиво заметила я.
  
  - Записывай телефон и адрес, - уверенно ответила Татьяна и добавила: - С моей рекомендацией все пройдет без сучка, без задоринки, не волнуйся.
  
  Я положила телефонную трубку, не веря своему везению. Тут взгляд зацепился за фотографию. Мария Аристарховна сказала бы, что картина приносит мне счастье...Глупости, конечно.
  
  Я подумала, что надо почитать дневник Сергеева, до него как-то руки пока не дошли. И тут снова зазвонил телефон.
  
  - Алин, привет, - это была Ксенька, и голос ее звучал убито.
  
  - Ну, что Елизавета от тебя хотела? Извини, что не подождала, но ты там была так долго...
  
  - Знаешь, она так сначала вежливо меня пригласила, предложила сесть... Потом сказала, что не совсем мной довольна, что я опаздываю. Словом, говорит, увольняйся, и все.
  
  - Из-за опозданий?! Бред какой-то. Кто у нас приходит вовремя? Да никто. И кто будет работать за такие копейки?
  
  - Не знаю...
  
  - Послушай, но у тебя нет выговоров, даже устных замечаний нет, она не имеет права тебя увольнять. Выбрось из головы.
  
  - Я уже заявление написала...
  
  - Ты что?! Да зачем же ты это сделала?
  
  - Я растерялась. Я вообще начальства боюсь.
  
  - Это я знаю... С какого числа написала?
  
  - С завтрашнего...
  
  - Ты с ума сошла! А две недели законные на отработку? Она никакого права не имела...
  
  - Я уже все, уже написала... Уже и трудовую книжку взяла.
  
  - С чего это Елизавету так припекло, что стряслось? У нас годами люди не меняются. Кому мы нужны, кто к нам пойдет?
  
  Ксенька грустно молчала.
  
  - И что же ты такая прямо бессловесная какая-то! Надо уметь за себя постоять. А ты... Пригрозит тебе начальство, и ты уже готова. Надо бороться, а не быть размазней!
  
  Ксенька всхлипнула. Тут я заставила себя замолчать, ведь она ждала от меня не поучений, а сочувствия или совета.
  
  - И что же ты теперь делать будешь?
  
  - Я, когда домой ехала, купила "Из рук в руки". Я подумала, что в школу боюсь опять соваться, не умею я общаться со школьным начальством... В музеях платят очень мало... Ну вот, я и решила... Помнишь, в прошлом году я ходила на компьютерные курсы? Там были летние скидки, а маме дали как раз отпускные. Вот я и подумала, может, мне найти работу на компьютере? Я смотрела по дороге объявления, да любой начинающий оператор ПК больше, чем мы в музее получает в два - три раза.
  
  - Ну и правильно. А что твоя мама говорит обо всем этом?
  
  - Она против, она и на курсы меня тогда пускать не хотела. Говорит, что это глупости, что я себе жизнь порчу. Она считает, что надо работу в музее искать, в другом каком-нибудь. А оператором, сказала, это непрестижно.
  
  - Знаешь, Ксень, вот в таких джинсах и сапогах, как у нас с тобой, которые не то порвутся вот-вот, не то развалятся на глазах изумленной публики, ходить гораздо более непрестижно. Скажи об этом как-нибудь своей маме. Я не считаю, что все только деньгами измеряется, но ведь надо какой-то разум проявлять.
  
  Ксеня помолчала, затем нерешительно произнесла:
  
  - Ты, наверно, будешь смеяться, но пока я не попросила у тебя фотографию "Портрета", ничего в моей жизни плохого не было, с работы не выгоняли, по ночам не названивали...
  
  - А что, снова звонили?
  
  - Ну да... Я от каждого звонка уже вздрагиваю.
  
  - А определитель?
  
  - Там все время какой-то непонятный номер высвечивается. Игорь сказал, что это из автомата звонят. Может, правда, мне ее выкинуть, эту фотографию?
  
  - Конечно, выкини, по крайней мере, не будешь думать об этом. Я, естественно, не верю во всю эту мистику, но если тебе от этого спокойнее будет - выброси и забудь.
  
  Ксенька тяжело вздохнула и пообещала позвонить завтра, когда начнет поиски работы. Мы распрощались.
  
  Я подумала, что стоит позвонить Марии Аристарховне, наверняка они уже приехали. На сей раз я дозвонилась. Вархушева выслушала меня и сказала:
  
  - Вот видите, это непростая картина, я вам давно это говорила. Про Орловых я толком ничего не знаю. Помнится, мама рассказывала, что в 30-е годы дед общался с Павлом Орловым, до революции они были не из последних людей. Потом вроде Павел погиб на войне. Собственно, больше я ничего не знаю. Если мы и хранили какие-то рукописи или что-либо подобное, то все отдано. Я порасспрашиваю маму и брата. Знаете, еще припоминаю смутно, вроде в Подмосковье живет какая-то их родственница. Ладно, я постараюсь разведать поподробнее. Алина, вам не кажется, что из этого может получиться очень интересная статья? Возьмитесь за это, раскрутите до конца. Я прямо завтра потрясу брата, дядю Артема и маму порасспрашиваю. Вот придете в субботу на урок, расскажу, если что-то успею разузнать.
  
  Я залегла на диван и принялась размышлять, поглядывая на фотографию "Портрета" для вдохновения.
  
  Если бы я в советские времена решила бы спрятать некую важную вещь, что бы я сделала? Думай, голова, думай! Спрятала бы в потаенное место, только не в квартире, не на даче, а допустим, у каких-нибудь дальних и нелюбопытных знакомых, если такие бывают. Словом, в нейтральном, то есть не имеющем ко мне прямого отношения и безопасном тайнике. Это место должно быть известно Орловым, довольно глупо было бы намекать на то, что знаешь только ты. Мне кажется, что в "Портрете" это место указано символически, зашифровано. Значит, расспрашивая об Орловых, надо особенно интересоваться географическими подробностями жизни их семьи.
  
  Тут я вспомнила, что надо бы позвонить в Солнцево и договориться насчет посылки.
  
  - Алло, Ольга? Здравствуйте, это Алина Алексеева, вас, наверно, предупредили, что я вам должна передать посылку из Израиля.
  
  - Да, конечно, большое вам спасибо, я уже начала волноваться, мне вашего телефона не сказали, а там лекарства для ребенка, у нас они такие дорогие, еще и не достанешь... Куда мне подъехать, вы скажите, где вам удобно?
  
  Мне стало стыдно. Я о посылке чуть не забыла, а там лекарства, наверно, очень нужные.
  
  - Я живу рядом с метро Таганская.
  
  - Так это прекрасно! Я работаю около Киевской, завтра после работы я бы к вам подъехала.
  
  Мы договорились встретиться в метро, и я отправилась спать, радуясь, что мне не надо будет ехать в Солнцево.
  
  Среда началась странно... Почему-то я проснулась в пять утра и целых полтора часа не могла заснуть. Сначала, увидев, что еще так рано, я очень обрадовалась: еще несколько часов спать, вот ведь счастье. А потом - увы. Сон куда-то ушел, хотя чувствовала я себя совершенно разбитой. Я подошла к окну. Падал густой снег. Падал, падал... Мир исчез. Я долго стояла и смотрела. Потом легла и, наконец, мне удалось уснуть. И приснился мне странный сон.
  
  Я стояла на верху широкой лестницы. Рядом, на перилах, красовались горшочки с яркими красными цветами, а внизу был огромный парк с шарами подстриженных кустов, живописными клумбами, прихотливыми фонтанами. Дальше был виден город, застроенный причудливыми многобашенными замками, совсем не похожими на средневековые, и маленькими разноцветными домиками: розовыми, голубыми, зелеными с острыми крышами. Парк был совершенно безлюден. Я спустилась по лестнице и услышала шум моря. Я быстро прошла вперед и через некоторое время действительно вышла к морю. Пахло солнцем и водорослями. Я села на волнорез и опустила ноги в воду. Волна то отходила, то накатывала и поднималась до колен. Рядом со мной кто-то сел.
  
  - Жарко, да? - спросил незнакомец. Это был молодой человек лет двадцати, темноглазый, загорелый, в светлой свободной рубахе и темных широких штанах. - А я удрал.
  
  - Откуда?
  
  - А вон там, видите, корабль. Я там работаю. Рыбу ловлю. А сегодня ее итак уже наловили невесть сколько, ну я и удрал. Неохота работать. А, мне всегда неохота, лучше искупаться. Прыгнем?
  
  - Но мы вымокнем!
  
  - Сейчас жарко, и одежда сразу высохнет. И не сомневайтесь, я всегда так делаю. Хочу доплыть до дна, набрать раковин.
  
  - Но у нас нет аквалангов!
  
  - А, неважно, мы всегда запросто под водой дышим. Ну, прыгнем?
  
  И мы прыгнули. Я, правда, очень сомневалась и боялась немного, но все так и вышло. Мы совершенно спокойно - правда, не понимаю, как - дышали под водой. Прохладная, пахнущая водорослями вода омывала тело, быстрые тонкие рыбешки скользили мимо, движения воды покачивали красные и зеленые водоросли. От волн и отблесков солнца над головой дрожали и сменялись свет и тень в бесконечном скольжении мелких волн. Мой спутник встал на дно и, очень медленно, преодолевая сопротивление воды, пошел, глядя вниз и то и дело наклоняясь за раковинами. Я тоже пошла, еле-ле удерживаясь на ногах. Но с непривычки не видела ни одной раковины. Потом мы всплыли и, сидя на волнорезе, разглядывали пеструю добычу. В одной из раковин оказалась крупная розовая жемчужина. Створки раковины были светло-голубые с зеленоватыми прожилками.
  
  - Хочешь? - предложил он мне.
  
  - Спасибо. Если тебе не жалко отдавать.
  
  - Я их сколько хочешь найду. Меня зовут Дорт, кстати. А то я так и не назвался.
  
  Мы и впрямь высохли за несколько минут. Дорт предложил пособирать фрукты в ничейном саду. Сад за разваленной каменной оградой, заросший высокой травой, деревья с широкими темно-зелеными листьями, среди них непонятные фрукты, синие, оранжевые... Но, увы, я так и не узнала вкус неведомых плодов из заморской страны.
  
  Зазвонил будильник. Я проснулась, полежала немного в кровати, долго не понимая, что происходит, а потом заново припоминая сон, все подробности... и так обидно было возвращаться к реальности, в привычную повседневность. Но пора было собираться на работу, и я поползла на кухню. Снег уже не падал, были видны неясные, серые очертания домов деревьев а после этого сна появилась ощущение, что из мира ушла последняя романтика.
  
  Выйдя из дома, я решила зайти в туристический клуб за планами походов на январь. Раз в месяц я беру брошюру с маршрутами. Сколько там всего! Планы беру не себе, а своей бабушке, это она в походы ходит, но возможности все равно впечатляют. Можно отправиться в любое место Подмосковья, маршруты имеют разный темп: медленный, средний, энергичный. Можно выбрать тематический поход: на привале выслушать лекцию по истории или, к примеру, по ботанике, поиграть в волейбол (летом, конечно) или посидеть у костра с гитарой под бардовские песни. Или отправиться к Троицкой Лавре и, пройдя несколько километров по лесу, подойти к ней перед вечерней и услышать разносящийся далеко, над городом и лесами, медленный благовест. Это единственный поход, в котором я была. Я не любительница бродить по лесам вместе с дружным коллективом. Нет, я очень люблю природу, но только без коллектива. Подышать дивным лесным воздухом, посидеть около кудрявого березняка, полюбоваться на столетние темные дубы, поискать грибы на опушке, но совершенно не воспринимаю это как разновидность спорта. И дружная толпа с веселыми песнями в общении с природой явно лишняя. Тем более, встречаются группы на вокзале часов в семь или раньше, это во сколько же надо вставать. Но если бабушке нравится каждую субботу отправляться в путь-дорогу, то мое дело принести ей планы, поскольку клуб этот от нее далеко, а мне - два шага от дома. А уж идти вместе с ней она меня ни за что не заманит.
  
  Взяла я брошюру и пошла к метро. Я всегда хожу через Марксистскую, до Таганки надо пройти несколько улиц с потоком машин, после уютной тишины моего дворика это раздражает. Когда я только выхожу из подъезда, ощущение, что время остановилось. Старые дома, малолюдные переулки...
  
  Подошла я к станции и решила купить журнал в дорогу, вот хотя бы "Лизу". До Полянки довольно близко, стало быть, весь журнал я прочитать не успею, это прекрасно, а то что я буду делать на работе. Я отдала мелочь продавцу и взяла "Лизу".
  
  - Дайте и мне тоже этот номер, - услышала я. Рядом стоял мой сосед по двору, тот, который вечно возиться с машиной.
  
  Интересно, он читает женские журналы? Он обернулся ко мне и, кивнув на "Лизу", спросил:
  
  - Часто берете?
  
  - Когда как, - сказала я, подумав, что обычно просто жаль денег, и я всегда предпочитаю купить одну книгу, а не два-три журнала.
  
  - Мама читает каждый номер. Вот, покупаю ей, как увижу. А вчера забыл. А я вас давно что-то не видел. Уезжали на праздники?
  
  Надо же, он что, у подъезда караулит, смотрит, вышла я или нет?
  
  - Нет, просто дома сидела, - ответила я и направилась было в метро.
  
  - Подождите, пожалуйста! - он, торопясь и не пересчитывая сдачу, пошел за мной. - Все думал, где же вы, во дворе вас давно не видел...
  
  Я слегка покраснела и начала запихивать журнал в сумку. К счастью, это не самый близкий к метро лоток, и рядом почти никого не было. Поскольку я промолчала, но не ушла, он, кашлянув, продолжал:
  
  - Я даже забеспокоился...
  
  Это был уже некоторый перебор, но все равно приятно.
  
  - А вот вы что делаете в субботу? Я вот, например, в Третьяковке давно не был, и в Макдоналдсе тоже.
  
  Интересное сочетание. Но я не стала придираться и кивнула:
  
  - Я тоже. И вообще давно никуда не выбиралась.
  
  - Меня, кстати, Петей зовут. А вас.
  
  - Алина.
  
  - Лена? Какое красивое, редкое имя!
  
  С ума сойти!
  
  - Нет, Алина.
  
  - Надо же, это еще необычней!
  
  Я пробормотала что-то невнятное и вообще очень смутилась.
  
  - Вот, хотите шоколадку? Я всегда из дома беру, а то ездишь целый день, иногда некогда из машины выйти, перекусить.
  
  - Не хотелось бы отнимать последнее...
  
  Он не услышал иронии и серьезно сказал:
  
  - Ничего, сейчас еще куплю.
  
  - Спасибо.
  
  - А вы не дадите ли ваш телефон? А то вдруг опять нескоро встретимся. Я вам позвоню, может, выберемся куда-нибудь.
  
  Я написала ему номер в блокнот и пошла к метро.
  
  Я ехала по кольцу, не замечая обычной давки. На кольцевой даже не в час пик теснота. Хорошо хоть, на каждой станции толпа выходит. Даже если не сможешь пробиться к выходу - вынесут. Журнал даже доставать не хотелось, так хорошо было на душе. Вот и на моей улице праздник, вот и меня пригласили на свидание. Может, я была под впечатлением странного сна, но жизнь показалась полной приключений и неожиданностей. Я была переполнена мечтами о долгожданном романе. Пусть он явно не герой моих помыслов и снов, но ждать этого гипотетического героя еще десять лет я не намерена. Сам виноват, что опоздал.
  
  На первом свидании главное не занудствовать, не перегружать мужчину своими проблемами. Ни на что не жаловаться, не умничать. Пусть разговор будет поверхностным - о том, о сем, ни о чем. Избегать размалевываться и обвешиваться бижутерий. Словом, не надо отпугивать мужчину сразу, и без того за чем-нибудь недосмотришь - он и сбежит. Мужчины - создания нерешительные и пугливые, их нельзя травмировать. Однажды я с одним своим кавалером гуляла на Воробьевых горах. И туда именно в это время приехали молодожены с кучей родных и друзей. Я начала разглядывать невесту. Вообще, все, что касается свадьбы, это так волнующе! У нее была вуаль и фата, украшенные крохотными серебристыми цветочками. От пояса до подола облегающего платья наискосок спускалась дорожка таких же серебристых цветов. На руках элегантные перчатки выше локтя. Я полюбовалась и воскликнула, причем почти без задней мысли:
  
  - Какое платье! Как хорошеют девушки в день свадьбы, прямо удивительно! А какой букет! (Букет был огромный, тяжелый, таким можно убить). Как я ей завидую!
  
  И после этого мой спутник меня больше не приглашал. Что я такого сказала?
  
  Еще я раньше любила показывать эрудицию. Например, был у нас на пятом курсе один невнятный предмет типа эстетики. Для него нам надо было написать доклад о творчестве любого русского художника. Я взяла первую попавшуюся брошюру и все оттуда скатала. Она оказалась о творчестве Борисова-Мусатова. И вот, встретившись с одним молодым человеком, я чуть не час расписывала ему, какие сюжеты брал художник, да какие необычные сочетания цветов он предпочитал. Чего я хотела этим добиться, непонятно. Но молодой человек после той романтической прогулки исчез из моей жизни навсегда.
  
  Придя на работу, я с горечью заметила, что Ксенькино место пусто. Был человек, и нет его. Скоро и память сотрется...
  
  Я взяла кипу рукописей и картотеку. Мы усердно изучаем и систематизируем рукописи по хронологии и авторам. На карточке должно быть краткое описание формата рукописи, ее тематики. Когда в начале перестройки создавался наш музей, стали всплывать забытые и опальные имена. Мы собрали два шкафа рукописей, причем автографов самого Алексея Изумрудного у нас нет. В основном это рукописи малоизвестных или совсем неизвестных авторов. И несут к нам не только то, что положено нам собирать, то есть относящееся к началу 20-го века, а, как я уже говорила, все подряд. Архивы двадцатых годов, тридцатых и даже более поздних. Хотя мне-то что. Сказано: систематизировать, вот мы и систематизируем до посинения. Сказано: изучать - изучим в свое время.
  
  Только начала заполнять картотеку, как вдруг меня озарило... я поняла, почему Ксеню уволили. Еще в декабре Елизавета жаловалась, как дочери ее подруги тяжело в школе. И дети не такие, и с работы лишний раз не отпросишься. Понятно, решили, что в музее ей будет легче. Видимо, совсем допекла ее школьная жизнь, а то наверняка Ксенька и дальше работала бы. Любопытно, а где сейчас эта новенькая? Небось, отсиживается в тепле, не рвется в оледенелый музей...
  
  Я вытащила из сумки фотографию "Портрета", поставила ее на столе и принялась разглядывать. Раз мы выяснили, что в этом "безумье есть система", надо ее постичь. Что могут означать часы? Думаю, нечто, зашифрованное в цифрах. Часов было семь. Я выписала время: 9.15, 1.18, 3.52, 6.11, 7.29, 2.21, 4.47. Может быть, цифры соответствуют буквам? Я написала алфавит и принялась крутить его и так и сяк, подставляя под букву то цифру, то двузначное число. Но ни малейшего проблеска не было.
  
  Я начала вглядываться в череп с костями. Может, он обозначает кладбище и тайник на нем. Цифры - каким-то образом зашифрованное местоположение. Надо узнать, где похоронен Павел Орлов, или кто-то из ближайших его родных, или родных самого художника. А потом съездить на кладбище и попытаться выяснить... Что? Может быть, надо отсчитывать шаги в определенном направлении, или что-то еще. Надо съездить и, возможно, какие-то мысли появится уже там, когда все осмотрю.
  
  Я не выдержала и начала звонить Вархушевым. Мария Аристарховна как-то странно отреагировала на мои размышления о кладбище, но все же обещала подумать и перезвонить. Хотя, по ее мнению, череп с костями может означать что угодно и вряд ли кладбище. А место упокоения Орловых ей в любом случае неизвестно. Кажется, Орловы были откуда-то из-за Урала. Надеюсь, все-таки Сергеев не имел в виду могилу предков Орловых, ехать за Урал - это уже чересчур. Если бы узнать, где похоронен Павел Орлов... Ведь речь в письме шла именно о нем.
  
  Я заполнила еще три карточки и раздраженно подумала: "Рабский труд малопроизводителен". Отложила работу и взяла тетрадь со стихами. Жизнь уходит, а вечность ускользает. Надо поработать над стихами, иначе в душе останется ощущение бесполезно теряемого времени.
  
  Только-только в голове начало складываться пятистишие, и тут зазвонил телефон - я дала Марии Аристарховне свой рабочий. Она рассказала мне, что Павел Орлов погиб во время войны и похоронен где-то в Прибалтике, а все их усопшие родные (Сергеевы) на кладбище в Николаевке - это деревня недалеко от Москвы. Она объяснила, как туда ехать, правда, добавила скептически, что это, скорее всего, бессмысленно.
  
  - Алина, кстати, - прибавила она, - я там уже сто лет не была, это просто позорно. Если вы все же решите туда поехать, посмотрите, все ли там нормально, наверняка, ветки нападали или еще мусор какой-нибудь валяется. Если там что-то надо будет сделать, я все оплачу.
  
  Люблю деловой подход, это правильно. Но, во всяком случае, вероятнее всего, что Сергеев не имел в виду ни Урал, ни Прибалтику. Конечно, не очень понятно, что и как можно спрятать на кладбище, но мне сразу представились древние фамильные склепы, тайники, сокровища...
  
  Взглянув на часы, я подумала, что у Ксеньки, наверно, уже прорисовывается что-то с работой, и позвонила ей.
  
  - Ну, как? Звонила куда-нибудь?
  
  - Я успела уже в несколько мест позвонить, а в одно даже подъехала. Везде опыт работы требуется. Только одни на собеседование пригласили.
  
  - И что там?
  
  - Значит, так. График - сутки-двое...
  
  - Трудно...
  
  - Платят тридцать тысяч. Не сразу, конечно, после испытательного срока.
  
  - Тридцать! По-моему, отлично, по сравнению с нашей-то зарплатой. А кем ты там работать будешь?
  
  - Оператор ПК-кассир.
  
  - Деньги считать - это уже хуже.
  
  - Да ну, ничего, - бодро воскликнула Ксенька. - Сколько вокруг магазинов, везде кассирши сидят. Разве они особенные?
  
  Я было хотела возразить: "Нет, это ты у нас особенная", - но тут подумала о еще более неприятном моменте.
  
  - А их не смущает твое сугубо филологическое образование?
  
  - Нет, почему-то даже наоборот. Они сказали, что им нужен человек хорошо обучаемый, воспринимающий новое.
  
  Поскольку я никакого понятия о работе на компьютере не имею, даже и долгое время не знала, как он, собственно, включается, то ничего на это сказать не могла.
  
  - Ну, наверно, это деловой подход, - сказала я, - правильно, вот там и работай. Тридцать тысяч - приличные деньги.
  
  - Это не сразу. Сначала, где-то месяц, я буду считаться ученицей и получать тысячу пятьсот рублей в сутки. Со второго месяца - две тысячи. А с третьего - оклад.
  
  - Что ж, естественно, кто же сразу нормальные деньги будет платить. И когда на работу?
  
  - С пятницы. Но первые две недели я буду работать по несколько часов в день. И, конечно, не одна, а в паре, то есть это еще не работа, а обучение. И знаешь, мне больше всего нравится, что это - книжный склад. Там столько всяких книг! А операторы могут в свободное время читать сколько хотят. И домой брать, только обратно приносить, конечно. Мне уже даже дали одну книгу почитать, совершенно новую, ну то есть недавно вышедшую - Полякову. И ты знаешь... Это очень странно... Я ведь все-таки выбросила фотографию "Портрета". Тут меня и пригласили на работу. И, что еще более загадочно, звонки прекратились! Алина, ну подумай сама, разве можно теперь отрицать мистические свойства этой картины, ведь просто очевидно, что в ней есть какая-то тайна?
  
  - Да, кстати о тайне. Слушай, ты до пятницы совершенно свободна. Хм... Что-то мне это напоминает? Ладно, неважно... Поехали завтра на кладбище?
  
  - Ночью!?
  
  - Ох, как же люди стандартно мыслят все-таки. Уж если кладбище, так ночью.
  
  - Ну... ладно, съездим. Если недалеко.
  
  - Полчаса на пригородном автобусе.
  
  - И ненадолго. А вообще, зачем тебе туда надо?
  
  - Клад будем искать.
  
  - Не смешно. Мороз за двадцать... И, кстати, это тоже шаблонно: клад на кладбище.
  
  - А я не шучу.
  
  - Да ладно! Клад! Конечно!
  
  - А ты послушай...
  
  Я рассказала Ксеньке о своих домыслах по поводу цифр на часах. Теперь она немного успокоилась насчет картины, после того, как набралась храбрости выкинуть фотографию и звонки прекратились. Потому мои размышления выслушала спокойно и согласилась поехать за компанию. Мы договорились поехать с утра, так как вечером мне к Кацам. А работа у меня явно отменяется, я и сегодня-то могла не приходить. Сидим в шубах, холод нечеловеческий. Да все уже и расходятся. Итак, завтра на кладбище. Звучит мрачно... До работы ли тут? Я еще решительнее отодвинула от себя картотеку. С утра у меня было намерение поработать ударно, хоть часа полтора посвятить работе, да, видно, не судьба.
  
  Раз уж я ушла из музея пораньше, зайду-ка я в один магазинчик, который давно уже присмотрела для покупки подарков. Тем более, что у меня осталось еще свободное время до встречи с Ольгой. Мне этот магазин еще раньше был любопытен, но купить в нем ничего пока не приходилось. Однажды на его двери я увидела табличку: "Рекламным агентам, распространителям и. т. п. вход воспрещен под угрозой отстрела. Стреляем метко и без предупреждения". Такие остроумные люди наверняка продают что-нибудь оригинальное, подумала я тогда - и так оно и оказалось. Там был, в дополнение к книгам и канцелярии, отдел приколов. Стаканчик с выпрыгивающими горошинами, музыкальная заколка (наденешь - запоет дурным голосом) и так далее. Я поразмышляла, приценилась и купила гамбургер - пружинку. В конце концов, у Жени и Инги трое детей, их тоже надо порадовать. Потом, правда, когда я уже вышла, мне пришло в голову, что немного странно дарить игрушечный гамбургер на пятнадцатилетие свадьбы... Ну, ничего, Лера что-нибудь придумает. Мы в гости идем вдвоем, все серьезные подарки планирует она. Хоть те же кастрюли подарим.
  
  Я шла по Полянке, спеша спрятаться от мороза в метро, и тут вспомнила про так и не проявленные фотографии. Ладно, завтра уж обязательно отнесу в проявку и печать. А вторую пленку надо обязательно отщелкать у Кацев. И тут я увидела небольшой ларек. Конечно, я мимо него хожу часто, но сегодня я была настроена на покупку подарков, поэтому и заметила чудесную вещь. Заяц, белый, большой и лопоухий, держал в лапах разноцветную коробку конфет. Стоил он недешево, но у Кацев трое детей, а гамбургер - это как-то убого... Купила зайца.
  
  Ольга пришла без опозданий. Она была одета очень скромно, выглядела усталой и вымотанной. Мы сели на скамейку и, в промежутках между громыханием поездов, я рассказала ей кратко, как получила посылку, и потом вручила пакет. Она заглянула и обрадовалась:
  
  - Как он много прислал! Спасибо вам огромное, это, наверно, вас сильно затруднило?
  
  - Нет, ничего. А что это за лекарство?
  
  - От аллергии... у сына, ему пять лет, сильная аллергия. Весной - просто беда. Лечимся, конечно, каждое лето к морю выезжаем, но...
  
  - А кто вам эти лекарства присылает?
  
  - Муж... бывший. Он там постоянно живет, у него давно другая семья. А я одна. Знаете, очень трудно иногда бывает...
  
  - Он вам хоть алименты платит?
  
  - Да нет, я отказалась.
  
  - Почему?!
  
  Я бы ни за что не отказалась!
  
  - Он, чтобы уехать, попросил, чтобы я не подавала, но зато он нам квартиру купил. До этого я жила у брата, а у него своя семья...
  
  Ольга вздохнула и встала. Мне стало вдруг так ее жалко, и я быстро вынула из сумки зайца с конфетами.
  
  - Вот, возьмите, это я купила... вам. То есть вашему ребенку.
  
  Она посмотрела на огромного зайца как-то даже испуганно:
  
  - Нет, как же это...
  
  - Берите, берите. А вашему ребенку конфеты можно?
  
  - Да, даю понемногу, не часто, конечно...
  
  Она вдруг просияла и, взяв зайца, сказала:
  
  - Вот спасибо, он просто обожает игрушки. Я ему покупаю, но только по праздникам, на день рождения... А тут без всякого повода... Спасибо!
  Она ушла, а я еще посидела немного, потом поднялась и тоже направилась домой. Зайца я ничуть не жалела. Если честно, у Кацев итак полно всего, они бы конфеты съели в момент, а зайца, полчаса поиграв, забросили бы в кучу прочих игрушек. Тому мальчику от него радости будет во много раз больше.
  
  Я шла от метро, было морозно, но без ветра, снег искрился под светом фонарей, хотелось идти не торопясь, в этом почти призрачном желтоватом свете, слушая поскрипывание снега под ногами. Тихо падали редкие снежинки, устилая утоптанную дорогу белым пушистым покрывалом. На улице было пусто, словно я во всем мире одна и иду в зачарованном зимнем царстве. И тут я услышала шаги за спиной. Странный, тяжелый скрип снега. Я остановилась и глянула через плечо - никого! Тут я испугалась. Я же слышала! Осмотрелась вокруг, оглядела всю улицу - никого. Я попыталась подключить логику. Ну, слышала я что-то. Иногда деревья издают странные звуки... Хм... что-то читала похожее про болота... Я ускорила шаг. Ощущение зимней сказки исчезло, нарастала смутная тревога. А до дома еще идти мимо двух переулков, плохо освещенных, неприятных...
  Я снова услышала шаги и быстро обернулась. Мне показалось, что сзади мелькнуло и исчезло что-то большое, темное... Мне хотелось побежать, но я боялась повернуться спиной к... мне показалось, к огромной черной собаке. Я осторожно двинулась назад, прислушиваясь и оглядываясь. В нескольких метрах от меня на тонком слое только выпавшего снега были следы чьих-то больших лап. Они шли рядом с моими, внезапно появившись ниоткуда и обрываясь посреди дороги в никуда...
  Я побежала, оглядываясь, спотыкаясь, глотая обжигающий воздух. В переулке слева я краем глаза увидела какое-то движение, фигуру человека в темной куртке с капюшоном, но не всмотрелась. Я боялась только собаки, появившейся ниоткуда и шедшей по моим следам. И вдруг темная фигура быстро двинулась ко мне. Человек в капюшоне набросился и свалил меня в кусты. Я начала вырываться, попробовала закричать - но я упала прямо в сугроб и снег набивался в рот. А бандит - а кто же еще? - вытащил уже из одного кармана все деньги и нагло начал обыскивать второй карман. От его рукавов противно пахло бензином. Он потянул из рук ремешок моей сумочки, но тут раздался торопливый скрип снега, лай, крик: "Камилла, фас!" Рычанье, ругань, треск чьей-то куртки, надеюсь, не моей, топот убегающих ног... Я еле встала, кто-то помог мне отряхнуться и спросил встревоженным голосом:
  - Ну, как вы?
  Я отряхивалась, пытаясь понять, что же произошло. Потом сунула руку в карман. Вор убежал с несерьезной добычей: железная мелочь, две или три бумажных десятки, старый носовой платок. Рядом стоял мой спаситель, высокий мужчина с огромным черным догом.
  - Спасибо, - отдышавшись, сказала я.
  - Вы поосторожнее по вечерам. Улицы у нас спокойные. Но всякое бывает... Вы куда идете?
  - Я вон в том доме живу.
  - Мы вас проводим с Камиллой. Хоть и вряд ли он вернется, но так надежнее.
  Мы пошли к дому. Неожиданное появление собачника и его псины, оборвавшиеся посреди дороги собачьи следы - все это было очень странно, но я не знала, как тактичнее об этом спросить. Черная собака вышагивала впереди нас, оставляя большие глубокие отпечатки. Мой спутник что-то рассказывал о своей Камилле, а она убежала вперед и обнюхивала дорогу, деревья, кустики. Внезапно собака что-то унюхала в стороне от дороги и быстро прыгнула в сторону. И тут я увидела, как резко обрываются в никуда следы ее лап. Я облегченно вздохнула. С собакой все разъяснилось. А с грабителем... Главное, что в кармане не было ни крупных денег, ни ключей. Интересно, зачем он хотел меня ограбить? Неужели надеяся найти несметные богатства в кармане моей скромной куртки? Думая об этом, я отперла дверь квартиры, и уже облегченно вздохнув, шагнула в уютное домашнее тепло. Каждый когда-нибудь встречается на улице с хулиганом, никто от этого не застрахован. Я почти сразу забыла об этом происшествии, тем более ничего ценного не пропало. И, конечно, никак не связала это с теми странными звонками, которые были у Ксеньки. Или с таинственным "Портретом", как тут же решила бы Мария Аристарховна.
  Утром я выползла на кухню в несусветную рань - в полвосьмого, даже Марина еще не уехала в садик, только завтракала. Вздыхая, взяла сковороду, поставила на огонь, взбила два яйца со сметаной и мукой, нарезала мелкими кусочками сыр и бросила его в смесь. Потом начала жарить омлет. В полдевятого я уже выходила из дома. Если бы не мое неуемное любопытство, я бы махнула рукой на кладбище и легла бы спать. Внутренний голос, просыпающийся почти всегда, когда я выхожу из дома, сейчас, видимо, весь промерз и потому молчал.
  Мы встретились с Ксеней в девять на Чертановской, доехали до пригородных автобусов. В автобусе она рассказывала о своей новой работе, а я фантазировала, как я найду тайник и что в нем может быть. Я была уверена, что там или драгоценности, или письма необычайной важности, или, в конце концов, гениальная рукопись.
  На кладбище надо было идти через небольшой лесок. Высокие задумчивые сосны в белых снежных платках, нехоженые дорожки между сугробами. Ни души. Ксеня поглядела в сторону кладбища и неуверенно сказала:
  - Нет никого, даже страшновато.
  - Давай сделаем вид, что нас много. Будем идти и кричать: "Эй, Саша, Витя! Где вы там? Папа, Андрей! Не отставайте!"
  Ксенька воодушевилась:
  - Да, верно. А если кого-нибудь увидим, еще громче закричим: "Костя, Илья, Валера, Жорик, Антон! Васька! Ваня, Сергей! Кеша! Боря! Роланд!"
  - М-да, впечатляет. Вот и пришли.
  В отличие от больших кладбищ, где всегда сидят бабушки с цветами, здесь было абсолютно пустынно. Территория маленькая, даже не огороженная. Могилу с фамилией Сергеев мы нашли быстро. Вспомнив о просьбе Марии Аристарховны, я смела снег с плиты, собрала упавшие ветки. Потом походила вокруг могилы и, чувствуя себя при этом очень глупо, подергала прутья ограды, постучала по ним. Поискала тайные метки, не представляя, какими они должны быть. Потом достала фотографию "Портрета", и мы долго и безуспешно экспериментировали с цифрами на часах: отсчитывали шаги, считали ряды, деревья, стучали по стволам и оградам в поисках тайника. Прикинула, как это выглядит со стороны, устыдилась.
  Пару раз нам на глаза попадался некий молодой человек в куртке, подметавший дорожки. Он мне показался странным: хорошо выбритый, в чистой одежде... мне отчего-то казалось, что дворниками и сторожами на кладбищах работают совсем-совсем другие люди. Никаких административных зданий тут не было. Неужели доброволец? А, ладно, еще голову забивать.
  Замерзнув, уныло двинулись к остановке. И так было ясно, что это - дурацкая затея. Безобразие, ну почему меня никто не отговорил? Отогревшись в автобусе, мы с Ксенькой снова заговорили о ее новой работе. Мы ели бутерброды, запивая их горячим чаем из термоса, и она рассказывала:
  - Люди там спокойные, приветливые. Говорят, пока ты, мол, стажер, можешь ходить на обучение когда тебе удобно, на три-четыре часа. А когда освоюсь, буду работать самостоятельно.
  - Ты будешь печатать на компьютере?
  - Нет, я должна выбивать накладные, счета-фактуры, еще принимать платежи от оптовиков и выбивать приходные ордера.
  - Быстро ты с новыми понятиями освоилась...
  - Ага... А больше всего мне нравится, что это ведь книжный склад. И можно в свободное время читать любые книги! А сколько там всего! Глаза разбегаются, руки в разные стороны тянутся. Пока они даже не попросили показать паспорт, значит, доверяют.
  Я так и поняла, что наибольший восторг вызывает возможность сколько угодно читать новые книги.
  - По тебе сразу видно, что ты ничего не возьмешь, чего уж тут проверять, - не удивилась я. Порядки на складах мне совершенно не знакомы, кто их знает, как у них там положено. - А склад большой?
  - Да нет, там и работает всего десятка два человек.
  Ксенька помолчала, а потом печально сказала:
  - Игорь мне каждый день звонит, приглашает встретиться, и собаками мы иногда вместе гуляем. Но мне с ним почему-то не очень интересно. А с Андреем мы уже неделю не виделись... Правда, позавчера он позвонил, приглашал на выходные съездить к нему на дачу.
  - А ты?
  - Не знаю... Игорь надежный. А Андрей мне нравится...
  Да, сложный выбор. Вот еще за что терпеть не могу Шокальского: никогда он не оставит Ксеньку в покоя, хотя она и не нужна ему, в сущности. Ладно-ладно, придумаю ему страшную месть, я своих подруг в обиду не даю. Ксеньке об этом знать не надо, она не любит, когда вмешиваются в ее дела. Но я же права, надо его отшить. Я уже задумала месть в нескольких частях. Тем более, что эти странные телефонные звонки кажутся мне связанными с Шакалом. Хоть Ксенька и не верит в это. Наверняка его жена Ксеньку запугивает, пусть это и выглядит глупо. В любом случае, чем быстрее он отстанет от нее, тем лучше.
  - В сотый раз говорю тебе: оставь Шакала и устраивай свою жизнь. Ты ведь не хочешь до пенсии жить с мамой, без семьи, без ребенка.
  Ксенька вздохнула и промолчала.
  - Раз Игорь надежный, о чем тут думать? Только не вздумай его отшить, потому что тебе, видите ли, с ним не очень интересно, а то останешься у разбитого корыта.
  Тут автобус доехал до метро, мы вошли на станцию и, проехав немного вместе, распрощались на Чертановской.
  Дорога к моему дому вела по спокойной маленькой улочке, обычно безлюдной. Деревья с налипшим на ветки снегом казались огромными белыми кораллами, тихо поскрипывал снег. Мне казалось, что я иду в сонном сказочном царстве, где нет никого, кроме меня. Блестки на сугробах, упавшие черные веточки, следы воробьиных лап... И полное одиночество. В голове теснились и складывались в пятистишие слова и строчки. Только я вошла и сняла сапоги, как немедленно взяла тетрадь и записала.
  
  Серебряных дней
  
  Тайные знаки.
  
  Не узнать, из какого мира
  
  Упала на снег
  
  Россыпь радужных искр-слов.
  
  Дописав, я сняла куртку и шапку и позвонила Вархушевым, чтобы рассказать Марии Аристарховне о бесполезной поездке. Она заметила:
  - Что это без толку, итак было ясно. Вы хотели узнать об Орловых. Так вот. Под Москвой живет его племянница. Больше ни о ком неизвестно.
  - А далеко она живет?
  - В Можайске. У меня есть ее адрес. Ее зовут Марина Дмитриевна. Если вы захотите поехать, расходы на поездку я, возмещу, разумеется.
  Ехать я решила в выходные, вдруг хоть немного потеплеет. Тут мне пришла в голову довольно простая мысль.
  - А вы знакомы с актрисой Петровской? Или с кем-то из ее родных? Может, она что-то знает о том, почему именно ее портрет был превращен в ... шифровку...?
  Мария Аристарховна обещала разузнать что-либо, но не обнадежила, заметив, что, в отличие от дедушки, от мира искусства очень далека. К тому же она, несмотря на процитированное мною письмо, все-таки не разделяла мою мысль, что в "Портрете" Сергеев что-либо зашифровал. Она, конечно, согласилась с тем, что тут есть нечто непонятное и мои изыскания ее заинтересовали, но то, что где-то существует тайник с рукописями или драгоценностями, ей казалось сомнительным.
  - Но как же тогда понимать слова: "Увидев картину, вы поймете, где искать?"
  - Я думаю, в переносном смысле. Дедушка имел в виду какие-то общие воспоминания, что-то в этом роде. Он любил бабушку, всегда доверял ей. И никто, ни мама, ни бабушка ни о каком тайнике или о чем-то ценном, что надо было бы передать Орловым, не знал. Ну, Алина, подумайте, зачем ему тайник? И неужели бабушка без тайника не передала бы, если бы он оставил что-то, принадлежащее Орловым?
  На это я ничего не могла возразить, но это все не объясняло слова: "Вы поймете, где искать". И я решила не отступать, проверять все возможное варианты.
  Отдохнув, я начала собираться в гости. Надела единственный парадный комплект: черные брюки, шелковую лиловую блузку и черный жилет. Взяла фотоаппарат с оставшимися двадцатью кадрами, которые я так и не дощелкала у родителей. В полшестого я вышла из дома, снова забыв пленку с Капкиными фотографиями. Ну что ж, проявлю завтра.
  
  Сестра работает на Павелецкой, в огромном, чуть не в тридцать этажей офисном здании с часами. Подъехав, я увидела, что Лера стоит уже около входа, держит какой-то совершенно невообразимый, роскошный букет и упакованные в большую коробку подарки, те самые цептеровские кастрюли. Сестра, как всегда, все сделала по-своему. Мой гамбургер на фоне горы кастрюль будет смотреться бледновато...
   От Ясенево надо было ехать на автобусе. Кацы купили квартиру года два назад. Апартаменты у них отремонтированы по-современному: крохотная прихожая, просторная гостиная, откуда широкая арка ведет на кухню. Мне подобный ремонт не очень нравится. Когда я к ним прихожу, то каждый раз начинаю мечтать, какой ремонт сделала бы я, будь это моя квартира. Прихожая была бы огромной, кухня, пожалуй, тоже, но я не стала бы соединять ее с комнатой. Вместо темно-зеленых обоев с геометрическим рисунком в прихожей я бы наклеила светлые, с облаками и кораблями - видела недавно такие, а люстру бы купила деревянную, чем-то поожую -как двоюродная сестра - на корабельный круг. Впрочем, у меня никогда на это не будет денег.
  Бабушка с мамой приехали заранее, на семейных торжествах они готовят салаты. Женя Кац - мой троюродный брат, мы дружим с детства. Когда мы с Лерой вошли, многочисленные Кацы окружили нас. Ефим и Марик, младшие, гамбургер ухватили с восторгом. Надеюсь, он проживет у них хоть два-три дня.
  Я зашла в гостиную. Сидя на темно-зеленом велюровом диване, тетя Аня громко рассуждала:
  - Маричку уже два года, а он ничего не знает. Вот Оля (это ее внучка от второго сына, еще одна моя троюродная племянница), они недавно приезжали из Германии - и считает хорошо, и сказки рассказывает, и песенки поет без конца. (Между прочим, минут через пять хочется заклеить ей рот). А Маричек совершено не развивается. Мама у него дома, не работает, казалось бы, только с детьми и заниматься, и ничего, никакого результата.
  Ну да, это мне она тетя, а Инге - свекровь. Очень ощутимая разница.
  Вряд ли тетя Аня смогла бы сама по себе замолчать, но нас позвали к столу.
  Женя и Инга - вполне правильные евреи. Ходят по субботам в синагогу и исполняют если не все шестьсот с чем-то предписаний и правил, то уж двести точно. Читают газету "Еврейское слово". Над дверями во всех комнатах, кроме санузла, висят маленькие свиточки с молитвами. Старшая дочь ходит во второй класс частной школы и изучает там иврит. Второй, Ефим, ездит куда-то в еврейский садик. Инга тоже посещает какие-то бесплатные или почти бесплатные курсы в Марьиной роще. Женька обожает высказываться нарочито колоритно:
  - Вы-таки приедете к нам? Опаздываете? И где тот автобус, чтобы в такое время вас повез обратно? Вы делаете мне очень грустно. Я затюканный жизнью старый еврей...
  Мне нравится у них бывать. Во-первых, Инга замечательно готовит, пахнет у них всегда необыкновенно вкусно. Особенно мне нравиться, что она старается придумать что-нибудь этакое, оригинальное, моя-то мама готовит неплохо, но, в общем, обычно. Если у Инги нет времени нас угощать, а мы ужасно голодные, она делает фирменный бутерброд: на хлеб намазывает творог, сверху мед, потом кладет смесь из орехов и кураги, пропущенную через мясорубку. Такие бутерброды ем даже я, хотя в принципе творог люблю только в виде сырников. Вкусно и сытно, и, в отличие от обычного фаст-фуда, полезно.
  Я достала фотоаппарат и, пока Лера общалась с тетей Аней, а мама с Ингой накрывали на стол, отщелкала почти всю оставшуюся пленку: дети под елкой, дети, заваленные игрушками, дети на голове у папы и так далее.
  Улучив минуту, я вышла в Женькину комнату, чтобы свершить страшную месть. Все было продумано заранее. Я набрала номер Шокальского (его, как и адрес, я давно выведала у Ксеньки, планируя свою вендетту). Почему-то Шокальский представился мне сидящим перед тарелкой супа, в тренировочных растянутых штанах, белой рубашке и галстуке (глупо, но воображение у меня сильнее логики, а тут оно совсем разыгралось). Он жадно ест щи с черным хлебом, смотрит футбол и изредка поглядывает на сотовый, поставленный на беззвучный вызов: наверняка у него множество мелких гадких делишек, которые он скрывает от жены.
  - Здравствуйте. Могу я поговорить с Андреем Витальевичем?
  - Я слушаю, - раздался противный голос.
  - Вы заказывали голубой с золотом унитаз?
  - Кто это говорит?
  - Менеджер магазина "Московский антиквариат". Вот, договорчик у нас вами подписан. Вы Шокальский, Андрей Владимирович, Электролитный проезд, дом 3Д, квартира семьдесят три?
  - Да, но у нас все в порядке с сантехникой, я...
  - Мужчина, причем тут сантехника?! Это шестнадцатый век. У нас с вами по договору еще восемь тысяч долларов доплата, плюс сто грузчикам на месте. Вещь антикварная, украшение гостиной.
  - Но...
  - Подъедем завтра в течение дня, ждите с девяти утра до вечера. Будьте дома. Иначе придется платить потом за двойную доставку - мы ведь к вам все равно приедем.
  Вот так. Это пустяки. Это только начало. Я ему устрою сладкую жизнь. Кажется, он хоть немного, но поверил. Ну, как можно верить в такую чушь? Да, слабоват в коленках оказался Шокальский. На всякий случай, я отключила на время телефон Кацев. Если у него есть определитель номера, так начнет он сюда названивать, а сейчас, во время праздника, это совсем не нужно.
  
  Вернулась я поздно, но долго не могла заснуть. Решила полистать дневник Сергеева. Правда я уже читала его, дошла где-то до середины, собственно, было не очень понятно, зачем художник вообще вел дневник: его записи были так же сдержанны и скупы на эмоции. И вдруг в конце дневника, почти на последний страницах, я наткнулась на имя Павла Орлова и прочитала строчку, поразившую меня, она показывала, что я на верном пути: "Портрет Ариадны Петровской" и ее имя станут для них путеводной нитью"...
  Это, конечно, игра слов, но понятно, что дело в портрете. Но интересно, причем тут ее имя? Это окончательно прогнало сон, я до утра думала, думала, ничего придумать не смогла, но твердо решила встретиться с Петровской.
  Утром в пятницу я спала до двенадцати, музей из-за холодов сегодня не работал. Спала бы и дальше, но меня разбудил звонок. В трубке послышался Ксенькин голос, она была просто в истерике.
  
  - Алина, ты можешь ко мне приехать? Нас обокрали! А мама придет только к трем, и я не знаю, что делать! Она мобильный не взяла, я ей даже рассказать ничего не смогу!
  - Ты милицию вызвала? Что у вас пропало?
  - Я только вошла, мы с Капкой гуляли, потом я зашла в магазин. Я ничего не понимаю, тут такой жуткий беспорядок.
  Я пообещала, что приеду так быстро, как смогу.
  Когда я вошла в Ксенькину квартиру, то увидела жуткий разгром. Приехала милиция, долго выясняли, что пропало, потом мы наводили порядок. Пропало-то, в сущности, всего ничего: коробочка с Ксюшкиной бижутерией, заначка в пятьсот рублей и еще какая-то ерунда. Брать у них особо нечего, но все же можно было прихватить и побольше, раз уж пришли. Странные какие-то воры. Рылись-рылись, а толку чуть. Нет, это прекрасно, но просто как-то странно. Мы так устали, что часов в семь вечера упали на диван с тарелками с пельменями и молча смели по две порции.
  - Это я виновата, - горестно сказала Ксенька. - Не надо было выкидывать портрет. Тогда было просто плохо, а теперь ужасно...
  У меня не было сил ее разубеждать. Она надкусила последний пельмень и снова печально вздохнула:
  - Игорь тоже считал, что в этой картине есть что-то мистическое, а вот Андрей, наоборот, я ему как-то рассказала о случаях с "Портретом", он буркнул что-то раздраженно и все.
  Было неприятно, что я согласна с Шокальским, и я промолчала.
  - Я ему сегодня первому позвонила, - совсем печально сказала Ксенька, - а он ничего не ответил, только сказал, что работы много и он не успеет сегодня приехать, и что, мол, ничего страшного, раз ценности не пропали.
  Если бы Шакал ринулся на помощь, было удивительно, а так... Но подозрений это с него не снимает, вдруг все безобразия его жена устраивает. Лезть в чужую квартиру - это как-то слишком, но кто их знает, что там за семейка.
  В метро я размышляла о Ксенькиных проблемах и в голову приходили странные мысли: если забыть о якобы мистических свойствах "Портрета", то можно предположить, что в жизни Ксеньки недели полторы назад произошло некое событие, и она за него расплачивается. Но я знаю, что Ксенька не может быть замешена ни в чем настолько криминальном, что надо было бы ей угрожать и искать нечто в ее доме. Что-то искали, это очевидно, набор украденных вещей совершенно нелеп. Взяли для отвода глаз первое попавшееся. Я долго ломала голову, потом решила, когда все уляжется, Ксенька успокоится, поговорить с ней. Может, кто-то приходил к ней, кого можно подозревать в криминальных связей, а бандиты решили, что этот человек у нее что-то оставил или о чем-то ей рассказал. Собственно, последнее время у нее не было новых знакомых, только Игорь. Может, это он и есть? Тот, кто принес ей неприятности? По датам все сходится. Звонки начались после знакомства с ним. Мне очень будет жаль, если выяснится, что все неприятности от него, в конце концов, Ксенька - моя лучшая подруга и я ей желаю нормальной семейной жизни, пока Наталия Сергеевна ее не задавила окончательно.
  
  Едва я вошла в свою квартиру, как затрезвонил телефон. Первой меня поймала Инга и спросила, не знаю ли я, почему это сегодня с восьми утра кто-то названивает им и пытается отказаться от голубого унитаза, а я ответила, что это так странно... Что ж, я сразу поняла, что у Шокальских определитель номера. Просто надеялась, что он позвонит поздно вечером и попадет на тетю Аню. Ничего, гаденыш, тебе в любом случае мало не покажется. Я поинтересовалась, не достала ли Ингу вчера свекровь. Инга заверила, торт и наливка из черноплодки тетю Аню вполне умиротворили.
  - Ты забыла у нас свой фотоаппарат.
  - Ну, что ж, в следующий раз, когда буду у вас, заберу.
  Только я собралась рухнуть на диван, как телефон опять зазвонил.
  
  Мария Аристарховна сообщила сразу две хорошие новости: Ариадна Петровская готова встретиться со мной завтра в десять утра. А Марина Дмитриевна, племянница Орлова, приглашает к себе в гости в любое время. Я поблагодарила и записала адреса и телефоны.
  Повесив трубку, я снова сделала шаг к дивану, но телефон ожил опять. Я уныло вернулась к аппарату. Надо купить переносную трубку, это не жизнь. Голос был незнакомый, потом только я сообразила, что это Петя. Я оживилась и начала болтать. Он, не долго разводя дипломатию, пригласил меня в субботу на прогулку.
  - Я по тебе соскучился...(Надо же, как решительно человек берется за дело). У тебя есть время поговорить?
  - Конечно, мне торопиться некуда.
  В моей душе запели соловьи. Пусть этот Петя мне совершенно безразличен, но от забытого ощущения мужского внимания я расцвела.
  - А куда мы пойдем?- поинтересовалась я. - Я - существо нежное, боюсь долго бродить по морозу.
  - Можно в кафе посидеть. А если хочешь, я могу взять билеты в театр.
  - Нет, в театр не надо, мне пока не хочется. Лучше, правда, пойдем куда-нибудь в кафе. Ну, до свидания.
  - Как, уже прощаемся? Ты торопишься? Пожалуйста, не вешай трубку!
  
  Соловьи в моей душе залились как обезумевшие. Мы поговорили еще немного. Когда мы, наконец, распрощались, я сразу начала рыться в шкафу, решая, что одеть, чтобы было и красиво и, одновременно, не слишком торжественно, пусть не думает, что поход с ним в кафе у меня приравнивается к посещению Большого театра. Я нашла водолазку светло-зеленого цвета и к ней темно-серый длинный жакет с бисером. И чего этот Петя так в меня вцепился? Может быть, я красавица, только никто об этом не знает? А Петя понял и вцепился. Что ж, я уже давно решила, как верно сказано у Гончарова, выходить замуж не по любви, не по расчету, а с расчетом. То есть, присмотреться к человеку, к его семье, прикинуть, выйдет ли из него хороший муж. Петя этот вроде заботливый, неглупый. Раз у него есть машина, значит, нормально зарабатывает. Как я уже знаю, квартира у него своя. Если я не узнаю о нем чего-либо отталкивающего, то пойду за него замуж. Что тут долго думать? Хотя... не слишком ли я тороплюсь? н мне позвонил первый раз, а я уже планирую семейную жизнь (да-да, поймала себя на мысли, что подбираю обои и шторы для еще не виденной квартиры).
  
  Утром в субботу я еле встала в восемь и поплелась на кухню. Сделала бутерброд и начала жевать его без всякой радости. Какая уж радость в субботу в восемь утра. Как эта Петровская встает в такую рань? Но опаздывать нельзя, непунктуальным людям меньше доверяют, а я должна произвести на Петровскую самое лучшее впечатление, чтобы она мне все рассказала.
  По дороге я все-таки успела сдать фотографии с Ксенькой и таксой в проявку. У Петровской я была ровно в десять утра. Она жила недалеко от МИДа, в высоком старом доме. Моя преподавательница по литературе начала 20-го века жила в похожем.
  Я позвонила в домофон. Дверь открылась, и я вошла в подъезд. Огромный холл, цветы, пальма около дивана. Консьержка строго спросила:
  - Вы в какую квартиру?
  - В одиннадцатую.
  - К Ариадне Евгеньевне? - более доброжелательно уточнила она.
  - Да.
  - Седьмой этаж.
  
  Значит, по две квартиры на этаже. Вот это дом. Когда я стала давать частные уроки, я бывала в разных домах, и простых, и богатых. Но такую роскошь редко встречала. Дом Петровской напоминал мой: высокие потолки, просторные коридоры. Только внутри он совершено не производил впечатление древней развалины, в отличие от нашего. И было ясно, что там нет никаких коммуналок, а только хорошие, респектабельные, элитные квартиры.
  Ариадна Евгеньевна открыла мне дверь. Актриса оказалась высокой и стройной, хотя было видно, что она уже немолода. Собственно, сколько ей должно быть... около семидесяти, наверно. Волосы, покрашенные в цвет спелой пшеницы, завитые и уложенные, были коротко пострижены. На ней было элегантное платье. Я посмотрела и позавидовала, сама-то я дома хожу в халате, а если Николай Ильич уезжает, так вообще невесть в чем.
  Петровская закрыла за мной входную дверь и пригласила в гостиную. Мы с Николаем Ильичем живем в условиях постоянного ремонта: только отремонтируем ванну - в коридоре обои отклеиваются; накопим денег на коридор - кухня ветшает. Поэтому когда я попадаю в чужие квартиры, тут же начинаю присматриваться к интерьеру. Это уже пунктик какой-то.
  В коридоре были шелковые немецкие обои, темно-зеленые с золотыми листьями, в гостиной обои были в том же стиле, но темно-синие с тонким золотым узором, такого же цвета ковер, мебель под старинную. Пожалуй, все слишком пышно и мрачновато, но, как говорит тетя Катя, ох как богато. Роскошно, да, но я бы себе такого не хотела.
  Ариадна Евгеньевна села на диван, покрытый бархатистым темным покрывалом, мне указала на кресло.
  - Почему вас так заинтересовал тот портрет? - спросила она, откидываясь на спинку дивана и внимательно глядя на меня.
  Я рассказала ей о своих предположениях, показала письмо и дневник Сергеева.
  - Совершенно не представляю, чем могу помочь. Портрет висит в моей спальне, но никто им никогда не интересовался: ни родственники, ни искусствоведы.
  - Как это может быть, - изумилась я. - Картина осталась у его родственников, я ее видела. Или это была копия?
  - Не знаю, что, как вы говорите, у них осталось, но уверяю вас, что у меня, безусловно, подлинная картина. Игорь писал ее при мне, приходилось приезжать к нему и позировать, это занимало очень много времени... Когда он закончил картину, то сразу преподнес мне. Не знаю, какие могут быть сомнения. Только один раз Игорь ее у меня забрал. У него была выставка, и мой портрет был в экспозиции. С тех пор картина никогда не покидала мой дом.
  - А могу я на нее взглянуть?
  - Пожалуйста, - она поднялась и пошла в комнату, смежную с гостиной, кивнув мне. Я это так поняла, что она приглашает меня за собой, и двинулась за ней. Спальня была выдержана в холодных тонах: белом и бледно-розовом. Белая с золотом мебель, огромное трюмо. Над кроватью, покрытой шелковистым покрывалом, висела небольшая картина, похожая на "Портрет", но без малейших признаков сюрреализма: без часов, без черепа и костей. Поза актрисы, платье, прическа... все такое же... или почти... Что ж, понятно: портретов два, но вряд ли "нитью Ариадны" может быть тот, который остался у Петровской. Интересно, знают ли Вархушевы, что Сергеев написал два портрета Петровской?
  - А в каком году он писал ваш портрет?
  - В начале 60-х годов, это я помню точно.
  Актриса, величественно глянув на картину, повернулась ко мне.
  - Пройдемте в гостиную, если хотите, я угощу вас чаем с пирожными и покажу семейные альбомы.
  Мне это было не слишком любопытно, и я уже поняла, что у актрисы про "нить Ариадны" я ничего не узнаю. Но из вежливости решила посмотреть альбомы, да и пирожных очень хотелось. Ванна, где мне предложили помыть руки, была такой же роскошной, как и все остальное. Голубой кафель на полу и до потолка, отдельные квадраты были с бело-голубым рисунком. Как я и думала, за чаем ничего нового я не узнала. Пирожные мне тоже не понравились.
  Итак, к Петровской приезжала зря. Единственное, что я поняла, так это то, что сначала Сергеев написал обычный портрет, а затем примерно через пять лет скопировал его, переделав в сюрреалистический. Ну, пирожных поела, а так... зря ездила. Опять-таки проснулся комплекс неполноценности из-за всей этой роскошной обстановки. Хотя если бы я имела такие средства, то распорядилась бы ими совершенно иначе. Для ванной бы я взяла мелкий разноцветный кафель: красный, желтый, синий...словом, всех цветов, каких нашла бы, и расположила его в художественном беспорядке. В комнатах поклеила бы уютные розовые с золотыми цветочками обои, только не шелковые...
  Продолжая представлять мельчайшие детали мебели и люстр (которые бы у меня были бы в той квартире - ну, если бы она была моя), дошла до своего дома, и, войдя в квартиру, подумала: "Подумаешь, пусть у меня дома намного скромнее, зато все уютное, привычное, родное". Лучше родных стен ничего нет. С мыслями о тщете богатства я, сняв куртку и сапоги, упала в свое старое, милое, покрытое мягким пледом кресло. Как хорошо дома... Но вдруг кресло затрещало, жалобно крякнуло и стало оседать. Неужели оно сейчас сломается? Вот обидно, ну как же так, тридцать лет простояло себе спокойно... Крак - и я рухнула на пол в обломки кресла, сильно стукнувшись локтем. Еле-еле встав с пола, я принялась собирать бренные обломки. Пол был в щепках и трухе из обивки, рука болела, и очень хотелось денег...
  В воскресенье я снова спала чуть не до двенадцати. Среди ночи я раза два вставала, ела, пила чай, снова заваливалась в постель. Вот почему я предпочитаю жить одна, хоть в коммуналке, но без семьи. Сестра сказала бы: "Не ешь среди ночи, это страшно вредно", мама добавила бы: "Почему ты не спишь? Утром тебя не добудишься". Брат прибежал бы спозаранку: "Мама и папа поехали на рынок, мне скучно. Поиграй, почитай. Встань, я на твоей кровати попрыгаю. Сядь, я по тебе полазаю". Дай, принеси, сходи, пожарь, помой, приди, уйди... А если бы я жила в отдельной квартире, я бы ночью еще телевизор смотрела бы, бродила бы на свободе в пижаме, без халата. Моей музейной подруге Алле еще хуже. Живет она с родителями, сестрой, ее мужем, ее же двумя детьми, тремя общими собаками. Она получает семейное счастье по полной программе, особенно в выходные. Так что у меня не самый плохой вариант.
  Я лежала, закутавшись в одеяло и лениво покачивая ногой. Глядела в окно - в тот его верхний угол, единственно видимый с кровати. Никаких срочных дел нет, даже есть не хочется. Все-таки это очень невесело. Бедна моя жизнь событиями, переменами, ничего в ней нет яркого и необычного. Насколько у Ксеньки все разнообразно: то неудачная любовь, то с работы уволят. Отрицательные события, если они не трагичны, все же меняют унылое течение дней. А у меня какое-то стоячее болото, пародия на приключения. И все эти поиски клада... Как будто дали тебе яркий леденец, а он оказался со вкусом мыла. Все без толку. Наверняка ничего не найду. И этот роман с Петей, с которым я сегодня иду на первое свидание: нет ни увлечения, ни даже легкой влюбленности. Лучше уж несчастная любовь, чем такое.
  За стеной на кухне гремел тарелками Николай Ильич. Я смотрела на густую пелену снегопада и думала, что так бы все лежала и лежала, смотрела и смотрела на бесконечный снег... Если бы еще пришли ко мне на своих ножках из кухни чашка с чаем, бутерброды и коробка конфет...
   Днем, сделав на лице не боевой окрас, а легкий макияж, надушившись и попытавшись из вечно непослушных волос сделать прическу, я вышла из подъезда ровно в три. Ко мне подошел Петя с букетом желтых хризантем. Мы доехали до центра и вышли в Александровский сад. Было неимоверно холодно, но личная жизнь требует жертв. Петя рассказывал о себе. Выяснилось, что когда-то он учился в педагогическом на историка, он старше меня на девять лет - это меня неприятно удивило, я была уверена, что ему не больше тридцати пяти. Теперь зарабатывает частным извозом. Снова не фонтан. Но я все время помнила, что выбирать особо не приходится.
  Заметив, что я уже заледеневаю, Петя предложил зайти в кафе. Мы как раз дошли по Варварке до "Русского бистро". Он взял салаты и несколько пирожков. Мы поднялись на второй этаж и заняли столик. Пока мы расставляли стаканы с чаем и салаты, к нам подсел молодой человек. Я искоса посмотрела на него и никак не могла отогнать грустную и назойливую мысль: "Ну почему за мной ухаживает не этот симпатичный, хорошо одетый мужчина, а неприглядный и немолодой Петя?" Правда, выглядел он намного моложе своих почти сорока, но... Почему мне так не везет? Наконец молодой человек ушел, а я постаралась справиться со своими унылыми мыслями. Петя проводил меня до подъезда и предложил в следующее воскресение сходить в Большой театр; хотя билеты туда очень дорогие, но он уже попросил одного своего знакомого, как-то связанного с продажей билетов, купить два... Меня смущало отсутствие гардероба (не в театре, а у меня) - что ж, так и ходить в одном и том же? И еще мысль, что я "раскручиваю" и пользуюсь щедростью малознакомого, и, в сущности, неинтересного мне человека...за которого, впрочем, я собираюсь выйти замуж...
  Вечер я провела в тихом одиночестве. Николай Ильич с Мариной уехали куда-то в гости, решила сделать сырники. Намешала творог, яйца, несколько кусочков рафинада, муку, подсолнечное масло, курагу, соль - все это сыплю на глаз, но получается очень вкусно, может потому, что творог я беру на рынке, а не в магазине, или потому, что делаю сырники сама. Не то, чтобы я была зациклена на домашнем хозяйстве, но сырники - дело особое. И вот - должен же быть у человека праздник? - я взяла книгу, чай и блюдо с приготовленными сырниками и залегла на диван. Рядом на тумбочку я поставила фотографию "Портрета". Никогда не надо лодырничать: даже читая книгу и лакомясь сырниками, я все равно как бы работаю.
  
   Вдруг раздался звонок. Я сняла трубку:
  - Алин, привет. Ты не забыла про свой фотоаппарат? - спросила Инга. Она всегда чем-то занята, звонит в основном по делу и не тратит времени на пустые расспросы о том, о сем.
  - Да я помню, помню... Но в такой холод страшно лишний раз из дома выйти.
  - У тебя там оставалось три кадра, так мои схватили и дощелкали. Ничего?
  - Наоборот, прекрасно. Чего они будут мешаться, эти три кадра... Я тогда заберу и сразу отдам печатать.
  -А ты не против, если мы напечатаем? Моим очень хочется посмотреть фото с праздника. А я тебе потом твои передам, идет?
  -Ну что ж... Хорошо, давай.
  - В понедельник могу с тобой пересечься.
  Мы перебросились еще парой слов, и Инга распрощалась. Вот и хорошо, а то у меня никак руки не дойдут, а там Капкины снимки, опять же, есть. Я тут же позвонила Ксене и сказала, что одна партия фотографий у меня будет уже в понедельник. И дала себе слово, что старую пленку, где мы фотографировались около леса, тоже проявлю как можно скорее.
  В понедельник у меня было собеседование в частной школе. Когда я закрыла за собой дверь квартиры, внутренний голос внезапно ожил и туманно заметил: "Не клади ничего в карман куртки. Выложи деньги". Я отмахнулась. Но он талдычил без конца: "Нет, выложи, выложи..." Я решила послушаться, и переложила пару сотен рублей в сумку, ключи на всякий случай тоже. Теперь никакой вор на них не покуситься, если надумает залезть в карман.
  Я приехала в нужное время на Тульскую. Частная школа пряталась в дворике, в здании бывшего детского сада, в окружении старых пятиэтажек.
  Директриса оказалась интеллигентной ухоженной дамой лет сорока. Она напоила меня кофе, пообещала золотые горы, словом, приняла как родную. В конце беседы она доброжелательно улыбнулась:
  - Ну что ж, думаю, тест вы пройдете, это формальность, но в нашей школе это необходимо. У вас есть опыт, значит, все будет в порядке. Главное, набрать в тесте хотя бы 50% по предрасположенности к педагогической работе, я думаю, у вас будет намного больше. Если вы готовы прямо сейчас пройти тест, то пожалуйста.
  Я пошла в кабинет психолога. Там оказалась еще одна ухоженная интеллигентная дама лет сорока - психолог. Она объяснила мне, как надо работать с вопросами: когда компьютер предлагает вопрос, нажимать или "да", или "нет", не задумываясь. Максимально объективно. А поскольку я не умела пользоваться компьютером, я его и включать-то не умею, то она провела краткий ликбез, теперь, надеюсь, я все сделаю правильно. Впрочем, раз мне надо нажимать только две кнопочки, вряд ли я могу сильно ошибиться. Хотя кто знает... Я даже с двумя кнопками чувствовала себя неуверенно, вдруг напутаю что-нибудь.
  Тест был несложным, но нелепым. Я понимала, что он каким-то образом исследует глубины подсознания, но какие-то совсем уж глубокие. "Будь вы художником, любили бы вы рисовать цветы?" Да откуда мне знать! Я рисую на уровне "палка-палка, огуречик"... Ну, крокодила могу нарисовать или там колобка... Если подпишу, то можно даже понять, что нарисовано. Иногда в задумчивости и нарисую какую-нибудь загогульку, вроде цветка. Ладно, поставлю "да". "Вы хотели бы бывать с людьми - а) постоянно; б) часто; в) редко; г) никогда". Но что значит " с людьми"? Люди бывают разные... Выбрала третий вариант. "Хотели бы вы быть лесником?" Хороший вопрос... Как-то никогда не задумывалась. А в этом что-то есть... Кругом лес, белки, грибы. Тишина... Пожалуй, "да". Вопросов оказалось больше ста, все какие-то хитрые, с подвохом. Потом компьютер задумался и через несколько минут дал ответ.
  Психолог прочитала несколько листов распечатки, выданной машиной, и пошла к директору. С некоторой грустью я думала, что вот кончается моя беззаботная жизнь, когда я часами валялась на диване с книжкой, надо будет готовить планы уроков, и, что еще неприятнее, эти уроки проводить, тетради проверять... хорошо хоть, это начнется не сейчас, а в феврале. Прошло минут пятнадцать, и меня вызвали.
  Вид у директрисы был невеселый. Она протянула мне распечатку, предложив начать с итогов. Я не удержалась и бегло просмотрела первые три листа. Но там были почти сплошь научные термины, и я все равно ничего не поняла. А резюме получилось странное. Там было все сказано человеческим языком, но от этого не стало легче.
  "Предрасположенность к:
  а) физической деятельности - 2%;
  б) научной деятельности - 1,1%;
  в) организационной работе - 0, 2%;
  г) спорту - 0%;
  д) педагогической деятельности - 0,6%;
  е) творческой работе - 4%...
  Были там еще какие-то деятельности и работы, но я не запомнила. Выходит, я вообще ни к чему не способна, ни к какому труду! Как еще ложку мимо рта не проношу! Осталось мне только какое-то сомнительное творчество, целых 4%. Я поняла, что заработав на способности к педагогической деятельности меньше одного процента, ни к какой такой деятельности допущена не буду...
  Под сочувственным взглядом директрисы вышла в холл, оделась и побрела в музей. Теперь, когда нежеланная работа накрылась, было очень обидно...
  
  Пока я шла, разочарование и холод навевали невыносимое уныние, нестерпимо тянуло домой, к родному дивану. В голове складывались строчки:
  
  Сесть на диван,
  
  Прижаться к серому зайцу
  
  И тихо дремать...
  
  Около одного подъезда курил какой-то мужчина, показавшийся мне знакомым. Я припомнила, что видела его на Таганской, около газетного ларька, потом в метро, в моем же вагоне, он тоже вышел на Тульской, только обогнал меня и быстро ушел вперед. Мужчина курил и поглядывал в мою сторону. Видимо, он где-то здесь живет.
  "Ну, а чего ты ожидала? - ехидно спросила я сама себя. - Что это некий тайный поклонник, который потащился за тобой от самого дома и ждал каких-нибудь пару часов на морозе, чтобы иметь счастье тебя лицезреть?"
  Мужчина бросил окурок, посмотрел куда-то в сторону и, видимо, углядев, наконец, долгожданного знакомого, резко повернулся и взмахнул рукой. Он, что, совсем ничего не видит?! Он так сильно толкнул меня и стукнул по руке, что сумочка и пакет с книгой упали на землю, а сумочка еще и расстегнулась. Мужчина извинился и, стремительно нагнувшись, стал торопливо заталкивать в сумку все, что вывалилось (а вывалилось все). Запихивать в чужую сумку чужие вещи, да еще кое-как! Он, видимо, так понимал вежливое обхождение. Вот ведь медведь неуклюжий!
  - Извините, я не видел, - поспешно сказал он, вручил мне мои вещи и быстро пошел прочь.
  Я раскрыла сумочку, перебрала вещички. Кажется, все цело и на месте, даже зеркальце не разбилось. И фотография "Портрета" на месте, лежит себе в кармашке.
  
  По пути в музей я прикупила хлеба и колбасы. Добрела до работы я к двенадцати и решила сразу уж и пообедать. Чтобы потом не отвлекаться. С самого начала зимы я тайно надеялась, что лопнут трубы ветхого отопления (подозреваю, что их как раз во времена Алексея Изумрудного и поставили) и до конца зимы нас закроют. Пока трубы держались, но морозы еще только начались.
  Я вышла в зал, куда вели двери всех остальных комнат-отделов, таких же, как моя, маленьких и заставленных шкафами, с окнами, закрытыми решетками. Я подсела к остальным за большой круглый стол, покрытый зеленой скатертью. Это напоминало стол короля Артура. Было бы забавно, если бы те рыцари приходили к королю так же, как и мы: с вареной картошкой, консервами. Входит рыцарь и достает из шлема помидоры, бородинский хлеб, сосиски...
  Жаль, вместо Ксюши сидела эта новенькая, заранее скучно. У нее были длинные гладкие черные волосы, которые она время от времени плавно откидывала за спину, она посмотрела на меня со спокойной улыбкой и представилась:
  - Лиза.
  - Бедная... - ехидно сказала я. Не очень остроумно. И не очень вежливо. Но зачем она тут, вместо Ксеньки?
  Лиза спокойно, с легкой полуулыбкой отвернулась от меня и продолжила разговор с Аллой. Я прислушалась и поняла, что Лиза собирается организовать цикл лекций "Театр Серебряного века", "Живопись и скульптура начала 20-го века" и еще несколько в том же роде. Для этого она намерена дополнить экспозицию несколькими картинами и изваяниями. Я молча слушала и тихо развлекалась. Дерзкая идея. Изваяние у нас в музее только одно (если не считать чернильницу брата Алексея Изумрудного, но считать ее изваянием было бы слишком смело...) - маленькая, не больше яблока, фигурка Пегаса с отбитым крылом. Могучую лекцию можно о ней прочитать. А театр Серебряного века... Возможно, Лиза имеет в виду две декорации неизвестного художника к спектаклю непонятно какого театра? Я их видела у Ксеньки. На одной изображены, как я поняла, Айболит и Баба-Яга среди серых и черных лопухов. На другой - несколько первобытных охотников, стреляющих в птеродактиля. Потом Ксенькина начальница, Света, объяснила мне, что на этих декорациях изображены Арлекин и Коломбина в сказочном лесу и Синяя птица. Никогда бы не подумала. Не знаю, какие лекции можно проиллюстрировать таким материалом. Какие-нибудь спецкурсы для психиатров?
  Вечером я вернулась довольно рано. У нас в музее, наконец-то отказало отопление, мы начали заледеневать, и начальство нас отпустило. Замерзшая, но счастливая, я прибежала домой. По дороге успела пересечься с Ингой и принять от нее пакет с фотографиями и пленкой. Подойдя к двери, я стала искать связку ключей. В карманах, в сумке, прощупала подкладку - вдруг образовалась прореха... Ключей не было. Наверняка они вывалились из сумки, когда тот тип меня толкнул. Какой ужас! Я начала нервно звонить в дверь. К счастью, Николай Ильич еще не уехал в сад за Мариной. Я сразу положила в сумку запасные ключи, а внутренний голос печально произнес: "Я же говорил, что надо ключи носить в кармане". "Да, но раньше, помнится, ты всегда говорил, что их в кармане их носить ни в коем случае нельзя". "Ну, а сегодня у меня было предчувствие, что только в карман. Никогда ты меня не слушаешься". "Постой-постой, ты же о кармане утром ни словом не обмолвился". "Ну забыл, что ж теперь!"
  Я грустно побрела в свою комнату, и тут мне позвонила Ксенька:
  - Ну, как, ты сделала фотографии?
  - Да-да, все готово. Ты завтра работаешь?
  - Да.
  - Ну, тогда в среду или уж как получится, пока не знаю где, но обязательно встретимся, в музее у нас заморозки, непонятно, будем ли работать.
  Тут я вдруг вспомнила что обманула Ксеньку: основную часть фотографий все равно не смогу отдать, я ведь не проявила первую пленку. Ну ладно, не буду расстраивать ее, отдам сначала то, что готово. Ксенька очень трепетно относится ко всему, что касается Капки. Я еще раз твердо пообещала, что завезу ей фотографии, как только будет время. Правда, неизвестно, когда там оно еще будет.
  Я спросила, как у нее на новой работе. Оказалось, превосходно. Уже на этой неделе поставят работать самостоятельно. С Игорем встречаются каждый день, гуляют с собаками. Кажется, не слишком он ей нравится, но ничего, стерпится - слюбится... потом она спросила, как у меня дела, и я сообщила две счастливые новости: я встречаюсь с Петей и в музее наконец отказало отопление. Ксенька порадовалась за меня и пообещала прийти в гости в следующие выходные.
  Часов в шесть я заваривала на кухне чай. Николай Ильич с собирался за Маришей, а я просто сидела и смотрела в окно, на желтые фонари, редкий тихий снег. Через несколько минут, после того, как за Николаем Ильичем захлопнулась дверь, кто-то позвонил. Я подумала, что он что-нибудь забыл, и пошла открывать. Я щелкнула замком и, мельком глянув за дверь, направилась было на кухню. Но тут мне пришло в голову, что Николай Ильич сам бы открыл - и еще он никогда не носит зимой кроссовки. Он их вообще не носит. Я несколько секунд заинтригованно разглядывала эти кроссовки, потом подняла глаза. Молодой человек, в короткой черной дубленке, вынул из кармана какое-то удостоверение и сказал:
  - Я - следователь из Таганского ОВД. В вашем районе за последнее время было совершено несколько нападений на женщин, преимущественно в вечернее время. Мы ищем свидетелей, которые могут дать какую-либо информацию. Днем обходил квартиры в вашем доме, сейчас опрашиваю тех, кого не застал? Возможно, вы или кто-то из ваших знакомых стал объектом нападения преступника.
  Я мельком глянула на удостоверение и хотела было сказать, что ни о чем таком мне неизвестно, но тут же вспомнила, как у меня вытащили мелочь из кармана. Хотя они, наверно, интересуются более серьезными случаями. Следователь стоял на пороге, лицо его было равнодушно, но глаза смотрели жестко и изучающее.
  Я пригласила его войти. Он пошел за мной на кухню. Мне было очень любопытно пообщаться с настоящим следователем, я чувствовала себя персонажем детектива. Это было захватывающе, я немного волновалась и все время думала, как бы мне самой порасспрашивать следователя, вдруг он расскажет что-то ... ну, не знаю, что-то необыкновенное.
  Он сел напротив меня, даже не посмотрев на чашку чая, которую я поставила перед ним. Дубленку он не снял, положил перед собой сотовый телефон и приготовился слушать. Я заметила, что на правой руке у него длинный порез. "Наверно, бандита арестовывал", - подумала я.
  - Бандита арестовывал, - сказал следователь, перехватив мой взгляд.
  Я, собравшись с мыслями, рассказала ему о том случае с человеком в темной куртке и о собаке, которая спасла меня и мою сумку. Он слушал внимательно, потом спросил:
  - Вы могли бы узнать этого человека?
  - Вряд ли. Было темно, все случилось быстро... От него бензином пахло, вот, наверно, и все...
  - Понятно. Он ждал вас заранее в темном переулке или шел за вами от метро?
  - Наверно, ждал, хотя точно не могу сказать.
  - А как вы думаете, почему он напал именно на вас? Может быть, вы сами как-то побудили его совершить нападение?
  - Как это?
  -Ну, допустим, пересчитывали деньги, говорили по сотовому телефону о крупных суммах, которые при вас и так далее.
  Я заверила его, что ничего подобного не было.
  -Но почему-то он напал именно на вас. Может быть, это ваш знакомый, который за что-то хотел вам отомстить?
  Я задумалась. Такая мысль не приходила мне в голову. Да нет, вряд ли... Кто и зачем? Так я и сказала следователю.
  - Значит, это нападение было совершено с целью грабежа. Личных мотивов у нападавшего не было? - он смотрел на меня так колюче-внимательно, что мне стало неловко, будто это я спровоцировала нападавшего и сама была перед ним виновата.
  Когда следователь понял, что из меня больше ничего не вытянуть, он собрался уходить, дав мне номер своего сотового на случай, если я вдруг вспомню что-то важное.
  - Ах да, еще один момент, - обернулся следователь. - Могу я взглянуть во двор из окна вашей комнаты?
  - Да, конечно.
  Я провела его к себе. Он быстро обшарил взглядом комнату, стол, книги. Нет, он точно меня в чем-то подозревает. Потом выглянул в окно.
  - Простите, а что именно вы хотите увидеть?
  - Хочу понять, насколько ваше окно просматривается с улицы.
  Мне это объяснение показалось натянутым. Но что я могла такого сделать?
   Мне стало неприятно и грустно. Он ушел, а я осталась в темноте, ничего не хотелось... просто смотрела на снег... Потом зажгла свет и решила разобрать фотографии. Вообще-то, Капкиных фотографий там было немного, зато фото были очень забавными - везде Капка крупным планом, собственно, ничего, кроме Капки и ее огромных ушей, там и не было.
  Дни до четверга тянулись однообразны. Во вторник сидела дома, размышляла над загадкой портрета, составляя при этом жизнеописание Сергеева. По вечерам звонил Петя и долго рассказывал о своей работе, о происшедшем за день. Не то, чтобы мне было с ним очень интересно, но надо было его как-то приручать, я должна постепенно стать ему родным человеком, хоть и не хочется. Один раз мы встретились утром у подъезда, это было в среду (в музее все-таки починили отопление) и он подвез меня до работы. С того дня он подвозил меня каждый день.
  Во вторник съездила к Вархушевым. Как я и думала, про первый портрет Петровской Мария Аристарховна ничего не знала, но и не слишком удивилась, она рассказала мне, что у Сергеева было несколько таких случаев, когда он писал картину в двух вариантах. Про "нить Ариадны" Мария Аристарховна тоже ничего не могла предположить. А в воскресенье я должна была отправиться в Можайск, к родственнице Павла Орлова.
  Если дни до четверга ползли однообразно, то с четверга все так завертелось, что я еле могла опомниться. В жизни всегда так: то густо, то пусто, меры никакой нет.
  В четверг я снова не пошла на работу, потому что в среду перетрудилась... то есть простудилась. Не ходить же на работу с насморком! Хотя я действительно вкалывала на работе, как негр на плантации, чуть не четыре часа сидела, не разгибаясь над старыми бумагами. Пару раз только выходила пить чай минут на пятнадцать - двадцать, и все, и за работу. Ну, еще полчасика посидела со всеми, пообедала. Словом, к трем я так устала, что еле-еле дождалась, когда начальство удалиться. Я и так почему-то проснулась в тот день в девять, в рань несусветную, пришла в музей вовремя, и было очевидно, что пора и мне лыжи навострить.
  К тому же Лиза развила бурную деятельность из-за своих предполагаемых лекций. Приносила какие-то фотографии, пыталась приделать Пегасу второе крыло. Я старалась от этой суеты быть в стороне. Она, правда, хотела и в отделе рукописей найти что-то для лекций о театре или живописи. Я предложила ей "В кружении пространства мирового..." и фото Алексея Изумрудного с собакой (найди десять отличий). Она спокойно улыбнулась и отказалась.
  После работы я шла домой с Аллой. Она сегодня проводила экскурсию, а я ударно работала, даже пообщаться с ней не успела. Алла принялась рассказывать, как все воскресенье ее доканывали дети (ее племянники): мальчик долго и упорно лез на шкаф, падал, орал, снова лез, потом пошел попить водички, и бодро выпил нечто из первой попавшейся рюмки. Оказалось - водка (мальчику пять лет). Сестра его поутру тихо играла в куклы, может, все и обошлось бы, но она углядела по телевизору рекламу мороженого, и вспомнила, что ей когда-то за что-то обещали купить "Лакомку", и то ли не купили, то ли она съела и забыла, но она решительно потребовала обещанное. Родителей же не вовремя обуял воспитательный порыв, и они сказали: "Не капризничай, вечером пойдем гулять, купим на всех и поедим". Девочка сначала обошлась с папой и мамой мягко, без напора: просто немного поплакала и покаталась по полу. Родители не вняли. Тогда она стала биться в истерике более обстоятельно: кричала, швыряла игрушки, ботинки, чашки, рыдала во весь голос. Потом в дверь позвонила соседка и пообещала обратиться в милицию и пожаловаться на издевательство над ребенком. Мороженого так и не купили...не знаю, считать ли это педагогической победой.
  Выслушав это, я снисходительно подумала, что, когда у меня появятся дети, они, конечно, вырастут совсем другими, они будут милые и хорошие и никогда не будут вести себя так отвратительно...
  Алла помолчала немного, потом спросила:
  - Ну, а как там поживает Петя?
  - Сегодня опять отвез на работу. В будние дни он занят, но звонит каждый вечер. Приглашал в театр и на лыжах покататься.
  - Пойдешь?
  - В театр - наверно, а лыжи не люблю. Ну, может, просто куда-нибудь сходим или погуляем по центру, по старым улочкам. Да не в том дело. Суть в том, что кроме него мне никто предложения не сделает, а он мне не слишком нравится. И скучновато с ним. Ну, как за такого замуж идти?
  - А ты уверена, что он тебе сделает предложение?
  Я удивилась: так вопрос для меня не стоял.
  - Скорее всего, сделает.
  - Так выходи. Для тебя Петя очень хороший вариант.
  - Почему это именно для меня?
  - А ты что, ждешь красавца-принца на белом скакуне? Ты ведь, извини, не юная принцесса, чтобы ждать нечто эксклюзивное. А так - Петя как Петя...
  - Как будто я совсем замухрышка!
  - Ты же не будешь отрицать, что ты не мисс Вселенная и тебе давным-давно не двадцать?
  - Ну, в общем...
  - Вот и радуйся тому, что есть.
  - Между прочим, он мне каждый день звонит!
  - А куда ему деваться?
  - В каком смысле?
  - Не молодой, не слишком обеспеченный... На что еще он может рассчитывать?
  "На что еще!" Очаровательно! Конечно, Алла всегда высказывалась в таком духе, но было очень обидно. Не то, чтобы она была неправа, но все-таки... Наконец мы расстались, но настроения не было уже никакого. Пересилила себя и зашла в фотомастерскую.
  А когда пришла домой, то упала на свой любимый диванчик почти без сил. Нет, нельзя так вкалывать, все равно мой титанический труд никто не оценит.
  Вечером я позвонила Ксеньке, чтобы излить душу, и начала жаловаться на Аллу. Ксенька изумилась:
  - Да ты что! Ты такая умница, такая красавица!
  - И рост у меня маленький, и волосы вечно лохматые...
  - Рост - это неважно. А волосы у тебя не лохматые, а пышные.
  Утешив меня, Ксенька спросила о фотографиях. Странно, что это ей они так понадобились срочно? Мы договорились на выходные, раньше ни у нее, ни у меня не получалось пересечься.
  Итак, в четверг я осталась дома. Ночью раза два вставала пить чай. Зря я это, конечно, среди ночи... Но я купила банку сгущенки и плетенку с маком. И от этого не могла нормально уснуть. Успокоилась, только когда съела половину. Но раз решила устроить себе выходной, можно немного поколобродить.
  Решила ни за что не просыпаться раньше двенадцати, но открыла глаза, когда было еще темно. Словно кто-то в бок толкнул. Поворочалась, поворочалась, приятно, что можно еще спать и спать. Вот и славно. Завернусь в одеяло, сделаю гнездышко и буду спать долго-долго.
  Мне снился странный сон, странный, но словно перенесший меня в знакомый по прежним снам мир. Я иду по просторному парку, по широким пустынным дорожкам. Белая лестница ведет вниз, к маленьким разноцветным домикам: голубым, розовым, зеленым. Вокруг безлюдный парк, ухоженные газоны с густой ровно подстриженной травой. Кусты, которым ножницы садовника придали форму шаров или прямоугольников. Несколько фруктовых деревьев с красивыми неизвестными плодами. Метрах в ста от меня зашуршали ветки. Показались маленькие шевелящиеся рожки и морда с голубыми глазами. Чуть ниже около нее появилась такая же мордочка, но поменьше. Из кустов выползли две громадные улитки. Раковины у них были полупрозрачными, в голубых и бирюзовых полосках, отсвечивающие перламутром. Они подползли к деревья, стали срывать с них плоды и флегматично жевать.
  Где-то слышен всплеск волн. Я спускаюсь, сворачиваю к морю и иду по мягкому светлому песку. Ни души вокруг. Только где-то далеко над морем, в высокой синеве, пролетают воздушные кареты с запряженными в них огромными белыми или черными лебедями. Я рассматриваю птиц, настолько больших, что трудно представить. Они летят плавно, взмахивая громадными крыльями, и кареты отчего-то летят ровно, будто по невидимой воздушной дорожке. Я сажусь на волнорез и опускаю ноги, пытаюсь дотянуться и окунуть их в поднимающиеся волны. Кто-то садится рядом. Я поворачиваю голову и вижу темноволосого и темноглазого паренька в свободной рубашке и широких штанах. Я сразу вспомнила: его зовут Дорт.
  - Привет! Хороший денек: солнце, утро, нет работы. Я вчера еще раз там походил, где мы были, помнишь, я с дна раковины доставал? Ох, сколько же там жемчуга! Я мешок раковин принес, мама все дорожки в саду обложила, клумбы. А жемчуг положила на альпийскую горку рядом с водопадом.
  Мы посидели немного молча, глядя на бегущие отблески солнца на волнах.
  - А сегодня ночью мне приснился странный сон, такой странный, что я его даже нарисовал, - и Дорт вытянул из кармана рисунок.
  Что он мне напоминает? Серые прямоугольники с окошками, хилые деревца - очень эти дома и дворик непохожи на здешние.
  - Я такого никогда не видел. Мрачно там, правда? Вот приснится же такое!
  Я рассматривала рисунок и поняла, что действительно знаю эту страну, и так хорошо, что я сейчас не там, а здесь, в сказочном и радостном мире.
  - Ты знаешь, вспомнила я это место. Это очень похоже на нашу улицу. Да, точно, я тут живу, вот в этом доме.
  - Не может быть! Ты живешь в какой-то другой стране? Эх, побывать бы там! Вот интересно!
  - Пожалуйста. Хотя, вообще-то ничего интересного, по-моему... Приезжай ко мне в гости, только позвони заранее. Я приготовлю фирменный пирог с яблоками и корицей.
  - А это на дороге что за штука?
  - Это машина. В ней люди ездят.
  - По земле?! Надо же, у нас внизу никто не ездит. Мы только летаем на птицах. Ну, или плаваем на кораблях. Расскажи, а что там дальше, за этими домами?
  - Ну, так сразу не вспомнишь...- я взяла рисунок и принялась вглядываться. Внезапно дома стали ярче, четче, приблизились, начали приобретать объем, а страна Дорта стала тускнеть, тускнеть...таять... Одна из машин на рисунке, а, на самом деле, за окном, загудела, и я проснулась. Ну что за несчастье! Такой чудесный сон ушел!
  Я снова завернулась в одеяло, угнездилась, но уснуть не смогла. И времени всего восемь... Повертевшись с боку на бок, я встала, накинула одеяло на плечи и подошла к окну. В храме святого Мартина горели разноцветные огоньки лампадок, еле видные в снежной полумгле. Когда я смотрю на них, они навевают покой и радость или пробуждают смутное чувство вины.
  Днем я съездила к бабушке в гости, потом зашла за фотографиями.
  Только вернулась домой, как Николай Ильич в волнении выбежал мне навстречу.
  - У нас были воры! Побывали в мастерской, у Мариши и в вашей комнате!
  Я просто остолбенела. Потом бросилась в свою комнату и осмотрелась. Николай Ильич встал в дверях.
  - Что-нибудь пропало? - нервно спросил он. - У меня ничего, только дверь открыли в мастерскую и все. Странно... Я пришел, увидел и хотел вызвать милицию, но без вас не решился, у меня-то ничего не пропало. Ну, что? Взяли что-нибудь?
  Я еще раз оглядела комнату. Я с первого взгляда поняла, что именно пропало, хотя возможно, взяли что-то еще. Эта вещь лежала на самом виду, поэтому я сразу догадалась, чего нет. Но то, что взяли, никому не могло быть нужно, кроме меня... странно... Пока я в этом не разберусь, я ничего никому не скажу о пропаже. Николай Ильич взволнованно повторил:
  - Что-нибудь пропало?
  Я, порывшись без особого интереса в вещах, туманно ответила:
  - Все ценное не тронули. Наверно, что-то их вспугнуло и они убежали.
  Николай Ильич помялся на пороге и еще раз повторив, что если все же что-то украли, надо вызвать милицию, ушел к себе. Мы договорились, что он поменяет замки (я рассказала о пропаже ключей) и вечером даст мне мой комплект ключей.
  Я, наконец, сняла куртку и сапоги и пошла на кухню заваривать чай. Мне всегда лучше думается под горячий чай с бутербродами.
  Непонятно, кому могли понадобиться мои фотографии? Я поставила чашку около кровати на журнальный столик, легла, пока чай чуть остынет, и начала думать. Очень хорошо также думается, когда лежишь на кровати на животе, положив руки под щеку и слегка свесив голову. Так я и сделала. Итак, пока чай заваривался, я легла, закрыла глаза и принялась рассуждать. Чтобы понять, что происходит, можно идти тремя путями. Понять, кому выгодно. То есть какая кому-то корысть красть мои фотографии? Второй путь: понять, кто знал, что эти фотографии должны быть у меня и должны быть именно в эти дни, а не неделей раньше или месяцем позже. Третий путь - порассуждать о ситуации в целом. Если это как-то связано с тем ограблением, которое было у Ксеньки, то надо сообразить, что могло быть на этих фотографиях связано с Ксенькой.
  Допустим, это имеет отношение к Ксеньке. Тогда похитителю нужны были те снимки, которые я делала у Ксеньки в гостях. Вместе с пакетом фотографий они украли и пленки, это жаль, чистый эксперимент по воспоминаниям не проведешь.
  Итак, первое: кому выгодно?
  
  Для начала - что такого важного или компрометирующего на фотографиях? Там только Капка в разных видах в Ксенькиной квартире и многочисленные Кацы. Ксенькину квартиру уже грабили... Или это две разные шайки? Но нет, проще было вломиться в ее квартиру и там уж осмотреться... Кацев тоже в расчет не беру. Инга каким-то хитрым способом перевела пленочные фото в цифровые (еще и меня ругала, что не заведу себе нормальный фотоаппартат) и выложила из в фейсбуке.
  Однако же... Я забыла вот что. Грабители не знают, что у меня две пленки. И есть еще один пакет с фотографиями. А вдруг эти-то снимки им и нужны? Ужас... Значит... "Иногда они возвращаются"...
  Ладно... Я взяла пакет со снимками. В начале - новогодние фото Мариши и Николая Ильича. Я их сняла под елкой, потом Николай Ильич щелкнул под той же елкой Маришу и меня. Затем мы начали перемещаться по квартире и завершили около Маришиных игрушек. Что могло быть у нас в квартире, что кому-то показалось подозрительным настолько, что даже в виде фотографии опасно? Или любопытно? У Николая Ильича иногда бывают чужие картины, которые он копирует. Часто он делает копии известных картин. Однажды он больше двух месяцев работал над с несколькими картинами из Третьяковки, разумеется. Копии он делал в самом музее, а не в своей мастерской. Помню, одна из этих картин была, кажется, Врубеля. Допустим, некто решил заказать ему копию какого- нибудь известного полотна. И вот преступник хочет познакомиться с его творческой манерой... Стоп-стоп, это совершенно бредово. Что еще может быть на снимках? Нет, думаю, то, что нужно вору, было не в нашей квартире, иначе он бы просто это взял. Что же еще было на пленке?
  
  Еще я фотографировала бабушку, незадолго до Нового Года. Но в ее квартире тоже ничего интересного. Хотя... У бабушки есть несколько дорогих вещей. Один дореволюционный сервиз, правда, наполовину разбитый, старинные, тоже дореволюционные елочные украшения. До сих пор, с самого детства, помню эти удивительные игрушки: большие, с наклеенной серебряной и золотой крошкой - не знаю, как это правильно назвать, и на каждом в витой овальной рамочке изображена какая-либо петербургская достопримечательность. Этот набор из двенадцати рождественских шаров принес когда-то, еще до первой мировой войны, мой прапрадед, и, по словам бабушки, ему сейчас цены нет. Из двенадцати игрушек осталось семь, мы всегда бережно хранили их в большой коробке, выложенной ватой. И на снимках и елку, и сервант со старинными чашками можно было отлично разглядеть. Нет, это все совершенно нелогично. Воры могли бы вломиться сразу в бабушкину квартиру. Да и не знал никто, что я у нее тогда фотографировала. Да и зачем им фотографии игрушек и чашек - чтобы удостовериться, что стоит их красть? Ну, чтобы лишний раз не ходить... Нет, это никуда не годится. Что же еще было на снимках... Ну, Капка вот, опять же - в сугробе, на дорожке, под дубом. Уж ее-то фотографии точно никому не нужны.
  
  Тут мне вспомнилось, как года два назад я читала повесть из шпионской жизни. Так вот, самый главный шпион учил молодых шпионов наблюдать так: в первую очередь обращать внимание на изменения в привычной обстановке и любое изменение считать подозрительным. Пожалуй, это более надежный путь рассуждений. Что перед Новым Годом изменилось в нашей квартире? Может быть, появилось что-то новое, надо подумать... Я перебирала все, что могла припомнить: вещи, картины... "Портрет" приходил на ум сразу, но это и все. Ох, неладно что-то с этим "Портретом". Нет, не в мистике дело, но там, где пахнет кладом, всегда бушуют страсти. Другое дело, что кроме меня, никто в этот клад не верит. Это приводит к третьему пути рассуждений: о ситуации в целом. Что подозрительного или необычного появилось в моей жизни? И не только моей, но и всех, кто со мной связан. Сразу приходит на ум то нападение, когда меня спасла черная Камилла. Думаю, тогда вор пытался вытащить ключи, а не жалкие две-три десятки. А ключи - чтобы влезть в квартиру, так что это нападение понятно. Не нашли в кармане - полезли в сумку.
  
  Ксенька бы сказала опять о "Портрете". Но когда воры залезли к ней, фотография "Портрета" у нее стояла на столе. И ничем грабителей не заинтересовала. Или они искали признаки найденного клада? Но к чему тогда мои фотографии? Ведь они были сделаны тогда, когда я только-только получила от Марии Аристарховны этот снимок и еще не начала работать с письмами Сергеева. И никакого клада найти не могла бы... Итак, что нового или подозрительного происходило в последнее время? Звонки с угрозами Ксеньке. Похищение фотографий. Ксенькино увольнение с работы и ее странные долги. "Портрет" и мои изыскания. Я намешала все в одну кучу, и наверняка тут есть что-то лишнее. А связи между хотя бы двумя событиями последнего времени я не вижу, что уж говорить обо всем в целом...
  
  И все это возвращает нас ко второму пути рассуждений: если я не могу понять, почему все это происходит, я должна догадаться, кто, собственно, вообще мог знать об этих фотографиях и о том, что никого в тот момент не будет дома? Я не могу понять, что нужно этому человеку, но может, попытаться понять, кто это? А потом выяснять, что ему было надо. О фотографиях знали только те, кого я снимала. Теперь о том, что дома никого не будет. Или это знакомый Николая Ильича. Или... Знала, естественно, моя бабушка, ну, и я Ксеньке позвонила перед выходом. Вот и все. Что ж - тупик...
  Ночь прошла как в тумане. Я размышляла и боялась...И толком не могла заснуть. Чтобы хоть как-то отвлечься, мне нужно было излить душу. Ночь я промаялась, утром же, дождавшись времени, когда наверняка можно звонить без стеснения, не боясь никого разбудить, я принялась, лежа на диване, названивать всем подряд. Вообще люблю сочетать ничегонеделание и бурную активность. Если бы исполнилось еще мое обычное тайное желание, и чай, бутерброды и яичница сами бы сготовились, прыгнули бы соответственно в чашку и тарелки, прилетели и выстроились бы на столике... Следующие два часа прошли плодотворно. Я пообщалась с мамой, Лерой, Женькой, Аллой, Ксеней... В музей мне сегодня позже - можно прийти к своей экскурсии, к трем. Поговорила бы и еще, но язык устал.
  
  Потом побрела, наконец, добывать в холодильнике завтрак. На кухне сидели Николай Ильич и Мариша.
  - Доброе утро, Алина. Вы завтракаете? А мы уже обедаем. В садик сегодня не пошли, надо в поликлинику будет, на процедуры.
  - Здравствуй, Золушка, - ласково сказала Мариша и снова стала кормить куклу. Я взяла ее за руку, погладила, она посмотрела на меня менее отрешенным взглядом и снова сказала: - Привет, Алина.
  - Привет, Мариша, как дела? - спросила я, не отпуская ее руку. Олин психолог как-то сказал мне, что люди, страдающие аутизмом, возвращаются к реальности через тактильные ощущения. Я ведь хочу, чтобы Мариша со мной поговорила о своей жизни, об игрушках, прогулке... а не о Белоснежке или о принцессе, тем более, если в их роли должна быть я.
  Она любит играть в сказки и так заигрывается, что полностью отождествляет себя и других с персонажами сказок. На меня это всегда производит гнетущее впечатление, и я стараюсь выдернуть ее из фантазии и вернуть в реальность. Я часто говорю об этом Николаю Ильичу. Совершенно зря он поддерживает Маришины игры в Снегурочку, Белоснежку и так далее. Она совсем после этих игр теряет чувство реальности. Я ведь хочу как лучше, к тому же всегда ссылаюсь на знающих людей, занимающихся специально проблемами аутизма. Я и сейчас попробовала его вразумить, но он быстро ушел в мастерскую. Сколько раз ни заводила разговор на тему воспитания Маришки, и все без толку. Но я-то педагог по профессии (во всяком случае, в дипломе написано - филолог с правом преподавания, и лекции по психологии и педагогике у нас были, я на них ходила пару раз), я-то знаю, как надо.
  
  Я снова подумала, как Марише невесело живется. Гулять она почти не гуляет, ее прогулка ограничивается сидением на скамейке или, в лучшем случае, на качелях. Бесконечные медицинские обследования и процедуры... А я так замоталась с кладом этим мифическим, с Ксенькиными делами и Петей, что даже забыла, что у Марины вчера был день рождения, и ничего ей не купила. У нас с ней день рождения с разницей в неделю, но свой я отмечаю тогда, когда мне удобно по времени и по деньгам, а не обязательно в день праздника. Пойду-ка я в книжный в Товарищеском переулке и накуплю ей книжек и пазлов. Конечно, от тех ста долларов итак осталось немного, и этого остатка очень и очень жаль... Ну и ладно. Жадность - гадкое чувство, и мы будем с ним беспощадно бороться. Пусть даже таким варварски жестоким способом, как трата денег.
  
  Дойдя до магазина, я увидела, как вместе со мной туда входит девушка в длинной шубе, на высоких каблуках, темные гладкие волосы красиво лежали на воротнике, змеясь при каждом шаге по белому меху. Я целеустремленно направилась к книгам, но краем глаза приметила, что она почему-то внимательно оглядела меня. Я выбрала "Жизнь леса" (энциклопедию для начальной школы) и "Обычаи народов мира". Николай Ильич всегда просит покупать ей в подарок детские книжки, художественные, и я хотела было купить сказки, но потом решила, что у Мариши вымышленный мир итак вытесняет действительность, так что надо делать упор на строгую реальность. Конечно, Николай Ильич просил сказки, но я лучше знаю, что нужно дарить детям.
  Потом купила пазлы - белку с орехом в лапах - и решила, что достаточно. Когда я подошла к кассе, девушка в белой шубке уже пробила несколько игрушек: громадную радиоуправляемую машину, набор солдатиков с крепостью и пушками и дорогущее лего. Каждая игрушка стоила примерно столько, сколько я в музее зарабатываю за месяц-два. Когда я пробила свои покупки и вышла, она загружала игрушки на заднее сидение машины. Девушка захлопнула дверцу и повернулась в мою сторону. И тут-то я ее и узнала.
  
  Это была Наташка Семицветова. Сейчас у нее, судя по обручальному кольцу, скорее всего другая фамилия, а вместо двух прежних косичек - длинные гладкие волосы. Я улыбнулась и шагнула к ней:
  - Наталья, привет!
  - Ой, привет! Я в лицо тебя помню, а имя... Алиса, да? - она приветливо улыбалась.
  - Алина.
  - Ах, да... Тоже ребенку покупаешь?
  - Да нет... То есть ребенку, но не своему.
  - А-а, понятно. А я своему. Вообще-то совершенно времени нет, у него завтра день рождения, я еле-еле выбралась за покупками, ехала по делам, к счастью, сейчас везде магазины, даже в этом захолустье.
  
  Я совсем не считаю наши тихие дворики и улочки захолустьем. И вообще, Таганка - это почти самый центр. Захолустье!.. Но, встретившись в первый раз за пятнадцать лет, не стоит пререкаться.
  - А сколько лет твоему малышу? Он сейчас в садике или с твоими родителями?
  - Нет, - она улыбнулась слегка удивленно, как будто я сказала невесть какую глупость, - с няней. А ты где-то здесь живешь?
  - Ну, - я замялась, вспомнив про "захолустье", - приблизительно... А ты? Наверно, в центре?
  - Нет, за городом... Ну, мне пора. Пока. Ой, у тебя сапог разваливается, смотри, подошва отклеивается. Ну, счастливо!
  - Ага, пока...
  
  Она приветливо помахала мне рукой, уже сидя за рулем, затем машина плавно тронулась и уехала.
  
  Мы учились с ней три года: она пришла к нам во второй, а я перешла в другую школу после четвертого. Ее как-то сразу полюбили и ребята, и учителя. Она была хорошенькая, отлично одетая, с какими-то необыкновенными ластиками, ручками, пеналом - все было яркое, заграничное. Она с первого класса училась в Швейцарии, ее родители были дипломаты. Девочки окружали ее на перемене и слушали, раскрыв рты, Наташины рассказы о "той" жизни. У нас была спецшкола, родители у многих были непростыми людьми: артистами, режиссерами, переводчиками, многие из них бывали за границей. Но из детей мало кто выезжал тогда из Союза. А уж чтобы учиться в "их" школе... В нашем классе еще таких не было. Мы изучала французский, а Наташа на нем свободно говорила. Все девочки хотели с ней дружить, мальчики писали записки... Училась она на "отлично", дружила со всеми; конечно, было несколько особо приближенных подружек, но она ко всем относилась приветливо и дружелюбно. Ее все любили, старались сесть к ней поближе, быть с ней на физкультуре в одной команде, пойти вместе домой. Все, кроме меня. Не то, чтобы я ей завидовала...
  
  В негласном "табеле о рангах" нашей школы я, дочка обычных родителей (не элиты, тем более, из "неполной семьи"), была внизу списка. Меня взяли в спецшколу - я умела к первому классу свободно читать и считать, но отношение к детям журналистов и дипломатов было совсем не такое, как к тем, у кого родители были, допустим, инженеры. Одета я была более чем скромно, часто вместо сменки носила стоптанные кеды - учителя презрительно фыркали: "Какая безвкусица - спортивная обувь с юбкой". Кроме того, вечно донашивала за Лерой то школьную, то спортивную форму. Про обувь и не говорю. А у Натальи всегда все было новенькое, красивое. Но дело совсем не в этом...
  
  Когда первого сентября мы пришли в пятый класс, я тут же подошла к Соньке, своей лучшей подруге. Накануне я не успела до нее дозвониться, так что сразу побежала к ней. Сонька стояла около Наташи и о чем-то с ней разговаривала. Я до первого урока так и не сказала ей ни слова. В первый день нам разрешали сидеть как угодно, а потом уже рассаживали в нужной (нашей классной руководительнице нужном) порядке. Когда мы вошли в класс, я заняла место, быстренько положила букет цветов на соседний стул и крикнула:
  
  - Сонь, иди скорей, я тебе заняла!
  Но она равнодушно ответила с другого ряда:
  - Я с новенькой девочкой сижу.
  
  Я убрала букет и потрясенно села на свое место. С Сонькой я дружила со второго класса, всегда делилась с ней всеми секретами - их некогда было выслушивать маме, она работала допоздна, в тот период своей жизни она как раз была между третьим и четвертым браком и тащила нашу семью одна. Их не стала бы выслушивать Лера - у нее были свои подруги, и мы не особенно дружили в школе, впрочем, и после, слишком мы всегда были разные. Поэтому я была счастлива, что у меня есть настоящая подруга, которая обо мне знала все, как и я о ней. Ее родители тоже всегда были заняты, и почти все время Сонька проводила одна. А со второго класса - со мной. Мы с Сонькой на спор рвали цветы на клумбах - а бабушки у подъездов на нас кричали. Мы запускали самолетики на ниточках с моего балкона и потом их вытягивали. И очень расстраивались, когда они зацеплялись за ветки тополей, росших около моего подъезда. Устраивали весной соревнования корабликов в ручьях растаявшего снега. Ели зимой мороженое на улице, потом шли ко мне домой и ходили босиком по полу при открытом окне - чтобы заболеть. И вот...
  
  Сонька начала дружить с Наташей. А со мной не только в школе не разговаривала, но даже и не звонила. Я не общалась с Наташей, только молча злилась на нее. Она же вела себя со мной, как и со всеми - спокойно и доброжелательно. Собственно, мы с ней почти не разговаривали. Только как-то раз она мельком посмотрела на меня и сказала с дружелюбной улыбкой:
  
  - Ой, какая у тебя футболка поношенная!
  
  В тот день я к тому же получила двойку по французскому, и один мальчик стукнул меня портфелем по голове, не заигрывая, а именно желая сильно стукнуть по голове... И я плелась домой и наступила ногой в лужу. Вот как сейчас... Ну откуда тут-то лужа взялась?! Понятно, дыра на подошве такая, что снег начал забиваться. В самом скверном настроении я добрела до дома.
  
  Открыла дверь, принялась снимать куртку. Обычно я не стесняюсь: бросаю в угол сапоги, швыряю сумку под зеркало. Я ведь дома, так к чему мучить себя излишними помпезностями, зачем красться деликатной мышкой? Нет, я - широкая натура, захочу - звякну, захочу - брякну. Но тут я услышала из кухни голос Николая Ильича. Я сразу поняла, что он беседует по телефону с дочерью, а говорит - обо мне. Я затаилась, стараясь переодеваться потихоньку. Очень хотелось услышать разговор, но не жариться же в зимней одежде и обуви.
  
  - Какая же неряха! - жаловался Николай Ильич. - Вечно бросит немытые чашки и тарелки, к раковине не подойти. Сапоги разбрасывает по всему коридору. А по телефону говорит часами. Мне неловко бывает ее прервать, а позвонить иногда бывает необходимо. В ванной после нее все зеркало забрызгано. Переезжай к нам хотя бы на время! Она же у родителей раньше жила. Попросим ее сдавать свою комнату тебе. Я готов платить за лишнюю площадь, только чтобы ее здесь не было! Переезжай! Может, тогда она съедет. И все время учит: воспитывайте девочку вот так, а не этак. Просто невозможно. Когда готовит, в кухню не зайдешь - все заставит тарелками, кастрюлями, все у нее подгорает, дышать невозможно! И когда это кончится! Я бы купил себе квартиру в новостройке, мне давно агентство предлагает, у нас с Маришей комнаты большие и дорогие. Но уезжать из центра... Здесь садик близко, а там и не доедешь... может, когда Марина в школу пойдет, все же возить будет легче. Ну, ладно, нам с Маришей сейчас на процедуры, а завтра с утра начинаем обследование перед операцией, уйдем с восьми на весь день. До свиданья. Я потом перезвоню.
  
  Я тихо и быстро схватила куртку, сапоги и сумку и попыталась неслышно проскользнула к себе в комнату. Хорошо, Николай Ильич прибирал на кухне, а то я зацепилась ногой за тумбочку и чуть не рухнула. Затаившись в комнате, я дождалась, когда они уйдут. Пусть считает, что я в неведении. Вот, значит, как! Я к нему со всей душой, а он!.. А в глаза так вежливо улыбается, недавно конфетами угощал...
  
  Я пошла на кухню голодная и злобная. Вот, даже свой шкафчик с посудой не закрыл, а еще меня ругает, дескать, беспорядок. И вилка грязная в раковине лежит! Я шваркнула дверцей шкафчика. На нем стоял старый сломанный самовар, который покачнулся, накренился и бухнулся на плиту. Зацепил кастрюльку с длинной ручкой, она перевернулась, мой супчик вылился на пол, а сама кастрюлька, подпрыгнув, свалилась на трехлитровую банку с водой, стоявшую под окном, - наш стратегический запас на случай отключения воды. И кто же не закрутил на ней крышку?! Да что же это, кошмар какой! В воду тут же рухнул горшок с геранью - непонятно, почему, вроде его ничего не задело, может, за компанию? Грохот, звон, грязь! Увы, минуту назад все было так уютно и чисто, не считая той самой грязной вилки, а теперь на полу болото из супа, разлитой воды, листьев и ошметков земли. Да, "нетерпение - удел глупцов, а терпение - сила мудрых", - гласит восточная пословица. Во всяком случае, должна бы гласить, уж могли они изречь нечто подобное за столько-то веков. Прояви я достойную сдержанность, не стояла бы сейчас...невесть в чем...
  
  Я вытирала грязную лужу и мрачно думала, как ужасно несправедливы слова Николая Ильича. Посуду я всегда за собой мою, разве что тороплюсь на работу. Он сам вон вилку не помыл. В ванной на зеркале вода... что ж, бывает, что и не заметишь. Задумаешься о системе японского стихосложения - и не заметишь, дело-то житейское. Ну что ж... Уйду я из этой квартиры. Выйду замуж за Петю, а комнату сдам или обменяю вместе с его однушкой на двухкомнатную. Вспомнят тогда, какая я была хорошая соседка, да поздно будет. Вопрос в том, когда же Петя мне сделает предложение? Надо форсировать события. Не очень-то я стремлюсь за него замуж, но как теперь жить в этой квартире, после такого разговора? Сделать вид, что я ничего не слышала... И все. Но как обидно! Я бродила из угла в угол, наводя порядок, и мрачно бормотала про себя: "Пожалеете, да поздно будет... Когда это я посуду не мыла... Ничего, мы еще посмотрим..."
  
  "Разговоры с самим собой - нехороший признак", - укоризненно заметил внутренний голос.
  
  Пока я, в самом унылом настроении, убирала кухню, у меня сложилось трехстишие, и я пошла его записывать.
  
  Грохот посуды,
  
  Суп и вода на полу.
  
  Отчего мне так грустно?
  
  Стихотворение вышло странное, но что же требовать при таких обстоятельствах? В конце концов, стресс у человека.
  
  Послонявшись из угла в угол, я снова засела за телефон. Ведь сейчас я никому не помешаю. Подумав, что надо позвонить Пете, я принялась искать его номер. Я ему пока что сама ни разу не звонила, ну да ладно. И тут телефон неожиданно затрезвонил прямо над ухом. Это был Петя, просто телепатия. Он спросил, совершено неожиданно для меня, увидимся ли мы сегодня, как договаривались. Я удивилась: разве мы на сегодня договаривались. Тут только вспомнила, что он что-то говорил о том, что неплохо бы не бродить по морозу, а пойти к нему домой, посидеть за чаем и тортом. Я в тот момент думала о "нити Ариадны" и загадочных часах на портрете, ничего не приходило в голову, и я ответила... собственно, совершенно не помню, что именно ответила. Ну, видимо, сказала, что приду, раз он в этом уверен. Но я так устала, и потом, не идти же мне в гости к одинокому мужчине после всего лишь нескольких дней знакомства! Да хоть бы и после нескольких месяцев. Я объяснила, что не увидимся, нет, и не надо настаивать, у меня был такой тяжелый день, что просто лежу пластом. Он расстроился и напомнил, что я обещала, что он специально купил огромный торт где-то в центре. Поняв, что торт необыкновенный и недешевый, я почувствовала себя виноватой, но идти все равно было лень. И безнравственно - мало ли что у него на уме... а мне из-за этого опять сапоги надевать... Петя пробормотал, что очень жаль, хотя что же поделаешь... Но ведь он никуда не денется?
  Глупо, конечно, я вроде бы наметила план, как его приручать, уже квартиру его в мечтах обменяла, а сама веду себя так нелогично. Но до чего не хочется идти к нему в гости! Петя грустно сказал, что перезвонит завтра. И я, распрощавшись с ним, впервые как-то подумала: у него ведь тоже есть какие-то жизненные планы, в которых нашим отношениям и мне отводится некое место, уж не знаю, главное ли. Эта мысль меня неприятно смутила. Вот я о нем думаю: вроде неплохой человек, вроде полюбил... Он, наверно, будет заботливым мужем, буду я жить-поживать и горя не знать. Пойти за него замуж или рукой махнуть? А он, вообще-то, самостоятельная величина и что-то там тоже себе думает, оценивает...
  Я потушила курицу в сливках, положила кусок хлеба побольше и взяла книжку почитать. Люблю, чтобы все хорошее было одновременно. Расположилась в комнате, и тут зазвонил телефон. Это была Ксенька, ее голос казался грустным и севшим.
  - Алин, ты сейчас занята?
  - Да нет, совершенно свободна. Ты с матерью поссорилась или просто настроение невеселое?
  - У меня беда, - и Ксеня расплакалась.
  - Ты сейчас дома?
  - Нет, из автомата звоню.
  - Приедешь ко мне? У меня отличная курица, шоколад, даже сок есть. Приезжай!
  - А я действительно тебя не затрудню, не отвлеку?
  - Абсолютно. Через сколько подъедешь?
  - Через сорок минут.
  
  Я давно заметила, что Ксенька - очень неуверенный в себе человек. Иногда она ведет себя решительно и даже назойливо, если ей позарез что-нибудь надо. Но если происходит какая-нибудь неожиданная неприятность или что-то в этом роде, она робеет, мямлит... Еще, как я поняла, она ужасно боится быть ненужной, лишней, она сто раз спросит, не помешает ли она, не оторвет ли от дела. Я уверена - это оттого, что в детстве у Ксеньки было слишком мало любви и тепла и слишком много критики и упрямого давления. И совсем мало реальной жизненной помощи и советов. Не верю, что ее мать не могла бы изжить Шокальского еще на ранней стадии.
  
  Мне всегда бывает жалко Ксюшку и, думаю, ей не хватает в жизни ситуаций, закаляющих характер. Например, вроде работы в школе. Кто выживет среди деток, кто сможет лавировать в женском коллективе и добьется нейтралитета со школьной администрацией, тот нигде не пропадет. Я несколько лет работала в школе и теперь уверена: наша обычная школа - это на самом деле школа выживания и закалки характера. Тут как в древности: или со щитом, или на щите. Вот Ксенька, которая тоже немного поработала в школе в прежние времена, была в основном, на щите. Но сейчас, когда она немного повзрослела, ей бы работа в школе очень помогла.
  
  Ксения пришла очень быстро. Она была плохо накрашена, вместо прически - воронье гнездо. Я сразу повела ее на кухню, потому что знаю: при любых жизненных зигзагах вкусная еда действует на нее весьма благотворно. Ксеня ела курицу и пила сок, а я сидела, прислоняясь к стене, и размышляла, подтолкнуть ли ее к рассказу или ждать, пока он сам созреет. Внезапно Ксенька сказала нечто неожиданное (я ведь приготовилась поливать грязью Шокальского):
  - Я должна тридцать тысяч. И меня выгнали с работы.
  И она расплакалась.
  - Кому ты должна? Как это случилось?
  Но Ксения плакала и плакала. Да, если Ксенька в чем-то запуталась... К тому же она так боится матери, что даже в самом сложном случае постарается справиться сама. Впрочем, виновата Ксенька или нет, реакция Наталии Сергеевны во всех случаях одинаковая: "А я тебе говорила! И что ты теперь будешь делать?"
  
  - Все потому, что я выкинула ту фотографию, - внезапно сказала Ксенька. - Это из-за "Портрета"... Из-за него у меня все в жизни пошло наперекосяк...
  - Не говори ерунду! - возмутилась я. - Надо решить, как быть в трудной ситуации, а не обсуждать всякий мистический бред.
  Ксенька несколько раз глубоко вздохнула, высморкалась и рассказала такую историю. Оказывается, на книжном складе, где она работает, все ее сначала полюбили и обласкали как родную. Все шло отлично. Ксенька уже начала сама принимать деньги от оптовиков и выдавать им счета-фактуры и накладные, стараясь быть очень внимательной. А сегодня, хотя ей еще и не полагалось целую ночь работать одной, она осталась трудиться самостоятельно. Ее напарница, при которой она была ученица, на пару часов отпросилась домой, что-то там у нее случилось, Ксенька не поняла. И к утру - они ведь работают сутками - так и не вернулась. И вот сегодня утром, пересчитав наличные в кассе, Ксенька сдала смену и спокойно пошла домой. И вдруг три часа назад ей звонят и объявляют: "В кассе недостача - тридцать тысяч".
  
  - Да, это ужасно! Может, для фирмы это пустяковая сумма, а тебе... Так. Стоп. Слезами горю не поможешь. Сколько у тебя денег сейчас?
  - Пятьсот рублей.
  - С ума сойти! Ну, как так можно жить! А у меня около пара тысяч.
  - Но я же не могу у тебя...
  - Нет, пойми. Это скверная ситуация, и выкручиваться из нее надо быстро и чисто. Еще не хватало, чтобы ты впуталась в какую-то уголовщину. У тебя есть что-нибудь из золота?
  - Кольцо, две цепочки. Но за них мало дают, помнишь, я в том году носила их в ломбард.
  Я было хотела сказать: "А Шакал твой? Его-то эта сумма по миру не пустит?",- но потом подумала, что нет, это не то. Согласись он, и Ксенька из благодарности еще сто лет не погонит прочь. А если откажется... Зачем ей еще одна душевная травма?
  Но Ксеня вдруг сама сказала:
  - Я попросила в долг у Андрея. Он что-то пробормотал... Он мне не помог, совсем никак, представляешь?..
  Представляю-представляю. Я походила туда-сюда по комнате, размышляя, что же делать. И тут меня занесло совсем не в ту сторону, я ведь всего лишь думала, как помочь Ксеньке, где добыть денег. Но внезапно на меня напала лютая злость. Я схватила телефонную трубку и сказала Ксеньке:
  - Знаешь, я сейчас этому гаду все выскажу!
  Ксеня молча постукивала по подоконнику. Раньше, когда я рвалась к телефону, чтобы наорать на Шакала и смешать его с грязью, Ксенька вырывала у меня трубку и кричала, что тут вмешиваться нельзя, что я хочу все испортить (?!). Но раньше где-то в глубине души я понимала, что действовать нужно не наскоком, не криком. Прямолинейным скандалом тут ничего не добьешься. Лучше всего было бы показать Шакала в смешном и дурацком виде. На мой взгляд, он действительно смешон и нелеп. К сожалению, там, где я вижу инфантильность, слабохарактерность, самомнение и эгоизм, Ксеньке мнится интеллигентность, мягкость и чувство собственного достоинства. Ну, а сейчас меня прорвало, столько времени копилась злость на Шакала, что вместо того, чтобы думать о том, как Ксеньке выпутываться из скверной истории, я хотела только изгнать Шакала из ее жизни навсегда.
  - Алло, можно попросить Андрея, - медленно и по возможности томно спросила я.
  - Я слушаю. А с кем я?..
  - Андрей, Андрюша! - ласково сказала я. - Ты забыл, как мы летом провели те несколько незабываемых дней?
  В трубке раздалось невнятное лепетание, что было весьма подозрительно. У Ксеньки глаза на лоб полезли.
  - Ты помнишь меня, милый? А ты все не звонил и не звонил... А на прошлой неделе у меня случилось несчастье...то есть, нет, это счастье. Я узнала: у нас будет ребенок! Я так рада! А ты рад, Андрюша? Рад? Так рад или нет?! - я добавила в голос холодную суровость.
  - А...э м-м... Давайте... давай встретимся... Вы... ты, это... Где тебе удобно?
  - На кладбище Никольском, завтра, часов в десять вечера, там и встретимся.
  - То есть... как? На кладбище?! Это... а... почему?
  - Так живу я там, Андрюшенька, живу я там. Я там живу, понял, козел? В десять пятнадцать у входа. Если не придешь, в десять двадцать звоню жене.
  - Но я даже не знаю, где это!
  - Ничего, жить захочешь - вспомнишь, - и я швырнула трубку. Ксенька все еще смотрела на меня с недоумением, а потом расхохоталась и упала в кресло (обычно в дверь в таких случаях стучит Николай Ильич и спрашивает, все ли в порядке, он всегда немного пугается, когда Ксенька начинает громогласно хохотать).
  
  Я села рядом на диван:
  - Заметь, самому факту, что ребенок будет, он даже не удивился. Нет, но какой дикий человек! Полгода прошло, как лето кончилось, а его дама на седьмом месяце заподозрила, что беременна. И заметь еще, что он и не пытался угадать, кто ему звонит, явно боялся ошибиться. Ну и тип! Ну, что, тебе с ним теперь все ясно? Или остались какие-то смутные сомнения?
  - Знаешь, давай забудем о нем навсегда. Не говори мне о нем больше, ладно? - сказала Ксенька твердо и совершенно спокойно.
  - Неужели я когда-нибудь была против? Ладно, спасение утопающих - дело самих утопающих. А теперь, когда одну проблему мы напрочь изжили... Расскажи мне, пожалуйста, поподробнее, как было дело и когда последний срок возврата денег.
  Ксеня принялась рассказывать.
   Она первый раз работала самостоятельно. Вечером они были вдвоем, а затем у ее напарницы оказались какие-то дела. Смена заканчивалась в двенадцать часов. И вот Ксеня посчитала деньги, большую часть списала с кассы и положила в пакет. Там было сорок тысяч пятьсот. Пришла ее сменщица, приняла деньги, и Ксенька ушла домой отсыпаться. А через несколько часов ей позвонили и заявили, что в пакете только десять тысяч пятьсот. Ксенька тут же вернулась на склад и они с завскладом проверили все кассовые операции - так и есть, не хватает тридцати тысяч.
  Я начал анализировать ситуацию:
  - Мне непонятен такой момент. Твоя сменщица пересчитывала деньги?
  - Кроме списанных.
  - А их она не должна была принять?
  - Обычно их бухгалтер сразу забирает или еще с вечера. Но вечером она куда-то спешила, и с утра ее тоже не было. Деньги я оставила в сейфе.
  - А почему они на твою сменщицу не подумали?
  - Ну, они сказали, что она уже три года работает, и никогда, ничего...
  - Странно это все. Деньги никто не принял. И позвонили они тебе под вечер, думали они что-то очень уж долго. Ты подписывала какие-нибудь бумаги? Договор, заявление о приеме на работу?
  - Нет.
  - Интересно... А материальную ответственность как же оформила?
  - Материальную ответственность тоже оформить не успели. Директора не было.
  - То есть выходит, ты ничего не подписывала? Так это отлично. Мне что-то кажется, тебя просто подставили. Причем по-глупому. Я тебе советую: плюнь на них и забудь. Ты у них никто и ни за что не отвечаешь. Они там что-то нахимичили, а, может, просто взяли деньги - и ку-ку. Ты смену сдала? Сдала. Они деньги приняли? Приняли. Стало быть, они и отвечают. Ты у них вообще не числишься. Посылай их подальше и начинай снова искать нормальную работу.
  - Ой, если бы...я ведь расписку написала, что должна им тридцать тысяч.
  - Да ты что, с ума сошла? Зачем? Ты же сама себе яму вырыла!
  - Я понимаю... Но что было делать? Они ведь, понимаешь, сказали мне принести трудовую книжку. Они меня с работы уволили, но книжку не отдают. Верни деньги, говорят, или пиши расписку.
  - Ты ведь по трудовой только у нас в музее работала, так?
  - Так, ну и что?
  - Да пусть бы они подавились твоей книжкой. А ты пошла бы в отдел кадров и завела бы новую, ну, допустим, как если бы ту потеряла.
  - Я как-то растерялась, не сообразила...
  - Ясно... Значит, расписку ты обменяла на трудовую?
  - Да нет, если бы... Они взяли расписку, вложили в книжку и заперли в директорском сейфе. Принесешь, говорят, долг, тогда все сразу и отдадим.
  
  Меня снова чуть не затрясло от негодования. Ненавижу, когда обижают моих друзей. Я как Карлсон - когда увижу какую-нибудь несправедливость, бросаюсь на нее, как коршун.
  Пометавшись по комнате, я заявила Ксеньке:
  - Есть идея. Ты только подробно расскажи, как тебя туда взяли, как строилась работа, словом, все до мельчайших подробностей. Я не могу смириться с таким безобразием. Да, и подучи меня немного, хотя бы знать, как включается компьютер. Я ведь только с ноутбуком, а вдруг там какая-то хитрость...
  Ксенька посмотрела на меня с недоумением.
  - А зачем тебе включать компьютер?
  - Я решила, что надо познакомиться с врагом поближе. Они ведь твою расписку и трудовую положили в сейф?
  - Ну да, и что?
  - А сейф у них, конечно, где-нибудь тут же, в кабинете, рядом со складом?
  - Да, точно. Но все-таки, что ты хочешь сделать?
  - Побить врага его же оружием. Они тебя обманули, и я попробую сделать с ними то же самое.
  - Но как ты это хочешь?.. Ты попробуешь устроиться в эту фирму на работу?
  - Ну да, я понимаю, что я курсов не заканчивала. Но чувствую, что не за этим тебя туда брали...
  Когда Николай Ильич вернулся с Мариной домой, я вручила ей подарок. Мариша пришла в восторг, а Николай Ильич был благодарно-смущен. Он пригласил меня пить с ними чай, но я мрачно отказалась и ушла к себе. Я решила вести себя с достоинством, но без излишнего дружелюбия. Пусть почувствует свою вину и помучается. Так я вела себя весь вечер и на следующее утро тоже: сдержанно, ограничиваясь только самым минимальным общением. Видимо, он понял, что я все слышала и обиделась. Он долго прощался, заговорить о вчерашнем ему было неловко, помолчать - тоже. Все утро он явно хотел что-то сказать. Наконец он решился:
  - Вы знаете, Алина, я все хотел вам сказать... К вам тут приходит иногда ваша подруга, Ксения, боюсь, она относится к вам не совсем честно... Даже не знаю, как сказать...Не хочу сплетничать, но вы ей не слишком доверяйте.
  Я ничего не поняла, но решила, что таким образом Николай Ильич наводит мосты и пробует помириться. Я кивнула и помогла ему одеть Маришку. Конечно, у Ксеньки много странностей, и одевается она иногда очень чудно, но вот не доверять ей - просто невозможно. Открытая, детская душа, неспособная ни на что плохое, тем более ни на что нечестное.
  Я хотела перед работой заехать в Центр-Обувь за сапогами, поэтому ушла вскоре после соседей.
  
  Сапоги я купила легко и недорого, потратив на это остатки Вархушевского аванса. А потом направилась на работу.
  Доехала до Полянки, не спеша побрела к музею. И вот свернула в последний переулочек, безлюдный, как всегда. В этих домах, наверно, никто уже не живет. Офисы хоть и работают с девяти и в теплую погоду на крылечках всегда кто-нибудь курит, но не в такой мороз. Сзади меня обогнала белая, но очень плохо вымытая машина. Я не обратила на нее особого внимания. И когда она затормозила рядом, тоже не обернулась.
  Передняя и задняя двери синхронно и резко открылась, кто-то выпрыгнул из машины. Двое подскочили ко мне и - я не успела ни опомниться, ни крикнуть - накинули на голову мешок или какую-то ткань и поволокли в машину. Потом меня сунули на заднее сиденье, и машина резко рванула вперед. Я была смертельно напугана. Наверно, сейчас убьют. Или отвезут подальше, и уже там убьют. Сердце колотилось так, что я почти не могла дышать. К тому же от мешка отвратительно пахло бензином. Машину трясло, она все время куда-то сворачивала, меня ужасно трясло. Надо успокоиться, подумала я, а когда они снимут мешок - брыкаться и кричать. И тут машина остановилась. Кто-то подхватил меня и, больно держа за руки, выбросил из машины прямо в снег. Я начала срывать с головы ткань, готовясь кричать, кусаться и колотить врагов ногами, если достану. Но тут неожиданно услышала шум удаляющейся машины. Я сбросила мешок и осмотрелась. Какой-то дворик, и, похоже, недалеко от музея. Никого вокруг. Отряхиваясь и озираясь по сторонам, я вышла на широкую улицу. Ну да, Большая Полянка. До музея минут пять-десять. Как хорошо, что все обошлось! Но зачем?..
  
  Когда я дошла до музея, то тут же пошла к Алле. Мне надо было немедленно с кем-то поделиться, и я ей все рассказала. Алла не стала презрительно фыркать, мол, что там с тобой могло такого приключиться. Нет, она была вполне серьезна. Алла даже заварила мне чай. Я еле держала чашку - до того дрожали руки. Поразмышляв немного, Алла сказала:
  - Иди в милицию.
  - А что я скажу? Я и номера не видела.
  - Но хоть что-то ты запомнила?
  - Да ничего. Ну, белая машина, грязная немного... Бензином в ней пахло.
  
  Я подумала, что от того, кто набросился на меня в переулке тогда вечером, тоже пахло бензином. Но это несерьезная улика. Допустим, они одна шайка, но все равно непонятно, что они ко мне прицепились. И все же было отчетливое чувство чего-то пропущенного. Как будто я увидела вот только что какую-то важную деталь, но не поняла, что это. Я стала вспоминать нападение, стараясь представить себе последовательно все с начала, все мелочи, все ощущения. Я села за стол, закрыла глаза и сосредоточилась. Вспоминалось что-то неприятное, не относящееся к нападению. Всплыло откуда-то из памяти ощущение, что я сижу у себя на кухне и кто-то сурово расспрашивает меня, а я чувствую себя виноватой. Когда ко мне приходил следователь... Но почему это всплыло в памяти сейчас? И тут я вспомнила: один короткий миг, когда меня потащили к машине, кто-то набрасывает мешок, чтобы я ничего не увидела, но я мельком вижу руки с коротко постриженными ногтями и длинным порезом. Не может быть!
  Я кинулась звонить домой.
  - Николай Ильич, а к вам приходил следователь? Ну, помните, когда у нас всех опрашивали? Не приходил? И не слышали, чтобы кого-то опрашивали? Ясно... Да нет, это, видно, я что-то перепутала...
  
  По дороге домой я размышляла... Если и Ксенькины звонки, и ограбление ее квартиры, и все мои злоключения - это из-за чего одного, то почему мне, например, не позвонили и не напугали, а подослали людей в машине? Ясно, что они не хотели меня похитить, а только напугать. Но ведь могли же позвонить, я бы и от телефонных угроз отлично испугалась. Если это связано с фотографиями... Тогда можно предположить: они считают, что я видела кого-то... или что-то... Это и "следователь" пытался выведать. Ну да, ведь если это могло быть на снимках, то и видеть это, скорее всего, должна была я, а не Ксенька, стоявшая спиной к чему-то, о чем мы не знаем, но никому не должны говорить. Конечно, то что я должна была увидеть, связано с праздничным вечером, когда мы фотографировались около леса. Это единственная точка пересечения - тут сошлись и фотографии, и Ксенька, и я... Интересно, они считают меня понятливой или еще будут запугивать? Надо с сегодняшнего дня быть внимательней, держаться подальше от подозрительных прохожих и останавливающихся рядом машин. Мне было очень и очень не по себе. Я оглядывалась постоянно, рассматривала отражения в витринах - вдруг кто-то крадется сзади. Наверно, так "проверяются" шпионы-дилетанты...
  
   Так... а кому же я говорила, что поеду за сапогами и задержусь перед работой? Только троим: маме - но она ничего не знала о фотографиях и о том, что Николай Ильич тоже уедет на весь день, и не могла - не по злому умыслу, а случайно - никому об этом проговориться - а значит, раз в краже фотографий не виновата то и в сегодняшнем деле тоже. Алле - ее просила открыть мою комнату, если вдруг начальство приедет раньше, чтобы создать видимость, что я просто куда-то вышла. И вроде я ей сказала про Николая Ильича, ну да, конечно, я еще жаловалась, что он меня не ценит, сплетничает за моей спиной и мол, хорошо, что он с утра уйдет, не хочется с ним общаться...
  
  Ну, и Ксеньке, конечно, ей я вообще рассказываю все, будь это стихи или покупка новых перчаток. Николай Ильич что-то говорил о том, что я напрасно ей доверяю. Так-так, надо у него выяснить, что же он хотел сказать. А вдруг эта история с работой и пропавшими деньгами - вранье? Ксенька никогда не врет... И зачем? Или она в чем-то запуталась, и надеялась, что я ей смогу одолжить денег?
  
  Вдруг мне пришла в голову неожиданная мысль: если уж говорить об изменениях в обыденной жизни, то вот что подозрительно - розы, которые Алле дарил таинственный поклонник. Почему она его скрывает? Хоть что-то уж могла бы рассказать. Не всем, всем не надо, только мне. Я долго ломала тогда себе голову, почему она не скажет просто: вот, мол, есть один человек, но все у них пока неопределенно и непонятно еще, как отношения сложатся... Ну, и в таком духе. Или как-нибудь: - да так, подарил один человек... Но ведь она вообще ничего не сказала. А она человек очень правдивый и если не хочет сказать, то и не солжет никогда. Я тогда еще подумала: наверно, это какой-то немолодой, скучный человек, она с ним встречается, потому что и мама спрашивает, когда же, мол, и у тебя личная жизнь наладится, и бабушки, и тетушки - все спрашивают, и младшая сестра уже замужем...
  
  Но теперь я подумала: а если это хитрый бандит, который все выведал у Аллы и о том, когда Ксенька бывает дома, и когда я... Но что ему надо? Снова возвращаемся к началу рассуждений, но там мы уже были, и это значит, что я зашла в тупик. Или что я хожу по кругу. В данном случае это одно и то же. Мне не нравится ситуация, в которой я ничего не понимаю, не нравится не нынешними неприятностями, а своей непредсказуемостью в дальнейшем. Но если ни Алла, ни Ксенька, безусловно, не крали фотографий, то это сделал тот, кто получил информацию от кого-то из них. Или это был совершенно наглый вор, который полез наудачу: а вдруг никого дома нет. Я пока не понимаю, что нужно этому человеку, но отчего-то уверена, что он или Ксенькин, или Аллин поклонник.
  
  Вот тут я и должна осторожно начать разведку. Может быть, немного последить за Аллой, притаиться в каком-нибудь переулке и увидеть, с кем же она встречается. С другой стороны, она на работу приходит иногда в девять, иногда в одиннадцать. Не стоять же часами на морозе. И потом, как глупо я буду смотреться, если начну прятаться по переулкам, выглядывая из-за домов... Можно, конечно, сделать вид, что я кого-нибудь жду, можно в сумочке порыться или рукав почистить, но два-три часа чистить рукав... Ладно, слежка за Аллой пока откладывается. Может, выведаю как-нибудь иначе. Надо теперь трудиться по-стахановски: и клад искать, и с детективными историями разбираться, и личную жизнь налаживать. Продолжение на Призрачных мирах: http://feisovet.ru/магазин/Загадка-старого-портрета-Инна-Кирьякова
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"