Я никогда и никому не рассказывала о своей жизни (о прежней подлинной жизни, имею в виду), отмалчиваясь, намекая на потерю памяти - дескать, вы же вспомните, времена какие были. А были они, как теперь понимаю, куда хуже лихих девяностых.
Нет, не то, чтобы совсем никому и никогда... осколки, отсветы, отражения моей истории - моей жизни - есть во всех моих фантастических или фэнтезийных рассказах или романах. Но это меня скорее смущало: ведь то, что все считали оригинальной выдумкой, было до определенной поры моей обычной жизнью, и когда меня хвалили за то, как достоверно описаны чужие миры, мне становилось неловко. И я старалась показать все психологические тонкости, душевные сложности моих героев - уж здесь-то во всех мирах все одинаково... И если мне удавалось, если замечали сначала это, а потом уже детали и внешние приметы моей земли, то я чувствовала, что успех заслужен (или неуспех, пусть так, но я разрывалась между желанием писать о родном мире и досадой на то, что приходилось рассказывать о нем только как о фантастическом).
А случилось все под Новый Год, когда мне только-только исполнилось девятнадцать, и отец пригласил встретить праздник с ним и, соответственно, с его женой и дочкой.
- Заодно и тебя поздравим с днем рождения, - воодушевленно говорил он. - Сразу отпразднуем два праздника.
Я колебалась. С одной стороны, я никогда не встречала Новый Год одна. Приглашать кого-то в свою квартирку в одиннадцать метров, заставленную мебелью, не хотелось. У меня и телевизора нет, даже куранты не услышим. В прошлом году поехала к бабушке, туда же приехала моя двоюродная бабушка, ее старшая сестра, еще две их давние приятельницы. Не то, чтобы мне было скучно, но все же я чувствовала себя лишней. А до этого встречала Новый Год с мамой и дядей Сережей, мы тогда еще не разъехались, жили все вместе в старой квартире с высокими потолками. Туда я бы приехала - я скучала по двору с огромными тополями, трамваю, который проезжал мимо нашего дома к Чистым прудам и дальше по центру... Родители, правда, тоже приглашали к себе, но в их нынешней небольшой квартирке с младшим братом и тремя собаками мне и переночевать будет негде.
А папина семья... Моя сестра, Тая - чудесный человечек. Мы, хоть и разница у нас была десять лет, подружились. Но я чувствовала, что нынешняя жена отца меня невзлюбила.
Сейчас написала это слово и сама над собой готова посмеяться. Невзлюбила! А в то время я для себя формулировала не менее забавно: "Кажется, я ей почему-то не нравлюсь"! Кажется! Почему-то! Есть ли предел человеческой наивности?
Валя меня ненавидела тихой, ровной, неизменной ненавистью. Прокручивая в голове все события того вечера и, конечно, предшествующие, когда я общалась с Валей на их даче или приезжая к ним в гости в московскую квартиру, я года три-четыре спустя решила, что причина вполне очевидна: с чего ей, собственно, любить дочь своего мужа от его первого брака? Тем более, я на отца очень походила - и одновременно во мне были черты мамы, которую Валя видела на фотографии. Вот оно, живое напоминание о первой любви мужа, пришло, поедает оливье, болтает обо всем подряд, вообще ведет себя как дома...
Но, прошагав по жизненным дорогам еще лет десять, я наконец поняла, что вся эта романтическая чепуха про ревность могла быть только фоном для истинной причины.
Отец отлично зарабатывал. Даже в девяностые годы - вполне неплохо. Помню, как-то мы вместе смотрели фильм "Карнавал". Когда отец главной героини, после многих лет отсутствия, вдруг объявился, перевез дочь в Москву, снял огромную квартиру, Валя со злостью прокомментировала: "То ему дела не было, а теперь хорошим хочет быть". Ее очень бы устроило, если бы и моему отцу до меня не было дела.
Я вспоминаю, что на их даче вечно толклись Валины родственники из провинции, ее родителям постоянно посылались деньги и так далее. Отец и мне иногда делал подарки, как-то мы вместе с ним, Валей и Таиской съездили в Питер... Опять же, билеты купил он и жилье нам оплатил. А сколько пользы могли бы принести эти деньги Вале и ее родным, если бы остались в семье!
Меня многое в поведении Вали удивляло и обижало. То она покачает головой: "Как ты много ешь!" То разговорится в Питере с квартирной хозяйкой и расскажет, какая я скучная, унылая. Но я думала тогда, что, наверно, есть и доля моей вины. От вкусностей никогда не отказывалась, иногда молчала весь вечер, уткнувшись в книгу.
Я старалась, как могла, доказать Вале, что я совсем не скучная, а, напротив, очень развитая и общительная. Вспоминала стихи поэтов Серебряного века (я множество знала наизусть и могла декламировать десятками), обсуждала политику и кулинарные рецепты, рассказывала Таиске страшные и захватывающие сказки. Таиска - верный и благодарный слушатель - визжала и ахала. Я же придумывала все более невероятные повороты сюжета. А если мы вместе садились за стол, то делилась заранее прочитанными умными статьями по философии, обсуждала научные гипотезы о происхождении Вселенной...
И очень удивлялась, что это все ничуть не помогало.
Итак, Новый Год... Я все же пошла к ним. Хотелось огромной елки, как в давнем детстве, поздравлений, шума и веселья.
В доме было полно Валиной родни, накрыли огромный стол. И елка тоже была - такая, о которой мечталось. Почти до самого потолка, пахнущая хвоей, с хрупкими старинными игрушками и новоприобретенными, но тоже чудесными. Звезда на еловой макушке, нити серебристого дождика.
В половине одиннадцатого сели провожать старый год. Говорили тосты: за то, чтобы старый год забрал все плохое, а хорошее оставил. За Валю и моего отца. За успехи Таиски в спортивной гимнастике. За ее хорошие оценки. Ну и тому подобное.
Я радовалась за сестренку, но все ждала, что отец скажет обо мне, о прошедшем дне рождения, и все обернуться ко мне и станут шумно поздравлять. Хоть и было немного неловко привлекать к себе внимание, все-таки я, заранее смущаясь, предвкушала эту минуту. Однако тост за тостом... вот уже половина двенадцатого. А меня здесь как будто и нет.
Валя предложила отдохнуть, кто захочет подышать воздухом - выйти на лоджию. А она пока наполнит опустевшие салатницы и достанет из печки запеченную курицу.
Я помогла отнести что-то из посуды на кухню, потом накинула зимнее пальто и вышла к отцу, который на лоджии зажигал бенгальские огни. Вспомнилось, как в три года я называла их фингальскими. И не понимала, почему родители смеются. Чего смеяться, если они сами так говорят, думала я.
Как будто оставленные, забытые детские воспоминания ожили на несколько минут. Стало вдруг радостно и уютно. Рассыпались яркие, жгучие искры, мы веселились, и во всех домах тут и там мигали развешенные на окнах гирлянды лампочек, мерцали за шторами экраны телевизоров. Потом Валя позвала Таиску в дом, чтобы та не простудилась. Погас последний бенгальский огонь, и иллюзия того, что я вдруг на минутку перенеслась в свое детство, тоже погасла. Я потянула отца за рукав:
- Ты ведь сказал, что и мой день рождения заодно отпразднуем...
Напоминать было неловко, но слишком неприятной для меня оказалась ситуация. А проводить праздник в обиде - тоже неправильно...
- Ах да! - и отец отправился к Вале на кухню. Она - я видела через стекло - сразу вышла. Я вернулась в гостиную и увидела через приоткрытую дверь их спальни, как Валя роется в шкафчике.
Общих поздравлений я не дождалась. Но отец за пять минут до Нового Года - все уже рассаживались за стол - отозвал меня в сторонку и, сказав: "Ох, извини, забегались мы что-то, с днем рождения тебя", - вручил кольцо с темно-красным камнем и небольшое зеркальце с узорной оправой. Кольцо оказалось мне велико, зеркальце потемнело в двух местах около ободка. Ясно было, что отец забыл напрочь о моем дне рождения и попросил Валю быстренько отыскать что-нибудь более-менее подходящее.
Я сунула кольцо в карман с молнией и уныло вертела зеркальце, мечтая оказаться дома и лечь спать. Но среди ночи не поедешь, значит, придется тут пробыть до утра, хотя этого мне совсем теперь не хотелось. Я перехватила Валин взгляд, который вполне отчетливо желал мне того же - оказаться как можно дальше отсюда.
И тут начали бить куранты. Зеркальце отразило какую-то непонятную вспышку, похожую на короткую и яркую молнию. Что-то сверкнуло и погасло, будто зеркало приняло это "что-то" и опустило в свою глубину.
Меня это так удивило, что я решила, когда шумные возгласы, смех и звонкое чоканье бокалами поутихнут, улизнуть на кухню и поизучать подарок. Так и сделала минут пять спустя, когда внесли блюда с холодцом и принялись разливать водку. (Спиртное я не любила, а холодца взяла приличный кусок под ненавидящим Валиным взглядом, с ним - куском - и отправилась потихоньку на кухню).
Так хотелось снова увидеть ту неожиданную вспышку или хоть что-нибудь необычное. Я вертела зеркальце, которое исправно отражало заставленный посудой стол, потолок, кухонные шкафчики. И все же показалось, что я заметила что-то инородное, быстрым промельком пробежавшее там, в глубине. Положила зеркальце на краешек стола и принялась разглядывать, наклоняя голову то так, то эдак. И вот оно, снова!
Описать картинку не смогла бы, но она явно не отражала чего-либо на кухне. Очертания предметов определить не получалось, но цвета были яркие и определенные. Белое на темно-синем... И отблески, как будто вспышки, самых разных цветов.
Я всматривалась пристально и неотрывно, затаив дыхание, у меня просто мурашки бежали по спине, и рука, державшая блюдце с холодцом, чуть дрожала. А то, бело-синее, становилось определеннее, ближе... И наконец стало реальнее папиной кухни и стола, уставленного тарелками. Если бы я когда-нибудь до того испытала бы подобное, то осознала бы, что происходит, сопротивлялась бы сразу. Вокруг все выглядело так, словно я смотрю через толстое и неровное стекло, искажающее формы и цвета. Звуки, запахи - все исчезло. Я схватилась за угол стола - но то, что было только что острым и жестким, прошло сквозь пальцы, как дым.
Когда поняла, что меня утягивает, что я теряю опору и проваливаюсь куда-то - накрыла паника. Вскочила - попыталась вскочить, отвела взгляд от зеркала. Но опоздала. И ощутила себя стоящей посреди чужой, совершенно незнакомой комнаты.
В разбитые окна ветер кидал сухой снег, гнал его по полу, а потом оставлял, и белые крупинки лежали на линолеуме, на ковре в коридоре и не таяли. Прозрачный тюль колыхался, поднимаясь и опадая. Темно-синее небо с немыслимо огромной, яркой луной, гулкая тишина - и я посреди всей этой тишины и пустоты в легкой нарядной кофточке и с недоеденным холодцом. Зеркальце осталось где-то там, в иной плоскости, на кухонном столе, затерянном среди миров.
Я стояла с минуту неподвижно, меня трясло - от холода и страха. Осторожно исследовала чужую квартиру - никого. Раскрытые шкафы, вещи, разбросанные впопыхах. Одежда, игрушки - все было и похоже, и непохоже на привычное. Рисунок на обоях - длинные стебли и незнакомые бутоны, мебель непривычной конструкции. На ватных от слабости ногах я побрела ко входной двери. На вешалке висело кое-что из верхней одежды, все старое, ношеное. Выбрала длинную куртку с капюшоном, под вешалкой нашла не то валенки, не то сапоги.
Следовало идти, искать людей, как-то выбираться... хотя я не понимала, куда именно. "Надо дойти до метро", - подумала я, хотя подозревала уже, что никакого метро не найду, или это будет совсем не метро... или на нем можно будет уехать в места, названия которых мне ничего не скажут.
Каким я впервые увидела место, где мне предстояло теперь жить?
Подъезд выходил на аллею. Фонари не горели, но я заметила множество ярко пылавших костров. Костры... Значит, там должны быть люди. Я оглянулась на дом, из которого вышла. Окна темнели, половина здания лежала в развалинах, выбиты почти все стекла.
Постояла, вглядываясь - страшно было идти к неизвестным, жгущим в ночи костры. Но увидела, как яркий огонь освещает фигуры женщин и детей (мужчины, впрочем, тоже там были) и немного успокоилась. Подошла, и кто-то из женщин, хлопотавших у костра, дал мне тарелку каши и кружку с крепким сладким чаем.
- С Новым Годом! - сказали мне. Значит, даже в такое страшное время (я еще не понимала причину, видела только, что стряслась какая-то огромная беда) люди стараются сохранить достоинство, сберечь частицу прежней, упорядоченной жизни с праздниками, традициями, вниманием друг к другу.
Слышались взрывы - петарды или снаряды? Хотелось думать, что все же это праздничный фейерверк. Небо ярко освещалось отблесками далеких огней: зелеными, белыми, мерцающе-серебристыми. На несколько мгновений оно стало золотисто-медным, будто где-то там, в пространствах, обычно равнодушных к земным делам, тоже зажгли костры - сигнальные или поминальные, возвещающие судьбу тем, кто, запрокинув голову, глядит на них с земли.
Эту ночь, следующие за ней недели и месяцы я описала в первом своем романе, написанном в чужом мире, "Гостья из Зазеркалья". Сейчас он мне не нравится... но переписывать не стану. Многие отмечали "эффект отстранения от реальности и остранения реальности", который давал читателям посмотреть на привычную жизнь глазами иномирянки. Мне неловко было, как я говорила уже, от подобных замечаний. Что особенного в том, что чужестранец не понимает обычаев другой страны, шарахается от самых обыденных для всех прочих вещей. Я действительно была в изумлении, в шоке. Единственный секрет моего романа в том, что он был не выдумкой, а правдой.
А удивлялась я всему в новом мире. Он казался не то двойником прежнего, не то отражением (искажением?). Не перескажешь, как странно казалось все здесь, даже не знаю, с чего начать. Мои новые знакомые смеялись, когда я, запрокинув голову, глядела на огромные, высоченные деревья, похожие на земные - березы, дубы, клены - но в полтора-два раза больше. Луна, даже ущербная, светит на их небе ярко-ярко. Облака - огромные, медленно движущиеся белые горы. А звери, например, кошки... Некоторые похожи на маленьких тигров, а другие - на нежные, мурчащие подушки. Я перечисляю сумбурно, но что делать, если абсолютно все напоминало о прежнем, знакомом, но хоть в чем-то да было иным. Растения, прозрачнейшая вода, воздух: в городах в ненастье он сгущался смогом, в жару казалось, будто пыль глотаешь, а не дышишь, зато в лесах или даже парках он казался чистейшим, густым, переполненным древесными и травяными запахами, им не дышишь, его пьешь и как будто пьянеешь.
Или - вкус еды. Разница между тем, к чему я привыкла в прежнем мире, и здешней едой была такая же, как между свежим хлебом и лежалым; между горячим душистым чаем и безвкусным, остывшим.
Какое все здесь настоящее, думалось мне, как будто я попала в изначальный, первозданный мир. А мой родной мир был одним из миров-отражений, отблесков, отсветов, вторичных по самой сути...
Но, конечно, и то, что было у нас на Земле злом, тут тоже существовало, и тоже в куда более ярком, безжалостном виде. Я-то считала, что девяностые были ужасны. Но в том мире, по крайней мере, не случилось войны. А тут...
Впрочем, мне повезло, как ни удивительно, что я оказалась здесь в такие ужасные, смутные времена. Мир-подлинник или мир-двойник, но бюрократия есть везде, и человек без жилья, имени, документов везде подозрителен. А так мне удалось скрыться среди таких же безымянных и потерянных...
Я поняла, что есть соответствия между первичным миром, моим нынешним, и тем, где я родилась. И тогда пришла в голову странная (или, напротив, весьма логичная) идея. Если я вижу сходство, пусть очень искаженное, очертаний города здешнего и моего, сходство улиц, названий, событий - вдруг где-то здесь живут и мои родители? Может быть, они даже не развелись.
Я отправилась искать свой дом - сначала тот, первый, где жила с рождения, потом нынешние квартиры мамы и отца, те места, где они должны были бы существовать здесь. Но, видимо, отражаются не определенные предметы, а общие понятия и явления. И второго родного дома не найдешь нигде...
Что ж, все устроилось со временем, все наладилось. Но мне все так же хотелось домой, к родным, к подругам. Да, там во многом было хуже, но это ведь - родное...
Ничего не приходило в голову, кроме как искать зеркальце, которое бы перенесло обратно. Но какое именно искать? Такое же, с тем ободком и потемневшим краешком, которое никогда не смогла бы забыть? (Как я ругала себя первые годы: ну что стоило поставить этот несчастный холодец на стол, а зеркальце, наоборот, не выпускать из рук?). Или было важно, что все случилось в новогоднюю ночь, которая была как порог между двумя годами, двумя мирами... Ведь порог, собственно, всегда разделяет два мира, переступишь - и очутишься внутри, или вне, или где-то еще. Или то, что я пожелала оказаться как можно дальше - и желание, приправленное Валиной ненавистью, осуществилось именно так?
Я скупала все зеркала и зеркальца, которые по каким-то признакам казались особенными. Похожие на то самое и совсем другие. Гляделась в них в новогодние ночи, и в полнолуние, и в новолуние. С надеждой, нетерпением, досадой, тоскуя от неосуществленного желания. Все зря...
Ну, а потом расхотелось возвращаться. Я постепенно, как пересаженное в иную почву деревце, ожила, вросла - и срослась - с этой землей, этим миром. У меня здесь двое обожаемых детей, уютный дом. А там... Ждет ли меня кто-нибудь?
Следовало смириться и успокоиться, но это было нелегко. Свои воспоминания и печаль о прежней жизни я могла доверить только бумаге и моим вымышленным историям. Многие недоумевали, почему я так люблю писать про иные земли, о переходах и путешествиях по ним, о потерях... А мне необходимо было изжить тоску о потерянном. И еще - хоть под видом фэнтези рассказать о том потрясении, которое испытывает человек, переселившийся в чужой мир. Писала книгу за книгой - и становилось легче.
Но все равно по привычке высматривала необычные зеркала и зеркальца, ничего не могла с этим поделать, и друзья то и дело дарили мне их, считали, что я - коллекционер, знаток зеркальных дел...
И вот однажды, отправившись за совсем иными покупками, забрела в магазин, где торговали разными забавными вещицами: шкатулочками, декоративными клетками для искусственных птиц, изящными чашечками и чайничками. Уже потянулась было за мельничкой для кофе, ожидаемо сделанной в виде ветряной мельницы, но так искусно - и окошечки, и легкие соломенные крылья. Взяла ее, чтобы рассмотреть, но сразу привычно поискала взглядом зеркала. И увидела - трудно поверить - то самое! И потемневший краешек, и знакомый ободок.
Я принесла добычу домой, закрылась в своей комнате и принялась вертеть зеркальце, стараясь поймать отражение того, чего нет в моем нынешнем мире. Не ожидала, что удастся, старалась из упрямства, понимая, что если и сейчас не получится, значит, надо навсегда перестать надеяться. Невозможно поверить, но скоро все пришло, как тогда: ощущение непривычного, нездешнего, мурашки от неосознанного еще страха, и картинки в глубине зеркальной глади, совсем не похожие ни на что в моей нынешней комнате. Пол пошатнулся, воздух стал плотнее, пошел рябью волн.
Опомнилась, кинула зеркальце на пол. Что я творю? Зачем?
Поглядела на фотографии дочки (хвост рыжих волос, улыбка и брекеты на зубах) и сына (со скрипкой на школьном концерте). Пока они в школе, но на кухне сладко пахнет булочками, которые утром испекла для них. Если выгляну в коридор - детские теплые куртки на вешалке в прихожей, домашние тапочки у входной двери.
Детей я никогда не оставлю, это же сердце пополам... Но надо, наконец, чтобы прежний мир меня оставил в покое. Да, поставить точку и забыть. Не вспоминать, не писать ничего о нем. А искусительное зеркальце разбить. Да и коллекцию убрать с глаз долой.
Но мне так хочется, чтобы мои родные знали, что все у меня хорошо, что я не погибла, что не надо больше горевать обо мне...
Прежде, чем разбить зеркальце, сделаю вот что: напишу напоследок мою настоящую историю. А потом наведу на написанное мое новое зеркальце. Пусть примет мою историю - приняло же оно когда-то мое желание - и отнесет в родной мир. Пусть будет весточка, пусть где-нибудь, каким-нибудь не представимым способом, мои родные узнают обо мне. Сбудется ли эта надежда, не знаю, но не могу не попытаться...
За один вечер написала историю - вы ее читаете. Взяла зеркальце и, стараясь и краем глаза не заглянуть, поднесла к тетради. И когда мое послание отправилось - не знаю куда, может, гулять по мирам бездомно и неприкаянно - почему-то именно тогда я почувствовала, что чужая земля окончательно стала моей. Я здесь останусь, проживу жизнь, увижу своих внуков, лягу в эту землю, щедрую на добро и на зло.
Что ж, значит, так суждено, и все к лучшему в этом лучшем из миров...