Как-то в газете "Комсомольская правда в Беларуси" (от 13.08.2004 г.) увидел броский заголовок: "Гирш Релес читает Библию в оригинале". А я как раз занимался исследованием Библии, да и пьесу в стихах на библейский сюжет написал. Поэтому тут же подумал, что мне обязательно надо обратиться к этому знатоку языка Библии и поэту - Гирш Релес, о котором рассказывалось в статье, был поэтом, пишущим на идиш. Я не сразу обратил внимание, что герой статьи творит на языке идиш, а читает Библию в оригинале. А ведь оригинальный язык Священного Писания, как я знал (но о чём в статье не говорилось), - иврит.
Один нюанс личности поэта заставил меня поторопиться - подзаголовок статьи начинался так: "91-летний поэт..."
Но и это долголетие - ещё одна грань уникальности человека, поговорить с которым я так стремился.
Не откладывая в долгий ящик, по справке нашёл телефон Релеса, тут же позвонил и договорился назавтра встретиться. Знаток Библии предложил приехать к себе домой...
Поскольку изначально меня интересовали свои проблемы, а не личность того, к кому я с ними обратился, то и рассказ о встрече начнётся с них. Но по мере общения сам Гирш Релес стал вызывать у меня интерес, и мои проблемы отошли на второй план.
Итак, я в гостях.
Обращался я к хозяину: Григорий Львович. Хотя в газете было сказано, что в быту поэта зовут по-белорусски Рыгор, у "Рыгора" оказалась настолько типично еврейская внешность, что называть его на белорусский лад, разговаривая по-русски, было неестественным.
На месте обнаружилось, что невысокий щуплый пожилой человек плохо слышит, и мне пришлось чуть ли не кричать. В остальном ему нельзя было дать девять десятков лет, в крайнем случае, семь.
Первым делом выяснил, что герой статьи читает Священное Писание не в оригинале, на древнееврейском языке иврит, ныне государственном языке Израиля, а на языке восточноевропейских евреев идиш. Поэтому тут Релес не мог быть мне полезен.
Как поэта, я попросил хозяина посмотреть мою пьесу, написанную стихами. Релес предложил, чтобы я ему почитал немного вслух. После нескольких начальных строк, которые я буквально выкрикивал, Григорий Львович сказал, к моему удивлению, что я - поэт, и надо продолжать творить в том же духе. Дело в том, что пьеса была не окончена, и эта похвала дала мне импульс вскоре завершить её.
Надо сказать, что сам я не очень высоко ставил свой поэтический дар, хотя именно пьеса мне казалась удачной. Поэтому решил выяснить поэтический вкус Релеса, вернее, сравнить его со своим: на одном ли языке мы, так сказать, говорим. Точно не помню всех поэтов, кого мы обсудили, но вот, что поэзия Нила Гилевича ему не нравилась, запомнил, так как мне - нравилась. Ещё удивился этому сравнению: известный поэт - и я...
Тогда я попросил Григория Львовича прочитать свои собственные стихи. Идиш я совсем не знал. Родители, бабушка ещё кое-как говорили на идиш, но меня не учили. Быть евреем и ощущать себя евреем было в СССР опасно. Даже в семье родители называли себя русифицированными именами. Отец был не Хаимом, а Ефимом, мама - не Масей, а Марией. Поэтому мне просто хотелось услышать мелодику стихов. И я её услышал. Смысла я не понял, но чётко ощутил, что это - стихи...
И вот, подхожу к главному, ради чего, собственно, и затеял записать воспоминания о Релесе.
Каким-то образом речь у нас зашла о войне, о том, что Григорий Львович потерял в Холокосте жену и ребёнка.
Вообще-то, правильнее вместо слова "Холокост", означающего "всесожжение", использовать слово "Шоа", то есть "катастрофа" (и оно используется, но реже). Ведь фашисты не благо делали, якобы принося библейскую жертву всесожжения одному им ведомому богу, а беду, катастрофу. Жертвенность предполагает небесполезность, ненапрасность жертвы. Но уничтожение евреев, в том числе, жены и дочки Релеса, было абсолютно бессмысленным актом ненависти. По-видимому, Релес именно так это и понимал, сказав примерно следующее:
"Мне предлагали из Германии "компенсацию" за моих жену и дочку, деньги. Я их не взял. И никогда не возьму. Я их не прощу. Никогда"
Не помню, имел ли в виду Релес немцев, фашистов, их потомков, или кого-то ещё. Суть не в этом. Передо мной был очень сильный человек, скала. Не желающий прощать убийц. Не желающий принимать покаяние в какой бы то ни было форме. Но в этой непреклонности не было ненависти. Простить, забыть - означало предать. Это очень чётко чувствовалось по железному тону, которым говорил этот девяностолетний старик.
Много позже, недавно, я прочитал стихотворение Релеса "Воспоминания", в котором слова "вы - боль моя - мои воспоминанья", наверное, об этом...
ВОСПОМИНАНИЯ
Они летят за мной -
Воспоминания -
Дермонунген -
Седой души моей.
И если б мог,
Я это твердо знаю,
Прогнал их,
Как с забора снегирей.
Из леса обнаженного
Укрыться
От горестной судьбы
Они спешат,
Голодные
Воспоминанья-птицы,
Продрогшие
В мороз и снегопад
Слетаются, как будто
Я им - няня,
Отец родной,
Бредущий сквозь года...
Вы - боль моя -
Мои воспоминанья...
Что вас живит?
Что вас влечет сюда?
(Перевод с идиш
Давида Симановича)
Мы не долго беседовали - я довольно быстро выяснил то, ради чего приходил, а Релес, как оказалось, должен был подготовиться к завтрашнему отъезду. Григория Львовича пригласили в Вильнюс на презентацию его недавно изданной книги о белорусских поэтах, пишущих на идиш. Из Вильнюса за ним должна была приехать машина. Ещё подумал: в девяносто один год ездить на такие расстояния - мучение.
Через несколько дней позвонил домой Григорию Львовичу и узнал, что после поездки он заболел и находится в больнице. А через месяц, там же в больнице поэт Гирш Релес ушёл из жизни. В Википедии написано: 18 сентября, у меня в блокноте - 17.09.2004 г.
Знал я Гирша Релеса всего час-другой, а прошло семь лет, но во мне чётко отпечаталось очень сильное ощущение правоты этого человека в принципиальном вопросе, составляющем суть жизни - любви к близким.