Аннотация: Равенства никогда не было и никогда не будет. Мало того, его и не должно быть. Должно быть равноправие. (Н. Михалков)
- Блин-оладья! - кричал посетитель, горлом, врываясь в кабинет. - И эти бесовы души, призванные на Государеву службу, сидят, видите ль, гоняют индийские чаи, когда, поди, в сейфах у них скопилась тонна макулатуры, а значица, и моих заявлений! Будьте, - говорит, - любезны: перед гостем с далёкого Крымского полуострова объясниться - кто из чинов разрешал мои обращения, которые я направлял в ваш адрес.
Да-да... помнится, так оно и было. С полным отсутствием и соблюдением такта, выдержки, деликатности и субординации, в кабинет нашей прокуратуры ворвался сторонний гражданин с толстенной под мышкой папкой, в очочках и при "гавриле"... с первого взгляда таки довольно приличный: в отутюженном, но несколько поношенном костюмчике, на лацкане пиджака которого горел значок-ромб: об окончании вуза.
- Чу! Чу! Так вы бы, - сказываю, - гражданин хороший, да ещё и с высшим, гляжу, образованием, вламываясь бандитствующим субъектом в мой кабинет вперёд своих ботфортов и, ломая косяки дверных проёмов надзорного госучреждения, прежде всего постучались бы, а войдя, честь имели... и представиться. Кто вы, скажем, есмь и какая беда привела вас сюда с такого райского уголка мира, как полуостров Крым!
- Я есмь, - отвечал пришелец, - Семен Семёнов, который неоднократно обращался к вам по поводу раскулачивания семьи моего родного деда, когда-то проживающего в одном из ваших поселений, под названием: "Лобок". Кидайте в меня камнями, сжигайте на костре, сажайте кормой на кол... гвозди, но помогите мне возвратить нашу семейную собственность, которая незаконно была конфискована пролетариатом!
- Чу! Чу! - останавливаю окриком нашельца! Какой же ты, скажи, весь бесстыжий то, что аж... зубы ломит! Ты что здесь с пеной у рта нас учишь, как нужно молчать, что я не могу рассмотреть твою карточку при дневном свете! Так, - заявляю, - робяты, на том наша планёрка и окончена, так как этот Мудрила-Премудрый совсем не напрасно ворвался сюда ураганом "Иваном"... а прибыл Семен именно по мою душу!
Все ушли по своим делам, оставив нас с залётным субчиком с глазу на глаз. Бывают средь нас граждане, которые не заслуживают и капли уважения, но к этому посетителю я, знаете ль, отнёсся весьма любезно и почтительно, так как человек, прибывший за тысячи вёрст, хотел узнать подноготную всей его фамилии, стараясь докопаться до конкретных фактов раскулачивания его дедов. Так случилось, что я и сам тем временем восстанавливал историю своего рода, по мамушке, получив от своих экспертов-криминалистов, кои со знанием дела воскресили изначальный текст последнего письма моего деда с фронта, что так хотели видеть ещё живые: супруга с детьми и их дошлыми внучками.
- Вы же, гражданин свидомый, - обратился я к приезжему, - не бузите и прекратите у меня и, вообще, на Руси... так нервозно тайфунить! Это, во-первых. Во-вторых, забудьте про лобок, за растительностью на котором, будьте любезны, сами вместе с цирюльником ухаживать. На территории же нашего уезда, - сказываю, - находится село "Лобки", где, как и в других крестьянских хозяйствах в 30-е годы, творился тот пролетарский произвол. В-третьих, извольте, наконец: ознакомиться со всеми документальными данными, направленными в ваш адрес, а особо обратить внимание на прикреплённые к ним многочисленные квитанции об отправке корреспонденции по месту вашего жительства. В-четвёртых, покорнейше прошу, не повредить документы нашего архива! - сказал я, доставая со своего сейфа амбарную книгу бухгалтера.
- Почему вы, - говорю, - не получили от нас ответа с разъяснениями, мне не понятно, а потому-де... обращайтесь к своей местной власти, предъявляя и почте ксерокопии наших квитанций. Потому-то, пан хохляр или малоросс, давить можно на оливковый плод, чтобы выжать из него масло, но никак не на меня. Теперь убедитесь, что с нашей стороны фактов волокиты не имелось, ибо все ваши заявления рассмотрены в рамках Закона. А пока суд да дело, предлагаю ознакомиться с архивными данными по раскулачиванию вашего деда, Якова то. Аминь!
Когда же гость только дотронулся до архивной книги с историческими документами, то его будто током прошило. У меня сердце забилось в нервной тахикардии, а состояние Семёна - труп. Видеть бы вам, граждане: с каким придыханием мы вместе с гостем с далёкой Украины переворачивали те, побитые молью и временем, пыльные страницы и с какой нежностью обращались с материалами архивного дела, откуда веяло историей с конкретными событиями и описанием, которые происходили в начале прошлого века. За несчётными Постановлениями ЦК ВКП(б), на что опирались представители местных администраций, мы уловили и прочувствовали весь тот ужас, кошмар и подлость "наших" большевиков, когда решения о репрессиях применялись не только по отношению ко всему зажиточному крестьянству, но и к семьям, просто живущим в достатке и, имеющим коровёнку с козой. Злоупотребляя должностными обязанностями, местная власть в конкретном хозяйстве по навету клеветников, бездельников и завистников, старалась любым способом выполнить план, производя у потенциальных "кулаков"... конфискацию личных вещей и физически устраняя неугодных им лиц. Я бывалый коммунист с прошлого века много повидал, но чтоб такое.
Поразительным, странным и диким для меня было то, что, отправляя на голую кочку в Сибирь одну партию тружеников страны Советов с их семьями и малыми детьми, местная власть получала новые и новые директивы и распоряжения о необходимости перевыполнения свежего плана, спущенного сверху - с Первопрестольной... к революционному празднику или иному знаковому эпохальному в стране, событию то.
Мы бережно и аккуратно переворачивали лист за листом, читая страницу за страницей, опасаясь, не дай Те... Господи, чтобы те листочки переломились от ветхости и не совсем правильного их хранения. Как же, помнится, я тогда завидовал работе архивариусов, которые могли ежедневно соприкасаться с историей и наидичайшими фактами нашего, не так уж... и далёкого прошлого; которые могли изучать историю своего рода по происходившим событиям, которые были увековечены в документах печатной машинкой и даже химическим карандашом.
Углубляясь всё далее в историю одного из крестьянских хозяйств уезда, мы будто попали в другую Вселенную, прекрасно понимая, что главной проблемой раскулачивания составлял уровень: честности, порядочности и сознательности тех самых, мать их ети, органов новой революционной власти, на которых и возлагалась обязанность - о признании зажиточных крестьян кулаками, как класса. Ведь "в кулаки", скажем, можно было записать любое неугодное тебе лицо, перешедшее босяку дорогу с вывернутой дулей или чёрной кошкой: за пазухой.
Под инструкцию или опердирективу вышестоящего органа ничего не составляло: подвести и полюбовника местной красотки, за которой можно было и приударить... впоследствии то. Вот так, братцы, с бухты-барахты и решались тем временем человеческие судьбы, когда в соответствии с революционной целесообразностью, ни одна из пышнотелых девиц, к примеру, не смела отказать юному, да прыщавому ленинцу, в соитии... и надругательстве над её расцветающим девственным телом. А у наглости, как мы знаем, нет границ. Ещё во времена создания Ветхого Завета была известна мысль о том, что нельзя желать жены ближнего своего, но только не для новоявленной той власти голодранцев. Чем, скажем, им было соображать, коль вместо головы - безмозглая башка. Неприятное ледяное чувство тогда пробежало по венам. Ведь те лохмотники были созданы Господом не по его подобию. Таков удел всех безбожников, в лице: ярых коммунистов-марксистов и их достойной смены: комсомольцев, которые всё старались заслужить у русского народа безупречную репутацию или идеальный статус.
Однако, чем больше мы вчитывались в события, происходившие в 30-х годах прошлого столетия, тем больше удивлялись. По пожелтевшим листкам описи подлежащего конфискации имущества, семью Семёновых, имевших: ветряную мельницу, крупный рогатый скот, отару овец и другую живность, ну никак нельзя было отнести к беднякам или галахам. Как их ни назови, но согласно правовым актам, действующим в тот период становления молодой Республики Советов, они одними из первых подлежали раскулачиванию, что и было сделано комсомольцами и членами НКВД с революционным азартом, дичайшим остервенением, ярым неистовством и ложным социалистическим правосознанием.
Так, семья за семьёй под конвоем вооружённых красноармейцем и отправлялись в чёрт-те... какие глухие безлюдные места Расеи-матушки. Мало кому из них удалось выжить и мне по нраву пришёлся тот украинец, ворвавшийся тыгыдынским жеребцом в кабинет, зачиная с порога собачиться и отстаивать права своих прародителей на общую совместную собственность крестьянского хозяйства. Само поведение Семёна было достойно глубочайшего уважения, так как тот имел своё собственное "Я", стараясь добиться реабилитации раскулаченных родных.
Общение между нами шло неспешно, интеллигентно, мило. Как истинный, до конца когтей и шибко умный украинец, гость с пером в руке и линзами на глазах, всматривался в затёртые летами карандашные записи, подсчитывая ущерб материального характера, нанесённый тогда люмпен-пролетариатом раскулачиванием семьи его пращуров, которые в ту пору оказались на неправильной стороне истории, попав в такие её жернова, что просто ой-ой-ой... мама не горюй. В стране победившего социализма они, вишь ли, в одночасье стали "врагами народа".
Вычитывая скупые факты раскулачивания одной из зажиточных семей села "Лобки" и накладывая их на кадры хроники нашего советского синематографа - о ликвидации зажиточного крестьянства, как класса, я видел перед глазами все ужасы и беды самого трудолюбивого и работящего народа, самостоятельно созидавшего свои крепкие единоличные хозяйства. Жизнь чаще задаёт вопросы, чем даёт на них ответ.
Предавшись забвению, я видел хаос и всеобщую подле дома Семёновых панику: ржание взмыленных коней, не стоявших на месте, у коих с хвоста капало. Я вспоминал матерщину пролетариев, которые загребущими своими лапами: выносили и вытаскивали из добротного дома: вещи, утварь, барахло, нажитое непосильным трудом хозяев земли русской, а следом, не церемонясь, вытаскивали за волосы голосящих в отчаянии женщин, пока присутствующая подле роскошного дома "кулаков" публика, совсем не стала на них худо выражаться. Матом то.
На селе стоял стон и вой сбежавшихся на крики своих землячков женщин с ребятнёй. Подходили и подбегали все: и стар, и мал, будто на панихиду к усопшему. А на высоком крыльце из трубы патефона неподобающе изрыгалась весёлая музыка, несколько заглушая ржание коней, рёв и вопли бедолаг. Поодаль стояли сельчане-мужичины, раскуривающие "козьи ножки". Кто-то из них, христопродавцев, радовался настоящей беде одноземцев, кружась подле вооружённых милиционеров. Кто-то из соседей и родни с волчьей яростью таки прислуживал, прикарманивая тем часом то, что плохо лежало и что можно было стырить у богатых соотечественников и сродственников, под шумок то.
Для них главной ценностью жизни было - украсть на пожаре! Но разве возможно на Руси медведю спрятаться за веером. Вестимо... нет.
Рыдали и чужие жёны, находившиеся в полуобморочном состоянии, которую можно сравнить с истерикой и агонией, а заслышав шквал мата и отборных ругательств грабителей в отношении других зажиточных семей, уткнулись в плечи своих благоверных, прижимая к груди своих детишек, пугливо озирающихся по сторонам. Но я то... Душераздирающим гласом я заревел, как белый медведь в июльскую жару и пору!
Кто-то же, стоя поодаль, включал мозг и, почёсывая маковку, раздумывал: о возможном раскулачивании и его семьи с домочадцами, а потому вместе со многими возмущался, бузил, а то и собачился с мерзопакостностными представителями местной власти по поводу творившегося бесправия и всей незаконности конфискации имущества у соплеменников, находившихся на грани безумия, помешательства и отчаяния.
А ведь те зажиточные крестьяне были самой прогрессивной и трудолюбивой прослойкой населения. Будучи же крепки своим здоровьем, добросовестны в труде, в хозяйстве, так и в убеждениях, у которых лапотная Расея-мать только "языком свинца"... могла изъять их личную собственность, которой они по праву владели, пользовались и распоряжались. Но все боялись мрачной перспективы остаться без ничего и последовать за ранее раскулаченными - в неосвоенную далёкую Сибирь или на Крайний Север. И надолго, нежели не на всю жизнь!
Однако, представители новой власти, поочерёдно прикладываясь к "четверти" с мутной бодягой, хмелели от неё и всё же никак не могли навести должного милицейского порядка. Хотя революционному пролетариату, впервые соприкоснувшемуся с той властью, всё было в пристрастии и интересе. Они кутили и грабили... своих же землячков, а то и бывших дружков, на ходу подсчитывая выгоду от дальнейшего дележа чужого имущества, что только и добавляло тем азарта. И от той пролетарской "субстанции" можно было ожидать любой подлости!
Настолько, скажи, они вышли из берегов, что у них не было времени - вспомнить даже о совести, с которой когда-то дружили или хотя бы соприкасались. Исподним... Когда тебя ишь грабят, лишая всего приобретённого, то не может всё это обойтись: без разрывания рубашек и мордобоя. Представляя воочию оный массовый революционный психоз, так и хотелось орать и вопить, защищая свой бесправный народец.
- Мать вашу! Что вы творите! Но одни не могли ничего сказать, а нерукопожатным товарищам, гореть бы им в аду, нечего было ответить.
Просматривая документы, рапорты и докладные, я будто вместе с крестьянами проживал тот тяжёлый период страны Советов, видя праздно фланирующих в толпе зевак и легкомысленных девок: в расписных платках и в шифоне, которые лузгали семечки, сплёвывая шелуху на землицу. А то и дело лобызаясь с комсомольцами, те вялые и худосочные трясогузки, всё подгоняли последних: быстрее заканчивать с грязным и их неблагодарным, комсомольским делом, и скорее следовать за ними в клуб... на комсомольские, под гармошку, танцульки.
- Семёну изменяла я с Иваном, тебе не изменяла я ни с кем! - заглушая патефон и плач женщин с детьми, мерзавки распевали похабщину.
Под тряпочками девок, что были на них, я не видел, скажи, ничего, кроме белесого упругого тела с немужской внушительностью и некой всесильностью пятого размера. Те нетерпеливые похотливые гиены выражали безразличие к чужому горю, к хозяйке дома, которая билась, аки вошь о стекло, защищая своё барахло. Выслушивая матерщину, которая резала всем слух, сельские стервы лишь щерились, требуя себе праздника для души и тела, сладострастных утех и, конечно же, подарков, изымаемых у их же подруг, семейства которых в это самое время лишали всего нажитого имущества. Недурственно... совсем не дурно. Нет бы... да застегнулись на все застёжки, чтобы коварный враг туда не проник. Куда там... так отплясывали, что титьки, покинув декольте, взволновались и были готовы... покинуть своих хозяек. Женщины ругались, а мужики расплывались в улыбке, не отводя взгляда от этого театрализованного представления, так как девки пахли свежестью.
Но ничего не случилось. Не опрокинулось небо. Не погасло солнце. Только комса, походя на разбойников, продолжала стадно грабить православных крестьян. За что? Почто? Жили они, как правило, одной большой семьей, так же и в церковь ходили, молились, веровали в Бога, а главное, все вкалывали с утра до ночи: как хозяева со своими детьми, так и их наёмные работники. До поры, до времени, покамест комитетам бедноты, состоящим из: бездельников, лодырей и нищебродов, в галифе и кожанках с револьверами в кобуре, не приглянулась собственность хозяев земли русской, которые не только обогащались, но репрессируя те крестьянские семьи, они уничтожали здоровый генофонд страны, в котором нуждалась сельскохозяйственная земля, всегда требовавшая, как адского труда, так и рабской на полях работы.
Но вступив в комсомол, те простолюдины сами не знали, кто такие - комсомольцы, а потому им проще шагалось по тропе порока, нежели добродетели, честности или, скажем, благородства. Жадность делала из них настоящих глупцов, а алчность - болванами и идиотами, и потому им было глубоко наплевать на мнение своих сограждан, протесты земляков и прежних их друзей, так как за ними была власть. А посему... возмущение масс и мятеж отдельных лиц, что пёс - на китайской цепочке, и могло расцениваться и цинично караться ими, как пособников врагов Советской власти. Кто они были, как не рабы своих, самых худших, привычек. А какое бешенство я видел в глазницах этих ненасытных хамов и хапуг. Все присутствующие ощущали невидимую стену между собой и пришедшего во власть - пролетариата.
Ведь в милицию шли не те, кто зарабатывал кусок хлеба своим трудом. А кулик кулика видит издалека. Это были те проходимцы, кто за хвосты в детстве кошек таскал. Это были те, чтоб их, жлобы, кто капканами отлавливал крыс, обливал керосином, поджигал и отпускал на волюшку и, гори соседские постройки с сараями и чужими летними кухнями ярким пламенем. Это были те негодяи, кто замки и, даже песчаные, не умел строить, но умел всё рушить. До основанья, а затем... Чисто пролетарские, знаете ль, свиньи, мать их - без крестика! Надо ж... было дойти до такого скотства! Одним словом, мошенники и авантюристы, которые своим же людям желали: геенны огненной, новых пыток и адовых мук. Да и мозг этих новоявленных политиков марксизма-ленинизма, явно не был затуманен каким-либо интеллектом!
Удручало то, что в той революционной действительности не могло быть пушистых зайчиков, ибо свирепствовали там только злые волки и, иже с ними, расчётливые мерзавцы, которые за свои преступные деяния получали новые красные шаровары с отрезом цветной материи. Как же без того... без поощрения то. Всё это никак не укладывалось уже в моём, социалистическом воображении, что дрожь пробирала всё тело от той, реальной, в те лихие годы, существенности. Только и везло с некоторыми из власти, которые не замарали своих рук кровью сельчан.
- Да мне ли, - говорю, - того не знать из рассказов моей бабушки Анны. По всей видимости, лишь природное сверхъестественное здоровье твоих репрессированных дедов и помогло родителям выжить из немногих уцелевших там полураздетых крестьян, ещё и продолжив свой род. Вона, - сказываю, - каков гарный, здоровый душой и телом, хлопец вымахал, что хоть сигару от щёк такого детины прикуривай! А вот, скажи, почему? А всё благодаря нашему сибирскому суровому климату, где сохранилась первозданная девственная природа, спасшая вас: как от природных катаклизмов, так и самого человека. Тебе ли возмущаться, коль ваша семья потеряв хозяина, приобрела вона, тебя - красавца.
- Вся жизнь наша то под конём, то на коне! А свалившиеся на любого человека в жизни трудности - только укрепляют и закаляют гомо сапиенса. Ты обрати внимание на то... сколько середняков и бедняков под раздачу попали! Ты почитай-ка оные пролетарские директивы.
- О, куда вас, батенька, - заявляет, - понесло! Юродствовать на эту тему, вообще, грешно! Жизнь и без того повернулась к нашей семье огромным, слоновьим задом. Дед же так и остался на чужбине, упокой, Господи, его душу. Вы ещё скажите, что захватившие ту власть люмпены и маргиналы правы, когда таким же крестьянам-лентяям позволили нажиться за счёт тружеников своего же государства! Ведь они вторглись в жизнь моих прародителей и другого трудолюбивого крестьянства, да ещё и в немытой обуви. Это же пластилиновые шакалы, которые были слеплены самой революцией, в лице: сотрудников ОГПУ и красноармейцев, отобрав у нас не только детство, но и будущее. Как такое, вообще, можно объяснить! А необъяснима эта подлость! Потому я и поныне и предпочитаю жить с семьёй по принципу: "Если всё общество - за, то мы всегда - против!"... Может, потому и живём ноне хреново, что наша власть кормит не нас, а иную часть мира.
- Так вот где таилась погибель моя!
Мне смертию кость угрожала! - цитировал мой гость: "Песнь о вещем Олеге" А. С. Пушкина.
- Да-да, - отвечал я, - только идиоты способны были грабить своих земляков. Не страдали те угрызениями совести. Это же ничтожество, дорвавшееся до чужого добра и впервые увидевшего сытную жизнь, всё исполняло танец павлинов, жируя и богатея на людских страданиях. Вынашивалась месть, копились неприятности и в какой-то момент весь тот негатив со страшной силой выплеснулся на вас с той страшной силой, что не поздоровилось миллионам уже советских людей, кормивших всю нашу огромную страну, каким является Советский Союз.
Пока же Семён занимался бухгалтерией, в тоске подсчитывая упущенную выгоду своего рода - от преступлений люмпен-пролетариата, я следил за тем, чтобы он в горячке не съел листы той амбарной книги, за которую я мог понести и некую ответственность. Так, не обращая внимания на сторонних лиц и излишние шумы за окном, мы полностью были погружены в чтиво, что невероятно нависало и довлело над происходящими рядом с нами событиями.
- Вот она, - думал я, - какова эта страшная история жизни наших родственников. Ходи и озирайся, всегда опасаясь дурака сзади.
- Что это вы задумались? А что читаете? - прервал мои потаенные думы гость, про которого я совсем уже и забыл.
- Да вот - последнее письмецо одного из моих дедов с фронта. По матушке! - отреагировал я. - Что-то у меня такое чувство, что кто-то помогал деду писать письмо! Ну не мог же он просить сало у жены, которая осталась с тремя детьми на руках. Вот, ответь-ка, - заявляю, - охохлившаяся русская твоя душа, воевал ли твой тятя за Родину, за Сталина, по возвращении семьи с оной выселки, после раскулачивания то?
- Да где-то, - отвечает, - воевал, а вот против кого, я и не знаю! Орденов на его груди не видал! А и знал бы, ничего не сказал, так как не распространялся он на эту тему! Я бы, к примеру, лучше в лесах ховался, но никогда бы не пошёл воевать за ту власть, которая лишила нас всего, конфисковав всё то, что наживалось нашей огромной семьёй годами... а может и десятилетиями!
- Почто, - скажи, - на заре становления новой власти, дети в Советском Союзе несли ответственность наравне со взрослыми. Мы же сами на своё хозяйство батрачили. А тут налетели вороны на чужое, конфисковали и сослали чёрт-те... куда, лишив меня с сёстрами и детства! Когда призывали меня на срочную службу, я так и хотел поступить, но умер тятя и я побоялся за дальнейшее будущее своей мати и иных своих родственников. Кто знает, как бы для нас всё тогда обернулось, но Бог миловал: и я отслужил, да и наша матушка пока ещё жива!
- Откуда, - заявляю, - нам знать, что творилось в государстве после революции, гражданской войны и чужой интервенции! Так, окунулся, - вопрошаю, - в историю нашей Расеи-матушки, узнал страшную историю своего рода, фамилия которой сохранилась благодаря рождению твоему в Сибири, а теперь изволь благодарить мою личность и следовать далее - в Первопрестольную, где возможно тебе, Семён Яков, и помогут свидомые в этом, но наша прокуратура, увы, не разрешает вопросов реабилитации граждан, тем паче, раскулаченных на заре зарождения молодого государства. Там, - сказываю, - в ЦК КПСС много заседает вашего брата-украинца, которые просто раскрылятся перед тобой! Прощай, дружище! Успеха тебе в экспроприации экспроприируемого и конфискации конфискованного - от Советской власти.
- Якорь, - крикнул тот, - в твоё лужёное горло, чтоб не сглазил! Будем же ценить... то, что имеем! - и покинул служебное помещение.
Не думаю, чтобы Семён добился материального возмещения, причинённого раскулачиваем хозяйства его дедов. А я ещё с месяц держал у себя архивные документы... изучая их, погружался в атмосферу хаоса и беспредела, творившегося после создания СССР, где жили, трудились и выживали, как могли, и мои прародители.