Аннотация: "Мужчина становится злым в двух случаях: когда голоден и унижен, а женщина лишь в одном - когда не имеет любви". - Гиппократ
Своим друзьям-охотникам посвящаю.
'Мужчина становится злым в двух случаях: когда голоден и унижен, а женщина лишь в одном - когда не имеет любви'. - Гиппократ.
Единожды, по осени, мой знакомый Лобач поехал на охоту с одной из заводных куколок суда за перелётной, якобы, птицей. Поохотиться... на вечёрке. Ну поехали, так поехали... в добрый путь, пожалуйста, кто же вам запрещает. Охотьтесь, ради Христа. На здоровье. Кто может возражать молодой, влюблённой, вдруг, друг в друга парочке, окромя родителей и завистливых чужому счастью, их сродственников.
Я и участкового инспектора отправил вослед, чтоб присмотрел за их безопасностью, подыскал и охотников с рыбаками, дабы настреляли для них диких перелётных на юга уток с жирными домашними гусями, да и мне к хмельному пиву вяленой рыбки передали.
- Ну и как же, - спросите, - мои судейские знакомые отдохнули на пруду при открытии охоты на перелётную на юга дичь?
- На то, - скажу, - довольно сложно ответить, не зная, как, вообще, воспринимается процесс отдыха каждым из нас... самолично.
Если настоящие охотники тут же приступили к отстрелу мимолётной птицы, то мои приятели, сразу расстреляв весь охотничий патронташ по пустым бутылкам, пожарили шашлыка, потрапезничав на берегу пруда. Хорошо подрумянив выпуклости на солнце, и чуть подтопив скопившийся на службе жирок, стали бесноваться, занимаясь сексуальными игрищами. Дурманящий воздух, сумасшедшие объятья горячих стальных рук, кружение головы и, казалось бы, вот оно - свалившееся на них безмятежное и безумное счастье! Ну, таки, спокойной ночи!
Ведь утро вечера мудренее! Так нет же... Им, видите ль, душно стало под крышей палатки. На них, понимаете ль, не под тем ракурсом луна смотрела. Потому, ещё откушав токайского винца... под цвет любимого лица, попёрлись те в копну: травой-душицей, мятой, зверобоем, да иными полевыми цветами подышать, чтоб проветрить свои лёгкие от архивной пыли суда.
Звёзд, гляди-ка, им не хватало, метеоритов с палатки не было видно, особого комфорта парочке захотелось, да и не загадали тайных желаний. В этих ритуальных плясках они и организмами подружились, кувыркаясь так, что правая рука с ногой не знали то, что в это время делают левые!? Что уж... тогда говорить об органах чувств. То-то же. Опять и опять запускался новый маховик страсти, а их разгорячённые вином тела переплелись так, что даже благословенные и безоблачные Небеса любовались молодыми людьми, слившимися воедино.
- Казалось, - говорил опосля приятель, - что мы попали на американские горки, где нас просто накрывал ураган страстей и шквал эмоций. В том поле я был всем фаворитам - фаворит. А поосле бурно проведённого дня, новую луну сменила растущая и, мы замертво с ней упали на свежескошенную траву, запамятовав, что не дома. Но подбирая себе спутника для создания семьи, мы с Леной не были святыми!
Так, бездельничая, и кантовались, роняя час за часом слюну, и никто из нас не мог тогда даже подумать, что охотничья катавасия может так быстро закончиться. С вечера не произошло ровным счётом ничего, кроме того, что, проявляя бешеные эмоции и восхищаясь друг другом, мы ничего, никого не боялись и не стеснялись, а затем и вовсе провалились в сон, будто в вязкую трясину, что никаких сил не хватало из неё выбраться, что походило на сплетение шарма и сексуальности. Но то, что было ещё вчера - это вчера, а сегодня - было сегодня!
- А вот то, - продолжал он, - что поутру случилось, то не детскому уху слышать. Спим мы с той темпераментной Леночкой, как бурной похотью удовлетворённые голубки, посматривая цветные сны, в картинках, ни черта, при том, не разумея, что ныне у крестьян сенокосная пора и не все в поселении, как мы, бездельники. Да кто бы ни был на нашем месте, но такое и предугадать никакой ведунье практически невозможно, так как степень возбуждения между нами, влюблёнными, была таковой, что она соответствовала партитуре Листа.
Только потом разобрались, что утром... механизатор колхоза Парамон, опохмелившись после вчерашних именин внучатой племянницы, ветром налетел на иностранном тракторе 'Беларусь'... на ту копну, где спали голубки, с песней: 'Тёмным лесом! Тёмным лесом!'... Настроение у того было шикарное, а потому хотелось побыстрее выполнить свою работу и вновь присоединиться к родне - за столом.
И даже не притормаживая, с хода вгоняет механические вилы в копну, дабы погрузить сено на тележку. И стал было уже поднимать ту тяжёлую копёшку, прижимая траву сверху решёткой с железными клыками, да потревожил сон голубчика Лобача, который взмыл сизарём над их... с ненасытной той блудницей, лежбищем, будто под ними рванул кило тротила, заложенного ворогами работникам суда.
- А что же, - спросите, - произошло с механизатором, так как тот никого не ожидал видеть на просторах бескрайнего поля?
- Ох, лучше бы, - отвечу, - оного случая не вспоминать... но понял я одно из уст героев моего повествования, которые разыграли такую трагикомедию на пруду рядом с незнакомым для них селением, что и сами того не ожидали. О как! <...>
- Аллилуйя! - взвыл тракторист, испугавшись стороннего нагого голубчика. - Да святится имя твоё, Господи! Спаси и сохрани!
И давай кститься, креститься, да перекрещиваться! И Небеса услышали его глас, что вилы вошли по назначению, а не похотливому самцу - в его корму. И вот голозадый наш 'Адам'... спавший, видимо, с открытым правым оком, вскочил, будто роем ужаленных пчёл, обнажив за ночь утомившийся бубон, на который, как сказывал тот сельчанин, и смешно то было, право, смотреть. Трактористу Парамону, видя оное сексуальное безобразие, сатанинскую посредственность и аспидскую скудость, только и оставалось обезьянничать. Испытывая испанский стыд, его щёки рдели, а лицо просто светилось массой ярких эмоций! Одень тем временем на башку сельского агрессора белоснежный колпак и перед вами предстал бы аля шеф-повар французской армии Наполеона I Бонапарта 1812 года.
Так, у работника полей и ферм, надбровницы разом - на глаза. Карнизом. Замер, бедолага, прикусив язык. То весь, вишь ли, иззевался после вчерашнего народного крепкого, изломала тело потягота, а тут, вдруг, на тебе - такое безобразие на полях колхоза. А тому чужой грех - в радость. Когда ещё так потешишься, когда ещё тебя порадуют горожане, когда подобную уродливость в своей жизни увидишь, да и как, ишь, очередной анекдотичной байкой не порадовать, скажем, в любой компании гостей - перед праздничным с ними застольем. <...>
Но той минутой, как впоследствии сказывал механизатор, так испужался, что икота с заиканием год преследовали, пока его, бедняжку, бабуся от сглаза не исцелила... молитвами. Как оказалось, что и сам Парамон блудил, на селе то. Со своей соседкой.
- Схватился, - говорит Лобач, - он за грудь волосатую, а она у него, да уж... не восьмидесяти ль процентов шерстяного покрова, и давай, словно бабуин, руками, аки граблями, от предстоящего удовольствия драки, начёсывать... чесаться, да за сердечными каплями - в аптечку. Спасся, дай Бог, ему крепкого здоровья. Иначе вся ответственность полностью легла бы на наш расейский 'Охотничий союз!'...
Таки... энтот, изнасилованный страстью, охотник, черти бы его в камышах задрали, долго не мог от произошедшего очухаться. И как, скажи, головёнка то его нашла пустоту и прошла мимо железных зубьев той металлической решётки навесных вил. Так, видимо, рьяно братец со встречной девственницей занимался любовью, что чуть Господу Богу свою душу грешную не отдал. Ну да, естественно: за смертный грех и оный постыдный разврат с любострастной дивчиной. И это за Елену, которая до него пережила не один, ишь, тренировочный брак.
- Тудыть твою растудыть! - кастрированным котом заорал механизатор, вываливаясь из-за штурвала своей иномарки 'Беларусь'... с какой-то плоской тяжёлой железякой, кряхтя и потирая утиный нос и сплошь покрытое шерстью пузо, которое лезло ему на небритое лицо, где, вот-вот, нос, вкупе с подбородком, могли проткнуть животину и тот бы точно испустил дух. Преставился бы. <...>
- Нет-нет, - молвил Лобач, - не мог быть тракторист петрушкой на чьих-то руках, а потому, увидев в его конечностях неимоверных размеров гнутую монтировку, я находился в ожидании сильного удара, что у меня аж... линзы в глазах сместились вверх, ближе ко лбу.
Напуганный крестьянский парень, Парамон, подбежав к сексапильному охотнику, и осмотрев его трясущийся каркас снизу доверху и сверху донизу, определил по его причиндалам, что это был мужчинка - сомнений у него в том не было. Нежели он, как говорят ноне мастера пера, ходил, как утка, крякал, как утка, плавал, как утка, гадил, как утка, то это, действительно, и была - утка! Механизатор держится, значит, за ухо Лобача, всё дёргая... поддёргивая его, и кроя по матери... стороннего для него гражданина: киношным голосом Кинг-Конга.
- Ты почто это, - орёт воинственным гласом, - сукин сын, меня туточки поутру пугаешь! Ты почто это, твою... мать, во поле молодым жеребцом, да голышом скачешь... при мне безобразничая! Рано тебе, олух Царя Небесного, ещё со своим бубоном свиданничать то!
И примерив кулак, схожий с кувалдой, к прыщавой личности любвеобильного вьюноши - хрясть по сопатке. Резко.
- Аминь! - ору. - Всё, - думаю, - остался без уха! Будя! - кричу я. - Какая, - вою, - дура теперь за корноухого замуж пойдёт!
- Да и не по злобе он приложился вовсе. А ведь Парамоша был прав, ибо не надоть в чужой монастырь лезть со своим уставом, отвлекая народ: как от полевых работ, вообще, так и от сенокоса... в частности. Да и ревнив, видно, подлец, так как один он, - сказывают, - самец был на выданье - в колхозе. А значит, и в почёте! А ещё, поди, и - в дефиците, потому как прёт и прёт пузом на залётного фрукта, нахрапом то. Ишь, какой-то пострел городской, выискался. Так, вот и выходит, что поделом ему... невеже, верно, досталось. А ведь и к председателю суда за защитой чести и достоинства Лобачу не обратиться. А если, скажем, сердце у механизатора широкого профиля остановилось бы... А коль допустить, что маслопуп тем временем страдал падучей. Это же беда... беда! Горе... горе! Несчастный, ишь, случай! <...>
А что Лобач думал, пиар ему: неглиже, крестьянки у озера устроят, так это вам не в городе и на танцплощадке среди своих кочевряжиться! Это, видите ль, сельскохозяйственное производство! Это коллективное хозяйство, где один за всех и все за одного. И не лозунг - это вовсе, а их врождённое естество. Сущность. Оправдываться стал было пред трактористом пижон, что я, мол, дядя, всего-то и поглядел - правильно ль у моей любвеобильной подружки пупок завязан, да и сплю, дескать, ещё с маменькой... по причине боязни и страха. А тут... она на пруд меня эскортировала, что и вырваться-де... от неё не могу. Вы, мол, позвольте мне с нею, красоткой, отдохнуть... перед ЗАГСом то!
Дык... пока между ними разгоралась перепалка, туточки и выскакивает из копны молодка, первой категории - упитанности, насмерть напугав здоровенного мужика, и хлопая себя ручонками по упругим ляжкам, без тени смущения... давай прыгать перед работягой, аки блоха на дворовой собаке, испепеляя того тракториста убийственным взглядом, аж... до самой селезёнки. Как вы поняли, одежды на ней не было, но даже Парамон дивился, впоследствии, как она дышала... как дышала! А сколь было положительных от той мамзель эмоций.
- А ведь, - тот сказывал, - вроде, не рахитична была, но не взята своевременно отцом в шоры! А груди то... груди! С одной то стороны, молодица, но её титькой можно было троих взрослых робят вскормить. А тело то... тело. Ну, просто лоснилось при восходе солнца. А гладкая... будто молодая, скажи, нетель. Лучи восходящего на горизонте солнца так и ласкали её ублажённый и утешенный ноченькой девичий стройный стан, что не могло не радовать кого-то из похотливых мужичин, кому разврат в радость.
- Так, перерыв, граждане, пойду-ка, чайку хлебну. А иначе - слюной, к чертям собачьим, изойду: от томности своего напева.
Итак... Той бы мадмуазель, да смутиться при виде чужого дядьки, повиниться в конце концов, уронив скупую свою слезу тому на плечо, побожиться, что не грешила, мол... иль, наоборот, пояснить, что, дескать, захотелось девке замуж! Не могу-де... спать в холодной постели. Боюсь уже одного только вида пустой кровати! Так нет же... рванула фурия, аки 'гремучий коктейль'. Но почему нужно было девице идти наперекор старшим - в нападение! И давай та пассия гулять... с размахом по нервам взрослого мужика! А разве может ли ноне быть у нашей молодёжи иначе? Да ни в жисть! Это и есмь - чистая для вас, братцы, правда! <...>
- Мы то мужики, - молвил Лобач, - находились в некоем недоумении, а чертовка сжала пальцами наливную свою грудку, аки яблоко - 'белый налив'... да как надавит на неё... да как брызнет молоком в око, очумевшему от её развязности и непочтения механизатору. Так он быстренько на ход ноги и, панически ринулся от молодой, но стервозной бабёшки, бросив, к чёртовой матери, и колхозную иномарку. И во поле, между копнами... меж копнами бежал, не желая более видеть обиженной амазонки, которая ему на три инфаркта наговорила, угрожая ещё и пристрелить, применив оружие, которое он видел у неё в ногах.
Утомился, умотался и совсем было он выдохся, но добрёл до дома. А ведь ему стоило на девицу только бровь поднять... но у нас в первой половине жизни, знаете ль, недостаточно ума, а во второй уже - нет здоровья. Тем более, Парамоша находился в состоянии глубокого похмелья, когда и полевую мышь завидев в копне, бросишься наутёк, как, скажем, от мифического существа, типа Кентавра.
Вот вам, мать её так, и девственница. Это какие же нервы выдюжат такую дерзкую выходку молодицы. А ведь перед ней не сопатый какой хлопец находился, а мужичина. Механизатору бы её выдрать, яко сидорову козу, но тот, впервые в своей жизни увидев такой концерт от заступницы пижона, пыхнул ближе к селу, ибо кто знает, что та стерва, которая играла первую скрипку в оркестре, ещё отчебучит. Эти городские обвинят его ещё и в изнасиловании, а возможно, там же, и пристрелят, по причине того, что какой-то сельский кайфоломщик поднял руку на распутного гадёныша. И не такое по телеящику иной раз кажут, развращая, готовую ко всему худому... публику.
Случайности, знаете ль, не случайны: то там полный облом, то тут что-то не так. И липнут же городские ходоки и альфонсы к развратным занозам, яко репейники. Что горожанину хорошо, то крестьянину конфуз, да констернация, влекущие за собой оторопь, панику, страх и, в конце концов - контузию. А это, братцы, уже инвалидность. Никогда, граждане, не позволяйте себе нервничать, так как все недуги и болячки у нас от многочисленных переживаний, ежедневных стрессов и всяческой раздражённости по любому, ишь, поводу!
- Нет, - заключил Лобач, - после отдыха во поле, вокруг нас не закружились ангелочки, и, хотя... казалось бы, что партитуру раздали всем сусликам, но мы не были готовы к тому, чтобы зазвучал марш Мендельсона! Не произошло ровным счётом ничего, в смысле - создания семьи! Хотя мы прекрасно и провели с ней время, но Елена не созрела ещё для выполнения женской миссии - быть моей женой.
- Одним я тогда, - дополнил приятель, - проникся, что всем нам обратить бы внимание на образ жизни пофигистов, которые плюют на всё и вся, а потому не удивлюсь, когда те запросто разменяют сотню лет, не побывав ни единого раза: ни под скальпелем эскулапа... ни под капельницей, ни даже на больничной 'утке'. Их спокойствию, сдержанности и холодному расчёту остаётся только позавидовать, ибо они сберегают нервную свою систему от подобного перенапряжения, негатива и бабских, пардоньте, истерик... на ровном месте. <...>
Мы же, не успев заласкать, зацеловать и залюбить желанную красавишну в чужом брачном ложе, перво-наперво ощущаем жуткую тревогу, задумываясь - где, скажем, находится её супружник, не забыл ли, случаем, дома необходимую в командировке вещицу и, не додумается ли тот явиться сейчас за ней. Какая уж... тут, скажите, любовь с ненаглядной певуньей, когда приходится шарахаться от любого шороха. Какое уж... тут удовлетворение души и тела, если шугаешься каждого уличного скрипа. Выслушав приятеля, приходим к выводу, что даже во поле уже нет покоя-с... для любви то. Только и спасают санатории, курорты, да дома отдыха, где нет подобной опасности.
Хотя... всякое в нашей жизни случается и супруги, якобы, разъезжающиеся по командировкам, вдруг, встречаются в одном бассейне одного и того же отеля, куда вселились. Но как бы то ни было, всё одно приходится нам расплачиваться за грехи свои. Кстати - сказать... несмотря на заработанный фингал под глазом, Лобач на открытии охоты получил незабываемые впечатления. Спасло его то, что нас, ещё советских и русских не убивает, а наоборот: делает в стрессовых ситуациях намного сильнее, мудрее и крепче. Такова уж... природа человека и некая закономерность его поступков в жизни.