Аннотация: Жизнь не в том, чтобы жить, а чувствовать и блаженствовать оттого, что ты живёшь! (В. Ключевский)
Жизнь не в том, чтобы жить, а чувствовать и блаженствовать оттого, что ты живёшь! (В. Ключевский)
Срочная служба. Первый отпуск.
Поезд 'Мурманск - Москва'. А вот вам, будьте любезны, и следующий - до Саратова. Долгая дорога. Длинный... долгий путь до родительского дома, что выходя на перрон после двух с лишним суток безделья в вагоне, тебя продолжает штормить ещё пару часов. И асфальт уплывает из-под ног и ты, того и гляди - хлопнешься. Рухнешь... пластом, навзничь.
А сколь приятных впечатлений, а сколь мимолётных встреч и знакомств в поездах дальнего следования.
Станция 'Мичуринск'.
Выхожу на перрон проводить попутчика по купе... директора какого-то авиазавода и искурить кубинскую сигару, задаренную им. А тут гляжу, что прямым курсом к моему телу, в военно-морской форме, да с боевыми наградами на груди... порхают две грациозные и обворожительные, фотогеничной наружности, девчушки. Одна в модных брючонках, а другая... в супер узкой юбчонке.
Та, первая, что чуть старше, так прямым текстом смело мне в фас и заявляет, что нежели вы, товарищ старшина, мол, следуете до Саратова, то не будете ль, дескать, столь добры - поохранять мою юною сестрицу и препроводить до театрального училища вашего волжского города.
- Почему, мадмуазель, - вопрошаю, - именно мне вы доверяете эскортировать сей юный голубоглазый кусочек счастья! Как вы можете вверять стороннему гражданину столь прелестную милую барышню, у которой румянец во всю щёку и сладкая в очах её счастливая такая... мечтательность!
- Уж... если, - ответствует та, - любимую сестрёнку не доверить военному, то тогда кому же, скажите, ещё! А, во-вторых, - молвит, - глаз у вас добрый, что даёт мне возможность полагаться на ваше благородство и порядочность, да и сестре намного с вами будет безопасней и комфортнее, нежели с кем-то другим! Да вы не парьтесь-де... и не заморачивайтесь, мол, всё окей, ибо Танюшка вам не даст скучать в пути. Это уж... точно я обещаю.
Трогательно... однако.
Это была музыка для моего уха, словно я слышал лирическую песнь Есенина: 'Пускай ты выпита другим'. Скосив око на туго набитые баулы, я понял, что эта девонька точно уж... не бесприданница, у которой: ни кола, ни двора, ни куриного пера. Мне и оставалось только сделать удивлённое лицо, хотя, после нудного столичного пассажира, милые девчоночки вновь зажгли Свет Радости в глазах отпускника-срочника.
- Ага, - думаю, - пусти козла в огород!
Меж тем... сёстры расцеловали друг друга и старшая покинула перрон. Только тогда меня сразила открытая улыбка младшей, милой няши. И эта улыбочка вовсе не была дежурной и не какой-то разменной монетой, а улыбка озорницы, выражавшей... разом: внутреннюю радость, удовольствие и доброжелательность. Глаза её просто выговаривали, что, наконец-то, покинула та родной дом, ибо создана лишь для театра и рождена только - для любви-с...
А я и не знал: мне завидовать или принимать от доброжелательных попутчиков соболезнования. С истинным состраданием и неким драматизмом взирала на меня ярко накрашенная и довольно развратная проводница вагона, Маринетта.
- Ничего! Настроение бодрое - идём в бездну... ко дну! - произнёс я так, как плоско шутили подводники нашего экипажа.
Но надо, граждане, вам понять состояние молодого парнишки, которому ежедневно замполит промывал мозг: о Родине, чести и долге, о патриотизме и героизме. Но как, скажите, можно было брать на себя ответственность эскортного, который и сам, как мне уже казалось - рождён был Коммунистической партией Советского Союза, но никак не своими родителями, образ которых с трудом уже и вспоминался моими патриотическими, но напрочь забитыми Партией, извилинами.
А наставления старшей сестры, надо сказать, подтвердились полностью и вот я с сумками чёрт-те какой девчачьей одежды уже сопровождаю юную гражданочку со стройным станом и рдеющими щеками в своё пустое купе.
Ничто, надо сказать, не западает так в душу, как приятные, прекрасные и счастливые моменты в жизни любого человека. Для кого-то: это первая рыбалка или зимняя охота, а кому в радость и первый бракоразводный процесс. Для меня же была памятна та волшебница-ночь, как и первое погружение в океанскую пучину Атлантики.
А что такое... есмь ночь.
Для одних... ночь - это падение в бездну, это как пытка оказаться в аду - под пьяной ненасытной пышногрудой пассией, это как летучая мышь - за шиворот, это как метеорит в трусы, это как пасть жертвой: насильника-носорога или ядовитого паука! Другим ночь - это не что иное, как прекрасные романтические отношения, венчающие собой: комплекс нежнейших и тёплых чувств, внезапно возникающих между свободными, впечатлительными и полноценными личностями. Это вершина айсберга, в котором определённые симпатии находятся, вкупе... с привязанностью, а влюблённость - с диким и первобытным животным инстинктом.
Теперь-то, по прошествии длительного периода времени и наступления поры: вызова священника... для покаяния пред Небом, я имею полное право вынести на суд почитателя: своё мнение - под тухлые яйца и гнилые помидоры. Нет-нет... я совсем не депрессивный, но тогда, вдруг, заверещал, будто у меня серое вещество в черепной коробушке за время службы на атомоходе усохло.
- А что это, - думаю, - у нас такое в голове, что за сумбур, мол, и паника! Что это я, в одночасье, испужался такое красивое... божественное создание, что и прищуренного своего глаза он неё не отрываю-с! - кипел мой разум... напряжённый. - Что это за боль в моей грудине! Отож... а ведь ещё и в тельняшке!
- А почто, - рассусоливаю, - этой интересной и солнечной девчушке не стать мне призом в отпуске или, скажем, Праздником всея моей жизни! А почему бы мне, к примеру, не стать её гордостью! Ведь флотские ребята, а тем более... подводники - на дороге не валяются. И так мне, с несколько окостеневшим образом мыслей и неким внутренним дискомфортом... служивого, вдруг, захотелось лета в душе.
- Да гори, - кричу, - оно всё огнём! А тормозните-ка срочно у края пропасти! Остановите Землю - я с неё сойду... к едрене фене! Я так устал от службы этой!
Ведь Мир - зараза, как казалось мне в экипаже подводного крейсера стратегического назначения - не только чёрно-белый.
Ан... нет, терпение, дамы и господа, только терпение. Зря я тогда так занервничал и напрягся, ибо ехала девчоночка не к бабке на каникулы: в деревеньку, глушь - Саратов, а поступать в театральное училище. Вот то-то и оно - на актрису театра и кино. И в оставшиеся до экзамена часы и минуты, ей непременно надо было повторить всё пройденное: воспроизвести именно те... наигранные роли, басни и монологи, которые необходимо было представить на суд требовательных и жёстких преподавателей высокой социалистической культуры.
А как это сделать... в отсутствии обязательного слушателя и объективного советского критика. Судьи.
Да очень же всё просто...
Так я же пред этой милой очаровашкой... с осиной талией и сочными ягодами - в ягодицах. Как же, скажи, она так шустренько то на меня среагировала и сориентировалась. И вот я уже предстаю перед гарной той дивчиной, аки внимательный и строгий её слушатель и экзаменатор.
А бывает же, оказывается, братцы, и коту Масленица! Я будто фортуну поймал за хвост! Меня словно Небеса отблагодарили.
И вот... предо мной в образе Катерины - из драмы 'Гроза'... мечтающая любвеобильная дивчина, предчувствующая свою смерть, летает... летает, яко свободная птица - высокого полёта. По проходам. А далее следует монолог о внезапно возникшей первой любви, идущей вразрез с устоями общества, в котором ей приходилось жить и воспринимать оное трепетное чувство, аки страшный и смертный грех.
- А божечки! По купейному вагону гулял ураган, и уже ни хрена не различить, где та бедняжка Катерина, нашего сказочника Островского - с осознанием своего порока, блуда и греха, бросающаяся в омут с головой, а где очаровательная моя звёздочка счастья, Татьяна, которая всё страстнее и сильнее разжигала в душе моей пламя и воспламеняла огонь, а уже вместе с ранней весной топила лёд в несколько зачерствевшем от воинской службы сердце.
Нет-нет, это не какой-то вам флирт.
Каждое движение новой знакомой в моём присутствии - это хорошо отрепетированная последовательность театральных её жестов и действий: ножку сюда, ручку туда, провела по плечу, коснулась живота, задев эрогенную зону. Улыбнулась. Ей то, бесовке, всё в радость... кураж, а мне, вишь ли, один конфуз. И понимай эти творческие чудачества и причуды её, как хочешь.
Всё, конечно, можно было стерпеть советскому подводнику: взбалмошность, невесть какую показушность и излишние рисовки, а ещё и знание в то, социалистическое прошлое чуждого нам... аглицкого языка, но чтобы юную девицу видеть в необычных и откровенных нарядах, мне, увы - не доводилось. При всём при том, начинающей актрисе, с каждой новой ролью приходилось часто переодеваться. А видя её в лёгком парео, мне уже никак не по позволяла вынести, стерпеть и сдержаться: ни сама, вишь ли, природа-мать, ни само мужское наше первобытное в Миру начало.
А вот она уже в роли Анны Карениной и любовных перипетиях петербуржской жизни. Как, скажите, можно было отличить ту искусную роковую огненную соблазнительницу и опасную полюбовницу сногсшибательного возраста, ненавидящей: ни своих бывших, ни своих нынешних, с эскортиртницей, которая, не бросая слов на ветер, просто расстреливала меня своими томными, в ночи, очами.
В упор... будто контрольным и прямёхонько - в лоб, черепушку, голову.
Она позировала... Она хулиганила, а из-за дверей многих купе уже кто-то выглядывал, а кто уже и открыто аплодировал вместе с похотливой проводницей. А вот... последняя, видя подготовку интересного своего пассажира, впечатлительно игравшей роли драматических героинь наших именитых писателей - к вступительному экзамену, никого, как специально, не подселяла к нам.
А ночью...
Ночью же началась всеобщая суета, сутолока, суматоха. Это было равносильно тайфуну во всём вагоне. И мне мерещилось, что я уже, по всей видимости, внесён юной мадемуазель в чёрный список. Вот и драйва, вижу, у девчушки уже нет, и усталость от исповеди: о прелюбодеяниях её героинь зашкаливал и, казалось, что на этом концерт окончен.
- Ага... Щаз! Как выяснилось, что её театральный спектакль ещё ни хрена и не начинался.
И тут Танюшка стала порхать: быстрее ветра, скорее урагана, возвращая меня к неуставной и свободной от службы жизни, отогревая от надоевших многочасовых вахт, постоянных учебных боевых и аварийных тревог, кои только и аукались мне в цивилизованном и уже... нормальном обществе, в котором я, вдруг, с ней оказался. Вестимо, случайно. Конечно, ненароком. Никак ненамеренно.
- Вот же ж... вам Крест!
Ведь, граждане, хоть Родине изменяй и беги с нею на край света... ибо всё осточертело, аки, до чёрта... осточертевшая горькая, чёртова редька: одни и те же надоевшие офицерские и мичманские морды, старающиеся учить и поучать и без них уже вполне сформировавшуюся личность гражданина страны Советов, которому ещё и дед строго-настрого запретил - преклоняться... да благоговеть перед военными чинами.
А эта, смуглая шалунья, ни сколь не жеманилась и не унималась: и давай тогда горной козочкой прыгать, и ну... фестивалить, кружась вокруг меня и тени по проходу, беспрерывно проделывая: отточенные до автоматизма реверансы и па... театрально склоняя колено, дикой ланью удерживая равновесие, и всё шаркая и шаркая передо мной ножкой, в туфле, прогибая талию так, будто в степи Заволжья от ветра гнулась русская одинокая красавица-берёзка.
Вновь и вновь молодая проказница чувственно и соблазнительно дефилировала взад-вперёд по ковру купейного вагона в стиле Грейс Келли... по красной дорожке в Монте-Карло, постоянно соприкасаясь с моим напряжённым телом, всё вторя... и вторя.
Меж тем, градусник страстей зашкаливал, а доверчивая куколка всё зажигала и зажигала, продолжая солировать, будоража и внося сумбур в моё сознание. По причине гордой своей застенчивости, я, однако, не мог на всё оное смотреть скрозь пальцы. Ситуация становилась взрывоопасной... и вот, гарная дивчина: уже в чёрт-те... каких трусиках и бусиках вмиг превратилась в стерву из дешёвого кабаре, и под своё музыкальное опровождение, типа: тра-ля-ля-ля... стала задирать свою красивую ножку неимоверной длины выше моей головы в бескозырке.
А тут ещё... бесовка, видимо, прочувствовав запах весны и моего, пропахшего северными морями, молодого здорового тела, просто распоясалась, играючи бросившись ко мне на верхний шейный позвонок и давай душить в своих же нежных объятиях, одарив таким страстным и пламенным поцелуем, что чуть не довела опешившего старшину боевой субмарины до асфиксии. Я от столь дерзкого её желания и наслаждения аж... взревел безумным бизоном, оторвав ото сна часть уже почивавших в вагоне пассажиров.
Так, заноза, в 'вальсе дождя'... завораживающе и повисла, приятно обмякнув на моём дрожащем теле, что я аж... поперхнулся. Казалось бы, что может быть лучше для русской души. Почувствовав, что это неземное Существо ещё и в коленках ослабла, я тут же разомлел, аки под сочинским южным солнцем.
И мы сошлись: огонь и пламя!
Ну-с... А мне оно, представьте, каково, когда ты временно пребываешь с простым советским народом, совершенно далёким: от почётной, чёрт бы её побрал, воинской повинности, морской дисциплины и многих негативных там типов, встретив эту милую воскрылённую, возбуждённую и безнадёжно великолепную девочку, которая... понятно - ловила от никем неограниченной её свободы: кайф, улёт, блаженство и наслаждение. И вот они, новые сопереживания со страданиями. Сложно всё мне, чёрт бери, и описать, что я тем временем и чувствовал... что я теми часами и ощущал.
Сущий ад, а не какая-то... вам романтика или сказка!
Это просто мрак кромешный! Тут-то я и стал понимать, что озорница эта имела ввиду. Я то, вроде как, сопротивляться, но мне ли было стыдиться, чураться, или дуть щёки, избегая и шарахаясь сценических и нарочито-манерных поступков молоденькой игруньи, коль я сам наскучал тогда: по гражданской жизни, по девичьим нежным ласкам, а тем более... по девичьим горячим и страстным сладким поцелуям.
И я сдался.
Нет-нет, не заслезился мой глаз и даже не помутнел, ибо пристально сверлил я артистку наскрозь. До самого... до позвонка. Хотя и не требовалось буравить её молодую, с уже закипающей кровью, сквозь одежды. Но не для того, поди, она одевалась так, набрасывая на голое тело лёгкую модную тунику, либо какую иную фирменную воздушную просвечивающуюся тряпочку, что я был пленён юной королевной-королевишной.
Но раз меня такая яркая звёздочка возлюбила, так почему я, молодой и ни единожды неокольцованный мачо не должен таки... был ответить той певчей и классно танцующей пташке взаимностью. А что мне было, пардон, делать. А в моём ли положении пижонить. И вот уже первые мои поползновения к воркующей той голубке, беззастенчивые и дерзновенные взаимные наши прикосновения, после которых так... и застыла на наших лицах маска удовольствия и полного внутреннего удовлетворения.
Я же, чёрт бери, не древо во поле, под описанием - дуб! Не палкой же мне тогда было груши околачивать. Я же не трухлявый пень, я же не бесчувственный, али безмозглый многощетинковый червь!
Я же, в конце концов, вьюноша...
В глазах моих, помнится, всё помутилось. Ведь Танюшка, с ликом: первозданной девичьей чистоты, свежести и невинности, была... словно спелое сладкое яблочко, в которое я готов был впиться: двадцатью восьмью резцами и четырьмя клыками, дабы никому и никогда её более не отдавать.
Влюблённость наша стала - вне мерок. Весна поражала юношеский, чуточку затуманенный мой взор: отточенностью фигуры, внешней и внутренней её красотой, яркостью и новизной свободных на девочке нарядов, с буйством красок и, отголосками... южных культур. Сердце пыхнуло враз, в душе играл морской прибой и зацветали дикие розы, а она всё гнала, нагоняли волну, что всё походило на катастрофическое цунами. И я сел на ту взрывную волну... Я обуздал её.
Я сгорал в её объятиях.
В глазах Танюшки пылал пожар, а я вкушал на пламенных её и нежных губах сахаристый нектар. Так мы... влюблённые, и погружались друг в друга, что никак не могли насытиться.
Сердцу не прикажешь и супротив нашей дикой первородной пещерной природы - не попрёшь. Слышал бы нас эстет Адам... Слышала бы нас, в ночи, девственная Ева. Что же тогда с нас, пардон, спрашивать. Как можно было сдержаться от взаимного желания, похоти и страсти - до полнейшего удовлетворения, до взаимного наслаждения друг другом. Вот она... настоящая симфония души и тела! Это, чистейшая правда... неописуемо.
А ведь подобное кино бывает со всеми, да и поймет, наверное, меня только тот, кто был на моём месте... находясь в сладостной истоме и любовных томлениях. И Танюшка шла ко мне через нежность, переходящую в страсть и безумие, отдавая всю себя до последней капли, до последнего вздоха, сходя с ума от бесконечности: вкуса, чувств, эмоций и иных впечатлений.
А я то... я то.
Становясь более сильным, неутомимым и безумным диким зверем... я пожирал и вкушал её сладостную плоть, наслаждаясь сладким и свежим вкусом Любви, что всё это было - такое нежное, прекрасное, желанное. А главное... всё только моё. А она то: вся такая страстная и безумная, невоздержанная и дерзкая, но зато... бесконечно влюблённая! Вам ли того не знать, что все влюбленные творят безумства... так и мы отдали себя на растерзание своим чувствам и обоюдному желанию. Возможно... это и было грехом, блудом и неким заблуждением. Вероятно, мы и совершили ошибку, но мы не могли её не совершить.
А вот... и Саратов.
Театральное училище.
- Дева Мария! Такой малины я, братцы, и в фильмах то никогда до того не видывал. Я так и... обомлел! Я невольно оробел. Я оторопел, увидев: то ли гарем безукоризненных эльфоподобных красоток в кокошниках, то ли какой табун, чередующихся с калейдоскопической частотой, резвых необъезженных кобылиц. Это была какая-то искаженная для моего сознания реальность.
Мираж.
Доселе... мёртвая тишина отсеков нашей субмарины и, вдруг, такой - вулкан: пыла, эмоций, горячности.
А кто, видите ль, среди тех, лапочек-абитуриенток, ожидал увидеть бравого старшину, в бескозырке, на затылке, и с наградой: 'За дальний поход'. В гачах... по полметра каждая из штанин. А якорь, таки... горел на надраенной бляхе флотского ремня.
А вокруг... загадочные, таинственные силуэты, изысканные наряды, и конечно, классическая музыка... А я плыл с премилой Танюшкой по огромному залу, словно по подиуму, забывая о строевом шаге, словно рекламируя: военно-морскую парадную форму, и необычный наряд моей красотки-подружки, глядя на весь этот театральный сказочный и волшебный мир, с высоты - Статуи Свободы.
А со стороны... сотни любопытствующих и любознательных, пожирающих нас глаз, сверкавших, аки у вакханок, что ноги от их убийственного взгляда подкашивались. Ведь каждая из них, брызгая виртуальной слюной и протыкая потолок курносым своим носиком, считала себя лучшей в мире, отличающейся от других: своими манерами, знаниями, богатством, нарядом.
- Бог мой! Я сам был в шоке от происходящего. Это надо же... с похода и сразу - на бал ослепительных выпускниц-красоток. И это всё после мрачных отсеков и угрюмых лиц... уставших сослуживцев-подводников.
И мне, в отличии от них, можно было всё это: видеть, слышать, нюхать, щупать, трогать! Наслаждаться... Отдыхать. А потому я брёл завороженным, будто конь на водопой, прицокивая языком, пощёлкивая пальцами, подшаркивая туфлей, поднимая своими штанами-клёш с паркета лепестки живых цветов.
А по периметру... ещё неоперившиеся несовершеннолетние сексапильные девы с начищенными до сияния и лоска пёрышками, аки перед первым свиданием с женихом. Искушающий блеск и глянец помады с их соблазнительных губ. Блистание и резкое сверкание ювелирных золотых украшений.
Бриллиантов.
Яркий свет, излучаемый крашеными очами. Великолепие роскошных бальных платьев, строгих костюмов и их забугорных, и закордонных красочных нарядов. Модные причёски. Постарались же визажисты, что макияж так сочетался с молодостью и природной красотой уверенных в себе... и интересных всем девиц.
А наращённые ногти одной стервозной фифы были такой длины, что одной рукой она могла перехватить горловину любому ловеласу, али ворогу. А каково было радостно возбуждённое, счастливое выражение глаз, улыбающихся наштукатуренных и намалёванных личностей. Каждая была индивидуальна по-своему: кто ножку тянул с сторону, желая обратить внимание на её длину, и вестимо... заморский на ней чулок.
Ага... в сеточку.
Другая вульгарная цаца одной ручонкой молилась невидимым Богам, а другой... то ли поддёргивала, а то ли подправляла свою грудку, дабы все заметили размер оной, и непременно, её упругость... с изящностью и красивой формой. Во время сакральных размышлений, пышная грудь этой молодой и сияющей пассии постоянно выпрыгивала из запредельно-глубокого декольте.
Оно и понятно...
Ведь всё за молоденьких девиц сделали мамашки, а работа этих юных очарований лишь в том и заключалась... чтобы только следить за собой: не осрамиться и не попасть впросак, что они, казалось, только и делали - из-за первого выхода в свет, тревог, переживаний и треволнений. Потому... и слышались нравоучения от их разодетых стильных мамаш, да шлепки по детским их ручонкам, которые искали своего места, но никак не там его находили.
А кого-то, из впавших в истерику и агонию поступавших, уже отливали святой водой и охаживали спиртом с нашатырями. А кто-то из тех, прелестных чад, репетировал зажигательный экзотический танец: при пляжных шляпках, а кто и вальсировал в цветочных венках. А какая-то дивчина, решивши сразить приёмную комиссию, мастерски дефилировала по залу в подвенечном белоснежном платье.
А их начёсы меня просто поражали своей разновидностью.
Да вам ли, гражданочки, не помнить, что творили и вытворяли тогда с вашими причёсками в наших советских цирюльнях... Посмотришь сзади, таки... копна сена на махонькой головке с тонкой, аки черен, шейкой. Бывало идёшь, рассматривая тайну её мастера, да так и тормознёшь, забывая... зачем и в город то, вообще, выполз: то ли за хлебушком, то ли за креплёным вином.
Хотя и забавно было видеть оные зыбкие силуэты дев, но спасибо затемнённым очам, спасших тогда меня от излишних, вишь ли, потрясений и внутренних переживаний. Иначе ослеп бы, к чёртовой матери... от цвета нации, от внешнего облика будущих актрис и того внимания, которое уделено было, чёрт-те... откуда явившемуся подводнику Северного флота. Ещё и под ручку с юной, цветущей и благоухающей смуглой мадемуазель, в платье-макси, тигровой раскраски. А сплошь: живые, милые девичьи солнечные и радостные лица.
Чей... не музей восковых фигур. Они оригинальны, загадочны, юны и красивы: блондинки, брюнетки, шатенки; розовощёкие, в вышиванках, красавицы-хохлушечки, и раскосые калмычки, и смуглые адыгейки, и мулатки, и метиски - стройные девушки с идеальными и безупречными поэтическими фигурами. Да кем бы они, вообще, ни были, но превосходство, достоинство и их доминирующая сила заключались: в молодости... и свежести.
Девочки: милы, очаровательны, обворожительны с улыбками на лицах, а вот в глазах их мамаш виделось отражение досады и чувствовалась банальная пожирающая зависть: к нам, ко всем и ко всему.
- Твою ж... дивизию! Воистину... не надо изучать и гениального Чезаре Ломброзо, чтобы понять, что эти маменьки думали и о чём эти: злюки, гадюки и дьяволицы так мило щебетали о нас. По углам.
И мы растворились в этой разноликой шумной толпе с Танюшкой, как сахар в стакане.
А тогда... в глазах моих всё помутилось: зацепило, взволновало, захватило, но Судьба и Небеса гораздо мудрее всех нас.
Всё от нас уплыло, но как мне представляется - это событие не было для меня случайным, а по-иному... и быть не должно. Стороннему гражданину не увидеть всей картины, не узнать того, что могло бы произойти, останься миловидная девушка с далёкого Мичуринска в моей судьбе.
Не мог же я, к примеру, допустить того, чтобы у меня из эбонитового черепа росли... рога оленя.
Ведь это, во-первых, не совсем комфортно, ибо шляпу на пляже не одеть, а потому, немудрено, и солнечный удар получить. Ага... в мозг. Во-вторых, эта ветвистая кость грозила бы высосать так необходимый моему организму кальций. А это, видите ль, уже есмь - тяжкий больничный недуг.
Погнёшь кость ходовую, таки... та восстановлению уже не подлежит. Увы, на себе испытано.
Да и ревнивец я ужасный, который не прожил бы с этой прекрасной и шикарной ныне дамой и одного дня после первой же её командировки на съёмки в чуждый мне город. Однако... Но никак не забыть мне образа той премилой девочки в купе вагона дальнего следования на пике высшего физического наслаждения и сексуального удовольствия - в момент оргазма.
Потому, видя ноне её в фильмах: красивой, успешной и знаменитой, только и передаю привет знакомой Танюшке, каждый раз мозолящей мне, чёрт бери, глаз с телеэкрана. Иной раз... вспоминая свою замечательную, удивительную и сказочную юность, только и обронишь скупую слезу. Бывало... так резанёт по сердцу, что готов и голубой экран с её красивой карточкой разбить, к чёртовой матери.
Трудновато описывать развязку, но после поступления Танюшки в училище, я не ныл, не скулил и не пребывал в роли жертвы, а дослуживал срочную службу. А затем... каким-то чудом, сразу стал женатым.
Редко встречаясь с былой милашкой и ухаживая за ней... в вяло-хроническом режиме, я до сего дня требую ответа: за мои бессонные ночи в обнимку с блестящими блистерами валидола, за потрёпанные ею нервные клетки и бардак в голове, но та просит меня: перестать кудахтать и заткнуться, угрожая мою персону: сделать полным импотентом, да ещё таки... привлечь к уголовной ответственности.
Ага - за сексизм.
Вот те и раз... А ведь в списке кандидаток - на роль супруги, она у меня числилась второй. Эх, нежели бы не врождённая моя ревность, глядишь... всё в жизни было бы по-другому.
Но я пока не успел испугаться. Переконфузился вот только малость. Всё-то, кажется, мы сегодня знаем, всему-то мы, верно... научены, но иной раз не можем найти ответа на самые простейшие вопросы жизни.