Аннотация: Охотникам-браконьерам посвящается. "Голод не тётка, пирожка не поднесёт!"... - русская народная поговорка.
Сегодня я хочу, чтобы измотанный работой и жизненной повседневностью читатель чуточку расслабился... А расскажу-ка... я вам, братцы-граждане, простую, но довольно забавную историю, приключившуюся по нашей с приятелем милости со знакомым и заядлым охотником.
Итак, необходимое для скоморошьего моего повествования вступление. <...>
Интересна эта историческая для нас байка не тем, что это смешная и трагикомичная для другого охотника история, но это и ностальгия по нашей беззаботной жизни и бесшабашной молодости, когда мы не только занимались построением Коммунизма, но и находили время для развлечений, увеселений и забав, в виде: посуточной рыбалки и охоты на пернатую дичь и парнокопытных животных. И не только. <...>
- Как думаешь, не рвануть ли нам в выходные на гуся? - предложил мне по телефону в конце недели мой друг, врач Логач.
А это означало, что наступила пора и нам поохотиться на перелётную дичь. Хотя не отрицаю и того факта, что и на домашнего гуся руку, то бишь, пистоль и ружьишко, иной раз, поднимали, когда собирались на пикнике порезвиться с чужими, всегда любвеобильными молодицами.
Как подходила очередная пятница, таки нам хотелось покуражиться после рабочей недели, дабы потом можно было делиться впечатлениями и воспоминаниями с друзьями... до следующей пятницы. Ведь, укрепляя гормоны радости, с дружком не соскучишься, но горя то хватишь.
- Отлично! - утвердительно ответил ему я. - А то ты не знаешь, что отношение к охоте у меня положительное и я просто рвусь на неё!
И после непродолжительных сборов, мы уже находились в двенадцати км от города, в заброшенном саду села с чудным названием: "Ежи"... Взяв ружья с боеприпасами, мы разошлись со своим другом в разные стороны некогда плодовитого: вишней, яблоками и грушами сада.
На свою удачу... я сразу же, недалече, заприметил перебегавшую полем с одного оврага в другой ярко-рыжую лисицу. Я - за ней. Да разве её в открытом поле возьмёшь... без собак то. Однако, при виде этой яркой и хитрой с горящими глазами бестии, забурлила кровь, а давление таки зашкалило, что, того и гляди, изорвёшь кровеносные сосуды в лохмотья... на кусочки.
А адреналин в теле бесцеремонно хлестал через край.
Вдруг, прямо по курсу, в одном из замёрзших уже болот пред собой увидел, скорее, гусыню, нежели гусака, ибо последний не позвал бы на помощь мужика, но то моё сугубо личное моё мнение. Чей... не соседский бык-производитель Микаил, дабы по полу и окаянному отростку сразу определить принадлежность того буйвола к КРС. Я был ошарашен тем, что гуска не выразила своего негативного "га-га" в мой адрес и увидев меня, почему-то не взлетела. Посматривая в её сторону, я подошёл к той гусыне, но "шасси"... в виде: кожаных лапок, своим глазом у неё не усмотрел, чему крайне удивился. Перелётная живность с обеими крылами, а совершенно без ног. Сидит себе спокойненько, но рвёт... и рвёт гортань, будто прося моей защиты от чернобурой лисицы, которую я гонял по тем оврагам сельской местности.
- Так ты, - произнёс я, - дорогуша, просто вмёрзла в лёд! Верно, подранок или сонная тетеря, что таки на ходу заснула, да и надумала на полпути передохнуть в зимнем саду или решила отбиться от своей стаи, не найдя в ней большой любви! - рассуждал я, забирая оную птицу.
Так, не произведя ни единого выстрела, я быстро вернулся к машине уже с добычей, чем крайне удивил своего завистливого дружка Логача.
После начала удачной охоты на залётную дикую гуску, заехали мы уже на гумно одной из деревень того же уезда и увидев зайца-беляка, да почувствовав своим обонянием вкус шулюма из него на природе, возрадовалиь, аки малые деточки. Но тот шустрый ублюдок со своими назойливыми бунтарскими мыслями то, рванул от нас так, что и на новом автомобиле-вездеходе его было не догнать, как ни хотелось.
Погоня...
Что может быть ярче и прекрасней этой захватывающей, да изматывающей забавы в ночное время за зайцем "из-под фар"... Вот это и есмь - настоящая для браконьера охота. Не вовремя, надо сказать, зайчишка тот проголодался и вышел к сельскому сеннику, да нарвался на нас - любителей приключений, желающих именно в ту ночь глотнуть адреналина. Знавал бы, поди, о нашем налёте тот беляк, так лучше он голоден был, да забавлялся ночными игрищами со своею зайчихой Джуди Хопс. Завидев же тогда нас, вынырнувших из ночи с дьявольским свистом, гиканьем и беспорядочной по сторонам пальбой, он, аки угорелый, начал кружить меж омётов с сеном, стараясь уйти от евонных преследователей. Мы - за ним. А тот из сторону в сторону... по кругу. Кругами. Просто какое-то заячье сумасшествие.
Будешь, пожалуй, круженным, когда тебя средь тех омётов: с соломой и сеном, врасплох, застанет ураган, типа: Катрины, али, скажем так, Ивана, в лице жаждущих крови хитро-деланного зайца-беляка, азартных браконьеров. Один выстрел - мимо. Ситуация и без сопатых была скользкой, но капитулировать та дикая шустрая животина не хотела, да, поди, и не желала. Кому, скажите, хочется в шулюм угодить.
Второй - "в молоко"...
Когда же я стал перезаряжать своё ружьё, наша легковушка подпрыгнула на кочке... и в пространство Вселенной грянул выстрел, испугав и приятеля, и меня самого. Да Бог с ним... со случайным выстрелом то. Мало ли их было в суете, да суматохе... на охоте то. Всяко, знаете ль, бывает на охоте с полупьяных глаз. Почему, однако, вспомнился именно ноне тот выстрел. Да никогда и речи о нём не повёл, если бы...
Если бы на омёте тем часом не находился знакомый по школе охотник - Ермак, который сидел ночью в сидке и с нетерпением ожидал некого Лиса, дабы завалить его, а уже из выделанной чёрнобурой шкурки пошить зимнюю шапчонку любезной жене Нюше.
Тот неожиданный выстрел не только нас перепугал: как всё зверьё в округе, так и горе-охотника Ермака. Ну, оказался охотник не в том месте и в неурочный час, да и откуда ему было знать, что той ночью мы, вдруг, нагрянем туда и надумаем гоняться по гумну за зайцами. Ну, не его та ночь была... не его. Наша. Ведь своим появлением у омёта и стрельбою мы вывели охотника из состояния душевного равновесия.
Оно и козе же, конечно, понятно... "Не всё же коту масленица!" - говорят у нас в захолустном поселении... у охотников-браконьеров то.
И вот, тогда-то, совершенно отключился у Ермака здравый смысл... а вместе с ним и логика. Перестал он, верно, мыслить и таки правильно рассуждать в той экстремальной для него ситуации, когда в его сторону из открытого окна автомобиля не только смотрели два ствола, да ещё и палили без разбора, а затем и вовсе уже началась беспорядочная стрельба по уносящему от нас ноги оченно шустрому беляку-зайцу. Ермаку же... представлялось в ночи совершенно иное - он, не видя зайца, за которым мы гнались, считал, что мы прибыли по его душу. Мы же, ни сном... ни духом, что среди тёмной ноченьки, вообще, на том омёте мог находиться человек. Ничего плохого мы охотнику не желали, да и не знали о его нахождении на сеновале. Как не сложно догадаться, получилось, верно, не совсем так, а точнее абсолютно не так.
Тем же, кто желал или желает ему смерти - придётся подождать. Скажу доходчиво, что такие, как Ермак, даже от атомного взрыва не погибают, так как по жизни спокойны, яко мамонты. Что туточки с такими поделаешь. Ну мнительный тот по природе и натуре мужлан.
Бывает такая когорта лиц, кои верят в неочевидное и невероятное. Скажи, что солнце лишь ему светит, так он тому безропотно будет верить, да ещё с другими в спор вступит и будет утверждать, что не балует и не радует лучами солнце другого, а только его тупую башку и ласкает.
С перепуга, а более, от внезапности, Ермак сломя голову рванул тогда с одного на другой конец омёта... Таки - да! Таки - ну! Таки - ага.
А ведь это ни много... ни мало, а сто пятьдесят метров по верхушке занесённого снегом сена, чертыхаясь, проваливаясь и застревая в нём по самую мотню. Застрянешь, пожалуй, с такой ряшкой и лошадиным сиденьем, да ещё и одетым в огромный, тяжёлый, тёплый тулуп, и на трое шерстяных носков обутым в дедовы фронтовые валенки сорок седьмого размера, чтоб не замёрзнуть в той охотничьей зимней сидке.
Так и мыкался он по омёту из конца в конец, прикрывая руками свой упитанный зад, будто можно было уберечь от крупной дроби тот нарост, ту откормленную им сзади мышцу. Мысленно тот уже прощался со всеми родными в этой жизни. Любой другой из настоящих охотников после выстрелов расслабился бы, сел, и жмурясь на луну, помолился, пожелал бы какой-либо пакости браконьерам, а спустившись с омёта по другой стороне, ретировался бы спокойно домой под бочок к своей родственнице-супруге. Ведь все его планы были нарушены для него нами, злыднями, так какого чёрта нужно было мыкаться, барражировать и летать по омёту, задыхаясь и сопя фронтовым паровозом.
Наконец, взял бы, да долбанул с двух стволов дробовика, хотя бы, по багажнику автомобиля с криком: "Возлюби ближнего своего, яки самого себя!"... И пусть бы мы, браконьеры, думали, что за нечистая сила сошла с Небес и мешает ночным развлечениям. И шёл бы домой с усмешкой и гордо поднятой головой, довольный самим собой. А главное, в сухих портках. "Клин же только клином и вышибают!"...
Я лично выбрал бы второй оговорённый мной вариант и поступил именно так, наказав тем самым браконьеров, проявляющих своими противоправными деяниями безразличное пренебрежение к чужой человеческой жизни, прихватив с собой и их крякающую уточку.
Ну не был Ермак умным, аки Келдыш. Две лиричные песни и был бы дома, у Нюши то. А он на полному ходу порхал в тёмной ночи.
Это, впоследствии, поведал он своим друзьям о том, ночном для него кошмаре, когда впотьмах, на ощупь, шастал по гумну, аки голодная росомаха по селу в поисках жора. А тогда было стыдно признаться в том, что он, заместитель председателя колхоза "Калининский закат", гонялся по всему сеннику в поисках надёжного для себя укрытия, совершенно не надеясь на какую-либо помощь со стороны иных лиц.
Если бы наш школьный учитель физкультуры мог видеть тот первый в жизни Ермака стайерский забег по омёту с сеном и заснеженному колхозному гумну, то точно бы... хлопнулся наземь от умиления и удивления. Ведь ученик всегда косил от занятий по его самому главному предмету. Всё нос свой сопатый утирал рукавом... всё рукавом, да медсправку постоянно с собою носил - ОРЗ, кое было хроническим.
- Тьфу... Мать честная! Грёбостно было смотреть на него и его замусоленные рукава вусмерть заношенного пионерского синего пиджачка. А ныне, гля - заместитель председателя колхоза. А тот прыщ до сих пор сопатую курносую свою носопырку - рукавом её... рукавом.
Той ночью, интересным местом почувствовав беду, он на свой страх и риск переломаться, думал, как же прыгнуть с оного омёта. Нежели неправильно нырнёшь - не сумеешь заказать даже траурной музыки. Охотник взял, да и сиганул с десятиметрового высоченного омёта - "в никуда". Во тьму. Али толстые подошвы были пружинистыми на тех валенках, иль в снежный сугроб он угодил по самый си-бемоль, но остался цел и жив, хотя достаточно сильно шарахнулся оземь, несколько погнув, при том, свой нежный копчик, что ниже ватерлинии.
Полный абзац!
Упал, вскочил, и пролетев в запарке бегом несколько сот метров, нашёл-таки себе укрытие охотник - бедолага. Попалась спасительная на пути копна и он, быстренько вырыв нору для себя, одним прыжком нырнул туда щучкой и замер на долгое... долгое время, как хитрющий хорёк, задушивший около сотни кур на чужом подворье, тихо затаившись там. Не переставал и прислушиваться к ревущему неподалёку двигателю машины, мысленно решив, что не приспичило ему на свою кормовую часть искать приключений и бодаться... с охотниками то.
Закопавшись глубже, он совершенно запуганный замер, будто в утробе беременной женщины принял позу младенца. Скрутившись в бараний рог, он таращился своими зенками во тьму, хотя ни зги не видел, а ведь ещё нужно было думать о том, как же добраться до своей хаты.
К утру от него уже несло, аки от вонючего скунса. Судьба. Конечно, что нас ждёт на самом деле, может знать лишь Высший разум.
Провоняешь, пожалуй, коли с его набегаешь сначала по омёту с препятствиями, а потом ещё и подле него кругами со скоростью падающего "Запорожца" с вершины Джомолунгмы. Вспотел тогда Ермак, как после парной в русской бане, да ещё и лёжку нашёл в копне тёплой, но прелой соломы, где вынужден был вдыхать запах гнили и мышиного дерьма. А это вам не в девичий халат зарыться лицом или, скажем, в бюстгальтер носом, вдыхая таки сладостный аромат георгин или хризантем, исходящих от своей желанной и любимой гарной дивчины.
Но это ещё полбеды. Возможно, всё дело в эффекте неожиданности. А под ним фланировал парад мышей. В гробу бы их видеть.
Сначала он рядом с собой слышал лишь писк зверьков, прижившихся, видно, в соломенном жилище. Кто их там гонял, Ермак не понял, но чувствовал, что одна полёвка всё же нашла прибежище в тёплом валенке, а потом выше и дальше перебиралась по лабиринтам ватных штанов, путаясь в шерсти его ног, которые на своём веку никогда не знавали и не видели эпиляции. В наших специальных цирюльнях.
В ту ночь он считал себя самым несчастным на свете человеком, ибо моральные страдания для него были немыслимы... Копчик болел, а мышь неприятно возилась и щекотала в паху, ноги и руки в той тесноте свело, что не было возможности почесаться, разрывалось на части сердце от бездействия и страданий. И не пожалиться. Бесполезно, скажем, вести речь о "Камасутре", коль оппонент - евнух!
- Наступит утро и всё будет в шоколаде! - сказал он себе и кружившей поблизости мышиной братии, немного успокоившись.
- И вот, - рассказывал куму опосля Ермак, - где-то на выселках, в оной ночной обстановке, некомфортной атмосфере и криминогенной ситуации, спокойно можно было только умереть. Вдохнёшь в себя и думаешь - жить не хочется! Я уже видел пред собою сплошь траурные и залитые слезами лица, с нетерпением ожидавших предстоящих по мне поминок, по окончании которых обязательно бы порвали мне дарёный дорогой аккордеон! Мне казалось, что попал я на мальчишник, граничащий с сатанизмом, где резали ножом по сердцу, косили, аки косой по бейцам, водили мордой по столу. А ещё я очень боялся перед вами выглядеть трусом и быть пред вами нерукопожатным.
- А здесь ещё зело засосало под ложечкой, ведь было за полночь и я, как никогда, был голоден. Память возвращала меня домой за кухонный стол и мерещились мне холодец под водочку и тот недоношенный зайчишка, которого, вероятно, жарили уже на вертеле... Как тогда меня преследовала мысль попасть и к своей соседке мулатке-шоколадке, где я был бы рад и краюхе чёрствого чёрного хлеба с солью! - молвил он.
Ведь и у того местного ходока-пижона, помимо жены была ещё масса параллельных интимных интересов... На сторонушке. На стороне.
- Желая сберечь деликатные свои нервы, мне думалось лишь о плохом и очень плохом! Пребывая где-то в прострации, мне слышался уже голос моего соседа Головача - любителя накушаться на любых поминках и произнести заученную ещё в школе единственную фразу: "Поминки я люблю больше, чем свадьбы! Угощение на них - никудышнее, зато какая халява, и подарков дарить не надобно!"... Хренов скупердяй - только и напороться за чужой счёт! Поставить бы его самого в позу позднего раскаяния! - думал тогда я в темноте.
- Мне мерещилось, что уже трижды они выпили сидя, не чокаясь за вечную по мне память и землицу пухом! Ветер ещё поверх копны нагонял тоску, завывал какую-то однотонную жутковато-погребальную песню, что ныла и сокращалась моя сердечная мышца. Казалось, будто духов он вызывал, ибо мурашки от того ветра и заблудившейся где-то в ложбине мыши по спине бегали от страха и ужаса, вынимая из меня душу! - откровенничал перед кумом заядлый в том поселении охотник. - Что только не передумаешь, что только не сдюжишь!
- Когда уже, - говорил он, - отходил ко сну, то почувствовал под собой ещё и влагу. Машина же продолжала кружить по территории гумна! Чёрт те... что за чудеса! - доверился Ермак в праздничный день тому куманьку Ляпкину-Тряпкину при встрече. - Сначала призадумался не на шутку - уж, не беда ль со мною случилась, уж, не беда ль со мной произошла! Не энурез ли? Уж, не упустил ли я в портки от оной неожиданности, убегая от тех лихачей-браконьеров, преследовавших больше меня, нежели того заморыша-зайчишку! Нет, думаю, не может того быть, чтоб я так облажался, да в таком зрелом уже возрасте! Загнать бы оных браконьеров за Можай, чтоб не баламутили и не сбивали с панталыку настоящих охотников.
Когда же глубже стал выбирать из-под себя солому, то обнаружил внизу подтаявший малость подо мною лёд... Ах, вот в чём, ишь, дело! - вспомнил я. Ага! - рассуждал я с самим собой. - Ведь это лёд, который уже был заготовлен для охлаждения молока в летнюю жару и накрыт был той самой переточенной мышами соломой, где я и нашёл спасение. Но всё же...пожалел о том, что не одел в тот вечер памперсы.
- Не зря, - думаю, - что накануне ошибочный звонок побеспокоил меня из траурной конторы - "Ближе к земле!" - сказал охотник. - Но просушил я тогда душившие меня слёзы и не слыша уже шума работающего двигателя, решил выползти наружу из того потайного убежища. Браконьеров уже не было рядом - "митькой" их уже звали. Хвала Богородице нашей, что сберегла от проклятущих, чёртовых ворогов.
Ермак выполз из норы мрачнее тучи, облегчил себе душу, оросив всю солому в округе, а всматриваясь в ночное небо - перекрестился и только потом, тоскливым и заспанным, поплёлся с мокрой мотнёй домой без какой-либо добычи, кляня браконьеров и весь их род на пространстве всея Расеи! - докладывал председательше ночной сторож. - А затем, заслышав рёв другой машины, он рванул таки... с гумна, что спринтеру можно было позавидовать Ермаку! Это, скажу я вам, была ещё та скорость! - доложил сторож.
- А почто же ты, - вопрошала его председательша, - пустил тех браконьеров на гумно и за что, вообще, мы тебе денежку то платим!
- Дык, куды же я, - отвечал сторож, - по-вашему, с чёрствым бубликом попру против вооружённых браконьеров! Чтоб преждевременно сыграть в деревянный ящик! Дык, тебе же будет от того накладно: работяг нанимай, яму копай, да трижды поминки по мне справляй!
С чувством гадливости на душе и расстройством в совершенно пустой утробе, таки... доплёлся охотник Ермак поутру домой к своей Нюше.
Но вот незадача - видели его ещё сонные женщины-доярки, которые уже шли на работу навстречу ему. Хотя и были они заспанными, но усмотрели, что причинное место у горе-охотника было покрыто ледяной коркой и при каждом его шаге штаны издавали нечто похожее на звук хлопающей жести или планирующих на бельевой верёвке женских вымерзающих рейтуз, нагонявших на их душу печаль и тоску.
- Эт... надо же так простыдиться, да на весь колхоз! - жалился Ермак ещё долгое время куму, видя при встрече насмешливые на себе взгляды тех самых доярок.
А на охоте Ермака долгое время после того случая не видели...Думали, что уже и отохотился совсем, повесив ружьишко своё на стену. Ан нет, хренушки! Совестливый оказывается и за нас, браконьеров, оченно даже болезненно переживал.
- Вот пошлёшь, - сказывал тот, - сгоряча кого-нибудь, как говорится, далеко: полем или, скажем, лесом, а сам в душе потом жутко переживаешь. Доехали ль те ухари-браконьеры до места назначения, добрались ли до дома.
Лгать, вообще-то, я не лгу, но коли лгу, то тогда это получается самозабвенно, что даже сам себе начинаю верить от того вранья. Хотя всем известно, что не приукрасишь - не расскажешь. На сей раз мне и обман-то ни к чему, потому как это, действительно, было с нами и со знакомым нам, охотником Ермаком. Но как бы то ни было, но при построении Коммунизма, жизнь наша всё же была прекрасной.
Главное - правильно и вовремя подобрать для себя нужный антидепрессант. И мы подбирали, а потому и радовались жизни. А ведь не живут нормально ныне люди, а существуют, маются, суетятся, а потому и стареют рано. Это вам, мужики - на семечки, на тыквенные-с...