Аннотация: "Строго накажи твоё дитя, убившее насекомое. С этого начинается человекоубийство". (Пифагор)
Вроде как и праздники прошли, а настроение таки... осталось! Всё становится на свои места, а я истуканом сиживаю в своих палатах и обдумываю прошедшее, рассусоливая о несбывшемся и несбывшихся. Мысли вихрем кружат... Живём же вроде все хорошо, не бедствуем, а всё нашей душеньке что-то, да не хватает. У человеческой жизни, как и у всея истории, сослагательного наклонения нет. Но не киснуть же и сиднем, право, дома сидеть,нашпиговывая чучела нами же убитых животных... опилками то.
Кто как ноне отмечает предпраздничные дни и сами праздники... Кому-то поляна показалась не по-новогоднему накрытой и тот начинает беситься. Фантазии и желания у загулявших в преддверии таких длинных праздников... просто безграничны. Тем паче в нас с детства сидят такие сиюминутные слабости, как: своевольство, да дурачество. Некий шалопай самолётом Аэрофлота рванул с московской сауны в Питер, да к тому же - вдрыбаган, во хмелю то. Однако, нашёл-таки... там свою паву и свою половину, где справил заодно и новоселье. Так, более сорока лет кого-то радуют, а кого уже и нервируют очень близкой к той правде сказкой. Хоть и терпеть ты, скажем, ту фильму не можешь, а пялься в экран, травмируй своё зрение... от зависти то.
- Якорь, - ору, - мне в спину! Как же, - думаю, - скучно я ноне живу! В женское отделение сауны, поди, уже и не пустят, боясь наступления определённых последствий. В мужское же... принципиально, с институтской скамьи, не захаживаю. Но не потому, что мыться не люблю, а потому, что знахари париться не рекомендуют, да и воруют, знаете ль, всегда там портки, с исподним то.
Это печальная исповедь, а иным гражданам студентам, поди, уже и посмертный некролог.
Довольно было и одного раза мне проскакать до родного дома через весь город перебежками, крадучись то. Нагишом. Ага... в чём мать родила, в простыне и волной нахлынувших на спину мурашек до самых... до голых, до пят. Так, скажи, оконфузился, так осрамился и сфотографировался, что хренушки до сегодняшнего времечка, поди, и сотрёшь оный позор... со срамом то.
Охотник Ермак, к примеру, погрузившись в белый халат дояра, каждый год выходит на большую дорогу - Орлово-гайского тракта. Затемно. Нет-нет... ни разбойничать, ни злодействовать и ни бандитствовать! Что вы... что вы! Упаси, Боже! Он же в роду законченный флегматик, да и дед у него фронтовик-обозник. Конечно, на охоту - за зверем, по следу... по куньему то.
За всю, верно, жизнь, государству не принёс пользы. Как говорит ноне младая поросль: "Только и умел тот Ермак, знаете ль: то продавать начальнику глаза, то лентяя в стогу праздновать, то ловить галок, то посиживать, яко именинник, на завалинках то.
И какой бы ни была погода, он, слившись стыдными своими телесами: со снегом, лыжами и самой матушкой-природой, кряхтя, сопя и уничтожая перегаром долбившие в его нефотогеничную карточку снежинки, вперёд, вперёд: по куньему... куньему тому следу, дабы добыть для своей неотразимой (в болоте) Нюши: куний... куний воротник, не обращая пристального внимания, что захваченный азартом той охоты, сей зверолов может отморозить и свой, куний... куний целлюлитный, орган то. Во чистом то поле... во степи широкой. Это ли для мужичины не горе и трагедия. Ещё какой... удар, ещё какое потрясение. А потому кажный год мы только и слышим куний... куний его глас, когда он открывает орало и голосит по всея округе Орлово-гайского тракта.
- Ёлкина мать! Что-то, - думаешь, - сдохло в Орлов-Гае! Уж... не весь ли, - думаешь, - куний выводок тамочки поиздох!
Тем временем, сосед его, Головач, вечно хворающий сучьим выменем, тоже потемну сбегает от горячей красотки, а ещё и, по совместительности, супруги Любки - к холодной, мать её ети... лунке. С бурдой то, где налавливается до песняка: "Танцуй Хори, танцуй Европа, а у меня самая... самая... красивая опа!". Вроде и трезвомыслящий, а глядишь, уже в дымину пьяным, бьёт замёрзшим унтом, гарцуя и цокая, аки конь... с одним щучьим хвостом - к намагниченной супругом и, надушенной её свинской фермой, немке. Скачет похотливый гусь так, что аж... метровый лёд по периметру под унтами трещит, на озере то.
Дён пять опосля того пройду всем поселением ищут, а он, проныра, лежит на горячей печи, да соски чужой молодке крутит... накручивает, восстанавливая форму и пышность груди обольстительницы: после супруга-оленя, отбывшего в срочном порядке добывать чёрное золото, в Надыме то. А ещё и успокаивая самого себя, так как боязно всё же без щучьего хвоста возвращаться: к своей Любане-расистке, которую, как бы он, с тишайшей покорностью, ни обливал слезами, та и обматерит с порога, да и по щелчку пальцев: натянет валенки по уши, изменив форму черепа... до целостной конфигурации, схожей с формой кастрюли.
По накалу межличностных отношений - это арабо-израильский конфликт, ни больше... ни меньше! А ведь невдомёк было его всея соломенной башке, в брачном договоре с его Любавой заранее указать, в рот ему полчище комаров, да по возвращении от любвеобильной гиены, не фланировать ужом на сковороде, а смело издали, от калитки, бросить, предерзким словцом то.
- Вы, дескать, моя любезная жена и супруженька, Любаня Отчествововна, напрасно так чувственно сердитесь и сердечно-де... распаляетесь, ибо не можете, мол, не знать, что и среди Десяти Заповедей, озвученных Моисеем, и среди тех Семи "Смертных грехов"... предательство: ни топчется, ни трётся и, никак ни фигуряет, с блудом то. Потому, мол, нет на моей совести, греха то.
Нельзя же терять лица, ощущая на спине следы черена, от лопаты то.
Обороняясь, надо нападать, так как в противном случае... тебя будут давить - до жмыха то. До некой биомассы. Сказывают же, что стоял ходок, мямлил, да и со стороны больше выглядел описавшимся пуделем, чем стоящим мужиком, имея: бледный, на вывеске, вид, с холодными, в валенках, ногами. Хотя Любашка много не говорит, а из трусов глупое тело вытряхнет и из хаты его выкинет, куском рубероида то. Нельзя за умным лицом прятать хитрую морду. Но и на хитрую корму есмь - винт с болтом и все с этим знакомы, с детства то. Если бабник об этом не знал, то это лишь в пользу: "Пионерской правды".
Нельзя же жарить яичницу, не разбив яйца, куриного то. Конечно же, это никак не поведение взрослого индивида: оторопел, вишь ли, дрожит, глазом моргает, вздыхает, пыхтит и одной коленкой о другую всё трёт и чешется, трёт и чешется, будто пёс, шелудивый то. Али из курятника выскочил, блохастым то. Всё это, сказывают, был цирк... с пустым сотрясанием атмосферы.
Мы же с друзьями оным упущением великого пророка всегда пользуемся и, ничего: тапком не забиты, до смерти то. И как бы ни греховодничали, на нашей стороне только ко всему подготовленный мозг, вкупе: со спокойствием и тонким холодным расчётом.
- Ох-хо-хо-хо! Делу час, потехи время! - каждому нужно выпустить пар, сняв, скажем, после рабочей недели - оное нервное напряжение. Не лежать же бревном и смотреть в телеящик. Русский мужик, вообще-то, на выдумки горазд. Нет... тараканьих забегов, видите ль, мы не устраиваем. А к поеданию пирожков относимся презрительно... на время то. Обжорство, оно и есмь - обжорство! Нет-нет... не по-американски мы живём, не по-американски думаем и, вестимо, развлекается не по-американски. Другое, видите ль, занятие у русских. Кому-то собак, вдруг, вздумается стравливать, кому кочетов. Мы же с зятем, к примеру, на это удовольствие уделяем, таки... два-три часа. Не более... Хотя всё зависит от настроения души, погоды, времени, да патронов.
И только.
Бывалоча заведёт он свою машинку советского автопрома, ружья в салон, и выезжаем мы во широко поле, к примеру, селения: "Новая Краснянка". Озимые культуры засеяны, поля ровнёхонькие, что хоть стритрейсинг там устраивай. А зайцу то там какова воля. А зайчихам то каково там приволье. Иногда впадаешь в забытье, раздумывая о животном мире и любящих там зайцах.
- То ли, - думаешь, - отужинать те вышли из лесополос, словно стеной окружающие поля, то ли любиться, при луне, да при звёздах то. Ляпота, красота, великолепие. Да-да, нежели бы не охотники со злостными браконьерами, как мы, например, там появляясь, аки черти из табакерки. Только и дивишься плодовитости, да плодотворности оных милейших млекопитающих.
- Дай Боже, - думаешь, - нам такой силушки, а с их продуктивностью, можно отнять и пальму первенства у китайцев, вкупе... с индусами и быть, пожалуй, впереди планеты всей... под названием Земля.
А куда из-под фар сбежишь. Отнюдь. Бьёшь, яко в тире. Так и охотимся: круг пролетел - заяц, второй - заяц, а третья, гляди - зайчиха. Хотя... не разобрать, да и не скотский я вовсе врач, чтобы их промежность разглядывать. А хушь и заглянул, чтобы я там обнаружил, чтобы я там нашёл. А оно мне, вообще, это нужно. Зверь, он и есмь - зверь. Вот радости, дабы тот подранок тебя ещё покарябал, чтоб, мать честная, мою кровушку пустил, первогруппную то. А это уже вирус, с назначением врачевателя сорока уколов в филейную нежнейшую часть. Оно, конечно, терпимо, а стоит ли из своей задницы делать - дырявое решето.
Сам я не любитель дичи, но тем днём на новогодний стол нам было заказано именно легкоусвояемое диетическое заячье мясо.
Экий я фантазёр и сказочник... пустившийся в разглагольствованья и рассуждения. А той ночерью... Да, убили мы одного... второго и на всех газах уже летели за последним, третьим то. Вот тут-то и попали мы в неловкую, да и нелепейшую ситуацию. Такой, знаете ль, пердимонокль. Не доезжая угла поля, на пересечении лесополос, мы заметили, ишь, огромаднейшую задницу двигавшегося и совершенно непонятного нам дикого мясного остова, заплывшего жиром. Зять сигналит, давая зверю понять - о присутствии злостных браконьеров во поле, да только всуе это всё. Всуе. Замер тот хищник, аки неподвижный сперматозоид.
Да какой, к чёртовой матери, смех. Ночь. Тусклый свет фар и задница во всю ширину машины. Да больше, пожалуй, больше. Конечно, я понимаю, что у страха глаза велики, но такой задницы я вообще никогда не видывал на черноморских пляжах. Это Нечто, походящее на Центавра с лощёным задом, было больше схоже с кормой баркаса. Хотя... какого, к едрене фене, баркаса, когда мы видели нефтяную баржу. Стоит, зараза... и не шевелится. О, ужас... ужас! О, кошмар... кошмар! Жуть и мандраж!
И пока тот Объект находился в состоянии покоя и кормился, то и у нас не было треволнений, в грудине то. Но вот то самое Оно, вдруг, стало сдавать назад, задом то. Зять газует, а машинка то, чёрт бы её побрал, буксует, дёргается, прыгает, скачет на месте, будто желая взмыться на дыбы и заржать, конём то. В наступающей панике, я, аки завзятый браконьер, забыл, ишь, и о своей двустволке, которая была в руках и заряженной. Но чем... Вестимо, что патронами, но мелкой... мелкой дробью, под номером - пять, на перелётную дичь то. Охотникам то ведомо. Но кто же знал, что и у нас, во поле, можно встретить такое Чудо-Юдо.
Вуаля! Аховый, замечу, случай. Стечение каких-то дурацких для нас обстоятельств. В голове, вместо мозга, жвачка и только кость. А ночь всё темнее и мрачнее, а свет тускнее и слабее, а зверюга сдаёт и сдаёт задом, что вот-вот... на капот сядет. А коль только присядет, то и нам хана. Крышка. А кто-то, гляди, схватился уже за перо с мыслью о написании эссе: "Усопший комар". Гляжу я на зятя, а у того и зубы - веером. В этой симфонии ночи я даже не мог слышать его гласа. Лишь нытьё и стон. В ответ: скулёж и вой. Ну... это же курам - на смех, но мы чувствовали себя амёбами, которых вот-вот раздавят. А уж... коль надумает та дикая зверюга машинку пнуть, копытцем то. Искать бы нас тогда в другой Губернии, в ямах, канавах, во рвах и кюветах.
- Не тронь меня, - мямлит зять, - не то, к чертям собачьим, рассыплюсь! Налей, - мычит зять, - мне губастый... и отвернись!
- Слово перепуганного сродственничка - закон! Беснуется же... Бедоносец, который страшнее кошки зверя не видывал. Что, - рассуждаю, - блеет тут, на беду то! А вдруг, да падучая накроет. И я один на один с дикой природой. Хотя, как гласит наша пословица: "Если по-русски скроен и, один в поле воин!"... А вдруг, - рассуждаю, - угощая меня на своей кухоньке кофе, да обидевшись, плюнет в чашку с ним, а я буду смаковать, думая, эка, какая золотисто-коричневая красивая пенка радует моё око.
Наконец, набуксовавшись всласть, машинка прыгнула и её корпус оказался параллельно остова животного, обросшего мясом и заплывшего жиром. Но и это ещё полбеды. Да и нам ли было кочевряжиться, яко лягушкам на болоте, когда уже об упокоении душеньки бы мозгом подумать. Когда же тот монстр стал разворачиваться, и я увидел уничтожающее меня око на морде дикого зверюги, то спустил оба курка. Я жахнул в него, за ухо то. Разом грянул ружейный залп... дуплетом то, что кость моей правой ключицы улетела на заднее сиденье. И "загремели гремучие змеи и затрубили слоновьи трубы". Беда... она и - есмь беда!
- Лось! - заорал зять, непрерывно подмигивая и показывая в стекло перстом своим указующим, где мы видели, как ранее нами неопознанное животное, ломанулось в лесополосу, ломая и подминая под себя огромные дерева. Из-под копыт же того дикого млекопитающего в машину только и полетели огромные куски земли с ошмётками какой-то засеянной озимой культуры.
Ночь. Темень, хоть глаз коли. Треск, хруст, скрип и шум в округе стояли такими, будто на наши лесополосы рухнула вся, как есмь, натовская авиация. И что можно было думать... Ведь за деревьями неизвестность. А за деревами опасность и реальная угроза жизни. Дым развеялся, как туман на заре, но меня продолжало трясти, как трясёт некую фрау опосля чужих родов.
- Вижу, - говорю, - что лось! Пошли-ка, - говорю, - пройдём по его следу. Подранок, - говорю, - что далече не уйдёт! Не издыхать же, - говорю, - ему, бедняжке то! Это сколь же, - говорю, - мяса пропадёт, либо вороньё растащит! Многие, - говорю, - голодают, а мы свежее мясо тут прямо возьмём... и бросим!
- Не-а-а-а-а... - заявляет тот постным лицом, - вцепившись за руль так, как и за грудь своей зазнобушки, поди, не держался. - Полетели-ка... - заявил тот, лучше домой за фонарями, верёвками, ножами, сумками, патронами, да заряженными пулями!
Идти то туда было можно, но в пьяном угаре. Однако, уже поделив между собой шкуру раненого лося, мы таки... выползли из машины. Освещая под ногами спичками и озираясь по сторонам, вошли в посадку. Хорошо зная из прочитанных нами книг - о повадках раненого зверя, мы двигались черепашьими шажками, стращая друг друга, возгласами то. Более же всего... мы лишь успокаивали свою трясущуюся от мороза и страха плоть, всё ожидая из кромешной тьмы удара копытцем по нашим глупым и испуганным телам. Я, например, чувствовал горячее дыхание медведя на своей шее. Но наша воля с убеждением окрепли, когда мы поняли, что дальше по снегу и поваленным животным деревам, нам не пройти, в сапожках то. Потому-то... шустренько и с прытью зайца, мы уже летели быстрее собственного визга, в машинку то, будто подгоняемые сворой бешеных волкодавов.
Но каков, видите ль, дух авантюризма, вкупе... с человеческим упрямством и скупердяйством, когда мы погнали домой, но не для того, знаете ль, чтобы упокоиться и отойти, ко сну то. Какое там. Ведь мы же - звезда! Звезда! Наоборот, собрав дома всё то, необходимое для забоя дикого зверя, а ещё и заткнув топор за пояс тулупчика и разложив тесаки по валенкам, мы-таки... на место своего злодеяния с зятем всё же воротились. Ага... Но уже без какого-либо: воодушевления, задора, запала и прыти, так как не только, вишь ли, мерещилась, но и грозила нам реальная в ночи опасность. Везде и всюду. И туточки... и повсюду.
Было подозрительно тихо, а в таких случаях только и ожидай, что вот-вот кто-то, картинно тебе по морде съездит. Шарахаясь друг друга и находясь в коматозном состоянии, мы, пройдя по поваленным деревам и снегу версту... другую, но не обнаружив: раненого зверя... отстреленного уха и кровиночки от оного, таки... вернулись домой - не солоно хлебавши, обманувшись: в ожиданиях то. Вы думаете, что я смог забыть тот случай. Как же... забудешь такое. Вы, наверное, спросите: "Стыдно ль мне того поступка? Сплю ли я ночами и не мучают ли мою совесть кошмары с ужасами или, скажем, икота!?"...
- Стыдно теперича, - отвечу, - граждане! Мерзко теперича, - отвечу, - гражданочки! Ах, - думаю, - да! Ах, - думаю, - ну! Прошу не кидаться тапками и не обзываться, матерно то. Прямо покойником становлюсь, когда вспомню оное, что даже ноги в носках холодеют. Я до сих пор вижу пред собой тот испуганный глаз в районе морды дикой животины и амплитуду убегающего бедра. Тот лось мне снится... просто беда-бедовая. Свинство - это всё, братцы, человеческое. Гнусь и скверна это, охотнички, людская, что до сей поры воротит меня и, не по-детски. Аж... корёжит, гори она вся та охота, пламенем то. Редкостным, вишь, негодяем нынче я себя чувствую, ощущая, что дюже щёки мои рдеют и испытываю некоторую судорогу, в паху то. А ведь чуяло, помнится, моё сердце, что мы находимся на пороге грандиозного шухера... Ох, как чуяло, с печёнкой то.
Грех это, граждане охотники, всё! А ещё никак нейдёт мысль из головы, что быть мне в будущей жизни оленем, а какая-то, вишь ли, собака, допустим, будет палить с двустволки мелкой, мелкой дробью: по рогам, по рогам то. А я в лесополосу.
Так мне плохо, очень плохо, что вы даже себе не представляете, аки плохо! Только одно и успокаивает, что утиная дробь никак не могла причинить существенного, либо значительного вреда эбонитовым телесам лося, да и ему самому, чёрт-те... откуда и забредшего в наш степной край. Ну, может немного слаб стал на левое ухо, либо чуточку корноухим. Но какова величина того пренеприятного ока, лосиного то! Это не глаз, ишь, товарищи люди, а габариты колеса именитой автомашины: "КАМАЗ".
С тех пор я взасос залюбил весь животный мир и мать её <...> природу то. Надо же было именно мне однажды оказаться среди народа, спасающих лося, который всё никак не мог выбраться с канала: по скользким и обросшим там водорослями, бетонным плитам. И видимо, не выбрался бы, без людской помощи то. Но народ помог, а главное, я лично прилагал усилия, дабы спасти дикого животного от погибели, да хоть как-то, частично, но таки... загладить причинённый вред. Люди то радовались спасению лося, а я всё разглядывал у него левое ухо, надеясь обнаружить следы от моего выстрела, дуплетом то. Говорили мы с тем лосём прямо и, без: "но" и "если". Но не отыскав заросших ран и операбельного вмешательства скотских мясников и уездного врача-отоларинголога, и решивши, что это уже есмь - внучатый племянник от пострадавшей от выстрела дикой матёрой животины, я весёлым и радостным проследовал далее, по своим делам то.
Бог, как говорится, шельму метит, а потому зло, сотворенное тобой, к тебе же со временем и вернется. А потому, братцы, чтобы ноне со мной ни случилось, я уверен, что меня преследует бумеранг. Вот ныне моя пяточная кость ушла влево, так хушь плач. Хорошо хоть, что передвигаюсь и даже курортничаю-с... с клюкой то. Санаторничаю хроменьким. Нет, дамы сказывают, что никому оное не помеха, в ложе то. Ну хушь так... и то хорошо. Другие, поди, за отрубание у кочета головы, лежат в лёжку, под капельницей, что рядом с койкой и "уткой" под ней. А здесь огромный и пещерный сохач и всего-то хромота, которая даже и на аппетит никак не влияет, к мадамам то.
Видимо, действительно, завершается Жизнь, ибо пообщаться то уже, чёрт побери, стало не с кем, да и пропадает охота и жажда на опасные приключения, когда забывается даже холостяцкое житье-бытие. А это, видимо, уже существование, прозябание, страдания с её пороками, когда не видишь рядом с собой: какой-либо сладострастной бабочки, ласкающей, скажем так, тебя поутру... неглиже. Но соблазны, братцы, поджидают нас с вами на каждом шагу, что только и приходится замаливать грехи: как прошлые, так и настоящие. Как по мне... так считаю, что только безнаказанность развращает людей. А я припоминаю зятю до сих пор его фееричный и бесноватый ультразвук, во поле то.