Аннотация: Что такое шестьдесят? Испуг в её глазах, всё остальное - то же самое. (М. Жванецкий)
Заслышав по ящику опубликованный Монархом Закон - о лечение верноподданных его людишек без очередей, нервов и хамства, таки... меня будто петух клюнул в задницу, что в срочном порядке засобирался я в аптеку.
- Ведь последний, - думаю, - срок правления нашего барина и врать простому люду ему, вроде как... грешно, да и не с руки, ибо рейтинг его тогда рухнет ниже плинтуса и болезный удар всея мировой прессы обрушится на его престиж так, что и преемника своего невозможно будет в Кремль протащить. Потому и решился я по выписанному, надысь, у нервного врача рецепту, отоварить жизненно важные мне лекарства с примесью лёгких наркотиков для своего нутра, измученного нарзаном.
Нет-нет... не для куража.
Таким, бессовестно влюблённым и бессовестно счастливым, да ещё и со врождённым вкусом любви к жизни, запросто можно обойтись и без стимулирующих мозговое вещество средств, вызывающих чувство безграничной любви и радости, морального удовольствия и полного физического удовлетворения.
- Батюшки-светы! Окрылённый мечтами и фантазиями, я приоделся, стянув, наконец, грязные и прилипшие к ступням носки на свежевыстиранные, хотя и трижды заштопанные. Снизу. Да там оной штопки, крестиком, совсем и не видно, а для раздевания у какой-либо страстной зазнобы, будничным тем днём, у меня никаких веских причин и планов не было.
- Неблагопристойно же ж, - думаю, - да и похабно, достойному джентльмену, понапрасну тревожить обоняние занятых архиважным делом медиков-провизоров и фармацевтов чёрт-те какими, не годными их носу благовониями, так схожими - с запахом протухших яиц. (Куриных)
Таким счастливым и светлым я тем днём выглядел, при галстуке, каким и соседи то меня редко видели, каким я и пред венцом то ни разу, в церквушке, не стаивал.
- Раз, - рассусоливаю, - в регистратурах нынешних российских медучреждений становится уже европейской нормой - встречать пациентов культурно и радостно, то уж... в аптеке клиента мужского роду-племени, непременно примут с распростёртыми объятиями, встретив улыбкой накаченных силиконом, и обильно напомаженных - сочных ярких губ.
- А можа... - рассуждаю, - кто-то из знакомых медичек по старой памяти и облобызает, целуя во все дёсны... взасос - что и поблекшие цветы разом зацветут для меня на потёртом линолеуме того учреждении, пропахшем чёрт-те... какими: микстурами, настойками, порошками, мазями, вкупе... с заграничными девичьими духами.
Я когда, вдругорядь, иду мимо аптеки, всегда туда заглядываю.
Зачем... Так духами их заморскими там пропитаться. А на некоторых дам в ней, вообще, невозможно не обратить внимание, а потому особливо рад встрече с милой, дюже сексапильной заведующей аптеки. Она то определённо благословлена красотой Мастера. Господи, дай Бог памяти - вспомнить имечко прелестной... благоухающей той особы. Ну-с... при всём уважении к оной прекрасной мадам, с бархатным милым и приятным голоском, стороннему лицу едва ли его и вспомнить.
А у меня ещё и амнезия, чёрт побери...
Наконец, воссоздаю не только имя заведующей аптеки - Наталии Владиленовны, но даже и любовницы Наполеона Бонапарта. Да, долго, видимо, родители подбирали ей имечко под имя её батюшки, но точно - не напрасно, ибо очень уж... красиво.
И звучно, вишь ли, и авторитетно, и солидно, а главное - почтенно. Неча... и думать - белая кость.
А кто бы знал, что имя её отца было выдумано ещё люмпен-пролетариатом после октябрьского переворота 1917 года. На кой ляд, согласитесь, было тогда крестить, к примеру: Октябринами, Марленами, али хуже того - Тракторинами. Но это история, и Владилен, надо сказать, более приятное уху, да и загадочное какое-то имя.
Так что, какие бы вы не имели претензии к аптеке и её интересным сотрудницам, но будьте любезны питать глубокое уважение и почтение к имени такой исторической личности, как Наталия свет Владиленовна. Потому я туда и забегаю-с... Узришь в социуме такую важную и прекрасную особу и отобранных ею на конкурсах красоты сексуальных сотрудниц, таки... при их виде: куда недуги, куда, чёрт бери, и хвори деваются.
Извиняюсь, ибо опять понесло, но опустим сердечные и душевные воздыхания и начнём всё же о более насущном, ибо мечтать, как говорится - не вредно!
И вот, третьего дня, порхая, яко бабочка, в портках и сандалиях, влетаю в аптеку, на огонёк. А за витриной, у кассы, видится мне милая фигура в белом одеянии. Просверлив своим зорким оком лёгкую ткань её белоснежного халатика, лишний раз убеждаюсь, что так оно и есмь - без бюстгальтера. Но почему сей милый персонаж так яростен, скажи, аки римский гладиатор... с маникюром и бижутерией - в ухе.
Минута молчания! Я под гипнозом.
- Ёкарный бабай! Свят! Свят! Свят! Надо же, какая надушенная красотка: а грация, а колорит, а пластичность, начиная с каблука. Но нежели сам каблук: от немчуры и туфель бездушны, мертвы-с... то далее, от стопы до играющего бедра - русская классика: изящно, легко, тонко, статно, будто выточено на токарном станке. И так - до самой талии, и выше... выше, выше. До бесконечности... до мочки уха.
А маменьки - красота то какова! Красотища! Богиня! Армида! Жозефина!
- Надо же... как природа-мать, - рассусоливаю, - на зависть кривоногим монголкам, расстаралась вылепить такое Божество! Досада, зависть, ревность. Туточки-то и сработал мужской инстинкт, жаба стала душить, что не я, а какой-то хлюст её: целует, любит, обнимает и ласкает. А ведь с ней какой-то прохвост, гори он синим пламенем, спит, а возможно... и живёт.
- Кобелино, - думаю, - мать честная, а какие бы дети могли у неё быть: красивыми, умными и порядочными. Ага... от меня.
А фигура та, на шпильках, оценив меня с галстука до бегунков, приняла рецепт и ну... мегерой пялиться: то на иероглифы, поставленные ассистенткой привлекательной моей, нервной врачихи, то на моё тело - до самых... до носок, будто я преподнёс той кисе не документ на лекарство, а бикини сэра Элтона Джона - для коллекции. Долго молодайка всё косила на мою родинку под правым глазом, переводя взгляд с галстука на чёрные-пречёрные носки.
Ага... в босоножках.
- Не зря, - думаю, - мать честная, носки я ноне сменил! Иначе... какой бы конфуз мог с моей персоной произойти перед этой зайкой! - только и пробубнил я, обрадовавшись своей прозорливости.
- Видимо, цвет носков, - рассусоливал я, - всё же сразил ту, ещё неокольцованную птицу. Как же это я додумался одеть именно эти носки, цвет которых явно той юной мадемуазель пришёлся по нраву! Не иначе. Вопреки мнения соседей, как всё же я: сметлив и всевидящ! Другой бы... не утруждая себя, так и пыхнул бы в своих зловонных носках, но я то не таков. Я умён. Я дальновиден.
Отож...
А аптечное личико неотрывно и длительно всё: вертела, да крутила, демонстрируя и показывая выданный мне рецептик, чёрт бы его побрал. А потом... и давай мне им в нос тыкать, чуть ли не матерно сообщая, что он, видите ль, совсем не соответствует форме Минздрава, запев, вдруг, неизменную добрачную песнь свою, девичью.
- Это у меня, - говорит, - такое впервой! Я не готова дать... выдать вам нужный медикамент, так как сам бланк, - сказывает, - не соответствует нынешней форме и Госстандарту, ибо он вдвое меньше по размеру, чем выдаётся ныне.
- Таки... почему, - вопрошаю, - вы не согласовали сей вопрос с моей коммуникабельной, общительной, нервной врачихой! Почто из-за этой неувязки и вашей разноголосицы я должен чёрт-те... куда вновь лететь, занимать очередь, а отстояв её, ещё и опоздать - получить так необходимое мне лекарственное средство! Цифра моего возраста, - заявляю, - уже не предполагает - бегать... с прискоком, хотя и ползать пока нет желания!
Ну, не глаголом же жечь сердце девицы-красотки, смеясь над местечковой глупостью и русской бюрократией. Не лаяться же со всеми подряд. Матом. Не годится уподобляться... и опускаться до уровня этой крашеной куклы. Она же, ведьмочка, верно, кроме церковно-приходской школы ничего не заканчивала, а коль с горем пополам и поступила когда-то в профильное то училище, дак, поди, в моргах и прокурила все занятия.
Со знаниями.
- Другой бы покрутил пальцем у виска и сказал той стервозной матрёшке, что, дескать, не донёс её в младенчестве аист до маменькиного порога, а выронил пакет где-то рядом - на асфальте. Сказать то ей было всё можно, но, опять же... она и мстить способна. Ишь, какая злючка, а то значит, что ночь прошедшая у неё не задалась.
Почему, братцы, скажите, наши: фрейлейн и фрау, дамы и мадамы, леди и миледи, девчонки и мадмуазели... бывают нам, мужикам, не рады или не совсем гостеприимны. Вот... то-то и оно, что зрить в корень надо, ибо глядишь, а какой-то искуситель испортил ей праздник под покровом прошедшей ночи. При луне. Да ещё, к примеру - на Евдокию Свистунью. Негоже, скажу вам, обижать женский пол, каким бы, по большому счету, он противным с вами ни был.
А оно вам, вообще, нужно...
- Вот я и сказываю, а долго ль, скажем, заменить этой квохчущей курице, таблетки в упаковке, на пурген или какой иной, к примеру, аналог. Пардон, конечно, но мне хорошо знакомо его слабительное действо, ибо на других испытал - ради хохмы и озорства. Ага, такой, ишь, пронос, что... с гуся вода. Упаси и Богородица! Да коль она и подменит, так разве отличишь одну таблетку от другой. Для меня, например, они все на одно лицо. А иным препаратом и закатать ведь могут в землю. Попробуй-ка... докажи затем обратное, что они в чём-то виновны.
А куда мне было тогда деваться...
Язык на спину, включаю пятую повышенную и с разорванным мозгом вновь, в одно рыло - лечу в поликлинику. Возвращаюсь в аптеку с новым документом, так та молодка, будто впервые меня видит. И давай опять худосочное тело моё разглядывать - с галстука до чёрных-пречёрных носок... в штиблетах. Глазеет, таращится чрез лупу на уже другую бумаженцию, изучая синие на ней: буковки, циферки, клеймо учреждения, всё соображая что-то рыжими, на своей махонькой головке, завитушками.
Берёт документ двумя пальчиками, будто брезгуя... и давай, шалунья, с остервенением: поворачивать, переворачивать, вертеть, крутить, показывая и демонстрируя мне тот рецепт - на сущую его негодность. Тычет мне им прямо в рыло, трясёт им перед переносицею, что вот-вот... и отхлещет, что вот-вот... и высечет им, яко сидорову козу.
Наконец, узнав меня по красивым носкам, расшалилась, заноза, будто не я, а медведь в аптеку забрёл или увидала ребёнка-дебила из многодетной цыганской семьи, и давая орать и, ну... мачехой голосить. Тошнотворная, надо сказать, выходка. А мне, юристу, сразу и не понять: то ли трясучка, то ли падучая, то ли младенческая ту бесовку накрыла. Одно вижу, что диагноз неутешителен, а главное... неопытное моё око улавливает из происходящего то, что её истерическая болезнь, вроде как... и далее прогрессирует. А сама всё бубнит и скрипит зловеще что-то себе под носопырку, будто говоря.
(Барабанная дробь)
- Тебе что, жертва, - кричит, - мать твою, нечем понять, что рецепт твоей нервной докторши не соответствует правилам отпуска лекарств, которыми мы здесь руководствуемся. Ты что, дескать, совсем такой тупорылый, что ослеп, к чёртовой матери, не видя... на значимых для отчётности: цифрах, буквах и самой печати - кляксу.
Ага... пятно.
- С какой стати, и на кой чёрт, мне, - заявляю, - рассматривать рецепт, коль, имея высшее юридическое образование, я в ваших иероглифах ни хрена не разбираюсь! Бог мой! Средневековье какое-то! А кляксу, - говорю, - я видел, но думал, что это ваш тайный какой-то, мормонский знак, имеющий сокрытый смысл!
Ооо... Это, сограждане, как с дуба - на кактус... Это, земляки, как - в лаву вулкана. Это, братцы, как ушат дерьма - на голову или гвоздём по стеклу. Взяла, зараза, и перемолола все мои усилия, что я икать даже стал.
А она кричит мне прямо в профиль, но ведь не замечает, что наливная грудь то её одна выскользнула, чёрт бери, из глубокого декольте халатика и играет, наигрывает прямо пред моим оком в тон её ора, вопля и ругани.
Я аж... зажмурился.
Я аж... за сердце схватился. Переволновался! Но ни к чему вам те подробности, ибо оконфузился я.
- Наградит же, - думаю, - Господь девицу смачными такими титьками, с выразительными и очень уж... аппетитными сосками, но не выдаст инструкцию, как ими, например, пользоваться. Подсказать, таки... холера, обидится, а пробовать заправить их, так поганка - нагрубит, а то ещё возьмёт, и двинет... по сусалам.
А тут взяла, та бабочка, и... исчезла. В подсобке. Видимо, для консультаций. Стою, выжидаю, жду. Как же, дождёшься. Крикнуть, таки... боязно. Ведь выпорхнут всем табуном, с привязи... и испепелят, к чертям собачьим: добротой, лаской и всея своей: женской любовью, ещё и обложив трёхмерным, пожелав землицы - стекловатой!
А у меня, простите, и без них амнезия.
Кажись... сидят меж перекусами и выдумывают какую бы пакость, от безделья, моей личности учинить! Выпендриваются, что делом заняты. Нет, точно чаи гоняют. Вона... как прихлёбывают. Хлебают. А чай, видимо, горяч, чёрт бери, что аж... лакают. Хлюпают. Чавкают, будто сорпу или шулюм.
Ан-нет... конечно, чувствовал я себя намного лучше, чем труп, но терпение, однако, заканчивалось и настроение моё стало меняться, как у капризной барышни. Руки опустились и охватила паника.
- Зря, будучи на сносях, - заскулил я, - маменька повторно ею беременела для фиксации, на сеновале, нанеся уже развивающемуся в утробе плоду - тяжелейшее поражение головного мозга.
- Бросите вы, - вежливо реву, стадом бегемотов, вглубь кладовой с медикаментами, - в конце концов, чаи гонять! Меня домой пора транспортировать. Какого фига я стою здесь один, что даже полаяться не с кем, а вы на то не обращая внимания, чай дуете! Я туточки опечален, вишь ли, возмущён, раздосадован, а им, ишь, на то плевать.
Царица Небесная! Наконец, выплывает, мать её ети, неугомонная анаконда - в откровенно вызывающей для моего, чересчур восприимчивого ока, одёжке. Таки... сразу, бедовая, умилила - до слёз.
- Что тебе болящий, - жужжит, - всё неймётся! Нет, вы посмотрите на него! Стоит, здоровый бугай, да ещё, гляди, дурачит меня! Сам, - визжит, - напортачил и припёр сюда портянку с кляксой, а мы ему, мол, ещё и виноваты! А то, что чай пьём - ты нам не указ! Наша, - зудит, - аптека, что хотим-де... в ней, то и творим! Не твоё, мол, хворый, то собачье дело! Хотим, таки... чай пьём, хотим - анекдоты травим!
- Мне что, - вопрошаю, - опять к врачу ползти или попа себе для отпевания заказывать! Не к лицу, видите ль, мне туда-сюда шастать! Мыкаться. Нашли, чёрт побери, паркурщика! А кто, к примеру, на костылях... как бедолаге меж клиникой и аптекой скакать. Он же после оных мытарств и скитаний у вас на пороге рухнет.
- Замертво.
- А нежели, скажем, кто на инвалидной машинке, как им, больным и слабым, рычагами наяривать, да по выбоинам и ухабам городским рассекать. А кто, например, с пулей - в голове...
- Хватит поучать, не заморачивайся, а изволь - получить наркотический свой препарат, дабы здесь более не бузотёрить и не блеять козлом! - отвечает мне та баловница... с видом оскорблённой невинности. Скажи спасибо нашей хозяйке, которая, таки... сжалилась над вашей ругательной немощью, договорившись с неврологом, что и без вашего-де... участия разрешим сей нелепый вопрос и сами выведем микстурой кляксу с рецепта.
- Adieu! - произносит красотка и выдаёт мне препарат, ещё и поигрывая своими прелестями предо моим оком. Просто - игристое шампанское. Не иначе. Мне нравился ход её мыслей и действа, что даже удивился, помнится, выпучив зенки... к потолку.
- И всего-то! К чему тогда весь этот спектакль... в трёх действах! - удивляюсь. - Вот всегда так! А стоило ли собачиться, вообще, да трепать нервы друг другу, когда можно было сразу позвонить в клинику и решить оную оплошность - с молоденькой ассистенткой нервного врача, только что приступившей к работе.
- Ты, заболевший, либо лечись, либо грыжей болей! Одно из двух, но изволь - не шастать к нам без нужды, хвори и тяжких болезней! Не желаете вы, верно, лечиться, а только и можете ныть, аки ломаная кость - на непогодь! А не хочешь исцеления у нас, так вали, зануда, в Пномпень, и лечись у монахов! А проще - убирайся-ка... ты к черту!
А сама через щели в зубах хохочет, закатывается, рта не открывая, аки полоумная. Ага... издевается, значит.
- Щаз... - сговариваю. - Назло папе, назло маме, утоплюсь - в помойной яме! Ха-ха-ха... Не дождётесь!
Как же... раньше, помнится, было просто - заходишь домой к несколько хамоватой мадам Дураковой, работавшей тем временем в аптеке, и они с вороватым своим супружником выдадут тебе любое закордонное дефицитное лекарство, любой фирменный препарат, исцеляющий даже - усопшего. А ноне приходится бегать утомительно долго. А иногда, и безрезультатно.
Здесь бы и закончить, однако... придя домой, бунтарский дух взорвал мою плоть изнутри, что я подавился чаем. Было хреново на душе, что из-за равнодушия и хамства неких сексуальных молоденьких персон: в сверхмодных халатиках, с невероятно глубокими декольте, наращёнными когтями и оголёнными ногами, я убил весь день, чёрт-те... на что, но только не на дело. В конце концов, не подиум же я посещал, чтоб в первом ряду у цветастой ковровой дорожки сцены посидеть, поглазеть, поохать, что-то... ещё себе нафантазировав.
Звоню на телевидение знакомой институтке.
Выкладываю ей свои: помыслы, обиду, досаду, злость, дабы с помощью телевещания довести до губернских палат каменных - о творящемся в медучреждениях: безразличии, апатии, глухоте и пофигизме дельцов, мошенников и плутов, далёких от самой медицины.
Имея кое-какую совесть, я всё же заранее предупредил заведующую о предстоящем визите в их аптеку однокурсницы с операторами, однако... Полное спокойствие, уравновешенность, невозмутимость, безмятежность и выдержка, как и подобает такой важной персоне высокого полёта, как Наталия свет Влади... Владиленовна.
- Бог мой! Надо же... получилось. Произнёс. Выговорил. Да-да... со второго раза, вспомнив об Ильиче, о Ленине, о революции.
А ведь у меня устойчивая амнезия.
Обдумав свой замысел, я всё же отказался от услуг институтки, но дело то уже само собой закрутилось. Завертелось. Испугал, называется, ежих - иголками, али кормой! Напугал, вишь ли, любвеобильных кошечек - сосисками!
А произошло, сказывают мне, тогда нечто удивительное.
Как заслышали аптекарские девчоночки, что в кои-то годы, именно их посетит губернская студия телевидения, таки... закружились в креслах, не находя места: ни себе, ни хахалям, ни своим мастерам-подруженькам. Какая к чёрту работа, коль завтра можно будет пред камерой нарисоваться.
Продефилировать.
И замелькали пред их очами: замки загадочного туманного Альбиона, пляжи гряды Сейшельских островов, курортов Баден-Бадена... со сказочными саудовскими принцами и их многочисленными гаремами.
Заметив в пыхнувших огнём глазах - девичьи мечты, надежду, фантазии, вожделение и их несбыточные желания, заведующая просто вынуждена была распустить своих подчинённых девиц по домам. И рванули свободолюбивые те игруньи, вестимо: не домой, а штурмовать, беря приступом: тату и женские салоны... с цирюльнями.
А следующим днём... буквально раскрылись девы, как розы на рассвете, что многие не могли в них признать фармацевтов, ибо все видели выпускниц саратовского театрального училища: размалёванных, навороченных манекенов или статуэток, с охренительно высоченными причёсками, типа... а-ля-Жанна Агузарова.
Девчушки то девчушками... Ветер - во поле. С тех взятки гладки. Что с них возьмёшь... что от них добьёшься. А потому, вся тяжесть к визиту телевизионной группы, вестимо, легла на заведующую аптеки. Тут же были выставлены плакаты: "Высокая культура обслуживания!"... На видном месте был и транспарант: "Образец качественного обслуживания!"... Повсюду лозунги, срочные молнии, листовки, типа: "Вползёшь хворым - выбежишь здоровым!"...
Главная тропинка моментально была выложена паркетной доской. В землю... в грязь. Вторая тропа - пластиковым покрытием. В землю... в грязь.
Третья, что поодаль, была просто-напросто застелена моющимися обоями... с рисунком - силикатного кирпича. В грязь и сверху присыпанных землёй. И расцвела, на радость люда нашего, к аптеке трава, да только не смей на неё ступить и пройти, ибо провалишься - по самые бакенбарды.
Потому-то... никто из пациентов так и не понял - почто тротуары подхода к аптеке были ограждены аварийными красными широченными лентами, а по периметру выставлены усиленные милицейские посты со сторожевыми псами.
Хотя, на пороге аптеки торчала, рисуясь, накрашенная в кокошнике, молоденькая проказница-соблазнительница, которая смогла бы без труда зажечь сердце любого мужчинки... на смертном одре.
Наконец, жители города заметили и кипучую деятельность администрации уезда и её главы, гражданочки Зубрицкой - по борьбе с колдобинами на основных дорожках к одной, отдельно взятой... аптеке города.
Всё... всё... всё... ни к чему мне нынче бодаться с руководством, ибо мои планы на выходные - это исполнить весь перечень смертных грехов, запрещённых Божьими Заповедями. А потому носки надо замачивать, а затем стирать. Отстирывать.