Аннотация: Для женщины закон не писан, а если писан, то не читан, а если читан, то не понят, а если понят, то не так. (М. Мартынов)
Произошло ночное происшествие, али новогодний конфуз... сам не разумею.
Ну-с... в двух словах.
Новый год. Бьют куранты. Пробуждаюсь, и вижу в проёме открытой на балкон двери - фривольную позу супруги... в непристойном для неё прикиде. Какое-то хмельное дикое чутьё потянуло меня на мороз и, на... исходящий оттуда животный запах женской плоти.
Достаю сигару и иду.
А там - спиной ко мне жена, а кто же ещё... По шубе узнаю. По запаху духов, помады и геля. И тоскующая женская фигура святой чистоты и девичьей невинности, вкупе... со свежестью декабрьского хвойного воздуха, пьянят, волнуют и зажигают меня. И тут я на ходу решаю сделать своей любимой новогодний сюрприз, ибо даже ангельскому терпению приходит конец. Так захотелось быть в объятиях своей милейшей супруги.
В меня будто демон вселился.
Блудливым котом... подкрадываюсь молча сзади, поднимаю шубку, и исподнее моё, как ветром сдувает. Тихий бархатный голос с покусыванием мочек её ушей. Плоть к плоти. Нагота к наготе. Касаюсь её, такого желанного тела, и ощущаю настоящее чудо свежести, молодости и красоты.
С жадностью Кентавра взрываюсь... получая в ответ: лучи яркой поволжской цыганской страсти и любви. Мы выплёскиваем наружу все, скопившиеся за день, за месяц, за год... обоюдные: и похоть, и огонь, и страсть. Да, мы шли на побитие рекорда по продолжительности любовного акта. Всё проходит пылко и эмоционально, прям... как в студенческие годы.
Мне казалось, что я совершил любовный подвиг... или эротический теракт. Но почему жена впилась резцами в мою руку и уже чуть не грызёт её от безумства... и наслаждения. А такового пламени и жара я, знаете ль, от неё не знавал.
Издревле.
Когда же устали... выдохнули, и она, вдруг, повернула свои глаза: с поволокой, благодарностью и диким ко мне интересом... мы замираем и тупо немеем. Обеззвучиваем.
Не супруги мы с нею, вовсе...
Ага. Не родня-с.
- Чур, чур... Чур-чура! - взвыл, вдруг, я.
Так, уж... скажи, спужался - не приведи и Царица Небесная. Ведь... потеряв рассудок, я чуть было не остался в плену у оной бесовки. В замкЕ. Надолго.
До экстренного вызова эскулапов.
- Аллилуйя! Аааааааааааа... - завопила и эта, чёрт бы её побрал - соседка... так, как и роженицы то не всегда орут.
- Что это, - думаю, - чёрт бери - за представление! Ну-с... я то ладно, спьяна! Ошибка в объекте - мне то, пожалуй, простительно. Обмишурился, оплошал, таки... с кем из мужиков не бывает. А кого, спрашивается, эта фигуристая сексуальная мадама хотела видеть позади себя, где спина утрачивает своё название, и с кем любовным утехам желала предаваться. Пилот - в загранке. Так, ужель, подплеснув, и обо мне в супружеском ложе она забыла, и об откомандированном на все новогодние праздники своём летуне.
И стал я рассусоливать, братцы, прикидывая к носу, что-то похожее - на хрен, всё никак не понимая, как же эта близость, вообще, меж нами могла произойти.
- Либо, - думаю, - эта дьяволица сыпанула мне лошадиную дозу снотворного, али клофелина в коньячок, дабы я несколько позабылся, либо я сам с жадности нагрузился по самую ватерлинию - от нежных к этой амазонке чувств-с... Ведь ещё та... сексуальная шалунья. Ведь ещё та сексапильная баловница, которую ещё и поискать надоть.
По миру.
- Ну-с, - говорю я ей, синьора Любава, - премного вам благодарен, - без ножа вы меня, к чёртовой матери, развратным своим поведеньицем зарезали! Негоже, - сказываю, - так конфузить меня, любвеобильная вы наша соседушка, и так с моей скромной личностью поступать! Как, мол, теперича мне в глаза вашему супружнику то смотреть! И дома, поди, чемодан с одними трусами уже у порога стоит! А это уже есть - моральное унижение всей моей целомудренной персоны!
И тут та стервочка и давай кричать, и давай чертыхаться, и драться даже, всё размахивая кулачками перед моим не совсем фотогеничным портретом, обвиняя - в изнасиловании.
- Батюшки-светы! Экая же вы, - сказываю, - плутовка! - только и произнёс я. - Как же это можно было со мной вам так поступить! Вы, - говорю, - дескать, уж... соседская гражданочка, теперь помалкивайте, пока Новый год не пройдёт. Гульнули... и будя! Довольно нервы, мол, попусту тратить. Потом будем рассусоливать и о последствиях думать.
Иначе вас-де за блудодейство и распутство супруг накажет! Розгами.
А ещё в истории Заволжья бывало, - сказываю, - с перепугу и дети рождались. И даже от таких штучек, как вы-с... гражданочка Любаша.
А та уже пытается ударить меня в самое сердце, ломая кулачком ребро.
- Ну-ну! Красавишна! - отвечаю. - Свет очей моих... подслеповатых. Ух, какая же вы, право - прелюбодейка! Ах, какая же вы, есть - лицедейка. Мои вам: аплодисменты, букет и восхищение. А с какой это такой пьяной радости, вы, потерпевшая грешница, а такие, вдруг, довольные, да и в лице - счастливые. Солнечные просто. Вона как светитесь... и вам не стыдно-с...
- Вы куда, - скажите, - блудница, меня втянули. А не вы ли, Любаша, - сказываю, - завлекли меня в свои греховные сети и паутину, дабы оконфузить. Устроили здесь предновогодние, вишь ли, алкогольные возлияния.
И без рогоносца-супружника.
- Греховодница вы, право... сладострастница! - произнёс я.
Манатки свои в руки и, шасть - в дверной проём из соседской квартирки. Прочь. Только - Митькой меня и звали.
Нет-нет... мы с соседом, проживая в одном подъезде и на одной площадке, всегда сей знаменательный в году день праздновали дома. Вот только до той поры, вот только до того времени.
До обмана и измены.
И соседушка этот, надо сказать, замечательный дядька и известная на всю Губернию персона. Он пилот дальнего следования, но не известно, правда - какого направления. Хотя к нему претензий нет и быть не может, ибо он у нас: и хлопотун, и добытчик. Весь парфюм и шмотьё из-за кордона доставляет для наших балованных особ, вплоть до шикарных однотонных шуб и роскошных меховых палантинов; однородных красок и кутикул для их маникюра и педикюра.
Облагодетельствовал он всех нас - на свою голову.
Был он всем хорош, его только благодарить, да только вот мы с его романтичной пассией всё храним от лётчика эту нашу интимную тайну и любовную связь, боясь иной раз, по причине нетрезвости, проболтаться. Ведь... выходит так, что я не токмо в отношении него и своей добропорядочной супруги подлость совершил. Ведь я обидел ещё и, мать её етить, его бабочку - Любаву. Хотя... сомнения у меня посему поводу.
Подозрительность.
Вообще, повезло летуну в жизни, ибо его, такую хорошенькую мадмуазель, можно было выиграть только в карты, в казино - Лас-Вегаса, что глаз от оной молодайки и ныне не оторвать. Это замечу, вообще, лебединая песнь, а не дамочка. Сзади. А вот спереди, не дай Бог, с её сатанинским оком встретиться. Переморгнуться. Считай, пропал. Соблазнительные они у неё... очень, похотливые. Заворожит и пленит.
Заколдует.
Нет-нет... лишний раз убеждаюсь, что женщинами не становятся - ими рождаются! Точка. Все они, братцы - актрисы... одного погорелого театра. Нет никакой им веры. Так и жди, что тебе изменят. Таки... ожидай, что обманут.
Вот, с тех самых пор, повышенная у нас с Любавой ото всех секретность, а потому который год и хожу рядом с соседями, отводя свои очи, ибо боюсь, граждане, что расскажет эта бесстыдница обо всём: нашей родне - о том интимном с ней недоразумении. О нашей с ней, вроде как - случайной связи.
До седьмого пота.
А эта стервозная, пардон, молодайка ходит уже несколько годов и ухмыляется. Вот же ж... зараза. А то возьмёт, егоза... и давай - прямо издали закатываться. Горлом. Ведь вижу, что уже не забавляется, а просто издевается, братцы, надо мной или мстит окаянная бесовка - за содеянное.
- Привет! Пока! - только и перекинемся иной раз на лестничной площадке. И бегу прочь от неё - к чёртовой матери... куда глазоньки мои скосят.
Ведь после той, предновогодней с ней встречи, жизнь у меня пошла кувырком. Места себе не нахожу. Иногда, слушаю... прислушиваюсь - ушла ли Любашка на работу поутру иль не ушла. Как дверь хлопнет, так выхожу и я, аки нашкодивший, в чужом гнезде, блудливый кот. Однако, эта кукла стала меня обманывать. Иногда: и дверью стукнет, и ножкой потопает, и каблучком подкованным поцокает... будто покинула подъезд. Смылась. Тут-то и я выбегаю... сломя голову, опаздывая на работу.
Бог мой! Глядишь, а она возвращается, будто что нужное и важное дома забыла. Ага... а в глазах черти. И поднимаясь по трапу, старается освободить, точёную Мастером - свою ножку, от шубы, каждый раз всё выше и выше... задирая юбчонку.
Нет, ну не зараза ль.
Да ещё, скажи, скалится, зуб свой золотой сушит. А у меня душа в пятки... И это поутру. Нет, братцы, мне нельзя завидовать! Ад... кромешный! И надо же было мне уродиться таким застенчивым и стыдливым.
Я уже и пугаться прямо той чертовки стал, шарахаясь от неё. А видели бы вы, братцы, как она эротично поедает предо мной африканский банан. А летом, таки... вообще, хоть бери отпуск и, сматывайся - к едрене фене.
На кулички.
Да-да... как встретимся с оной озорницей на площадке, так будто не ручонки у неё, а решето с позолотой: то ключ, глядишь, уронит, то сумку не держит. А раз что-то упало, так ей обязательно нагнуться надо. Вот-вот... и я о том. Нет бы, да присесть аккуратно, аки балерина, скажем, в поклоне, согнув ножку в коленке, да поднять то, что специально бросила.
Так нет... Этой язве, вишь ли, надобно соблазнительно и сексуально нагнуться - поломойщицей, оголившись до неприличия. Это хорошо, нежели я телесное бельё её заморское только глазом увижу. А бывало, что и того на срамнице оком не узреть, а всё, пожалуйте, как в притоне - до самой святой ейной сути. Да ещё от неё и услышишь, что та кошечкой-развратницей, при том, замурлычет...
- Мур-мур-мур! - будто истома её с утра одолевает. Томление.
Как завижу стан её, гибкий, как заслышу стон её, томный, таки... стеснение у меня, братцы, в грудине: кислорода нуль, кровь рвёт всю венозную структуру, а колени аж... назад выворачивает. Ой... а щёки то как рдеют. Ведь плоть, пардон, разрывает исподнее в клочья. На тряпки.
А ведь всё начиналось так празднично.
Тем новогодним днём - в год рыжего пса... поспешал я, помнится, домой с новогодними радостями. Подарками. Так, соседка-грешница на пути шлагбаумом предо мною в халатике предстала, перехватив мою фигуру на пятой ступени лестничного пролёта. Ножкой. И такая, знаете ль, бытовая и естественная просьба. Гроздь, вишь ли, ей понадобилось вбить. В стену.
И только...
Знамо дело, надо помогать. Сосед то в небе. Таки... вбил я гвоздь, и не один. Естественно... тут же за стол. Коньяк. Предпраздничное настроение. Угостились... нехило. Просто замечательно... да, в принципе, как обычно.
И туточки меня и сразил Бог вина - Бахус.
Ну, а далее картина маслом. Яркая жизненная та самая бесстыжая сцена, что, братцы, и ноне стыдно.
Так, не дожидаясь нашего разоблачения, пришлось... без объяснения причин, менять квартиру в центре города на аналогичную, в отдалённом от них - курмыше. А потому, как вдали друг от друга... то и нынче мы дружим. На расстоянии. И иной раз даже Новый год празднуем вместе.
Смотрю, а Любава и ноне, как сыр в масле катается, частенько напоминая мне о той, довольно счастливой меж нами случайности. Всё рассматривает и любуется после той, давней своей агрессии, укушенной раной - на тыльной стороне моей ладони.
А надысь... знахарка, раскинув для меня карты, подсказала, что в ближайшее время мы вновь с этой интересной занозой встретимся, а потому я ноне внимателен, сосредоточен и при каждом сообщении... бросаюсь, сломя голову, к телефону. Даст Бог и встретимся, таки... будет что вспомнить - в немощной старости.