- Ох, уж... это детство, наше детство! А воспитание... Пардон, но я опять о своём и, об истории из далёкого детства, надеясь на то, что оное эссе будет для кого-то, из моих внуков, поучительным.
Сразу скажу, что в послевоенные годы мы и не могли расти в тепличных условиях, а потому родне было никак не до идеала нашего воспитания. Да, баловали! Конечно, дурачились! И за безобидные, вроде бы... грешки-шалости, приходилось несли строгое наказание.
Спросите - какое...
- Дак... и сам не понимаю и, скажи, лекари - с Академией, безмолвствуют, не разъясняя, как стояние на голых коленках в углу, может лечить и учить пустую детскую головку. Меня то Бог миловал, а вот соседей, братанов-пензяков, поучали ещё и на рассыпанном в углу - горохе. И как вам, братцы, такое. По мне, таки... совсем - не комильфо было то видеть. А могли ли мы, вообще, заявлять тогда своим родичам: о каких-то правилах светского приличия, о нормах советского этикета, о толерантности... наконец.
- Да упаси... Богородица!
А вот, кто мог выдумать оную, для глупых мальцов, пытку - скипидару бы той вражине в задницу. Просто Гуантанамо, не иначе. Хотя... ничего, выросли здоровыми и порядочными, да и обиды ни на кого не таим... не держим.
И даже кирпич, доставая из-за пазухи, не в каждого же встречного кидаем.
Отож... Жертву ещё выбрать надо.
А попробовал бы тогда кто-то, из нас, только дать повод родителям, что он не сможет перейти в следующий класс, а тем паче, требовать вознаграждения или подарка, как ноне какой-то, сопатый второклассник, требует с родителей крутой айпад или гоночный спидвей. И главное, за что... А за то, граждане, что он, видите ль, не остался в классе - на второй год.
- О, Святой Спиридон Тримифунтский! Дожили-с... Эх, подняли бы головы наши пращуры. Вот бы... ужаснулись - от увиденного.
А где, спрашивается, ноне те дедовские методы воспитания - кнут с хлыстом, раз пряник с шоколадом не помогает. Где, хотя бы: брючный ремень и крапива, что за углом любого дома растёт, цветёт и радуется... для нынешних наглых невоспитанных мажоров, да зажравшихся буржуев.
-Чёрт бы побрал их - с их преступной родословной и... тех, кто в шляпе! Одни беды окружающему люду от их деяний, нахальных и циничных выходок. Удивительная, надо сказать, порода эта - буржуины. И всегда думаешь.
- Боже ж... мой! Когда же их мякинная башка будет умнее задницы! Самосуда, вишь ли, захотели: Пугачёва с Разиным; вилы с рогатиной. Дык, не за горами... Святая Русь всегда гордилась великими потрясениями!
А мы что, разве не баловали.
Дык... ещё как озоровали, когда не хватало перца и остроты ощущений. Конечно, хулиганили, но ведь наши шалости были: крайне ничтожны, безобидны, невинны. И, конечно же - безвредны... как для отдельных индивидов, так и, в целом, для общества, строящего Коммунизм. А как, скажите, не отведать то, что было под запретом, почему бы не попробовать и посмаковать тем, к чему нас взрослые никак не допущали.
Однако, прикуривая очередную сигару, кто-то из читабельной моей публики... сопатых юнцов, подумывая о тяжких последствиях, бросит эту зловредную привычку - курить... или, хотя бы, аккуратнее будет общаться с открытым огнём. И спичками.
Наверное...
Помнится... в первый раз, решил побаловаться и я со своими, уже заядлыми на тот день, дружками-курильщиками, да отведать вкус папиросы - "Беломор-Канал"... По-пионерски, так сказать: тайно, но организованно. И спрятались мы после школы в кустах дерев парка, где дружок мой лучший, Сашок Иванов, взяв папиросу в рот, бросил дерзко.
По-геройски... и вызовом.
- Ну-кась, - глаголет, - дай мне в зубы, чтоб дым пошёл!
Ну, не откажешь же. Понимая, о чём тот толмачит, достаю спичку из короба и, поджигаю. Известное дело, как и все... выше и взрослее меня: от себя - спичкой и, по коробу. Видел же. Ага... Чиркнул. Ну-с... так и что.
Да лучше бы я того не делал.
Пых... Фух... И только дым от моего однокашника вверх столбом пошёл. Смотрю я на него, Матерь Божья, а на нём не только лица, но и бровей нет. Аж... мундштук папиросы сглотнул. Ага... внутрь. Стоит бедолага... белый, белый, аки Снегурочка - самец. Грустит... скучает. А взъерошен, аки кочет - после боя. А от остатка его волос на башке дым... к небу тянется. Шлейфом. И тот удушливый запах: тысячи армейских портянок, вкупе - с тухлыми яйцами.
- Господи Иисусе! - взвыл. - Беда! - заорал я, видя, что дружок находится в коматозном состоянии и прострации.
Нет слов - одни эмоции. Глянул я на него раз, второй, и закатив глазоньки к родинке на лбу... и сам ушёл - в аут.
На час.
Ведь пред глазами моими - "труп", бальзамированная статуя дружка моего - в "Музее восковых фигур"... Ну-с, пациент дурдома... один в один. Так он раскорячился и, лупит, смотрю, на меня широко закрытыми глазницами, начиная, вдруг: буреть, синеть, чернеть. Отож - от земли, с сандалий.
-Как так, - думаю, - а ведь и голова, как у меня. Ага... была. А теперь нет, с моей точно не схожа. И объёмом, и цветом, и сплющенным мозгом.
Шок!...
Да хрен бы с ним - с волосом, да и бровями... тоже. Они хоть: и густы, и черны, будто - брежневские, молдаванские, таки, поди, отрастут. Когда-нибудь. А вот свитерок то новый - на гагачьем пуху... было жаль, так как с начёсом и, видимо, руками индуса вязан.
Был.
Смотрю на Санька, а он... весь голый. Совсем лысый, аки башка Фантомаса. Будто пластмассовый и, скажи, ни единой ворсинки - на свитере... ни-ни.
Ни одной.
- Аллилуйя! Отошёл, гляжу, наконец! Вот так, курнули! - заявляю тогда я. - Как отбрёхиваться то, дружище, будем! - вопрошаю друга, ногтями зачёсывая образовавшуюся у него залысину.
Спереди.
-Откель я знаю! - проблеял мне тот. - А зачем это ты, вдруг, спичкой стрельнул в меня! - заявляет, вдруг, он.
Видимо, от контузии.
-Что, значит, в тебя! Вот те... раз! Спичка, короб, искра, - поясняю, - сера, таки... верно, пыхнула! Я что, братец, - говорю, - каждый день... прикуриваю или поджигаю! А вот откуда сей короб охотничий, так тебе лучше знать. Твой тятя охотник, а у нас такового в доме, отродясь, не водилось. Сам ты, Санёк, - заявляю, - виноват! Ты же, - говорю, - пионер! И негоже, де, всю вину взгромождать на председателя Совета дружины имени Нади Курченко. И так, мол, работы по горло: то по старухам - макулатуру собирать, то по сараям - в поисках железа.
Так мы и стояли понурыми, экстренно выдумывая отмазку - по случаю порчи шерстяной и заморской вещицы, сочиняя для своих родичей алиби. И вроде уже, как сочинили... но тут, откуда ни возьмись, черти вынесли нашу соседку-горлопанку. Извиняюсь, но фамилию свою она умоляла не вписывать.
- Стесняюсь! - говорит. - История же... как-никак, пишется!
А материться, вертихвостка, значит, не стыдится и... даже не смущается. Но для нарядности и пригожества оного рассказа, назовём её, хотя бы - Совой-Любкой. (По матери.)
А тут уже - вторая серия.
Та звонарка, ещё издали завидев дым, валивший из ветвей, будто от паровоза, издала истошный вопль такой силы, что своим баритоном выпугала всех мартовских котов.
В округе.
Уж... кто-кто, а она то была рада-радёхонька, что аж... хрюкнула вдали - от восторга. Да и как ей, шептунье, было не торжествовать, коль она почти зафиксировала то безобразие, коим мы хотели было после школы заняться.
Тогда-то... мы и рванули - кто куда, унося от той наседки ноги.
Я опрометчиво решил махнуть через забор, да беда разве приходит одна. Естественно, не перемахнул. Таки... повис, к чертям собачьим, на штакетине. Зацепился, вишь ли, новыми трусами и пионерским галстуком, который передавил мне горло, что я стал хрипеть и задыхаться.
И ведь, стыдно признаться, где висел... А на палке забора, выставив на обозрение общественности свою розовую, израненную солью садоводов, пионерскую задницу. Сам факт ничего комического, конечно, не имел... Для меня. А ведь кто-то хохотал-гоготал, видя кокетливо-соблазнительную позу европейца.
Стыдоба... позорище.
- Но почто, - думал я, - не лопнула резинка в трусах... Ну почему, не сломался тот деревянный кол. Хотел было спикировать, да как можно быстрее, ан нет, чёрта лысого, ибо резина, аки стальной трос. Аэрофинишёр.
(Вот как, Молодость, работали служащие ОТК при социализме.)
Тут-то... гляжу, а к моему бездыханному телу подлетает в кружевном чепчике - кликуша-соседка, что аж... могильным холодом всего обдало.
- Мать её за ногу! Бр-р-р-р... анчутка!
-Что сосед, - вопрошает, - звонить в колокола! Созывать люд! Собирать сборище будем или как! - матерно выражаясь, спрашивает та языкастая кумушка, показывая мне непристойные, в комбинации из трёх пальцев, жесты.
- Мерси, конечно, - отвечаю, - но лучше: "или как"... Тоже мне, выискалась - голубка мира! Не твоё, - сказываю, - то сучье дело! Мур-мур-мур... такая, скажи, вся нежная и правильная.
- Дать бы, - думаю, - по сытным щщам, чтоб не вякала всюду своим помелом! Как же, девица - нельзя-с... да и чуточку взрослее нас, почти что на выданье.
- Дык, и виси тогда, - молвит та породистая стерва, - меха раздувай, куряка, и глотай воздух полной грудью. Очищай свои лёгкие! А мне некогда с тобой болтать! Будет время, таки... навещу твоих родителей и скажу, что ты, мол, повесился. Ага - на трусах!
- Ха-ха-ха...
Ну, не дура ли... И давай, холера такая, заливаться, за живот схватившись, что чуть сама заворот кишок не получила, поперхнувшись сосуном-леденцом. Но не нужно было тогда быть Нострадамусом чтобы понять, что она то уж... мне точно - не помощница.
- Не робей, - бормочет, - соседушка! Всё с тобой понятно... Жаль, что придётся твоим родственничкам подыскивать в ночь белые тапки. А каков, - вопрошает, - у тебя размер ступни? Ну, я порысачила! А тебе, коль приспичит, шли: "Sos!"... С блудливыми котами.
- Ха-ха-ха...
Высказалась та и, поправив в зеркальце свои пёрышки, пустилась прочь.
Вскачь.
- А я девчонка вольная, дивчина незамужняя - ребятам южным нужная! - припевала в своё удовольствие та, сучка-липучка, удаляясь от меня всё дальше и дальше.
- Ищи её! Свищи её теперь! - думал я. - Красотка, гляди... выискалась, что через прицел не налюбоваться; цаца, что иракские верблюды фыркая, скалятся. Гогочут. Я бы на адамову её наготу даже не возбудился. Вот какая-то, скажи, банная шайка, а корчит из себя - хрустальную вазу.
А тем днём...
Так и висел я с надеждой, что хуже не будет. Да чуть не пал смертью храбрых, ибо вверх ногами то долго не протянешь, а тут ещё и дурные мысли, что, вдруг, ещё и ежа - в зад.
Но я терпел...
Я держался до тех пор, пока всплеск народного фольклора, в непечатных выражениях, не возымел своего воздействия на перепонку уха ветерана войны с бабьем на плантации, Савельича... деда той самой, мадмуазель с придурью - Совы-Любки.
Спасибо пенсионеру, что снял, таки... меня с той самой дыбы-штакетины. Да так, скажи, аккуратно, словно снимал флаг после первомайских праздников - с конька своего дома. А вот трусы, что в горошину - не уберёг, потому пришлось уговаривать соседа-пензяка, который хоть и свинарь по должности, но сумел залатать вырванный на них клок.
А как жалко было тех первых трусов - в горох, так как именно за них я и понёс наказание, стоя в углу, а не за желание искурить отцовскую папиросу.
Вот, иной раз, и думай. Ведь стерва-стервой, эта бывшая наша соседка - Сова-Любка, а про курево, скажи, ни слова не сказала ни родителям; не раструбила о том и в округе. А там, кто знает... может и закружилась, завертелась с залётными шабашниками, с которыми по ночам фестивалила... И забыла.
Запамятовала.
Да уж... не до полуночи ли я тогда нёс вахту... с котом в обнимку. До сих пор, скажи, чудно и памятно. Стоишь... в углу и, посматривая на картину над тобой, думаешь.
- О, Венера Милосская! Где же ты, голуба, подрастеряла свои шаловливые рученьки, а иначе сумела облобызать, да хотя бы и чмокнуть, дабы мне, горемыке, легче время было коротать. С котом.
А ныне, братцы, я ни сигар, ни сигарет не курю... и даже не покуриваю. Душа не принимает. И вам не советую. И даже - для похудения... что бы вам о том ни говорили знахарки или шарлатанки - бабы Мани.
Конечно, народному или учёному профессору - по карману, да и безвредно выкурить в день одну-две кубинские сигары, смакуя тот табачный лист заморский. Это вам не российская "Прима"... из прелого табака, вперемежку - с помётом.
Голубя.
- Нет-нет, чтобы вы ни говорили, убивая себя пяткой в грудь, но всем бы такое воспитание... каково получено моим поколением. Я, к примеру, ныне за хлыст и ремень... да указку в крепких учительских руках - дабы чрезмерно не баловала ребятня: ни дома, ни в школе. Я за порку и, от оного не отступлюсь, пока Дума не утвердит внесённые мною правки в законопроект. Ага... в третьем чтении. (Нежели, конечно, вообще, рассмотрят мой избирательский наказ.)
И пусть меня, живым, закидают финиками, хурмой, очищенными гранатами и грецкими орехами. (без скорлупы)