Аннотация: Нежели же кто со мною не согласен, то не говорите, что мне нужно делать, и я не подскажу ту дорогу, куда вам следует идти.
Не надо выпивать всё море, чтобы узнать, что оно солёное! (Армен Арутюнян)
1979 год. Город Саратов.
Привокзальная площадь. Зима. На почве - заморозки. На асфальте - гололёд. Летишь по ветру, будто на американских горках.
- Ну что ж... дружище Мирон, - сказывали мы своему приятелю перед его отъездом на нашу малую родину, - коль мы поступили в институты, а глупое твоё тело покидает Губернию, и катит домой, так уж... ты того, этого - не запамятовал ли, что спор тобой нам проигран.
Вчистую-с...
И хоть ты хитрый хохлёнок, но будь добр рассчитаться! А значит, тема для тебя, в принципе, ясна. Вона... как раз на углу, в продуктовой лавке, разгружают мамоновский шафран нашего, ершовского разлива: под этикеткой: 'Яблочное'. Дуй-ка, дружище, - говорим, - да шустри, мол, и подсуетись-де... а то кабы не опоздать тебе на свой паровоз.
А почему бы, собственно... нам, молодым, и не выпить, скажем: 'За любовь!'... За неё окаянную, коль захватил нас ветер свободы и сама жизнь фонтанировала счастьем! Когда все плюсы были на нашей стороне: и снег-снежный, и солнце, такое, солнечное. Волшебство-волшебное. Просто праздник-праздничный, когда мы и сами лучились и, никогда не замечали грозовых сверху туч.
Как ни крутился Мирон, как ни выкручивался, как не отнекивался и не отбрыкивался, желая соскочить с крючка взятого на себя слова. Не получилось, ибо задали мы хлыщу правильный посыл, направив заблудшую душу - по правильному пути и верному курсу. Видя несколько нацеленных в район его сопатки кулаков, должник враз забыл: горечь, обиду и злость, пыхнув к лавке так лихо, что у нас в очах зарябило.
Только и засверкали пред нами подошвы стоптанных штиблет земляка.
Не успели мы выкурить и по сигарете болгарского табаку, как земеля уже возвращался, на радостях, по привокзальной... к нам, вприпрыжку: с торчащими горловинами десяти бутылок вина - из двух авосек, насвистывая что-то из своего, холостяцкого хохлацкого репертуара.
- До дому я просилася,
А вин це... не пускав!
Ах, вы не знаете, что такое авоська. Тогда жмите кнопку: 'Пауза'. Будем с молодыми ликбез проходить, яко мы с вашими родителями жили при Социализме.
-Эх, молодо-зелено! Ничего то вы толком не знаете, окромя: смартфона и планшета, компьютера и ноутбука. Негоже не знать вам такого атрибута социализма, как авоська. Это нужная вещица была необходимой, неотъемлемой и существенной частью содержимого наших карманов.
Так, объясняю молодым, да мелким. Ха-ха-ха... Дык, вроде как... и объяснять то нечего, ибо ничего проще: сетки-сетками, пошитые нашими бабками и прабабками из кусков рыболовной сети или бредня сумки: с двумя ручками, в которой всё и переносилось, что строители Коммунизма желали.
История с авоськами, конечно, всем интересна и я уже подумываю: а не замахнуться ль мне на написание научного труда: о роли русских авосек в разрушении государства и канувшем с их помощью, в небытие - социализма. Ведь... в стране, некогда строящей Коммунизм, все граждане всегда должны были видеть и знать, что проносилось в тех самых авоськах, в которые можно было впихнуть совсем не впихиваемое. А носили в них всё, начиная от яиц (куриных) до голов (бараньих) или, скажем, несколько караваев - за пятьдесят восемь копеек.
Ещё бы... как сейчас помню.
Недостаток был один. Захочешь ты, к примеру, побыть в шкуре Раскольникова и завалить упыря-прокурора, оправив того к праотцам - на Небеса. Ан-хренушки... ибо не в чем скрытно доставить орудие преступления к месту его совершения. Жди либо осени, чтоб в рукаве зипуна топор припрятать, али дожидайся зимы, дабы пронести тот колун под армяком.
За поясом.
А летом не донести было ни его... ни многозарядного, к примеру, револьвера, типа: нагана, незаметно, в авоське или за рубахой. Не везде, вишь ли, бывали и противопожарные щиты, с которого можно было сорвать ледоруб и раскромсать ворога на куски: от уха - до уха, али до мошонки. А лучшее, как говорится, средство от перхоти для любого жлоба - гильотина. Хорошо, коль щит на месте. Хватай, скажем, багор и - в штыковую. Один раз пронзил жертву и, к чёртовой матери, отправляй того для разделки: на мясо, на шашлык.
Собакам.
Но это всего лишь один из кадров несбыточных фантастических и сказочных моих иллюзий: 'Возвращение Вурдалака с Преисподней'. В моей новой редакции, где заключение таково: где авоська, там - Коммунизм, а где Коммунизм, там и - авоська.
Извиняюсь я, знаете ль, грущу-с... Я, видите ль, ностальгирую. По строительству той Коммуны.
Ничего в тех сетках было не спрятать! Ничего в тех сетках было не скрыть! - вот феномен прошлого столетия, в связи с чем и столь мало было преступных посягательств в обществе, а коль какие и случались, то и те тут же раскрывались. Главное же... в обществе развитого социализма было то, что авоська являлась неким символом общественно-политического устройства Руси, где изначально предусматривалось, что в самом обществе народовластия ни от кого не должно быть: ни тайн... ни секретов. Нельзя, видите ль, было переносимые вами: товар, предметы или деньги скрывать от народа, от Государева ока или глазниц ваших, старух-соседок, сидевших до ночи у подъездов... или всегда бдительных товарищей.
А при построении коммунизма, товарищами, видите ль, были все.
- Вот взять, к примеру, прокурора Дудонина. Фи! Выдумали же его пращуры для своей семьи чёрт-те... какую фамилию. Да была бы у нас такая фамилия в классе - я и в школу ни хрена никогда не пошёл. Перефразируя Раневскую, можно лишь вторить ей: 'Есть люди, в которых живёт Бог, есть люди, в которых живёт дьявол! А в таких, как Дудонин, живут только глисты!'...
Так вот, тот Дудонин, уж... точно не был мне товарищем, а есмь и будет последним - сукиным сыном, ненасытным хамом и бесхребетным крохобором, потому мне всегда хотелось пристрелить того женоподобного типа. Да не за то, что тот субъект, подобно куртизанке, взасос лобызался с полисменами и то обстоятельство было для его гнилой и подлой утробы естественной потребностью.
- О, Блаженнейший! Не введи никого в оное искушение! Ведь снасильничают, упаси и Богородица!
Как же хотелось пронзить того жлоба пожарным багром за то, что по завершении прокурорских проверок, тот срывал все наши планы по наказанию лиц, виновных в хищении материальных ценностей государства, препятствуя тем самым в возбуждении уголовных дел - в отношении сильных мира сего. Но не желая работать 'на корзину'... наши моральные принципы всегда вступали в противоречия с проституированной и беспринципной позицией прокурора. Потому-то... в воздухе моего кабинета так и витал порыв мщения с исполнением губительных для того фрукта последствий.
Абсурд.
Ведь согласно 'Морального кодекса строителя коммунизма'... тот сучёнок должен быть мне 'товарищем'. А то означало, что он хоть и гадёныш... и гад последний, но не смей, вишь ли, рисовать стволом парабеллума: круги Эйлера и круги Ада у морды оного, черти бы его спороли - 'товарища'.
Ноне только и ухмыльнёшься, поделившись счастливыми днями со своей читабельной публикой, что и душа светом и радостью наполняется. Сижу вот, да 'Кагор соборный' кушаю-с... Благо, имеется повод для весёлости и праздности, ибо сегодня - День Исполнения Желаний! Вино... вином! Вкусно, конечно, но не мартини, скажу вам, совсем - не мартини!
Вспомнилась же та осенняя Саратовская привокзальная площадь, да набитые продуктами и вещами народные авоськи в руках чёрт-те... откуда прибывших пассажиров. Но всё наше внимание было уделено забегу Мирона, который летел к нам галопом, что подошвы его штиблет, высекая искры, просто дымились. И это с двумя авоськами, из которых в разные стороны на люд смотрели: десять зачехлённых в этикетки снарядов; десять горловин, запечатанных, будто пушечные стволы гаубиц - под белые алюминиевые крышки. Однако, всё это вызывало у народа не страх, а обильное слюноотделение, ибо кому-то из граждан пить, а кому и очень выпить... хотелось.
Когда же Мирону оставалось преодолеть расстояние к нашим телам, примерно: в три заячьих прыжка, то левая нога радостного от покупки бесценного продукта 'скакуна'... вдруг поехала вперёд - по выбоине, вторая за ней, а правая рука, с авоськой: вверх, вниз и... наотмашь. И о лёд: трах... бабах!
И вот те... нате вам - приласканный асфальтом, льдом и людскими сторонними ахами, охами и вздохами наш герой. И все, знаете ль, как есмь: семьдесят килограммов мяса, костей, жира, крови и остального дерьма, навзничь, во весь рост - хлобысь. Хрясть...
Ничком.
Словно сражённый ударом молнии, Мирон так и распластался на покрытом льдом асфальте. Вывеской к Небесам. Вверх: к любопытным, да любознательным бездельникам. Обмяк, сделавшись ватным, будто стрела Робин Гуда пронзила его сандалию. С ногой. Это реально, граждане, поди больно, что мы аж... и сами то дар речи утратили. Застыли, безнадёжно, молча оценивая обстановку трёхэтажными своими проклятиями. В адрес Мирона.
- А божечки! О, горе-гореваньице! Разбился! Окочурился! Аминь! - ахнула разговорившаяся старушенция Матрёна, которая, вдруг, нелепо согнулась, прислонившись от смертного страха к стене музыкального киоска, из которого уже доносилась погребальная музыка. А может то нам только казалось.
У страха - глаза велики!
И тычинка, как говорят, вдребезги и пестик пополам. А одна из авосек с алкоголем - целиком и полностью. Запахло вином, вкупе... со страхом. По такому печальному случаю... православные стали креститься и именно тогда разгорелись саратовские страдания.
С рыданиями.
- Чего ты, старая, мелешь! Жив он! Жив! А вот вина уже нет! - произнёс её супруг, дед Парамон. - Разбил... Это, надо же! Это сколь же литров вина - козе под хвост! Вот оно горе-гореванное! А с ним то чего... ничего! Вона, вишь ли, каков боров! Разлёгся! Развалился!
- Аллилуйя, Парамоша! - протяжно пропела тогда бабка... трижды перекрестившись.
- Охо-хо-хо-хо! Экий бедолага! Правильно, молись, молись старуха, а он пусть думку думает! Жаль вина! Ну, сам виноват - надоть было под сандалии свои смотреть, а не ворон на скаку считать. Ведь этак, и крыша у любого от скупости может съехать! - рассуждал дедок, дурацки выражаясь. - Ну, ничего, на его башке и седого волоска ещё нет! Оклемается! Переживёт! А вот за ущерб придётся ответить! Гля-кось! Гляди-кось, как его дружки то опечалены, что уже челюсти со скулами ломают и о забор кулаки свои чешут!
И на самом деле... многие тогда стали сочувствовать Мирону, исподлобья зыркая в нашу сторону. Как-никак, а выглядел тот для сторонних лиц пострадавшим. И стал тогда Мирон взывать Небо - о помощи, подёргивая интимные на себе места: за своё же ротозейство, что многим становилось страшно за такое самобичевание.
И членовредительство.
Хотел было страдалец самостоятельно подняться... да не тут-то было. И он опять рухнул, взвыв от боли, страданий и печали. Горше всего ему было видеть битую в авоське стеклотару аж... с пятью бутылями горькой. Русской. Горе его было таково, будто он прощался с любимой своей тёщей.
Мирон дрожал, страдал от жадности к утрате вина и жалости к себе, крепче сжимая авоську со второй батареей бутылок. Затем... С помощью сочувствующих ему земляков, он всё же поднялся, неся очень матерную галиматью, и отставив в сторону вторую сетку с бутылками, взял, да с силою швырнул авоську с наклейками и битым стеклом на тропу - у дороги.
- Что уж... за невоспитанность! Свинничать то мы здесь все горазды! - ворчал неравнодушный к уличному бардаку один из саратовцев. Ты бы это, товарищ, - говорил, - мусор за собой прибрал! Городового на вас нет! Казака с плетью! Уважил бы он тебя вдоль, да поперёк так, чтоб кровавые рубцы вдоль горбины напоминали многие... многие лета, что не только пить... выпить, а ни сесть ни лечь не моглось! Тоже мне - шалун выискался!
А далее...
А дальше: отрывок из мультфильма... для взрослых: 'Чип и Дейл спешат на помощь'. Пока стороны конфликта собачились меж собой, губернские бомжи уже вовсю действовали. Это было нечто, что на многих лицах тогда заметно округлились окуляры.
А вино заливало и заливало совсем нечеловеческий след сапога преогромного размера, оставленного поди: в старорежимные времена на самой дороге кем-то из Чернышевских или Столыпиных... не успевших свою именитую подошву увековечить на Голливудской Аллее.
В это время и подоспел местные любители спиртного и давай: бражничать на халяву, пытаясь порвать друг друга в клочья: из-за злачного места у древнего сапожного оттиска, полностью заполненного вином. Совершая странные действа, они вызывали у строителей Коммунизма неодобрение, граничащее с презрением; недопонимание, смахивающее на ненависть. В то же время жители страны Советов тем жалким индивидам и сочувствовали.
Это ж... было недопустимым в развитом Социализме, а потому цивильный люд старался отогнать тех опустившихся бичей от 'кормушки'. Однако, дополнительные препятствия лишь усиливали их пагубное желание как можно быстрее вылакать и проспиртоваться, дабы уже увидеть - свой мирок. В новых... более ярких красках.
Что же это было... как не падение нравов.
- Ух! Чёрт меня побери, бабка, умру, если я пропущу такое! Смотри, будто львы - в прайде! Словно цирк на конной тяге! Гляди же... кажись совсем одичали и лакают вино, будто из туфли самой Королевны! - завопил с горящими глазами дед, бросившись прочь от своей матроны, в толпу, которая наслаждалась картиной, окружив весьма развесёлых бомжей. - Знали же, черти... чем потешить старика! - радовался дед, аки малый ребятёнок.
Если первый просто грохнулся на четыре кости, начав... подобно бродячему псу, лакать разбавленное грязным снегом вино, будто пойло из свиного корыта, то второй бросал и бросал свой сопатый платок, размером - с футбольное поле, в тот древний след человекообразного существа, а смочив, отжимал его в грязную банку. Макал и отжимал. Макал и выжимал. И неплохо, надо заметить, у него этот отжим получался. Суше, пожалуй, чем выжимала стиральная советская машинка 'Ока'.
Душераздирающее, должен сказать, было то зрелище. А жалостливый у нас народец. Ведь зрители бурно аплодировали, доставая уже из своих авосек закусь для тех артистов. Что же это было, как не глупость.
Тупость.
Когда же словарный запас у орущих друг на друга сторон закончился, как и вино с пропитанной рядом с ними снежной массой, спектакль сразу и закончился. Подошедший же на шум дворник только и произнёс.
- Это кто же тут, так вашу мать... хозяйничал! Это кто додумался самоуправством заняться! - грозно произнёс он, насупив огромные чёрные брежневские брови.
Но не услышав ни от кого ответа, дворник как пришёл, так и побрёл назад... Восвояси. Только был, кажется, уже довольным.
Пока паровоз увозил непосильную ношу тоски и печали Мирона домой, мы, пригубив винца, радовались жизни, думая о тех бомжах, которые проживая чёрт-те... где и, употребляя всякую гадость, совсем не боялись заболеть. Захворать. Гляжу я ноне с лоджии на баки с мусором и помойку, вспоминая тот редкостный случай, который нас тогда, при социализме, просто потряс.
На дворе Капитализм, и видя уже нынешних бомжей, я вновь дивлюсь - в какую пропасть и тьму опять наши, пропади они пропадом, безмозглые Правители... ведут Святую Русь. В какую пучину опять наши, ни дна им, ни покрышки, тупоумные Властители... тянут православный народ, коль никакого света и просвета впереди из-за их бездействия не видно.
А ещё удивляюсь тому, как могли мы пить газировку с автоматов из одного стакана и никакой, скажи, заразный эмбрион не валил нас с ходуль, как не берёт: ни тиф, ни холера, ни простая дизентерия... опустившихся на самое дно бродяг. А ведь стоит только на здравого с вида, почтенного гражданина, при шляпе, подуть из-за угла северный ветерок, так ведь тот, пардон-с... соплями весь изойдет, кашлять начнёт, коклюшем заразившись.
А это уже, граждане, непорядок, ибо больные, ишь, ни Государю ни производству не нужны-с... И всё это безобразие фиксируется органами статистики, как снижение производительности труда на предприятиях, стройках и сибирских рудниках, что уже отражается на всех социальных слоях населения.
Кто-то культурно промычит о недостоверности фактов, изложенных под влиянием церковного и целебного на мой организм 'Кагора'... но всё одно пожелает, чтоб я сдох, дабы не развращал в дальнейшем нашу Молодость, но как иной раз говорят одесситы: 'Не надо так на меня молчать!'... Я, видите ль, только грущу. Я, знаете ль, лишь ностальгирую-с...