Аннотация: Лучше времени не знаю, Краше девок не знавал...
Надо красиво, граждане, стареть...
Посмотреть на меня и моих приятелей - таки целая эпоха прошла перед нашими глазами. А мы всё молоды... Правда, лишь душой, но и то благодаря Господу нашему.
Да, опять вот вспомнилось история, связанная с хохлёнком Мироном, перешедшим в наш класс в пионерском ещё возрасте. Этот шустрый пацанёнок переселился со своими родичами в наш степной край как раз в те развесёлые для нас.. денёчки, когда мы уже были склонны совершать неугодные Богу и обществу безрассудные поступки...
Действительно...
Мирон оказался из тех отчаянных, о которых меня предупреждала родная мамА, но которых рекомендовал тогда мой благочестивый дядя. Рассуждения моего крёстного благодетеля сводились к тому, чтобы я учился на чужих, но никак.. не на своих ошибках. Оно, конечно, всё правильно... Однако, по-другому считали мы тогда эти поучения, да нравоучения...
-Словоблудие-с... Демагогия!..
А мать то, как всегда, оказалась права.
Но времечко было такое, что каждый из нас чувствовал себя вулканом, готовым к извержению.
Мы были свободны...
Никому не под силу было ту свободу отнять...
Сначала было беззаботное детство...
Забыть невозможно, как воспитывали Мирона мы, чему его учила школа и как положительно на него влияла улица... Ведь нормального общения он не понимал, а потому хохлёнку можно было только матом более-менее что-то объективно объяснить и по-матушке для него кое-что сформулировать...
Ведь доходило до того, что приходилось постоянно корректировать хохляцкую речь Мирона с помощью кулака, так как невозможно было спокойно слушать издёвок и коверканий им родного нашего языка - языка Есенина, Высоцкого и всех ныне покоящихся на погосте наших пращуров - Царствие им Небесное...
Можно ли, скажите, было выдержать издевательств хохлёнка о нашем грозном оружии, когда он пренебрежительно и даже уничижительно отзывался обо всём русском, произнося всё на языке неизвестных нам тогда готтентотов.
-Пулей-мёт!... Пулеймёт!-скажет Мирон, да ещё и несколько раз со злобой повторит, а сам таки закатывается тогда.. то ли над нами, то ли над языком русским, ему - ещё интересном, но не совсем-таки понятном.
Срам.. да и только..
Мирон быстро рос на наших глазах, практически изучая чуждый ему говор. Наконец, он "на отлично" овладел нашим русским нецензурным, коим руководствовался на улице, в школе и даже дома, где совсем необязательно было упоминать о нём.
Когда же Мирон освоился и стал, зараза, карнавалить, подшучивая и над нами, то мы подумывали о том, чтобы сводить его к лучшему невропатологу.
А коль он начинал картавить, то приходилось прибегать к помощи другого одноклассника - Сашки Сухого, которому драка с хохлёнком была слаще печёных его матушкой пирожков с морковкой, которую мы по зиме тырили у снеговиков и отдавали другу за его уроки логопеда, ибо у Мирона были большие проблемы с произношением буквы "р"...
Однако, Сухой продолжал обучение беженца, растрачивая силы свои и энергию...
-Сухой, зал@аза!.. Ты же мне @еб@ло сломал!-плакался постоянно хохлёнок после стычек, заканчивающихся меж ними всегда кровавой дракой.
-Окстись, Мирон!.. Какое ещё @еб@ло?... Не ломал я тебе никакого ребра!.. Сбрендил что ли?.. И не думал... Но как тебе, бестолочь, не дать тумака.. и то лишь в целях воспитания и обучения!-отнекивался Санёк, ухмыляясь...
А уж.. когда Мирон впервые посмотрел снизу вверх на наш высотный элеватор, то так и выпалил.
-Отож... Небоск@ёб!...
Мы так и закатились...
А хохлёнок совсем не понимал - над чем или над кем его одноклассники ржали, аки кони, заливаясь и хватаясь за животы...
-Ист@ебитель!... Ист@ебитель!-восторгался Мирон любому летательному аппарату, особенно - "кукурузнику" АН-2... Апофеозом же.. ликования Мирона был классический полёт с конька крыши нашего земляка Каширина Кольки.
Тот экспериментатор не пожелал потеть над сложнейшей конструкцией летательного аппарата, способного радовать своих земляков свободным полётом, а решил самостоятельно спланировать с какой-либо высотки по-своему методу, ещё не исследованному до него специалистами онаго лётного дела...
В этом деле Николя был пионером...
Так, вот... Зарубив самого большого домашнего гуся, Колик отрезал у него крылья и с помощью мудрых советов, почерпнутых из книг и брошюр, самодельных приспособлений и маленьких дедовских хитростей, закрепил металлом те гусиные крылья уже на своих сильных руках.
И вот наш крестьянский сын уже на коньке крыши...
Нас распирало от любопытства...
Мы не в силах были сдержать предстоящее умопомрачительное наслаждение полётом испытателя... Однако, некоторые из нас понимали, что оное испытание так уж.. походит на суицид с трагическим концом, ибо полёт на таких крылышках с крайне недопустимым весом был совершенно непредсказуем...
Мой аналитический ум пионера подсказывал, что длительность и дальность полёта Николя зависели не столько от хорошего крепления крыльев к натренированным и сильным рукам старшего товарища, сколько от их размаха, частоты взмахов, вращений и, конечно же, храбрости летуна-испытателя, готовившего себя к полёту по программе первых советских космонавтов-смертников.
Если бы Каширин пригляделся в тот момент, то заметил на моём лице совершенно идиотскую во весь рот улыбку, ибо я видел дальше, чем он. Я так очаровательно скалился, прекрасно понимая, что дело, которое он тогда затеял - дохлое... Однако, сделав композицию из трёх пальцев, я спрятал руку в карман, дабы ничего ужасного с нашим земляком при испытании не произошло.
Все мы.. надеясь на лучшее, так и застыли с открытыми вверх ртами: кто в классической позе истуканов острова Пасхи, а кто и просто выглядел памятником - от предстоящего.. исторического полёта нашего.. несколько чудаковатого старшеклассника...
Сам же испытатель, стоя на краю, видел уже себя в книге мировых рекордов Гиннеса.
- Ул@а!... Истл@ебитель!-взвыл, помнится, сиреной атомохода наш одноклассник Мирон, глядя на Николая в одежде пришельца с чужой планеты и с крылышками Ангелочков.. так красиво и ловко бравировавшего на коньке крыши, словно жирный мартовский котяра изощрялся перед кошечками своею грациозностью и цепкостью на краю пропасти - во ржи.
-Смотл@ите!... Смотл@ите!... Истл@ебитель!... Истл@ебитель!-орал, не унимаясь от новизны впечатлений, Мирон...
-Тю... Мирон!.. То не истл@ебитель... То испытатель!.. А вернее, смертник-испытатель!-учили мы хохлёнка то уму, то поучали его разуму...
А вот и наступил тот долгожданный, кульминационный момент полёта, назначенный на обеденный перерыв, дабы как можно больше люда подтвердили комиссии о рекорде полёта на дальность приземления...
....Слышали мы, что Каширин выдохнул, будто после первой.. не закусывая; видели, что Николай чуб начесал, словно для фотосессии, крылья - на ширине плеч расправив, заорал по-гагарински: "Пое-хали!"... Тут же.. Николя, совершив нечто похожее на последний реверанс.. прыгнул... Взмахнув гусиными крылами, он, конечно, мечтал взмыть под облака, а шагнул - в неизвестность, и как мне казалось, махнул то лишь - единожды...
Мы зажмурились...
Все видели, что "пилот" прыгнул... Видели, что полетел... Летел - не птицей и не вверх... Летел - гирей, и надо же - вниз...
Пушечным выстрелом прозвучало падение пилота...
-Ах!-раздалось эхом в округе...
-Ох!-распространилось вокруг...
Это всё одно, что рухнуть сонным ночью с кровати, провалившись в тартарары...
-Боже!-ахнули со всеми и вымолвили мы, сжавшись, будто бы.. от своей боли...
Рёв такой стоял в округе, что сейсмические волны землетрясения достигли, верно, самой Московии, где служки зоопарка даже слонам "карету" помощи с командой психологов, говорят, вызывали. Амплитуда такая, знаете ль, пошла... Помнится, что шатало нас из стороны в сторону, словно после месячного тура в скотском вагоне поезда Лондон-Токио.
Выражение наших лиц, при этом, история не сохранила, но состояние, сограждане, скажу вам, было истерическое - мы боялись открыть глаза... Мы боялись, наконец, видеть пред собою лежащее барахлом неподвижное тело.. изуродованный падением труп...
Помнится, что началась тогда жуткая ария потерпевшего в катастрофе лётчика, ибо ощущение боли испытателя - непередаваемо...
Обо всём можно было думать, и что только не мельтешило тогда в нашем юном сознании...
-Уж, не тирания ль Зевса, решившего за непослушание наказать нас, направив разряд грома и молний в нашу сторону!?-предположил Сухой Санёк.
-Та ни... Яко каже моя мамо: "То предродовые возгласы придурка Джигурды!-выговорил, вдруг, шокированный происшедшим, друг - хохлёнок.
Результат падения был - налицо... Результат крушения был - на лице...
А теперь, граждане, представьте себе: раненого, голого, с простреленным коленом, истекающего кровью бедолагу, спринтером бегущего по полю прошлогодней, высохшей крапивы от стаи охотившихся голодных, злых и нахально-хватающих за пятки американских агрессоров-гиен... Именно так мы оценивали состояние летуна.
Мысленно озвучив неудачно-рухнувшего с крыши испытателя свободного падения Николя, мне стало жаль своих перепонок... Так уж.. зримо представился хор Пятницкого, сопровождаемый бубнами шаманов Хакасии, Бурятии, Тувы и китайских пустынь...
Открыв левый глаз и направив взор свой на место падения, я увидел фигуру-зомби в полуприсяде, растрёпанные волосы, горящие какой-то новой священной мыслью глаза, и конечно же, глас потерпевшего, изрыгающий невнятные проклятья в адрес какой-то незримой ему сволочи.
Видимо, всё же.. бес выходил из чрева человеческого и он собачился со всеми, будто и не его самоцелью было испытание полётом, а вроде как.. чёрт его гнал на ту крышу в чудном одеянии, что стыдно ночью совам показаться...
Нам, ещё чахлым тогда детям Заволжья, было стыдно за столь непродуманный и неподготовленный полёт Кашириным, но нашлось и много его защитников - безумству храбрых те пели песню...
Казалось, что даже Статуя Свободы за столь мужественный поступок простого сына страны Советов и в знак уважения к оному храбрецу.. чересчур низко склонилась, окунув каменную свою голову в воды Атлантики.
Слава Перуну!..
Обошлось...
Бог, видимо, за бороду или какие другие причиндалы держал испытателя... Главное тот жив остался, но омрачил-таки общее настроение масс... А то, что пару рёбер сломал, да челюсть ушла ближе к затылку, заикаться стал, прячась от собственной тени, так то по сравнению со звёздным мигом полёта и вечной в его сознании славой - простой насморк...
И как хорошо, что его закадычные друзья отговорили Николая тогда от прыжка со стометрового элеватора, ведь на мокрое место пришлось бы всем любоваться.
Благо семейное счастье тогда впорхнуло в его дом, а потому Николя стал отшельником и тема для разговора о полётах сразу, вроде как.. стала для всех исчерпанной.
Грант от Сореса он не получил, но поговаривают, что притворяется нынче больше, чем тупым. Зато испытал себя на прочность и от того стресса надуло в голову ему незнакомые до того языки: казахский, белорусский и украинский - правда, на уровне инструкции по применению освежителя воздуха... Дак, другие своим поведением и того не заслужили...
Ноне же.. Николай, сказывают, изучает анатомию...
Иногда, проводит и опыты на котах, покушающихся на их домашних цыплят, не понимая, почему те никогда не падают, как хряпнулся он всей своей тяжестью навзничь... Только они и выказывают ему респект, почтение и удвоенную радость, ибо другим не до него и тем паче - давних тех воспоминаний.
Странный, поговаривают, стал Николя какой-то - всё на одной какой-то - своей волне...
А что же было потом...
А затем мы учили крестьянского сына исполнительскому мастерству певца...
Хоть и картавил и шепелявил хлопец с рождения, но таки собирал тот по вечерам, не стадионы, конечно, а парк полуслепых бабушек-старушек, полуглухих сплетниц-хохотушек, помахивающих в такт его зоновских песен сопатыми своими платочками и сентиментально смахивающих старческую скупую слезу.
Да и как было не плакаться, коль бабушкам хотелось большой и чистой любви, но немощными дедами писались на печи всё новые и новые инструкции, накладывающие табу на желания и хотения морщинистых от времени, но ещё похотливых старушек.
Угарный, но уже наш.. с далёкой и неведомой Украины хлопец собирал толпы любопытных приверженцев его актёрского искусства: жалобно мяукавших, бездомных и облезлых зелёноглазых кошанов.. вместе с их извечными врагами - бродячими, да брехливыми псами... Однако, заключив временное перемирие, и те, и другие.. радостно приветствовали исполнителя громким лаем и помахивающими из стороны в сторону хвостами, каждый раз приглашая исполнить хохлёнка ещё и "на бис"...
Шедевром же.. исполнительского его мастерства являлась песня знаменитого шансонье Вилли Токарева - "Небоскрёбы"... Смущаясь и краснея.. выходил застенчивый хохлёнок на сколоченную нами наспех сцену из вино-водочных ящиков и после успокоившихся, наконец, зрителей начинал спивать звёздную в его жизни песнь...
-Небоск@ёбы Небоск@ёбы ,
А я маленький такой...
То мне стл@ашно, то мне гл@устно,
То тел@яю свой покой.
Когда же мы подросли, то жизнь наша стала полна смыслом...
Кирнув для храбрости и веселья "Солнцедара".. мы выходили в эфир на средних волнах, радуя и потешая публику округи незамысловатыми байками, да музыкальными композициями "Битлзс".. "Роллинг Стоунз", песнями любимого Высоцкого и исполнителями шансона, не забывая о заоблачных, далёких и неведомых нам небоскрёбах в исполнении того же Мирона.
-Небоск@ёбы Небоск@ёбы ,
А я маленький такой...
От тоски мы глушим водку,
Только водка не бел@ёт.
В дальнейшем.. пред нами уже был совершенно другой, обрусевший хохлёнок - Мирон со своим взглядом на жизнь, с понятием бытия и воровскими замашками. Оному мастерству мы не обучали его, однако, каждый раз удивлялись, когда Мирон, отходя от доступных всем прилавков, что-то обязательно с них лямзил.
-Дурень думкой богатеет!-поговаривал он, рассовывая украденное по шхерам в своей одёжке на телесах.
Только, впоследствии, мне стало понятно значение украинской пословицы, каждый раз высказываемой неблагодарным хохлёнком нам - его учителям.
Возможно, так бы мы с ним и продолжали дружить или хотя бы.. общаться, если бы Мирон не подложил мне в юности подлянку, а скорее - "свинью", которую я не мог ему в дальнейшем простить...
Я был призван на Северный подводный флот...
И не успел машинист тепловоза отдать нашему городу прощальный гудок, а поезд показать за поворотом хвост всем провожающим меня друзьям и подругам - хохлёнок, яко недогулявший кабанчик, превратился в ненасытного и мерзкого кабана - хохла.
Знавали все мы, что к девчушкам Мирон был пагубно слаб, но не до такой же степени, чтоб подбивать клинья к провожавшей меня любимой певунье...
Редкостный, надо заметить, всё же подлец... Пусть ему и ноне в северном краю от моих воспоминаний икается...
Некоторые люди, скажи, как грозовые серые тучи - только свалят от вас и сразу становится легче жить. А горечи или боли в сердце от потери бывшего некогда дружка я таки не заметил... Хорошо, что есть время, расстояние и трудности. Именно они дают понять - кто любит, кто дорожит дружбой, а кто и вовсе нам не нужен...
Хотелось бы, граждане, несколько сократить текст, дабы лучше вам читалось, однако, при бешеной цене на память - оставляю всё, как есть...