Аннотация: "И был я нежен, и немного груб, податливо к ногам она стекала, Оставив отпечатки губ по контуру- от края и до края!"...
'Умные люди часто бывают жестоки. Глупые люди жестоки сверх всякой меры'. (Д. Лондон)
- Итак, неугомонные мои хлопотушки, топотушки, хохотушки! Пора бы мне вставать, да вновь учиться ходить! - просил я ухаживающих за мной премилых Ангелочков в белоснежном девичьем одеянии. - Хоть и хороши ваши палаты, но палаты то не думские, не барские, а больничные. Это же не каникулы в забугорном Лас-Вегасе, а процедуры и так надоевший мне массаж!
И подняли меня девочки-пампушки за слабые рученьки, поставив на ватные ноженьки, и сделал я первые, как в детстве шаги. А коль меня и ноне прислонить к тёплой стеночке в тихом и укромном месте, то и я буду ещё очень даже ничего!'... Красавец!
Так, день за днём... чтобы, наконец-то, я самостоятельно стал передвигаться, девчоночки делали для меня всё от них зависящее, используя своё обаяние, очарование и привлекательность. Но я перемещал тело по палате, да и то поди, что нельзя было назвать ходьбой. Это была лишь пародия на оную. Унывать же мне никто из них не давал, надеясь на благоприятный исход излечения.
- О, Отец Вседержитель! Благодарю за то, что оставил на Земле этой прекрасной! Благодарствую Тя... за то, что не утратили органы своих функциональных способностей. Во имя Отца и Сына и Святого Духа. Аминь! - отбивал я поклоны Господу Богу.
Вот как бывает... Не бережём мы сами себя в молодости и пещерные люди по оному случаю острили надо мной, произнося с иронией: 'У подруги веселился, а оказавшись, чёрти где, на краю бездны и пропасти, слёг в больничку - прослезившись'...
Но дошли мольбы до Небес и я несказанно был рад тому, что не случилось разрыва мозга при падении с крыльца у Ксюши: на дне её рождения и всё так удачно сложилось. Мы разминулись со Святым Петром, а потому не пришлось занимать мне очередь у врат Рая. Надеялись на лучшее и любящие меня друзья с подругами, радуясь тому божественному исцелению. Однако, очень мнительным, конфузливым и суеверным я стал, что не мог освободиться от комплекса неполноценности, да и анормальности.
Всем на удивление - не тот я уже стал ходок: не было, свойственной мне, резвости, земля не горела уже под ногами, не бил, аки конь, пред собой 'копытом', не летел, сломя голову, выше стрижей и лишний раз на улицу уже не ходил, стесняясь своей походки. Да это вовсе и не ходьба была, а зигзаги вусмерть пьяного узбека Махмуда, да и то: после трёх бутылок 'шафрана'.
- Та нет же, девчушки, никто меня не насиловал и на кол не сажали, что уж за пошлые фантазии таки... посещают ваш мозг.
Грешно, право же, смеяться над недугом своего бойфренда. Нет бы, посочувствовать, так те принародно конфузят меня. Да нет же, и на ежа я не падал! - парировал я и эти приколы друзей. Будешь, пожалуй, и на узбека походить, нежели так извращённо с высокого крыльца спланировать, головой приземлившись, что даже шнурки в полёте сами узлом на моих ботфортах затянулись.
А ведь предсказала этот недуг, отошедшая в мир иной, моя баба, Анна Ивановна. Ни Бог мой - не желала она внучку своему ничегошеньки плохого, так уж... любила меня. Ох, поговорить бы час сей с нею на эту тему, да что-то не снится уже давно.
Надобно обязательно навестить погост, где она почивает, дожидаясь родного внучека на заросшей, верно, травой, могилкой.
- Ах, какова походка! Ох, как важно то и величаво внук мой вышагивает, словно цапля на пруду в поисках лягушонка, яко на протезах, так красиво, так красиво!.. Ну не идёт, а пишет... И всё, как бы... с приплясом! - говаривала она, изумлённой таким сравнением, моей супружнице, которая смотрела, как брёл её мученик с работы с дефективным телом и бледной обличностью.
Не понятно, что завораживающего было тогда в моей походке, что так могло её увлечь и порадовать, но слова её, как оказалось, были пророческими... Хожу и нынче, как раненый в корму, в хламину пьяный и хроменький тараканище, опосля лоботомии то.
- Боже! И за что, - думаю, - мне такое наказание - понять не могу. При этом сжимаю кулаки и смотрю на наших сограждан: скрозь бегущие из глаз слёзы бессильной ярости. Хотя, если бы у меня были колёса, то и я был бы не хромой дядя, а дилижанс!
Почто, например, не наказан Небом писарь Горбаньзон. Ведь оный прыщ, со срамом на лице - этот 'злыдень писюкавый'... пожалуй, и не ведает, сколь детей его по вокзалам без опеки и попечения шастает, и скажи, не карает его Всевышний. Ой... извиняюсь, девоньки, ошибаюсь! Наказания земного, как оказалось, и он не избежал. Сразило, молвят, шибко: за его пакости в отношении несовершеннолетних детей. У каждого, не выдерживающего критики действа есмь, угодные Богу, последствия.
Так, заметив корысть в помыслах и поступках своего папаши - Одиссея, самолётом с Тель-Авива прибыли его дочурки: Шири и Ципи, решив загодя себя обезопасить от того пройды и нахала. Такие, право, умнички, эти еврейские, с Тель-Авива, красоты неземной, милейшие иностраночки, коих я сразу же зауважал и залюбил, так как боролись те сами за правду и справедливость.
Эти премилые девчушки, посоветовавшись с дедушкой своим Соломоном, чтобы не выплачивать бросившему их прохвосту в старости какой-либо пенсион, подали в суд заявление о лишении родительских прав беглого своего папаши - алиментщика, дабы он в дальнейшем не претендовал на их богатое наследство. Совсем. Ох, и лукавы девчушки - не перестаю удивляться.
То-то еврейская кровушка в них течёт, право же - хитры, и практичны. Взяли, да показали своему папА между двух третий, рассмешив всех участников процесса, да и укатили на родину деда, дабы никогда более не встречаться с этим чужим дядькой.
Да кто знает - его ли, вообще, дочурки... Ведь, практически, он их не видел. Ихнего бы папашку за то злостное уклонение от алиментов - на тюремную похлёбку с сухарями из отрубей, но красотки Израиля не были так мстительны, как их... военщина.
Что это я, вдруг, о жлобах разговор повёл. Ах, да... Вспомнил, что у сожительницы Горбаньзона - Наденьки такая, яко и у меня иноходь. Ну, один-в один... Правда, она после пяти абортов так похаживает, но и мне же, мужику, чёрт побери... не рожать то.
Всё дивлюсь, как может женщина такое выдюжить, да ещё, после всего, и таскать тяжёлый аккордеон по городу на худеньких, аки у огородного пугала, своих плечиках. Она у дома поди путается, следуя на кривеньких ножках - по кривенькой дорожке, а ей ещё и кривой народ надо потешать, на торжествах, так как таких медхен осеменаторы делают с одной бутыли, шприцем то.
Так и я, яко переваливающийся 'стри****ик' - не догнать никого, а уж... бежать, не смей о том и не думать - грохнешься. Да и куда бежать, ибо не плачу алиментов на брошенных детишек - нигде не напачкал, как тот олух Царя Небесного, олень то.
А чего, спрашивается, мы по баням шарились, да шлялись. Вот так ненароком, бросив взор в злополучное в одной из тех бань оконце и, сосредоточив взгляд на том, что располагается у обнажённой красотки ниже ватерлинии, я вместе с иными шкетами: совершал негодные, с позиции морали и, греховные, с позиции церкви, проступки. Это же, помнится, и привело тогда к скачку напряжённости: не только в моих ситцевых шароварах, но, верно, и в коробке головы, с мутным и посоловевшим, мозгом то.
Хотя, что я мог видеть в банном пару - ничего. Не спорю - пуповина у неё была правильной формы. Да и что, право, за грех: посмотреть на манящие соски наливных её грудей и начинающий пробиваться в подмышках и паху мягкий темноватый пушок.
- О Святой Казимир! Да лопни тогда мои глазоньки, когда я у баньки был сражён наготой юной девы, изумлён её действиями эротического характера, ибо красотки были нашим национальным достоянием, коих мы со школы считали профессионалками.
Как, вообще, в период построения нашего светлого - коммунистического, могли мы лицезреть то тело юной - молоденькой училки, когда на индийское кино до шестнадцати лет никого из нас не пускали и пинками от клуба гнали. Потому-то, заранее заползая под зрительские кресла, мы с жадностью смотрели на завораживающий танец живота индианки. Так затем, краснея щеками, хихикали по этому поводу с нашими девчатами, так как всё для нас было в диковинку, всё для нас было - в новинку.
А 'разбор полёта'... состоялся на берегу озера в компании хмельных докторов, моих дружков - диагностов. Он показал, что не могло событие тридцатилетней давности быть причиной недуга. Анализировали и другие причины моей хворобы, когда я находился в более экстремальных ситуациях, кои могли повлиять на здоровье, когда у тебя: ничего не болит, все сны - в цвету, аппетит - дай Бог каждому и поведение в ложе - мадамам по нраву. Ведь и хороводы со мной те водят, коль им так славно.
Пройти ж... по Элеваторной, свернув на Паровозную, я не могу, боясь простыдиться. Потому и еду к морю, чтоб меня ласкала молчаливая волна и где меня никто не знает. Ведь нарушена координация движений, а потому меня всё тянет и тянет влево. И, скажи, возраст - не помеха, ибо путь жизни состоит из неопределенности, но наша психика всегда ищет простоты и ясности.
Думал, что жизнь совсем уже отвернулась от меня, но приятели заставили посмотреть на неё с другого ракурса. Только тогда я убедился, что не только моей премилой красавице - подружке в Крыму солнце светит, но иной раз и на меня ласковые лучи роняет. Неужели надо так грохнуться, чтобы переосмыслить свою жизнь. Оттого и падение, и удар были, как обухом по голове.
Всё равно, девочки мои разлюбезные, вынужден отказать ноне вам в посещении моего крова, ибо не привык я ещё сам к себе, да и не хочется, чтобы вы меня переваливающимся увальнем видели. Так ныне и хожу, как соседушка молвит: 'Рубль - рубль тридцать, рубль - рубль тридцать!'... Тут можно много и долго спорить о вероятности и случайности таких совпадений то.
А с другой стороны...
Каковы же преимущества моего положения для женщин, скажем, нынче. Ведь одомашнился я... а потому и кофе могу подать вам в ложе, проводить, а вечером, утомлённую солнцем и нервным переутомлением, встретить с работы. Главное - не сбегу.
Каково, подумайте, для вас, мадам, одолжение. Окружающим от меня была бы только сплошная польза и дикое удовольствие.
А уж... коли по хозяйству Кентавр вам нужен, то я вам в том не помощник. Извиняйте - не моё это... Не моё. Я в хорошие то времена все заботы и хлопоты по дому возлагал на близких мне лиц, а на сегодня обо мне следует по такому случаю... забыть.
Чрево организма отдыха требует, ибо мой мозг уже отупел от жизненной фигни, связанной - с разными правоотношениями.
Коль освобожусь от комплексов и стану раскованнее - непременно приглашу. Это нежели, кто навестить меня желает, а то опять уеду дикарём на берег моря Чёрного, и это, верно, самый лучший выход из положения, чтоб не донимать своих знакомых подруг урождённому в год собаки. Не каждой же зазнобушке мой 'лай'... будет по душе. С другой же стороны, ведь каждому семейному очагу нужна охрана, а потому следует и вам как-то в конце жизни себя обезопасить. Однако, о том вам думать надо.
- Господи, Владыко живота моего, очисти мя грешнаго! - повторяю я вновь и вновь, желая для себя полнейшего исцеления.
Почто мне наказание Господне. Где и когда случился такой яркий всплеск эмоций, что я так пал у Ксюши наземь с высокого порога. Ведь... употребление алкоголя, вообще, не могло быть причиной тех изменений в коре головного мозга, чтобы так из стороны в сторону заштормило. А ведь обстоятельства помогают нам как следует встряхнуться и всё начать с чистого листа.
Опять не то... Опять не та... причина для хворобы. Но на то же оно и виноградное вино, так как на радость всем нам дано...
Вона... скажем, вороватый соседушка мой, по кличке 'Гнутый'... как родился на бражной бочке, так до сей поры даже ног с неё не спускает. Ему бы костюмчик, да тапки белые в гроб уже готовить, а он всё сивуху кушает-с... До сего дня бражничает, и скажи, ничего с ним не случается, никакого синдрома алкогольной абстиненции, лишь гнётся всё ниже и ниже к земле. Самая же тяжкая его болезнь - похмелье. Хотя тому, кто наделён хорошей конституцией, сказочно везёт в жизни, со здоровьем то.
Правда, пьёт он между отсидками в тюрьмах, где, верно, отдыхает от запаха и вкуса самогона. Живёт то он с детства напротив тюрьмы, но большее время, напротив своего родного дома. Скажи... и жизнь ему - в удовольствие, и жизнь ему - в радость. Значит... и причина моей болезни не в том, что в саратовских кабаках я пиво любил с приятелями-однокурсниками попивать.
Ужель я зависим так от стресса и потрясений, что становлюсь лентяем и двигаюсь исключительно на пинковой тяге. Только и тянет к перу, дабы самого себя, да онемеченных русичей, чёрт-те... какими своими воспоминаниями побаловать. Да и немчура, бежавшая с Руси, всё просит о русских берёзках написать, а ещё о вкусовых качествах весеннего с них сока. А я вот им лучше опишу о стратагеме: 'О китайском искусстве жить и выживать'. Когда нужно бросить кирпич, дабы заполучить яшму. Я же буду думать, что за основание, источник и импульс были, что не спарашютировал с крыльца. А долбанулся оземь. Наотмашь.