Аннотация: Ты пускаешь людей в своё море, а они не умеют плавать и тонут, обвиняя во всём тебя. (Джон Леннон)
Ты пускаешь людей в своё море, а они не умеют плавать и тонут, обвиняя во всём тебя. (Джон Леннон)
Весна... Школа жила обычной повседневной жизнью. Никаких потрясений, как то: комиссий отдела образования и комиссий по делам несовершеннолетних, пожарной инспекции и ежегодных прививок, типа 'пирке'... не ожидалось.
Шёл третий урок, время близилось к обеду. В коридоре тишина, лишь изредка из кабинетов доносились фразы иностранного языка, звуки баяна с урока музыки, удары мяча с урока физкультуры. Привычную размеренную жизнь школы нарушил ни неожиданный звонок на перемену, ни беготня ребятни, раньше времени покинувших класс, а всех потряс топот бегущей в калошах по коридору школы грузной уборщицы, голосившей, не жалея голосовых связок, трахеи и своей лужёной глотки:
- Уби-ли! Там тру-труп! Труп! Караул! Беда... беда! Ужас... ужас! И лежит там наш ученик с самодельным тесаком в бочине...
Из классов с испуганными мордашками вывалили ученики, а вслед за ними... выбежали учителя, взирая широко распахнутыми моргающими глазницами на убитую горем уборщицу, которая, пританцовывая 'Макарену'... и ударяя себя по трёхслойным бокам, да целлюлитным ляжкам, орала, как резаная, указывая в сторону школьного огорода, а за ним: и полной штиля озёрной глади.
- Тру-пп! Уб-би-ли! - всё не унималась потрясённая увиденным женщина, размахивая перед сотней собравшихся учеников руками, аки лопастями ветряной мельницы. Переминаясь с ноги на ногу, и не переставая танцевать, что забавляло учеников, которые передразнивая мнительную во всём техничку, были просто счастливы враз оборвавшемуся уроку, совершенно не скрывая в том своей дикой радости.
- Уж не кукушкой ли, - думали учащиеся, - она поехала? Какой может быть труп в стране развитого социализма, где чётко и слаженно работала советская милиция. Стоило старшеклассникам только поглазеть на участкового Захарова в портупее с пустой кобурой на бедре для стопки и солёного огурца, но никак ни пистоля, так становилось жутко, ибо всеми задавался закономерный и логичный вопрос.
- За кем сегодня припёрся сей страж порядка!?
Ведь у каждого из учеников за душой были проступки, а то и явные преступления. Мы, скажем, с Мироном, в нарушение закона, на своей радиоаппаратуре выходили в эфир на дальние расстояния, балуя молодёжь Губернии новыми песнями Высоцкого, чем, якобы, создавали помехи для полёта малой авиации, типа 'кукурузников'. Другие же наши одноклассники, помнится, выставив окно в кабинете физики, похитили магнитофон и некие химические вещества, дабы всю ночь на озере развлекать фейерверками и салютами любимых своих подруг. Так... что было кому дрожать от страха и шарахаться участкового, чтобы не попасть на карандаш заслуженного жандарма нашего околотка.
Кто-то из старшеклассников, передразнивая уборщицу, прыгал... обезьяной. И любопытная, ничем не опечаленная толпа учеников рванула к берегу озера под лозунгом: 'Ура! Побежали!'... Именно туда, куда показывала уборщица шваброй. Вот ведь, пардоньте, баба - дура! Приспичило, видите ль, ей в рабочее для всех время побездельничать. Ну и нашла та мадам... предпенсионного уже возраста, на свою корму преключений, которых хватило бы и на то, чтобы составить пару тому, якобы, 'убиенному' старшекласснику школы.
- Труп! труп! Там, на берегу, лежит труп нашего ученика! - скулила она волчицей, хватаясь за массивную грудь в районе биения её сердца. - Сходила, называется, мусор вынести. Вышла проветриться, свежего воздуха глотнуть.
А я, соблюдая титаническое спокойствие, возлежал на мягком травяном и душистом зелёном ковре пригорка... в яме, что находилась за интернатом старой школы, специально опоздав на урок химии, чему у меня была веская причина. Убежище же моё находилось за расположенным рядом саманным складом, которым тем временем заведовал постоянно ворчащий ветеран войны, Яков Иванович. И как только начиналась перемена, ребята бежали туда: кто покурить, а кто и опорожниться от утреннего кофе, но тут, как тут... завхоз! Ага...
- Что, - кричал тот не совсем, скажем, дикторским голосом, - так вашу мать, опять соби@яетесь о@ошать склад, кото@ый вот-вот @ухнет от вашей мочевины! Сейчас, - заявляет, - поот@ываю, к чё@товой мате@и, окаянные ваши от@остки и ско@млю б@одячим собакам, дабы к замку и стенам никогда более не подходили! Ведь весь са@яй обоссали и в навесной амба@ный замок нас@яли!'... Хулиганьё!
В общем, было ему на ком отыграться, да и сам повеселиться он был, видимо, горазд, находя в баловстве ребятишек некую отдушину... да нравственное освежение души. Как-то раз залезли мы через часть рухнувшей уже стены в тот склад и были оченно даже разочарованы, что только сами и перепачкались, аки свиньи. Ведь в том сарае не было ничего путного, кроме: лопат, веников, да засохшего в бумажных мешках деревянного клея... в плитках, которым и убить то запросто было можно! И что, спрашивается, старче охранял... Вот, что значит, человек старой закалки, прошедший войну. Нет настоящих фронтовиков уже рядом с нами, что и не у кого спросить дельного для себя совета.
Но это так - отступление, дабы откушать свежезаваренного купеческого чая, бо тяжёл писательский труд, что жажда мучает.
А тогда... Я лишь стал сладко потягиваться во сне, как меня разбудил непривычный для юношеского уха сторонний шум, никак не схожий с бурчанием завхоза. Я привстал и увидел толпу учащихся, бегущих в мою сторону - к озеру. Сначала она напоминала мне рой пчёл, а по мере приближения - табун лошадей, вырвавшийся из горящей конюшни. Впереди мчалась со шваброй, похожей на допотопное ружьишко, скандальная уборщица, что после прикосновения её калош с землей, в атмосферу поднимались клубы пылюги.
Я слышал рвущийся из груди уборщицы глас: 'У-би-ли!'... Обернувшись, я посмотрел на озеро. По водной глади лениво плавали утки, а в кустах, где обычно удили рыбаки, никого не было. Слева от пруда, на огороде, одиноко маячило пугало в фетровой шляпе директора.
Я сделал паузу и она, казалось, длилась целую вечность, совершенно не понимая, кого же это рядом с моей фигурой грохнули, что эти 'спринтеры' летят к месту моего удобного во всех отношениях лежбища!? 'А не припишут ли, - думаю, - на мой счёт тот невидимый моим глазом сторонний труп? Самому бы, - нашёптываю, - под какой-нибудь замес не попасть! Ну не разорвут же меня на молекулы и атомы, которых и в природе то не существует!'... Но в глубине души теплилась туберкулёзная надежда, что меня не подумают в чём-то обвинять.
- Куда же, - плохо соображал я, - они галопом табуна жеребцов несутся? И классный руководитель, Нина ИвАнова, и завуч - Виктор Сергеев, и директор школы Иван Александров, военрук Александр ИвАнов, и вопящая, пардон, баба-уборщица. Куда же, - думаю, - скачет вся эта толпа учеников, с учителями то?! Если, - соображаю, - не ко мне, то огород левее, а позади то вода... омут! Не топиться же... они летят в конце концов, прочитав драматическую пьесу А. Н. Островского 'Гроза!'... Прямо чертовщина, знаете ль, какая-то... Дьявольщина!
Я рассусоливал, когда к бездыханному моему телу бросилась моя первая любовь, Танюшка и, нанося ладошками пощёчины по лицу судорожно, но любя нашёптывала: 'Ты жив!? Жив! Живой! Живой! Живой! Так что же ты, дурашка, меня пугаешь? Ты на кого это, сумасшедший, меня хотел оставить! Я же не мать Тереза, дабы следуя за тобой, сутками оберегать тебя!'...
Не желая перед всеми конфузиться, я поднялся во весь свой рост, когда меня уже обступили со всех сторон в три ряда взволнованные наши учителя, уборщица и школьники... от мала до велика. Кто-то был очень даже разочарован, что не увидел некого убиенного типа. Мой класс, наоборот, был рад, что я жив и здоров! Снаружи... Срывая с моего тела рубашку, они всё старались найти орудие преступления.
- Я интересуюсь, - пролепетал, - спросить, а что это вы тут вообще де-ла-ете? - произнёс я слова, которые поразили, по-моему, всех до глубины души, заставляя открыть рот от изумления, что ззапахло жареным и, казалось, дымок пошёл. 'Пришла беда, откуда и не ждал!'...
Всё это меня раздражало, а бежать некуда, да и спрятаться то было негде. Подбежал к моему остову и запыхавшийся директор Иван Александрович. Визуально осмотрев мой ровно дышащий каркас и, не обнаружив на нём колото-резаных ран и иных повреждений, смахнул пятернёй со лба липкий пот, нарочито и громогласно произнёс, обращаясь к вечному своему ворогу по совместной работе - заучу, Гаврилятову.
- В мой кабинет этого шалуна-прогульщика уроков! - только и произнёс Иван Александров и зашаркал подошвами своих поскрипывающих новых штиблет по узкой тропинке по направлению к нашей средней школе.
Положа руку на печень, я сначала струхнул... от неожиданности, ибо знал крутой нрав директора. Но каково же это было удовольствие - быть эскортируемым всем составом школы от озера до кабинета директора, куда у всех была боязнь - попасть на ковёр. Я брёл, а в моей душе бушевали ураганы, глаза застилал туман, а где-то недалече я всё слышал глухое бормотанье пожилого завхоза-ветерана.
- Ой-вей! У комсомольцев с пионерами - уйма наглости и минимум совести. Да что же это, това@ищи, делается, что эти демоны шастают... туда-сюда! Ведь са@яй обоссали и в замок нас@яли!'...
А мне впервые перед деспотом - директором школы пришлось держать ответ на поставленный вопрос: 'Почему я отсутствовал на уроке химии?'... Благо, что когда ему что-то было нужно от моих родителей, то он дружил с ними, а потому снисходительно относился ко мне.
Именно тем майским днём я понял то, что во мне произошло нечто такое, что способствовало зарождению в стенах средней школы таких зачатков: как навыки адвоката, так и государственного обвинителя, так как уже тогда мне, вьюноше, предстояло обвинить одного из преподавателей, злоупотребляющих высоким званием учителя; в то же время: стать на защиту своего друга Кучина Николя, оправдывая хулиганство, которое могли привести обоих нас, баловней, и чёрт-те... откуда залётного 'химика' к весьма печальным последствиям.
- Иван Александрович! Как же, - поясняю, - мне присутствовать на уроке, коль учитель, без каких-то веских причин, чуть ли не на пинках турнул нас с приятелем из класса, лишив права на учёбу. Вот скажите мне, пожалуйста, допустимо ли, вообще, взрослому дядьке конфузить выпускников школы перед любвеобильными одноклассницами, которым в скором времени, рыдая на груди, провожать нас - на воинскую службу! Надолго... а может и навсегда. Упаси и Богородица! Можем ли мы считать этого 'химика'... учителем? Конечно же нет, коль видим пред собой трамвайного хама, не способного воспитывать молодое поколение светлого будущего! Нет, это не Макаренко! - закончил я, перекрестившись, на что у директора среагировал даже его стеклянный глаз, который вдруг взметнулся вверх и стал рассматривать свой ум, как историка, недопонимая: кто всё же стоит перед ним: ученик и комсомолец, али церковный служка из местного какого прихода.
Это были мои первые осознанные слова, после получасового состояния сомнамбулы, в котором я таки... тем часом пребывал, думая о семейной паре учителей, которых мы, по прибытии, окрестили: 'крокодилом Геной и чебурашкой Ниной'. Если супруг походил на быка мирского, то его жена была очень мелкой, и надрываясь даже указкой, могла носить лишь имя с отчеством своего отца Моисея.
А затем я уже обвинял учителя химии в том, что тот, дескать, выпятив челюсть и, по бульдожьи клацая зубами, не имел представления о практике проведения химических опытов, ибо взял... да и бросил кусок калия в стеклянную колбу. В ней то всё и забурлило, заполыхало, зашипело, и та рванула в его руках. Я не верил своим ушам, когда друг Николя, вытирая голову рубашкой, стал сквернословить в адрес учителя. Я не верил своим очам, как можно было вообще кинуться в драку на преподавателя. Людоедские огоньки сверкнули и в глазах педагога. Но мог ли он думать, что может произойти такой эксцесс, хотя оный 'тираннозавр' должен был и мог предвидеть результаты опыта. Но чем ему было думать, нежели отдающий синевой фас с профилем, вкУпе с нутром 'крокодила Гены', просил опохмелиться.
Ему бы, таки... от греха подальше, проводить опыт за учительским столом, но никак не на столе физического кабинета, за которым сидели ученики класса, внимательно следившими за шаловливыми пальцами и каждым последующим действом самого преподавателя химии.
- И это, - заключил я, - называется воспитание подрастающего поколения, которым, видите ль, предстоит завершать строительство нового Коммунистического общества, когда какой-то бабуин, находясь в полном смятении, выгоняет из класса учащихся, которые без изучения таких важных школьных предметов, какими являются: химия и история, ни пить, ни кушать... ни жить, вишь ли, вообще не могут.
Последние слова были лестны и очень приятны директору, ибо именно он преподавал нам историю Руси. Однако я лгал.
Впитавший в себя не только лучшие, но и худшие пороки улицы, и увидев побагровевшего лицом от испуга Кучина, тогда схватившего за грудки учителя, имевшего явное преимущество в росте и весе, я даже не стал указывать на, мягко говоря, безукоризненность своего участия в противоправном деянии. Ведь, не раздумывая, я ринулся в потасовку, якобы, разнять воинствующего дружка с последним, вонзая свои острые когти в его адамово яблоко, что тот, аки перед ощипом, захрипел хворым бройлером. Мой разум был помутнён бесами, а потому я, не церемонясь, схватил ворога за галстук и, с помощью других ребят, мы выволокли неподъёмного хряка в тёмный коридор, где тот и был нами повержен. Ведь буря бушевала внутри нас, молодых, здоровых и красивых, что мы и не думали о тяжких для нас последствиях. Наоборот... тот, вроде как, сам подначивал нас заступиться за своего дружка. Мы думали, что он своим дурацким опытом, вообще лишил того зрения.
- Ну негоже, - молвлю, - какому-то бритоголовому гоблину... с его тяжёлым исподлобья взглядом, про которых говорят, что рылом не вышел - унижать учащихся... с вольнолюбивыми взглядами на жизнь. И тем более - при любимых девчонках.
Именно они не дали нам тогда полностью оторваться на нескладном, но живом корпусе бедолаги, не допустив совершения преступления в отношении... взвывшего от беспомощности химика. Не оторви они нас от оного неуча, по всей видимости, скурившего неизученные им в вузе работы знаменитых педагогов Расеи-матушки, мы были бы точно осуждены. Не довелось, помнится, поработать ему и в средней школе, так как после того происшествия, 'крокодил Гена' с супругой пыхнул из школы в неизвестном для нас, выпускников школы, направлении.
- Как же, - спросите, - я был наказан? Резюмирую, что никак, так как не успел я закончить обвинительную, вкУпе с оправдательной свою речь, как в кабинет директора вломился запыхавшийся завуч, Виктор Сергеев, и как из пулемёта зачастил, плюясь слюной и сморкаясь в сопливый платок, схватил за грудки директора школы и стал его трясти, будто собачий коврик. Мне с перепуга был непонятен его странный лепет, а потому и с кабинета я вылетел пулей, да и порхнул голубем домой, чтоб закончить, наконец, худой для меня день... в покое.
До сих пор мне непонятно, по какому поводу завуч собачился с директором и каждый раз их ссоры перерастали в драки. Возможно... кого-то из молодых, милых и очаровательных учителей женского рода-племени делили... не знаю. Брехать не стану. Хотя ещё несколько раз видел их закулисные между собой схватки и баталии, но старался учительскую, знаете ль... всегда оббегать стороной. Да если бы только я.
- Стыдно ль, - спросите вы, - мне за проступок в отношении учителя, граничащий с преступлением небольшой тяжести.
- Естественно! - отвечу я. - Каждый в отдельности из нас, вьюношей, - признаюсь, - был паинькой, но уж... нежели мы группировались, скажем, вечерами, да ещё и на танцах, то это уже была никем неуправляемая банда, которой, будьте любезны, не возражать и не перечить.
Резюмируя все свои точки и многоточия в этом откровенном эссе, могу лишь сказать, что учили нас в школе хорошему, а улица - плохому... Было с кого брать пример и на что посмотреть. Многие из наших учителей ушли уже в Мир Иной - упокой, Господи, души рабов Твоих, которые, потратив свою нервную систему на нас, неслухов и баловней, всё же... чему-то нас научили. Далее же... у каждого из нас, товарищи-граждане, сложилась своя жизнь: то бурная, то тихая, то узкая, то широкая, аки матушка-река Волга.
Чтобы мы ни говорили, но школьные годы были для нас сказкой, в которую хочется вновь окунуться. Увы! Юность со здоровьем давно помахали нам рукой с последнего вагона поезда, скрывшегося на горизонте... за поворотом.