Что крылья должны быть оранжевыми, Игорь Николаевич понял в нервном отделении городской больницы, куда попал после скандала с женой Ниной Васильевной.
Жена явилась к нему тридцать первого декабря за три часа до Нового года. Он был в хорошем настроении, - как раз накануне её прихода просматривал свои тетради с записями и сам себе удивлялся, - такой прорыв, такой успех, легко и просто, играючи, и вот вам, пожалуйста, новый подход к пониманию пространственно-временного континуума. Значит, год прошел недаром. Эйнштейн пусть отдыхает.
На этой радостной ноте прозвенел звонок. В его дом ворвалась Нина Васильевна, а с ней плоский мир, двигающийся строго в одном направлении, из прошлого к небытию.
Она, зачем-то полезла в шкаф, выкинула одежду, потребовала пуховую подушку, сунула в его лицо измятую бумажку, называя описью принадлежащих ей вещей. Он давно запутался и теперь даже не знал, состоит в браке или уже нет. В свой последний визит она требовала от него неподъем-ную сумму денег, иначе вернётся. Имеет право на законном основании.
Визит неожиданный, но ему не надо было так реагировать. Явление этой женщины в исторический момент - пустяк, на который не следовало обращать внимания. Что значит подушка, даже пуховая, по сравнению с его гениальным открытием, которое изменит судьбу человечества? А он вышел из себя, хотел что-то доказать, не глупость ли это? Она полезла на антресоль в прихожей, но, больно ударившись коленом о трёхфазный электродвигатель, с проклятиями захромала в комнату. Он бросился следом и тоже наткнулся на электродвигатель. Ударяясь и падая, увидел на голубом экране яркие оранжевые крылья. В тот момент его настигло озарение. Правда, испытания на этом не кончились. Вставая, неудачно шагнул, угодил в таз с разведённым клеем для обоев, поскользнувшись, упал головой на тот же самый электродвигатель и потерял сознание.
Совершенно трезвым оказался в травматическом отделении с двумя швами на голове и сотрясением мозга средней тяжести. Долго в травме не продержали, ночь была урожайной, его перевели в более спокойное нервное отделение. Он оказался в палате вдвоем со Степановым, не пожелавшим выписываться, чтобы не встречаться в Новогоднюю ночь с многочисленными родственниками жены.
- Чего я с ними не видел. Будут сидеть до утра, телевизор смотреть, а у меня режим.
Степанов был немногословен, сообщил только, что на нашем этаже через вестибюль гинекологи-ческое отделение. Женщины приглашали вместе встретить Новый год. Но зачем ему. Порывшись в тумбочке, лёг на кровать и затих.
Игорь Николаевич задумался, в какие удивительно неподходящие мгновения посещают нас удачи. Надо было споткнуться, упасть, удариться головой, и, наконец, сообразить, что крылья должны быть оранжевыми. И не просто сообразить, а на гигантский шаг продвинуться вперед в решении вопроса, где брать энергию на преодоление земного притяжения, если лететь своим ходом, без всяких дополнительных средств типа самолетов, ракет и прочего.
За ударом следует озарение, - классическая формула великого открытия, вспомним пример с яблоком Ньютона.
"Боль высекает искру истины",- повторил он несколько раз, чтобы потом записать в тетради.
Прямая связь боли и картинок, наяву или в воображении. Ни для кого не секрет, что истины гениям приходят в виде образов, потом уже описываются формулами.
Жена посетила его днем первого января и принесла пачку розовых тетрадей, чтобы не путать с синими, в которых писал теперь уже в прошлом году.
Незаполненные клетки манили, знакомое каждому пишущему чувство, и он не выдержал, сделал первую запись:
"Что такое случайность, если не паутина, сотканная из тонких причинно-следственных нитей? Кто-то запутывается в ней подобно мухе. Но я не паук. Я тот, кто окидывает взором всё вместе: и муху, и паука, и паутину".
Перечитал: все правильно. Но не это главное, и написал сверху: "Крылья для полета должны быть оранжевыми!!!"
Хотя истина пришла накануне, в момент падения в собственной прихожей, но зафиксировал дату открытия первым январем нового года.
Никакой мистики, все гениальное просто: с оранжевым цветом можно далеко улететь. В природе он есть? Конечно. Нетрудно вспомнить бабочек с крыльями и не только. Краситель желателен натуральный.
Он стал вспоминать знакомые растения, допустим, чистотел. Что еще? Но жена перебила его, направила в другое, более доступное её пониманию русло, обыграв падение мистическим образом, как месть нечисти за близость к божественному знанию. Он заметил, что оранжевый излучатель облегчит любой полет, а она добавила: "Чувства нас никогда не обманывают. Вот тебе и подсказка: ищи ответы в природе. Природа дает нам первые представления о цвете". Игорь Николаевич согласился: "Форма ничто по сравнению с цветом. Для сравнения: бревно и воздушный шар. Допустим, оба красные. Или серые. Есть разница? Существенная. Красное бревно вызывает совсем другие чувства, чем серое. Также и воздушный шар. Тем более светлый, почти белый".
На белый шарик Нина Васильевна отреагировала, но не так, как он хотел, - хмыкнула и сказала: "Форма белого шарика важнее цвета, - помолчала, - Правда, сейчас презервативы, какого только цвета не встретишь. Даже смешно, ведь важно их ощущать, а не созерцать".
Он хотел возразить, но спор неизвестно до чего мог довести. Хотя известно, до чего: упреков со стороны жены в его мужской несостоятельности он наслушался.
Игорь Николаевич стал писать в тетради, Нина Васильевна жаловалась, - думала, расстанутся, наступит долгожданная свобода. Но свобода в её теперешнем виде не привлекает. Девятый этаж, лифт всё время ломается, за стенкой глухая старуха. Тихо до звона в ушах.
2
Первый же визит в палату медсестры со шприцом привел Игоря Николаевича в шоковое состояние, он нервно задергался, побледнел, выступил холодный пот. Пытался что-то сказать, но жена, медсестра и Степанов услышали мычание.
- Игорь, что с тобой? - Нина Васильевна зарыдала в голос. Больше он ничего не помнил.
Пришел в себя, когда жена кому-то шепотом рассказывала:
- Лежит белый-белый, руки сложил как покойник и не дышит. Будто всё, конец.
Уколы ему отменили, и начались больничные будни.
Ночами Игорь Николаевич крепко спал после снотворного, днём дремал после обеда. Запомнил-ся сон: оранжевая река, пересекающая темное, почти черное пространство пещеры, извилисто текла к далекому просвету. По реке плыла лодка плоскодонка с индейцем на корме. Индеец в оранжевом одеянии, развевающемся на ветру (удивился во сне, откуда сквозняк?), не отрываясь, смотрел туда, где просвет. Не тот земной, к которому мы привыкли, другой, настоящий. Свет его мы воспринимаем не глазами, а внутренним зрением, он заполняет нас полностью, и мы становимся как бы звездами.
Ему везло, к одной гениальной мысли добавилась другая, и он избежал опасности зацикливания на месте. В его положении постоянного напряжения мысли высока вероятность паранойи. Для гения ничего удивительного, иногда трудно разобраться, что первично: диагноз или талант.
Произошло это в день, когда лечащий врач Вадим Павлович стремительно ворвался в палату, все кровати уже заняты больными, и голосом заглушил грохот насоса, откачивающего из подвала воду под окнами нервного отделения.
- Мужики, плотники есть?
Степанов рылся в своей тумбочке, опустившись на колени, так в тумбочку и сказал:
- Есть.
Игорь Николаевич услышал, но промолчал, а Серёга с неврастенией подскочил, встал столбом посреди палаты, стал тыкать в Степанова и заикаться, аж, пот на лбу выступил:
- Вон он плотник, да вот же он, смотрите, прячется между кроватями.
Тут и другие закричали и стали показывать на Степанова. И даже Игорь Николаевич закричал и стал тыкать пальцем.
Вадим Павлович достал из кармана своего халата весёленький розовый ромбик и протянул Степанову:
- Нужно на все двери отделения прибить, справишься?
Степанов ромбик не взял, потому что двумя руками держался за тумбочку, кивнул только.
После ухода врача поднялся шум, равнодушных не было, высказывались все и сразу. Кто как умел, делились опытом вбивания гвоздей в стену. Степанов молчал, но на его обычно сонном лице появилась хитрая ухмылка, кричите, размахивайте руками, дело поручено не вам, а мне.
Игорь Николаевич дремал после обеда, когда старшая медсестра Дина Максимовна опустила на пол ящик с инструментом, грохнула так, будто насос включился, покрутила нанизанными на верёвке розовыми ромбами и пропела:
- Плотник, вставай, работа ждёт. Проверь инструмент, если чего не хватает, так я принесу.
Степанов тянулся к тумбочке и не дотянулся, замер, услышав голос старшей медсестры, побледнел, пот потёк по лицу, но всё же поднялся и долго рылся в ящике с инструментом, пока не пробурчал: "Порядок".
Следом поднялись остальные, но за порог не стали выходить, только выглядывали. Старые жестянки с набитыми цифрами Степанов сковырнул быстро, Игорь Николаевич не видел, но слышал комментарии тех, кто выглядывал в коридор. Красный и потный плотник вернулся в палату и, перебрав ромбы как четки, отцепил номер их палаты, - четвёртый. Серега плотно прикрыл дверь за Степановым. Никто не понял, но Серега заподозрил неладное, осторожно выглянул в коридор и всплеснул руками, так и есть, номер четыре был прибит на противоположную дверь.
- Степанов, что же ты, там третья палата, - Дина Максимовна качала головой.
Пришлось снимать хрупкий ромбик. Снова прикрыли дверь, и когда стук прекратился, выглянул уже Игорь Николаевич и увидел, как плотник вкручивал шуруп в дверь напротив. Степанов увидел его, побледнел и молоток уронил себе на ногу. Номер четыре снова был прибит не туда.
Дину Максимовну отвлекли, она ушла, и еще долго Степанов стучал, путался, выковыривал, перестукивал, - устали все.
В палате стало тихо. Игорь Николаевич посматривал на спящего Степанова, писал о крыльях, птицах и о том, что человек силён духом, вот и надо духом пробиваться. Мышечная сила и разум потребуются на первоначальном этапе, пока телесная оболочка не перейдёт в иное качество, в иное энергетическое состояние. Какое, покажет будущее.
Глаза закрылись сами собой, перед внутренним взором предстал Степанов, осторожно вкручи-вающий хрупкий ромбик в окрашенную белой краской дверь. Важный момент: сначала пригвоздил, потом уже прикрутил.
Игорь Николаевич ясно увидел отвертку в ловких руках плотника, поворот, еще поворот, - и почувствовал возбуждение. Но Степанов же и отвлек: проснулся и шепотом матерился, потому что пытался есть сметану прямо из тумбочки и пока доносил до рта ложку, сметана оказывалась или на полу, или на одеяле. Игорь только собрался подсказать, банку можно поставить на тумбочку, ближе к себе, чтобы не капало с ложки на пол, в палату вошла женщина в ярко оранжевом халате с золотистыми отблесками. Сочетание не для нервных.
Женщина о чем-то спросила. Знакомый до боли голос, и в этот момент он понял: резьба вот суть, - глубокая, закрученная гигантским винтом резьба в виде желоба, и даже услышал свист проносяще-гося с огромной скоростью ветра. Вихрем закручиваем воздух, и тело мощным броском отрывается от земли.
Как просто, не крылья, а два винта за спиной. Нужно быть гением, чтобы додуматься до этого, имея как основу, примитивную отвертку в руках недалекого Степанова.
Только гений способен оторваться от летающих птичек и бабочек. Остальные слишком привязаны к земной природе, и способны отвлекаться от неё разве что в редких мечтах и еще реже в фантазиях. И то сомнительно.
Игорь Николаевич перестал писать и посмотрел в окно на белёсое небо, густо заштрихованное голо чернеющими ветками берёзы. Штрихи бурно задвигались, как на экране телевизора. Буквы закружились, и в белёсом небе засветилось: "Цель моей жизни - вырваться из привычного круга пространственно-временных иллюзий".
Он запретил себе задавать вопросы типа, зачем оно мне надо. Главное, ввязаться, а там посмотрим. Привилегия тех, кто на вершине: не объяснять своих действий. Принимая иерархию как данность, он отводил себе особое положение мыслителя - деятеля. Ибо что нужно простому человеку? Простой человек хочет, чтобы за него думали другие. От слова "дума". Где-то там, среди депутатов он надеялся найти спонсоров.
Там, кстати, могли спросить, зачем оно народу надо. Что ж, он готов ответить.
Замелькали великие полководцы в полный рост. Детальная прорисовка пока не волновала. А зря, спохватился он, великих детали не интересовали, что приводило к катастрофам и искажениям пути человечества туда, вверх, в космос. Абсурд бытия на каждом шагу. Вот и приходилось Игорю Николаевичу бороться с иллюзиями.
Великие в подробности не вдавались, а человечество страдало. Сколько крови, сил, созидатель-ной энергии впустую. Ничего, все границы скоро будут преодолены, и не с помощью убогого интернета, игр и развлечений, - средств от одиночества для людей с короткой волей.
Он всем телом ощутил грандиозность замысла как удар током, - вспышка контакта, дрожь, слабость в теле.
В полудрёме, отталкиваясь от земли, постепенно ускоряясь, свечой взметнулся, и тут же попал в черную вечность с яркими, но не освещающими тьмы звёздами. Плавно опустился на землю и снова взлетел, размахивая руками. Взмахи всё реже, и он стал походить на студенистую медузу: еще немного и растает, растворится во вселенной. Для космоса он как плевок на туше слона. А хотел лететь стремительнее птицы, - досадовал он на себя во сне.
Окончательно проснулся, когда понял, опаздывает на ужин. Из коридора не доносилось звяканья ложек в пустых стаканах, - посуду нужно было носить с собой в столовую. Игорь Николаевич поспешил, боясь на ночь остаться голодным. Жена некстати потеряла интерес к семейной жизни, состоявшей из мелких, но приятных деталей, хотя бы ежевечернего кефира с печеньем.
Сбил с шага поразивший его контраст: оранжевый силуэт женщины, что посетила их палату днем, на черном фоне спинки дивана. Особое внимание привлекла рука мужчины в черном свитере, тискающая оранжевую грудь. Игорь Николаевич споткнулся о собственную ногу, что немудрено при тапках не его размера. Оба тапка слетели, он подхватил их и побежал по коридору на носках, как балерина.
- Игорь, - позвал его мужчина в черном свитере.
Но слишком большая скорость, торможение стало возможным только на пороге столовой.
Следующий день был солнечный. Игорь Николаевич прогуливался по аллее парка и пытался ни о чём не думать. Мысли блокируют канал связи с космосом, а он ожидал информацию. Утром проснулся с предчувствием, что-то должно произойти. Обязательно произойдет, быть может, придет долгожданный ответ на вопрос, - как сойти с линии времени, скорее даже, не линии, а заколдованно-го круга, куда попадает человек от рождения до самой смерти.
По аллеям парка кружились люди, мелькал оранжевый подол из-под уродливого больничного полушубка. Пока Игорь искал тропинку, чтобы приблизиться к оранжевому подолу, время прогулки истекло, и больные разошлись по палатам.
Степанов ел чайной ложкой сметану из тумбочки. Игорь Николаевич открыл розовую тетрадь и стал писать: " Я не согласен с тем, что человек смертен. Он не смертен, он так настроен. Ему это внушили. Надо разобраться, кто и с какой целью внушал!"
Наплывало лицо женщины в оранжевом халате, но он не давал прошлому овладеть мыслями. Рука писала: "Смерть это иллюзия, как иллюзия - то, что нас окружает. Мы живём в вечности, надо к этому привыкать и отказаться от представлений о космосе как бездушном и бесстрастном, холодном и раскаленном, где господствует физика с механикой".
Тетрадь закончилась. Он подумал и дописал на обложке: " Разве не смешно надоедливо повто-рять, что космос бесчеловечен, а земля - колыбель, когда в действительности только космос достоин человека, а земля - его тюрьма!"
- Нервы лечишь? - мужчина в черном свитере подошел, когда Игорь Николаевич привычно совершал вечернюю прогулку по красно-зеленым плитам длинного коридора.
Мужчина уже вспоминался как сокурсник по университету, но фамилия не всплыла, только, если можно так выразиться, псевдоним, "Есенин". От облика тогда еще сокурсника так и веяло поэтом: синь глаз, пшеничные кудри, стремительность походки и увлеченность женщинами. Хотелось читать стихи про розового коня, грустных и грубых, продажную любовь, тоску по настоящей любви, черного человека, пророческие строчки: "что ни верста, то крест". В студенческие годы в этих словах чудилось Игорю его будущее.
Теперь пшеничные кудри "Есенина" пригладились, поредели и посерели, через узкие щели дряблых век синь глаз почти не проглядывалась. Фигура обрюзгла, плечи опустились, - сходства с великим поэтом не было. А ведь вспомнилось.
- Я тебя сразу узнал. Жена тут лечится, сначала в нервном лежала, теперь в гинекологию перевели, скоро выпишут, - сказал "Есенин". - А как ты? Работаешь? Про тебя разное говорили. Кто говорил, в психушке лежал, но были слухи, на Нобелевскую премию представили. Вроде ты построил прибор, человек невидимым становится, он есть, а его не видно. Трудно верится. Может, ты гипнозом владеешь? Или продолжаешь дело, за которое вылетел с пятого курса? Ничто не смогло сбить с пути, молодец!
- Что? А? Да. А что? - Игорь помолчал, подбирая слова. - Работаю. Пострадал, но не бросил. Правда, конечно, изменения произошли. Так сказать, под другим углом зрения. Ну, как водится, мысль не стоит на месте.
- Как водится, конечно, тем более не простая мысль, а гениальная. Так сказать. В самом деле, - осторожничал Есенин, забыв, над чем все таки работал Нуйкин.
- Я бы сказал, мир стал для меня проще. Но до гениальной простоты еще далеко. Я сейчас с космосом работаю.
- Не может быть! Таких спонсоров нашел! Они богатая фирма. Или на них работаешь?
- На кого?
- Ты про Космос сказал. Бывший кинотеатр, теперь казино, ресторан, ночной клуб и прочее. Самое злачное место в городе.
- Нет, я другое имел ввиду, я о вечности, - Игорь ткнул пальцем в потолок.
Бывший сокурсник напрягся и на всякий случай отвел взгляд на стену.
- Мы с женой недавно вспоминали тебя. Думали, ты за границу уехал, здесь мозги не ценят.
Мужчина оглядывал темный коридор, надеясь на спасение. Явилась медсестра.
- Время для посетителей вышло, - сказала она.
- Понял, сейчас, одну минуту, - обрадовался он.
- Никаких минут. Больным нужен покой.
- Да-да. Ну, Игорь, выздоравливай. Я тебя найду. Обязательно встретимся. Как только тебя выпишут, так и встретимся. Время не ждет. Да вот еще что. Помнишь, к нам на факультет приходил не то каменщик, не то стропальщик? Сначала на костылях, потом с рукой в гипсе. Помнишь? - Игорь вспомнил, кивнул. - Он теперь большой человек, высокого полета, почти кандидат в президенты. Приходи к нам не пожалеешь.
Знакомый махнул рукой и направился в гинекологическое отделение.
Нуйкин досадовал, хотелось продолжения, но тот уходил, и как назло, не вспоминались ни имя, ни фамилия.
На следующий день в послеобеденное сонное время, даже медсестры попрятались, Игорь Николаевич целенаправленно прошёлся по длинному коридору и обнаружил, что палаты номер шесть не было, была пять, пять "а", семь и даже тринадцать. Но тринадцатая уже в гинекологическом отделении. Забрёл незаметно для себя. Его никто не остановил, но женщины с любопытством разглядывали.
После прогулки не спалось, он был возбужден и обрадован факту отсутствия палаты номер шесть, значит, среди своих, таких же, пограничников, еще не сумасшедший, но уже не нормальный в обывательском смысле. В природе нормы нет, - вспомнил он психиатра, щедрой рукой отпустившего на свободу.
Вернее, нам не дано знать, что есть норма. На каждого судью найдется другой судья.
То, что он по ошибке попал в гинекологию, сильно не расстроило его, значит, уже не такой нервный.
Быстро успокоившись, понял, пора выписываться.
Перед выпиской, правда, произошел случай, имевший последствия для него.
Он стоял у процедурного кабинета, в ожидании, когда из вены возьмут кровь. Вдруг из широкого оранжевого рукава высунулась веснушчатая ручка и потянулась, как ему показалось, к горлу, он резко отступил, сбил столик с лекарствами и стукнулся затылком о стену. На мгновение потерял сознание. Пришел в себя и увидел, как женщина в оранжевом халате равнодушно смотрела на суету, - медсестры подбирали осколки и подтирали пол.
- Пойдем отсюда, - она взяла его за руку, и увела, усадила на черный диван. - Скукотища тут. Хотела отдохнуть в тишине и покое, но в палате бабы - трещотки с убогими историями. Есть один врач, в вашу палату заходит, но с толстой медсестры глаз не сводит. Я тут третью неделю, ни одного стоящего мужчины.
- Дак, больница ведь, - робко вмешался Степанов, оказавшийся на другом краю дивана.
- Клёнов сказал, что ты в полет собрался. Звёздный мальчик, - она потрепала Игоря по волосам и ушла, не оглядываясь.
- Ничего баба, - подмигнул Степанов, что было удивительнее явления Ирины в оранжевом халате.
То, что форма иногда значимее цвета, Игорь убедился еще раз, уже вечером, когда Ирина шла по коридору в длинной юбке с глубоким разрезом. Ритм движения усиливался периодическим мельканием ног, обнаженных до бедра. Хотя нет, в светлых колготках.
- Рот закрой, - сказала она, резко повернувшись, - я выписываюсь. До встречи, звездный мальчик.
Прежняя форма ног не соответствовала грубо изменившемуся содержанию женщины. Ему было жаль ее.
П Из прошлого в будущее
1
Игорь радовался, что вернулся домой, но проблемы никуда не делись. Сроки поджимали. Если не успеет взлететь летом или, хотя бы в сентябре, снова ждать целый год на преодоление холодного пространства, - энергии оранжевых крыльев, закрученных винтом, не хватит. Надо спешить. Мог бы скопировать птиц, но где взять мышцы для рук вместо крыльев?
Он согнул в локте руку и потрогал слегка проступающий бицепс. Давно не тренировался, кажется, с подросткового возраста, уроков физкультуры избегал по возможности. Но есть дух в отличие от животных, духом и будет преодолевать земную оболочку.
Оболочка под названием атмосфера - последняя иллюзия конечности. Всего лишь иллюзия, и его давно уже не обмануть ни голубым небом, ни облаками и туманами. За декорациями скрывается вечность. И космический корабль - тоже иллюзия. То есть он есть, кто спорит, но есть для того, чтобы быть оковами и темницей духа. Из корабля тоже выходили в космос. Но как! Пуповина тянулась следом.
И до него знали, но не решались на следующий шаг. Пытались, конечно, взлететь, с колоколен прыгали. Было. Он не исключал, что ему, может, тоже предстоит. Но в космос пробиться так, как он, никто еще не решался. Даже если кто-то и проделал этот путь, но не сумел наладить обратной связи. Или не захотел? Проник в рай и забыл о нас?
Он почувствовал слабость во всем теле, и прилег на диване.
Просыпался долго под стук в дверь.
- Спишь? Забыл, в ставке ждут?
Не по своей воле вырванный из сна, он смотрел на Кленова - Есенина и пытался поймать мысль, мелькнувшую в момент пробуждения. Он был уверен, решение пришло, как обычно, во сне. Оно уже мелькало, уже было, но он пропустил, переключился на мелочи. Оно было и потерялось, как нужная страница в случайно захлопнувшейся книге.
Кленов прошел на кухню. Выложил на стол пачку чая и батон, поставил на плиту чайник.
- Время ещё есть, чайку попьём. Я думал, волнуешься. Не забыл, перед народом выступаешь?
Ощущение вот-вот открытия исчезало, как следы на песке. Игорь поспешил за тетрадкой в комнату, записал: " Необходимо узнать в библиотеке, где у нас самое высокое здание. Наверняка, в Москве, но надо уточнить. Взлетать нужно в ветреную погоду, в момент сильного порыва ветра". Перечитал написанное, важно, но не совсем то.
- Бугров спрашивал, нормален ли ты. К нам много сумасшедших приходит, Бугор умеет их отваживать, вот только красный профессор Соколов задержался. Бывший врач-психиатр, сам понимаешь, это диагноз, коммунист, сам понимаешь, диагноз подтверждается, теперь в охране работает. Идею насчет коммун протаскивает, таблицы рисует. Бугор злится, в своё пострадал за коммуны, представь, судили по уголовной статье, - украл пишущую машинку, чтобы свой труд напечатать, иначе отказывались читать. То ли сидел, то ли условный приговор, скрывает, когда как говорит, но ведь пострадал, а этот Сокол соловьем безнаказанно заливается. Назаров предлагает погнать певчую птичку, всем надоел, но Бугор не хочет.
Кленов мыл чашки и заваривал чай, Игорь упорно ловил ускользнувшую мысль, каким-то образом связанную с гостем и тем днём, когда они встретились в больнице в нервном отделении.
- Неуютно у тебя, один живёшь? Мы с Ириной считали, удачно женился. Я даже завидовал тебе, с Ириной тяжело, художественная натура, смена настроений и всё такое, одним словом истеричка. Ты умнее меня оказался, с моей Ириной гулял, на Нинон женился, - смелое решение. С ней только ленивый не спал. Даже университетского сторожа облагодетельствовала. Обычно из гулящих отличные жены получаются, у них никаких насчет нас иллюзий не остается. Ирина сказала, ты не узнал её в больнице. Но мы тебя сразу узнали.
Кленов налил стакан чаю.
- Будешь ещё? Ну, как хочешь. Нервным крепкий чай не на пользу. Ребята спросят твою биографию, что мне говорить? Слухи ходят, что ты за взгляды в начале восьмидесятых сидел.
- Нет, не сидел. В танковое училище взяли, обществоведение преподавал. Неплохо платили плюс паек, крупы, консервы. Спокойная работа, появились мысли, пошли идеи. Но вдруг меня уволили. Кто-то настучал. Пошел на завод. Завод закрыли. Пошел в школу, историю преподавать, устал. Вернулся в танковое, сами позвали. Поработал и окончательно ушел, нет времени.
- На что живешь? Жена содержит?
- Приходится. Она добрая.
Игорь Николаевич замолчал, упорно разглядывая большой палец, торчащий из прохудившегося тапка, наконец, заговорил:
- Ты прав, женитьба на Нине была смелым поступком, но я не жалею, она теперь в гости приходит, еду приносит, - он сделал паузу, - женой я доволен.
- Ребята её грелкой прозвали, брали в постель согреться. В общежитии холодно было. Сырость зимой и летом. Она так и осталась обжигающе горячей? Видел ее недавно. Учти, она теперь Бугрова греет. Ты с ней спишь?
- Бывает, - усмехнулся Игорь Николаевич и слегка порозовел, - чаще разумного. С тех пор как привел её домой, так и живем: то расходимся, то сходимся. Она мне сразу предложила, давай поженимся, я согласился. Потом сказала, давай разведемся, я отказался, туда-сюда ходить, некогда. Так и не знаю, в браке или нет. Неважно это.
- Преданная, как Санчо Пансо. Помню, как ты шел по коридорам университета, худой, бледный, она следом, колобком, - лицо красное, волосы рыжие от хны. Портфель твой носила. Так я вас и запомнил: ты впереди, она сзади, и портфель туго набитый чем-то, ручка синей изоляционной лентой обмотана.
- Знаешь, как мы сблизились? На третьем курсе. Она ко мне в больницу пришла. Меня тогда лечили, переутомился. Аппетит был зверский. Она принесла книги, чтобы я к сессии готовился. Я послал её за колбасой. Купила.
- Помню, наш с тобой сокурсник Спиноза ее фамилию Конкина переиначил на Опенкина. Она все курила, так её пеньком дымящим называли.
- Стихи писала. Клочки валялись повсюду. Я их в папку складывал, она снова разбрасывала. И еще курила. Все сигареты к ночи выкуривала, сколько бы их ни было. Просыпалась утром и рылась в банке с окурками.
Клочки со стихами на Игоря производили впечатление не ухоженности, не умытости, как сама автор. Начинались обычно так: "Нам говорили... Нас учили... А мы получили...".
Стихи на тему: "Говорят одно, а делают другое" вышли в самиздате под названием "Перестро-ечное. Избранное" Нина гордилась.
- Что за история с твоей дипломной работой? Так и не понял, Нинон специально тебя подвела или хотела помочь, но не вышло?
- Конечно, помочь. Но, как ты знаешь, благие намерения часто не туда приводят. Напомню тебе, что меня выперли за академическую неуспеваемость. Но это формально. В действительности из-за другого. Я всё же хвосты подтянул и получил право на защиту дипломной работы. Научного руководителя у меня не было. Он был, но перед самой защитой отказался. Представь, буквально за два дня до защиты потребовал, чтобы я текст напечатал. Он не понимал почерка. Нина притащила откуда-то портативную машинку.
Древняя портативная машинка "Москва" была долгожительницей. В ней отсутствовали буквы "Л" и "К", запятая, и не работал держатель интервалов между строками. Бумага была разного формата и отличалась оттенками: немного белой, стандартной, чуть больше серой, тонкой, остальная желтоватая, плотная, как из альбома для рисования. Но самое главное, Нина впервые в жизни села за машинку. Оставались сутки до защиты.
К утру, когда текст был напечатан, как сказала Нина, в общих чертах, оказалось, что для вписывания в пробелы букв "Л", "К", а также запятой, в наличии два стержня с синей и зелёной пастой. Синий цвет закончился на введении. Зеленого хватило до самого конца.
Дипломная работа, не пройдя через руки научного руководителя, легла на зелёное сукно, покрывавшее стол членов комиссии. Члены комиссии не возмутились бы так сильно, если бы кто-то из переутомившихся студентов опрокинул на их лысые головы графин с водой, разорвал протоколы, запел петухом. Чего только не происходило с переутомленными дипломантами. Студента бы поняли, перестарался сверх своих возможностей.
Игорю вернули его работу со словами: " Молодой человек, нельзя, живя в обществе, быть настолько свободным, как вы себе позволили".
Его труд никто не читал кроме Нины. Но она призналась, что ничего не поняла, внимание было занято другим, искала пробелы в текстах и заполняла буквами и запятыми.
- Я всё же смутно представляю, чем ты власти мог не угодить. Вроде какой-то прибор изобрёл.
Кленов знал больше, чем прикидывался. Не стукачил ли в прошлой жизни?
- Никакого прибора не было. Обывательские домыслы, страхи перед теми, кто умнее. Есть наброски, эскизы, но нет спонсоров, чтобы доработать.
Игорь преувеличивал, ни набросков, ни эскизов, - все держал в голове, но был уверен, день-два посидеть, чтобы никто не мешал, чертежи будут.
- Если есть чертежи, покажем Бугрову, набросай смету, деньги найдем.
- Хорошо бы.
- Всё-таки прибор, а говоришь, нет.
- Не прибор, идея. Есть некий пространственно-временной континуум. Потолок, опять же стены, рождение - юность - старость, - ничего нового. Пора что-то делать, вот и решил разъединить пространство и время на самостоятельные, независимые друг от друга части. Стал их рассматривать по отдельности. Знаешь, что получил? - почему-то шепотом спросил Игорь.
- Что? - в тон прошептал Кленов.
- Вечность и бесконечность, - торжественно проговорил Игорь. - В чистом виде.
Лицо Кленова изменилось, осунулось и побледнело, он смотрел с опаской, как на сумасшедшего. И стал походить на прежнего однокурсника. Он единственный на курсе окончил университет с красным дипломом и сразу поступил в аспирантуру. Имя бы ещё вспомнить.
- Время поджимает, давай, друг, поторопимся, Бугров не любит, когда опаздывают.
По дороге Клёнов не умолкал, Игорь понимал, заглушал тревожные мысли, и, наконец, высказался:
- Чёрт его знает, сейчас не разберёшь, где истина, где заблуждение, где мистика, а где наука. Сейчас и среди учёных верующих куда больше, чем трезво мыслящих.
Игорь Николаевич радовался словоохотливости попутчика, можно молчать, и мысленно вернуться к оранжевому халату, именно тогда, когда, лежа на диване, вспомнил яркий цвет, что-то сдвинулось в сознании, но что именно, не мог понять.
Клёнов вёл его незнакомыми дворами, мусорными баками, не просыхающими лужами. Шли долго, наконец, вышли на дорогу, по которой ехали тяжело груженые машины в сторону высокого бетонного забора и заводских труб, свернули на тропинку, обогнули забор, Игорь увидел несколько пятиэтажек, затерявшихся среди деревьев подступившего к городу леса. Точнее, город наступал на лес и побеждал.
Ставкой оказалось подвальное помещение. Игорь разглядел сидящего за столом старого знакомого еще тех, далёких, студенческих лет. Земное время безжалостно: старый знакомый постарел, облысел, заматерел, но узнаваем.
Из глубины полутёмного помещения вынырнул мужчина средних лет, с помятым лицом, будто только проснулся после долгого сна, белозубо улыбнулся, протянул руку и назвался: "Константин Назаров, гегемон".
Знакомый за столом поднял голову, увидел Игоря, угрюмое лицо осветилось улыбкой. Он подскочил, оттолкнул Назарова и протянул руку Игорю:
- Очень рад. Помню, как же. Но вечер воспоминаний устроим потом.
Игорь сел между Клёновым и Назаровым, оба плечистые, не вырваться и не убежать.
Бугров заговорил, крутя в руках гайку. Речь его текла однообразно. Игорь помнил другого Бугрова, его взрывную речь в курилке, то понижающийся до шепота, то повышающийся до визга голос за шкафом, где пряталась секретарша кафедры философии Света, чтобы никто не мешал печатать на пишущей машинке. Игорь подолгу сидел на кафедре в ожидании научного руководителя. Но не помогло, все равно диплома не выдали.
Он сидел и прислушивался к голосам за шкафом: " Все просто, - люди делятся на хороших и плохих. Согласна со мной? Раз так, согласись, что справедливо, если плохие будут жить с плохими, а хорошие с хорошими. Ты хорошая, я хороший, давай жить вместе", - говорил Бугров, и его обращение к молодой и сексуальной секретарше звучало двусмысленно. Правда, жить вместе он предлагал многим, независимо от пола и возраста. В то время его правильно понимали. Деление людей на беленьких и черненьких расстраивало Игоря, доводило до головной боли. Он уже тогда считал, что все беды от этого.
Коммунист-утопист носил в папке потрепанные листы проекта будущего города Солнца, и завораживал своей одержимостью так, что кто-то из студентов философского факультета попадался, брал эту папку и начинал перебирать листы. Игорь не помнил, чтобы читали.
Бугров тогда на стройке работал каменщиком, сломал руку, говорили специально, чтобы ходить в университет. Секретарша Света взялась рукопись перепечатать. У неё вечно денег не было, бралась за любую перепечатку и ни от кого не скрывала. Видимо, пока печатала, кто-то сунул свой нос в бумаги Бугрова. Была история, каменщик исчез. Но до сих пор неясно, если сам Кленов не знает, посадили Бугрова или дали условный срок.
Игорь помнил Бугрова со счастливой улыбкой, в плаще, накинутом на плечи, так как правая рука, замотанная грязными бинтами, была подвязана клетчатым шарфом, переброшенным через плечо. Он шел по длинному коридору в курилку на лестничной площадке. Народ, в основном студенты, срочно бросал недокуренные сигареты и разбегался. Игорь однажды сбежать не успел и вынужден был взять папку с плохо отпечатанным и много раз исправленным текстом. Конечно, вернул, не читая, в этом не признался и даже похвалил каменщика: " Да, идея гениальная, требует немедленного воплощения". За это получил нехилый дружеский удар в спину левой рукой. И радовался, что не правой.
Сейчас плавную речь Бугрова слушали как под гипнозом. Но Игорь никак не мог включиться в то, что говорил Бугров, отвлекал худой мужчина с лицом блаженного, обложенный со всех сторон рулонами ватмана. Он сидел в стороне, у низкого, с густой решёткой окна. Соколов - красный профессор, - догадался Игорь.
Бугров сел на место, поднялся Назаров и прочитал по бумажке:
- Игорь Николаевич Нуйкин, - хлопнул Игоря по плечу. - Надо понимать, из пострадавших, раз с Бугром давно знакомый. Он с нами идеями будет делиться.
Игорь давно не выступал, но сразу заговорил громко и напористо:
- Я, конечно, не сумасшедший, чтобы идеями делиться, и схемы рисовать тоже не собираюсь, - зрители рассмеялись и повернулись в сторону мужчины с блаженным лицом. Мужчина заулыбался, явно не понял, стало ещё веселее.
Клёнов показал большой палец, - молодец, Игорёк, так держать.
- Заблуждается тот, кто считает, что систему можно сломать, находясь внутри неё. - Игорь сделал паузу, кто-то спросил. - Так что, из Америки действовать или на Луну полететь? Бугров веско произнёс: "Ленин же сумел".
Игорь Николаевич был рад реплике Бугрова:
- Ленин, да, но думаю, потом жалел об этом. Опять же, находясь в системе, он не мог предвидеть всех последствий, - Игорь замолчал, не зная, как подступиться к главному, чтобы его поняли. Назаров стал ему подсказывать:
- Отсюда исходя, продолжай. Что замолк на самом интересном? Отсюда исходя, что нам делать?
Из задних рядов донеслось:
- Тебе же ясно дали понять, в Америку ехать или ждать, когда Ленин снова родится.
Заговорил Бугров:
- Америка нам не нужна, мы и так идём её путём. Этот путь для нас тупиковый, как для отступающих французов в войне восемьсот двенадцатого года.
Игорь продолжил:
- Я предлагаю действовать из космоса.
Обложенный рулонами красный профессор громко произнес:
- Тю, а говорил, не сумасшедший.
Игорь замолчал, поднялся Бугров и нудно заговорил. Наконец, собрание закончилось.
Вокруг Бугрова образовался тесный круг, и видна было только его ярко блестевшая под лампой красная лысина. К Игорю подкрался Соколов и протянул руку:
- Хочу представиться. Соколов. Также отзываюсь на псевдоним "Красный профессор". Занимаюсь коммунами, пока теоретически, несколько лет. В основе построения лежит принцип триады. Вот.
Соколов прислонил лист ватмана к спинке стула. Бросилась в глаза черная, большая буква "Я" в причудливой вязи стрелок, на вершине равностороннего треугольника.
- Рисуем схему, допустим, от "я" стрелки к "мы" и "ты". Соображаешь? Нужны три элемента и связь между ними. Шагаем от "мы". Ну, допустим, где тебе бывает спокойно? Иначе говоря, какие условия необходимы, чтобы отдыхать? Правильно: диван, кровать, кресло. Что такое коммуна? Это общность из нескольких членов. Можно десять, сто, но не больше тысячи. Следи за мыслью. Возвращаемся к нашим диванам. Только в кресле ты один. Ведь так? По идее можешь и не один, но нетипичные случаи не рассматриваем, откидываем, остаются диван и кровать. Помнишь, что от "мы" шагали? Внимательно следи за мыслью. Теперь шагаем по пунктам к "ты". Вот смотри, - Соколов ткнул в слово "удовольствие" уже на другом ватмане, - Видишь, стрелки ведут к "вкусно", "искусство" и "секс". Выбираем третье. Только оно соединимо с "ты" в чистом виде. Хотя искусство тоже бывает по схеме "я - ты". Те же братья Стругацкие, но опять таки нетипично. Оставляем секс, и таким образом подтверждается то, что коммуне нужны диваны и кровати.
- В кресле тоже можно, - промямлил Игорь, вспоминая свой сексуальный опыт с женой, но опасаясь агрессии со стороны утописта.
- Всё можно, но не всё нужно, - ответил Соколов и ловко свернул схемы в плотный рулон.
Игорь ощутил болезненный удар по плечу, резко повернулся и увидел зубастую улыбку Назарова.
- Ты с ним осторожнее. Он Фрейдист, а Бугор этого не любит. Отсюда исходя, чуждые рабочему классу идеи протаскивает.
- У меня хоть идеи, а твои, Назар, я что-то не слышал.
- Ему незачем, поскольку идеям предпочитает женщин, - возразил Бугров, сумевший вырваться из окружения.
- Не нравятся идеи, согласен, о вкусах не спорят, но чем языки чесать, занялись бы расклейкой листовок, ворчал красный профессор.
- Расклеим. Ночь наступит, пойдем. Днем не с руки, конкуренты идут следом и срывают. А так до утра повисят. Пойдем с нами, Игорь.
- Игоря не трогать. Ему думать надо, - высказался Бугров и резко повернул к выходу, но его снова обступили, стало шумно.
Игорь прислушивался к репликам и понял, готовятся к выборам. Понять, куда выдвигался Бугров, он не мог, не в теме, вернее, давно не интересовался текущими событиями.
Шум нарастал, кого-то в чем-то обвиняли, но под громкий голос Бугрова сошлись на том, что конкуренты так себе, никакие, не стоит их опасаться, порвем, и мокрого места не останется.
Игорю пора было уходить, но что-то удерживало. Наверное, давно не был среди людей. Поискал глазами Соколова. Тот с сумрачным лицом и сильно покрасневшим длинным носом тыкал в плакат и кому-то говорил:
- Ты хороший? Да, хороший. Я хороший? Да, хороший. Вот и давай жить вместе. И не кормить паразитов.
В помещение вошла женщина. Бугров пригласил её подойти ближе и придвинул стул. Она села. Ничего женщина, полная, симпатичная. Из-под короткой юбки выставились гладкие коленки. Она огляделась и пожаловалась отнюдь не жалобным голосом:
- Из квартиры выгоняют. Трое детей, идти некуда. Платить нечем.
- Не знаете, куда идти? В коммуну. Вот смотрите, тут всё написано, пятьдесят три элемента расписаны. Живи и радуйся.
- В прошлый раз было пятьдесят четыре, - проворчал Бугров.
- Один на доработке. Самый последний.
- Ты вот что, ты нам не мешай, поговорить надо с человеком, - лицо Бугрова выражало мужской интерес к женщине.
Соколов неохотно отошел. Зато вернулся Назаров и, полу обняв Игоря, повел к выходу.
- Бугор знает, что делать в таких случаях. К нему однажды проститутка пришла жаловаться на жизнь. Он ей квартиру снял, и сам оплачивает, из партийных денег. Говорит, что приобщает к партийным делам. Мол, она учится печатать, потом будут честно деньги зарабатывать. Поторопись, Соколов привяжется, до утра не отстанет. Зря он ушел из психушки. Работал бы и нам не мешал. Бугор правильно говорит, помешанный на схемах. Ноги не входят, подрезать, голова мешает, отрубить. Крышкой прикрыть и наглухо заколотить
Поздно вечером явилась Нина Васильевна. Долго возилась с ужином. Уже заполночь ели сочные котлеты и пили пиво.
Игорь Николаевич разговорился, благо, жена умела слушать, если хотела. Она тоже разговори-лась, оказалось, Клёнова она теперь часто встречала, он так себе, в политике никакой, привязался к рабочим, вождем хотел стать, вряд ли получится. Бугров раньше был помешан на коммунах, теперь свихнулся на информации.
- Он любит повторять, кто владеет информацией, владеет миром. Заплатит любые деньги. Только попроси.
- И попрошу. Информацией обеспечу. Разве это проблема для вечности и бесконечности?
- Меня не забудь, вдвоём в муках рожали.
Игорь не протестовал, помнил выстраданную семейной жизнью истину: жена всегда права.
Ночью приснился Буратино с длинным носом, челка из стружек. Лежит на крыше, голова набок, нога оторвана, подул ветер, жалкая фигурка стала падать. Золотоволосая с золотистым загаром Венера в окружении львов и тигров возлежала у озера. На голове красовалась жаба.
"Жаба к деньгам", - сказала Нина, когда он ей рассказал свой сон. Буратино с длинным носом расшифровывался еще проще. Соколов. Но неясно, кому неприятности: Игорю или красному профессору.
2
Игорь понял, лучше открыть незваному гостю. Иначе фанерная дверь с древним замком не выдержит мощного напора.
На пороге стоял гегемон Назаров и лучезарно улыбался.
- Пустишь или как? - спросил он с угрозой в голосе, продолжая улыбаться.