Зять Николай, худой, невысокий, с круглой стриженой головой, - напоминал Кешу, но в усушенном варианте.
Зачем ему нужно в Краснодар, я не понял. Он всегда мечтал, жить у моря, потому что родился во Владивостоке, а здесь, куда ни глянь, горы и леса, - надоело. В Краснодаре моря нет, даже школьник знает, но я не решился посягать на мечту, пусть сам увидит.
Анфиса задремала, как только мы выехали из города, будто передала вахту другому говоруну.
Гнал Николай на большой скорости и без устали говорил, прихлебывая из пластмассовой бутылки растворимый кофе с сахаром. Крепкий кофе возбуждал, но, думаю, Николай сильнее возбуждался, когда вспоминал про олигархов и агитировал нас вступить в партию коммунистов.
- Олигархи, захватили весь земной шар. Куда деваться пролетариату? На Луну? Но они и туда явятся, ибо их сущность эксплуататорская, их мама такими родила. Без нас не проживут, потому что паразиты. Их надо уничтожать на генетическом уровне, чтобы никто и не помыслил существовать за чужой счет. Так как, я убедил вас? - спросил Николай именно в тот момент, когда, как казалось мне, вот-вот столкнемся с надвигающимся на нас КАМАЗом. Поэтому не ответил, а с замиранием сердца ждал столкновения, пытался предупредить, но он не слышал: - Нал - безнал - обнал - нал - их формула счастья. За лояльность власть отстегивает деньги клиническим идиотам, на что надеются, непонятно. Деньги еще никого умными не сделали.
КАМАЗ свернул в сторону и нас не задел, Николай все продолжал агитировать. Неудобно было перебивать. Прививку от коммунизма я получил еще в детстве от отца. Дача наша стояла рядом с береговой батареей, ее начали строить еще при царе. В сорок втором году здесь был последний оплот наших защитников. Никто не знает, сколько их здесь погибло. Когда отец строил дачу, руками откапывал кости и черепа, все передал в музей. Бабуля причитала: не к добру, ой, не к добру все это. И накаркала: отца не стало.
Но когда он был живой, говорил мне: "Не забывай, Спиридон, что гибель здесь, на мысе, целой армии наших солдат - результат предательства, помни это. Пройдет сто лет, и мы будем знать всех их поименно, и погибших и предавших. Столько погибших, креста на них нет, - возмущался он, не веривший в бога, - столько угробили, свои же командиры. Нагнали сюда армию, а в ставку сообщили, что в городе осталось от силы три тысячи солдат. Спрячутся, в горы уйдут, будут партизанить. Поэтому не пришла помощь. Командиры драпали, стреляли в толпу солдат, чтобы улететь на самолетах".
Когда он брал меня на рыбалку на понтоны, ловить кефаль, каждый раз напоминал, сколько погибло моряков уже в мирное время на горящем линкоре "Новороссийск". Некому было отдать приказ спасаться, ведь успели бы, попрятались, суки - начальники.
"Так и живем между трагедией войны и трагедией в мирное время. Начальство никогда не ценило солдата. Так и живем", - говорил отец, и я хорошо это запомнил.
Я хотел рассказать об отце Николаю, когда мы отдыхали в чистом поле, но он уснул.
На подъезде к Краснодару позвонил его тесть и посоветовал подбросить нас до Керченской переправы, сколько-то километров, не суть важно, материально компенсирует.
Из Краснодара мы выехали ранним утром и мчались без отдыха. Я бы согласился еще долго ехать, если бы не опасался за нашу жизнь.
К парому в Керчи мы приехали в полдень. Николай позвонил в штаб Крымских коммунистов, ему обещали, что на той стороне нас встретит Алексей на личной легковушке, коммунист, не подведет.
Мы плыли на пароме, дул холодный ветер, я обнимал Анфису и смотрел на море.
- Спиря, смотри, да смотри же, там, вон, синий кит!
На горизонте мелькала рыба: ракетой выныривала из воды, горбила спину, мелькнув хвостом, исчезала в пучине. Выныривала и опять ныряла. Что-то вроде танца радости в честь нашего возвращения.
- Это дельфин. В Керченском проливе всегда много дельфинов. Киты у нас не водятся. К тому же в силу своего многотонного веса они неповоротливые и так танцевать не будут.
- Как не водятся, если вон он.
Она отстранилась.
- Дельфин, наверняка, - сказал я, пытаясь ее обнять, - на горизонте все кажется увеличенным, но это обман зрения.
- Ты меня не любишь, - сказала она и расплакалась.
Как не люблю? Да за нее жизнь готов отдать! Как же так, ведь столько поводов было раньше для плача, а тут пустяк. Я ощутил кислый вкус паники, не смог удержаться, слезы потекли по щекам. Анфиса, не поднимая головы, стала стирать их холодной ладошкой. Я замер, боясь спугнуть рыданиями, поэтому не сказал, что никогда ее не оставлю, что спасу даже ценой своей жизни. Пусть будет кит, да хоть кто, пусть будет, как она хочет.
- Колючий какой, и борода колючая.
- Приедем, у Щуки побреюсь, - пообещал я.
Я обнял ее, и это было все, что мог, только это и мог. Лох, слабак, в нужный момент не способен защитить любимую женщину. Взялся доказывать, что рыба не кит. Зачем? Сначала разберись, почему она увидела кита, а не крокодила, например. Соображай, ведь между тем, что увидела и тем, что чувствовала, есть связь. Ведь об этом говорил когда-то Щука: ""Я атеист, но понимаю, что народу нужна вера". Назар спорил: "Кем ты себя считаешь? Сверхчеловеком? Или волк - одиночка? Определись". Она увидела кита, потому что хотела прислониться к сильному и великодушному, спрятаться в его чреве и пересидеть лихолетье.
Меня трясло как в лихорадке. Я пытался успокоиться, земля уже близко, - не гнать волну, отделить главное от второстепенного, зачем ей кит, ей нужен тот, для кого она единственная. Ей нужен я.
Но уговоры мало помогали. Поток печальных мыслей прервался, когда паром причалил, и мы ступили на землю в толпе пассажиров. Все куда-то спешили, и мы тоже пошли быстро.
- Спиридон? Я Алексей, от Николая, - услышал я и резко остановился.
Анфиса по инерции продолжала идти, я запаниковал, боясь потерять ее. Она удалялась, но вот оглянулась, связь есть, и это не могло не радовать.
Алексей походил на Николая, такой же худой, пожалуй, немного выше и спокойнее, вместо кофе курил, но не часто. "Коммунисты в беде не оставят", - успокоил он, когда я вкратце рассказал, что мы попали в рабство.
Мы ехали по Крыму с ветерком, Алексей молчал, тихо играла музыка, и мы с Анфисой уснули на заднем сиденье.
Проснулись, когда машина остановилась. Небо потемнело, и я увидел знакомый автовокзал, освещенный прожектором. Алексей обещал на обратном пути найти нас через местный штаб коммунистов, я даже не знал, что есть такой, - развернулся и укатил в Ялту, оставив нам вареные яйца и хлеб. На вокзале много молодых, они спали на рюкзаках, что удивительно в эту пору.
Щука открыл не сразу, спал, как объяснил потом, ночью дежурит в очереди. Удивился, увидев нас:
- Я думал, вы на той стороне, по Киеву гуляете и на Майдане пирожки жуете.
Я тоже удивился:
- Что я там забыл, мы из Сибири.
- Вроде рано еще гнать в Сибирь по этапу, только присоединились, - он почесал затылок. - Значит, сбежали. За что вас туда?
- Предполагаю, брат думал найти нам работу.
- В Сибири?
- А где еще? В Москве наверняка все места заняты. Брат хотел как лучше, а пошло все по другому сценарию. И нас сдали в рабство. Но я на Егора зла не держу.
- Угадал, сбежали. Молодцы. Как вам удалось?
- Коммунисты помогли.
Я знал его отношение к коммунистам и ждал осуждения, но он удовлетворился ответом. Нельзя мерить настоящее мерками прошлого, - его слова.
Предложил нам чай с хлебом, как я ни отнекивался, что мы сыты, не поверил, пришлось разделить скудную трапезу. Вареным яйцам он обрадовался, давненько не ел, даже забыл вкус.
Анфиса за стол не села, а потянулась к книжной полке с обложками дизайн - минимализма, преобладавшего в советское время, взяла Шопенгауэра, полистала, погрузилась в чтение. Может, училась не только в школе? - с тревогой подумал я. Отец был убежден, что женщине ум не нужен, даже вреден, поэтому терпел мамулю с бабулей. По прошествии лет и даже десятилетий есть смысл пересмотра его некоторых убеждений, ведь они по наследству не передаются. Но тревога усиливалась, - у образованной женщины больше шансов найти себе другого. Если захочет.
- Книги любишь читать? А я не знал. Может, в библиотеке работала?
Она задумалась, посмотрела на меня, будто впервые видит, и заговорила почти басом, имитируя мужской голос.
- Красивая женщина, таких мало. Да, красивая, но несчастная. Не знаю, любила ли она меня, слишком много горя видела. Я с ней в библиотеке познакомился. Тихая такая, и печальная. На абонементе работала, книжки выдавала. Я ее подождал после работы, погуляли, она больше молчала. В основном отвечала односложно на мои вопросы. Понял только, замужем, но домой не торопится. Значит, детей у них нет. Прошло еще полгода, зашел как-то в библиотеку, она обрадовалась. Опять гуляли, сказала, с мужем расстались.
Хорошо, что Анфиса заговорила, значит, чувствует себя как дома. Мы и есть дома, в родном городе.
- Что ж, ребятки, - сказал Щука, - мы теперь в серьезной стране. Где палку вбил, там и дом строй, были бы деньги, - уже не получится. Люди встали в огромные очереди за российскими паспортами. Не хочу быть чужим на этом празднике, тоже встал в очередь. Впервые в жизни почувствовал, что такое единение с народом. Хожу отмечаться утром и вечером. К концу недели получу. Вам тоже надо обустраиваться.
- Думаю отыскать Назара и обустроиться потихоньку, жить семьей. - Я кивнул на Анфису.
- К брату не хочешь? Боишься? Он ведь у тебя такой заботливый. А придется. Я ж говорю, страна серьезная, свободно жить в трансформаторной будке никто не даст. Тебе к родным надо. Там твой дом. Не пустит брат, пригрози, что заявишь, куда следует. Лови момент. Так что топай в сторону отцовского дома. Он ведь мечтал жить в России. Но сначала сходи на прием к начальнику. Вдруг при нынешней неразберихе проскочишь и без брата. Паспорт нужен.
Он заспешил отмечаться в очереди.
Анфиса осталась читать Шопенгауэра, а я пошел к начальнику паспортного стола. Оказалось, надо с ночи занимать очередь. Щука сказал, надо, Спиридон. За Анфисой присмотрит, никуда она не денется, пусть читает. Я занял очередь с вечера, ночь на газоне проспал, никто не гонял.
- Записывайте, - не дослушав, приказал начальник и протянул чистый лист с ручкой. - Диктую дорожную карту.
- Рисовать?
Он уставился на меня.
- Шутить за дверью будешь. Диктую, пиши.
Дома запись расшифровке не поддалась. Даже Щука не помог. Ничего, проживем, только с Анфисой не расставаться. А все остальное не страшно, даже газовая камера. Взявшись за руки, тьфу, о чем я. Проживем. В Сибири не замерзли, а здесь в Крыму и подавно. В конце концов, найдем пещеру, как Андрей Первозванный.
Но для начала попытаюсь отыскать брата.
Щука предложил прогуляться по центру города. Это как храм посетить. От вокзала пешком, путь неблизкий, но за беседой прошли незаметно.
В сквере у моря он глубоко вдохнул, задержал дыхание и медленно со свистом выдохнул.
- Какой воздух! Упоительный! Нигде нет такого воздуха, как у нас. Морская свежесть воспринимается подкоркой длительного доиндустриального периода человечества. Всей этой красоты могло не быть, вдыхали бы мы запах гари, и пылали бы наши дома. Если бы не я, бомбили бы нас с воздуха. А так, получил благословение и спас город. Не доказывает ли это присутствие бога? - И он широко перекрестился.
Он раньше говорил, что поверит в бога, если ему докажут его присутствие. Сам себе и доказал.
Блажен, кто верует. Правда, раздражала новая привычка осенять себя крестом, пугала неожиданностью. Хоть бы предупреждал. Но не сказал, ибо права человека превыше всего. Ничего, привыкну.
Анфиса всматривалась в голубизну неба и улыбалась.
- Как вы на коммунистов набрели? - спросил Щука.
- Случайно, - ответил я, не вдаваясь в подробности.
- Они не людоеды, как раньше. Хотя меняются лишь цвета и оттенки. Как, впрочем, во всех человеческих деяниях, где нет божьей воли.
А страсть? - хотел я ему напомнить, но не стал, он уже другой, что ему наши страдания.
Мы постояли у памятника затопленным кораблям. Сколько помню, Щука тут всегда молчал, люди вообще мало говорили. Сейчас рядом с нами стоял пожилой мужчина с выправкой военного, из местных. Местные не так жадно вглядываются, вообще не вглядываются, пребывают в задумчивости.
- Затопили, а зачем, все равно с суши захватили город, - тихо сказал мужчина.
Он жил в том времени.
Щука вышел из транса и сказал, что нужно поспать перед ночью. Но так просто не мог уйти, осенил нас крестом и благословил: "Веру ищите, сила в вере, только в ней спасение".
Когда он скрылся за деревьями, Анфиса вопросительно посмотрела на меня.
- Давай к моему братишке, он нам рад будет. - Я взял ее руку и почувствовал напряжение, - Все будет хорошо.
Как ни старался успокоить Анфису, сам же я потерял веру в то, что брат обрадуется. Не поможет, вернемся к Назару. Соседство с военными не помешает, как не мешало раньше.
Мы шли по Приморскому бульвару на автобусную остановку. Вокруг нас пели и плясали. Заняты были сцена летнего театра, место у фонтана, все площадки и даже тротуары. Артистов было больше, чем зрителей. У Дворца детства в микрофон пела женщина в коляске, ей подыгрывал мужчина на баяне. Мы с Анфисой остановились, неудобно как-то, женщина поет, а все мимо проходят. Концерт затягивался, и когда женщина повернулась к баянисту, мы быстрым шагом удалились.
- Вся Россия поет, радуются нам, - сказал пожилой мужчина со слезой в голосе.
Я заволновался: вдруг не оправдаем доверия. Вдруг окажемся не такими, как о нас думают. Я не знал, как быть, что делать, а Щука ушел стоять в очереди.
Беспокойство передалось Анфисе, она споткнулась на ровном месте, ушибла колено, захромала. Ничего не придумал, как рассказывать о даче, где поселимся. Там растет виноград сорта Итальяно, как называла бабуля. В августе над головой висят гигантские розовые гроздья, ни у кого таких не видел. Когда отец получил участок, еще не поставил забор, еще не было грядок с помидорами и клубникой, по периметру посадил акации. Выросли большие деревья с густой и раскидистой кроной, в жару было где прятаться. Бабуля спилила их, чтобы витамин Д попадал на участок и в дом через открытые окна. Бесстрашная женщина, почему-то панически боялась рахита у внуков.